Рок-н-ролл этой ночи (гет)

— Не получается, не знаю, — Дивайз удрученно стащила с головы наушники. — Не могу.

Снейп и сам слышал, что не получается. Он уже и ругался, и орал, и утешал, и уговаривал, и коньяком поил, хотя Дивайз отпиралась, утверждая, что «под газом» петь нельзя. Все было бесполезно: вместо чистейшего, колокольного, бьющего поддых звука она выдавала невыразительную плоскую дребедень, от которой у Профессора ныли зубы, как от скрежета железа по стеклу.

Это продолжалось третий день, и Снейп страшно устал. Если завтра не отдать Максу демо-запись, джем по-прежнему безымянной группы накроется пыльным веником, медным тазом и всеми средствами размножения разом. Ожидать такой подставы можно было от кого угодно, но не от Гермионы, особенно после того, как она «впела» предыдущие восемь песен чуть ли не в один дубль, а на девятой, заглавной, вдруг застопорилась и сдулась. Северус решительно не понимал, что произошло, и это его сильно беспокоило. Дивайз не выглядела расстроенной, озабоченной или даже задумчивой, и вроде ничего серьезного и неприятного у нее не случилось… но петь она не могла.

— Может, завтра будет лучше, — особой надежды в ее голосе, впрочем, не было.

— Завтра будет поздно.

— Может, так отдать? Без «Детей»?

Фигню сказала, конечно. Другие песни были очень хороши, но эта…

— И не петь «Детей» на концерте? Макс же ясно сказал, только то, что на записи.

— С утра попробуем…

— И во сколько у нас утро начнется? В полдень?

Поспать Дивайз была великая охотница и, дай ей волю, дрыхнуть могла хоть до вечера.

— Надо передохнуть.

Надо было выпить.

Дивайз понуро направилась на кухню. Северус побрел следом, сам не свой от досады, усталости и тревоги. Что-то с ней творилось, что-то неладное, иначе с чего бы вдруг из ее пения ушло волшебство?

— Да ничего не случилось, все хорошо у меня, — почти раздраженно отмахнулась Гермиона на заданный в сотый раз вопрос. — Синдром Сибилы Вэйн случился.

— Жалкий лепет оправданья, — более емкую и крепкую реплику он из педагогических соображений проглотил вместе с коньяком. — Пришел Снейп и все испортил?

— Ага, — она ухмыльнулась нахально и беззаботно.

— Чудно. А если не валить с больной головы на здоровую?

Едва вспыхнувшая искорка улыбки вмиг погасла. Дивайз отвернулась к окну, из которого ничего не было видно, кроме сплошного, цвета вороненой стали, неба.

— Я ее не чувствую. Я ей не верю. Раньше я понимала, о чем она, а теперь как будто забыла. От нее остался только пустой надрыв и тухлый пафос.

Северус едва удержался, чтобы не рассмеяться облегченно, хотя тут впору было биться головой об стол: теперь у этой луна не в том доме. Но он обрадовался так, будто к Гермионе вернулась ее прежняя магия. Словно забыла, так сказала она. Когда Снейп в первый раз слушал эту песню, он истолковал ее совершенно однозначно. И если Грейнджер понимала эту песню так же, как и он — а так оно и было, — а теперь перестала понимать и «как будто забыла»… Значит, дорогое Мироздание снова смилостивилось над ней, над ним, над ними обоими, и не осталось глухо к мольбам Профессора. Это значит, отболело. Значит, Гермиона перестала жить прошлым. Значит, перестала видеть смысл только в потерянном. Она справилась.

Но песню надо было спасать. Такие песни каждый день не появляются, и она должна быть спета.

Дивайз стояла перед окном, невидяще глядя на воздушные громады туч. Да, она переболела прошлым, но настоящее свое и будущее видит ли? Северус подошел к ней сзади, обнял не без внутренней дрожи. Гермиона никогда не давала понять, что хочет большего, чем невинные посиделки на подоконнике, а он большего и не требовал, всем существом наслаждаясь почти детской романтикой. Но качнулась назад, прильнула спиной к его груди, накрыла руками его руки, стиснула пальцы, уцепилась, как утопающий за спасательный круг. Профессор прижался щекой к ее виску.

— О чем песня, о чем песня… О нас, разве не понятно?

Она вздохнула, как всхлипнула:

— Это мы-то дети великой эпохи?

