Сад голубых пионов (гет)

— Нет! Это я сделала! — Лили кричит и размахивает руками, тянет сестру за рукав и едва ли не плачет. — Скажи им, Туни, что это я, а не она, тебя защитила!

Шум стоит страшный: раскачиваются на стенах фотографии, хлопают окна и звенит, так и норовя рухнуть кому-нибудь на голову, хрустальная люстра. Лили дергает сестру за рукав, тянет так, что тот почти отрывается, и Петуния в конце концов сдается, соглашается со всеми ее словами. На лице ее расцветает хороший синяк, от разбитого цветочного горшка пахнет влажной землей, и кружит на солнце взбаламученная волшебным ветром пыль. Пиона давит желание закатить глаза и вовсе не говорит, что первой колдовала, вообще-то, она.

Если Лили хочет взять вину на себя — пусть будет так. Пиона приглаживает растрепавшиеся волосы, отряхивает с ладоней землю и велит цветку полезать обратно в горшок. Петуния улыбается благодарно — где-то далеко уже сверкают пятки ее обидчиц — и качает головой, потому что горшок все еще разбитый. Это ее любимый цветок, и оттого Пиона лукаво улыбается, кивая на младшую сестричку, все еще слишком заведенную, чтобы осознать собственный промах.

— Тогда, Лили, сделай-ка горшок снова целым, — Пиона переглядывается с Петунией, но сестра лишь скупо поджимает губы, — тогда я тебе поверю.

Колдовство Туни не любит вовсе не потому, что сама не способна его покорить. Это не зависть, не жадность и даже не страх, но Петуния все равно кривится, наблюдая за складывающимся по кусочкам горшком.

— Ты напугала моих подруг, — глухо бросает Туни, отставляя целый горшок на подоконник.

Она отдергивает ладонь, когда неосторожно касается широкого темно-зеленого листа, и отворачивается, поджимая губы. Туни часто поджимает губы и брезгливо морщится, хотя ей только недавно исполнилось восемь, и этим ужасно напоминает их старую бабушку Сьюзан. Бабулю Пиона просто не может терпеть, а Лили, кажется, готова любить всех, кто попадется ей на глаза.

— Какие же они подруги, если обижают тебя! — запальчиво кричит Лили, и Петуния хмыкает и отворачивается. — Если они еще что-нибудь скажут о тебе, я наколдую много-много молотков, чтобы настучать им по голове!

Пиона глаза все-таки закатывает, треплет младшую по огненным волосам и ловит запальчивый, почти презрительный взгляд Петунии. Из них троих яркой внешностью отличается только зеленоглазая рыжеволосая Лили, они с Петунией же обе невыразительные блондинки, и Пиона прекрасно знает, насколько часто ее средняя сестра молчаливо завидует младшей. Она сама ненавидит собственные дурацкие светлые волосы и то ли серые, то ли голубые глаза, почти прозрачные и оттого какие-то неживые, с тех самых пор, как младшая сестра появилась на свет.

Петуния по возрасту ближе к шестилетней Лили, чем к одиннадцатилетней Пионе, хотя по характерам они, кажется, разительные противоположности. Петуния тянется к младшей сестре, но та слишком вспыльчива и самую чуточку самолюбива, болтается в собственном воображении и не видит дальше своего носа. Пиона наблюдает со стороны, ласково поглаживает широкие зеленые листья и благодарит цветочек за помощь. Пиона тоже колдунья, Пиона слышит, как ненастоящие подружки обсуждают внешность ее первой младшей сестры, но все равно скидывает все на вторую. Иногда Пиона считает, что три — слишком много. Она смотрит на рыжую Лили и думает, что ее, наверное, подбросили к ним по чистой случайности, потому что та просто не может быть ее настоящей младшей-младшей сестрой.

Лили тянет ее за рукав, когда Туни уходит и хлопает дверью собственной комнаты, заглядывает в глаза доверительно и прижимает пальчик к губам. Лили обещает, что никому не расскажет, потому что в их семье может быть только одна странная девочка, и Пиона снова думает, что она просто хочет быть самой-самой. Самой младшей, самой рыжей и самой волшебной, наверняка какой-нибудь еще самой, Пиона просто не может больше придумать.

Волосы у Лили мягкие и пушистые, Пиона треплет их, обещая сохранить все в секрете. Вдвоем они убирают гостиную, и Пиона поджимает губы, осознавая, что Лили может больше, чем она сама способна вообразить.

Секрет раскрывается, когда на пороге их оказывается высокая женщина в смешном балахоне и остроконечной шляпе, похожая на самую настоящую ведьму. Лили так и выпаливает, выскакивая из гостиной как раз тогда, когда Пиона распахивает дверь, и Туни рассерженно шипит и тянет ее за рукав. Все втроем они растерянно замирают, глядят друг на друга, и Пиона отчего-то чувствует себя лишней, пока так и стоит с дверной ручкой в ладони.

— Так в вашей семье две волшебницы, — женщина переводит взгляд на Пиону и вкладывает ей в свободную руку запечатанное письмо, — отнеси это родителям, а потом потри правый нижний уголок, и я снова приду.

Женщина оборачивается кошкой прямо на пороге и бегом припускает прочь, лукаво подмигивая ей на прощание. Пиона чувствует, как сам собой раскрывается рот, прижимает письмо к груди обеими руками и с тихим стуком захлопывает дверь. Отчего-то чудится, что наваждение вот-вот рассеется, и Петуния, поджав губы, скажет, что не было там никакой волшебницы или кошки.

— Куда она подевалась?! — вместо этого восклицает Лили, выбегает вперед и прижимается щекой к прорези для почты. — Что она тебе дала?!

Резко оборачиваясь, Лили тянет конверт за угол, пытаясь вытащить из рук. Пиона не отпускает, не желает расставаться со своей капелькой волшебства, а у Лили на глазах уже выступают от натуги слезы. Обрывает их противостояние Туни, она шлепает сестру по рукам и велит помыть лицо с мылом, раз чудятся всякие небылицы.

— Мне показалось, или она превратилась в кошку? — шепчет мгновение спустя Петуния, тесно прижимаясь к боку Пионы.

Пиона запоздало пожимает плечами, скашивает на нее глаза и видит, что Туни читает надписи на конверте:

— Тут написано «Школа Чародейства и Волшебства»? Чем одно отличается от другого, что надо обязательно писать дважды?

— Наверняка какие-нибудь старинные тонкости, которые давно никто не различает, — хихикает Пиона, — в моей школе тоже куча премудрых слов, а в итоге все сводится к одному — попросту вовремя делай домашнее задание, и будешь жить до самого выпуска, понятия не имея, сколько правил ты нарушаешь одним собственным существованием.

Пиона качает головой в такт собственных слов, но пальцы не загибает, боится выронить из рук письмо. Вместо адреса получателя просто написано ее имя — Пиона Джеральдин Эванс, и больше на конверте ничего нет. Петуния прижимается к ней щекой, читает строчки снова и снова, едва шевеля губами, и Пиона вдруг думает, что Лили наверняка устроит истерику.

— Так и знала, что ты колдунья, — доверительно шепчет Петуния, прижимаясь к ее плечу.

— Ты не злишься? — Пиона скашивает на нее взгляд и замечает мелькающие в глубине глаз смущение и чуточку зависти.

У Петунии глаза туманно-зеленые, совсем колдовские, внутри них взращенная старательно взрослость и искорки импульсивности. Пиона заглядывает в них глубже, точно старается отыскать ответ, но натыкается лишь на свое отражение.

Петуния мотает головой, поджимает губы, а потом просто кивает, выхватывая из ее рук письмо. Они дожидаются родителей, прижавшись друг к другу на диване, снова и снова перечитывают два листа, и обе мечтательно закатывают глаза. Пиона говорит, что Туни обязательно получит такое же, но та лишь смущенно кивает и быстро-быстро мотает головой. Обе они знают, что в средней сестре нет колдовства ни капельки, и оттого им обеим обидно до застывающих в уголках глаз капелек слез.

Лили спускается только к ужину, без умолку трещит о чем-то своем и забавно распахивает рот широко-широко, когда Пиона отдает маме письмо. Истерику она все же устраивает, так что ведьму-кошку приходится звать прямо сейчас, и та ласково обещает, что всему свое время. Каждый волшебник в мире получает письмо, когда приходит время поступать в волшебную школу, а значит это, что время Лили тоже скоро придет.

Пионе не нравятся черные балахоны-мантии, одну из которых ей дали примерить, взгляд ее цепляется за скрытую плотными шторами струящуюся серебристую ткань чьей-то одежды. Она одергивает рукава, и они сами собой вдруг делаются длиннее, сплетаются манжетами на запястье и плотно обхватывают руку. Стоячий воротник опускается ей на плечи, прорезываются красивые серебряные пуговицы, но Пиона все равно думает, глядя в зеркало, что выглядит закутанной в парусину нищенкой. Ткань мантии плотная и жесткая, а еще ей цепляют на голову остроносый колпак как в сказках про ведьм, и Пиона тут же стаскивает его прочь.

Родители с Лили ждут снаружи, а ведьма-кошка одобрительно жмурится, и потому Пиона, будто получив от нее молчаливое одобрение, поспешно стягивает с себя неудобную одежду. Она несколько раз путается в подоле и рукавах и в конце концов бросает мантию комком, отдергивает в сторону штору и нос к носу сталкивается с мальчиком. Он одет в симпатичный серебристый костюм, светлые волосы его блестят от болтающихся под потолком огоньков, и Пиона вдруг думает, что вот он точно переполнен волшебными штучками с самого рождения.

Они встречаются взглядами и кивают друг другу, а потом ведьма-кошка выводит ее за руку и объявляет, что дальше они пойдут в книжный магазин. Лили канючит и хнычет, что терпеть не может заумные книжки, и Пиона закатывает глаза, объявляя, что может пойти и одна. Изначально Лили идет с ними, потому что она тоже волшебница, а еще потому, что всем было не с руки спорить, так что весь день Пиона слушает ее пылкие восторги. Между собой они перебрасываются едва ли парочкой ничего не значащих фраз, и дома сразу расходятся по комнатам: Лили идет выливать восторги на Туни, а Пиона долго и муторно запихивает в чемодан котелки, книги и мантии, комкает остроконечную шляпу и прячет ее в самый низ.

Петуния приходит к ней поздним вечером, косится на чемодан и протяжно вздыхает, поджимая губы. В руках у нее красивая темно-зеленая с желтым тетрадь, самая любимая, которую нельзя даже пальцем касаться, перевязана ленточкой с кривоватым бантиком посередине. Волосы у Петунии взъерошены, а на щеках блуждает румянец, и она долго думает, прежде чем усесться прямо на чемодан и протянуть Пионе подарок.

— Лили сказала, папа не разрешил вам купить сову, — Туни тянет руки вперед, но пальцы не разжимает, — на вот, будешь записывать все свои приключения, а то она потом тебе весь мозг чайной ложечкой выест, если хоть что-то забудешь.

Петуния поджимает губы и все-таки разжимает пальцы, когда Пиона касается ее руки. Тетрадь ее теплая на ощупь, гладкая и ужасно жесткая, но картинка на обложке такая красивая, что Пиона не может отвести взгляд. В глазах у нее немножечко щиплет, и Туни тоже шмыгает носом, и они так и сидят друг против друга и обе глядят на тетрадь.

— На самом деле это такая глупость, они говорят, что совы доставляют письма, — Пиона хихикает, прижимает подарок к груди и гладит бархатистую ленточку, — но совы — это ведь не почтовые голуби. Я так и сказала, что лучше заведу себе голубя, а они все, кроме родителей, — даже Лили, представляешь? — надо мной посмеялись. Мы даже немного поспорили, что лучше, совы или голуби, а потом та ведьма-кошка велела идти в следующий магазин, если я ничего не хочу покупать.

— Профессор МакГонагалл, — поправляет Петуния, поджимая губы, и Пиона кивает, признавая ошибку.

— Она сказала, что декан факультета Гриффиндор, — продолжает Пиона, потому что ей тоже нужно выплеснуть накопившиеся за день эмоции, — в этой их школе четыре факультета, и распределяют туда вроде как по качествам характера. Какая-то шляпа, вроде как говорящая…

— Твоей школе, — снова поправляет Туни, и Пиона, не сразу понимая, что та имеет в виду, поднимает на сестру глаза, — это теперь твоя, а не их школа.

В голосе Петунии сквозит плохо скрытая грусть. Пиона откладывает тетрадь в сторону, чувствует укол в горле и растягивает губы в глупой улыбке. Сестрам одиннадцать и восемь, и такое ощущение, что расстаются они на всю жизнь.

— Да ну, может меня еще не возьмут! — отмахивается Пиона, старательно поднимая уголки губ. — скажут, что недостаточно волшебная, и что вообще перепутали меня с Лили! Вот увидишь, Туни, я вернусь домой в этот же день, пойду в свою старую дурацкую школу, и все будут говорить, что я просто сбрендила, раз выдумала подобную глупость!

