Тот новый квартал за углом (гет)

Может быть, мы хотели бы быть такими же обыкновенными пешеходами — ну, только чуть-чуть другими.

К. Фельшериноу

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, дорогая Кристина.

Выполняю обещание написать после первого же рабочего дня. Ты не поверишь, даже не разделся толком — скинул обувь и бегом — делиться впечатлениями, пока они ещё свежи и не вытеснены другими.

Что ж, в самых первых, хочу сказать — наши с тобой мысли о преподавательстве в колледже оказались примерно столь же далеки от реальности, как Северный от Южного полюса. Но… обо всё по порядку.

Сюрпризы начались уже на входе в учебный корпус. Помнишь, я рассказывал тебе, как поразило меня административное здание и обстановкой, и чистотой? Так вот, теперь ясно на чём в МКТ экономят. Да, они делают это на всём, что касается студентов и преподавателей: обшарпанные полы, стены, выкрашенные в тоскливый горчично-охристый цвет, видавшая виды мебель в учебном корпусе — это лишь вершина айсберга. Посетив уборную, я решил… больше её не посещать ни под каким предлогом, даже по зову природы, даже по первобытному зову природы — лучше уж носить подгузник, чем так удивляться: разбитые неизвестно в каком году писсуары, кабинки без дверей, странный запах (я бы предположил, что студенты здесь балуются дурью, но никто этого не замечает или не хочет замечать), а стены расписаны так, что даже ты со своим филологическим образованием, вряд ли объяснишь значения написанных слов. Странно, я думал, что подобный антураж характерен больше для школ в каком-нибудь бедном квартале, но это колледж, причём, заметь, далеко не худший.

Второе. Если бы я был девушкой тургеневских времён, то, наверное, упал бы в обморок от самих студентов. Я понимаю, что одно поколение здорово отличается от другого, плюс разница в социальном статусе, но от студентов (прошу заметить не школьников, а людей, казалось бы, осознанно сделавших свой выбор) я ожидал большего. Крис, когда я вошёл в аудиторию, меня встретили полтора десятка пар совершенно пустых глаз. И это не первокурсники. За год обучения, думаю, можно было понять, чего ты хочешь и хочешь ли вообще. Но, видимо, это не те люди, не тот случай.

Но мне всё равно было интересно. Поэтому вместо первого занятия я попросил их написать эссе на тему: «Я в будущей профессии». Некоторые из сочинений я приведу тебе ниже. Нет, студенты не протестовали. После переклички (о которой я расскажу отдельно), они даже что-то пытались писать. Часть из них. Другие спали, смотрели в смартфоны — их совершенно не интересовало происходящее вокруг.

Теперь о перекличке.

Я попросил поправить меня, если исковеркаю чью-то фамилию. «Со временем я запомню и буду обращаться по именам. Теперь же я должен отметить отсутствующих, как ваш куратор, — примерно так обратился я. — Давайте познакомимся…»

— Обменяемся телефонами и будем любить друг друга вечно, — раздалось откуда-то с задних рядов. — Грешной любовью.

Я решил сделать вид, что не услышал, и пошёл по списку, ошибившись трижды. Нет, думаю, ты поймёшь, если попытаешься прочесть фамилии Похьелаинен или Цзиньхуа с наскока. Третий раз я осёкся на фамилии Фэлл. Однофамилец в группе, можешь представить? Я тоже не ожидал. Больше скажу, мне пришлось повторить это «фэлл-фэлл-фэлл» трижды, спотыкаясь, как на ухабистой дороге, прежде чем одна из девчонок, сидящих за третьим от окна столом, ткнула уронившую голову на стол и откровенно спящую соседку. Та, будто нехотя, поднялась и уставилась на меня мутным взором.

— Что? — твёрдо, с ноткой нахальства спросила она.

— Вы находитесь на занятиях, мисс Фэлл, — я старался говорить спокойно. — Сейчас перекличка.

— А… хорошо. Я, знаете ли, плохо себя чувствую, — она сделала вид, что спасовала, но не отвернулась. Признаюсь, взгляд у неё странный, отчуждённый, какой-то пугающий, будто внутри этих глаз таится потустороннее.

— Возможно, вам следует уйти с занятий и отправиться к врачу? — предложил я единственно разумный выход.

— Всё нормально, — глухо отозвалась она и подпёрла подбородок кулаком. Наверное, чтобы тут же не заснуть снова.

«Зомби-и-и», — донеслось с задних рядов тем же голосом, который несколько минут назад обещал «любить» меня вечно.

Впрочем, на студентов больше жаловаться не буду, хочется присмотреться к ним, попытаться понять, поэтому следуем дальше. На перекличку я потратил (внимание!) половину занятия, всё остальное время ребята сосредоточенно писали. Как и обещал — вот тебе несколько «перлов»:

«Почему я выбрал эту профессию? Послушайте, вы серьёзно? Вы издеваетесь, да? Мой отец был врачом, мой дед лечил зубы всему кварталу и узнавал соседей скорее по снимкам их резцов, чем в лицо, мой прадед прошёл войну в качестве врача. Думаете у меня был выбор?

Нет, мама честно боролась за независимость в семье, хотя тоже трудилась фельдшером. С младых ногтей она таскала меня по всяческим секциям и кружкам, пытаясь найти альтернативу медицине. Результат сказался и на самооценке. Считаю, что: у меня деревянный слух, пластика подъёмного крана и абсолютный кретинизм в плане математической логики. Таланты расцвели буйным цветам на почвах химии и биологии. Это был худший день в моей жизни. Вы серьёзно считаете, что у меня был выбор?

Джесси Уильямс».

«Я мечтаю стать фельдшером скорой помощи, потому что люблю, действительно люблю помогать людям. Со времён обучения в школе я веду волонтёрскую деятельность и всегда готова отозваться.

Да, я понимаю и принимаю издержки будущей профессии, но стремление быть полезной, сама мысль о том, что я могу совершать значимое — спасать жизни людей — это значит слишком много.

П.С.: Леа Фэлл паталогическая лентяйка, соня и лгунья.

Тэсса Канэ».

«Я пошла в этот колледж, потому что так решили родители. Больше добавить нечего, но надо писать, потому что вы попросили развёрнутого ответа. Простите, я правда не знаю, что писать.

С уважением, П. Сале.

П.С.: Да. У вас красивая рубашка, я видела на распродаже в «Уиннерс» нечто подобное, но та, разумеется, была дешёвой копией. У вас что-то брендовое. Я не ошибаюсь? Видно по строчке, по фурнитуре, даже хлопок столь белый, что прямо глаза режет. Кстати, на той самой распродаже я купила себе просто улётные туфли. Всего за восемьдесят при начальной цене в двести, представляете? Неделю уже снять не могу, таскаю везде. Вы, наверное, обратили внимание, они цвета ранней малины. Той, которая бывает в конце июня. В общем, не такой насыщенный, как в июле. Ой, простите, я кажется, отвлеклась, просто хотела сказать, что у вас отменный вкус».

«Это моя вторая попытка. В первый раз я пытался выучиться на программиста. Понял — не моё. Сейчас очень не хотелось бы, чтобы история повторилась. С ужасом жду занятий в анатомическом музее, это действительно может напугать и отвратить кого угодно. Если так, в следующий раз пойду учиться на какую-нибудь инженерную специальность. Там нет программирования, нет людей.

А вы почему преподаёте? Преподы — это ведь неудачники.

Том Лемке».

«Эй, у тебя красивые глаза. Можем сегодня встретиться? Обещаю приятное, ни к чему не обязывающее времяпрепровождение. Мой телефон на обороте. Ты не пожалеешь.

Анонимно».

«Просто одна из тысяч профессий. Не лучше и не хуже, чем все остальные.

Л. Фэлл».

Вот такая история, Крис. Прочитал я эти «эссе» и задумался: а правильно ли я выбрал профессию или действительно являюсь тем самым неудачником, о котором написал Том Лемке? Возможно, я тоже занимаюсь не своим делом? Может, я, как Присцилла Сале, выполняю чью-то, навязанную мне волю. Девчонке бы стать модным обозревателем, а она прозябает в медицинском. Только посмотри — два жалких предложения о профессии и бездна вдохновения в подборе оттенка собственных туфелек. Вот ведь загадка, в которой хочется разобраться. Почему-то. Так же, как и в других историях, и в причинах поведения и немногословности Леа Фэлл.

Что ж, думаю, на первый раз тебе будет достаточно пищи для размышлений. В декретном отпуске есть время переучиться. Что скажешь насчёт ландшафтного дизайна или полётов в космос? Крис, в любом случае рад был поделиться эмоциями, как и обещал, но письмо получается слишком длинным, а ты, думаю, сейчас не можешь отвлекаться, готовишься к свадьбе. А правда, платье будет голубого цвета? И в самом деле ты не хочешь приглашать МакКи? А что будет на столе? Да, как твой брат, я имею право полюбопытствовать, выкладывай всё, особенно про угощение. Если честно, я проголодался. Так и не смог перебороть себя и пойти сегодня в столовую. Только не смейся, мне надо привыкнуть. Коллектив здесь в основном состоит из женщин, части из которых около тридцати. Не знаю, наверное, для них мужчины здесь вообще — категория особенная, но я чувствую повышенное внимание к своей персоне. Это нервирует.

Что ж, на этом, пожалуй, закончу. Поцелуй от меня родителей.

С любовью, Джонни».

Камера видеонаблюдения 01-303

Прояви Дон Мортенсон чуть большую любознательность и в значительной степени меньшую любовь к мучному, она бы: «а» — давно разобралась бы с тем, как включать звук и приближать изображение с камер наблюдения на мониторах в комнате охраны, и ежедневный просмотр сериала под названием «Жизнь» стал бы чуть более увлекательным, «б» — она была бы значительно стройнее.

Но Дон не хотела занимать свою голову ничем, кроме выбора глазури для пончиков, сорта кофе или болтовни с подругой по телефону, поэтому она лишь с тоской скользнула взглядом по фигуре нового молодого преподавателя, оставшегося в одиночестве после занятий в аудитории «303», и вонзила зубы в очередной пончик.

Дон думала о том, что мужчины подобных внешних данных всё равно никогда не обращали на неё внимания, поэтому она безучастно смотрела, как Джонни Фэлл собрал листы и тетради со столов студентов, аккуратно уложил их в сумку и отправился восвояси.

Но Дон всё же выглянула из своей комнатушки, когда Джонни шёл мимо, направляясь к выходу:

— Здравствуйте, мистер Фэлл.

— Добрый день, мисс Мортенсон, — отозвался Джонни, одарив Дон лучезарной улыбкой, такой, что та неподотчётно улыбнулась в ответ — надо же, он — человек особенный, почти никто за восемь лет, что Дон работала в МКТ, не запомнил её имени.

Дон с сожалением проводила взглядом удаляющуюся гибкую и стройную фигуру, облачённую в модную рубашку и довольно легкомысленную молодёжную ветровку, она с грустью посмотрела на то, как развеваются на ходу крупные кольца тёмных кудрей и, отступив в безопасный полумрак своей комнатушки, отправила в рот остатки пончика с клубничной глазурью.

Чуть позднее в комнату охраны вошла девушка лет пятнадцати, она бросила школьную сумку на стол Дон, и поздоровалась:

— Привет, тётя Дон, как ты?

— Как всегда. Испытываю отвращение ко всему на свете. У меня кончились пончики и успокоительные таблетки, Лиза.

Лиза многозначительно подняла брови, но промолчала.

— Ты можешь сходить в магазин. Я посижу тут за тебя. Но, кажется, со сладким пора завязывать. Ну же, Дон.

— Не заскучаешь? — Дон не обратила внимание на замечание. Она привыкла к ним, как к чему-то раздражающему, но не мешающему жить совершенно.

— Ты же вернёшься быстро, — дёрнула плечами Лиза. — К тому же, я могу в это время выучить уроки.

— Ну, хорошо, — одобрительно закивала Дон, надевая куртку.

Она ушла, а Лиза, удостоверившись, что осталась в полном одиночестве, кликнула мышкой по изображению на одном из мониторов, крутнула колёсико и погрузилась в наблюдения. В отличие от тётушки Дон, она прекрасно разбиралась в подобных вещах, да и в жизни, честно говоря, значительно лучше.

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Сегодня было просто хорошо. Так, как, наверное, не было уже давным-давно. Мы все собрались у Джесси и навели, наконец-то, порядок в его берлоге. Сколько недель и даже месяцев прошли в грязи и вони! Мы почувствовали, в каком смраде жили только тогда, когда распахнули все окна настежь. Нет, его матери давно следовало написать, что она приедет, мы бы сто лет назад провели генеральную уборку.

Только открыв окна мы поняли, где находились всё это время, а я заметила, что пришла осень и позолотила листья деревьев, поцеловала небо, сделав лазурь его чуть более холодной.

Пока остальные выносили мусор и чистили ковры, я взяла губку, чтобы вымыть стёкла и вычистить рамы, но долгое время просто лежала на подоконнике и смотрела как вдоль улиц спешат люди. Все куда-то вечно торопятся, строят идиотские планы. Все… и даже мать. Вчера она выдала мне сотню и велела купить обувь на зиму, потому что: «Ты совсем босая и штаны снова стали велики. Ребёнок, ты отвратительно быстро худеешь. Почему так? Надеюсь, что ты не выблёвываешь в унитаз всё, что только съела. Надо бы показать тебя врачу, давай запишу на следующую неделю».

Снова планы-планы-планы-планы. А мне так и хочется сказать: «Остановись. А вдруг завтра уже не будет? И завтра этого не станет для меня.

Мама, я так тебя люблю…

В общем, наверное, следует сказать, что квартиру мы снова засрали тем же вечером, будто мне приснилось всё и не было этого светлого золотисто-лазурного дня. Только новые шторы на окнах и прозрачность стёкол напоминала о связи с реальностью».

Только нет, нельзя по лицам судить, люди — не диваны, не угадаешь, что прячут под обивкой.

М. Ахмедова

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, дорогая Кристина.

Подумать только, прошло целых три недели с тех пор, как я написал первое письмо. Прости, постоянно собирался сесть за новое, но меня то и дело сносило приливной волной отчётов, планов занятий и прочей организационной работы. Да, я, конечно, представлял, что пасть бумажно-электронного дракона будет широка, но о её бездонности я, оказывается, и понятия не имел. Можешь ли ты представить, что в нашем современном мире существуют понятия: «справка о наличии справок» или «отчёт об отчётной деятельности?» Не можешь? Поймал! А я столкнулся с этим на практике. Признаюсь, смеялся долго.

Да, и я определённо начинаю привыкать к подобного рода процессам, в перерывах умудряясь выполнять ту деятельность, которая, я надеялся, будет основной — учить. Правда, это происходит только потому, что в новом коллективе у меня наконец-то появился приятель (приятельница), которая имеет многолетний опыт лавирования в бюрократических потоках системы. Она терпеливо объясняет мне к какому виду работ можно проявить весьма умеренный интерес,а чем пренебрегать не стоит. Бесценный советник в седых кудрях. Тебе бы она понравилась. Очень напоминает нашего бывшего куратора — миссис Перкинс.

Крис, в своём письме ты просила рассказать, как развиваются взаимоотношения со студентами. Что ж, тут, как говорится, есть и дебет, и кредит. К своим успехам могу отнести Тома Лемке и Джесси Уильямса (помнишь, их эссе я прилагал к первому письму?). Так вот, парни действительно зажглись. Особенно радует Том. После первого занятия в анатомическом музее он не просто не сдался, наоборот: «Спасибо, мистер Фэлл, теперь я точно знаю, что пойду дальше. Нет, никогда мне не стать хирургом, но стоматология, например, — это то, чем было бы интересно заниматься».

Джесси был мотивирован изначально, хотя и винил в выборе профессии родителей. После экскурсии в нейрохирургическое отделение местной больницы, которую я организовал для студентов в позапрошлый вторник, что-то незримо изменилось в самом Джесси. Чёрт возьми, это здорово, это приятно. Исчезла вся неловкость, напряжённость в общении.

Впрочем, на этом колонку «дебет», можно закрывать, в кредите остаётся всё остальное. Присцилла, Тэсса, Леа — общий язык не найден (и вряд ли найдётся), к тому же, кто-то продолжает закидывать меня анонимками с приглашениями на свидания, и письма эти, если честно, становятся всё более откровенными по содержанию. Такого набора интимных услуг, наверное, не получишь и у матёрых проституток. Стараюсь относиться к этому с юмором.

Насчёт студенток… не знаю, что и сказать. Почему-то не теряю надежды найти подход к Леа Фэлл. Возможно, это профессиональное, чувствую, что девчонка небезнадёжна, а может быть, что-то внутри задевает её этот протест, нигилизм, желание идти против системы, которые она ненастойчиво, но твёрдо демонстрирует.

Я ловлю себя на мысли, что частенько наблюдаю за ней, невольно выставляю оценки её поступкам, действиям, реакции. Наверное, тебе покажется странным, но, похоже, это вопрос о профпригодности, заданный самому себе. Я должен переломить ситуацию с Леа.

Объясню в чём, собственно, проблема. Приходит она тогда, когда вздумается, улыбаясь, правда, извиняется, убирая с лица несколько растрёпанные волосы. Надо признать, что улыбка у неё на первый взгляд располагающая, да и в целом лицо смазливое, привлекающее к себе внимание. Знаешь, о таких говорят: «тёлка», «красотка», но есть в ней какой-то неуловимый дефект. Может быть, чёрные круги под глазами, прибавляющие к её восемнадцати ещё лет пять, а возможно, хромота — Фэлл довольно сильно западает на правую ногу, но при этом носит каблуки, но, скорее всего, червоточина спрятана внутри.

В позапрошлую среду столкнулись с ней в коридоре.

— Мисс Фэлл, не боитесь ли вы сломать себе шею на таких каблуках?

— Это сделать гораздо сложнее, чем прикусить язык, задавая дурацкие вопросы.

Она говорила это глядя в глаза, улыбаясь этой своей дежурной улыбочкой. И мне, человеку на её фоне взрослому, стало как-то не по себе. Так, что захотелось развернуться и уйти прочь. Я сдержался.

— Вам следует приходить на занятия вовремя и не пропускать их без уважительной причины. Пока это просто рекомендация, но, если не прислушаетесь, буду вынужден пригласить к себе для разговора сначала вас, а потом ваших родителей.

— Я приму ваши пожелания к сведению, — Леа Фэлл смотрела прямо в глаза. Нагловатая ухмылка не сходила с её губ. Не понимаю почему, но она будто имеет превосходство и… чувствует это.

Угадай, Кристина, что было на следующий день, а потом через день, через два? Бинго! Леа Фэлл ни разу не пришла вовремя. Она снова и снова заявлялась посреди занятия, под смешки извинялась, занимала своё место и… погружалась в сладкий сон. Если я не спрашивал её сразу же по теме, Леа Фэлл вообще никак не реагировала больше на происходящее на занятии.

Кристина, я действительно внимательно наблюдал за ней в течение этих недель и, боюсь, сделал выводы. Мне очень не хотелось бы, чтобы догадки подтвердились, поэтому мыслей своих по поводу поведения этой девочки пока излагать не буду. Я терпел, я пытался говорить, убедить, но всё, как камни в бездну. Я вызвал её для разговора в среду. Напишу, как пройдёт.

К другим темам (наверное, я слишком заостряю внимание на Фэлл и, возможно, теряю драгоценное время, которое мог бы потратить с большей пользой для себя и других).

Отдельно хочу рассказать тебе о событиях прошлой субботы. Оказывается, мне повезло, и я устроился работать в годовщину основания МКТ. Надо сказать, что день рождения колледжа каждый год отмечают с размахом — к празднику начинают готовиться ещё с лета. Студенты устраивают настоящее представление, а на преподавателей ложится вся организаторская и оформительская деятельность. Конкретно на мои плечи обрушилось украшение зала подручными средствами — бумажными и электрическими гирляндами, плакатами и шарами.

Это было несложно. Закрыть облупившуюся краску на стенах, закрепить приветственный лозунг над сценой — и вуаля — готово. Я бы минут за двадцать справился, но, как назло, мне в помощницы выдали коллегу — биологиню (иначе и не назовёшь), — Нину Грингс.

Нине ближе к сорока. По происхождению немка. Успела рассказать обо всех ветвях генеалогического древа и даже о семейных заболеваниях. Не замужем. Со стремянкой, взбираясь на которую, пыталась поразить меня округлостью бёдер и прозрачным бельём:

— Джон, держите меня крепче, пожалуйста. Можете обхватить за икры. Так будет надёжнее. Проклятая стремянка, ей же сто лет в обед. Шатается, будто обрушится вот-вот.

— Не переживайте, если обрушится, я вас изловлю, — я попытался шутить, не очень понимая, как смогу удержать эти девяносто килограммов. Своими семьюдесятью, я, скорее, смогу только притормозить в движении этот поезд.

— Вы очень милы, Джон. Можем перейти на «ты», по крайней мере, в личном общении, — Нина старательно разбрасывала семена интриги.

— Думаю, лучше оставить как есть, — начал было я и осёкся. — Разумеется потому, что боюсь забыться и нарушить субординацию перед коллегами.

— Ах, оставьте, — Нина залилась кокетливым смехом, от чего покрывшаяся пятнами грудь заколыхалась в глубоком декольте, грозясь вывалиться наружу.

Вот такой эпизод.

От праздника, конечно, ничего хорошего я не ждал, а потому был приятно удивлён — всё прошло очень душевно. В начале, по традиции, выступили все чиновники с речами о начале нового учебного года и об особенном, юбилейном сезоне. Ректор поприветствовал нас — преподавателей-новичков, первокурсников и всех студентов.

Дальше был спектакль, кто-то пел, кто-то играл на саксофоне. Группа студенток с последнего курса показала отличный танец — в общем, остаток вечера оказался совершенно приемлемым. Если исключить танцы. Вообще, жалею, что пошёл на них, правда, оговорюсь: не пойти не мог. Меня назначили дежурным по залу. Вот потому я не мог отлучиться ни на минуту, перетанцевал со всем педагогическим коллективом женского пола и парой студенток. Да, замечу, я не приглашал никого. Они, думая, что я стесняюсь, подходили сами. Не понимаю откуда это пошло, но дамы все как одна говорили: «Джон, ну почему же вы смущаетесь и подпираете колонну? Она не упадёт, а вам веселиться, танцевать надо».

Крис, может быть, я преувеличиваю, возможно, ещё не привык. Нет, праздник действительно прошёл нормально, но смазало впечатление появление Леа Фэлл в зале. Только представь, она не нарядилась, как другие девочки, в платье, не сделала причёску и снова опоздала.

Джинсы, какая-то немыслимая рубашка, кожаная куртка, привычные каблуки. Довершали образ спутанные волосы, смазанный макияж и пошатывающаяся походка.

Я не поздоровался, а она, набредя на меня взглядом в толпе, даже не кивнула. Она вообще смотрит крайне осторожно с тех пор, как я пригласил её для беседы к себе в кабинет.

Вот такая история.

Крис, много вопросов задавать не буду, но просто хочу знать всё ли у тебя хорошо, как там Трент и ваша подготовка к свадьбе? Как мама? Она едва ли не плакала в трубку, когда я сказал, что приеду только на венчание и уеду через день. Но, скажи, чего можно было ожидать в отсутствие отпуска?

С любовью, Джонни».

Из мессенджера в телефоне Джонни Фэлла:

К.Ф.: «А мне кажется, что ты действительно слишком много говоришь о Леа Фэлл. Только прочти свои же сообщения выше, просмотри письма».

Д.Ф.: «Возможно, ты права, но это профессиональный интерес».

К.Ф.: «Есть фото? Может быть, на сайте колледжа или попробуй поискать в соцсетях».