— Чем величественней эпоха, тем никчемнее дети.

— Или какие дети, такая и эпоха?

— Какая эпоха, такие и дети.

В отражении в оконном стекле было видно, как загораются ее глаза предвкушением и вдохновением. Она кивала каким-то своим мыслям, ее губы подрагивали, как если бы она беззвучно читала стихи, и пальцы ее подрагивали, плетя кружево слова и звука.

— Пошли! — Дивайз выпорхнула из его рук так стремительно, что Профессор еще несколько мгновений обнимал пустоту. — Попробуем?

Профессор понял, что все получится, едва она сделала вдох:

— Те, кто ищет покой в безделье,

Те, кто ищет битвы в драке,

Те, кто ищет в водке веселье

И свободы от себя в браке…

Казалось, она так и не выдохнула, пока обреченная диккенсиана песни не развернулась во всем своем траурном великолепии. Вместо гимна потерянному поколению Дивайз пела реквием, наполненный такой болью и таким ужасом, что волосы вставали дыбом.

— Слушай, жрец, если ты свят!

Слушай, лекарь, если ты здоров!

Вам не выправить меня,

У нас в жилах разная кровь!

Последние слова прозвучали предсмертным криком раненого зверя. Дивайз отступила от микрофона и задышала глубоко и тяжело, будто тащила в гору воз воды. Профессор, завороженный отчаянным трагизмом спетой истории, даже забыл остановить запись.

— Получилось… — прошептала Гермиона, глядя на Снейпа неверяще и восторженно. — Мерлин всемогущий, получилось!

— Получилось, — он поймал себя на том, что улыбается с таким же неверием и восторгом. — За такой дубль можно душу продать.

— Мы это сделали!

Профессор так потом никогда и не смог вспомнить то мгновение, когда она влетела в его объятия и прижалась, будто они сто лет были знакомы и еще сто лет не виделись. Он помнил только, как мягкие прохладные губы коснулись его губ, и как не достало никаких сил не стиснуть крепче руки. Он четко помнил ее пальцы в своих волосах, и как она давила ему на затылок, не давая прервать поцелуй. Помнил, как поднялась в нем удушливая волна нежности, как смыла эта волна робкие проблески разума, и как слышал протяжный стон, призывающий ни в коем случае не останавливаться.

Никогда в жизни еще Северус Снейп не слышал столько звуков. Его собственное сердце грохотало сумасшедшим карданом, и только четкий настойчивый ритм ее сердца не давал сорваться в беспорядочный гул. Кровь выла в жилах, гудела низким басом, и он слышал губами рев ее крови под тонкой нежной кожей на шее, в ложбинке между грудями, на внутренней стороне бедра… Тихим вкрадчивым хай-хэтом звучал шорох кожи о кожу, и синкопированные риффы тяжелого дыхания сливались в удивительной гармонии пейзаж, по которому, как легкий узор на муаре, затейливо сплетались и переливались фиоритуры стонов и форшлаги вздохов. А когда торжественный и торжествующий крик взвился неистовым соло и стих, остался только едва различимый отзвук самого первого, никогда не ожидаемого и такого долгожданного поцелуя — кода.

* * *

— Что?

— Что — что?

— Что ты смеешься?

— Я не смеюсь.

— Не смеешься. Хихикаешь.

— Думаю, можно же теперь называть тебя на «ты». Не могу представить.

— Уже называешь.

— И правда.

— И давно.

— Разве? И как давно?

— Уже дня два.

— Действительно, давно.

За окном хлопнуло, бахнуло и зашумело равномерно и громко: плотный, теплый, летний ливень охаживал стекла, и деревья на ветру качались, будто это исполинские веники подметали небо.

Как странно: только что весь мир звучал огромной и беспредельной симфонией, только что каждая молекула мироздания была наполнена звуком, а теперь лишь мерный шелест дождя и тихий полушепот — его ли, ее ли… И теперь Профессор понял: всю свою жизнь он искал смысла, а находил только тишину. Но нет места в жизни тишине, самая жизнь есть один громогласный, ликующий звук, и тогда даже тишина поет, только очень низким голосом.

— Я никогда не думала, что ты можешь так звучать…

Профессор встрепенулся, словно разбуженный:

— Как — так?

— Как военный оркестр. Слушаешь, и понимаешь: все будет офигенно, все ништяк. И рыдать хочется от восторга, и смеяться от счастья. Почему я раньше этого не слышала?