Туни всхлипывает и бросается ей на грудь, обхватывает руками за шею и трется мокрой щекой о щеку. Пиона все еще считает, что она ближе к их младшей сестре, чувствует себя несколько отделенной и снова обещает, что все равно скоро вернется домой. Петуния плачет у нее на руках, Петунии восемь, а Пионе целых одиннадцать, и она всегда была старшей. Пиона гладит сестру по спине, утирает слезы с собственного лица и думает, что никогда не хотела быть ведьмой. Лучше бы эта дурацкая магия досталась мечтательной Туни, и тогда их с озорной проказливой Лили не разделила стена. Пиона так и осталась бы третьей, самой старшей и самой обычной, и не было бы в их обыкновенном доме ни вдохновленных истерик, ни слез.

На вокзал они приезжают в самый притык, потому что Лили все утро собирается, крутится перед зеркалом в своем новом платье волшебницы и болтает без умолку, будто это она, а не Пиона, уезжает в новую волшебную школу. На вокзале грязно, шумно и неприятно пахнет, Туни зажимает нос платком и постоянно кашляет, а Лили бегает, вот-вот норовя потеряться. Пиона шутит, склонившись к самому уху Петунии, что она сейчас потеряется, и все разом отменится, а сестра со смешком добавляет, что от нее все равно успеют избавиться. Ведьма-кошка их больше не провожает, и они путаются в толпе народа, выискивая взглядом девятую или десятую платформу.

— Не могу поверить, что мне нужно пройти сквозь колонну! — шепчет Пиона, хватая устремившуюся куда-то Лили за руку. — Я не хочу, вдруг ничего не получится, и я разобью себе голову!

— Ты же уже была на этой волшебной улице! — так же надрывно отвечает Петуния.

— Там и мама с папой были! — возражает Пиона, оттаскивая Лили от высокой женщины с вороном на плече. — Ужас! Представляешь, что будет, если я не смогу пройти! Оставлю отпечаток своего лба на колонне, а все вокруг наверняка будут смотреть на меня и смеяться!

Где-то вдалеке пронзительно гудит, выплевывая в воздух столб белесого дыма, один из отправляющихся поездов. На другой платформе такой же, только без дыма, прибывает, ужасно скрипя колесами, и все втроем они морщатся. Лили зажимает уши ладонями и зачем-то кричит, отчего стремительно начинает болеть голова. Пиона проверяет в кармане волшебную палочку, будто та напоминает, что она и правда волшебница, оглядывается на родителей и идет дальше. Платформа номер девять маячит впереди, и Лили радостно взвизгивает, припуская туда, так что Пиона едва успевает ухватить ее за ворот куртки.

Они останавливаются неподалеку, долго смотрят, но люди постоянно снуют туда-сюда и толпятся, так что совершенно ничего не видно. Пионе немножечко страшно, она все еще держит Лили за воротник, а другой рукой держит ладонь Петунии, и мама все говорит и говорит что-то, пичкает этими своими дурацкими наставлениями. Папа смотрит на нее понимающе, но тоже говорит что-то глупое, а еще просит не попадать в неприятности. Пиона пытается вспомнить, когда это вообще у нее были неприятности, но все равно серьезно кивает.

Чемодан ее получается таким тяжелым, что тащить сама его она может только двумя руками, отклонившись назад и задрав голову от натуги. Пиона прощается с семьей, обнимается со всеми по очереди и обещает начавшей хныкать Лили обязательно-обязательно отправить сову. В толпе лица родственников теряются быстро, а Пиона идет медленно, то и дело оглядывается и думает, что это все еще дурная затея. Да, в магазине ее волшебная палочка красиво сверкала, но ведь она — просто кусок деревяшки, а Пионе одиннадцать, и она точно не может являться колдуньей. Лили вот может, она рыжая и зеленоглазая, как самая настоящая ведьма, заставляет предметы летать по комнате и обожает их домашнюю черную кошку.

Пиона не замечает, как проходит сквозь разделительную колонну, только оглядывается в последний раз и натыкается взглядом на камень. Здесь разом становится тише и не так отвратительно пахнет, но все равно шумно и теперь уже по-настоящему страшно. Пиона ощупывает карман куртки, куда папа засунул ее билет, подхватывает упавший из разжавшихся от удивления пальцев чемодан и направляется к ближайшему вагону.

Поезд на платформе черно-красный и ужасно красивый, как на старых картинках, вот только подножки у него ужасно высокие. Пиона замирает рядом, со стуком ставит чемодан и закусывает губу, думая, что сама ни за что не заберется наверх. Людей на платформе много, но все чем-то заняты, разговаривают друг с другом и прощаются. Небольшая компания ребят проходит мимо нее и смеется, и Пиона закатывает глаза и обиженно кусает губы, а потом чемодан вдруг вылетает из ее рук, сам собой летит и опускается уже внутри. Кто-то хлопает ее по спине и подталкивает внутрь, а поезд громко гудит и выплевывает клубы белого дыма.

Внутри почти все купе уже заняты, Пиона с трудом находит одно свободное, заталкивает чемодан под сиденье и усаживается к окну. На платформе другим ученикам машут родители, а ее остаются снаружи, там, где воняет и ужасно много людей, и Лили наверняка тянет всех домой и канючит, что скучно. Петуния, воображает Пиона, снова поджимает губы и отворачивается, дожидается времени отправления, написанного в билете, и только потом оповещает всех, что пора уходить.

Поезд трогается, и платформа скоро остается позади. Пиона зачем-то машет исчезающим в стороне людям, прислоняется щекой к стеклу и подтягивает колени к груди.

— Как думаешь, на какой факультет попадешь? — лениво спрашивает Пиона где-то в середине пути.

Мальчик, с которым она уже виделась в магазине одежды, подсаживается к ней неожиданно, открывает и закрывать дверь резко, падает напротив и демонстративно закрывает глаза. У него нет с собой вещей, чемодан остается где-то в другом месте, а еще он подозрительно косится на дверь, будто боится, что кто-то тоже зайдет. Пиона откладывает книгу, долго и беззастенчиво разглядывает его и делает вывод, что мальчик ей нравится. Он чем-то похож на Петунию, поджимает губы, а еще такой же светловолосый, будто выбеленный на солнце. Он не говорит своего имени, и Пиона не спрашивает, но сидеть вдвоем и молчать слишком скучно, тем более что за окном проносятся совершенно одинаковые пейзажи.

— Слизерин, — он отвечает быстро, даже не открывая глаз.

Точно знает, что по-другому не будет, думает Пиона и немножко завидует.

— Одна моя сестра выбрала Гриффиндор, а другой тоже подошел бы Слизерин, — Пиона качает головой и улыбается, когда он приоткрывает глаза, — мы вместе читали Историю Хогвартса. На самом деле Петуния не волшебница, а Лили еще слишком маленькая даже для обычной школы.

Оправдание звучит нелепо, и она замолкает, зачем-то кладет книгу себе на колени и цепляется пальцами за обложку. В глазах мальчика мелькает презрение, колючее и холодное, и Пиона ежится под его взглядом. Они выглядят примерно на один возраст, но теперь разговор кажется глупым, и Пиона отворачивается, принимаясь разглядывать пролетающие мимо поля.

— С чего ты взяла, что я первокурсник?

— Мне показалось.

В этот раз Пиона тоже отвечает стремительно, не поворачивая головы. Книга на ее коленях тяжелая, читать совершенно не хочется, но она продолжает сидеть. Пиона решает, что ей нравится этот мальчик, потому что он напоминает Петунию, и оттого не собирается ему потакать.

— Твои родители магглы, — он не спрашивает, констатирует факт, и Пиона вскидывается, встречается с насмешливым взглядом.

Слово ей непонятно, но звучит странно и неприятно, и она давит желание закатить глаза.

— Что? — он, кажется, не понимает вопроса, и она повторяет. — Что это значит?

Насмешка делается глубокой, и Пионе вдруг становится странно, что ее ровесник может так смотреть. Он сжимает губы в тонкую линию, скатившееся с верхушки небосвода солнце мелькает в окне, совсем высвечивая образ, и Пиона щурится, закрывая глаза рукой.

— Магглы, — повторяет мальчик, будто от повторения Пиона непременно должна разобраться, — простаки. Не волшебники.

Последнее он добавляет, как будто сдаваясь, дергает за шнурок и опускает штору. Становится темно, только чуточку все еще просвечивает солнце, и видно не дальше собственного носа. Пиона фыркает, и вскоре, когда совсем темнеет, мальчик велит ей переодеться в мантию и уходит, плотно закрыв за собой дверь.

Поезд прибывает на конечную станцию, а там великан машет огромной рукой и фонарем, зовет первокурсников за собой. Вокруг совсем темно, только россыпь звезд на небе кажется чем-то чудесным и восхитительным, и Пиона замирает, задрав голову и раскрыв рот, пока кто-то не толкает ее в плечо.

В лодке они снова оказываются вместе в компании с еще парочкой ребят, но Пиону это совсем не волнует. Висящий впереди фонарь раскачивается от качки, звезды отражаются в воде, и ужасно холодно, так что Пиона прячет ладони в карманы и втягивает голову в плечи. От озера тянет влагой и промозглым морозом, а потом из-за очередной кочки под судорожные вздохи выплывает огромный замок. Башни его упираются в звездные небеса, а желтые окна так и манят теплом, и Пиона невольно тянется вперед, вытягивает шею и вовсе не обращает внимание на насмешливое фырканье. Она думает только, что непременно хочет показать все это Петунии, потому что Лили и так увидит через пять лет, и от этого глупого желания загораются в воде звездочки-огоньки.

Малфой, Люциус распределяется на Слизерин, как и хотел. Пиона наблюдает за ним со своего места, ловит на себе высокомерный взгляд и улыбается так искренне, что у самой сводит скулы. Она все еще думает, что он напоминает Петунию, и обещает себе обязательно подружиться, хоть проводящий экскурсию староста и предупреждает о страшных-престрашных слизеринцах. Остальные первокурсники понятливо кивают, не спорят, хоть многие и относятся к предупреждению скептически, и Пиона тоже помалкивает. В первый же вечер она выспрашивает про почтовых сов и отправляет одну с письмом специально для Туни.

В гостиной ее факультета светло и тепло, пахнет лесом и цветами. Первокурсники набиваются гурьбой у камина, делятся впечатлениями, и Пиона невольно присоединяется тоже. Ей не сильно нравятся шумные компании, и она успокаивает себя тем, что это только на один раз. Никто не может заставить ее дружить с кем бы то ни было, хотя эти дети, пожалуй, тоже ей нравятся. Пиона рассказывает о себе, когда доходит очередь, скупо и односложно, уходит в комнату и долго-долго рисует, пока соседки не начинают разбредаться по кроватям.

За завтраком ей приходит торопливый ответ от Петунии, и Пиона засовывает письмо в карман по соседству с волшебной палочкой, почти забытой от полчища впечатлений. Первым уроком у нее в расписании Травология, и Пиона радостно думает, что этот-то предмет ей уж точно понравится.

Потом идет Трансфигурация, Зельеварение и что-то еще, так много, что мозги плавятся от натуги. Пиона чувствует себя дурой, потому что в этой школе нет математики или чистописания, только всякие волшебные штучки, и все ее прошлые знания кажутся нелепой пустышкой. На ее факультете еще несколько детей, рожденных в неволшебных семьях, и они споро сбиваются в кучку, организуют свой собственный клуб и почти отделяются ото всех остальных.

Пиона машет Люциусу через весь зал, и второкурсница Чейси толкает ее локтем в бок, оттягивает за рукав и прячется за головами старшекурсников. Люциус вяло машет в ответ, и кто-то из сидящих рядом ребят принимается хохотать так громко, что становится даже обидно. Пиона обиженно жмурится, но взгляд не отводит, и тогда кто-то еще толкает ее в затылок, почти роняя в тарелку с остывшей кашей.

— Не общайся с ним, дура! — запальчиво шепчет Чейси, делая страшные глаза. — Он же из этих!..

Она не договаривает, шумно втягивает носом воздух и бьет по столу ладонью. Пиона вопросительно хмурит брови, но пояснять почему-то никто не спешит.

— Этих? — переспрашивает Пиона, когда ажиотаж чуть-чуть унимается.

— Аристократов, — выдыхает Чейси, обхватывая Пиону за руку так, будто это должно что-то значить. — Я слышала, его отец предложил перестать принимать в школу магглорожденных студентов, но директор отказался, даже не думая, и теперь они точат друг на друга обиду.

Чейси — ужасная сплетница, и Пиона почти не сомневается, что та говорит правду. Снова становится немного обидно, самую малость, но ребята быстро ее отвлекают.

— Еще они считают, что Хаффлпафф — самое ужасное в мире, что может случиться с волшебником, — заговорщицки добавляет Малкольм, и смешинки волной проходят по всей их компании.

— Это просто значит, что нам больше ничего не страшно, — хихикает Пиона, а воодушевившаяся Чейси тянет ее ближе к себе.