Д.Ф.: «Лови. Нашёл по запросу на сайте волонтёрской организации. Оказывается, эта дама была куда как более социализирована раньше. Фото общее, но видно хорошо. Леа Фэлл третья справа. Блондинка низкорослая».

К.Ф.: «Джонни, ты издеваешься? Она же действительно очень красивая. Картинка прямо. И… она как две капли воды похожа на Монику».

Д.Ф.: «Не похожа. Нет. Моника была доброй и правильной. Она действительно была человеком без недостатков».

К.Ф.: «Я о внешности. Они как близнецы».

Д.Ф.: «Давай сменим тему. Покажешь платье?»

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Всю последнюю неделю не могу найти себе места. С тех пор как родители взялись за Джесси, компания, можно сказать, раскололась совсем. Встречаясь на улице, мы едва ли здороваемся, у каждого свои дела, свои проблемы (пусть одинаковые), но требующие незамедлительного решения, находящегося из раза в раз в одном и том же. Нескончаемый день сурка. Дни и вечера проходят так одинаково, что иной раз думаешь — лет сто прошло-пронеслось мимо, а смотришь на календарь — время остановилось в этом поганом сентябре.

Природа устала от лета. Вчера я шла по Янг-стрит и слушала, как шелестят под ногами опавшие листья. Сушь, какой не было очень давно, и этот концентрированный запах увядания, он способен свести с ума.

Нет сил идти. Хотя и выхожу с настроением прогуляться. Впрочем, это удивляет всё меньше. Давно просыпаюсь с единственным желанием, чтобы день быстрее прошёл, потому что давит он на спину и плечи, точно тяжеленный походный рюкзак. Но засыпая, снова ворочаюсь и хочу светлого утра, вместо этой густой маслянистой тишины, тьмы, в которой, кажется, растворяются все чувства. Я зарываюсь в одеяло, как в детстве, но, задыхаясь, сбрасываю его на пол. И так до бесконечности.

Вчера у кафе видела Тину. Она что-то спросила про Джесси, заняла двадцатку и пообещала отдать во вторник. Я снова думаю: «Чтобы дожить до вторника, нужен стимул, нужен смысл. У меня его нет. Не жить же ради двадцатки?».

Из-за Тины пришлось работать дольше. Двадцатка была последней и нужна была самой. Но, наверное, не очень. С другой стороны, задумываешься: когда рушится последний бастион между нормальным и тем, что было за гранью, кажется, что эти рубежи изначально являлись условностью.

Мама, кажется, отдаляется совсем. Точнее, теперь уже точно не кажется. С тех пор, как не стало отца, она старалась быть рядом, сопровождала в поездках, даже костюмы шила сама, хотя мы могли позволить себе новые каждый сезон. Я чувствовала её плечо. Но с тех пор, как я сломала ногу, всё пошло коту под хвост. На первый взгляд все вроде бы нормально, она заботилась в период восстановления, но, когда оказалось, что со спортом всё кончено, мама просто спросила: «С тобой всё будет в порядке, правда, ребёнок?».

Как я должна отвечать на этот вопрос? Есть ли варианты, кроме «да», чтобы было понятно? Впрочем, маму жаль. И обидно, что она связалась с этим обмудком Лео».

Важное тонет в мелочах, катастрофы в нелепостях.

Б. Кауфман

Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.

Дж. Сэлинджер

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Здравствуй, милая Кристина!

С места в карьер: я был прав, но от этого не легче.

Это тезисно, а теперь попробую развернуть и систематизировать новые знания для себя, хотя за те два дня, которые прошли между беседой и возможностью написать тебе, я всё ещё в шоке.

Помнишь студентов-химиков Синклера и Скотта? Почему я спрашиваю? Об этом ниже.

В день, когда в мой кабинет для беседы должна была явиться Леа Фэлл, с самого утра всё шло не так, как надо. Сначала меня назначили дежурным, хотя была и не моя очередь. Просто мисс Грингс взяла бюллетень, и больше всё равно никто бы не согласился. Я отказываться пока не имею права, ибо молод-зелен. Поэтому между коридорным патрулированием, бдением за порядком в столовой и занятиями я всё пытался продумать план беседы, который не оформился за несколько дней. Да, я понимал с какого вопроса следует начать, но слабо представлял себе как это будет выглядеть. К тому же, я волновался, что ответ окажется положительным. Я, Крис, чёрт возьми, вообще не желал на этот раз оказаться правым.

Время, тем не менее, подходило к часу Икс, точнее к пятнадцати ноль-ноль, совершенно неумолимо. Я, однако, думал и, признаюсь, даже надеялся, что Леа Фэлл не придёт, потому что во время занятий её не было. Часть ребят находилась на медкомиссии, поэтому подозревать её в прогуле всё же не было причин. Я же решил сохранять хладнокровие.

Помню, что топтался в холле, поглядывая на часы. Стрелки плыли точно погружённые в масло. Мимо, как отсечки — «05», «10», «15», «20», — текли толпы студентов. Все по направлению к выходу. Я же символично против потока топтался в полосе солнечного света, падающей сквозь мутноватое окно.

Стук каблуков за спиной я бы не спутал с другим. Ходит легко, но хромоту её воспринимаешь на слух.

— Мистер Фэлл, здравствуйте, — поздоровалась она, поравнявшись со мной. Я — машинально:

— Да-здравствуйте-мисс-Фэлл, — в ответ про себя зачем-то отметив, что выглядела она чуть более аккуратно, чем обычно: светлые волосы смотрелись чистыми и, кажется, даже пахли ромашковым шампунем. Лицо, лишённое макияжа, ощущалось совсем детским. Белая рубашка, юбка, чуть приоткрывающая колени — во всём её образе намёк и издёвка — зачем же вы придираетесь ко мне, к хорошей девочке?

Всё изменилось, как только Леа Фэлл по моему приглашению вошла в кабинет. Она не проследовала на своё место, не спросила разрешения присесть. Она опустилась на первый попавшийся стол, положив ногу на ногу, занимая выжидательную позицию, точно пешка на e4 в начале партии.

Помню, что утром готовился тщательно. Вытер пыль со столов и шкафов, разложил книги по предмету, оставил включенным ноутбук — с монитора смотрела страница научного журнала. Прекрасная картинка — идеальный преподаватель. Только об одном я забыл — на углу стола осталась пачка сигарет.

— Курите в аудитории, мистер Фэлл? — Леа смотрела, прищурившись, от чего лицо её теряло невинное выражение и становилось почти отвратительным. Я подумал, что было бы глупо отрицать, учитывая наличие запаха табака, и протянул ей открытую пачку. Она вынула сигарету, а я заметил, что пальцы у нее — сплошные косточки. В девчонке едва ли наберётся килограммов сорок. Худая, как рыбий скелет, нахохлившаяся, точно галка, она ловко поймала огонёк зажигалки в моих руках и, затянувшись, как бы между прочим, будто пришла не на встречу с преподавателем, а с приятелем поболтать, спросила:

— Зачем звали?

Я решил действовать без паузы. Но только потому, что боялся растерять решимость. Какой бы она ни была, ни казалась — Леа Фэлл, — это просто ребёнок, которому, возможно, нужна помощь.

— Родители знают, что ты на героине? — на одном дыхании выпалил я, не замечая, как «тыкаю» ей.

В аудитории было тихо, и вопрос мой прозвучал, как раскат грома в сухую грозу, как хруст ветки в спящем лесу, но именно этого эффекта я и добивался. А ещё я ждал хоть какой-то реакции, но её не последовало. И я уже подумал, что ошибаюсь, но не зря ведь спрашивал тебя, Крис, помнишь ли ты пару наших однокурсников-химиков?

— С чего это вы взяли, что я употребляю? — очень ровно спросила Леа, стряхивая пепел с сигареты прямо на пол. Я заметил, как вздрогнули её пальцы. Вздрогнули и успокоились.

Снова глубокая затяжка, и я сам потянулся за сигаретами, прошёл к окну, широко распахнул створки.

Я старался не смотреть на Фэлл, но чувствовал, что она наблюдает из-под полуопущенных век. Я ждал, потому что ни хрена не знал, что говорить дальше.

В аудиторию ворвались звуки с улицы — пение птиц, шёпот ветра, шорох шин об асфальт. Я был не готов, оказывается, и более всего теперь желал, чтобы она сорвалась с места и исчезла, дала бы мне время на раздумья, на составление нового гениального плана действий.

Но обернувшись, я обнаружил её на месте, неудобную, словно отвесная скала, слишком значимую проблему, чтобы спрятать её в шкаф, положить на полку: Фэлл смотрела на меня, покачивая ногой, в руке её дымилась сигарета. Она таращилась на меня без страха, а потому я сказал, возвращаясь к официальному тону и «вы»:

— Мне не составит труда доказать, отправив вас на медосвидетельствование. Правила известны — нельзя отказаться из-за угрозы быть отчисленной. Если вам интересно, почему я пришёл к таким выводам — объясню: сонливость, заторможенность, мягкость в движениях — всё это свойственно человеку под кайфом в стадии тяги. Когда приход уже позади, но приподнятое настроение всё ещё не покидает. Мисс Фэлл, ещё вас выдают глаза. Каждый день я смотрю в булавочные зрачки. А вы часто видите себя в зеркало? Впрочем, и сейчас признаки налицо. Вы не успели употребить, и некайфы уже не подходе. Испарина на лбу, зрачки-блюдца.

Кристина! Именно тут стена и пала. Вздрогнули тощие плечи, сигарета упала из её рук. Я готов был сорваться — так стало её жаль, — но остался на месте. Я стоял и пялился ошалело, как слёзы текли по её лицу. Пустые, крупные — про такие говорят: «Крокодиловы». Девчонка держала себя из последних сил, чтобы не разрыдаться. Она, казалось, была готова говорить и:

— Что. Вы. От меня. Хотите? — процежено было с такой болью и злостью в голосе, что я невольно поёжился. — Какая вам разница, чёрт возьми? Я же посещаю занятия и, кажется, вам не мешаю. Какого чёрта вы прицепились?

Её поза изменилась. Острые коленки исчезли из поля зрения, мне был предъявлен гордо вздёрнутый подбородок, подол юбки целомудренно опустился на дюйм или два. И всё же, Леа Фэлл уже не выглядела такой уверенной.

— Я понимаю, что ей всё равно станет известно когда-нибудь, но не хочу, чтобы мать узнала раньше времени. Это убьёт её. Что вы хотите за молчание?

Она, наверное, думала, что я какой-нибудь извращенец, потому что натянула дурацкую юбку ещё ниже, так, что на секунду показалось, что та лопнет по шву на её заднице. Леа Фэлл смотрела с ненавистью, пыталась спрятаться за белобрысой чёлкой.

— Мне от вас, мисс Фэлл, ничего не нужно. Я пока и сам не знаю, что делать с новыми знаниями, но уверен, что хочу помочь вам. Для начала вот мой адрес (я тут же начеркал его на бумажке). Вы можете прийти, если будет нужна помощь, поддержка или просто будет больше некуда пойти. Во-вторых, вы можете называть меня просто Джонни.

Снова возникла пауза, которая обнадёжила меня иллюзией мысли в её взгляде. Она шевелила губами, шмыгала носом, мяла чёртову бумажку с адресом, и:

— А знаете что, «просто Джонни»? — вдруг воскликнула она. — А идите вы к чёртовой матери!

Леа Фэлл соскочила со стола, и, как есть, с бумажкой с адресом, зажатой в кулаке, выбежала из аудитории.

Как думаешь, Крис, беседа прошла удачно?

Это ирония, а если серьёзно, я более всего желал, чтобы мои догадки не подтвердились. Чтобы махнула она рукой и сказала что-то вроде: «Вот же какие глупости пришли вам в голову! Это надо же такое подумать! На самом деле так действуют транквилизаторы, прописанные моим врачом». Но я был прав. Имея в приятелях героинщиков, очень сложно не научиться отличать их от остальных с первого же взгляда. Я и так слишком долго пытался ничего не замечать, хотя смутные догадки терзали меня со времён первой встречи.

Крис. Всё. Не могу и не хочу пока продолжать, хотя мыслей много. Отвлечёмся. «Дебет» пополнился тем, что ребята стали интересоваться сами. Нашли какой-то день открытых дверей в клинике соседнего города. Попросили организовать экскурсию на субботу, а я ещё не приступал даже ко сбору информации. Наверное, я слишком зациклился на проблемах Фэлл, которые и решить-то вряд ли получится, не забывая об остальных студентах.

Что ж, честно — я устал. Поэтому попрощаюсь. Что касается самолёта, встречать меня не нужно, возьму такси. С подарком так и не определился. Что сама хочешь?

С любовью, Джонни».

Камера видеонаблюдения 01-303

Лиза вскочила на ноги, когда из аудитории триста три на всех парах выскочила девица. Она бежала к лестнице, закрывая лицо руками, но вдруг остановилась посреди коридора. Постояв едва ли несколько секунд, она пошла к женской уборной, припадая на правую ногу.

Лиза выбежала из комнаты охраны, не заботясь о том, что в помещении никого не осталось, что тётка вернётся только через полчаса. Её волновало лишь увиденное минутой раньше на мониторе, услышанное с камер видеонаблюдения за аудиторией триста три.

Лиза ворвалась в уборную и подскочила к одной из кабинок. Дверцы были сломаны, и она увидела Леа, прижавшуюся к одной из перегородок. В её вене был шприц, в шприце контроль.

— Эй, ты, маленькая мразь, а-ну, не вырубайся, — Лиза схватила Леа за локоть. — У тебя должно быть что-то и для меня.

Но серо-голубые глаза девицы подёрнулись дымкой, она начала оседать прямо на грязный пол. Зрачки сузились, рот перекосился.

— Ну-ну-ну, я вызову полицию, вызову врачей, давай же, сучка, — Лиза чувствительно ткнула Леа коленкой в бок, но это лишь ускорило падение.

Тогда Лиза выхватила из пальцев Леа сумочку и немедля вывалила содержимое на подоконник. Два использованных шприца, духи, телефон, пустой кошелёк и… бинго! Неиспользованный чек.

…она раскатала дорожку прямо на бачке унитаза, нетерпеливо зажимая ноздрю.

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Вот и всё. Приплыли. Теперь можно вести отсчёт времени в новой системе координат, торжественно открывать иной период в жизни, писать главу под названием «Докололась».

Не знаю сколько времени прошло с момента принятия последней дозы, но очнулась я на полу вонючего сортира на третьем этаже со шприцем в вене. Не могу понять — то ли порошок оказался слишком чистым, то ли организм так среагировал на кислоту. Я смывала пот и растёкшуюся тушь с лица и смотрела на себя в зеркало. Надо же, даже полгода не прошло, а за собственное тело я бы и гроша ломанного не дала. Обычная доза. Самая обычная.

У меня оставался ещё один чек на утро. Да, после такого я бы, понятное дело, не стала это двигать, но тут интересен ещё один момент. Моя сумка была практически вывернута наизнанку, эйч исчез, бумажник тоже был пуст, хотя я и не помню точно были ли в нём деньги. В любом случае придётся идти на Янг-стрит. Другого выхода нет. С другой стороны, мысль эта с каждым разом вызывает всё меньше эмоций. Янг-стрит, попрошайничество, воровство — лишь способы раздобыть деньги. Это как бизнес, но только единственно доступный мне.

Звучит почти печально, даже если просто думать, впрочем…

Пока я приводила себя в порядок и складывала вещи, моя голова разрывалась от боли. В мозгу всплыло странное слово «некайфы», которые я услышала от препода по анатомии. Вообще, следовало признать, что рамки употребления несколько сдвинулись, я получила не то, на что рассчитывала, раз уж даже этот мужик догадался, что происходит.

Пока курила, я всё думала об этом разговоре. Что не готова пока посвящать мать в тему собственной зависимости. Да, я понимаю, что она узнает в любом случае, что это неизбежно, но, пожалуйста, только не сейчас. Так что, понятное дело, придётся принимать условия этого чувака. С другой стороны, не наплевать ли? Кроме просьбы: «Называй меня, пожалуйста, просто Джонни», ничего ведь не было. И всё же, противно, что он вообще полез в это, не зная обо мне ровным счётом ничего, руководствуясь какими-то своими мне неведомыми причинами.

Странный этот Джонни тип. При беседе мне удалось рассмотреть его довольно близко. Ничего особенного: невысокий ростом, кудрявый, темноглазый, он, кажется, собрал в себе всё то, что мне в мужчинах неприятно. А желание лезть в чужую жизнь вызывает отвращение в общем.

Нужно просто не думать, необходимо забыть об этом».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Давненько я не писала в дневничок дважды за день. С другой стороны, никак не могу понять, почему разговор с преподом так и не вылетел из головы, и вместо того, чтобы отправиться на Янг-стрит и сделать парочку клиентов, я потащилась домой, развалилась на диване и стала листать альбом.

Где-то внутри зазвучал странный вопрос, который, пожалуй, я себе никогда не задавала, я валялась, смотрела на цветные прямоугольники, наполненные светом и цветом, и всё думала: «Когда он был-то, этот переломный момент? После чего всё началось?»

Пересмотрев фотоальбом раза три, я так и не нашла ответа. Вот я — пухлощёкий младенец, вот — ученица начальной школы, здесь — участвую в соревнованиях по фигурному катанию впервые в жизни, а тут подруги по команде разрисовывают мне гипс.

В больнице появились новые друзья. Джесси со сломанной ногой казался таким забавным. Я все никак не могла поверить, что, улепётывая от полицейской облавы, он вышел с третьего этажа. В окно.

— Как это произошло?

— Детка, я не помню, я же был под кайфом».

Из папки «Черновики» в ящике: Джонни-Фэлл@почта.страна

«Привет, Кристина.

Начинаю это письмо, понимая, что отправить его не смогу, но всё же мысли нужно законспектировать, систематизировать то, что накопилось в голове и попытаться дать оценку происходящему. Но ты не переживай — всё устаканится, и я отошлю тебе более или менее приемлемый, вылизанный, чистовой вариант.

Наверное, дело в профессиональной деформации, приобретаемой нами ещё в период обучения: схемы-графики-таблицы — всё это воспринимается как слагаемые некоего знания. Ошибочно, разумеется.

Да, Крис, признаюсь, как бы между прочим, — ты была права, и Леа Фэлл внешне действительно очень похожа на Монику, но сходство это скорее карикатурное. И ничтожным можно пренебречь в масштабах Вселенной, поэтому со всей ответственностью заявляю: желание помочь мисс Фэлл не связано с Моникой. Или же?..

Я. До. Сих. Пор. Не могу произносить это имя вслух, не могу думать, но фоном мысли о том роковом июле преследуют меня ежедневно и еженощно, не отпуская. Кристина, разве я мог предположить, что всё закончится именно так? Юности вообще присуще размышлять глобально, не размениваясь по мелочам, и я думал об искрах костра, которые бы отражались в её глазах, о бурных реках, в заводях которых она бы пыталась отмыться от дневного пота, проклиная: «Джонни, и это по-твоему отдых? Не лучше ли было отправиться с родителями в автопутешествие по Европе? Знаешь ли ты, что мы пропускаем фестиваль роз в Голландии и сезон белых ночей в Петербурге?»

Я бы ответил ей и тогда, и сейчас, что не ради гор и солнца, не для сплава на плотах я вытащил её из-под кип учебников. Я мечтал, чтобы она прижималась ко мне зябкими вечерами, сидя у огня, чтобы воровато пробиралась пальцами под футболку, когда в палатке, рассчитанной на пятерых, остальные бы беззаботно храпели.

Я понимаю — никто не мог предсказать, что именно в той поездке у неё случится приступ аппендицита, перетёкшего в перитонит из-за её самостоятельности и нежелания привлекать к излишнего внимания, и эта простейшая для цивилизации болезнь навеки отнимет её у меня.

Я ненавижу горы! Я не переношу вонь костров и даже упоминание о походах-палатках. Я равнодушен блондинкам, я… я старался думать, что это так, и что всё осталось позади. Я из кирпичиков отрицания воздвигал стену между новым Джонни и остальной жизнью. Но иллюзии рухнули моментально, стоило мне встретить Леа Фэлл.

И лишь сейчас, Кристина, я понимаю, что именно привлекло меня в этой девчонке — копна светлых волос, которые она небрежно откидывает с лица, неосознанно копируя движения Моники. Она смеётся, двигается, даже сердится так, как это делала Мона. Хотя, может быть, сходство не столь значительно, и до портретного неясные линии доводит моё собственное воображение? Я твержу себе неустанно — это только внешнее, внутри они разные, как Меркурий и Плутон.

Я не хочу об этом думать, прогоняя навязчивые мысли из головы с той же долей отчаяния, как и желаю вторгнуться в жизнь Леа и помочь вне зависимости хочет она того или нет. Это триггер из юношества, это то, что тянет за душу и, боюсь, что не справлюсь, если у меня вновь не получится.

Да, и если смотреть ещё глубже, а на вопросы, заданные самому себе, отвечать честнее, ты права, Крис, во всей этой истории возникает шлейф чего-то женского и мужского — желание прикоснуться к ней совсем не по-дружески. Но я справляюсь с этими мыслями, понимая, что всё в Леа мне отвратительно, что я приблизился так только потому, что она похожа на Монику.

Не было бы Моники, не было бы Леа Фэлл. Я бы вообще не отправился в свой университет, а женился бы на Моне стразу после школы и осел в нашем городке, взяв кредит на землю. Кристина, иногда причинно-следственная связь способна свести с ума, повести не по тому пути. Знаешь, на чём я поймал себя сегодня? Болтая в канцелярии с секретарём — любезнейшей миссис Крамер, — я, будто между прочим, попросил личное дело Леа Фэлл. Меня не интересовало ничего, кроме её номера телефона. Хотя… попутно я посмотрел кое-какие данные. Знаешь, это странно, живёт она во вполне благополучном районе, средний балл в аттестате намного выше, чем у многих. Кристина, Леа Фэлл мастер спорта по фигурному катанию в паре. С ума можно сойти от таких открытий. Мне всё виделось по-другому».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Джесси, похоже, на этот раз всерьёз хочет соскочить. Уже который день он в больничке, и сообщения, которые я получаю, вселяют в сердце надежду. Я вообще уверена, что, если не свалить в первую же неделю после ломочной, то есть шанс вылечиться. Говорят, чем дальше, тем легче, правда с поправкой на то, что болтать туда-сюда всё равно будет. И будет всю ближайшую… нет, всю дальнейшую жизнь.

Но не только радость и удовлетворение чувствую, думая о делах Джесси. Очень странные, чёрно-белые чувства наводняют меня изнутри. Я вроде бы и счастлива, но с тем же вектором в обратную сторону я ненавижу Джесси. Возможно, это зависть, понимание собственного бессилия и невозможности осознать то, что мне тоже нужна помощь. Да, я могу говорить эти слова и окружающим, и себе сотни раз, я, скорее всего, смогу отколоться без детокса, но какая-то непреодолимая сила твердит: «Завтра, в понедельник, через месяц, а сейчас следует взять порошок». Я говорю о том, что зависима, но не осознаю это так, как надо. Это, наверное, как ходить в церковь и читать молитвы, понимая, что Бога нет. Не просто не верить, а точно знать, что это так.

Я снова и снова возвращаюсь на Янг-стрит, тащу что-нибудь реализуемого из маркета или просто «стреляю» деньги у метро, нахожу свои мысли всё более и более пугающими, свои поступки такими, будто бы делаю их уже не я.

Вчера мама и Лео притащили огромный торт, сделанный на заказ. У них какой-то там праздник. Годовщина со дня первого поцелуя или ещё какая сентиментальная чушь, ради которой вот ей-Богу не стоило тащить в дом это розово-белое сливочное безумие, требовать от меня остаться на ужин. Мама буквально заставила меня впихнуть в себя кусок. Естественно, я едва успела добежать до ванной, прежде чем меня вывернуло наизнанку.

