Сад голубых пионов (гет)

Рождественские каникулы заканчиваются, кажется, слишком уж быстро, и поместье снова пустеет. Гулкое эхо разносится по коридорам, перешептываются старые портреты, и первые лучики весеннего солнца пробиваются сквозь неплотно задвинутые тяжелые шторы. Во дворе разносится запах талого снега и сырости, и зима, пришедшая в этом году слишком поздно, наконец-то заканчивается.

Малена теперь проводит почти все время на улице, вымазавшись в грязи с головы до ног, снова строит волшебные замки и устраивает экскурсии, за которые требует по паре всамделишных кнатов. Пиона в придачу дает ей несколько фунтов и обещает сходить еще раз, когда для посетителей откроются новые коридоры. Колдовать у нее получается совершенно отменно, и Пиона восхищенно и капельку завистливо жмурится, выискивая в старинных книгах еще более заковыристые заклинания.

Это их маленькое развлечение на двоих — колдовать, просто-напросто пожелав что-нибудь, без волшебной палочки и других специальных приспособлений, и Пиона чувствует себя ведьмой из маггловских сказок, в которых можно было только взмахнуть рукой. Малене ее маленькое колдовство тоже до одури нравится, так что Пиона то и дело берет ее ладони в свои и смешивает заклинания так, чтобы получилось что-нибудь восхитительное.

В какой-то момент они даже придумывают чары, позволяющие шагать в нескольких десятках сантиметров над полом, и Малена громко кричит, что обязательно запатентует их, когда станет чуточку старше.

— За-па-тен-ту-ешь, — поправляет по слогам Пиона, потому что из уст Малены слово звучит, как заплюплюю.

Малена глядит на нее сверкающими глазами, пытается повторить, плюется и громко хохочет, запрокинув голову к небу. Там, кажется, собирается первый дождь, и Пиона настороженно прислушивается к тревожному шелесту листьев.

За ужином Люциус, отчего-то постоянно занятой в последнее время, целует Пиону за ухом, оглаживает ладонями плечи и на мгновение утыкается носом в макушку, протяжно вздыхая. Пиона любопытно клонит голову набок, а Малена, не обращая на них и капли внимания, вгрызается зубами в огромный кусок картофельной запеканки.

В спальню, надышавшись свежим весенним воздухом, Пиона входит неслышно, вздрагивает и едва не оступается. Люциус, закатав рукав выше локтя, рассматривает предплечье настолько придирчиво, будто темно-синие вены под его кожей выстраиваются в замысловатый рисунок. Лицо его хмурое, тяжелая складка залегает между бровей, и Пиона, преодолев разделяющее их расстояние, замирает напротив. Одновременно ей хочется расплакаться и сбежать, ужаснувшись, и прижать Люциуса к себе, заверив, что все хорошо, потому что ей тоже отчетливо чудится, будто на внутренней стороне предплечья его вырисовывается жуткий узор.

Впрочем, стоит Пионе моргнуть, и наваждение исчезает, а нечто внутри надсадно ударяет в виски. Пиона протяжно вздыхает, опускается перед Люциусом на колени, натягивает рукав до запястья и застегивает пуговицу на манжете дрожащими пальцами. Пиона убеждает себя, что ей просто-напросто показалось, укладывает голову Люциусу на бедро и прикрывает глаза, пытаясь выбросить из головы образ проклятой метки.

Пиона отчетливо помнит, что у Беллатрикс Блэк была точно такая же, высеченная клеймом на белой коже предплечья, и Пиона будто наяву слышит ее хриплый шепот и бой бесконечных стеклянных склянок.

Холодная ладонь Люциуса ложится ей на макушку, пальцы вплетаются в волосы, и Пиона чувствует, как проходит сквозь его тело мелкая дрожь. Люциус, кажется, в ужасе, и оттого тело его напряжено до предела, а движения выходят рваными и неловкими. Пиона, пожалуй, снова хочет успокоить его, однако спазм сдавливает горло, и она только трется виском о ткань брюк. Это все не взаправду, думает Пиона, ей стоит поскорее проснуться, и тогда весна снова будет бить в окна и рассыпать под ногами подснежники.

На следующий день, будто совсем ничего не случилось, Люциус зовет ее на свидание, и Пиона цепляет на нос очки с лиловыми стеклами и задирает голову к прозрачному небу.

Малену они оставляют Петунии, садятся на поезд до пригорода и весь путь переглядываются, будто парочка незнакомцев, встретившихся только что. Пиона помнит этот парк развлечений, вспоминает о Гарри и хватает Люциуса за руку. Здесь, пожалуй, есть только они вдвоем, будто школьники, сбежавшие прямо с уроков, и оттого сердце колотится заполошно, и густой румянец наползает на щеки.

— Как думаешь, — Люциус склоняется к самому ее уху, когда мимо проходит толпа шумных подростков, — как далеко мы бы зашли, повернись время вспять?

Пиона глядит на него, прищурившись, сквозь лиловые стекла солнцезащитных очков, клонит голову набок и заговорщицки улыбается. Она думает, что у Люциуса тоже в голове проносятся варианты событий, отмахивается от воспоминаний об Абраксасе и давит желание потереть шрам на виске. Кожа ее пульсирует от яркого солнца, все еще слишком холодного, и оттого шея под повязанным шарфом покрывается испариной.

— Ничего бы не изменилось, — Пиона пожимает плечами, давит желание зло буркнуть, что давно бы уже умерла, и переплетает с Люциусом пальцы.

Ощущение плотных перчаток под пальцами неприятное, и Пиона забирается под них украдкой, царапает ноготками кожу запястья и улыбается, отвернувшись. Люциус тянет ее на американские горки, где Пиона визжит и смеется, потому что желудок ее поднимается к горлу и падает, а она в отместку кормит его мороженым с ложечки.

В целом они похожи на самую обычную парочку, только под вечер, когда Люциус начинает едва заметно прихрамывать, а Пиона стягивает осточертевший шарф, какой-то парень оборачивается и свистит. В поезде Пиона дремлет у Люциуса на плече, жмурясь от играющего в бликах стекла закатного солнца, а он дышит в ее макушку и что-то едва слышно бормочет. Домой вместе с сонной Маленой они возвращаются за полночь и ложатся спать прямо так, ввалившись в первую попавшуюся на пути спальню.