Второкурсница Чейси, тоже магглорожденная, как это говорят остальные, берет над ними шефство с самого первого дня. Пиона думает, что та просто не смогла подружиться ни с кем из ровесников, но вслух не возражает, принимает посильную помощь и наставления. Пиона учится усердно, но в ее голове каша от перемены программы, непонимания дурацких правил и разделения, граничащего с дискриминацией. Пиона видит, что Хаффлпафф почему-то не любят, а еще что слизеринцы задирают нос и враждуют с гриффиндорцами, и думает, что Лили определенно бы во все это влилась.

Сама Пиона с первого дня хочет домой, чувствует себя неуютно и успокаивается только в теплицах, потому что растения — они растения и есть, волшебные или не очень. Из них троих в земле больше всего любит копаться Петуния, и Пиона ужасно скучает, выпрашивает у профессора саженец и выращивает для сестры подарок.

Домой на Рождество Пиона приезжает запоздало, и, хоть поезд ходит всего один, страшно опаздывает. Она почему-то снова едет в одном купе с Люциусом, и они снова по-дурацки молчат, разглядывая друг друга. Пионе страшно не нравятся его прилизанные волосы, она даже тянется их взъерошить, но вовремя отдергивает руку. Они перебрасываются глупыми фразочками вроде цвета галстука, и Пиона замечает, что галстук — наверняка маггловское изобретение. Люциус поджимает недовольно губы, но соглашается, потому что ни один волшебник, по его мнению, не может придумать подобную ерунду.

Папа встречает Пиону один, перехватывает чемодан и берет ее за руку. Он не спрашивает, как прошел первый семестр, и Пиона тоже молчит, разглядывая полные машин дороги и прижимающиеся друг к другу боками домики.

Дома, топая пятками по полу, Лили спускается по лестнице и бросается Пионе в объятия. Петуния выглядывает из гостиной и поджимает губы, кивает на засохший цветок на окне, и Пиона отчего-то страшно расстраивается. Она прячет подарок у себя в комнате, гладит ярко-зеленые листья и осторожно касается набухших уже желтых бутонов.

— Петуния ужасно расстроилась, когда ее любимый цветок засох, даже не позволила мне его выбросить, — говорит мама после праздничного ужина, когда Пиона помогает ей мыть посуду, — она вела календарь по поливу и даже несколько раз пересаживала его, потому что горшок постоянно трескался.

Мама лукаво улыбается, поглядывая на нее, и Пиона едва не хлопает себя по лбу. Решение приходит само по себе, и она домывает посуду кое-как, бросает полотенце и несется к себе в комнату. Дарить подарок при всех нельзя, потому что Лили непременно обидится, и потому Пиона пробирается к сестре в комнату посреди ночи, оставляет цветок на комоде и велит ему поскорее расцвести. Утром ее будят радостный визг и топот всполошившейся раньше всех Лили, и Пиона лениво выбирается из кровати, топает босыми ногами к сестре и широко улыбается.

Лили, конечно, налетает на нее с требованием подарка тоже, так что Пиона, задумавшись, отдает ей полученную от Чейси заколку-бабочку, которая может летать, если произнести заклинание. Немного позже мама собирает их всех в гостиной и дарит подарки от Санты. Пиона привычно жмурится, а Лили верещит, что если магия настоящая, то Санта наверняка существует тоже, и требует себе самый большой на свете подарок.

Петуния сидит рядом, перебирает пальцами рукава свитера и бросает на нее осторожные быстрые взгляды. Пиона видит их все, жмурится, чтобы скрыть улыбку, и шепотом обещает привезти еще чего-нибудь. Потом, может, на следующий день рождения, думает Пиона, она подарит сестре что-нибудь потрясающее, надо только придумать и заранее все подготовить.

Вечером они запираются в комнате Пионы втроем (потому что Лили тоже хочет послушать про Хогвартс) и долго болтают обо всякой ерунде, пока не начинают зевать и клевать носом. Все рождественские каникулы Пиона думает, что отчего-то именно теперь они похожи на настоящих сестер как никогда прежде, и от этой мысли как-то противно тянет в груди.

— Пиона? — Петуния хватает ее за руку и тянет заговорщицки, по обыкновению сжимая в тонкую полоску губы, — ты же сильная колдунья?

Они остаются наедине, кажется, впервые за все каникулы, запираются в кладовой и старательно прислушиваются к каждому шагу и слову помогающей маме с посудой Лили.

— Не знаю, — Пиона растерянно пожимает плечами, а потом все-таки мотает головой, отчего несобранные волосы волной разлетаются по плечам, — мне кажется, не очень.

Засохший цветок все еще стоит на подоконнике в гостиной, и Пиона видит, как печально на него смотрит Петуния. Понимание темы предстоящего разговора приходит к ней слишком поздно, так что Пиона не успевает вывернуться и сбежать, зажатая между сестрой и шваброй.

Подаренный ею цветок из теплицы профессора Спраут цветет в комнате Петунии, и та не показывает его взбалмошной Лили, сколько бы та ни просила, подкарауливая сестру у порога. Петуния заглядывает ей в глаза снизу вверх, прижимается так близко, что даже неловко, и напряженно сопит, обдумывая, должно быть, свою собственную решимость. Безрассудство Пионы стучит в ушах, и она старательно отводит глаза, только чтобы не броситься исполнять просьбу прямо сейчас.

— Ты ведь можешь оживить тот цветок? — наконец выпаливает Туни, вскидывая подбородок и едва не ударяя Пиону лбом. — Я!.. Мне очень нравится твой подарок, правда, но все-таки, если ты можешь, я бы очень тебя попросила…

К концу тирады запальчивость ее совсем испаряется, и Петуния опускает голову, начинает глотать слова и вся сжимается, будто кто-то собирается ее бить. Пиона сглатывает вставшую в горле слюну и пытается нащупать в пустом кармане волшебную палочку. На самом деле она понятия не имеет, как оживлять погибшие цветы, но все равно ужасно хочет попробовать.

— На самом деле нам нельзя колдовать вне школы до семнадцати лет, — выплевывает Пиона дурацкое правило, как последнюю заградительную преграду.

Она помнит, как некоторые ребята обсуждали этот запрет. Чейси тогда говорила, что ребята из семей волшебников спокойно колдуют дома, потому что там волшебство смешивается воедино, и не поймешь, чье и где. Из-за этого Пиона украдкой думает, что, если нарушить одно маленькое правило, ничего страшного же не случится?

— Ну и что! — Петуния, очевидно, видит свою победу в ее глазах, хватает Пиону за руку и тянет прочь из кладовки. — За одно маленькое колдовство тебя никто не отчислит!

Они влетают в ее комнату, и дверь за ними со стуком захлопывается, будто отрезает пути отступления. Петуния вытаскивает из-под подушки ее волшебную палочку, и Пиона вдруг с ужасом понимает, что сестра копалась в ее вещах. Они стоят друг напротив друга, а между ними на кровати засохший цветок в растрескавшемся опять горшке и горка высыпавшейся земли на покрывале.

Туни понимает свой прокол не сразу, но мгновение спустя ее лицо густо краснеет, сливаясь оттенком с волосами их самой младшей сестры. Пиона знает, что Туни тоже хочет быть волшебницей, и Пионе самую чуточку стыдно, потому что колдунья она. Почему вообще, думает Пиона, из трех сестер в их семье ведьмами родились только две?

Не утруждая себя оправданиями, Петуния всовывает палочку ей в руку и разворачивается к цветку, а Пиона так и замирает с раскрытым ртом. Она учится волшебству всего лишь полгода, и магия, способная оживить мертвого, определенно ей еще недоступна. Пиона жмурится и давит желание закатить глаза, придумывает на ходу заклинание и взмахивает палочкой. Она не уточняет, что у ничего еще может не получиться, потому что глаза Петунии делаются огромными и полными восхищения, только обещает себе больше не привозить ей никакую магическую ерунду.

В школе ее сразу же вызывают к директору, и Пиона плетется, вжав голову в плечи. Успевает она разве что забросить чемодан в комнату и причесаться, а потом профессор Спраут, состроив неправдоподобно строгое лицо, просит ее пройти с ней. Они идут по коридорам медленно, и Пиона буквально чувствует вгрызающиеся в нее взгляды. Профессор не говорит, из-за чего ее хочет видеть директор, но Пиона и сама знает, и оттого пальцы покалывает, и нагревается в кармане волшебная палочка.

Пионе немножечко стыдно, но все еще захватывает восторг оттого, что оживить засохший цветок все-таки получилось. Пиона хочет делать это снова и снова, колдовать, размахивая палочкой, как в волшебном кино, но вместо этого идет как на казнь. Поругание должно состояться торжественно, потому что правила на то и придумывают, чтобы наказывать нарушителей.

Когда она оказывается в кабинете директора — страшном, увешанном портретами, глазеющими на нее со всех сторон — человек, которого она видела лишь один раз, приветливо улыбается из-под очков. У него длинная борода и смешная расшитая звездами мантия, и Пионе, пожалуй, нравится этот старик, но сейчас он собирается ругать ее, и она подбирается, вжимает голову в плечи еще плотнее. Пионе стыдно, но еще больше она храбрится, потому что Туни права — никто не выгонит ее из школы из-за одного маленького нарушения правил.

— Передо мной мисс Пиона Джеральдин Эванс, я правильно понимаю? — спрашивает старик, склоняя к ней голову, и Пиона кивает, пряча вспотевшие ладони в карманах. — Вы знаете, почему я позвал вас к себе в кабинет?

Директор говорит с ней, будто со взрослой, и Пиона чуть успокаивается, ведет плечами и коротко оглядывается на все еще стоящую рядом профессора Спраут. Из-за глазастых портретов чешется лоб и хочется сделаться разом выше и старше, так что Пиона вытягивается, едва не вставая на носочки.

— Догадываюсь, — она отвечает коротко, снова кивает и вздрагивает из-за изучающего взгляда директора.

Он смотрит на нее с любопытством, и Пиона выше вздергивает подбородок. Что бы она ни сделала, это уже случилось, так что теперь совершенно бесполезно бояться.

— Ученикам запрещено колдовать вне стен школы до совершеннолетия, — директор повторяет правило почти слово-в-слово, и в глазах его мелькает яркая искра почему-то довольства, — расскажите, что же случилось с вами третьего января, раз вы решились нарушить запрет?

От его тона почему-то снова становится стыдно, Пиона чувствует, как предательски краснеют уши, и опускает голову. Она не сделала ничего плохого, повторяет Пиона сама себе, и, если бы все было действительно серьезно, с ней бы наверняка разговаривал далеко не директор. Или, может быть, он, но совсем не так ласково.

— Я оживила цветок, — почти неслышно хрипит Пиона, едва ли контролируя собственный голос.

Профессор Спраут выдыхает, и ей чудится смешок, а директор — теперь она только слышит шорох его мантии — подается вперед и со стуком опускает ладони на стол. Пиона стоит, опустив голову так низко, что видит лишь свои ботинки и свесившиеся с плеч несуразные светлые волосы, а сердце в груди ужасно колотится, мешая дышать.

— Это был вопрос жизни и смерти? — почему-то спрашивает директор, и Пиона мотает головой.

— Моя младшая сестра меня попросила, — она понимает, как глупо звучит оправдание, и добавляет еще, — это был ее любимый цветок.

От стыда хочется плакать, горят уши, и Пионе кажется, будто целая куча людей вокруг глядит на нее осуждающе. Она разглядывает черные ботинки и полы черной ужасной мантии, волосы некрасивыми сосульками падают перед глазами, и все больше и больше хочется провалиться сквозь землю или сбежать через окно. Собственную вину Пиона давно уже осознала, сразу после того, как расцвел несчастный цветок, и теперь повторяет и повторяет в своей голове, что это Петуния во всем виновата.

— Ваша сестра, мисс Эванс, волшебница? — директор продолжает задавать дурацкие вопросы вместо того, чтобы отпустить ее уже в комнату, и Пиона вскидывает голову почти зло.

Она знает, что нельзя так смотреть, что с директором во время наказания нужно вести себя смирно, но Пиона на то и Пиона, что уже нарушила правила. В глазах у нее неприятно печет, но кулаки сами собой сжимаются, и Пиона жмурится, стараясь не закатить глаза прямо здесь и сейчас.

— У меня две младших сестры, сэр, — чеканит Пиона, хлопая глазами, чтобы не заплакать, — та, что просила оживить цветок — не колдунья.

— Значит, она маггл? — замечает директор и откидывается на спинку высокого стула, принимаясь поглаживать длинную бороду. — Вы, верно, из семьи магглов?

— Мне не нравится это слово.

Между ними повисает тонкая тишина, будто наказание наконец закончено, а потом директор серьезно кивает и смотрит на профессора Спраут. Та мельком глядит на Пиону, зачем-то хлопает ее по плечу и шепчет на ухо, обещая подробнее обсудить это позже.

— В таком случае вы не знаете, как опасны игры с жизнью и смертью, — голос директора вдруг делается ласковым, и он начинает заплетать бороду в толстую косу, — даже если это всего лишь цветок. У волшебников есть сказка о трех братьях, профессор Спраут даст вам ее почитать, а потом мы с вами снова встретимся, и вы, мисс Эванс, расскажете о своих впечатлениях.