Снова разговоры о врачах, её встревоженный взгляд, а я всё слушала и думала, что под стеклянной вазой в прихожей мама держит пару сотен, если понадобится наличка. Никогда раньше мне не приходила в голову идея тиснуть деньги или вещи из дома. Особенно у неё. Теперь эта мысль прошла сквозь сознание буднично, до отвращения просто. Так, что я и не думала, когда уходила, забирая одну из купюр с собой.

На эти деньги мы с двумя девчонками, с которыми иногда вместе ходим на Янг-стрит, торчали с пятницы по воскресенье. Только эйч всё равно кончился. Пришлось гнать и работать в самое неудачное время.

Я ходила вдоль улицы, но вокруг почти никого не было. Оно и понятно — воскресный вечер люди предпочитают проводить дома в кругу родных, а не под моросящим дождём в одном из криминальных районов города.

Я думала, что это здорово — хотеть пойти домой, а ещё постоянно возвращалась в мыслях к оставшимся под вазой деньгам, и о том, что можно ещё продавить собственные серёжки, которые на пятнадцатилетие подарил папа. Но серьги — это святое, а домой идти… наверное, квартира мамы была бы последним местом, куда я отправилась бы в тот вечер. Лучше уж пойти на вокзал или ещё куда, слиться с толпой бродяг, так, чтобы все оставили в покое.

Помню, как в кармане завибрировал телефон. Обычно я не отвечаю на звонки с незнакомых номеров, но это: «Алло», — было своеобразной верой, глупой надеждой на то, что случится чудо.

Ничего примечательного, разумеется, не произошло. Звонил препод из колледжа, тот самый, который: «Называй меня просто Джонни». Когда я только успела дать ему номер? Впрочем, у меня в жизни есть правило — ничему не удивляться. Вот я и решила сделать вид, что ничего особенного не произошло.

— Я, наверное, поздно, — извинился он.

— Нормально, — ответила я, не совсем понимая, что можно было ещё сказать. Трубку-то я взяла.

По другую сторону воцарилось молчание, и я уже хотела было отбиться, но тут его прорвало:

— Знаешь, ты только ничего такого не подумай, я хотел бы… слушай, может быть, ты придёшь ко мне? Где ты?

— Ты же на Хоуп-стрит живешь вроде, — припомнилось мне. Он уже как-то диктовал свой адрес.

— Да, 20/12-14. Возможно ты захочешь…

— У меня нет денег на такси. Пешком дойду к утру, — рявкнула я.

— Просто вызови машину и назови адрес, я заплачу.

— Не стоит, я не приеду. Это же чушь какая-то, ты понимаешь?

— У тебя всё в порядке? Я просто… просто я ещё раз хотел напомнить, что ты можешь прийти в любое время дня и ночи. В любое, Леа Фэлл.

— Почему ты всегда называешь мою фамилию?

Я не стала дожидаться ответа на вопрос и просто отсоединилась. Странно, но этот мужик одним только напоминанием о своём существовании способен испортить мне настроение. Даже если оно и так было ниже некуда. Я бы давно послала его, но вроде как неудобно. Препод. Ещё и куратор, мать его.

В любом случае мне надо было сделать ещё клиента, а там уж…

Машина буквально подкралась сзади, она ослепила светом фар, когда я обернулась.

— Что ждёшь? Донеслось до меня через опущенное окно.

— Я не трахаюсь в принципе и не сосу без резинки, — на всякий случай сразу предупредила я. В ответ засмеялись.

— Да? И почему же?

— Брезгливо, — ответила я, жизнь научила говорить по существу. — Если не устраивает — можешь отваливать.

— Не будь строга, цыпа. Мне в общем-то ничего от тебя не нужно в плане секса. Я хотел бы попросить о другой услуге.

— И что же это за услуга такая? — насторожилась я, чувствуя, как вдоль позвоночника поползли здоровенные мурашки.

— Да ты не ссы. Грязные шлюхи, вроде тебя, меня не интересуют. Но ты можешь порадовать меня, купив то, что обычно покупаешь для себя.

— Нужен эйч? — догадалась я с облегчением, но всё же что-то в ситуации казалось странным. Мутный мужик. Как бы не облава.

— Это как бы сделка, сечёшь? Ты покупаешь мне, я даю тебе на дозу.

Сомнения и здравый смысл сражались лишь мгновенье. Меня начинало кумарить.

— Что же ты сам не купишь?

— Видишь ли, я только решил попробовать.

Я не знаю, что за помутнение на меня нашло, но, как загипнотизированная, я села внутрь машины. Старый, раздолбанный Форд, как ни странно, оказался достаточно чистым, только прокуренным до такой степени, что защипало глаза.

Я садилась и где-то внутри больно царапнуло: «дешёвая шлюха», «я только решил попробовать». Все эти категории не должны были существовать и уживаться со всем остальным внутри меня, но я решительно отодвинула всё на задворки сознания и велела:

— Езжай на пересечение Дафферин-стрит и Финч-авеню.

Мы купили всё, что нужно достаточно быстро. Я, конечно, немного поочковала, потому что парень оказался здоровенным таким молчуном с обезьяньей рожей, но ему действительно нужен был только порошок, я же, пользуясь его неопытностью, стрясла для себя на двойную дозу. Да, мне определённо повезло, вечер заиграл новыми красками. Настроение, правда, немного испортилось, когда мой новый приятель молвил:

— Теперь объясни, как и что, и можешь отваливать.

Он действительно обращался со мной не слишком деликатно.

— Двинуть или нюхнуть? — спросила я.

— Вколоть, — ответил он не без паузы.

…и тут меня прорвало. Потому что я не хотела, чтобы он мазался. Потому что, чёрт возьми, я не хотела, чтобы вообще кто-либо на этом свете мазался! Я понимаю ещё нюхнуть, а потом бросить, но если ты с первого же раза ставишься…

— Эй, приятель, зачем тебе лезть на говно? Давай поговорим, давай я тебе расскажу… — начла была я, но он тут же грубо оборвал:

— Просто скажи и отвали.

Я посмотрела его маленькие, налитые кровью и злобой глазки и вдруг почувствовала, что очень устала. Устала от этого вечера, от того, что даже последние мудаки, вроде этого парня, вытирают об меня ноги.

—…хорошо, я тебе объясню. Могу поставить. Только довези меня до одного места, хорошо?

— Куда?».

Из мессенджера в телефоне Джонни Фэлла

К.Ф.: «Джонни, Джо-о-о-онни, не молчи. Всё в порядке? Что с тобой?»

Д.Ф.: «Крис, привет. Прости. Забыл телефон дома. Ужинал с коллегой в ресторане».

К.Ф.: «Оу, не прошло и года? Ты ходил на свидание? За тебя можно порадоваться?»

Д.Ф.: «Это миссис Дано. Обсуждали кое-какие моменты по работе. Она раздавала рецепты и высказывала официанту, что манный пудинг: «То ещё дерьмо у вас». Представляешь, так и сказала».

К.Ф.: «Переключился на старушек?»

Д.Ф.: «Мне предстоит открытое занятие. Разрабатывали стратегию».

К.Ф.: «Как дела с Леа Фэлл?»

Д.Ф.: «Кредит…»

И пусть в аду свои законы,

Их не изменишь на ходу.

Скажи ей нежно, Персефона:

«Не так уж страшно здесь в аду».

Эдна Миллей

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, дорогая Кристина.

Вот и пролетела неделя с тех пор, как мы виделись, а кажется, что прошёл целый год.

После замечательных выходных, наполненных радостными событиями, свадебным тортом и даже недодракой, возвращаться к себе было довольно тоскливо. Город перестал быть уютным в одночасье — в последние дни погода резко испортилась, стала похожей на сварливую старуху, общипавшую рыжие перья листьев с крыльев деревьев, изрыгающую проклятья на ветру. Но несмотря на ненастье, я заставлял себя прогуливаться после работы каждый вечер час-два. Дома становилось совсем не по себе, если, конечно, не загрузить себя работой.

Я всё пытался понять, где была допущена ошибка. Те, с кем удалось найти контакт в начале, так и остались расположены ко мне. Эти ребята позволяют мне почувствовать собственную значимость, важность и необходимость, когда спорят на занятиях и пытаются поймать, найти пробелы в знаниях. Думал, это невозможно в современных реалиях, но глаза этих людей горят, они будто уже и не сомневаются, что идут своим путём. Да, и я стал в два раза тщательнее готовиться к занятиям.

Что до Леа Фэлл, она не появлялась довольно долго, хотя в последние дни снова стала приходить. Всё по-прежнему: заявится к середине — зрачки — булавочные головки, — выспится и уходит. Я делаю вид, что всё нормально, потому что не знаю, как поступить, но отчаянно ищу подход:

— Вот мой адрес, даю повторно. Здесь мой телефон. Тебе нужна помощь, Леа.

— Мисс Фэлл. Да, и мне НЕ нужна ваша помощь.

— Я не предлагаю именно себя в помощники. Есть клиники, специалисты, у которых можно лечиться анонимно, но я готов поучаствовать настолько, насколько позволишь ты.

— Послушайте, просто отвалите. Мне не нужна НИКАКАЯ помощь.

Кристина. Моё состояние было близким к отчаянию. Можно было наплевать, можно было просто праздно сочувствовать, почитывая книжки в тёплых кафе, пока Леа Фэлл шлялась где-то под моросящим дождём, кололась в грязных сортирах и в любой из дней она могла не очнуться после очередной инъекции.

Конечно, я мог надавить, снова припугнуть родителями. Но что-то мне подсказывало — по большому счёту ей уже наплевать. Она на той стадии, когда каждый день может стать последним, когда в любой из моментов мать может узнать обо всём. Леа Фэлл смирилась и просто плывёт по течению. Такое впечатление, что ей действительно наплевать.

В тот вечер я поздно вернулся домой, хотя мог вообще не возвращаться. Пятница. На субботу не было никаких планов, а занятия отменили. Я поплёлся в кабак — следовало снять напряжение. В баре я познакомился с симпатичной девицей, но мне не хотелось идти к ней, а тем более приглашать к себе. Я, кажется, записал её номер и проводил до дома.

Я уже засыпал, когда в мою дверь позвонили. Честно говоря, думал, это сосед — он частенько захлопывает дверь, а ключи остаются внутри. Тогда он лезет с свою квартиру через мой балкон.

Я даже не потрудился одеться, вышел как есть — голый по пояс, в домашних штанах.

Она стояла на пороге, привалившись к косяку, абсолютно обдолбанная и… в скудном освещении, проникающем из холла, необъяснимо красивая. Я, разумеется, представлял, что вечерами она выглядит по-другому. Возможно, как шлюха, или что-то вроде-того: каблуки дюймов пять, обтягивающая юбка, белая меховая курточка, распахнутая, обнажающая более чем неприличный топ.

Ее волосы — паутина паука-человекоеда. Призрачной сетью они скрывали глубокое декольте. В паутине брызги — дешёвые серьги, стразы, стразы, стразы… или это роса? Дождь? Талый снег? Или слёзы в уголках глаз? Отвратительный макияж! Мне захотелось тут же макнуть её лицом в раковину и смыть всю гадость, увидеть девчонку, которая пряталась за слоями краски, которая, возможно, ещё осталась там, внутри, пряталась, дрожа от страха. Между нами разверзлась пропасть… и такая обнадёживающе прочная связующая нить…

— «Вот чёрт», — выругалась Леа Фэлл и шагнула в мой дом.

Она вцепилась пальцами в моё плечо, даже не здороваясь. Левой рукой она отлепила от губы сигарету. Она усмехнулась сквозь свой туман, снова обретая власть надо мной.

— Вы, кажется, звали в гости?

Я посторонился, не сказав ни слова, уступая дорогу.

Она спустилась с каблуков, как с небес, сразу становясь маленькой, иллюзорной, точно одна из теней, метавшихся по коридору. Шаг: она собрала волосы, завязала на затылке, скинула куртку, застегнула пуговки, скрывая зону декольте. Снова девчонка, ещё бы спросила, можно ли ей умыться?

— Проходи и чувствуй себя как дома, — предложил ей я, плетясь следом, будто в гости пришёл я.

Её дурацкая кофта теперь обнажала спину — я видел, как айсберги лопаток взломали белый лёд спины, но не наблюдал спасительного моста — полоски нижнего белья.

— Мистер Фэлл, я… наверное… я всегда перегибаю палку. Простите. Я немного дерьмово себя чувствую. Можно присесть?

— Да, конечно. Садись в кресло. Я могу предложить тебе чашку чая? Может быть хочешь есть?

Я пялился как идиот на сведённые вместе коленки — она просто рухнула в предложение кресло, кивая то ли на предложение чая, то ли вообще фиг знает почему.

— У вас есть сигареты? — спросила она.

Я предложил ей и пачку, и пепельницу.

— Чай? — настаивал я, не понимая зачем.

— Угу, — тихо молвила она, скрывая страшный одурманенный свой взгляд под тяжёлыми веками.

Пока я возился в кухне с чаем и куском пирога, она успела заснуть. Я появился с подносом, с заготовленной речью, с планом убеждения.

Леа спала, уронив голову на грудь. В её пальцах дотлевала сигарета. Свет от лампы с моего стола падал на её лицо, символично разделяя его на светлую и тёмную часть.

— Что же ты делаешь, Леа?..

…

Кристина, я честно пытался разбудить её, а потом плюнул и перетащил на кровать. Ей-богу, мне просто хотелось, чтобы девчонка выспалась в спокойной обстановке, чтобы вокруг неё хоть ненадолго воцарилась тишина.

Во сне она тяжёлая и тёплая. Она мерно дышала мне в ухо, пока я нес её до постели. Влажное, глубокое дыхание — спала, как дитя. Я неловко уложил её. Всё же тело взрослого человека — это не самая лёгкая ноша. Я прикоснулся, только чтобы уложить удобнее.

Кожа тонкая. Нежная. Удивительная. Струящаяся всем красками ночи под пальцами.

Я. Едва. Сдержался. Чтобы не поцеловать её.

Кристина. Ты моя сестра и я не понимаю, зачем обо всём этом рассказываю. Подобные вещи принято обсуждать с мужчинами, но… я вообще не в силах говорить об этом вслух. Ты — другое. Тебе я доверял всегда, и потому скажу теперь честно и открыто: это не влюблённость и желание, хотя… это и любовь человеческая к ближнему, и желание обладать, чтобы не потерять, но это и лишь ничтожная часть моих эмоций. Я, наверное, не смогу дальше жить, если не смогу вытащить Леа из всего этого дерьма.

На этом поставлю точку.

С любовью, Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Если честно, я вообще не помню как оказалась в этой квартире, и что это вообще за место — слишком уж приличной показалась обстановка. Сначала я до жути испугалась, но, осмотревшись, поняла — ничего страшного не случилась. Вокруг тишина, я полностью одета. Даже моя сумочка аккуратно стояла на столе, заваленном книгами.

Первой мыслью было вскочить и свалить как можно скорее, но мною овладела странная апатия. Признаю, комната была такой уютной в свете настольной лампы, а рассвет за окном столь неуверенным, что, казалось, ему ни за что не разгонять серую мглу, вступившего в свои права октября.

Какое-то время я праздно валялась, теребя край удивительно чистого, пахнущего кондиционером для белья покрывала. Я поднялась и вышла из комнаты только тогда, когда услышала какой-то грохот, донёсшийся из соседней комнаты.

Прижимая сумочку к груди, я прокралась в коридор, чтобы иметь возможность тут же свалить, но, увиденное… несколько озадачило.

Прямо напротив входной двери располагалась уютная кухня. Кое-что начало проясняться в голове, но я всё равно не могла поверить глазам. У плиты возился мой препод из колледжа, тот, который мать-его-просто-Джонни.

Я всё ещё думала ускользнуть тихо и незаметно и осматривала комнату на предмет дислокации собственной обуви, когда он обернулся.

Минутный долгий взгляд, полуулыбка, опустившаяся из лучащихся глаз на уголки губ.

— С добрым утром, Леа Фэлл, — поздоровался он, а я в конце концов не выдержала:

— Перестаньте называть меня «леофэллом», я просто Леа! Понятно?!

Я почувствовала себя глупо «просто Леа» рядом с «просто Джонни», но вздохнула с облегчением, когда он сделал пригласительный жест рукой и задал вопрос, над которым следовало подумать.

— Ну и как ты? Как спала?

— Нормально, наверное, — я дёрнула плечами, устраиваясь на предложенном мне стуле — высоченном и неудобном. Квартира препода была обставлена с претензией.

— Нормально или?.. Слушай, я хочу, чтобы ты сказала правду. Хочу, чтобы здесь тебе было комфортно.

Дневничок, наверное, мне следует извиниться хотя бы здесь, потому что, отвечая грубо, я не имела в виду ничего дурного. Просто пришло время для очередной дозы, и я не могла ему сказать: «Мы было бы удобно, если бы я могла надвинуть у вас в ванной. Да, если дадите полтинник, буду любить вас до гроба».

Поэтому я просто раздражённо ответила:

— Вы вроде как разбираетесь во всех тонкостях аддикции, поэтому должны знать, что по утрам мне хреново. Ровно до тех пор, пока я не решу эту проблему.

И он понял.

Сортируя каких-то собственных чертей внутри, он будто бы взвешивал на весах значимости, а потом коротко сказал:

— Можешь сделать это здесь. Это будет лучше, чем какой-нибудь грязный сортир на вокзале.

Я чувствовала себя дерьмово, когда готовила в его чистой ванной. Он, чёрт возьми, даже больший чистюля, чем мать, чем хирург, в прошлом году вскрывавший нарыв у меня на пальце. Я чувствовала, как всё моё существо затопляет неприязнь. Эта забота, которой мне порой так хотелось, на вкус она оказалась слишком приторной и тошнотворной.

Я вышла из ванной, когда бурление в крови несколько прошло. Не могла же я вывалиться в коридор на приходе. Хотя, о чём речь? Конечно же могла бы. Хватило ума запереть дверь на засов.

Он терпеливо ждал за столом, но теперь прятал глаза:

— Знаешь, ничего особенного я не умею. Просто приготовил яичницу.

— Её я не буду, — категорично заявила я, усаживаясь и отодвигая тарелку. Он не понял, а я почувствовала себя виноватой, настолько, чтобы объяснить. — Желудок уже не принимает. Меня вывернет.

Он открыл было рот, наверное, чтобы зарядить в меня очередной глупостью вроде того, что нужно к врачу. Слава Богу, вовремя передумал и просто спросил:

— Хорошо, а что тогда принимает твой желудок?

— Я ем йогурты, творожки, манный пудинг, иногда могу шоколад.

— Это всё?

— Всё.

Я получила йогурт трёх разновидностей, чашку вкуснейшего горячего шоколада и предложение:

— Давай прогуляемся?

— Да у меня и времени-то особенно нет, — почувствовав себя неловко, я попыталась спрятать глаза. — Понимаешь, тут так… чтобы достать дозу, я должна заработать деньги. У меня не так много времени, — я перешла на «ты», замечая, что это уже не в первый раз, но теперь, видимо, окончательно. Что ж, я продалась за дарма — пару тёплых слов, йогурт и чашку какао.

— Я могу одолжить тебе.

— Ты же понимаешь, что я не отдам?

— Понимаю, — ответил Джонни. Он выглядел искренне расстроенным, таким, что я разозлилась на себя.

«Ну же, Леа, почему ты такая засранка? Может быть, он правда хочет помочь, просто глуп, как пуп, и не понимает, что тебе: «а» — хрен поможешь, «б» — на хрен помощь не нужна».

…мне было противно от самой себя. Я пользовалась этим наивным и глуповатым парнем, но мне вдруг отчаянно захотелось почувствовать себя человеком, а не тащиться на Янг-стрит. Я подумала, что было бы неплохо сходить на какую-нибудь выставку или поспать на скучном фильме в кино, набивая рот попкорном.

— Да я как-то не одета, — мною была предпринята последняя попытка.

— Можно подобрать джинсы и свитер из моих вещей, предложил он.

…и Франция капитулировала с разгромным счётом «1:0».

Свобода же в том, чтобы стать абсолютно голым,

Как Голем,

Без линз, колец, водолазок с горлом, —

И кожа твоя была тебе как броня.

В. Полозкова

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Если честно, так странно я давно себя не чувствовала. Идти вдоль улицы, никуда не спешить, не думать, как насуетить денег, а просто бродить. Тележить, смеяться над странными не всегда понятными шутками собственного препода, ловить ощущения, на которые обычно не обращаешь никакого внимания. Перед перекрёстком закружилась голова, мне пришлось ухватить его за локоть, чтобы устоять на ногах.

Он увидел какую-то афишу и спросил, как бы между прочим:

— Как ты относишься к Бэкону?

— Терпеть не могу свинину, — очень серьёзным тоном ответила я, боковым зрением замечая, как округляется бровь моего спутника.

— Леа, я не думал, что… — начал было он, но я перебила:

— Да ладно, это шутка. Я поняла, что ты имел в виду Фрэнсиса Бэкона. Но на выставку я не пойду и не проси. При жизни он был полным шизофреником, что нашло отражение и в творчестве, а мне этого дерьма и в обычной жизни хватает.

— Хорошо, но чего бы хотела ты? Куда мы можем отправиться? Да, и, пожалуйста, не выражайся. Эти слова… честное слово, никогда не подумал бы, что с таких красивых губ, могут срываться настолько гадкие фразы.

— Может в кино?».

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, дорогая Крис.

Мне не хочется перечитывать предыдущее письмо и вспоминать, на чём остановился. Поэтому буду говорить о том, что действительно важно.

После того, как Леа Фэлл ночевала в моей квартире (только не пугайся, ничего не было, она просто уснула и осталась до утра), мы пошли прогуляться. Я думал, что вот он — мой шанс показать ей другую сторону жизни — приятную, благополучную, развивающую, направляющую, но на моё предложение пообедать в ресторане она сказала, что старается не есть, что попало, потому как, видите ли, её постоянно рвёт. На экспозицию работ самого Бэкона она отказалась идти, потому что он: «…тот ещё шизофреник».

Сошлись на кино. Если честно, затрудняюсь даже фильм назвать — проспал весь сеанс. Зато Леа не отрывалась, жевала попкорн (от которого её, видимо, не выворачивает, хотя меня мутит от одного запаха прогорклого масла), смеялась в самых несмешных местах, постоянно чесалась.

Кстати, это такой раздражающий фактор, она постоянно скребёт свою кожу — икры разодраны до болячек. Спросил, почему она чешется, и Леа просто так, с самым невинным выражением на лице объяснила: «Дело в порошке. Те, кто сидят на говне — все постоянно чухаются. Так можно определить, что человек колет или нюхает эйч».

Замечательное объяснение, правда, Крис?

Протупив два часа в кинотеатре, Леа, правда, снизошла спросить на выходе:

— Хочешь ещё куда-нибудь или попрощаемся?

Это был ловкий ход, но и у меня для неё был припасён козырной туз в рукаве:

— Хорошо, ты пригласила меня в кино, теперь моя очередь выбирать, не так ли?

— Справедливо. Предлагай.

— Неделю назад в центре горда открылся новый ледовый дворец. Там есть и массовые катания. Я родился на юге и никогда не стоял на коньках. Ты могла бы меня научить?

Кристина, надо было видеть целую гамму чувств, отразившихся на лице Леа Фэлл. Они сменяли друг друга, как маски, как волны, разбиваясь о берега подбородка, дрожащих губ и ресниц.

— Из этих двух зол я бы предпочла Свинью Бэкона.

— У нас вегетарианский вечер.

— Мне НЕ будет интересно на катке, к тому же, откуда ты узнал?

