Тот новый квартал за углом (гет)

Сколько лекарств существует в мире, но не придумали ещё ничего, что снимало бы эту жуткую боль в душе.

Крис Эванс

Из папки «Черновики» в ящике: Джонни-Фэлл@почта.страна

«Уже не здороваюсь, Кристина, понимая, что о подобном рассказать тебе не осмелюсь, как и признаться себе в слабости, в том, что не хватило духу захлопнуть дверь перед носом Леа Фэлл.

А следовало бы…

Она появилась на пороге моей квартиры глубоко за полночь. Нужно ли говорить, что едва держась на ногах? Запнувшись через порог, она упала прямо в мои объятья, а пальцы, живя отдельной паучье-насекомой жизнью, вонзились в её бока, по лестнице рёбер устремились к хрупкой шее.

Наверное, стоило придушить её, похоронить с почестями, сесть в тюрьму, но какая может быть грубость, когда в отношении неё я способен только на нежность, а мозг отключается полностью, в обрывках воспоминаний конспектируя отдельные моменты?

Её волосы только на поверхности пахнут дымом, но стоит нырнуть глубже, в это ртутное море, зарыться носом в беспокойные его волны, появляется запах ментолового шампуня, такого же, как у меня, звучащего на ней как-то совсем по-другому, совершенно по-особенному.

Я смотрел, как галеры моих ладоней ломали пальцы-вёсла в десятибалльный шторм. Спастись не было шансов, особенно, когда сирены из самых глубин этого ада пропели — рот Леа был закрыт.

— Знаешь, Джонни, это был слишком щедрый подарок, я не могла не ответить.

Стоило огромных усилий чуть отстраниться, перестать делиться теплом.

— Глупости. Я…

— Плохо, что это были деньги. Ты мог бы подарить мне что-то другое. Часы, книгу, кольцо, я не знаю…

Это замечание было одновременно и смешным, и наивным, но от него же хотелось кричать.

— Ты всё равно успела бы продавить его до того, как я отвёл бы тебя к алтарю.

— Что?..

— Если говорить твоим языком, где нет места лирике — продать ювелирное украшение за цену, уплаченную за него, не получится. Я хотел как лучше.

Теперь нырнула Леа. Без остатка.

В её мертвом море не водилось рыб.

Груди и задницы у неё тоже не было.

В общем, если опираться на твёрдые факты — она была самой прекрасной женщиной на всей Земле. За её пределами тоже».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Надо сказать, что первый раз я представляла себе как-то иначе. По описаниям знакомых девчонок, это должно было стать самым противным и гадким днём в моей жизни, когда хрипящий и потеющий мужчина пытается засунуть в меня свой член, и при этом непременно кончить. Переводя на человеческий язык, я хотела воспользоваться последним шансом взрастить себе ненависть и отвращение к Джонни.

Не получилось.

Да, и он не был груб. Во всяком случае, Джонни держал ровно такую дистанцию, чтобы я в любой момент могла сказать: «Всё, хватит, остановись».

— Тебе больно?

— Нет, — соврала я, потому что было немного больно, но только в начале. И когда ушёл этот физический дискомфорт, стало адски больно по-настоящему. Наверное, я впервые всерьёз задумалась, что этот человек делал или пытался сделать для меня, через что ему уже пришлось пройти, а через что, возможно, ещё только предстоит. Я гладила его волосы, путаясь в буйных кудрях, чувствуя, что даже тут я делаю ему неприятное.

Я слышала слово «люблю», которое, по-моему, впервые в жизни звучало без фальши, но не могла даже эхом его повторить. Вот как можно любить подобное мне дерьмо? Я лежала, и никак не могла понять.

После того, как всё кончилось, он долго и много говорил, а я едва ли могла разделить эти звуки на отдельные слова. Дешевле было соглашаться со всем, понимая — врать мне не привыкать.

Но, честное слово, дневничок, было приятно, что он засыпал, обвивая меня руками, защищая всем теплым и нежным телом. И… оказалось довольно-таки гадко дожидаться, когда он задышит глубоко и мерно, чтобы собрать свои шмотки и отбыть восвояси.

К Джесси я заявилась под утро и выложила ему всё как на духу, но приятель мой был вусмерть упорот, чтобы на мой вопрос: «Что теперь делать?», ответить чем-то большим, чем: «Да ты не переживай, старушка, выкинь это из головы».