Пиона серьезно кивает, хотя идея читать детские сказки в почти двенадцать ей совершенно не нравится. Впрочем, стоять в кабинете директора и слушать нотации ей не нравится больше, так что она спешит уйти, распрощавшись и дав обещание.

Стыд все еще бьется в висках, когда Пиона захлопывает за собой дверь комнаты, так что она спешит выплеснуть его в подаренный Петунией блокнот. Она обязательно даст сестре почитать, думает Пиона, и больше та никогда-никогда не будет просить ее нарушать правила ради всяческой ерунды.

Сказка о трех братьях Пиону не впечатляет, и она пускает книгу среди их магглорожденной компании, а потом собирает мнения в одну кучу. Спрашивает для верности даже парочку ребят из волшебных семей, но все равно в итоге складывается какая-то ерунда. Это детская сказка-пугалка с открытой моралью, думает Пиона, потому что никаких Даров Смерти определенно не существует. Но вот она, если бы все было правдой, наверное, выбрала бы воскрешающий камень, потому что мантию-невидимку можно купить в магазине, а самая сильная на свете палочка ей совсем никуда не сдалась.

Собственные выводы, перемешанные с мнениями всех опрошенных ребят, она вываливает на директора в конце учебного года, когда он снова зовет к себе. Пиона в глубине души уже думает, что он позабыл ее наказание, и даже возвращается профессору Спраут книгу совсем без опаски, а потом, как гром посреди ясного неба, она снова зовет ее за собой в кабинет.

В этот раз Пиона чувствует себя куда как увереннее, потому что знает, что ей уже все равно ничего не будет. Может быть, директор снова пожурит ее за неправильный вывод, но ведь это не только Пиона придумала, так что можно сослаться на коллективное мнение. Можно даже заявить, что совсем ничего не понимает в этих их магических сказках, и сказаться дурочкой, и вовсе случайно поступившей в суперкрутую волшебную школу.

Но делать ничего не приходится, директор слушает ее молча, кашляет в бороду и улыбается так пронзительно, что слепит глаза. Пиона жмурится, вытягивает руки по швам и добавляет еще, склоняя набок голову:

— Но вообще я считаю, что эта сказка учит не играть со смертью и не пытаться быть самым сильным. И еще что надо тщательно обдумывать последствия своих желаний.

— Например? — спрашивает директор, все еще растягивая губы в улыбке, и Пиона опешивает от дополнительного вопроса.

Приходится срочно придумать, что бы сказать такого побезобиднее, но затягивать, кажется, слишком сильно не стоит. Директор смотрит на нее с насмешливым интересом, распуская теперь заплетенную в косу длинную белую бороду, а Пиона судорожно вращает глазами, пытаясь зацепиться взглядом за что-то, что подскажет правильный ответ.

— Э-э-э, — на ум ничего не приходит, и она просто тупо мычит.

Пиона знает, что, если выскажет свое собственное мнение, ее определенно заставят прочитать еще какую-нибудь дурацкую сказку. Так действуют учителя в неволшебной школе, просто-напросто заваливают правильными по их мнению суждениями, пока не начнешь под копирку отвечать так же.

— Ты бы хотела получить что-нибудь из Даров Смерти? — кажется, директор думает, что упрощает задачу, но делает на самом деле только сложнее. — Всемогущую волшебную палочку, например, или мантию-невидимку?

Пионе кажется, что от натуги у нее сейчас сломается мозг, и она просто мотает головой из стороны в сторону, наблюдая раскрывающееся на лице директора отчего-то кажущееся коварным удовлетворенное одобрение.

Домой на летние каникулы Пиона возвращается выжатая, как лимон, и снова в одном купе с Люциусом. Они снова привычно молчат, пока ей не делается совсем скучно, и тогда Пиона откладывает книгу, отворачивается от окна с однообразными видами и опускает локоть на подлокотник. Пиона подпирает ладонью щеку, смотрит долго-долго, пока Люциус не открывает глаза, а затем улыбается и подается ближе к нему.

— У меня сегодня день рождения, знаешь?

Выражение полнейшего непонимания блуждает на его лице долю секунды, а затем Люциус улыбается тоже, кивает и отвешивает витиеватое поздравление. Пиона представляет, как он раздумывает, зачем она вообще ему это сказала, и прыскает со смеху, получая теперь мимолетную обиду во взгляде.

— Почему ты не едешь со своими друзьями? — она жмурится от заглянувшего в окно вечернего солнца и скрывается от него ладонью с растопыренными во все стороны пальцами.

Пиона делает вид, что ей вовсе не интересно, даже глаза прикрывает, как будто щурится, но все равно исподтишка смотрит, терпеливо ожидая ответ. В школе Люциус никогда не ходит один, все время в компании мальчишек со своего факультета, так что там Пиона теперь не пытается даже здороваться.

— Хочу побыть один, — кивает самому себе Люциус, и Пиона повторяет его жест:

— Ага, я тоже.

Они смотрят друг на друга, широко распахнув глаза, а потом смеются и оба отворачиваются к окну. Мимо проносится очередное поле, и они оба делают вид, что им интересно оно или падающее к горизонту солнце, окрашивающее небо в оранжевые тона. Пионе совсем немного неловко, но вообще-то Люциус очень красивый, и она украдкой смотрит, как блестит в его волосах заходящее солнце.

— Но Люциус, — Пиона собирается сказать какую-то ерунду, чтобы скрыть собственную неловкость, и оттого ей заранее становится стыдно, — что за имя такое дурацкое?

Совсем не дурацкое, хочется сказать Пионе, а очень даже красивое, но вместо извинений она молча разглядывает густую обиду на его лице. Пиона, вообще-то, не умеет нормально общаться, особенно с мальчиками, и именно поэтому она постоянно остается в купе одна. Все остальные так или иначе сбиваются в группки и общаются между собой, а она пристает то к одним, то к другим, и из собственной постоянной компании имеет разве что кучку магглорожденных со своего факультета.

— Нормальное имя, — Люциус выпячивает грудь и вздергивает подбородок, а потом совершенно по-детски куксится и поджимает губы, — отец меня так назвал.

— А как зовут твоего отца?

Пиона задает этот вопрос только чтобы сказать что-нибудь нормальное в ответ, потому что Люциус и правда похож на Петунию. Сестра так же хорохорится, когда обижается, но быстро теряет настрой и начинает злиться и топать ногами, как Лили. Пиона не думает, что Люциус в самом деле может начать топать ногами в поезде, но она все равно хихикает, зачем-то представляя эту картину.

— Абраксас, — горделиво сообщает Люциус, но улыбка его исчезает, когда Пиона вскидывается и широко раскрывает глаза.

Она ничего не может с собой поделать и хохочет, запрокидывая голову и упираясь макушкой в спинку сиденья. Полный оскорбленности гневный взгляд Люциуса прожигает в ней ощутимую дыру, и Пиона машет руками, но остановиться никак не может. Не то чтобы ей в самом деле смешно, Пиона вообще не любит громко смеяться, но делать это здесь почему-то удивительно легко. Закатное солнце освещает их купе рыжими, как волосы Лили, лучиками, высвечивая в воздухе мимолетную пыль, греет пальцы и щеки, и кажется, что ехать так можно ровно столько, сколько захочется.

— Это все потому что ты грязнокровка, — выдыхает вдруг Люциус, и веселье слетает, как неосторожно сдернутая паутинка, — ничего не смыслишь в великих именах.

Он в самом деле называет свое имя великим, и Пиона таращится на него, будто впервые видит. Странная обида колет в груди и кончиках пальцев, рыжее солнце искрит между ними, рассеивая серебристую темноту.

— Грязнокровка звучит хуже, чем маггла, — Пиона жмурится и поджимает губы, совсем как Петуния, — что это значит?

— Обычно так называют тех, чьи родители магглы, то есть кровь волшебников произошла от грязной простецкой, — спешит объяснить ей совсем не смутившийся Люциус, — на самом деле есть четкая градация по поколениям, если хочешь, могу дать тебе…

— Мистер Малфой, — обрывает его монолог Пиона, и он поднимает на нее полный недоумения взгляд, — вам, кажется, пора возвращаться к друзьям.

Пиона указывает вытянутым в сторону пальцем на дверь, и Люциус, кажется, только вошедший во вкус, переводит взгляд туда и обратно. В солнечном свете его волосы кажутся золотистыми, несуществующий румянец блестит на щеках, и Пиона даже может вообразить, что ему стыдно. Вот только это неправда, и от обиды сами собой поджимаются губы. Пиона качает головой, подкрепляя жест, и только тогда Люциус наконец-то встает и выходит, не оглядываясь больше на ее лицо.

На вокзале она провожает его долгим взглядом, встречается глазами с высоким светловолосым мужчиной и отворачивается. В начале следующего учебного года она едет в купе одна, смотрит в окно, подперев рукой щеку, и пересчитывает попадающиеся на пути столбы или деревья.

Новый учебный год начинается с расползающихся слухов о том, что в школу поступила чья-то невеста. Слухи окутывают, настигают в самых темных уголках замка, так что невозможно игнорировать, но Пионе все равно. Члены ее маленькой группки магглорожденных отчего-то придают этому слишком большое значение, а она старательно обходит новость стороной, а потом машет Люциусу через весь Большой Зал.

Тревожащийся без меры Малкольм взвизгивает и повисает у нее на руке, а Пиона вытягивает шею и широко улыбается. Люциус за дальним столом кривится, а сидящие рядом ученики смеются и корчат ей рожи в ответ. Зато потом, когда все как-то отвлекаются на перепалку за гриффиндорским столом, Малфой коротко машет в ответ, и Пиона наконец-то отпихивает от себя надоедливого однокурсника.

Вечером Чейси, ужасно вытянувшаяся за летние каникулы, ловит ее за руку в коридоре и читает длинную нотацию о том, что нельзя общаться со слизеринцами. Пиона кивает понимающе, а на следующее утро машет снова, и снова получает тонну смешков и тычков. Она не может сказать, зачем делает это, никому из налетевших на нее гурьбой ребят, лишь пожимает плечами и отводит глаза, вовсе не обещая так больше не делать.

Еще через неделю какая-то девчонка хватает Пиону за шкирку, тянет в укромное место и популярно объясняет, чего в этой школе делать не стоит. Пиона рискует не согласиться, получает пощечину и бросается на девчонку с кулаками.

— Юные дамы не должны устраивать драки в коридорах, — журит их декан Слизерина, а глаза его запальчиво блестят, перескакивая с Пионы на зачинщицу драки.

— Стоит делать это там, где никто не увидит? — Пиона склоняет голову набок, потирает саднящую щеку и колко улыбается.

У нее из повреждений только ссадина на щеке, а у ее противницы кровь течет из разбитого носа и лицо расцарапано. Пиона умеет драться обыкновенно, а эта девчонка только и делает, что размахивает палочкой и обещает все рассказать взрослым.

— Сделаю вид, что не слышала этого, мисс Эванс, — профессор Спраут говорит строго, но все равно ласково, треплет Пиону по волосам и увлекает в сторону гостиной.

От посещения медпункта Пиона отказывается, пожимает плечами на вопросы о причине конфликта, а на следующий день снова машет Люциусу. Это обращается в своего рода игру, необходимость доказать собственную правоту, может быть — превосходство, и Пиона играет в нее с завидным упорством. Впрочем, драться больше никто не лезет, теперь ее сторонятся все, кроме их маленькой компашки магглорожденных, делающих ставки на развязку конфликта.

О, Пиона прекрасно знает, что все это из-за светловолосой девочки-первокурсницы, невесты Люциуса, но какая ей в сущности разница на все их древне-волшебные аристократические замашки? В конце концов, они живут в двадцатом веке, и каждый вправе сам решать, с кем общаться, независимо от социального статуса.

Однако, на девочку Пиона посматривает, иногда разглядывает ее откровенно, а потом тоже машет и широко улыбается. У Нарциссы Блэк красивые платиновые волосы и голубые глаза, две старших сестры и целая толпа защитников, так что Пиона даже немножко завидует. Глаза у Пионы дурацкие, то ли серые, то ли все-таки голубые, волосы — как высохшая солома, и в их семье она самая старшая из троих, так что нет никого, кто стал бы ее защищать. Еще из них двоих именно Нарцисса аристократка, чистокровная волшебница, самая сильная и красивая по умолчанию, и ей нет нужды думать, кому можно махать через весь зал.

Так что да, Пиона откровенно завидует, но признаваться в этом не собирается, машет Люциусу и ввязывается в драки, пока маленькая послушная девочка церемонно сидит, сложив на коленях ладошки. Ей нет нужны марать руки грязью, они у нее белые и красивые, никогда не держали ничего тяжелее волшебной палочки, и неприглядную работу за нее непременно делает кто-то другой.