— Узнал о чём? — удивился я, конечно же, понимая, что она имеет в виду.

— Забудь, — вдруг устало молвила она. — Почему бы и не на дурацкий каток.

Она нарочно сказала «дурацкий». Сказала и посмотрела на мою реакцию. Я же просто добавил:

— Поедем на машине. Сегодня дьявольски холодно.

Леа входила во дворец, как жулик, проникающий в открытое окно чужого дома среди ночи. Едва ли не крадучись, постоянно озираясь по сторонам. Да, и она наотрез отказалась ехать в новый спорткомплекс, только в тот, что на окраине.

— Почему так?

— Просто потому, — как всегда крайне распространённым предложением ответила Леа.

Знаешь, что меня удивило, когда мы оказались внутри? Сначала она подошла со мной к прокату, но когда я спросил размер её ноги, она вдруг сказала:

— У меня здесь есть коньки.

Ключик (так странно, что на носит его с собой), ржавый шкафчик в тёмном коридоре под лестницей, ведущей вверх, замок, тоскливо скрипнувший в тишине почти навзрыд.

Коньки, оказавшиеся в её руках, выглядели такими старыми и потёртыми, что я невольно удивился — неужели фигуристы на таких катаются? Удивился, разумеется, вслух.

— Просто новые ботинки жёсткие, как колодки времён инквизиции, и пока к ним привыкнешь, ноги стираются в мясо, — прокомментировала Леа нехотя.

— Извини, — только и нашёлся, что сказать я.

Странно, Кристина, когда коньки оказались в руках Леа, что-то незримо в ней изменилось. И передо мной стояла уже не та девочка, которая называла Бэкона «свининой». Она растерялась, обнажая вдруг свою сущность. «Косившая» под глупышку, она что-то говорила о колодках и инквизиции. Оговорка, как говорится, по Фрейду.

А мне стало стыдно. Одно дело — увидеть её настоящую, другое — смотреть, как она ковыляет к ледовой арене, хромая уже на обе ноги, понуро опустив голову. Я уже был готов отказаться от дурацкой идеи, но она шагнула на лёд и… всё изменилось. Руки-крылья и мощный толчок. Она разогналась и тут же закружилась так затейливо, что я даже не представляю, как такое происходит с земным-то притяжением. Позже она объяснила, что элемент называется «Твиззл», но это было действительно намного позже, уже после того, как я поверил, что и у меня так получится, шагнул на лёд, и…

Подбородком я шарахнулся будь здоров, хорошо, зубы не выбил.

Леа то ли почувствовала, то ли увидела боковым зрением и во мгновение ока оказалась рядом.

— Здорово ушибся? — спросила она, протягивая мне руку.

— Звёзд из глаз многовато, но, в целом, всё отлично.

— Когда стоишь, ноги следует согнуть в коленях, поясница не расслаблена — напряжена. И не надо пытаться идти или ехать как на велосипеде. Лезвия идут перпендикулярно бортам.

— Мне никогда не освоить этой науки.

— Фигню говоришь.

Кристина, нужно ли говорить, что к концу часового сеанса, я уже уверенно двигался прямо без опоры? Я — человек, не стоявший на коньках ни разу в жизни.

Крис, стоит ли делиться, не знаю, но… она держала меня за руку и объясняла, что я делаю неправильно, и как сделать лучше. Я засмотрелся и упал навзничь. На этот раз отбит был затылок. Но пока я лежал и ловил очередные фейерверки, Леа подкатилась, опустилась рядом на колени. Она склонилась, и лицо её оказалось близко-близко к моему.

— Мне так хочется тебя поцеловать, — вырвалось неподотчётно.

— Мне больше хочется удостовериться, что ты можешь встать и у тебя не сломана шея, — без шутливых ноток в голосе произнесла Леа. Ситуация приобретала трагическую и тревожную окраску, но лицо девчонки оставалось спокойным. Она просто протянула руку и помогла мне встать. — Как бы не сотрясение мозга.

— Это из-за моего комментария? — настаивал я.

— Это потому, что ты выглядишь бледным. Тошнит?

— Только от жизни иногда.

— Ну, уж тут извини. Никто не обещал, что всегда ангелы будут щекотать твой живот своими пёрышками и спрашивать: «Не слишком ли это для тебя, Джонни?»

По моему настоянию мы с Леа выпили ещё по чашечке кофе, после чего она категорично заявила:

— Теперь мне как бы уже и пора.

— Так быстро?

— Вечер наступил, — удивилась она, весь день мы гуляли.

— А я и не заметил.

— Просто меня уже… поддалбывает, — честно призналась она, напоминая о неизбежном.

Я отдал ей обещанные деньги.

— Мне, правда, очень стыдно.

— Не переживай на этот счёт. Знаешь, слышал, что в Японии есть настолько одинокие люди, что они за деньги нанимают друзей по объявлению. Считай, что сегодня я — твой одинокий друг.

Мне показалось, а, может быть, две звезды ярко вспыхнули в глазах. Одно знаю точно — её улыбка мне не померещилась. Но, подобно медведю в чаще лесной, мне не удалось продвинуться, не сломав нескольких веток:

— Скажи, Леа, а откуда у тебя… где ты обычно берёшь деньги?

Вопрос, со всей очевидностью, был избыточным по смыслу, и… она долго молчала, уронив взгляд, но всё же ответила. Честно.

— Видишь ли, Джонни Фэлл, — начала она, — тут как получится. Если повезёт — удаётся настрелять, но чаще ворую в магазинах. Ещё, бывает, сосу на панели.

Кристина! Зачем?! Ну зачем я спросил?!

…в тот вечер я не мог работать, а ведь обычно субботу трачу на составление планов занятий на неделю. Придётся импровизировать. Везде.

А ночью я не сумел заснуть. «Джоннифэлл». Попросить бы её тоже не называть меня так. Поганый рот, особенно, если представить то, что она им делает.

Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Вы когда-нибудь играли в глупую детскую игру, которая называется: «Если я пропрыгаю на одной ножке вокруг дома, моё желание исполнится?»

Если не играли, попробую объяснить на пальцах: представьте, что всего на минуту, нет, ладно, на день, вы почувствовали себя человеком, вынырнув из выгребной ямы. Но приходит час, и невидимый надзиратель широкой ладонью давит на затылок, принуждая погрузиться вновь. Глаза и нос привычно залиты дерьмом, а мозгу ещё хуже.

Оказывается, мозг ещё помнит много хорошего.

И вот ты уже готов прыгать на одной ноге, выучить все уроки, пройти полный курс в наркологической клинике, лишь бы не возвращаться в свою выгребную яму.

Сегодня мы с Джонни Фэллом ходили на каток. Возможно, мне следовало согласиться и пойти в новый ледовый дворец, туда, куда я ещё не ходила, но ноги сами несли меня к месту, где прошло всё моё детство, вся юность.

Запах остался прежним. Даже не запах — смесь запахов: раздевалка, какой-то реагент, которым пахнет искусственный лёд, и даже, кажется, запах моей прошлой жизни.

— Ты так красиво катаешься, — похвалил Джонни.

— То, что я делаю, это как езда на велосипеде. Не могу ничего более сложного.

— Надоел спорт?

— Травма, — сказала я, не понимая, почему он так усердно «косит» под идиота. Я хромаю как одноногий Флинт. Да и к рому неравнодушна…

А потом он упал и изъявил желание меня поцеловать. Удивительно, это почти не вызвало отторжения. Интересно, он всё ещё хочет этого, зная, чем частенько заняты губы, перед которыми он испытал такой трепет?

Поцелуи…

Странно. Я пыталась вспомнить, но так и не могла. Неужели со мной ни разу в жизни такого не приключалось? Мимо меня прошли моменты влюблённости, волнения, чего-то по-настоящему человеческого. Неужели была только зависимость, а личная жизнь началась сразу с панели?»

Немой и не мой — два разных слова, но есть в них и общее — отчуждение.

Автор неизвестен

Из папки «Черновики» в ящике: Джонни-Фэлл@почта.страна

«Дорогая Кристина. Открывая папку «Черновики» и перечитывая неотправленные письма, понимаю, сколь жёсткой цензуре подвергаю то, что по-хорошему и рассказать бы не помешало. Чтобы услышать мудрый совет, попросить оценить беспристрастным взглядом… но потом я понимаю, что тебе на таком сроке волноваться, вроде как, уже и нельзя. В папке «Отправленные» черновики превращаются в гладко расчёсанные заметки о жизни, о детях, о проблемах поверхностно. А хочется немного фактов. Знаешь ли ты, что из ста наркоманов, тридцать — инъекционные? То есть, из десяти «сферических коней» — Леа Фэлл попала в тройку самых несчастных. Но если допустить, что официальные данные далеки от реальных, всё будет выглядеть ещё печальнее. Сколько «леофэллов» не попадало под учёт, не зарегистрировано? Ещё один страшный факт: статистика говорит, что один наркоман привлекает к употреблению ещё пятнадцать человек, и здесь любого «леофэлла» будет очень сложно оправдать. Слишком уж этот абстрактный человек легко говорит и думает о наркотиках. Да, я понимаю, что в любом случае, в каждой из судеб этих людей окно Овертона смещалось постепенно, но это не оправдание, а сухая констатация факта.

А знаешь, Крис, давай ещё немного о цифрах? Когда я думаю об этом, становится как-то легче. Кажется уже, что это осознанный её выбор, и жалость растворяется в раздражении. Я интересовался статистикой излечения среди обратившихся за помощью наркоманов и натыкался на цифры в пятнадцать, и даже в обнадёживающие сорок процентов. Но отдельных данных по инъекционным нет, поэтому нет и оснований полагать, что Леа Фэлл окажется в числе тех полутора счастливчиков на десять человек.

Пришло время отвлечься от Леа и её проблем, и приступить к другим нерешаемым. В учебное время в МКТ произошёл инцидент, невольным участником которого я стал. Одна из студенток, курируемой мною группы, по имени Тайра Майер выпала из окна третьего этажа. Когда мне сообщили об инциденте (а это случилось во время лекции), я чуть было не ляпнул, что это не моя студентка. Но потом вспомнил. Знаешь, бывают на свете серые люди. Они живут в каком-то своём, подчас даже удивительном мире, но в реальности они остаются незамеченными. Это как ребята из школьного альбома, имён которых ты не можешь вспомнить через пару лет, это как старенькая соседка, ежедневно выносящая мусор, здоровающаяся с тобой, но ты никогда не спросишь как её зовут и едва ли узнаешь в ярком платье. Она существует для тебя только в параллельной вселенной. В бигуди, клетчатом платье и с чёрным мусорным пакетом.

Так вот Тайра — это как раз такой человек. Серая как пыль, прячущая лицо за занавесом из волос. Кажется, даже её монологи — театр теней без зрителей и всегда хорошо заученная роль, нежели импровизация.

После беготни, заполнения всевозможных формуляров и отчётов о несчастном случае, я узнал, что ничего особенно страшного не произошло — третий этаж, а она отделалась сложным переломом шейки бедра (хотя могла сломать и шею). В больницу, в МКТ и даже ко мне приходили полицейские. Это не попытка суицида. Тайра Майер сказала: «Я просто хотела глотнуть свежего воздуха».

Глотнула.

Кристина, после того как поздним вечером я закончил всю бумажную волокиту, связанную с инцидентом, всё думал зайти к ней в больницу. Не поверишь, благородные помыслы рассеивались под тяжестью неотложных дел и даже отчётов, написание которых я откладывал уже долгое время. А потом стало понятно: я искал причину, чтобы не идти к ней. Что-то в этой Тайре неуловимо отталкивает. Но, признавшись себе, что задерживаюсь на работе только потому что не хочу идти в больницу, не нахожу слов поддержки для Майер, я рассердился сам на себя. Как педагог, как человек, позиционирующий себя учителем, я не должен относиться к студентам по-разному, опираясь только на собственные симпатии-антипатии.

Я попытался представить на её месте Леа Фэлл и понял — несмотря на злость, которую я чувствую по отношению к ней после прогулки и признания, я бы не пошёл, а побежал к ней в больницу, сломай она себе что-нибудь.

Что касается самой Леа, она будто бы чувствует изменения, произошедшие во мне, те эмоции, с которыми сложно бороться. В понедельник, сразу после нашей встречи, она появилась, и в глазах её, по ощущениям, таилась надежда. Я не смог справиться с собой. «Иногда я сосу на панели». Знаешь, к такому признанию привыкнуть сразу нельзя.

Отчуждение. Дистанция. Холод.

Меня впервые посещают мысли, что надо уволиться и уехать отсюда ко всем чертям.

Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Дневничок-дневничок, а знаешь, есть у меня любимый книжный герой. И он, как это бывает в жизни, вовсе не выходит на первый план в канве основных событий. Он присутствует фоново, эпизодически, как случайный взгляд в метро, чашка в момент падения, как переворачиваемая в данный момент страница.

Джозеф Фероне из произведения Бэлл Кауфман «Вверх, по лестнице, ведущей вниз». Человек, проронивший за двести с лишним страниц всего несколько фраз, одна из которых стала для меня девизом по жизни: «О, если бы я мог вам верить».

Если бы я могла. И каждый раз, только погружая душу в сосуд выбранного «верного» образа, я получаю одобрение. Стоит мне начать говорить правду, людей начинает тошнить. Да, пожалуй, стоит согласиться и я… несколько на дне, ну, недалеко от него. Но зачем же было пытаться извлечь из меня признания, описание окружающего пейзажа? Что за картину маслом он искал? В полном дерьме и художества получаются монохромными, объемными только потому, что написаны этим самым дерьмом.

И в то же время короткий период общения с Джонни Фэллом дал мне кое-что. Этот человек позволил мне почувствовать себя полным ничтожеством. Что ж, это верный подход к наркоману, потому что, чтобы захотеть бросить, торчок должен света белого невзвидеть, должен ощутить полное одиночество, изоляцию или даже непонимание и ненависть со стороны самых близких.

В общем, Джонни Фэлл открыл для меня Америку, с той самой неприглядной стороны, когда было обещано чудо, а под павлиньим хвостом оказалась обыкновенная куриная жопа, заставившая, однако, задуматься.

В тот день я не пошла на занятия и не отправилась на Янг-стрит. Я проснулась от того, что дома было как-то уж неправдоподобно тихо. Мама находилась в отпуске, поэтому странно, что из её комнаты не доносилось ни звука. Мне стало страшно. С колотящимся под подбородком сердцем, я на цыпочках, будто это что-то решало, подкралась к дверям.

Было незаперто и сквозь щель в холл поникала траурная полоса серого дневного света.

Мама сидела на краю кровати, нечёсаная, в одной сорочке, и её худые ступни стояли уголком, как у школьницы. Она рассматривала альбом. Тот самый, который доставала с полки в кладовке только в исключительных случаях. Тот самый фотоальбом, который хранил ещё воспоминания о папе. В нём был случайный набор не самых удачных фото, но мы с мамой любили его больше всех остальных.

Фотографии в альбоме были на редкость дурацкими и… настоящими. На первом же снимке отец показывал семимесячной мне, как складывать пирамидку. В момент съёмки он моргнул, а ещё половину этого снимка занимает мамин палец, случайно лёгший на объектив. Вся семья в сборе.

Помню, что тихо подошла и обняла её за плечи. Мама, не говоря ничего, положила руку мне на предплечье.

Много новых седых волосков, я глотала слёзы, когда считала:

— Как я могла забыть, что сегодня шестнадцатое? — тихо спросила я у самой себя, но на мой вопрос ответила мама.

— Всё нормально, ребёнок. Всё хорошо.

— Где Лео? — спросила я, терзаемая смутными предчувствиями.

— Всё в порядке, — повторила мама.

— Ты… мама… знай, что я всегда и в любом случае тебя люблю. Что бы ни случилось, что бы ты ни открыла для себя в этой жизни.

Когда я уходила, мама всё ещё листала альбом. Серая, бестелесная, как октябрь.

Кажется, ещё одна страница перевёрнута. Я слишком много думаю обо всякой фигне.

— Ты вернёшься к ужину?

— Я не знаю, но очень хочу, — она не могла знать почему я так говорю. Она думала, что у меня есть парень. Легенда о нём существовала, чтобы прикрывать почти еженощное отсутствие.

Что я ещё могла придумать?»

Нельзя обработать рану, не зная насколько она глубокая, как нельзя утолить боль, скрывая её. Нужно это принять. Смириться и с кровью, чтобы что-то исправить.

Dragon Age: Inquisition

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, Крис.

А знаешь, ноги принесли меня туда сами, чёрт бы их побрал! Да, и признаюсь тебе, что панель, улицу красных фонарей, я представлял себе как-то иначе. Был уверен, что будет гадко, что меня стошнит от одного только их вида, но…

Все они примерно возраста Леа Фэлл. Наркоманки или со следами употребления алкоголя на лицах. Кто-то чуть старше, другие слегка моложе, но… нечто неуловимо одинаковое есть во взгляде. Страх, ненависть, отвращение. Я прошёл мимо трижды, делая вид, что просто прогуливаюсь, но, конечно, рассматривал их. Вульгарно одетые, накрашенные так, чтобы привлечь максимум внимания они, тем не менее, избегали моего взгляда, покорно ожидая короткого: «Пойдём со мной».

Крис, трижды я прошёлся только потому, что искал Леа Фэлл. Сначала думал, что она отошла с клиентом, но удалось выяснить, что это не так (к вящей моей радости).

Около получаса я бродил вдоль улицы, начиная раздражать проституток, но, наконец, решился и подошёл к одной из них: булавочные зрачки, полуопущенные веки.

— Эй, привет, не видела ли ты Леа?

Девица напряглась и внимательно осмотрела меня с головы до ног. Однако, не найдя в образе ничего для себя подозрительного, она масляно улыбнулась и протягивая ко мне руку, касаясь плеча, прошелестела прокуренным голосом:

— А зачем тебе Леа? Я могу сделать то же самое и даже больше всего за десятку.

— Я дам тебе десятку, если ты поможешь её найти, — пообещал я, однако, опечалив её этим посулом.

— Не помогу, — буркнула она. — Ни вчера, ни сегодня её тут не было. Мы не общаемся, просто я знаю, что она Леа, и всё. Понимаешь, тут ведь всё просто — нет девчонки два дня, может, уже и вообще не будет. Хотя… может, просто зависла у какого-нибудь клиента, возможно, валяется на улице. В общем, где она, не имею понятия, но я серьёзно, парень, зачем тебе именно Леа? Я сделаю всё дешевле. Пойдём?

…

«Иногда удаётся настрелять денег, но чаще ворую в супермаркетах». Боже, всё это показалось мне невинной детской забавой по сравнению с тем, что происходило здесь. Крис, я не понимаю, как мужчина может испытывать желание к тем, чьи глаза переполнены отвращением, тело поражено болезнью и, если бы не зависимость, эти девушки бы никогда и ни с кем не пошли. Нужда заставляет их приходить и продавать себя за деньги или дозу, выполнять самую мерзкую и гадкую работу, которую только можно представить.

Да, я забыл сказать, что не только девушки, но и парни стояли там, на Янг-стрит.

Заворачивая за угол, уходя на спокойную Лоуэр-авеню, я всё думал о том, что это счастье — не встретить Леа на панели, но ноги несли меня в непонятном направлении, а мозг позиционировался только тогда, когда я стоял перед её домом. На что надеялся, чего ждал и искал?

Мне не составило труда посчитать и найти её окна. Пустыми глазницами они смотрели на меня — лишённые света. Я подумал, что всё это глупость, какая-то затянувшаяся дурная комедия, что нужно купить бутылку джина и отправиться восвояси. Хватило ума забрести в алко-маркет прямо там.

Вот скажи мне, Крис, что там говорит теория вероятностей о возможности встречи в такой момент?

Она стояла на кассе, вусмерть обдолбанная, пошатывающаяся, с трудом фокусируя на мне взгляд булавочных зрачков, когда я её окликнул.

— Леа…

— О, Джонни… какими судьбами? — голос её звучал максимально равнодушно, несмотря на это "о" в начале.

— Я искал тебя, — ляпнул, признался я, не поторговавшись.

— О’кей, — отозвалась она коротко. — Что нужно?

— Я посмотрел на бутылку джина в своих руках, потом на неё, и Леа поняла без слов.

Кристина, куда только подевалась неприязнь и ненависть? Я бережно снял с неё куртку в собственной прихожей. Размер почти детский, она скользнула с плеч Леа точно бесформенный гиматий, обнажая не горы, а острые камни серых до боли в глазах бесцветных плеч. Я прикоснулся, чтобы удостовериться, что они настоящие, и это не привидение проникло в мой дом, пройдя через стену страхов и опасений.

— Тебе помочь снять обувь? — предложил я, наблюдая, как она непослушными пальцами возится со шнурками.

Она промолчала и засопела чуть сильнее, пытаясь справиться самостоятельно.

Не справилась.

Пили мы молча. Самым громким звуком был шёпот лопающихся в стакане пузырьков тоника.

— Моя кузина называла его «Шквырклс», когда не выговаривала половину букв, — едва слышно произнесла Леа.

— Может быть, потанцуем?

— Уже не брезгуешь? — Леа снова попыталась всё испортить.

Но я не поддался. Количество спиртного, на тот момент циркулировавшего в крови, было достаточным, чтобы пропустить мимо ушей любую гадость.

Я включил Этту Джеймс на пластинке, а Леа закатила глаза и рассмеялась искренне и неподдельно, кладя ладони мне на плечи:

— И всё же ты отвратительно пафосный.

— А ты омерзительно честна, — ответил я, прижимаясь чуть ближе, чем было бы прилично.

Знаешь, что было самым приятным? В моей холостяцкой берлоге слишком много углов, чтобы танцевать и не чувствовать себя неловко. Теснота заставляла нас сближаться всё сильнее. Балансировать на грани откровенности и пошлости даже в разговорах.

— …то есть, если бы тебе нужна была доза прямо сейчас и других вариантов получить её не было, ты могла бы отсосать и мне? — Кристина, я спросил потому, что мне, чёрт возьми, было нужно вовсе не это, а признание в глубокой зависимости. В такой, которая нам и не снилась.

Леа остановилась, вынуждая меня чуть отступить. Но она не оттолкнула, не съежилась в моих руках. Она снова почувствовала выступ в воображаемой скале, по которой карабкалась в любом нашем разговоре, вздёрнула подбородок и, посмотрев из-под полуопущенных век, сказала ровно:

— Тут дело такое: отсосы, это как бизнес. Тебе, в общем-то всё равно, как зовут клиента, кто он, какой он. Сам факт отсоса страшен и отвратителен только в первое время. Дальше — это просто рутинная работа. Да, она грязная, да — противная, но за неё платят, а деньги — единственный ресурс, за который можно взять порошок. Бывают отсосы взамен на порошок — типа бартер такой. Я достаточно однозначно ответила на твой вопрос?

— Ты же понимаешь, что мне ничего от тебя не нужно?

Наверное, фальшивая нота прозвучала слишком громко, потому что Леа Фэлл хмыкнула, впиваясь пальцами в мои плечи и произнесла, чуть приблизив своё лицо к моему:

— Ты же понимаешь, что я не смогу пробыть здесь так долго, как ты хочешь, если я не получу свою дозу?

— Ты, разумеется, снова получишь деньги. Просто за то, что будешь здесь, а не за какие-либо услуги. Нужно только твоё желание оставаться со мной рядом. Скажи, сколько тебе надо?

— Мне нужно уколоться перед тем, как лечь спать, затем утром. Порошок есть. Я действительно могу остаться. На этот раз просто так.

Знаешь, Крис. Если не вдумываться в смысл сказанного, обещание прозвучало тепло. Её глаза искрились, и мы действительно просто проболтали ни о чем до глубокой ночи. Она смеялась над моими рассказами о нашей большой семье, но ни слова лишнего не сказала о себе. Сухие ответы, однозначные «да-неканья» на мои вопросы. Наконец, она сказала: «Пора спать. Я только отлучусь на пару минут».

