Джонни Уокер (джен)

Коё однажды обронила, что психопаты режут людей так же, как все прочие режут хлеб. Сказала и сказала, она даже не обращалась ни к кому толком. Озаки вообще была слегка странной, но винить её за это было трудно: монстр за спиной и Мори под боком из кого угодно слепят чудака. Смотрела она только в тот день во двор. В беседке сидели Мори и Дазай.

Чуя тогда почему-то решил, что это она о боссе.

Иногда ему казалось, что он ошибся.

* * *

— Какого чёрта!..

Накахара яростно щурится на Дазая и, отчаявшись увидеть что-нибудь хоть каплю напоминающее раскаяние, снова смотрит на девушку: пуля вошла точно меж глаз, а этот ублюдок едва ли целился.

— Она ничего не знала, — Осаму убирает пистолет и со снисходительным любопытством осматривает кабинет.

— О, конечно. Я ведь успел её хотя бы спросить! — рычит Чуя и почти падает в обитое зелёным кресло.

Команда зачистки толпится у порога и ждёт отмашки Дазая. Тот же обходит кабинет кругом, всматривается в книжные полки, с особым вниманием разглядывает сервиз и, кажется, совсем не беспокоится о трупе за столом.

— Мори велел доставить её живой, — бурчит Накахара.

— Он считал её полезной.

— И был неправ? — с изрядной долей сарказма спрашивает Чуя.

— Очевидно. — Осаму достаёт из-под стола мусорное ведро и вытряхивает мятые бумаги прямо на стол. — Ей платили пятьдесят тысяч в месяц — не густо для большой шишки. У входа только одна камера видеонаблюдения, дверь картонная, тревожной кнопки нет. Она позвонила в полицию, когда услышала шум, не потому что не знала, как связаться с шефом, а потому что понятия не имела, что работает на главаря окинавской мафии. Единственное, чего мы могли от неё добиться — это её собственный номер соцстрахования и, возможно, телефон суши-бара под окнами её дома. Пустая трата времени и патронов…

— У неё двое детей.

Фраза застывает в тишине как ягода в сиропе. Дазай поднимает на него взгляд и даёт команде зачистки знак войти.

— Ты только не плачь. — Стучит его по плечу и выходит из кабинета. — Мори за слёзы убивает.

* * *

Некоторые поступки Дазая были напрочь лишены логики. Некоторые — значительно разнились со словами. Он вообще словно был сильно не в ладах с собой и с каждым, кто имел сомнительное удовольствие его знать.

Почти с каждым.

Одасаку противоречий не видел.

* * *

Чуя приходит в себя долго. Ноги и руки бесполезными кусками мяса валяются на земле, плечи будто намертво приклеиваются к асфальту, а на голове лежит чья-то рука. Приятно прохладная. Накахара через силу разлепляет веки, фокусируется на умиротворённой роже Дазая и медленно выдыхает.

— Сколько?

— Полквартала, — весело отзывается Осаму и словно бы машинально касается пальцами виска. Несколько раз. Он… Он гладит, чёрт возьми, и это бесит, но… Приятно. — Ещё несколько тренировок и сможешь выдрать дерево с корнем, не задев город. Круто, правда?

— Я имел в виду людей.

Дазай перестаёт разглядывать изрядно потрёпанный пейзаж и смотрит на него. Пальцы убирают со лба чёлку, и надо бы попросить его перестать, потому что они уже не дети и это выглядит странно, но… Но боль отступает, как и всегда. Они тут одни. Как и всегда. И можно, наверное, недолго побыть слабым.

— С дюжину.

Накахара закрывает глаза, лишь бы не видеть, Дазай сжимает его ладонь второй рукой, и та вдруг чувствует и…

— Это всего лишь люди.

— Если бы на моём месте был Одасаку, ты бы так же сказал?

— Он бы не был на твоём месте…

— Ох, хорошо: ты говоришь ему то же самое, когда убиваешь сам?

Пауза тянется проклятую вечность. Чуя кроет сам себя матом, пытается отвернуться и только сейчас соображает, что лежит головой у Осаму на коленях. А он молчит, и Накахара не должен чувствовать себя виноватым, но чувствует.

— Нам не по десять — прекрати меня наглаживать.

— Здесь никого нет, а я не буду с тобой говорить о нём.

— Прекрасно.

Бинт на одной руке разбалтывается, а Дазай почему-то не поправляет. Чуя раздражённо заправляет растрепавшийся кончик и снова прикрывает глаза. Дазай сжимает ладонь, прохладные пальцы мягко касаются висков, и Порча уходит.

Дюжина человек — не оживает.

* * *

Порой Дазай ненавидел себя чуть больше, чем все остальные. И Накахара не то чтобы стоял между ним и ним самим, но пытался.

* * *

Когда Осаму наконец выходит из больницы, а Мафия и Агентство едва не перегрызают друг другу глотки, Достоевский вышагивает по трупам с изящной ловкостью прима-балерины.

Дазай слушает Куникиду, стоя у окна заброшенной церкви, в которой две вражеские группировки ненадолго (в очередной раз) заключают мир, и машинально трёт свежую повязку под рубашкой.

— Я словно в зеркало смотрю, — еле слышно произносит он.

Мальчишка-тигр и Акутагава снова о чём-то громко спорят.

— Нет.

Дазай опускает на него взгляд и вопросительно заламывает бровь.

— Что?

— Не похож.

Улыбка настолько быстрая, что и не заметить, если не знать.

— Нам не десять, и мы не одни, — со смехом в голосе шепчет он.

— Чего?

— Я не буду тебя обнимать.

— Ох, а не пошёл бы ты...

* * *

Иногда у него получалось.