Развязка затянувшегося непонимания наступает внезапно, когда целая толпа девчонок разного возраста зажимает Пиону в пустом кабинете. Среди них вдалеке, отделенная ото всех, стоит и Нарцисса, собранная и аккуратная, вовсе не похожая на вечно взъерошенную как воробей Пиону. Они глядят друг на друга почти минуту, а потом одна из девиц хватает Пиону за воротник и приподнимает, прижимая к стене. Пиона все еще зовет это непониманием, но вообще-то вокруг нее разворачивается настоящий заговор, и ей отчего-то нравится думать, будто она пошатнула чье-то самодовольство.

— Мерзкая грязнокровка! — начинает одна из девчонок, и Пионе ужасно хочется придумать какие-нибудь более витиеватые оскорбления в собственный адрес.

— Кем ты вообще себя возомнила? — поддакивает другая, подаваясь вперед.

Все они — первокурсницы и второкурсницы, очевидно, ближайшие подружки Нарциссы, и та стоит за их спинами в своей идеальной мантии, такой же, как у всех остальных, но лучшей просто потому, что ее фамилия Блэк. Пиона косит глаза на подпалины на собственных рукавах и давит желание закатить глаза, вместо этого дергая воротник на себя. Ноги ее опускаются на пол с тихим стуком каблучков, и она нарочито медленно оправляется, все равно слишком растрепанная по сравнению со стоящими перед ней девчонками.

— Нам по двенадцать, — глаза Пиона все-таки закатывает, старательно поправляет торчащие во все стороны волосы, — то, что ты всерьез собралась за него замуж — твои, а не мои проблемы.

Пиона не называет имен, но девчонки все равно взрываются, снова кричат, и оттого становятся страшно уродливыми. Пиона не осуждает брак по расчету, но тогда он и должен оставаться холодным расчетом без капли эмоций. Пиона читала книжки по истории, в которых у каждого короля непременно была толпа фавориток, но из-за того, что думает о себе как о чьей-то любовнице, сводит живот и скрипят зубы.

Вообще-то Пионе и правда только двенадцать, а она всерьез обсуждает чьих-то дурацких женихов и невест.

Удар обжигает щеку внезапно, голова мотается в сторону, а глаза сами собой расширяются. Хорошенькая белая ручка Нарциссы краснеет наверняка куда сильнее ее щеки, но та даже гримасу боли не показывает, только в глазах мелькает яркий обжигающий огонек. Пиона широко ухмыляется, замахивается в ответ и громко хохочет, когда Нарцисса зажмуривается, но не отступает. Окружившие их кольцом девчонки тихонько шушукаются, больше не лезут, и Пиона думает, что слухи уже к вечеру расползутся по всей школе.

— Ты ничего не знаешь, — чеканит Нарцисса, и голос ее мягкий и сладкий, совсем не похожий на злую фурию.

— Ага, ты тоже, — тянет Пиона в ответ и засовывает ставшие бесполезными руки в карманы.

Кажется, они приходят к какому-то глупому соглашению, непонятному никому из присутствующих, и голубые глаза Нарциссы ярко вспыхивают. На следующее утро она машет Пионе первая, и та высоко вскидывает руку, выскальзывает из хватки Чейси и вовсе не собирается ничего объяснять.

— Ты с ума сошла! — шипит на нее Малкольм, когда они оказываются в гостиной.

— Что ты с ней сделала? — клонит голову набок Элли, — Она же готова была голову тебе свернуть, эта Нарцисса.

Все они сидят на пуфиках перед камином, огонек потрескивает дровами, и Пиона греет руки, протянув их почти к самой решетке. Она и сама, честно сказать, не прочь бы узнать, что такого случилось, и потому просто пожимает плечами и подсаживается ближе.

— Профессор Спраут оценила то, как я решила конфликт миром, — хвалится самую чуточку Пиона, и остальные понимающе поддакивают и восхищенно охают.

Снег мелькает в высоких круглых окошках, кажется, вот-вот готов залететь внутрь, скапливается на подоконнике с той стороны, а внутри гостиной тепло, и желтый каминный свет обращает серебряные снежинки в теплое текучее золото.

— Ты сама во всем виновата, — обиженно отворачивается Чейси, — я говорила тебе не общаться со слизеринцами.

Пиона думает, что Чейси не стоит общаться вообще ни с кем, потому что та постоянно подозревает всех вокруг. Даже их маленькая компашка в ее присутствии в последнее время затихает и съеживается, потому что Чейси уже третьекурсница, высокая после лета, ходит, задрав к потолку подбородок, а все топчется с второкурсниками-магглорожденными. Пиона знает, что у нее тоже был какой-то конфликт со слизеринцами, но она ведь не Чейси, так что кто в самом деле запретит ей махать через весь Большой Зал Люциусу и Нарциссе?

В какой-то момент в купе их оказывается трое. Нарцисса заходит без стука, тихонько прикрывает за собой дверь и усаживается рядом с Люциусом. Она складывает на коленях ладошки, прерывает молчание и оглядывается по сторонам так, будто это купе чем-то разительно отличается от любого другого. Пиона хочет закатить глаза и заявить, что это определенно не так, но только отворачивается к окну, продолжая молчать.

Они молчат втроем, пока тишина не начинает давить на уши, а потом заговаривают все разом. Пиона, как наиболее пострадавшая от их общения сторона, берет слово первой:

— Я слышала, твой отец предлагал запретить магглорожденным посещать школу.

— Ты-то сейчас здесь, — влезает Нарцисса, и их купе снова тонет в молчании.

Люциус смотрит в окно, едва ли обращает внимания на их слова и задумчиво перебирает пальцы. За окном постепенно темнеет, поле сменяется лесом, и только светит, то и дело выглядывая из-за поворота, большая надкусанная луна.

— У меня две младших сестры, — зачем-то признается Пиона, наверное, чтобы снова завязать разговор, — одна из них тоже волшебница, а вторая... я до конца не уверена.

— Так бывает у грязнокровок. Магические способности могут проявиться поздно, иногда точку ставит только письмо из Хогвартса, — Нарцисса задирает подбородок и смотрит на Люциуса, глядящего за окно, — только не спрашивай, откуда я это знаю!

Она чем-то похожа на Лили, Пиона даже думает, что они непременно подружатся, и про себя хихикает. Чуть внизу проплывает мутноватое, блестящее в лунном свете болото, доверху заполненное камышами и ряской. Пиона тянет шею к окну, но поезд сворачивает, и перед глазами снова оказывается скучное синее в сумерках поле. В этом году зима выдается сухая и теплая, совсем без снега, и Пиона надеется, что к Рождеству выпадет хотя бы немного.

— Я бы спросила, зачем ты мне это говоришь? — Пиона хихикает и склоняет голову набок.

Нарцисса стремительно краснеет и отворачивается, делая вид, что ищет что-то ужасно важное в своем кармане. Люциус наконец-то обращает на них внимание и расплывается широкой улыбкой, а Пиона швыряет ему утащенную с кухни конфету.

— Сколько лет твоим сестрам? — спрашивает Люциус, когда конфета в его руках превращается в пустой фантик.

Бумажка летит под сиденье, и Пиона рывком подается вперед и шлепает мальчишку по предплечью. Встрепенувшаяся Нарцисса наклоняется, подбирает фантик и, гордо улыбаясь, засовывает его Люциусу в карман.

— Девчонки, — протяжно вздыхает Люциус, но вовсе не спорит, скидывает ботинки и забирается на сиденье с ногами.

Пиона, честно говоря, понятия не имеет, почему они едут все вместе. Ей нравится сидеть в тишине, и Люциусу вроде как тоже, вот только выверенная, вытянутая Нарцисса привносит в их компанию смуту, из-за чего хочется болтать практически без остановки.

— Петунии недавно исполнилось десять, — как ни в чем не бывало отвечает Пиона, — а Лили в конце января будет восемь.

— В следующем году твоя сестра получит письмо? — Люциус любопытно щурится, и Пиона поджимает губы, не желая отвечать на вопрос.

В самый первый день они вскользь разговаривали о ее сестрах, и Пиона тогда говорила, что одна из них — не волшебница вовсе. Но это было давно, так что она совсем-совсем не обижается оттого, что Люциус об этом не помнит.

— Что за имя такое дурацкое? — спрашивает вдруг Нарцисса и тянет, перекатывая на языке: — Пе-ту-ни-я.

Люциус проглатывает смешок, косится на Пиону и подает ей какие-то знаки. Пиона непроизвольно хмурится, ерзает на сиденье и оттягивает рукава мантии. От замечания в сторону сестры обидно, тем более, думает Пиона, никто не выбирает собственного имени.

— А сама-то, — она повторяет тон, елейно улыбается, — Нарцисса. Очень многое о тебе говорит.

Нарцисса скалится тоже, тянет нос вверх, и кажется, будто голова ее вот-вот оторвется от шеи. Люциус переводит взгляд с одной на другую и в конце концов резюмирует, вгоняя всех в ступор:

— Да вы как лучшие подружки.

Пиона хочет сказать, что в таком случае подружки ему попались паршивые, но Нарцисса смеется, запрокинув голову, и она улыбается тоже. Пиона думает, что Нарцисса в самом деле чем-то похожа на Лили, и оттого совершенно не может на нее злиться.

— Моя сестра — староста факультета! — торжественно оповещает Нарцисса, едва закрывается дверь купе.

Новый учебный год еще даже не начинается, а они все втроем снова здесь, будто единственное место встречи никакому изменению не подлежит. Пиона, впрочем, вовсе не против, в тишине она уже насиделась, потому что Лили учится дуться, а Петуния занимается какими-то своими ужасно важными обыкновенными делами постоянно, когда бы только Пиона не пытается с ней заговорить.

Пиона знает, что у Нарциссы две старших сестры-погодки, и оттого самая младшая Нарцисса тоже чувствует себя чуточку отделенной. Забавно, думает Пиона, они будто вывернутые наизнанку отражения друг друга, вот только от этого почему-то противно, а не приятно. В глубине души Пиона тоже хочет быть самой младшей и беззаботной, чтобы ее непременно все защищали, и чтобы не нужно тянуться вверх, подавая пример.

— Будешь задирать нос, если одна из них станет старостой школы, — едко замечает Пиона, и Нарцисса стреляет в нее разгневанным взглядом, — старостой факультета любой дурак может стать, даже я наверняка смогу.

— Я буду старостой, — говорит Люциус так, будто это нечто само собой разумеющееся.

За прошедшее лето он меняется незаметно, делается чуточку выше, чуточку заостряется и чуточку отращивает волосы. Сама Пиона вытягивается отвратительно, становится длинной, как палка, и ужасно колючей и угловатой. Ей, пожалуй, не нравится ее новое тело, но выбрать Пионе не давали, так что приходится мириться, сутулиться и втягивать голову в плечи. Дома перед отъездом Петуния обзывает Пиону дылдой, впервые не едет провожать на вокзал и говорит, что терпеть не может колдуний. Лили обещает обязательно-обязательно поговорить с ней, но Лили сама по себе волшебная, так что едва ли может как-то повлиять на обиженную судьбой сестру.

— Малфои всегда старосты, — добавляет Люциус, когда тишина между ними затягивается.

Нарцисса отмахивается от него небрежно, подсаживается к хмурой Пионе и накрывает ее руку своей маленькой мягкой ладошкой:

— У тебя что-то случилось?

В груди что-то пронзительно екает, и Пиона мотает головой, тянет руку из ее пальцев и прячет в рукавах ладони. Она еще не переодета, похожа на простачку в неволшебной одежде, и им обоим, волшебникам до мозга костей, это наверняка ужасно не нравится. Рассказывать о Петунии не хочется, и Пиона просто отворачивается к окну, провожая взглядом проплывающее мимо поле подсолнухов.

Никто из них не допытывается, Нарцисса и Люциус принимаются небрежно болтать, заполняя тишину, и в какой-то момент Пиона засыпает под их голоса. Нарцисса так и остается сидеть рядом, так что в какой-то момент голова Пионы падает на ее плечо, и сквозь сон она слышит смешки и смущенный отчего-то возглас Люциуса.

Пожалуй, это первый раз, когда они покидают поезд все вместе, и в толпе старшекурсников тут же проходит волна шепотков. Чейси глядит на нее почти враждебно, Пиона затылком чувствует ее взгляд, а кучкующиеся в стороне слизеринцы отчего-то скалятся и хихикают. Кажется, будто вся школа тыкает в нее пальцем, но Пионе нравится, она готова тыкать в ответ только чтобы доказать — она такая же, как и все. Простачка или волшебная аристократка, Пиона — это Пиона, и она непременно имеет право общаться с тем, с кем ей захочется.

Чейси хватает Пиону за плечо, тянет за собой в укромный уголок гостиной и прижимает к стене так, будто собирается пытать, как в кино. В их круглой гостиной, впрочем, укромных уголков почти не существует, так что это просто ниша возле камина, скрытая тенью пламени, и каждый проходящий мимо на самом деле может их заметить. Конспирация так себе, и Пиона вскидывает подбородок, встречается с искрящимся негодованием взглядом Чейси и вопросительно поджимает губы.

