Покорение Михримах (гет)

Глава одиннадцатая. Ранящая сталь

* * *

Подумать не могла, что можно с ним так остро поссориться из-за такой ерунды!

Не то чтобы я не знала, что ложь — это грех. Знала, конечно. Однако с детских лет я как-то привыкла, что небольшая, вовремя поданная ложь — то, что нужно. Как иначе выжить в жестоком гареме? Мать часто лгала и учила лгать меня; я рано познала все прелести этого холодного искусства и вполне научилась пользоваться им себе во благо.

Но Рустем был так серьезен… и разгневан?

Он… да как же это так? Он посмел гневаться на меня?

…почему мне стыдно перед ним?

Он сказал, я потеряю его доверие.

Когда я стала дорожить его доверием?

С холодной ясностью я поняла, что больше не смогу, не посмею ему солгать — ведь это значило бы потерять все… Рустем стал для меня всем? Когда, как это успело произойти? Почему я не заметила?

Это соображение остро ранило мою гордость; как?! Он может так легко управлять мною, просто прогневавшись и сделав выговор? Никто и никогда не смел вести себя так со мной!

Нервически, я стучала ноготками по старому дереву наличника, глядя в холодное окно, за которым шел серый дождь. Что за глупости! Что мне вообще в голову пришло? Разве Рустем не прав? Разве хорошо я поступила, солгав ему?

Он доверяет мне; должно быть, я очень ранила его своей выходкой. Злая, глупая Михримах! Почему я не подумала, что Рустем — это не матушка, не тетушки, не братья! Рустем — это мой единственный союзник, мой партнер, мой друг. Я не должна лгать ему; это недостойно наших отношений.

К счастью, паша вполне понял остроту моих переживаний. Я рассказала ему все как есть, с самого детства, всю историю моего обучения искусство манипулирования. Он был впечатлен. Я боялась, что он осудит меня — это причинило бы мне боль, — но ничего такого. Он был ко мне так же бережен, как и всегда, и я была благодарна ему за это.

…шла осень. Шероховатые дождевые потоки грязи на улице не внушали желания прогуливаться. Я стала больше времени проводить в помещении, и это огорчало. Рельефное стало заметно, что паши целый день нет дома. Я старалась относиться к этому с пониманием, но, Создатель, как же это было тяжело!

Невысказанная обида копилась во мне, сжимая сердце металлическими тисками. Я не смела заговорить об этом; как можно жаловаться? Рустем был вполне внимателен и заботлив, и это только мое безделье заставляло меня так страдать в его отсутствие!

Я старалась занять себя; я читала книги, вышивала, занималась каллиграфией, рисовала, играла на арфе. Но все же серый осенний день тянулся мучительно длинно.

И все же до какого-то момента мне удавалось железной волей сладить со своими чувствами; возможно, я справилась бы с ними совсем, но тут случилась беда — паша стал регулярно задерживаться во дворце допоздна. Какие-то важные дела, да. Они отнимали у меня мужа. Вечера стали пустынны и одиноки.

Однажды я вообще прождала его напрасно; сидела, слушала треск дров, не могла уснуть; а он остался ночевать во дворце. Не его вина, что я всю ночь не сомкнула глаз; он послал известие, но слуги думали, что я уже сплю, и не стали меня тревожить. А я ждала и ждала.

Ждала и ждала.

* * *

Михримах давно казалась мне нервной и взвинченной. Ее что-то грызло изнутри, но она не желала говорить. По правде, я слишком уставал, чтобы всерьез расспросить ее; подумал, что можно и позже. Новый дипломатический проект занимал много времени и отнимал много сил; мне не хотелось тратить и без того короткие свободные вечера на выяснение отношений.

Как оказалось, я напрасно откладывал; плотина прорвалась в весьма неподходящий момент и самым прескверным образом.

Мне пару ночей пришлось задержаться во дворце; составление и перевод важных бумаг отняли время, а сделать требовалось срочно. Зато и домой я приехал с утра — думал, порадую жену.

Порадовал.

Стоит посреди покоев, гневная, лицо аж посерело. Злые стальные глаза разят не хуже сабли. И с порога — с претензией:

— И где же вы были, паша?

Не стал заострять внимание на ее неподобающем тоне; попытался отшутиться:

— Дела государства не отпускали бедного Рустема, тону в них как в море!

Шуточка вышла так себе; гнев ее не погас.

— Что это за дела такие! — Возмутилась она. — Нельзя отложить, что ли!

— Нельзя, госпожа, — посетовал я.

Вздернула подбородок:

— Придется научиться откладывать, паша! Не забывай, кому ты служишь!

В воздухе запахло скандалом — или это ее сандаловые духи?

— Я служу Династии, госпожа, — устало отпарировал я.

Но она была не склонна отступать. С непередаваемым пафосным величием она заявила:

— В первую очередь ты служишь мне. Ты обязан подчиняться мне, паша, я — госпожа!

Я молчал с минуту, пытаясь переварить этот пассаж.

Как некстати! Я так устал, что и не знаю, чем ее высмеять. Да и спускать такое с рук… С женщиной как с лошадью, только покажи слабину — сбросит из седла и затопчет. Судя по надменному виду моей Михримах, ее необходимо обуздать здесь и сейчас — иначе сладу с ней не будет.

Я подошел на пару шагов, сокращая дистанцию на минимум — встал почти к ней вплотную. Ей явно захотелось сделать хоть шаг назад, но нет — гордо стоит, вздернув нос, и буравит меня металлическим холодным взглядом.

— Госпожа, — чуть наклонился я к ней, — но тут только одно из двух. Раньше я полагал, что вам во мне нужен союзник и муж — а это отношения между равными. Но вам, по всему, нужен раб — а это, простите, совсем другая история. Что ж, моя госпожа, вы выбрали то, что вам угодно, и ваш раб смиренно просит прощения за дерзость.

Изобразив почтительный поклон, я развернулся и ушел в свой холостяцкий кабинет. Посмотрим, что она на это выдаст! Следующий ход за ней.