Это прозвучало страшно. Мне будто пулю в висок пустили. Снова полнейшая беспомощность и просьба в никуда, вырвавшаяся неподотчётно:

— Ты должна бросить. Переломаться и закончить с наркотой.

Я думал, что это ужасно, но самое плохое началось несколько минут спустя. Она появилась из ванной бледная, постоянно сглатывая, руки её мелко дрожали, а из перетянутой руки в месте укола сочилась кровь.

Но она не обращала внимания:

— Джонни, помоги, взмолилась она. Дилер надул меня. Это не эйч, это вообще не пойми что. Я…

Она говорила о том, что её начинает ломать и выглядела, честно говоря, жалко.

— Господи, да тебе не порошок, а врач нужен.

— Ничего мне не надо. Нужен только эйч. Прямо сейчас. Джонни, я прошу тебя, помоги мне. Сама я уже не доберусь.

Её круто долбило, а я не придумал ничего лучшего, как моментально накинуть куртку и спросить:

— Что мне делать, куда ехать?

Она нашла свой мобильный, сделала короткий звонок, видимо, своему дилеру. Из их разговора я не понял практически ничего — жуткая смесь сленговых словечек и какого-то шлюхаческого наречия, но когда она положила трубку, вернулась к краткости:

— Пересечение Янг-стрит и Лоуэр-авеню, дом такой с черными стеклопакетами. Номер на домофоне «202», скажешь, что от меня, расплатишься за две четверти.

Ноги несли меня отдельно от головы, и я понял, что мог попасть под статью только тогда, когда переступил порог собственной квартиры с пол граммами порошка в кармане. Но размышлял о вечном я всё равно не долго, Леа корчилась в кресле, вся покрытая каким-то липким потом. Она едва ли реагировала на моё присутствие, скорее различала подвижное пятно — таким пустым и бессмысленным был её взгляд.

— Что мне делать? — я почти закричал, чтобы пробиться.

Леа тряслась всем телом. Она едва разжимала челюсти, чтобы заговорить:

— Сможешь приготовить и уколоть?

ЧЁРТ, Крис, это было несправедливо. Теоретически я знал, как и что делать, но знать — одно, а делать — другое. Тем не менее, я, даже не раздеваясь, взял на кухне ложку, лимон, достал из аптечки жгут. Пока я нагревал раствор, всё отводил взгляд. Хотелось побыстрее с этим покончить. Но, Крис, мне не было противно. Ни её этот вонючий липкий пот, ни искажённое болью лицо. Крис, мне было так же больно и страшно, как и ей.

— Куда сделать? — коротко спросил я.

Она разогнула руку.

Почти чистая. Всего одна-две новые воронки.

— И тебя так долбит, хотя даже вены целые? — не выдержал, удивился я.

— На ногах хуже. Я туда колю, — призналась Леа. — Но там сложнее вены найти, забились.

Кристина, я делал это впервые и, наверное, истыкал ей всю руку. Она морщилась и поскуливала, пока я не пробился. В прозрачном растворе распустился алый дым её крови, и когда всё закончилось, успокоилась она моментально. Через несколько минут Леа уже крепко спала, а я так и сидел, глядя на неё, сжимая в кулаке злополучный шприц.

Кто я? Кто я после всего этого? Я должен был спасти, но вместо этого купил и уколол.

Кажется, мимо неторопливо проходила вечность, цокая каблуками стрелок настенных часов. Я смотрел в пустой мир своей квартиры, на чек, распотрошённый собственными руками.

В нём осталось несколько белых кристалликов.

У этой смерти бледное лицо.

Кристина… я не знаю, что сказать ещё. Обнимаю, Джонни.

П.С.: Знаешь ли ты, что ежедневно от наркотиков умирает около 1300 человек ежедневно?».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Со мной снова произошло какое-то говно. Зачем только потащилась к Джонни домой Может быть, хотелось напиться и забыться, возможно, вспомнились уют и безопасность ночи и дня, проведённого с ним ранее. Как бы там ни было, я просидела у него добрую часть ночи и на предложение остаться до утра не отказалась. Он снова был готов купить моё общество, но на этот раз я чувствовала себя крутой и свободной. У меня было две четверти — ровно столько, чтобы не думать ни о чём до следующего вечера.

Мы танцевали и смеялись, он рассказывал действительно милые истории из жизни своей семьи и казался почти симпатичным. Мы даже немного потанцевали и, чёрт возьми, было приятно ощутить себя в руках мужчины, не желающего залезть под юбку. Он, правда, снова напомнил об отсосах. Но, думаю, ему было нужно услышать это простое: «Я здесь не ради чего-то, мне просто нравится твоё общество».

Я призналась в этом. И почти сразу всё испортила.

Перед сном мне нужно было уколоться. Иначе просто не заснуть. К тому же, я и так долго терпела, не желая прерывать увлекательный разговор. Ну, а если совсем честно, мне даже нравился этот марафон, когда соревнуешься сама с собой на предмет сколько можно вытерпеть до приёма дозы. Ну, и конечно у меня тут же потекли сопли и слюни, как у собаки на жаре. И когда я ушла в ванную, суставы уже начало выворачивать наизнанку. Не понимаю, как я вообще до такого дошла столь незаметно. Но…

Дилер обул меня. Конечно, сама виновата, дура, не надо было брать у незнакомого. Но Тина говорила, что у этого типа порошок всегда улётный. Мне не повезло, и я получила какую-то херню. Нет, эйч в свинячьем порошке этом был, просто разбавленный настолько, что даже вдув обе четверти, я осталась трезвой. Помню, что долбота усилилась, и я буквально вывалилась в коридор, на ходу умоляя Джонни помочь мне.

Нет, просто удивительно, в какое дерьмо я превращаюсь, когда начинает ломать. И гордость, и пафос слетают как на духу, и я понимаю, что сделала бы всё что угодно за дозу. Джонни спрашивал могла бы я ему отсосать? Разумеется, могла бы. Мне вообще всё равно что делать, когда надо достать порошок.

Но он не воспользовался мной. Он просто купил эйч у барыги. Уколол. Предложил ванную и свою постель.

— Тут достаточно широко, хватит места на двоих.

— На самом деле ты не хочешь этого, я лягу в кресле.

— У тебя нет причин ложиться в кресле в собственном доме.

— Я частенько засыпаю за чтением прямо в нём. Поверь, в этом нет ничего экстраординарного.

Дневничок. Я чувствую себя полным ничтожеством. Понимаю, что не заслуживаю заботы и хорошего отношения этого человека, но другой моей части угодно и удобно получать от него дозу. Дозу за просто так, за ничего неделанье».

Ничто так не привязывает человека к человеку, как чувство беспомощности.

Л. Новак

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Здравствуй, Кристина.

У меня всё в порядке, не пишу только потому, что добровольно завалил себя всеми возможными делами на свете — взял дополнительную нагрузку в виде семинаров по предмету, совершенно необязательных, но забивающих полное раздумий послеобеденное время. Смеркается, знаешь ли, рано, а вместе с темнотой наступает черёд подобных мыслей. В одном чёрном-чёрном городе, жила чёрная заблудшая душа… ну, а если серьёзно я, наконец, собрался с духом и посетил Тайру Майер в больнице.

Странно, я не испытал чувства жалости, когда увидел бледное её лицо на фоне больничного белья, не почувствовал удовлетворения или радости, когда протянул букет и соврал:

— Привет, это тебе от всей группы с пожеланием выздоровления.

(Цветы я купил в маленьком магазинчике возле самой больницы, и уж конечно, ни один человек из её группы не был в курсе, что он желает Тайре скорейшего выздоровления). Не могу понять почему, Кристина, но мне совершенно не хотелось дарить ей цветы. Просто так принято, я не стал отступать от традиций.

— Открытку мы не успели подписать, потому что я купил её по дороге к тебе, — воровато улыбнулся я, зачем-то взглянув на часы, висевшие в изголовье кровати, символично отмерявшие то ли время выздоровления, то ли…

— Здравствуйте, мистер Фэлл. Я так рада вас видеть!

— Извини, что один. Я предлагал посетить тебя одногруппникам, но вечерами, сама понимаешь, у них множество других дел.

— Понимаю-понимаю, — зачастила Тайра, кивая головой. — Только дело в том, что мне не хочется никого видеть. Большинство одногруппников — люди гадкие, особенно Леа Фэлл. Я рада, что вы пришли ко мне. Именно вы. Один вы.

Она пошевелилась, насколько позволяло положение, её пальцы вздрогнули, хватая что-то в воздухе. Рефлекторно отсаживаясь чуть дальше, я поинтересовался праздно:

— Шейка бедра — неприятная травма. Лежать долго?

— Как будет срастаться. Иногда и по полгода лежат. Врачи предлагают заменить сустав, но сами же и боятся. Видите ли, мистер Фэлл, у меня врождённый порок сердца.

— Надо же, — удивился я, но прозвучало это снова как-то суховато, неискренне.

— А мне иногда кажется, это от того, что оно слишком чувствительное.

— Что? — не понял я.

— Моё сердце, — подчёркнуто терпеливо пояснила Тайра, снова дёргаясь. И тут я понял… её рука… она тянулась к моей.

И как-то сразу сложился в голове моей паззл. Тайра находилась в больнице около двух недель, и… в это же время мне перестали приходить эти жуткие откровенные записки. Я посмотрел на неё, понимая, наконец, что так на уровне рефлексов отталкивало меня от Тайры. Я не хотел проявлений её чувств к себе. Крис, не надеясь побороть в себе отвращение, порождённое неожиданным открытием, я малодушно быстро распрощался. Вслед Тайра говорила много и скоро, но ничего кроме того, что она будет рада меня видеть снова, я не запомнил, не услышал. Да и ни к чему.

В сизых сумерках, едва рассеиваемых светом уличных фонарей, прячась от мороси в воротнике уютного пальто я думал о том, что скорее всего Леа Фэлл тоже знать меня не желает, как я Тайру Майер. Что я вызываю те же чувства, что и надоедливая муха, кружащаяся над тобой в летний зной, когда ты пытаешься задремать.

Леа Фэлл. Несколько дней она не появлялась на занятиях, на звонки не отвечала. Только на эс-эм-эс: «Мне придётся прийти к тебе домой, чтобы проверить всё ли в порядке» последовало короткое: «Только попробуй».

Кристина, знаешь, ты права. Лучше, наверное, мне оставить эту идею с Леа и предоставить ей право на выбор, которого у неё нет. И вообще… искать оправдания бездействия на идеально гладком льду, на котором и зацепиться не за что, очень легко. Поэтому я и не буду так поступать.

С любовью, Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Довольно забавно, оказывается, ощущаются остатки совести. Они давят на барабанные перепонки слишком громким стуком, отражающимся от стен. Я слышала грохот собственных каблуков, трусливо убегая поутру, но, почему-то, гораздо громче стучало моё сердце.

Честное слово, никогда раньше я не была так близка к тому, чтобы признаться маме во всём, чтобы лечь на детокс и попытаться со всем этим справиться. Не скажу, что мне надоел эффект, скорее, просто нет больше сил держаться физически.

Нет, всё же к совести это не имеет никакого отношения. Ведь если бы оно было так, я бы, наверное, внимала хоть каким-то словам, но… первым делом, как ушла от Джонни, я отправилась на панель и сделала двух клиентов.

Позже я сидела в кафе на Лоуэр-авеню и пила сок, потом блевала. То ли от себя, то ли от жизни, становящейся более чем однообразной. Кажется, что после смерти отца я жду какой-то столь же сильной эмоциональной встряски, которая бы вернула мой сошедший поезд обратно на рельсы. Хотя, и это всё отговорки, я просто ищу оправдания любым своим поступкам. Правда лишь в том, что я малодушна, эгоистична и слаба. Да, но и никаких хоть сколько-нибудь значимых событий не происходит, чтобы мало-мальски растрястись. Разве что Джесси появился в сети и на моё предложение встретиться ответил: «Старуха, ты что? Я же просто не выдержу». И вроде бы простая фраза, но задуматься она заставляет. Действительно, если бы Джесси не был настроен серьёзно, он бы уже примчался на точку, но теперь он сознательно избегает встреч со мной, со старыми приятелями. Кажется, я осталась с эйчем один на один.

Джонни пишет мне каждый день и это такие длинные трогательные эс-эм-эс сообщения. Почти письма. Я читаю-перечитываю, но не могу ответить, зная, чем всё это кончится, и под любым предлогом я напрошусь к нему, из жалости получу дозу.

Нет, всё же остатки совести у меня есть. Я не могу пользоваться Джонни. Я не могу повестись на лёгкий шантажик с его стороны: «Мне придётся прийти к тебе домой, чтобы проверить всё ли в порядке». «Только попробуй», — ответила я, раздумывая, стоит ли приписать, чтобы он шёл на хрен».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Я действительно чаще стала задумываться о размытии границ, о том, что кажущееся в начале неприемлемым, позже становится делом рутинным, не вызывающим никаких эмоций кроме раздражения.

Так было с эйчем, ведь если подумать, никто особенно и не предлагал мне дозу, просто в компании Джесси употребляли все. Казалось, ничего страшного, если я разок-другой нюхну, что расслабляться по выходным — да так никогда не присядешь, что со мной этого уж точно никогда не случится! Лишь немногим позже я стала позволять себе ещё и по средам, потом через день.

Нюхачить стало просто невыгодно. Подумать только, впервые я вмазалась из собственного жмотства. Просто в один совершенно не прекрасный момент я поняла, что пускать порошок по ноздре нерационально. Да, и в принципе на тот момент особой разницы нюхаю я или колюсь уже не было.

Я стояла, думая об этом, на Янг-стрит и провожала взглядом автомобили. Я понимала, что, должно быть, паршиво выгляжу, ведь раньше стоило мне только появиться, от клиентов отбоя не было. Да и что тут говорить, кого обманывать — каждое утро (день, ночь) я видела в зеркале собственное отражение: два синяка — четыре косточки. На подобный суповой набор вряд ли кто-то позарится. Впрочем, и обычные люди всё чаще стали оборачиваться, смотреть с сочувствием. Так что воровство уже не прокатывало, стрелять деньги — очень уж долго и холодно. Короче, я теперь целиком и полностью окопалась на панели.

В промозглые почти зимние вечера с клиентами стало совсем не густо. Я садилась в машины и часами торговалась за то, что делать буду, а что — ни при каких обстоятельствах. Порой, усталая и злая я думала, что ответить утвердительно на: «Давай в мотель», — это что-то вовсе не запредельное. Останавливало, пожалуй, только одно — до сего момента я была девственницей. Вот такое вот дерьмище. По карьерной лестнице матёрых путан я продвигалась, перескакивая через ступеньку, но, по сути, никогда не испытывала человеческих чувств.

В тот вечер погода была особенно гадкой, а клиент максимально мерзким. Я думала о том, что быстрее было бы перепихнуться с каким-нибудь не самым отвратным мужиком, чем ублажать этого пахнущего мочой и потом толстяка. Не знаю, в какой момент слёзы потекли из моих глаз, и как этот ублюдок их заметил. Он выкинул меня из машины за шиворот, не забыв обматерить напоследок. Сумочка с мелочью, документами и мобильным осталась у него на заднем сидении. Хорошо, что он выбросил её в окно. Иначе, не знаю как бы потащилась домой.

Впрочем, когда она оказалась в руках, я начисто передумала идти к маме. Разогнувшись, я нос к носу столкнулась с Тиной, девицей, севшей на систему практически одновременно со мной.

— Тебя круто долбит, — улыбнулась Тина, обнажая кривоватые крупные зубы.— Неудачный день на панели?

— Сегодня почти голяк, — поёжилась я, стараясь максимально использовать объёмы куцей крутки, чтобы согреться. Только меня незамедлительно бросило в жар, а во рту образовался, наверное, литр слюны.

— Да, выглядишь ты дерьмово, — посочувствовала Тина и тут же предложила.— Слушай. Тут дело такое. Я делаю небольшую работу, по времени на час-два в день. За это я имею и порошок, и даже кое-что остаётся.

Я напряглась, думая, что эта работа, конечно, ничего общего с законом не имеет, но:

— Тина, я всё выслушаю, вот только… у тебя есть что-нибудь для меня?

Она обещала поделиться четвертью, пустив вскользь по ушам клятву вернуть.

— Мне вообще-то не жалко. И работкой могу поделиться.

— Валяй, — без особого энтузиазма пробубнила я, чувствуя — Тину распирает. Скорее всего она долбанула коктейль и теперь её тянет на поболтать, похвастаться.

— Да дел совсем немного. То же, что ты делаешь на панели, только с обычными чистыми мужиками, ну, с нормальными, понимаешь?

— И чем же это отличается от панели?

— Нужно всё сделать на камеру. Фото там, видео. Но снимают хорошо. На готовом продукте лица даже мать родная не узнает. Красят ярко, здорово. В общем — нормально и безопасно. Руководит там парень по имени Расс — улётный мужик. Если будешь у него на хорошем счету, ну, безо всяких замечаний работать станешь, то можно получить спецзадание. Опять же ничего особенного. Просто ты идёшь в ресторан с каким-нибудь толстым папиком, жрёшь за его счёт и пытаешься соблазнить. Всё это тоже снимают на камеру, только вы этого не видите.

Я дослушала Тину, наблюдая, как небо снова стало плеваться мокрым снегом, тут же подтаивающем в сизых лужах.

— Спасибо, Тилз, мне не хочется.

Тина коротко хохотнула и сказала, чуть склонившись ко мне:

— Да ты не зарекайся. Впрочем, если передумаешь — знаешь, где меня найти».

Я мечтаю о дожде,

Стинг

Из папки «Черновики»: Джонни-Фэлл@почта.страна

«Привет, милая Крис. Кажется, я снова оставлю эти мысли в папке «Черновики» и пошлю тебе другое — милое и жизнеутверждающее письмо. Но всё же тезисы по традиции набросаю, оставлю здесь. Знаешь, совершенно точно осознал одну вещь: иногда проявить силу — не значит не прислушаться к человеку, наоборот, нужно принять и понять его слова буквально. Леа Фэлл грозила мне смертоубийством, если я явлюсь к ней домой, поэтому пришлось отправиться на Янг-Стрит и… найти её там.

Она стояла и болтала с высоченной девицей, лицо которой было покрыто ровным слоем гнойников. Лишний раз мой мозг — в отдельности от меня — отметил, что Леа красива даже в своём жалком и непотребном виде среди таких как она, нет, пожалуй, среди всего человечества. Леа Фэлл — кактус в розарии, цветок помоек.

Перед тем как подойти, я долго смотрел на неё: как порыв ветра невидимыми руками сорвал с Леа капюшон, как чуть придушил её шарфом, а она тонкими безвольными пальцами попыталась избавиться от удавки. Рой белых пчёл-снежинок атаковал её волосы, ресницы, жалил в лицо маленькую снежную принцессу.

А потом я сделал шаг. Сначала один, потом другой, затем ещё и ещё.

— Пойдём, — сказал я, поравнявшись, не здороваясь. Я не спрашивал, а утверждал, и она… бросив короткий полный раздражения взгляд, проследовала за мной.

Прыщавая девица, кутаясь в пальто, смотрела нам вслед. Лицо её, едва различимое в усиливающемся снегопаде, казалось злым. Наверное, она завидовала, что Леа увели первой, а ей предстояло дожидаться своего клиента, возможно, ещё очень долго.

— Куда мы идём? — Леа нарушила молчание первой, когда ей, наверняка, просто надоело плестись за мной, тоже сбившимся с пути. Она не понимала или не хотела понимать, с какими демонами внутри мне приходится сражаться.

— Я не знаю! Понятия, чёрт возьми, не имею!!! Давай же, предложи ты! Сделай хоть раз какое-то усилие сама! — я почти кричал на неё, краем глаза, однако, замечая, что Леа даже не менялась в лице.

— Всё зависит от того, что тебе нужно, — бесцветно сказала она, понимая моё появление по-своему.

Я остановился. И ладонь моя притормозила только в дюйме от её щеки. Вместо того, чтобы дать пощёчину, я нежно-нежно провёл по сухой, едва ли тёплой коже. Свободной рукой я стянул свою шапку и бесформенным блином устроил её на голове Леа. Большая. Непомерно огромная.

— В квартале отсюда припаркована моя машина, — предложил я, снова ощущая двусмысленность сказанного. Но с Леа, признаться, так всегда. Ни один поступок или слово не могут быть истолкованы однозначно.

Тупиковая ситуация.

Мы сидели с включенным двигателем, и Леа потихоньку отогревалась. С самого начала она всё ещё воровато поглядывала на меня, но вскоре поняла — здесь и сейчас ничего мне не надо и немного расслабилась. Не говоря ни слова, жестами, взглядом, она попросила разрешения закурить, протянула сигарету и мне.

— Знаешь, Леа, — наконец решился я и уже не мог затормозить. Проглотить слова. — Не могу сказать, что мне совсем уж ничего от тебя не нужно. Но я не хочу принуждать тебя, не стану навязываться. Просто понимаю: если не делать никаких шагов, ты сначала отдалишься, а потом и вовсе исчезнешь.

— К тебе мы сегодня не поедем, — ответила Леа, не слушая. — Ещё одного вечера с Эттой Джеймс и винишком я не выдержу. Пьянство, знаешь ли, не моё.

Призраки румянца. Оказывается, у Леа Фэлл это зимние сумерки на щеках.

— Хорошо. Мне безразлично, куда.

Адрес, который она назвала… Кристина, я готов был взять свои слова обратно.

Она назвала хозяина в одно слово: «Привет-Джес-си-и-и», и ненадолго повисла на его плечах.

— Это приятель мой, Джонни, — коротко представила Леа меня, даже не оборачиваясь.

Жуткая засранная наркоманская берлога, вонь из-под дверей которой ударила в нос ещё в подъезде. Человек пять торчков разной степени убитости внутри. Но Леа, не взглянув на них, провела меня в комнату, где кроме двуспальной кровати ничего не было.

Она устроилась на уголке, поджав ноги, а мне не оставалось ничего, кроме как отойти и прижать задницу к подоконнику. Она снова курила, а я думал, что Леа Фэлл всё же зануда. Ей не хватало времени ни на что, но внешне она оставалась опрятной. Лапки колготок Леа казались, чёрт возьми, самым чистым, что было в этой чудовищной берлоге. Да, и несмотря на синяки под глазами, на то, что физически она опустилась полностью, никогда раньше я не любил её так отчаянно… я вообще никого и никогда не любил так, как любил Леа Фэлл.

Кажется, просматривается финишная прямая, Кристина. Сколько ей осталось, пока она не умрёт от передозировки или от руки какого-нибудь садиста-извращенца? Знаешь ли ты, Кристина, сколько зависимых умирает не от наркотиков? Много, очень много девочек становятся жертвами насильников, садистов, маньяков, замерзают на улице, тонут… да мало ли что ещё?

Я перестал спать, думая о том, в чью машину может сесть Леа Фэлл.

Твой Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Странная выдалась неделька. Я и не собиралась, но после встречи с Тиной, мы снова стали видеться чаще. У неё теперь всегда был излишек порошка, которым она иногда делилась. Когда мне не удавалось заработать. В целом, это было неплохо, теперь появилось время и на себя. Правда, не так много, чтобы начать, например, ходить на занятия. Зато я могла позволить себе просто выспаться или прогуляться без всякой цели.

С другой стороны, стало совершенно не до учёбы и вообще не до чего, в один из дней, когда я зашла в торговый центр, чтобы купить колготки, взамен порвавшихся.

В холле у самого выхода стоял автомат, у автомата я увидела Джесси!