Пиона знает, что от нее хочет Чейси, Пиона в курсе, что у той был конфликт со слизеринцами на первом курсе, но Пиона не Чейси, и отступать от собственных друзей не собирается. Тем более, что ее-то не собираются обсмеивать на виду у всей школы. Пожалуй, если Люциус или Нарцисса сделают что-то подобное, Пиона страшно разочаруется и полезет на них с кулаками.

— Я говорила тебе не общаться со слизеринцами, — возмущенно цедит Чейси.

Пиона слышит обиду и зависть в ее словах, и оттого только выше вздергивает подбородок, копируя самодовольную обыкновенно Нарциссу.

— На нашем факультете есть еще ребята, которые тоже дружат со слизеринцами, — Пиона размеренно чеканит слова, распрямляется и становится с Чейси почти одного роста, — цепляйся, пожалуйста, к ним.

— Они тоже аристократы! Чистокровные волшебники! — слишком быстро возражает Чейси, будто речь эта снова и снова вертится у нее на губах. — Для грязнокровок это всегда заканчивается одинаково!

Пожалуй, Пионе Чейси больше не нравится. Не то чтобы она нравилась Пионе с самого начала, просто Чейси старше, берет над ними шефство и кое-как вводит в мир магии, в котором сама-то вращается всего лишь год. Сейчас Пиона испытывает к Чейси презрение, потому что она сама себя зовет грязнокровкой, опускаясь на тот уровень, на котором некоторые хотят их видеть. Пиона ведет плечом, выворачиваясь, встает к Чейси боком и улыбается, стараясь не закатить глаза раньше времени. Где-то внутри нее бурлит гнев, такой же, как после ссоры с Петунией, и Пиона выдает его всем своим телом, копируя надменную высокомерную местами Нарциссу.

— Я волшебница, Чейси, — выплевывает Пиона слова, прижимаясь лопатками к теплому каминному камню, — все остальное — ярлыки, которые мы сами на себя вешаем.

Потому что Пиона лучше всех знает, как хохочет Нарцисса, как гордится своими старшими сестрами и как повторяет чужие движения, чтобы казаться лучше, чем она есть. Пиона знает Люциуса, который любит побыть в тишине, а еще болтает, не замолкая, стоит найти интересную тему. И Пиона знает, как они оба молчат и сидят по обе стороны от нее, когда рассказывать не хочется, но от молчаливой поддержки дрожат губы и теплеют озябшие пальцы.

Чейси, напротив, знает лишь высмеявших ее девчонок, до которых, кажется ей, просто невозможно никогда дотянуться.

— Для них ты грязнокровка, — не желает сдаваться Чейси, больно хватая Пиону за запястье, — вот увидишь, рано или поздно об тебя вытрут ноги, и тогда ты припомнишь мои слова!

Пиона не собирается тянуться или падать, стоит, все еще задрав к потолку подбородок, и в какой-то момент Чейси отступает, сверкает глазами разгневанно и завистливо и скрывается за порогом собственной комнаты. Пиона остается стоять у камина, потирает покрасневшее разом запястье и изучает высокую фигуру, притаившуюся у самого входа.

— Было интересно послушать? — Пиона все еще злится, и оттого слова ее получаются грубыми и обрывистыми.

Парень приближается к ней неспешно, треплет по плечу и одним движением усаживает на пуфик и сам протягивает к камину руки. Больше в гостиной никого нет, все уже расходятся по своим комнатам, потому что завтра — первый учебный день, а после каникул учиться никому не хочется. Имя его вертится у Пионы на языке, она помнит, как парень представлялся новоиспеченным первокурсникам как староста Хаффлпаффа, но что-то такое простое, несопоставимое со смешными вычурными именами, стремительно забывается, обесцвечиваясь в памяти.

— Меня зовут Тед, — будто прочитав ее мысли, говорит парень, переворачивая ладони тыльной стороной вниз, — и я впечатлен, честно говоря. Ты знаешь, что случилось с Чейси?

Пиона вроде как знает, в общих чертах, но все равно мотает головой. У Теда приятный голос, а еще он, кажется, очень хочет рассказать то, что творится у него на душе.

— Слышал, в поезде она познакомилась с двумя девочками, — Пиона едва не вставляет, что поезд действительно похож на место судьбоносных встреч, но вовремя захлопывает рот, позволяя Теду продолжить, — как ты можешь догадаться, девочки распределились на Слизерин, а Чейси попала к нам. Сначала ничего не происходило, они здоровались в коридорах и перекидывались парой слов, но тесно не общались, а потом вдруг вся школа стала говорить о том, что бедняжка-Чейси пытается подмазаться. Я не особо силен в этих ваших девчачьих разборках, но, думаю, она своеобразно пытается тебя защитить.

— А я думаю, что она просто завидует, потому что выбрала не тех слизеринцев, — хмыкает Пиона и поднимается.

После летних каникул ей тоже учиться не хочется, но завтра первым уроком Травология, и в теплице профессора Спраут Пиона должна быть как никогда собрана. Она машет усмехающемуся Теду на прощание и скрывается в собственной комнате, не обращает внимания на шепотки из-под пологов кровати и прячется под одеялом с головой. Этим летом, думает Пиона, Петуния непременно получит письмо, потому что Нарцисса сказала, что так бывает, и тогда в школе их станет двое. Потом к ним присоединится Лили, и тогда непременно можно будет делать все, что захочется, и младшие сестры тоже будут ею гордиться.

Начиная от первого дня летних каникул и до самого тридцать первого августа Пиона караулит входную дверь. Торчит в гостиной или на кухне, откуда видно передний двор, безвылазно, иногда забывает вовремя пообедать или поужинать, а потом до самой ночи смотрит в окно собственной комнаты, отодвигая тонкие белые занавески. Отчего-то Пионе кажется, что, если придет письмо для Петунии, все непременно наладится, и сестра перестанет небрежно отмахиваться от рассказов, предпочитая собственное домашнее задание.

Все лето Туни разговаривает скупо, постоянно ссылается на школьных подружек, но Пиона все равно слышит, как тихонько замирают ее шаги у гостиной, где она рассказывает Лили о прошедшем семестре. Лили, кажется, становится чуточку тише, задумчива больше обычного и все время куда-то сбегает, прихватив с собой какой-нибудь из учебников Пионы за первый курс. Между собой младшие сестры и вовсе не разговаривают, смотрят друг на друга так, будто между ними война.

Первое время Пиона пытается выпытать, что же случилось, однако родители, кажется, и вовсе заняты куда больше своими глупыми взрослыми проблемами. То и дело вечерами, когда все должны уже спать, Пиона слышит, как ругаются мама и папа, и оттого на глаза сами собой наворачиваются слезы.

Письмо для Петунии так и не приходит, краем уха Пиона слышит, как папа по телефону обсуждает собственный перевод в Ливерпуль, а Лили утягивает еще одну ее книгу. Что-то вокруг неудержимо происходит, и Пионе кажется, что только она как дура застыла на одном месте с раскрытым ртом.

Когда она собирает чемодан, Лили вываливает все ее книги на кровать, запрыгивает рядом и принимается беспечно болтать ногами. Лили девять, у нее рыжие волосы и веснушки по всему телу, а еще она остается дома еще на два года, и оттого Пиона по-настоящему ей завидует.

Пиона, пожалуй, понятия не имеет, как разговаривать с сестрами, и потому они молчат, пока не захлопывается с грохотом дверь комнаты Туни. Самой-то Пионе четырнадцать, и уже три года она проводит куда больше времени в волшебном, чем в нормальном мире.

— Туни выбросила твой цветок, — ябедничает Лили, продолжая размахивать ногами, — ходила с ним туда-сюда, делала большие глаза, а потом выбросила. Я нашла его в контейнере в двух кварталах от нашего дома.

Лили не поясняет, а Пиона не спрашивает, остался ли цветок лежать там, где его выбросили и нашли. Пиона запихивает дурацкие черные мантии в чемодан и вовсе не обращает внимания на опасно накренившуюся стопку книг. Оживленный магией цветок давно засох и стоит теперь торчащими из земли палками на чердаке, потому что выбросить вроде как жалко, но и оставить на виду неприглядно.

— Когда я поступлю в Хогвартс и распределюсь на Гриффиндор, — продолжает Лили, мечтательно запрокинув голову к потолку, — ты же будешь мне помогать?

— Чего? — Пиона даже переспрашивает от неожиданности, отрывая голову от чемодана.

Впервые в жизни себялюбивая Лили просит кого-то о помощи, и оттого кажется, что мир точно свернул себе шею.

— В смысле, я же буду там совсем новенькой, — Лили очаровательно склоняет голову набок и причмокивает губами, — не буду никого знать, могу запутаться в собственных ногах и упасть на лестнице, а какой-нибудь красивый мальчик меня поймает.

Смешок вырывается из горла, и Пиона не уточняет, где в этом гениальном плане место для ее помощи. Вместо этого она вытаскивает из шкафа книги за второй курс и кладет их стопкой с другой стороны от разинувшей рот сестры.

— У тебя есть целых два года, — смеется Пиона, постукивая пальцем по обложке Зельеварения, — будешь самой лучшей умницей-разумницей во всей школе.

— Умницей-разумницей! — взвизгивает Лили, а затем радостно хлопает в ладоши. — Только не слишком, потому что умницы-разумницы скучные. Добавлю огонька, чтобы глаз от меня оторвать не могли!

Она коварно хохочет и срывается с места, оборачивается вокруг себя и, забыв книги, несется рассказывать маме. Дверь комнаты Туни снова оглушительно хлопает, сестра кричит быть потише и больше не выходит до самого ужина, где, впервые за целый день, они собираются полной семьей.

Когда пропустившая завтрак Петуния запирается в комнате и отказывается выходить даже на крики Лили, Пиона бросает чемодан около входа и, перепрыгивая сразу через три ступени, поднимается на второй этаж. Дверь сестры заперта, но Пиона, вообще-то, знает отпирающее заклинание, использует его, едва коснувшись в кармане волшебной палочки, и застывает на пороге темной комнаты.

В очередную их совместную поездку в поезде Люциус объяснил Пионе, что за использованием магии несовершеннолетними следит специальный отдел Министерства Магии, а вовсе не директор Хогвартса лично, так что поругания и показательной порки она не боится. В конце концов, за маленькое колдовство никто не станет ее исключать.

Окна в комнате Туни закрывают плотные темно-зеленые шторы, так что расчерчивает линию на полу один-единственный яркий солнечный лучик. От темноты слезятся глаза, и Пиона жмурится, колдует следующее заклинание, и в темноте вспыхивают, кружась под потолком, маленькие золотистые светлячки. Петуния бурчит и ругается из-под одеяла, и Пиона, ухватив в кулак всю свою решительность, хватает его за край и дергает на себя.

Сестра смотрит на нее гневным взглядом, в магическом свете глаза ее совсем зеленые, покрасневшие от пролитых слез, а губы сжаты в тонкую белую линию. Весь нынешний образ Пионы с волшебной палочкой наперевес, должно быть, страшно уязвляет ее самолюбие, и оттого на лице отражается такая оглушающая ненависть, что разом становится тошно. Пиона думает, что сестра ненавидит ее, потому что Пиона волшебница, а она — нет, крепче сжимает палочку и гасит все огоньки. Теперь они не видят друг друга, застряв в темноте, но легче не делается. Скомканное одеяло шуршит, падая к ногам, Пиона раскрывает рот, чтобы оправдаться, сказать что-то в свою собственную защиту, но ни одного слова не срывается с ее языка.

Выращенный ею цветок валяется где-то на свалке, другой, из-за которого пришлось выслушивать нотации и поучения, спрятан на чердаке, а сама Пиона снова уезжает. Петуния остается, потому что она совсем-совсем, ни капельки не волшебница, но в этом, думает Пиона, вовсе не виноват никто.

Впрочем, в первый же день она собирается устроить допрос профессору Спраут и может даже дойти до директора, чтобы покопаться в стопке отправленных писем.

— Если бы я могла отдать тебе свою магию… — шепчет Пиона, совсем потерявшись в собственных мыслях.

Петуния, пожалуй, слышит и понимает ее слова неправильно, хотя как их следует понимать — Пиона и сама понятия не имеет. Она слышит, как топочет по лестнице Лили и касается пальцами ручки распахнутой двери.

— Ну так отдай! — кричит Петуния хриплым, сорванным от рыдания голосом. — Почему только ты и Лили?! Чем же я хуже?!

Поднявшаяся Лили застывает у входа, Пиона чувствует ее сиплое дыхание, но никак не может заставить себя закрыть дверь.

— Все твое сочувствие бессмысленно, пока ты волшебница, а я нет!

Точно окончив бесполезный спор, Петуния швыряет в нее будильником, и Пиона, едва ли задумавшись, отбивает его взмахом волшебной палочки. Часы врезаются в стену и разбиваются шестеренками, Петуния всхлипывает и протяжно воет, в два шага оказывается напротив Пионы и вырывает из ее руки дверную ручку. Дверь захлопывается прямо перед ее носом, так что сделавшая шаг назад Пиона упирается спиной в застывшую Лили, и обе они, не переглядываясь, спускаются вниз.