— Причин не было.

— А теперь есть?

— Есть.

О, если бы она знала, что каждый вздох ее был дыханием самого мироздания! Что сама Вселенная дышала ее грудью, ее ритмом, ее счастьем и горем? Или знала…

— Пойду в душ. Я от тебя вся мокрая.

Дождь расхаживал по улице широкими шумными шагами, заглушая звук воды в ванной. «Бам-бам-барабам» — выстукивали по подоконнику хабанеру кастаньеты крупных капель. И когда этот мерный затейливый цокот вдруг превратился в громоподобный беспорядочный грохот барабана, Северус даже не сразу понял, что это не дождь, а стук в дверь.

Странно, почему стучат, а не звонят, подумалось ему в полудреме, но в следующий миг его едва не подбросило: у всех своих есть ключи. Никто из друзей и поклонников его детей не стал бы долбить в дверь так — отчаянно и настойчиво, будто там пожар или наводнение. Внутри все оборвалось.

Хлопнула дверь ванной, босые ноги зашлепали по коридору.

И прежде, чем Снейп успел, впрыгивая в джинсы, рявкнуть: «Не открывай! — щелкнул замок и заскрипели петли.

— Гарри?!

Профессор выскочил в прихожую, как ужаленный, и тут же налетел на что-то мокрое, холодное и кричащее:

— Гермиона! Атас, они тебя таки нашли! Собирайся бегом, у нас минут десять или меньше даже!

Северус схватил кричащее нечто за шкирку и швырнул в стену, запоздало осознав, что палочка осталась где-то в комнате.

— Да бля! — нечто рухнуло на пол, вскочило и при ближайшем рассмотрении оказалось Гарри Поттером.

Взъерошенным, бледным, запыхавшимся Гарри Поттером, который, обалдело уставившись на Снейпа, нерешительно отвел палочку от его груди и выдохнул:

— Ептеньки… Я уж испугался, что опоздал.

Критически и понимающе обозрев полуголого Профессора и завернутую в полотенце Гермиону, Поттер опять заголосил:

— Ну что ты стоишь? Одевайся, говорю, время уходит! Тебе есть куда спрятаться?

Гермиона молча шмыгнула в комнату и там зашуршала.

— Мистер Поттер, потрудитесь объяснить…

Парень зыркнул так, что Снейп осекся.

— Не потружусь! Гермиона, скорее! — гаркнул он в комнату и снова повернулся к Снейпу. — Если вы тут не чай пили, то вот вам: с минуты на минуту здесь будет толпа Невыразимцев, и тогда ни вы, ни я, ни бог, ни царь и ни герой ее не отобьют. Если, конечно, вы их своим торсом не распугаете.

Из комнаты прямо в лицо Снейпу прилетел свитер, следом выскочила Дивайз, уже полностью одетая и с какой-то сумкой.

— Я тебе потом все объясню! — она быстро коснулась губами его губ и бросилась обуваться. — Тебе тоже надо подальше отсюда, на всякий случай!

— Профессор, вам бы сейчас тоже одеться и свалить, — покачал головой Поттер, но Снейп его уже не слышал.

Он слышал другое: как в мерный шум ливня встряло что-то инородное, вредное и очень-очень опасное. Об это что-то неловко спотыкались капли, это что-то грубо и неуклюже нарушало ровную дождевую завесу. И было оно совсем рядом. Разбираться действительно было некогда.

Снейп одним движением натянул свитер, чувствуя, как встают дыбом волосы на загривке и покрываются горячими мурашками плечи — как всегда в момент опасности. Неведомым образом застрявшая в рукаве палочка царапнула запястье, и все вокруг сразу стало четким, ясным и простым. Ну что ж, не в первый раз. Даст Мерлин, не в последний.

Воздух около входной двери еле заметно задрожал. Снейп сцапал Гермиону поперек талии и втолкнул в комнату, Поттер моментально загородил собой все пространство коридора.

— Не отобьем, говоришь?

— Без вариантов. И драпать некуда.

Воздух замерцал и пошел рябью.

— Ну у вас и щиты тут, профессор. Ишь, еле продираются…

Какие щиты? Он не ставил никаких щитов. Или…

— Надо ее увести. В окно прыгайте.

— Тут третий этаж!

— Вот именно. Наверняка под окном никого не поставили.

Снейп оттеснил Поттера к комнатной двери и одним сильным толчком опрокинул на пол барабанную установку, которая тут же завалила всю прихожую.