Радость встречи, объятья. Я взвизгивала, как щенок, увидевший хозяина после недельной разлуки. Нам не требовалось объяснений — булавочные зрачки Джесси говорили о том, что он снова ставится.

— Старик, ну как так? — я постаралась вложить в голос какую-то горькую эмоцию, но как бы не так, Я была просто до одури рада видеть Джесси.

Мы заняли столик в какой-то забегаловке, и Джесси рассказал мне, что откол — это в общем-то ничего, не самое страшное, но вот реабилитация — это просто дырка от задницы, и что привыкнуть жить в этом режиме — это, нет, совсем не для него! «С другой стороны, Леа, я правда хочу бросить. Просто надо подготовится, понимаешь? В следующий раз я пойду уже точно понимая, что меня ждёт и зачем».

Мы ещё немного посмеялись, поразмышляли, как нам будет хорошо без эйча. Помечтали о чистой жизни, а потом двинули к нашему дилеру и купили полграмма. У Джесси были деньги, которые он накопил за время лечения, но продавить ещё не успел.

Следующие два дня я провела у него. Потом вернулась на панель.

Вообще, жаловаться было не на что. Небольшая передышка? То, что надо!

Несколько раз мне звонил-писал Джонни. Я отвечала, что убью его, если он появится и снова начнёт полоскать мне мозги. Интересно, понял ли он меня буквально?

Чуть позже я убедилась, что мозги Джонни и мои (собственно) устроены по-разному. Он появился на Янг-стрит, как мне вначале показалось, чтобы таки меня трахнуть. Это вот его пошлое: «Пойдём»… я бы, честное слово, послала его на хрен, но деньги были нужны позарез. И потом, плетясь за ним, я всё повторяла про себя: «Ну же, Леа, это просто бизнес. Отсосы — это твой бизнес. Какая разница, с кем идти?»

В тот момент я думала о том, что Джонни, возможно, даже хуже остальных. Другие хоть не пытались забраться мне в душу, натоптать там и только потом сделать свои отвратные делишки. Я думала, что это было странно — думать о нём, как о мужчине раньше, и не понимать, что он окажется таким же засранцем, как и все остальные.

Разочарование или очарование пришло позже, когда я сидела на кровати в доме Джесси.

Достав из сумочки резинку, я сказала: «Только не думай, что я соглашусь без презерватива».

— Это похвально, — улыбнулся Джонни, закуривая, — только я не понимаю, что ты собираешься с ним делать? Надувать шары и праздновать день рождения так?

— Мать твою! — только и выкрикнула я. — Твою мать!

Календарик в телефоне показывал дату моего рождения. Ни больше, ни меньше. Штук пятнадцать смс и несколько пропущенных вызовов от мамы. Позже сообщение от неё:

«Привет, милый ребёнок. Я очень надеюсь, что ты найдёшь время и для матери в этот день. С Днём рождения, Леа. Мира в сердце и любви!»

— Ты можешь отвезти меня домой?

— Разумеется.

Джонни провёл со мной весь вечер. Терпеливо разыгрывая перед мамой и Лео роль моего парня. Он даже обнимал меня. Невинно и трогательно. Кивал головой, когда мне приходилось сочинять небылицы для мамы. Я была очень несчастлива и зла на себя, когда впервые за долгое время видела печать спокойствия на её лице. Господи, а если бы она знала правду?!

Джонни ушёл, оставив мне подарок. Конверт, содержимое которого мой мозг не зависимо от меня тут же перевёл в дозы. Мы расстались в тот вечер поздно и ненадолго».

Сколько лекарств существует в мире, но не придумали ещё ничего, что снимало бы эту жуткую боль в душе.

Крис Эванс

Из папки «Черновики» в ящике: Джонни-Фэлл@почта.страна

«Уже не здороваюсь, Кристина, понимая, что о подобном рассказать тебе не осмелюсь, как и признаться себе в слабости, в том, что не хватило духу захлопнуть дверь перед носом Леа Фэлл.

А следовало бы…

Она появилась на пороге моей квартиры глубоко за полночь. Нужно ли говорить, что едва держась на ногах? Запнувшись через порог, она упала прямо в мои объятья, а пальцы, живя отдельной паучье-насекомой жизнью, вонзились в её бока, по лестнице рёбер устремились к хрупкой шее.

Наверное, стоило придушить её, похоронить с почестями, сесть в тюрьму, но какая может быть грубость, когда в отношении неё я способен только на нежность, а мозг отключается полностью, в обрывках воспоминаний конспектируя отдельные моменты?

Её волосы только на поверхности пахнут дымом, но стоит нырнуть глубже, в это ртутное море, зарыться носом в беспокойные его волны, появляется запах ментолового шампуня, такого же, как у меня, звучащего на ней как-то совсем по-другому, совершенно по-особенному.

Я смотрел, как галеры моих ладоней ломали пальцы-вёсла в десятибалльный шторм. Спастись не было шансов, особенно, когда сирены из самых глубин этого ада пропели — рот Леа был закрыт.

— Знаешь, Джонни, это был слишком щедрый подарок, я не могла не ответить.

Стоило огромных усилий чуть отстраниться, перестать делиться теплом.

— Глупости. Я…

— Плохо, что это были деньги. Ты мог бы подарить мне что-то другое. Часы, книгу, кольцо, я не знаю…

Это замечание было одновременно и смешным, и наивным, но от него же хотелось кричать.

— Ты всё равно успела бы продавить его до того, как я отвёл бы тебя к алтарю.

— Что?..

— Если говорить твоим языком, где нет места лирике — продать ювелирное украшение за цену, уплаченную за него, не получится. Я хотел как лучше.

Теперь нырнула Леа. Без остатка.

В её мертвом море не водилось рыб.

Груди и задницы у неё тоже не было.

В общем, если опираться на твёрдые факты — она была самой прекрасной женщиной на всей Земле. За её пределами тоже».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Надо сказать, что первый раз я представляла себе как-то иначе. По описаниям знакомых девчонок, это должно было стать самым противным и гадким днём в моей жизни, когда хрипящий и потеющий мужчина пытается засунуть в меня свой член, и при этом непременно кончить. Переводя на человеческий язык, я хотела воспользоваться последним шансом взрастить себе ненависть и отвращение к Джонни.

Не получилось.

Да, и он не был груб. Во всяком случае, Джонни держал ровно такую дистанцию, чтобы я в любой момент могла сказать: «Всё, хватит, остановись».

— Тебе больно?

— Нет, — соврала я, потому что было немного больно, но только в начале. И когда ушёл этот физический дискомфорт, стало адски больно по-настоящему. Наверное, я впервые всерьёз задумалась, что этот человек делал или пытался сделать для меня, через что ему уже пришлось пройти, а через что, возможно, ещё только предстоит. Я гладила его волосы, путаясь в буйных кудрях, чувствуя, что даже тут я делаю ему неприятное.

Я слышала слово «люблю», которое, по-моему, впервые в жизни звучало без фальши, но не могла даже эхом его повторить. Вот как можно любить подобное мне дерьмо? Я лежала, и никак не могла понять.

После того, как всё кончилось, он долго и много говорил, а я едва ли могла разделить эти звуки на отдельные слова. Дешевле было соглашаться со всем, понимая — врать мне не привыкать.

Но, честное слово, дневничок, было приятно, что он засыпал, обвивая меня руками, защищая всем теплым и нежным телом. И… оказалось довольно-таки гадко дожидаться, когда он задышит глубоко и мерно, чтобы собрать свои шмотки и отбыть восвояси.

К Джесси я заявилась под утро и выложила ему всё как на духу, но приятель мой был вусмерть упорот, чтобы на мой вопрос: «Что теперь делать?», ответить чем-то большим, чем: «Да ты не переживай, старушка, выкинь это из головы».

Позже я не ответила на телефонный звонок (звонил, разумеется, Джонни), я вообще отключила дурацкий телефон, бросила его в сумочку, чтобы в ближайшее время вообще ни о чём не вспоминать, не думать. Так ведь легче: нет мыслей — нет проблем.

Ближе к вечеру мы погнали погулять вместе с Джесси. Подобного мы не делали уже, наверное, лет вообще-сто-тыщ. Так, ничего необычного, немного потанцевать, взять дозу, снова немного потанцевать. Я действительно порядком устала от этой постоянной гонки: клиент-деньги-дилер-доза-клиент, и теперь наслаждалась некоторым покоем.

Бабла было предостаточно, и мы с Джесси могли просто прогуливаться по вечерним улицам под руку.

Помимо эйча, Джесси закинулся ещё и колёсами, и теперь тележил, а мне было забавно слушать, как он угрызается совестью, говорит что-то о стыде перед матерью, которая, признаться, в свете последних событий, на него плюнула.

Мы рассматривали витрины магазинов, которые уже украшали к Рождеству, и я помню, что сказала:

— Знаешь, Джесси, а ведь мы не одни такие. Каждый по-своему торчит на чём-то. Вот люди, спускающие все заработки на подарки близким, на бытовую технику или более модную мебель взамен старой. Они, что, здоровы? Нет, все такие же больные, как и мы. У любого человека на свете есть зависимость, какая разница от чего торчать?

Джесси промолчал и только улыбнулся мне в ответ.

— Знаешь, говно это всё. Давай вернёмся, где тепло, потанцуем?

— О’кей, сестрёнка, — сказал он. С Джесси было легко. Он никогда не задавал дурацких лишних вопросов.

Мы провели на танцполе почти всю ночь, и это казалось даже странным, учитывая, что мы почти полностью были убиты эйчем. Наверное, сказывалось то, что перед клубом мы нафаршировались ещё и колёсами. На меня подобный коктейль всегда действовал так.

И даже под утро у нас остались силы, чтобы просто побродить по улицам, серым и почти безлюдным. Ну, как безлюдным… наполненным бесцветными тенями, бесцветных людей, спешащих по бесцветным делам, с целью заработать бесцветных денег на свои бесцветные мечты.

Мы гуляли до тех пор, пока нас не начало кумарить, причём со мной это произошло несколько раньше, но я терпела, просто зверски истекая слюной.

— На Пост-стрит есть огромный, прямо королевский сортир, — сказал Джесси, и я, конечно, поняла о чём он.

Туалет действительно был прекрасен. Чистый, с кабинками, дверцы которых доходили до пола. Мы с Джесси закрылись в одной из них, чтобы приготовить.

Я буквально подпрыгивала в нетерпении, пока Джесси нагревал ложку. Помню, что попросила его уколоть, потому что мои руки на кумарах очень уж сильно дрожали. В таком состоянии я расковыривала себе кожу до чёрных синяков.

Прежде, чем уколоть, Джесси на секунду замер, посмотрев на меня, наклонившись близко-близко, а потом тихо-тихо так сказал:

— Знаешь, Леа, а ведь говно какое-то получилось. Это ведь не он, а я должен был быть с тобой. Тут ошибка какая-то, что мне было просто некогда об этом подумать. Ты ведь понимаешь, Леа, что мы были бы идеальной парой, если бы не это дерьмо?

Я смотрела, как пальцы Джесси сжали баян, готовые переломить его надвое. Я не видела ничего, кроме полупрозрачной жидкости в шприце.

— Ну же, ну же, ну!

— Да ты просто маленькая, гадкая наркушница, — вдруг рассмеялся Джесси и с размаха загнал мне дозу.

Очнулась я почему-то вовсе не на очке. Да и Джесси рядом не оказалось. Осмотревшись, я нашла себя сидевшей на автобусной остановке. Сколько я там пробыла — это уж никому не известно, но только закоченела я знатно. Настолько, что не чувствовала пальцев рук и ног. Матерясь и поскуливая от боли, я нащупала в кармане пальто мобильный. Я набрала номер, и после первого же гудка услышала встревоженный голос:

— Леа, господи, Леа, это ты? Ну же! Леа, не молчи!

— Забери меня, пожалуйста, Джонни.

— Хорошо. Да. Я сейчас. Где ты?

— Понятия не имею».

Ты могла бы иметь всё, что только хочешь, если бы

умела отдавать в ответ.

Й. Эдлунд

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Кое-как я смогла сориентироваться и объяснить Джонни, где находится моё тело. Сама я при этом чувствовала себя едва ли живой, но пока ожидала, всё порывалась свалить, только ноги не слушались. Собравшись с силами, я поднялась со скамейки, но колени тут же подкосились, и я рухнула на мостовую, больно ударившись подбородком о треклятую лавочку.

Мне очень хотелось, чтобы вместо Джонни пришёл Джесси, а ещё лучше моя мама. И вообще, чтобы всё это вдруг оказалось затянувшимся ночным кошмаром, который прошёл бы, стоило только мамочке приблизиться, обнять, подуть на мои пылающие веки, как она частенько делала в детстве.

Но я не могла позвонить маме, номер Джесси не отвечал, и мне пришлось дожидаться Джонни, появившегося, кстати, весьма скоро.

Он не причитал, не стал выяснять отношения или читать морали сходу. Критически осмотрев меня с головы до ног, он резюмировал: «Так и насмерть замёрзнуть недолго». После он схватил меня в охапку и усадил на переднее кресло своего автомобиля. Я подумала ещё как-то рассеянно, что всё это слишком чисто для меня. И Джонни, и его гадкая машина, с салоном из светлой кожи. С одной стороны, он мне очень нравился, но всё мещанское, земное в Джонни вызывало одновременно и горькую отрыжку.

— Эй, где ты заработал на такую тачку? На преподскую зарплату такую не купишь! — я никак не могла перестать говорить ему гадости, особенно, когда следовало подумать о том, где взять эйч.

— Если я бы ответил, что насосал, ты бы всё равно не поверила, — ответил Джонни, но в голосе не послышалось никаких оттенков. Это не было сарказмом или желанием разрядить обстановку. Наверное, так он просто огрызнулся.

Но я не вслушалась. Я чертовски устала. Всё думала о словах Джесси и о дозе. Но о словах почему-то всё же больше. Я вспоминала некоторые моменты, происходившие между нами, которые могли бы развиться во что-то похоже на любовь, если бы мы были поаккуратнее с порошком. Да, на месте Джонни рядом со мной должен был быть Джесси.

— Который сейчас час? — спросила я, хотя на экране бортового компьютера было видно время. Просто я не могла поверить своим же глазам.

— Час дня, — ответил Джонни, отпарковываясь. — Что с тобой произошло?

— Не знаю, — честно призналась я. — Мы с Джесси приняли дозу, а очнулась я здесь.

Джонни посмотрел на меня, как я тряслась, и от этого ходуном ходила вся машина, он нахмурился и вывернул руль обратно.

— Тебе надо выпить чего-нибудь горячего. И пообедать.

— Но… — начала было я.

— Не спорь.

Недалеко от того места, где мы встретились, Джонни нашёл ресторанчик. Вид у меня, конечно, был тот ещё, но хостес только вскинул бровь — больше ничем не выказал недовольство. Местечко оказалось пафосным, и, конечно, персонал присматривался к нам — единственным клиентам в такой час. Может быть поэтому нас и не попросили вон, а возможно, виной всему респектабельный вид моего красавчика-спутника.

Мы расположились за столиком у окна прямо напротив камина. Зал был уже убран к праздникам, а я заметила, что мне становится плохо только от одного вида этих клетчатых пледов и пуансеттий в горшочках.

Пока Джонни изучал меню, одним глазом кося поверх папки, у меня из носа пошла кровь, да полилась она так, что я и сама испугалась, к тому же, хорошенько заляпала белоснежную скатерть.

Персонал, однако, никак не отреагировал на это, будто для них всё оставалось в порядке вещей. Словно вообще ничего необычного не происходило, если в их мещанской забегаловке появлялась девица в драных колготках и заливала им мебель своей кровищей.

Скатерть заменили, мне предложили салфетку и доктора.

Салфетку я приняла, но от лекаря отказалась в пользу чая. Через несколько минут перед нами поставили чайник, две чашки и корзинку со сладостями.

— Венские баранки, — я попыталась улыбнуться. — Ты помнишь!

— Просто не хочу, чтобы ты ещё и обблевалась здесь, — Джонни пытался говорить со мной строго, но выходило из рук вон плохо. Его голос дрожал. И пальцы тоже.

И всё же это была хорошая попытка, а я не без раздражения подумала, что это просто моя нарколыжная натура — оценивать всё и переводить в дозы. Он хотел как лучше, а я автоматически искала в нём слабые стороны, куда побольнее ударить, посильнее нажать, чтобы разжалобить и… получить то, что нужно мне. Дозу!

Я следила за своими пальцами, неподотчётно, седой птицей взметнувшимися к его щеке…

— Послушай. Валить тебе от меня надо. Так будет лучше, поверь.

— Что с тобой сегодня случилось? — он будто и не слушал меня. — Ты вообще ничего не помнишь?

— Ну, так скажем, спораические вспышки сознания были. Но ничего конкретного. Вообще, — оформила мысль я, отпивая из чашки.

Чистые помои, этот его имбирный, мать его, чай!

— Хорошо, тогда ты меня послушай. Знаешь, как началось моё утро?

В следующие пять минут настала моя очередь удивляться и трястись. Джонни говорил и говорил, а я не смогла сдержать слёз, когда он дошёл в рассказе до определённого места.

—… я бегал по улицам и искал тебя, я обзвонил все больницы и морги. Хотел звонить в полицию, но ты же понимаешь… а утром я зашёл в какую-то забегаловку, глотнуть кофе. Краем уха зацепил местные утренние новости. В общественном туалете сегодня утром был обнаружен труп наркомана, умершего от передозировки. При нём были документы.

— Джесси… — выдохнула я.

— Я предполагал, что вы могли быть вместе, вместе мазаться. И боялся, что в порошке что-то подмешано.

И тут паззл как-то резко сложился. Я уже не слушала продолжавшего молоть языком Джонни, размышляя. Вряд ли порошок был свинячим, скорее, просто слишком чистым. Ну, судя хотя бы по цвету. Мы приняли немного больше, чем обычно, плюс, я не знаю, что там циркулировало внутри моего приятеля, к тому же у Джесси было обострение гепатита, и потому его штырило посильнее. Уверена, его печень просто не смогла справиться.

Джонни всё ещё что-то говорил, то повышая голос, то почти шепча, а я думала о Джесси и плакала впервые за много-много месяцев.

—… вот поэтому ты должна отколоться, — донеслось до моих ушей.

— По-любому, блин, должна! Это вообще гениальная идея, ты, блин, чертов-сраный гений, Джонни Фэлл.

Я сделала попытку дёрнуться и вскочить, но не смогла оторвать от сидения задницу. Может, оно и к лучшему, возможно, вскочи я, стул оказался бы у меня на голове, настолько я не могла теперь управлять своим телом.

— Обязана, — настаивал Джонни.

— Да пойми ты, наконец, — почти закричала я, замечая, как в зал стали подтягиваться официанты и даже повара с кухни — драма на их глазах разыгрывалась нешуточная.— Помимо своей воли не бросил ещё никто!

— Разве ты не хочешь бросить?!

— Я…

Он не стал слушать, а заладил своё:

— Пойми, Леа, я люблю тебя. Слишком сильно люблю, чтобы позволить тебе сдохнуть. Но, если ты не любишь меня, моих чувств для начала хватит для обоих. И сил помочь тебе хватит. Ну же, разве тебе не надоело это всё?

И тут он, признаться, попал в самую точку. Он каким-то чудесным образом нашёл ту кнопку, под которой давным-давно перегорел предохранитель на охренеллион ампер.

— Я устала Джонни. Я хочу бросить! — едва разлепляя губы призналась я, — Но не знаю с чего начать. Я не хочу в больницу, потому что это тюрьма, единственным смыслом нахождения в которой остаётся побег. К тому же, чёртов ты умник, скажи, как мне признаться во всём этом матери?

Возможно, персонал гадкого ресторанчика жаждал узнать новый рецепт блюда под названием «Как рассказать мамаше, что её доченька нарколыга», но Джонни поставил эффектную точку, когда подозвал официанта и попросил счёт».

Из мессенджера в телефоне Джонни Фэлла:

К.Ф.: «Джонни, не делай глупостей, в полиции от тебя заявления не примут. Ты ей никто. Нужно уведомить родных».

Д.Ф.: «Я обещал Леа, что не скажу её матери».

К.Ф.: «Джонни, тут другое».

Д.Ф.: «Я не прошу сейчас анализировать мои поступки, я хочу, чтобы ты включила голову и подумала, что ещё можно сделать. Я объехал все притоны, все те места, где она бывает. На Янг-стрит её не видели, нигде её нет, на звонки она не отвечает».

К.Ф.: «Джонни, ты не в себе. Вернись домой, выпей чего-нибудь и ложись спать. Нужно отключиться от всего этого. Она найдётся. Такие как она, в никуда не пропадают».

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, дорогая Кристина.

Во-первых, я хотел бы извиниться. Ну не должен я был так с тобой разговаривать. Хотя, это сейчас понятно — ты хотела как лучше, в тот момент я не мог думать ни о чём, кроме здоровья и благополучия Леа.

Она нашлась. Замерзшая, беспамятная, жалкая — Леа сидела на скамейке у автобусной остановки. И когда я её увидел, чёрт возьми, никакого облегчения не испытал. Наоборот, подтвердились худшие мои опасения. Леа действительно была с Джесси и приняла ту же самую гадость, которая отправила парня на тот свет, а она лишилась сознания и части памяти. Сама Леа, разумеется, ничего рассказать не могла, но сопоставив некоторые факты, я чуть было не вцепился ей в волосы. Мне впервые захотелось надавать ей пощёчин, ударить побольнее, чтобы просто хоть немного привести в чувство. Останавливало только воспитание и её вид. Выглядела она жалкой и безо всякого мордобоя.

Правда, некоторое время спустя, отогревшись и придя в себя, Леа снова оседлала своего конька — красноречие, и начала довольно-таки вульгарно поносить весь окружающий мир и меня заодно.

Но, Кристина, теперь я точно на верном пути и заставлю Леа переломаться. Я попытаюсь показать ей другую сторону жизни, ведь наконец-то она согласилась попробовать бросить.

— Ты же понимаешь, что я не позволю тебе колоться и умереть от передозировки, потому что теперь даже формально являюсь твоим парнем.

Она манерно вскинула взгляд к потолку и хрюкнула, проглотив смешок.

— Можешь сколько угодно гримасничать, положения вещей твои взгляды не меняют. Ты больна, Леа, а значит не можешь нести за себя ответственность. И, получается, я беру твою судьбу в свои руки. Я люблю тебя, Леа, и не допущу, чтобы ты скололась.

Она всё ещё не отвечала, но теперь смотрела на сцепленные перед собой замком пальцы.

— А знаешь, — тихо начала она, — я ведь и впрямь хочу бросить. Очень хочу. Но я не могу рассказать матери. Не могу лечь в больницу.

Одна лишь эта фраза расправила мне крылья и дала сил говорить глупости, не задумываясь о последствиях. Я пылко пообещал:

— Переломаешься дома, рядом со мной. Разговор с мамой я беру на себя.

— Я не хочу, чтобы она знала, — упрямствовала она.

— На этот раз по-другому не получится, — спорил я. — Я поговорю с ней один на один, Леа, но мне нужна гарантия, что ты не передумаешь. А потому с настоящего момента ты будешь находиться рядом со мной в режиме двадцать четыре на семь. Без возможности куда-либо отлучиться.

— Ты готова?

— Да, — как-то совсем неуверенно ответила она.

Дорогая Крис, возможно, я совершаю фатальную ошибку. Быть может, я пожалею о своём выборе, но пока я могу думать только об одном: как, интересно, преподносят матерям подобные новости?».

Ты его видел, — он худ, графичен, молочно-бел; я летаю над ним, как вздорная Тинкер Белл.

Он обнимает меня, заводит за ухо прядь — я одно только: «Я боюсь тебя потерять».