Всю дорогу до школы Пиона смотрит в окно и молчит, а Люциус и Нарцисса болтают о чем-то своем так беззаботно, что хочется тоже запустить в них будильником. Но в магическом мире не существует будильников, и Пиона просто молчит, провожает взглядом заходящее солнце и считает проносящиеся мимо деревья.

В октябре Пиона получает письмо о том, что отец и Петуния переезжают жить в Ливерпуль. Родители не разводятся, пишет Лили, пропуская слово «пока», но теперь в доме тихо и слишком много пустых комнат. Еще Лили пишет, что мама подумывает тоже переехать куда-нибудь, подыскать домик поменьше, где будет место только для них троих, и Пиона спешно строчит ответ, что должно же быть место для папы и Туни, когда они приедут на каникулы. В следующем письме Лили отвечает, что тогда они могут просто спать вместе, а еще добавляет, что прочитала весь учебник по зельеварению за второй курс.

Лили напрашивается на похвалу, и Пиона пишет, что та обязательно станет самой лучшей, но не слишком, умницей-разумницей, и какой-нибудь красивый мальчик обязательно поймает ее, когда она нечаянно упадет.

Самой Пионе зельеварение не очень-то нравится, потому что там есть ингредиенты вроде червей и чьей-нибудь слизи, без которых никак нельзя обойтись. Профессор Слагхорн постоянно журит ее, потому что Пиона меняет ингредиенты, и получается не так, как задумано, а Пиона отвечает, что «зато никаких червей». Пиона любит копаться в теплицах, постоянно остается после уроков вместе с профессором Спраут и слушает ее рассказы о самых разных на свете цветах.

По дороге на рождественские каникулы Люциус объясняет ей, что совы на то и волшебные, что могут найти адресата без точного адреса, и она выпрашивает его сову, чтобы отправить Туни письмо. Ответа она не получает, сова больше не возвращается, а по дороге обратно в школу Люциус рассказывает, что та вроде как потерялась. Он отмахивается от извинений, но Пиона видит еще не зажившее красное пятно на его щеке и обещает сделать что-нибудь важное, чтобы все возместить. Нарцисса в этот раз с ними не едет, и на весь оставшийся путь в купе повисает молчание.

Иногда Пионе кажется, что они друзья поскольку-постольку, просто так, пока на это есть время, и тлеющее между ними молчание в какой-то степени подтверждает догадку. Пиона думает, что на самом деле у нее больше никаких друзей нет, машет через весь Большой Зал каждый день и больше не ловит смешки и тычки.

Когда Лили отправляет ей оторванный клочок письма Туни, Пиона закрывается в туалете плаксы Миртл и рыдает так громко, что призрак обзывает ее идиоткой и прячется в унитазе.

Когда на плечи ложатся теплые руки, Пиона подается вперед и рыдает теперь в грудь беззастенчиво вошедшего в женский туалет Люциуса. Нарцисса яркой вспышкой сжигает письмо и похлопывает ее по макушке, и от этого неловкого жеста они все втроем смеются. Пиона — сквозь слезы, а Люциус и Нарцисса понимающе и даже чуточку зло, но от этого становится тепло, а вовсе не страшно.

В поезде Пиона разглядывает их обоих и только теперь замечает, насколько они все повзрослели. Пионе и Люциусу уже по пятнадцать, а Нарциссе — четырнадцать, и все больше становится видна между ними разница. Не возрастная вовсе, а социальная, в которое двое — аристократы, чистокровные волшебники, и только Пиона — ни туда, ни сюда. Высокая и угловатая, какая-то вся неправильная, с дурацкими топорщащимися во все стороны соломенными волосами и глазами непонятного цвета.

Так что Пиона прячет дрожащие пальцы в рукавах все еще черной школьной мантии, отводит глаза и заставляет сердце успокоиться, потому что, думает она, все-таки Чейси права. В чем права, Пиона не поясняет даже самой себе, закусывает губу и неубедительно улыбается, когда Нарцисса спрашивает ее о чем-то. Все мысли Пионы отчего-то занимают собранные в низкий хвост волосы Люциуса и его поджатые, как у Петунии, губы, и она думает об этом все лето, получая одну за одной насмешки от Лили.

Петуния возвращается из Ливерпуля в самом конце летних каникул. Сестра стоит на пороге, поджав губы и отведя взгляд, так, будто это она, а не Пиона и Лили, познала самое большое на свете предательство. Оставившая ее машина уезжает, выплевывая из-под колес клубы пыли, и никто из них на нее даже не смотрит, сосредоточив все внимание на молчаливой Петунии.

Петуния возвращается в комнату, как ни в чем не бывало, и Пиона отчего-то злится на маму, которая, определенно, все знала. Мама улыбается, но не пытается их примирить, а Лили демонстративно хмурится, жмется к боку Пионы и рассказывает ей какую-то ерунду из учебников за второй курс. Пиона переходит уже на пятый, но все еще не знает больше половины всяких чудес, а еще прячет в кармане значок старосты.

У нее остается всего несколько дней до отбытия в школу, Пионе страшно хочется похвастать перед Петунией, но она вовремя вспоминает пересланное Лили письмо, закатывает глаза и вздергивает к потолку подбородок. Пиона не собирается плакать или выяснять отношения, хочет только поскорее уехать, остаться в купе наедине с Люциусом (потому что Нарцисса то и дело куда-то сбегает) и вывалить на него всякую душевную ерунду.

Пиону тошнит от противоречивых удушающих чувств, и она даже завидует улыбающейся Туни. Никто из них старательно не замечает посветлевшие синяки на слегка загорелой коже и скрытые длинной юбкой ссадины на коленках.

Ночью Пиона старательно штудирует книги за все года разом, но никакие целительные заклинания они вовсе не изучают, и оттого она просто подкладывает кое-какие травы Петунии в чай.

В самый последний день Пиона хочет заявить, что доберется до вокзала одна, но Туни, точно подхватывая ее мысли, тянет руку и предлагает пойти всем вместе. Лили трясет волосами и заявляет, что никуда не пойдет с младшей-старшей сестрой, и потом они с Туни долго с чувством ругаются. Мама хлопает Пиону по плечу и спрашивает, все ли она собирала, и Пиона кивает, напоминает, что оставила для Лили еще несколько книг, и уходит к себе.

Обе сестры появляются на ее пороге ближе к полуночи, растрепанные и в порванных кое-где юбках, и обе так старательно не глядят друг на друга, что кажется, будто они вот-вот срастутся затылками. Лили толкает Петунию в плечо, и та поджимает в тонкую полоску губы, мнет пальцами юбку и все еще смотрит куда-то в сторону, так что Пионе остается рассматривать ее висок.

— Я сказала то, что сказала, — начинает, запинаясь, Туни, и Пиона замечает, что очень хорошо знает запирающее дверь заклинание.

— Она хочет сказать! — вскидывается Лили, и Петуния толкает ее и отмахивается, приказывая замолкнуть.

Они втроем молчат еще какое-то время, а потом Пиона, вздохнув, копается в собранной сумке, достает значок старосты факультета и протягивает его на раскрытой ладони.

— Круто! — тут же взвизгивает Лили и принимается скакать на одном месте кругами.

Туни удивленно склоняет голову набок, переводит взгляд на торжествующую сестру и опускает голову, будто разглядывает теперь собственные чулки. Пиона неловко чешет затылок, понятия не имеет, зачем вообще теперь хвастается, и переступает с ноги на ногу:

— Не понимаю, почему мне вообще его дали…

Петуния, всхлипнув, бросается ей на шею, значок отлетает в сторону, и Лили, повизгивая от восторга, вытаскивает его из-под туалетного столика. Пиона похлопывает сестру по спине, смаргивает дурацкие сентиментальные слезы и думает, что завтра ее лицо будет просто ужасно, а еще что стоит выведать у Нарциссы какое-нибудь подходящее косметическое заклинание.

— Если я когда-нибудь все-таки стану волшебницей, — всхлипывая, шепчет Петуния, и из-за этих ее слов Пионе хочется что-нибудь стукнуть, — обещаешь научить меня всему-всему?

Пиона обещает, даже позволяет сестре повторить несколько взмахов палочкой, но ничего, ожидаемо, не происходит. Они засыпают в одной кровати под утро, все втроем, тесно прижавшись друг к другу, и кое-как разлепляются только на вокзале, когда Пионе предстоит проходить сквозь стену. В последний момент Лили возвращает Пионе значок, и они долго смеются, а Петуния отвешивает сестре подзатыльник и снова сжимает в тонкую полоску бледные губы.

По ту сторону колонны Пиону обдает магическим ветром, и хорошее настроение вдруг улетучивается. Пиона думает, что непременно отправит из школы сову, а потом напрочь обо всем забывает, машет Люциусу в компании высокого мужчины рукой и получает от последнего презрительную усмешку в ответ.

После церемонии распределения и приветственного ужина Пиона собирает вокруг себя целую толпу первокурсников, читает им длинную лекцию и смеется, когда один за другим они начинают зевать. Экскурсию по школе откладывают на завтра, и в окончание знакомства они с Малкольмом торжественно демонстрируют, по какой именно бочке постучать, чтобы оказаться в гостиной.

Следующие несколько дней на Пиону сыплется целая тонна вопросов, отчего даже кажется, будто она сама возвращается на первый курс. Одиннадцатилетки вьются вокруг нее кругами, как мошкара вокруг зажженной вечером лампы, и отстают только за захлопнувшейся дверью учебного класса. Малкольм, которого подобным ярким вниманием несколько обделяют, смеется и заявляет, что вот теперь-то Пиона наконец-то обрела драгоценных друзей по разуму.

Шестикурсница Чейси, куда более угрюмая, чем обычно, бросает на Пиону странные взгляды, обходит десятой дорогой и все бурчит что-то себе под нос, отчего-то отчаянно уверенная в собственной правоте. Некоторые ее сторонники демонстративно считают дни, когда Пиона снова машет через весь Большой Зал, пока Люциус не разгоняет их вместе со слизеринской старостой-девочкой. Девица поспешно ретируется, но Пиона все равно видит колючие взгляды и слышит ставшие совсем тихими шепотки за спиной.

Пионе пятнадцать, и в животе у нее завязывается тугой узел, когда Люциус улыбается ей и тоже поспешно уходит, взмахнув полами дурацкой черной ученической мантии.

— Я вообще не понимаю, почему его тебе дали, — Нарцисса тычет длинным пальцем Пионе в грудь и по обыкновению задирает к потолку подбородок, — есть же Шарлотта Эклипс или, на худой конец, Барбара Милфорд.

Шарлотта Эклипс — чистокровная аристократка, однокурсница Пионы, удостаивающая своим вниманием только достойных. Пиона не совсем понимает, как та вообще очутилась на Хаффлпаффе, но только закатывает глаза, потому что Барбара Милфорд на ее взгляд еще хуже. Последняя постоянно трещит со всеми подряд о своем старшем брате, который женился на какой-то девице-француженке из другой магической школы. Пиона не общается ни с одной, ни с другой, почти не контактирует уже и с кружком магглорожденных, только носится с первокурсниками и получает подначки от Малкольма.

— Ты же драчунья и одиночка, — продолжает Нарцисса, загибая для убедительности пальцы, — а староста должен быть в почете у своих однокурсников.

Пиона вскидывает голову, чтобы что-нибудь возразить, но натыкается на насмешливый взгляд. Нарцисса загибает еще один палец, добавляя к списку ее склочный характер, а еще неучтивость к старшим и не особенную старательность в учебе.

— Я помирилась с Петунией, — обиженно бурчит Пиона, и Нарцисса присвистывает и отгибает мизинчик.

Сложенный кулак с одним торчащим вверх пальцем оказывается у нее перед носом, и Пиона вскидывает подбородок, едва не получая в глаз по собственной неосторожности. Нарцисса сжимает в тонкую полоску бледные губы, и глаза ее сверкают в полумраке давно опустевшего класса.

— Еще ты влюблена в моего жениха, — голос Нарциссы делается звенящим и низким, и ладонь ее больно шлепает Пиону по лбу.

Что-то бухает в горле, и Пиона не может распахнуть рот, чтобы что-нибудь возразить. Пальцы больно впиваются в ее собственные коленки, и жар волной подступает к щекам. В темноте плохо видно, но Пиона все равно отчего-то уверена, что Нарцисса разорвет в клочья, если позариться на что-то ее. Пиона зарится нагло и алчно, все еще машет через весь зал и заводит бессмысленные разговоры в коридорах, наверняка очевидно краснеет и с каждым шагом приближает собственное падение.

Пропасть распахивает черную пасть прямо у нее под ногами, и Пиона сглатывает, поджимает губы и задирает голову к потолку, пытаясь заставить отчаянно застучавшее сердце заткнуться.

— Только идиот мог этого не заметить, — припечатывает Нарцисса, отмахиваясь от закатившей глаза Пионы, — к твоему счастью, Люциус идиот и есть, так что уж постарайся, чтобы он ничего не узнал.

Нарцисса уходит, хлопая дверью, и кажется, что это единственное проявление чувств, на которое она способна. У Пионы гнев распирает в горле, вырывается свистом между зубов, но она все сидит и сидит, сжимая кулаки на коленях. В этот раз именно она походит на хорошую девочку, чинно сложившую руки, и оттого тошнит и кружится голова.