Позже я не ответила на телефонный звонок (звонил, разумеется, Джонни), я вообще отключила дурацкий телефон, бросила его в сумочку, чтобы в ближайшее время вообще ни о чём не вспоминать, не думать. Так ведь легче: нет мыслей — нет проблем.

Ближе к вечеру мы погнали погулять вместе с Джесси. Подобного мы не делали уже, наверное, лет вообще-сто-тыщ. Так, ничего необычного, немного потанцевать, взять дозу, снова немного потанцевать. Я действительно порядком устала от этой постоянной гонки: клиент-деньги-дилер-доза-клиент, и теперь наслаждалась некоторым покоем.

Бабла было предостаточно, и мы с Джесси могли просто прогуливаться по вечерним улицам под руку.

Помимо эйча, Джесси закинулся ещё и колёсами, и теперь тележил, а мне было забавно слушать, как он угрызается совестью, говорит что-то о стыде перед матерью, которая, признаться, в свете последних событий, на него плюнула.

Мы рассматривали витрины магазинов, которые уже украшали к Рождеству, и я помню, что сказала:

— Знаешь, Джесси, а ведь мы не одни такие. Каждый по-своему торчит на чём-то. Вот люди, спускающие все заработки на подарки близким, на бытовую технику или более модную мебель взамен старой. Они, что, здоровы? Нет, все такие же больные, как и мы. У любого человека на свете есть зависимость, какая разница от чего торчать?

Джесси промолчал и только улыбнулся мне в ответ.

— Знаешь, говно это всё. Давай вернёмся, где тепло, потанцуем?

— О’кей, сестрёнка, — сказал он. С Джесси было легко. Он никогда не задавал дурацких лишних вопросов.

Мы провели на танцполе почти всю ночь, и это казалось даже странным, учитывая, что мы почти полностью были убиты эйчем. Наверное, сказывалось то, что перед клубом мы нафаршировались ещё и колёсами. На меня подобный коктейль всегда действовал так.

И даже под утро у нас остались силы, чтобы просто побродить по улицам, серым и почти безлюдным. Ну, как безлюдным… наполненным бесцветными тенями, бесцветных людей, спешащих по бесцветным делам, с целью заработать бесцветных денег на свои бесцветные мечты.

Мы гуляли до тех пор, пока нас не начало кумарить, причём со мной это произошло несколько раньше, но я терпела, просто зверски истекая слюной.

— На Пост-стрит есть огромный, прямо королевский сортир, — сказал Джесси, и я, конечно, поняла о чём он.

Туалет действительно был прекрасен. Чистый, с кабинками, дверцы которых доходили до пола. Мы с Джесси закрылись в одной из них, чтобы приготовить.

Я буквально подпрыгивала в нетерпении, пока Джесси нагревал ложку. Помню, что попросила его уколоть, потому что мои руки на кумарах очень уж сильно дрожали. В таком состоянии я расковыривала себе кожу до чёрных синяков.

Прежде, чем уколоть, Джесси на секунду замер, посмотрев на меня, наклонившись близко-близко, а потом тихо-тихо так сказал:

— Знаешь, Леа, а ведь говно какое-то получилось. Это ведь не он, а я должен был быть с тобой. Тут ошибка какая-то, что мне было просто некогда об этом подумать. Ты ведь понимаешь, Леа, что мы были бы идеальной парой, если бы не это дерьмо?

Я смотрела, как пальцы Джесси сжали баян, готовые переломить его надвое. Я не видела ничего, кроме полупрозрачной жидкости в шприце.

— Ну же, ну же, ну!

— Да ты просто маленькая, гадкая наркушница, — вдруг рассмеялся Джесси и с размаха загнал мне дозу.

Очнулась я почему-то вовсе не на очке. Да и Джесси рядом не оказалось. Осмотревшись, я нашла себя сидевшей на автобусной остановке. Сколько я там пробыла — это уж никому не известно, но только закоченела я знатно. Настолько, что не чувствовала пальцев рук и ног. Матерясь и поскуливая от боли, я нащупала в кармане пальто мобильный. Я набрала номер, и после первого же гудка услышала встревоженный голос:

— Леа, господи, Леа, это ты? Ну же! Леа, не молчи!

— Забери меня, пожалуйста, Джонни.

— Хорошо. Да. Я сейчас. Где ты?

— Понятия не имею».