Вера Полозкова

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Вот ляпнула, так ляпнула. И хотя не могу сказать, что пожалела тут же, но всё же плохо представлялось, как Джонни придёт ко мне домой и скажет в общем примерно следующее: «Привет, миссис Фэлл. Я препод Леа, но вообще-то её трахаю. Да, кстати, должен вас уведомить ещё кое о чём — Леа, — инъекционная наркоманка».

От этих мыслей мне было и грустно и как-то немного смешно. Винить-то некого — во всё дерьмо я вляпалась исключительно по своей воле.

Почти всю дорогу я молчала. Не разговаривал и Джонни. И только рядом с Пост-стрит я попросила его: «Тормозни, надо взять дозу». Это было фатальной ошибкой. Вот тут-то Джонни и прорвало. Он орал на меня так, что я вся вжалась в его это пафосное кресло из светлой кожи.

— Только посмотрите на неё. Собралась бросать и просит дозу! Чудесный план, Леа Фэлл! Лучший! Волшебный!!! Вот только запомни или где-нибудь запиши: с этой минуты ничего ты от меня не получишь! Это понятно, да?!

— Не ори, — как могла спокойно попросила я. — Попробую объяснить, Джонни, мать твою, Фэлл. Видишь ли, меня кумарит, а в таком виде я становлюсь просто жутко неуправляемой. Могу сбежать, могу сделать больно кому-нибудь или себе. Но это, вроде как, от меня не зависит. Поэтому, Джонни, просто прими к сведению: мне нужна доза, я должна быть под кайфом по крайней мере до тех пор, пока ты не перетрёшь с мамой.

Он сражался с совестью на мечах. Я слышала, как скрежетала сталь внутри, и скрипели его зубы.

— Хорошо, — наконец сдался он. — У тебя три минуты.

Я отсутствовала с полчаса — втёрлась прямо у своего дилера, в общих чертах введя его в курс дела. Джонни терпеливо дожидался, и я была настроена удивительно мирно, вернувшись в машину. Так бывает всегда, когда плавно сползаешь с прихода, поэтому я пообещала слушаться. Я вообще в тот момент кому угодно и что угодно бы посулила. У меня в сумочке было ещё четыре чека.

Вот так, нафаршированная и укомплектованная двухдневной дозой, я отправилась бросать наркотики.

Смешно.

Было бы.

Если бы не было так печально.

…

Не могу сказать, что мама не удивилась, увидев меня и Джонни на пороге после того, как я отсутствовала пару дней, но так как Джонни самопровозгласил себя моим парнем, она сделала вид, что всё нормально. Нет, в целом, мама всегда доверяла мне и никогда не тревожила лишними звонками, не забрасывала эс-эм-эс, даже если я отсутствовала подолгу. Возможно, она доверяла мне безоговорочно, быть может, привыкла, но, скорее всего, просто не желала замечать очевидное.

Тёплый уютный дом. Наверное, никогда не забуду махровый халат, в который куталась мама. Мне хотелось обнять её, зарыться носом в воротник и дышать, согреваясь её теплом…

— Нам нужно поговорить, миссис Фэлл, — сказал Джонни, и голос его прозвучал спокойно и твёрдо.

— Мы все можем пройти в гостиную или на кухню, — предложила мама, и в голосе её впервые проскочила тревожная нотка.

— С глазу на глаз, миссис Фэлл, Леа подождёт у себя.

Наверное, это были самые гадкие минуты-часы в моей жизни. Их разговор был долгим, штормовым, иногда громким, а порой пугающе тихим. Я слышала голос мамы, истерические возгласы, и Джонни, разговаривающего обычным своим тоном, не срывавшимся на крик.

Я несколько раз думала о том, чтобы свалить, но жили мы на пятом этаже — и до мостовой, и до крыши было далековато. Если же планировать побег через дверь, можно проклясть архитектора, проектировавшего наш дом — путь мой всё равно лежал бы аккурат через гостиную, в которой и расположились мама и Джонни.

Оставалось только ждать. Я зарылась носом в подушку и заскулила.

Не знаю сколько времени прошло, прежде чем они появились на пороге моей комнаты. Лицо мамы выглядело заплаканным, но держалась она молодцом. Я ждала пощёчин, обвинений, дикого крика, а потому поджала коленки под подбородок и забилась в уголок кровати. Вид у меня, наверное, был как у затравленного зверька.

Но мама не стала кричать или драться. Тихонько, на негнущихся ногах, она подошла и села на другую сторону матраса. Она не глядела на меня, но была так несчастна, что в тот момент я ненавидела себя гораздо сильнее, чем что бы то ни было на свете.

— Мама…

— Леа…

— Мама, прости, я…

— Леа, ничего не нужно говорить. Я знаю, что в случившемся есть и моя вина, но… я не понимаю, как… и как давно ты? О, Боже, мой милый ребёнок.

Не понимаю, как она оказалась рядом, и в какой момент обе мы разрыдались в объятьях друг друга. Мама гладила меня по волосам, а я просила прощения, которое получала по умолчанию, всё же она любила меня по-настоящему.

— Джонни рассказал мне обо всём, что знает. Он выразил желание помочь. А ты что же, неужели не хочешь бросить?

— Хочу, мамочка, хочу! — закричала я и, видит Бог, в тот момент я действительно желала этого больше всего на свете.

— Я не представляю, что делать. Наверное… неверное есть какие-то клиники, общества, группы… я не знаю. Мне просто надо подумать, — мама снова оторвалась от меня, и стоя на коленях на проклятом матрасе, вцепилась в собственные волосы.

— Ничего этого не нужно, — я поймала её за плечо, и сжала с такой силой, что и самой показалось — останутся синяки. — Джонни потому и здесь, что хочет помочь мне отколоться. Поверь, мама, выйти можно и без госпитализации. Нужно просто немного больше времени, снотворного и терпения. Джонни будет со мной. Он сам… сам так пожелал.

Мама посмотрела на Джонни то ли как на Бога, то ли как на золотого тельца, её рот безвольно открывался и закрывался, она стала похожей на гигантскую рыбу.

— Мы сможем достать необходимые лекарства, благо у меня есть знакомые фармацевты, но лучше нам вообще уехать подальше отсюда. Например, во Флориду. У нас там есть дом. У моей семьи, — счёл необходимым уточнить Джонни.

— Да-да, мамочка, позволь, я очень хочу во Флориду, я чувствую, что смогу отколоться только во Флориде.

Кажется, мама разрешила бы теперь и на Луну. С самим дьяволом на одной ракете.

Она, конечно же, была согласна, и Джонни тут же забронировал два билета на ближайший рейс. Вместе мы паковали сначала мои вещи, потом всей делегацией отправились к нему. Джонни круто взялся за меня и теперь уже не отпускал ни на шаг.

На самом деле всё это заняло жутко много времени, и единственное, о чём я жалела, что не ширнулась ещё дома. Меня начинало гнуть. Когда мы подъехали к аэропорту, кумарило уже по-полной.

Мама впервые видела это явление близко — раньше я старалась не попадаться ей на глаза в таком виде, — а я с мольбой смотрела на Джонни.

— Надо в туалет, — попросила я.

— Хорошо, — согласился Джонни. Он, конечно, не предполагал, что я додумалась притащить в аэропорт порошок, ещё и не особенно шифруясь.

Позже я думала, где же были мои мозги, но так и не нашла логического объяснения.

Итак, оказавшись в туалете, я немедленно засадила себе отменную двигу. Какое-то время я провела сидя на очке, приходя в себя. И когда сознание более или менее возвратилось, пришли и неожиданные мысли. В общем, если говорить кратко, Джонни поймал меня за пояс штанов, когда я пыталась улизнуть через окошко в сортире.

— Это хреновая идея, — едва слышно, но строго сказал он. — Отдай всё, что у тебя есть.

Я начала было оправдываться, но он крепко ухватил и со всей силы тряхнул меня за шкирку. Пришлось отдать, что было и пронаблюдать, как, матерясь, он смыл всё это в клозете.

Дальше мне предстоял неблизкий путь и ломка насухую.

Что ж. Посмотрим. Жизнь потихоньку подводила меня к этому аду. Жаловаться было не на кого».

Из мессенджера в телефоне Джонни Фэлла

К.Ф.: «Джонни, этот вопрос даже не обсуждается, я вылечу следующим рейсом и буду помогать тебе. Неужели ты думаешь, что я могу бросить тебя наедине с этой девочкой в трудную минуту?»

Д.Ф.: «Кристина, я боюсь, что это может всё испортить. Леа очень болезненно относится к тому, что кто-то узнаёт о её зависимости, хотя это и противоречит её «карьере» на панели. К тому же, как ты устроишь Кристофера? Что скажешь мужу?»

К.Ф.: «Просто я очень переживаю, Джонни, я ничего не могу с этим поделать. Обещай хотя бы писать мне почаще. Можно даже короткими сообщениями здесь».

Д.Ф.: «Писать буду по мере возможностей. Не обижайся и не переживай».

К.Ф.: «Я приеду».

Д.Ф.: «Ни в коем случае».

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, Кристина.

Даже и не знаю с чего начать это письмо, потому что событий в эти пару дней уместилось столько, что кратким будет остаться сложно. Но попробую. Тезисно. В порядке очерёдности.

Приключения наши начались ещё в аэропорту, когда наша мисс Тридцать-три-несчастья решила, что вот прямо с самого начала с неё и будет довольно. Леа решила сквозануть прямо через окно уборной. Так сказать в светлую вольную жизнь. К несчастью для неё, я предполагал подобный исход событий, поэтому был начеку. Дежурил поблизости. Ухватил её, смешно сказать, за пояс брюк.

Она не сопротивлялась, а как-то безвольно осела. И тут меня буквально сразила новая догадка. Когда мы подъезжали к аэропорту, Леа уже подкумаривало. Но теперь она была удивительно спокойна и кротка: булавочные зрачки, расслабленная поза. Всё было очевидно, она снова втёрлась.

Хорошо, мне хватило ума немного прессануть её. В результате я изъял два полных чека. Представляешь, Крис, она собиралась взять это с собой в самолёт! Думаю, что на хороший такой тюремный срок порошка бы хватило.

Я сдержался и не стал орать на неё слишком сильно. По большей части остерегался, что нас могут услышать. Представляешь, сколько бы вопросов породило моё нахождение в женском туалете?

В общем, я смыл всё это в унитаз. Наблюдать за Леа в этот момент и грустно, и смешно. Помнишь кота из «Шрека?» Тот же взгляд!

Впрочем, на этом крупные приключения закончились, и добрались мы почти без эксцессов, если не считать, что по дороге до дома в Корал-Спрингс, Леа вытребовала две шоколадки и, конечно же, моментально обблевалась.

Знаешь, Крис, я хотел бы как-то более позитивно начать с Леа во Флориде. Показать ей наш дом, фото, накормить ужином… но добирались мы из-за погоды (как ты понимаешь, нас встретил проливной дождь) просто невообразимое количество времени, а потому Леа было уже не до чего. Она попросила показать ей комнату, разделась и тут же завалилась в кровать, разумеется, закинувшись перед этим пригоршней снотворных.

Первая ночь прошла относительно спокойно. Я не знал, чего ждать и всё прислушивался, не уходил к себе. Но она спала крепко. А мне вот позже пришлось пожалеть, что я не выспался, пока мог.

А с утра ЭТО началось.

Я не думал, что изменения будут такими резкими, и человек превратиться в свою тень и жалкое подобие столь стремительно. Она проснулась едва только рассвело и на мои вопросы могла только мычать или бормотать что-то нечленораздельное. Я подошёл, чтобы присесть рядом, прикоснуться, но здорово напугался: на ней не то что лица не было, Леа была похожа на живой труп — ввалившиеся щёки, разметавшиеся, слипшиеся от пота волосы. Да, кстати, этот пот был повсюду. С неё просто лило вёдрами, но при этом она тряслась так, будто мёрзла. Я принёс ещё одеял, но она расшвыряла их по комнате. Лежать она уже не могла: сначала скакала, а потом и вовсе каталась по полу.

Всё это сопровождалось нечленораздельным бормотанием, когда я спрашивал её, чем можно помочь.

Так прошёл первый день, совершенно без сдвигов в сторону улучшения или ухудшения. Единственное: таблетки её не взяли, Леа так и не смогла заснуть. Всыпав в себя полпузырька беленьких, она лишь ненадолго провалилась в состояние полусна или полубодрствования, но даже не закрыла остекленевшие глаза. Я, признаюсь, испугался, что она умрёт.

Впрочем, тихой она оставалась недолго. Через пару часов всё началось по-новой. Она сучила руками и ногами, обливалась потом, кричала. Я пытался влить в неё хоть немного воды или бульона, но всё это моментально выходило из неё разноцветной липкой пеной.

Знаешь, Крис, я читал, что если на твоих глазах наркоман «выходит», то частенько после такого всякой дружбе и любви приходит конец. Я ищу в себе возможность спастись, но только со всем отчаянием понимаю: от Леа меня, видимо, не отвратит ничто.

Да, кстати, не думай, что я подошёл ко всему этому неподготовленным. Я знаю о стадиях ломки, примерно предполагаю, что будет происходить, знаю, что гнуть её будет в самом лучшем случае неделю, но самое печальное в другом. Сам откол — лишь начало долгого пути. Леа Фэлл, даже в случае успеха, придётся работать с психологами, со специалистами подобного профиля. Я не знаю, как подвести её к этому. Впрочем, размышления отвлекают меня от постоянных её воплей.

Пока держусь.

Твой Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Не знаю зачем вообще снова и снова возвращаюсь к писанине, но, очевидно — когда-нибудь это может показаться важным — обратиться к воспоминаниям. Вот зачем-то же я записываю, а спустя месяцы пытаюсь расшифровать собственный бред, понять, где конкретно и в какой момент свернула не туда. И сколько бы ни пыталась, сколько бы ни искала — ничего в этих страницах — простой набор букв, конспект потока сознания. И если где-то в начале прятался человек с признаками нормальности, то позже я — это просто я.

Впрочем, хватит нытья. Плакать вообще не по правилам, себя жалеть нельзя, особенно, когда во всём дерьме винить, кроме себя, некого, поэтому попробую просто вспомнить то, что получится.

Что касается двух-трёх первых дней — никаких подробностей, только обрывки фраз, смазанные картинки, на которых вижу как Джонни тащил меня в дом практически на себе, пытался разговаривать, подбодрять, впихнуть хоть какую-то еду. Вечером первого дня долбота была ещё вполне терпимой. Я приняла пригоршню снотворных, и таблетки взяли отлично — проспала всю ночь, но вот с утра…

Состояние казалось похожим на очень сильный грипп, когда суставы буквально выворачивает из суставных сумок. Ощущения были настолько реалистичными, что я пыталась ладонями вправить плечи, вернуть «разгибающиеся» колени на место. Проблема крылась в том, что и руки не очень-то слушались, и всё это сопровождалось волнами адского жара, сменяющегося холодными фронтами. Я зарывалась в одеяла, но при этом заливалась ледяным, липким и адски вонючим потом. Даже заложенный нос не спасал от этого смрада.

Джонни, видя, что мой организм теряет много жидкости, постоянно пытался влить в меня то чай, то молоко, то просто воду. Тело откликалось тут же, и после каждого глотка из меня выходила какая-то жёлтая, жутко липкая, и тоже не источавшая приятных ароматов пена.

Если честно, мне было очень жаль Джонни. Говорят, что люди, переживающие откол нарка рядом, часто не могут потом общаться с ним. Наверное, я даже обрадуюсь, если это случится. Хотя… вообще не представляю, что будет в том гипотетическом «потом», если я действительно отколюсь.

Да, и стоит сказать, что первая неделя оказалась действительно очень тяжёлой. Встать с кровати я не могла, да и «чистой» меня можно было назвать только условно. Ломку от я глушила просто невероятным количеством колёс. Боль казалась настолько невыносимой, что я готова была убежать и искать дозу даже голой. Останавливало только то, что я не могла бегать, да что там — вообще встать. Ни одна часть тела больше не была мне подконтрольна.

Я ждала, когда, наконец, станет легче, но ни одно правило относительно меня не работало. День ото дня становилось только хуже. Помню, как на четвёртый день начало казаться, что кто-то невидимый поддевает мои вены сквозь кожу ржавым крючком и тянет их наверх. Я прижимала их к костям, чтобы они не порвались и всё время выла. Я плакала и просила достать мне дозу, но Джонни оставался непреклонен. Он притащил что-то в баяне и уколол меня в задницу, прокомментировав, что это просто убойное снотворное, от которого любое живое существо продрыхнет не меньше двух суток, а то и копыта протянет, если переборщить.

Снотворное взяло, но слабо. Я провалилась в странное состояние полудрёмы, сквозь которое продолжала чувствовать боль. Я вообще больше в себе не находилась и словно плыла над собственным телом, с которым была связана тонкими и чертовски чувствительными к боли проводами под напряжением в тысячи вольт. Меня дёргало и дёргало бесконечно, по кругу и… самыми замечательными моментами становились те, когда от боли на какое-то время сознание меркло вовсе.

Могла ли я предположить, что следующие сутки станут ещё более кошмарными? Нет, но вместо крючков вдруг появились мыши. Они ползали по венам, грызли их и царапали когтями. Я блевала воздухом, рыдала без слёз, зато убойно потела и воняла, но вырубалась всё реже.

Казалось, что хуже уже некуда. Но ближе к ночи под кожей вместо мышей появились крысы, а какая-то тварь рассыпала там раскалённый песок. Я извивалась, орала и… продолжала истекать потом. Почти не соображала, пока не закинулась снотворным, но оно не вырубило, зато у меня появилась просто гениальная идея: я вскочила на ноги и заметалась по комнате. Джонни, к тому времени, наверное, уже окончательно измотанный и задремавший в кресле у окна, лишь чуть приоткрыл глаза. Он уже привык, что я частенько скачу, срывая с себя одежду, расцарапывая кожу.

— Леа? — тихо позвал меня он.

Но я не могла говорить, а только металась между кроватью, столом и шкафом, выворачивая наружу содержимое ящиков. Ура! То, что надо! И в руке моей оказались ножницы. Я не помню, о чём думала, когда подбежала к розетке и попыталась засунуть их в неё. Мне удалось бы это в секунду, если бы мои руки не дрожали так сильно.

Он успел схватить меня за запястье, прежде чем…

— Леа! Леа, ну зачем? Зачем ты это делаешь?

— Мне кажется, что эта боль поможет не чувствовать ту, что сейчас изнутри!

А после этого я не помню уже ничего. Мутные шевелящиеся тени. Откуда-то издалека голос Джонни. Я понимала, что ему приходилось привязывать меня к кровати и громко материлась. Я кусалась и царапалась, но он… был терпелив. Вот только не представляю сколько времени так прошло: день, неделя, год?

Да, и у меня не было того дня, когда почувствовалось улучшение. Легче не становилось вообще. По мере того, как тело очищалось от яда, говном стали заплывать мозги, и из болевого ада я скатилась в инфернальную всепоглощающую депрессию, усиливающуюся в геометрическом прогрессии. Всё ещё чувствуя долботу, я запросилась домой.

Так что всё это фигня, резких выходов не существует!

А существуют ли они вообще, эти выходы?»

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, дорогая Кристина.

Прости, что не писал тебе всё это время. На то были веские причины. И хотя я почти не выхожу из дома, разве что до магазина и обратно, дел просто невпроворот. Конечно, из-за Леа, покинуть которую даже на полчаса не представляется возможным. Да и предсказать её поступки, поведение — всё это очень сложно.

Кристина, без преувеличения это — ад! За десять дней эталонного кошмара под названием «ломка» я перестал спать, поворачиваться к Леа спиной и утратил способность о чём-либо конструктивно размышлять. Кажется, что это никогда не кончится. День похож на ночь, и на день предыдущий. Знаешь, я ожидал, что всё будет происходить более постепенно, что у меня будет возможность говорить с ней и быть услышанным, сочувствовать и получать отклик. Но вместо круизного лайнера в гипотезе, я получил утлую лодчонку в шторме в реальности. И пока пытаюсь сориентироваться, всё моё существо занято другим — не пойти ко дну.

Что касается физического состояния Леа — всё ещё хуже, чем мне представлялось. Те лекарства, что мне удалось добыть по рецептам, её почти не берут. И ей… очень больно. А мне мучительно смотреть, понимая, — ничем тут не поможешь, нужно просто переждать. Но несмотря на то, что кажется — болит каждая клеточка этого тщедушного тела, Леа иногда черпает дьявольскую энергию непонятно откуда.

Четыре дня назад я имел неосторожность крепко уснуть — вымотался слишком сильно. Проснулся от того, что через окно меня обдало потоком холодного воздуха (дверь я предусмотрительно закрывал и ключ держал при себе). Нужно было видеть, как Леа ловко спустилась по водосточной трубе со второго этажа под проливным дождём, и как есть — в одних трусах — припустила к воротам. Я, честное слово, не успел бы за ней, но в каком-то смысле мне повезло. Она не смогла забраться слишком высоко и упала, разбила затылок, ударилось спиной.

Я нес её — Афродиту, ступившую из пены морской, и чуть не сломавшую себе при этом шею, а она всю дорогу отчитывала меня на такой смеси наркоманской фени и шлюхаческого сленга, что я чуть не вернул её обратно «океану».

К счастью, я понимаю, что это не Леа — так из её тела и души выходит яд. Ещё не знаю кто прячется внутри, но, чёрт возьми, я должен буду с ней познакомиться.

Милая моя Кристина. Здесь стоит признаться, что не написал бы тебе и сегодня, но заставляют обстоятельства. Тех двух недель, в которые я планировал уложиться раньше, явно не хватит. Мне придётся вернуться и продлить отпуск, а потому вынужден сделать то, на что я раньше не пошёл бы никогда — попросить тебя побыть пару дней с Леа.

Сейчас ей уже легче. Физически. Орать она перестала, просто жрёт таблетки горстями и по большей части спит. Уверен — ты справишься. Тем более, что я спросил у неё, и Леа согласна. Только об одном прошу: не верь ни одному её слову. Никогда. И не спускай глаз. Ни на секунду. Это, кажется, первый и единственно верный пункт правил общения с Леа Фэлл. Об остальном при встрече. Да, я не планировал, но мне придётся. Я ведь могу рассчитывать на тебя?

Твой Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Джонни поступил максимально гадко. Изначальный план состоял в том, что при удачном отколе мы отправимся домой через две недели. К тому же, я знала — у него заканчивается отпуск, и ровно за неделю до Рождества Джонни просто придётся вернуться. Непонятно почему я испытывала что-то вроде облегчения и даже затолкала нехитрые манатки в сумку, с которой приехала, впервые за две недели помылась, хотя удовольствие и было весьма сомнительным.

В ту же ночь мы впервые за долгое время спали в одной кровати с Джонни и довольно долго занимались сексом. Казалось, что какой-то огромный этап был уже пройден.

— Тебе ведь не легче? — его тёмные глаза светились как радий в полумраке спальни, и казалось, что он успел неплохо изучить меня.

— Я хотела бы вернуться домой, к маме. Эти ежедневные сессии с ней по телефону разрывают мне сердце, — я не лгала, но не чувствовала, что мама — истинная и единственная причина. О другом я просто не могла помыслить.

— Ты останешься здесь, — твёрдо и очень уверенно заявил Джонни, нависая надо мной, гладя по щеке. — Пару дней с тобой побудет моя сестра Кристина, потом вернусь я. Слышишь? Я больше никогда тебя не покину.

— Уволишься?

— Пока продлю отпуск без содержания, позже будет видно. Мы вернёмся в город после Рождества.

— Рождество здесь?

— Почему нет?

— От этих ливней, кажется, можно сойти с ума.