— Большой зал помнишь?

Поттер понял.

— Я не смогу.

— Сможешь. Без вариантов.

— А…

— Левикорпус реверсо. И не смотреть вниз.

Воздух загудел.

— А вы?

— Я задержу их, ничего.

— Но…

— Пошел, пошел, пошел!

У него еще оставалась пара секунд, чтобы оценить обстановку и сосредоточиться. Узкая прихожая не давала возможности разгуляться, но это было Снейпу на руку. Он знал каждый угол этой квартиры, как прорехи в собственном кошельке, знал, сколько шагов от двери комнаты до кухонного коридора, в каком месте прихожей стоят чьи ботинки и куда отступить, чтобы не свернуть барабаны и не врезаться в дверь ванной. Авроры рекогносцировку явно не проводили. Пока проломятся, пока сообразят, где находятся, пока поймут, как тут развернуться…

Профессор глубоко вдохнул носом, на миг задержал дыхание, раскинул руки, чувствуя, как раскручивается внутри вихрь магической силы.

Ну, дорогое Мироздание, если ты и впрямь существуешь, то дашь времени и удачи — не надо много, лишь столько, чтобы Поттеру хватило увести Гермиону до безопасного места. А мы уж за ценой не постоим…

Сквозь дрожащий воздух проступили силуэты красно-серых мундиров.

— Ступефай!

Так за Вас, Ваше Высочество, моя шпага, и сердце, и жизнь моя.

* * *

Е-мое, что это было?

Снейп сидел на мокрой скамейке под мокрым деревом и нетерпеливо мял в пальцах пока сухую сигарету, с подозрением поглядывая на крону — будет еще оттуда капать или не будет. Предыдущую он уже так загубил: едва успел отдышаться и прикурить, как поток воды с ветвей вылился ему за шиворот и на руки, сигарета мигом превратилась в шматок слизи.

Что это было-то, е-мое…

Правду говорят, что бодливому фестралу Мерлин рогов и не дает. Ничему тебя, Профессор, жизнь не научила. Вот нет чтобы обвеситься Протего разной степени изощренности, развалиться на табуретке и спокойно покурить, наблюдая, как авроры в щиты долбятся. Подолбились бы и перестали, а там можно было бы и поговорить. Обозначить, так сказать, политику партии, а заодно выяснить, почем прищепки в Азкабане и кто кому тут злобный Арагог.

Дак нет же, приспичило погеройствовать! Как всегда, впрочем… Снейп раздраженно и досадливо хмыкнул, едва не раскрошив сигарету. Сколько раз, оглядываясь на только что совершенный поступок, он мысленно посыпал голову пеплом и понимал: можно было проще. Элегантнее. Спокойнее. Умнее, блин! Сколько раз ставил зарубку на память и сам себе клялся, что больше никогда. Что в следующий раз сначала подумает. А потом еще раз подумает. А потом подумает снова.

Но наступал следующий раз, и опять он все делал так, как делал — лихо, здорово, безумно, великолепно. И совершенно по-идиотски. И ни разу не подумав, потому что думать там было или некогда, или не о чем.

Так и теперь. Отлупил едва аппарировавших авроров чем попало, пока те, охреневшие до полной невменяемости, не ретировались тем же путем, что и прибыли, а потом сиганул в окно с третьего этажа. Это типа чтобы непонятно было, кто тут набезобразничал. Какой кайф… Тьфу, позор какой!

Ну допустим, Невыразимцы сходу и не поняли, кто их столь некуртуазно огрел. Так щас поймут, манера исполнения заклинаний уникальна, как отпечатки пальцев. И вообще-то волшебников, способных устраивать такие выкрутасы и не запыхаться при этом, не так уж много, пальцев одной руки хватит пересчитать. Из них тех, кто обретается в маггловском мире, и того меньше. Один ровно.

Тьфу. Сто раз тьфу на твою дурацкую голову, Профессор!

Вот теперь сиди и прикидывай хер к носу, чем грозит ей твой идиотизм.

Или… или не грозит, а совсем даже наоборот?

Снейп еще раз громко тьфукнул для проформы, чем отпугнул наглого голубя, который назойливо прохаживался у самых его ботинок. Думай, Профессор, думай. Раз уже не получилось превентивно, сообрази хотя бы постфактум.