— Я люблю тебя, Леа Фэлл.

— Это слишком очевидный факт!

— Ты о чём?

— Я же говорю, что сойду с ума здесь!

Сестре меня передали с рук на руки. Почти не сомневаюсь, что за спиной ей была вручена и письменная инструкция, как обращаться с матёрой нарколыгой, вроде меня. Но сестра Джонни оказалась неожиданно милой. Внешне они были почти полной копией друг друга. Я даже подумала, что так не бывает у мальчишек и девчонок. Но в противовес Джонни, Кристина была смешлива и очевидно легкомысленна. В тонких её руках всё спорилось и горело.

И стоило только Джонни покинуть нас, Кристина утащила меня в ту часть дома, которую мой друг за ненадобностью не показывал — здесь мы питались навынос. У Кристины вся эта труппа из поварёшек и медных кастрюль превратилась в коллектив большого театра. Тени плясали по стенам, пока она вспарывала синие животы огромным сливам и объясняла, что влажный бисквит нужно делать исключительно на масле максимальной жирности. «С маргарином получится дерьмо», — смеялась она так, что этот смех отдавался жутковатым эхом в огромном пустом доме.

Я представляла себе это дерьмо, пожалуй, слишком буквально.

—… а как ты относишься к детям? Хочешь своих? — вопросы, заданные Кристиной, выбрасывали меня на камни в шторм.

— А у тебя есть дети?

— Да, сын, он сейчас дома с мужем.

— Скучаешь?

— Да-да, конечно.

А утром Кристина отвела меня к океану. И я потом всё думала, что как это так: прожить на свете девятнадцать с половиной лет и ни разу не увидеть океана?

Берег в этом месте был широченным и в отлив, наверное, пришлось бы топать до воды сотни метров. Но она была близко и передавала песку пенные поцелуи, а там, за горизонтом, прятала себя в свинцовых облаках.

Небо казалось тяжёлым. Серо-чёрно-белым, с золотыми подвижными жилами, по которым текла тёплая солнечная кровь.

— Тут прошло наше с Джонни детство. А ты? Откуда родом ты?

— Я родом из очень далёкого прошлого…

Больше мы не говорили. Я нашла большой камень, то ли вынесенный на берег прибоем, а то ли вовсе упавший с неба. и уселась на него, как крупная птица. Немного неловко. Всё в том моменте.

— Простудишься, — предупредила Кристина, кутаясь в куртку.

Я не ответила. Я подставила лицо, накрапывающему дождю».

Still thru the cloven skies they come

With peaceful wings unfurled,

And still their heav'nly music floats

O'er all the weary world.

Edmund Sears

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Джонни вернулся спустя тридцать шесть часов, но за это время мы с Кристиной многое успели сделать. Например, после недолгих уговоров, ей пришлось тащиться в центр города, чтобы я могла совершить променад по магазинам. Такие прогулки, к слову, я всегда терпеть не могла, но на этот раз причин пойти было аж… до талии.

— Откуда у тебя деньги? — удивилась Кристина, и это прозвучало почти по-хамски, но, понимая, почему вообще могли возникнуть подобные вопросы, я снизошла до развёрнутого ответа.

— Отец оставил кое-что. Бабло лежит на счету в банке, но право воспользоваться им я получила только пару месяцев назад, да и то с ограничениями. Он хотел, чтобы я достигла строго определённого возраста. Не знаю откуда в голове у папы взялась подобная нумерология, но это такой факт. Однако. Мама всегда могла снимать со счёта по паре сотен баксов в месяц на мои расходы. Я этим пользовалась. Деньги прокалывала.

— А теперь, зная, она не боится, что, что ты… э… — начала было Кристина, но осеклась на полуслове.

— Что я продавлю эти деньги? — закончила я за неё.

Видя, что я остаюсь совершенно спокойной, она кивнула. И… с одной стороны это было противно — её любопытство. С другой — я понимала, что являюсь для неё неким инопланетянином, повадки и характер которого ей только предстоит изучить. Всё же их связь с Джонни казалась очень сильной, и Кристина хотела быть уверенной, что братец попал не в совсем уж в безнадёжные руки.

Ха!

— Ну, — начала я, — Пока я тут две недели переламывалась, мама звонила ежедневно. На четвёртые сутки я смогла говорить. Позавчера попросила перевести мне некую сумму на благие цели. Джонни, разумеется, был недоволен, но я ему объяснила, что вряд ли смогу найти здесь что-то так быстро. Наркоман, оказавшийся вдалеке от своих, беспомощен как младенец. Сомневаюсь, что Джонни поверил мне. Мама тоже не прыгала от восторга, когда перевела деньги. Впрочем, им приходится делать вид, что всё нормально, что они не сомневаются во мне.

— А зачем тебе такая куча денег? — снова удивилась Кристина. — Я ведь правильно поняла, что речь шла не об одной тысяче?

— Ты чертовски проницательна, старая обезьяна, — рассмеялась я, и… Кристина поняла шутку. Подхватила. Мы смеялись с ней, просто заливались чёртовым смехом, почти прижимаясь друг к другу под зонтом. И я вдруг подумала, что не смеялась вот так вот давным-давно. Что смеяться бессмысленно, до боли в животе — это как-то по-человечески что-ли.

Мы бродили по магазинам очень долго. Перекусывали на фудкортах, пили пиво (Кристина всё выспрашивала позволен ли мне алкоголь). В обед мы догнались ещё и виски. Я снова наркоманила. Но уже не эйчем, а бухлом и жратвой. Я действительно стремилась забить себя хоть чем-то, как старый моряк забивает трубку табаком.

Мы накупили охренелион пакетов всяких безделушек и украшений к празднику, которые в обычное время раздражали до зубовного скрежета. Мы даже ёлку запихали на крышу машины, и всё смеялись при этом, как сумасшедшие. Странно, при том что Кристина была пугающе похожа на Джонни внешне, я не задумывалась, о чём с ней можно поговорить. Мы то трещали ни о чём, то молчали, не испытывая дискомфорта. Она вообще была такой… лёгонькой, эмпатичной, приятной. И даже когда попросила её оставить меня одну в небольшом магазинчике, где я вознамерилась прикупить кое-что, она без вопросов вышла за дверь.

А я без раздумий и махом потратила всё бабло до последнего цента. У меня могла остаться двадцатка, но мозг тут же перевёл её в дозу, а я заорала на всё заведение.

— И упаковать надо. Обязательно. И пакетик. И пакетики. На двадцатку. Без сдачи.

Позже мы встречали Джонни в аэропорту, и я всё смотрела на самолёты, ползающие внизу, как огромные мухи по куску блестящего мяса. Бесконечный дождь всё накрапывал и накрапывал, а я прижималась носом к стеклу и разглядывала мутное облачко, образующееся на стекле от моего дыхания. Оно расплывалось широко, но почти сразу исчезало, снова напоминая о мгновеньях.

О мгновеньях, в которых я могла быть чиста.

Джонни появился очень скоро. Он стоял и ерошил мокрые волосы ладонью. Глупо улыбался в ответ на одну из тупейших моих улыбок.

— И всё же ты упырь, — я сдвинула брови на переносице. — Мы могли бы отметить Рождество и дома.

— Дома точно не могли бы, — пожал плечами он и… рассмеялся.

Кристина улетела на на следующее утро, несмотря на мои уговоры остаться. Джонни тоже просил, но не на день-два. Он очень хотел, чтобы вся его семья воссоединилась во флоридском доме на праздники.

— Муж не сможет. Ему уже двадцать шестого на работу. Для мамы Флорида на Рождество — вообще, страшный сон после заснеженного Ванкувера. Приезжайте лучше вы к нам. Будет и мама, и отец. Олив и Дэн с детьми тоже приедут.

— А может и впрямь стоит поехать? — Джонни не смотрел на меня, когда спрашивал, но я понимала, что это не просто риторический вопрос.

— Думаю, нам и здесь будет неплохо. Вдвоём, — ответила я, промолчав, что просто боюсь офигеть от такого количества «джоннифэллов».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Я думала, будет хуже. Да, моё состояние, разумеется не было коробкой, наполненной трюфельками, но всё же как-то я держалась. Держалась за скрипучие виниловые пластинки, которыми в доме Фэллов были заполнены десятки полок, но больше за горлышко бутылки с виски и за вилку.

На смену баяну пришла еда. И если раньше меня выворачивало практически от всего, то теперь я жрала по поводу и без. Естественно, я тут же перестала помещаться в собственные брюки. Не беда! Одолжила другие у Джонни и, совершенно не переживая по этому поводу, заполняла их.

Впервые за долгие годы у меня появились щёки. И жирный блеск у корней волос. А ещё чисто женские истерики со слезами, соплями и извинениями, ведь за неимением альтернатив я срывалась на Джонни.

Вообще не знаю почему и как держался он. Хотя… к помощи виски Джонни стал обращаться гораздо чаще. Я чувствовала себя виноватой, но снова ничего не могла с собой поделать, разве что с огромным трудом, будто каждое проговоренное слово было раскалённым углем, падающим с языка, сказала Джонни то, что он хотел услышать.

Нет. Снова я вру. Не было слов «люблю», «ценю», «доверяю», «хочу». Только: «мне с тобой хорошо», «я рада тебе», — вот те жалкие заменители, которые получал Джонни, а иногда и поток неконтролируемых бранных слов и ударов кулаков в грудь.

Он терпел. И не выглядел таким уж несчастным, ставя мне вместо эйча, прививки эдакого мещанского счастья. Пару дней мы пытались нарядить ёлку, но я была такой неловкой, что расколотила какую-то древнюю стеклянную игрушку, являвшуюся чуть ли не семейной реликвией. Джонни бережно собрал осколки, сказал что-то вскользь о своей бабушке и… вынес всё это в ведро. Пришлось сделать вид, что я расстроилась, не понимая, как вообще можно переживать из-за вещи, какой бы антикварной она ни была.

В Сочельник мы даже не стали выходить из дома. Телевизор, еда навынос, рождественские гимны с пластинок. Мы валялись на ковре возле камина и болтали, вспоминая прошлое. То, в котором было что вспомнить. Ну, если говорить совсем честно, гулять мы не пошли вовсе не из-за погоды. Она, кстати, была очень даже неплохой для зимней Флориды. Мы остались только потому, что с самого утра были безобразно пьяны. К вечеру просто как свиньи.

— Знаешь, а ведь частенько те, кто бросил, заменяют наркоту алкоголем. Помнишь, я показывала тебе интервью со Стеллой — героиней книги «Дети со станции Цоо?»

— Помню, — Джонни закрыл глаза и придвинулся ближе. Я положила голову к нему на плечо, ноги закинула на диван.

— Интересно, будешь ли ты любить меня так же сильно, если моё лицо станет таким же, как у неё?

— Планируешь валяться на вокзалах и вступать в пьяные драки с поножовщиной?

— Именно так. Ты раскрыл мою стратегию.

— Не пытайся подловить меня или спровоцировать. Я просто не понимаю пока, что делать дальше. Но пройдёт день или неделя — будет план. Мне просто нужно время.

— А ты не думаешь, что я, мать твою, могу сорваться? Что я только и делаю всеми днями и ночами, что думаю о наркоте? Джонни, очнись, ничего не произошло, я наркоманка, только теперь ещё и спиваюсь.

— Алкаши гораздо более предсказуемы, — Джонни со смехом перекатился на живот, а я грохнулась затылком об пол.

— Э-эй, больно вообще-то.

— Прости. Я просто вспомнил кое о чём. Рождество же.

С большим трудом он поднялся на ноги и ненадолго исчез за дверью. Пользуясь его отсутствием, я снова наполнила бокалы до краёв, понимая, что эта порция должна просто добить нас.

Он вернулся, когда я, старательно завинчивая бутылку, всё же запуталась в собственных пальцах и уронила её на пол. Чертыхнувшись, я подняла взгляд и столкнулась с его внимательными почти чёрными очами, буквально буравившими моё лицо.

— Вот, возьми, это важно, — он протянул мне небольшой свёрток, упакованный в простую бумагу, безо всяких алых бантов.

— Мне? — на всякий случай уточнила я, уже шелестя упаковкой.

Он кивнул.

Пальцы не слушались, но, кое-как справившись, я обнаружила в руках книгу.

— С ума сойти, — выдохнулось как-то само собой, когда я прочитала название и… имя автора. Джонни Фэлл.

— Важно, чтобы ты прочитала до того момента, как мы вернёмся домой, хорошо? Понимаешь, это действительно важно. В этой книге про тебя. Только если бы мы были знакомы много лет назад. Да, спойлер… и я тебя не уберёг!

Помню, что отложила книгу в сторону, пообещав севшим от торжественности момента голосом, обязательно прочесть.

— А знаешь, у меня тоже кое-что есть для тебя.

Джонни открывал коробочку, прикрыв глаза от предвкушения и восторга так, как это обычно умеют делать только дети. А увидев содержимое, он сначала захлопнул крышку, изумлённо воззрился на меня и снова её открыл.

— Леа, ты… ты, мать, совсем сдурела, да? Признайся честно!

Я дёрнула плечами и от этого чуть снова не повалилась на ковёр. Всё же тащило меня от виски круто.

Подарок он рассматривал долго, любуясь как блики тёплого света от огня из камина растворяются в жёлтом металле, как замирают на кончиках стрелок, будто пытаясь соскочить в тёмный омут циферблата в последний миг.

— Там есть гравировка, — на всякий случай отметила я.

Надо было видеть, с каким азартом он расстегнул браслет и погрузился в чтение, а потом уставился на меня влажным неподвижным взглядом.

— Это трогательно. И это…

— Не обольщайся, — рассмеялась я. — Надпись только для того, чтобы ты не подумал, что я их спёрла.

— Дурочка.

— Мудрец…»

Окинув взглядом пустоту — я возвращаюсь, чтоб ее заполнить.

Петр Квятковский

Из тетради в потёртом синем переплёте

«А вот в день икс возвращаться домой мне расхотелось перманентно. Где-то там глубоко внутри, конечно, присутствовала тоска по маме, но теперь на первый план вышел страх. И хотя я забивала любые подобные мысли планами, в осуществимость которых едва ли верила, но паника мной овладевала, и тут уж ничего не добавить.

С искусственной улыбкой в тридцать два зуба я рассказывала Джонни, что по возвращению засяду за учебники, наверстаю упущенное, что успешно сдам промежуточную аттестацию и тут же спорила сама с собой, утверждая, что стоит бросить учёбу и попробовать себя в тренерской деятельности.

Джонни тогда обнимал меня за плечи и утыкался носом в затылок. Он говорил, что в любом случае поддержит моё решение, каким бы оно ни было. Но я боялась, и всё это, признаться, было только болтовнёй. Когда в моём болоте мутная водица быта более или менее успокоилась, я стала страшиться любых перемен. Пунктик был совершенно новеньким и… в короткое время превратился в настоящую манию. Доходило до смешного: как-то утром Джонни приготовил кофе и положил мне лишнюю ложку сахара, а я едва не устроила истерику:

— Послушай, вместо двух, получилось три, увлёкся, — улыбнулся он. — Хочешь переделаю?

— Ну, конечно! Это надо переделать! Это никуда не годится! Ты же знаешь, что я кладу только две ложки сахара и не пью никак иначе! Это же чёртов сраный кофе!!! Как можно было перепутать?! — я орала на всю кухню так, будто за окном наступал конец света, а Джонни упорно этого не замечал.

И это касалось всего. Любая мелочь: вещь, лежащая не на месте, нарушенный распорядок — всё выводило меня из себя. Но Джонни понимал и подчёркнуто не замечал моих воплей. Он лишь удерживал меня в сильных руках своих, твёрдо, но без нажима и говорил:

— Всё будет хорошо. Ты привыкла к этому дому, вольёшься и в прошлое, когда вернёмся. К тому же, к матери ты пока точно не поедешь жить, не отпущу! А вдвоём нам будет легче.

— Когда я рядом, ты тонешь, — мне хотелось бы вложить чуть меньше тоски в свой голос, но как-то так само собой получалось, что день ото дня врать Джонни мне становилось всё труднее.

— Если ты про алкоголь, то это нормально. Пару раз в жизни у меня случались подобные срывы. Пил и по неделе, и по две, но проходило само собой.

— Я не о том, вовсе. Ты тоже ведь глуп как пуп! Я тяну тебя на дно, а ты и не замечаешь.

…

С другой стороны, я понимала, что вечно так продолжаться не может, и вернуться нам всё же придётся, но когда этот день наступил, казалось, что в целом огромном мире никого кроме нас не осталось. Вместо людей — пластиковые манекены с застывшими улыбками на виниловых губах.

Полупустой аэропорт, гнетущая тишина. Я всё глотала виски из фляжки, а Джонни занудствовал:

— Тебя в самолёт не пустят.

— Всё будет нормально.

И в самом деле всё прошло относительно гладко, если не считать небольшого эпизода по прилёту. Всю дорогу Джонни строила глаза какая-то девица. Мне не то чтобы мешало, но немного раздражала её напускная наивность. В конце концов, когда она попросила Джонни помочь с багажом, я вернула её с небес крепко обматерив.

Джонни это событие развлекло, и он хохотал как ненормальный весь путь от здания аэровокзала до стоянки такси.

— Ревну-у-у-уешь, значит? — смаковал он, растягивая гласные.

— Не обольщайся. Это просто нервы!

— Ревнуешь.

— Послушай, иди ты к чёртовой матери. Видеть тебя на могу! Возьми мне такси и проваливай!

Так, то смеясь, то переругиваясь, мы подошли к месту.

А на стоянке нас ждал сюрприз: несмотря на то, что прилетели мы в очень неудобное время — часы показывали около четырёх утра, — нас встречали мама и Лео. И странное дело… никакого раздражения к её парню! Я была счастлива видеть обоих настолько, что после всех лобызаний и объятий, я ещё пару минут крутилась у всех под ногами, точно собачонка, мешая укладывать сумки.

— Мама-мамочка!

— Отлично выглядишь, ребёнок. Мама светилась и выглядела счастливой как никогда. И несмотря на синяки под глазами, на незнакомую соль в волосах — она почти совсем поседела, — глаза её просто лучились!

— Мама!

Нужно ли говорить, что первый день в городе прошёл отлично?

Да, нас так и не отпустили домой. Хотя Джонни безапелляционно обозначил, что жить я теперь стану у него.

— Хорошо, но вы можете позавтракать у нас, отдохнуть какое-то время.

Мы ели штрудель с вишней и шоколадным соусом, пили ароматный кофе и разговаривали. Мама не стала спрашивать об отколе, думая, наверное, что я расскажу сама, как созрею, она больше трепалась о своей новой работе в картинной галерее. Лео тоже был молодцом, и после завтрака не возникло неловкости. Он включил какой-то тупой до забавности фильм, и мы проржали над ним до самого обеда. Джонни нализался из моей фляжки до благословенного косоглазия и всем, в общем-то было комфортно.

После обеда мы всё же засобирались домой, но пока паковали мои вещи, заезжали за продуктами, наступил вечер.

Первый вечер, первого дня дома, когда я почти не думала о наркотиках. Во всяком случае, ежеминутно!

И мы снова занимались сексом. Нежным и выматывающим настолько, что, когда я засыпала у Джонни на плече, мне впервые показалось, что я его всё же люблю. Ну, во всяком случае, испытываю чувство глубокой признательности».

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, Кристина.

Мы дома уже третий день, но только сегодня у меня появилось время написать тебе.

В прозе. Быстро. Тезисно.

Сейчас половина первого ночи, Леа закинулась снотворными, запила водкой и теперь вырубилась, а я которую ночь не могу сомкнуть глаз. Выключаюсь часа в три, а потом не могу проснуться по будильнику. Позже всё же встаю, иду в ванную, а потом заставляю себя выйти на работу. Отпуск-то кончился.

Да, мне страшно оставлять Леа в одиночестве, но и она, и её мать настаивают, что на учёбу выходить пока рано. Леа даже делает вид, что готовится к аттестации — разложила для меня натюрморт из учебников и тетрадей, но днём не трогает их. Когда я возвращаюсь, неизменно застаю её с книгой Терри Пратчетта и ведёрком мороженого или спящей на кухонном столе возле початой бутылки.

Вчера я пытался поставить ультиматум:

— Всё, пить ты больше не будешь, теперь пришёл черёд психолога. Я сумел договориться с очень хорошим специалистом, хотя к нему очередь на три месяца вперёд.

Леа меня не слушала. Она наводила красоту перед зеркалом — завелась у неё такая странная привычка — краситься, хотя она не гуляет, я закрываю дверь снаружи, когда ухожу.

— А знаешь, Джонни, кажется, мне пора начинать выходить. Я могла бы, например, ходить в магазин или, если хочешь, просто гулять в парке, — предложила она, обводя губы вишнёвого цвета помадой. Цвет этот чертовски ей к лицу, и мне неловко было продолжать.

— Прости. Нет. Не сейчас. Думаю, что тебе рано!

— У психолога тоже будешь меня пасти?

— Привозить буду. А забирать станет мама или Лео, — Крис, я старался, чтобы мой голос звучал как можно твёрже. Чтобы она не обратила всё в шутку так, как умеет делать только Леа Фэлл.

— Тюрьмовая-тюрьма, — проворчала она. — Четыре стенки и очко.

— Ты понимаешь, что это вынужденная мера. К тому же шконарь у тебя вполне комфортный, — попытался пошутить я.

— Это жопомера!

В общем, не знаю как, но она выпросилась погулять.

Я поверил.

Впервые с тех пор, как мы вернулись, она бродила по улице одна около двух часов, и когда вернулась, я просто чуть с ума не сошёл, пока не убедился, что она чиста.

— Ты идиот, — заорала она на меня, едва ли не кидаясь с кулаками. — Я же сказала, что хочу бросить. Но от этого тупого беспрестанного контроля у меня одно желание — обдолбаться!

Кристина, я не знаю, что делать!

В общем, сошлись на том, что добираться до душеведа, Леа будет самостоятельно. Но по окончании сессий, станет звонить кому-нибудь из нас и не оставаться в одиночестве.

Такая вот история.

Да, Крис, спасибо за слова поддержки и за помощь. Я рад, что тебе, несмотря ни на что, нравится Леа Фэлл. Я её тоже люблю ни за что-то, а вопреки.

С теплом, Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Не думала, что когда-либо стану так ценить свежий воздух, снег, скрипящий под ногами, капли на своих щеках. Странно, что раньше я никогда не задумывалась — как же это здорово — просто бродить по старой части города, напоминающей Прагу или какой-нибудь другой европейский город. Впервые оказавшись в одиночестве после марафона тотального контроля, я сначала просто ошалела от радости. Мыслей в голове не было никаких, ноги сами носили меня по улицам, заводили в трамваи или торговые центры.

Чертовски спотыкучие оказались эти ноги.

Я первые снова рассматривала людей, лица которых обрели черты, проступив сквозь плоские маски. Счастье это было или нет, пока не знаю, но я снова вдруг почувствовала себя нормальной. Даже инстинкты какие-никакие проснулись — ошалевшее от свободы тело, тем не менее, избегало тех мест, что ассоциировались с наркотиками или могли стать точкой пересечения со старыми знакомыми.

В первый день я гуляла часа два, а после этого ещё столько же сносила допрос Джонни и его тщательное разглядывание моего тела в поисках новых воронок.

— А, что, если я просто нюхачила? — глупо пошутила я.

— Дура! — рявкнул он.

Впрочем, Джонни можно было понять. Он вложил в меня весь талант и отчаяние Пигмалиона. Вот только вылепил ли он кого-то из глиняного чурбака?

Время покажет.

А пока я должна топать к психологу. Джонни отправил меня на сессию к какому-то модному специалисту, на приём к которому можно попасть только по большой удаче.

Что ж, я, похожа на него. На лакилузера».