Учитывая инцидент на концерте… учитывая, что нес Поттер… учитывая реакцию Дивайз… авроры приходили за ней. Учитывая, куда они явились… как они явились… каким составом… на отпор явно не рассчитывали. Или рассчитывали, но не на такой.

Принимая во внимание, что ребята в Аврорате тоже не пальцем деланные и кое-чему обученные… кто их так тепло встретил, они наверняка уже знают.

И на месте авроров Снейп немедленно бы озадачился вопросом, за какие такие плюшки опальный и оправданный бывший шпион рвет зад на британский флаг за спасение бывшей хогвартсской всезнайки. И обязательно связал бы это с отсутствием реакции означенного шпиона на оправдательный приговор. И непременно заподозрил бы неладное.

Отсюда следующий вопрос: каким таким медом намазана лишившаяся магии Гермиона Грейнджер, что на ее поиски отряжают ни много ни мало Невыразимцев? И не просто на поиски, а, судя по происшедшему, на непосредственный захват? Какую ценность имеет для старомагического мира магглорожденная девчонка, разучившаяся колдовать?

Стоп.

Снейп вскочил, швырнул в сторону так и не прикуренную, смятую в комок сигарету. Да ты дебил, Профессор.

Не разучилась она колдовать, в этом ее и ценность. Дивайз даже не колдует в прямом смысле этого слова — но не потому что не может, а потому что ей это не нужно. Она взаимодействует с Мирозданием напрямую. И Мироздание не то чтобы повинуется — нет, оно не повинуется никому! — но соглашается с ней. И отвечает.

Кто и когда в магическом мире обладал такой силой? Мерлин разве что… Но теперь времена совсем не мерлиновы. И для современной магической Британии магглорожденная Гермиона Грейнджер, получившая возможность изменять действительность по своему желанию — это хуже ста обезьян с гранатами. Ибо кто тогда все волшебники мира по сравнению с ней? Так, жалкие фокусники! Кучка бездарных ремесленников от магии! Примазавшиеся к волшебству ничтожества, вообразившие себя настоящими колдунами!

Гермиона Грейнджер не знает пока своего могущества. Не сознает своей силы. И не понимает, что самим фактом своего существования ставит под сомнение состоятельность всего магического сообщества в целом. Уничтожить ее слишком опасно — кто знает, как отреагирует Мироздание. А вот…

Снейпа передернуло. Крона платана над ним тоже дернулась и снова окатила профессора ледяной водой, но он почти не заметил ни холода, ни сырости. Его бросило в жар, пальцы мелко задрожали, в груди что-то сорвалось и забухало тяжким огромным молотом.

Твою мать, дорогое Мироздание, твою же ж едрену мать… Если я не уберегу созданное тобою величайшее чудо, что я скажу Творцу, представ перед ним?! А ты, дорогое Мироздание, чем ты оправдаешься передо мной?!

Платан легко покачнулся, зашелестел согласно и даже вроде ободряюще. Широкие листья слегка раздвинулись, пропуская невесть откуда взявшегося солнечного зайчика. Яркий пушистый блик проплясал по носкам ботинок, вспрыгнул на колени, пробежал по лацкану куртки, уселся на щеку, заглянул в глаза.

Ты скажешь, прошуршал платан. Ты скажешь, что исполнил все, для чего был рожден. Ты скажешь, что всю дорогу честно служил своей любви и своей правде. Что так любить, как любит твоя кровь, никто из живущих давно уже не любит. Ты знаешь, что великое служение состоит только в великой любви. И что великая любовь никогда не воздается, потому что не нуждается в воздаянии.

Ты рожден, чтобы служить, а не прислуживать. Любить, а не вожделеть. Оберегать, а не охранять. Быть воином, а не солдатом.

Снейп глубоко вдохнул влажный, напоенный плотным ароматом свежевымытой листвы воздух. Бешеное сердце застучало ровно, сильно, мерно. В голове воцарилась прозрачная ясность, в душе — веселая злость. Заледеневшие кончики пальцев налились уверенным теплом.

Профессор наконец закурил, откинулся на спинку скамьи и вслушался в какофонию звуков Лестер-сквер. Машины, деревья, аскеры, шаги, щелчки зажигалок, шорох купюр, звон монет и скрип гитарных струн. А еще легкое эхо, еле различимым отзвуком клубящееся под сенями лип: «Я буду ждать тебя, как первый утренний свет…»

Ты знаешь, что делать.