Пиона терпеть не может, когда ей ставят условия и отдают приказы, вскакивает и вылетает прочь в вечерний полупустой коридор, тут же натыкается на колючие взгляды и закатывает глаза. Пиона шагает по коридорам упрямо, спускается по дурным лестницам вниз, впервые едва не теряется и замирает в открытой галерее. Садящееся солнце светит в глаза, свежий, наполненный запахом трав ветер врывается в легкие, и тугой клубок лопается и течет по щекам слезами. Пиона всхлипывает, убеждается в собственной дурости и опускается прямо на пол, поджимая под себя ноги.

Пиона не может с уверенностью сказать, из-за чего ей обидно больше: из-за того, что ей под нос пихают ее собственные, еще не до конца осознанные чувства, или из-за будто поставившей точку в их отношениях Нарциссы, единственный раз сбросившей маску правильной порядочной аристократки. Из-за Нарциссы, кажется, екает даже сильнее, и Пиона упрямо задирает голову к небу, щурится от слепящего солнца и утирает рукавом слезы.

Пиона думает, что это глупо и бессмысленно, вскидывает руку и кривит в отвращении к самой себе губы. Нарцисса на другом конце Большого Зала кривится так же, и только Люциус пока еще усмехается и машет почти открыто, за что получает откровенный выговор от черноволосого кудрявого парня.

Пиона не знает по именам почти никого, включая своих собственных однокурсников, запоминает разве что нескольких особенно активных первогодок, да и тех скорее по придуманным собственноручно прозвищам. В классе их целая толпа, но по сторонам Пиона едва ли смотрит, сосредотачивается на своей работе и все равно раз за разом проваливается, получая похвалу разве что от сердобольной профессора Спраут. К предстоящим экзаменам их готовят строго, так что даже профессор МакГонагалл однажды высказывается, что Пионе стоит приложить чуть больше усилий.

Пиона старается изо всех сил, и оттого раздражается еще больше, вычерчивает на пергаменте эссе куда больше необходимого и напрашивается в теплицы. Среди молчаливых растений она чувствует себя уютно, пачкается по локоть в земле, а потом развешивает пучки у кровати и заставляет горшками едва ли не все ровные поверхности в комнате.

В коридорах Нарцисса кривит губы и отворачивается, а следом за ней разносятся шепотки и смешки. Откуда-то появляются слухи, будто Пиона старается отбить у слизеринской принцессы жениха, и тогда Пиона машет активнее, старательно привлекает внимание и зло жмурится. С Люциусом они сталкиваются время от времени точно случайно, заводят ничего не значащие разговоры и спешно расходятся, не затрагивая тревожащую школу тему.

На Рождество и обратно Пиона едет в купе с Малкольмом и Элли, усаживает рядом с собой мальчишку-первокурсника и долго рассказывает ему сказки, отвлекая от страхов и предрассудков. Пионе, пожалуй, нравятся дети, и она в какой-то степени понимает пристроившуюся к младшим Чейси.

Попытки что-то кому-то доказать кажутся Пионе бессмысленными, и в какой-то момент она перестает по-идиотски размахивать руками. Осознание того, что от ее дурацкого поведения мир не изменится, бьет по затылку пыльным мешком, но расстраиваться попросту не хватает сил. Учителя гоняют пятикурсников и в хвост, и в гриву, так что спать иногда попросту некогда, и сами же ученики поддерживают нарастающую панику, предвещая всем вокруг и себе в первую очередь тонну провалов.

Те, кто ходит на Прорицания, гадают остальным на чем попало, ученики шестого курса злорадно подливают масла в огонь, и в преддверии первых экзаменов школа попросту жужжит, как встревоженный пчелиный улей. В какой-то момент паника охватывает и Пиону, так что она буквально поселяется в библиотеке, штудирует свои собственные конспекты и делает пометки на полях учебников.

Когда напротив нее неведомом как оказывается Люциус, Пиона закатывает глаза и отворачивается, но с места не двигается. Спиной она буквально чувствует колючие взгляды, давит желание пнуть Люциуса под столом и только вздергивает подбородок так, что становится не видно тетрадей. Они сидят молча до самого вечера, пока библиотекарша не выгоняет их прочь, а потом вместе отлавливают загулявших первокурсников и расходятся только у самого подземелья.

Пиона вновь собирает вокруг себя толпу малышни, так что говорить им становится не о чем, отправляет их всех вперед и зачем-то сама остается, комкая в пальцах рукава мантии. Сердце больно стучит в висках, мешая думать, но Пиона знает, что наверняка ведет себя как полная дура. Нарцисса, впрочем, обозвала бы ее самоуверенной идиоткой, потому что Нарцисса всех зовет идиотами, и оттого смешок прорезает повисшую тишину каркающим всполохом.

— Это все, — Пиона долго перебирает во рту слова, прежде чем сплюнуть их с языка, — такая несусветная гадость. Все эти правила… градации общества так меня бесят, но я никуда не могу от них деться.

Люциус смотрит на нее сверху вниз, Пиона чувствует его взгляд, но не смотрит в ответ, разглядывает собственные черные школьные туфли. Она думает, что самое время все прекратить, и уголки губ ее сами собой падают вниз в некрасивой гримасе, показывать которую никому не хочется. Пиона хочет сломать все сама, и оттого кажется, будто она победит в этом нелепом сражении.

— Глаза у тебя все-таки голубые, — задумчиво тянет Люциус, и теперь Пиона уверена, что она проиграла.

Он ведь напрочь не слушает ничего из сказанных ею слов, думает о чем-то своем и говорит полнейшую несуразицу. Сердце в ответ на его слова больно стучит в груди, мешает дышать и застревает в горле удушливым кашлем. Пиона, кажется, страшно выпучивает глаза, и Люциус усмехается и добавляет, что теперь-то она на него смотрит.

Впервые они целуются неловко и поспешно, обхватывая друг друга руками за плечи, ударяются зубами и кусаются до крови, а потом разбегаются в разные стороны, едва заслышав чье-нибудь приближение.

Раз за разом они встречаются в коридоре перед самым отбоем, когда тишину замолчавшей на ночь школы нарушают разве что вездесущие призраки. Пионе кажется, будто они похожи на несдержанных зверей, потому что Люциус прижимает ее к стене рывком, впивается в губы, а потом исчезает, едва какой-нибудь шорох нарушает спокойствие. Между ними нет разговоров и долгих взглядов, и Пиона понятия не имеет, что ей следует делать.

Пиона знает, что они не возлюбленные, потому что Люциус — все еще жених Нарциссы, и что однажды все кончится всего лишь ее собственным разбитым сердцем. Пиона знает, но все равно нарочито размашисто машет Люциусу через весь Большой Зал во время завтрака, обеда и ужина, касается пальцами его ладони, когда они проходят мимо друг друга, и ужасно по-девчачьи улыбается. Пиона помогает первокурсникам с домашним заданием, засиживается в библиотеке допоздна и напрашивается в теплицы к профессору Спраут, чтобы непременно возвратиться в гостиную перед самым отбоем.

Наступившая внезапно весна обдает ее пронзительным ветерком, и Пиона жмурится, податливо подставляя лицо ласкам.

Иногда кажется, будто все про все знают, но смотрят в ее сторону разве что белолицые слизеринцы, Чейси и Малкольм. Последний все еще беспокоится, тягает Пиону туда и сюда, потому что напрочь уверен, что у нее что-то случилось, но делает только хуже. Пиона погружается в собственные чувства с головой, цепляется за плотную ткань школьной мантии и позволяет Люциусу целовать себя так, что кружится голова.

Они никогда не заходят дальше, разлетаются вспуганными голубями, а потом снова встречаются, когда ночь накрывает все плотной дымкой. Пиона оглаживает кончиками пальцев острые скулы и распускает собранные в хвост волосы, хихикает, выпуская воздух из сдавленного спазмом горла, а в ответ получает поцелуй на кончике носа и теплые сквозь мантию ладони на ягодицах. Внизу живота тянет и сводит, Пиона каждый раз подается ближе, а Люциус отстраняется все стремительнее, точно стыдливая барышня, застигнутая врасплох.

Ни одному из них не светит ничего хорошего, думает Пиона, и тут же уверяет себя в том, что ошибается. Люциус — чистокровный волшебник, аристократ с выписанной на золотом подносе судьбой, а самой ей предстоит непременно исчезнуть после окончания школы. Она — маленькая грязнокровка без особых талантов, всего лишь забавная фигурка на заводном механизме, и место ее на совсем другой полке.

Пиона думает, что, должно быть, с самого начала Люциус развлекается с ней, как развлекается знатная дама с любимой карманной собачкой, путается пальцами в его волосах и подставляет шею для поцелуев. Пионе пятнадцать и ей в самом деле плевать, что дальше предстоит только разбиться и оказаться напрочь растоптанной, смешавшись с грязным песком под чужими ногами.

Пионе плевать сейчас, а потом, когда наступает жаркое лето, она зло стонет в подушку и машет рукой уже не так размашисто. С наступающей ночью она хватает Люциуса за руку, прижимается к нему всем телом жадно, вовсе неудовлетворенно, сминает его губы своими и все равно закатывает глаза. Словно пронзившая небо вспышка, Пиона хочет всего и сразу, однако привычные устои недвижимы, и оттого Люциус целует ее в висок, как отец — бьющегося в истерике ребенка. В его глазах — насмешливое сожаление, такое колючее, что мурашки табунами проходят по разгоряченному телу, и становится холодно.

За свои поступки Пионе вовсе не стыдно, но она все равно отворачивается, опускает руки и в отместку больно дергает Люциуса за волосы, будто это может компенсировать ее разбитое сердце. Оно напрочь разбито, расколото с момента их первого поцелуя, падает ему под ноги покатыми, омытыми морем осколками бутылочного стекла. Даже раны она оставить не может, и оттого в груди у Пионы горит.

Она поднимается на носочки, тянется вверх и касается губ Люциуса осторожно, а потом велит ему ждать на вершине Астрономической Башни.

Последнюю ночь пятого курса Пиона встречает в одиночестве, сжимает кулаки и кусает губы, глотает жгучие слезы и вовсе не думает о прошедших экзаменах. На стол слизеринцев она больше не смотрит, едет в купе с Малкольмом и Элли и всю дорогу молчит, чтобы потом ухватить встречающих ее сестер за руки и улыбаться так неубедительно широко, как только возможно.

Когда вместе с результатами экзаменов приходит письмо для Лили, сестра визжит от восторга. Петуния поджимает губы и делает вид, что ей решительно все равно, утирает дрожащие ладони о юбку и уходит к себе, объясняя это головной болью. У Пионы голова болит взаправду, но она все равно выслушивает потоки восторгов и планов и замечает, что вот уж Зельеварение Лили точно знает лучше нее самой.

У Пионы «превосходно» по Травологии и внезапно по Чарам, по всем остальным предметам что-то между средним и чуть выше баллами, и ни одного провала. Признаться честно, Пиона ожидает чего угодно, но только не этого, потому как во время экзаменов ей было решительно не до учебы, и оттого гордость за саму себя заставляет ее улыбаться и горделиво вздергивать подбородок. О том, что учиться ей еще целых два года, Пиона предпочитает не думать, старательно выбрасывает мысли о Люциусе из головы и обещает себе найти какого-нибудь другого парня.

Самой себе Пиона вовсе не признается, но все равно считает, что, несмотря ни на что, во всем Хогвартсе не может быть никого лучше. Пиона знает, что рано или поздно ее бы все равно бросили, старательно вспоминает, как обдувал холодом ветер на вершине Астрономической Башни, и заставляет предательское сердце утихнуть. Пиона обещает себе не смотреть в его сторону, представляет себя машущей нелепо и неуклюже и сама по себе смеется, отбрасывая в сторону лишние мысли.

Пиона уговаривает Петунию пойти вместе с ними по магазинам, и сестра ходит, раскрыв рот так смешно, что Лили постоянно хихикает и отвлекается. Книги им покупать не нужно, так что сестры ограничиваются новыми мантиями — те, что принадлежали Пионе, все в подпалинах и некрасивых дырах — долго торчат в магазине с почтовыми совами и напоследок выбирают волшебную палочку. Палочка откликается самая первая, искрит и сверкает на всю лавку, так что полумрак озаряется ярким светом, а некоторые коробки падают со своих мест.

Петуния хватает Пиону за руку и просит уйти, едва они расплачиваются со старым мастером, но Лили тянет их в кафе, хвалится приобретением перед всеми подряд и уминает целых две порции мороженого. Туни поджимает губы и недовольно морщится, стучит ложечкой по креманке и подгоняет их поскорее уйти.

— Хочешь попробовать? — клонит голову набок Лили, едва они оказываются дома.

Пиона едва удерживается от того, чтобы отвесить сестре затрещину, а та, точно не осознавая собственной ужасной бестактности, улыбается как ни в чем не бывало и протягивает поджавшей губы Туни волшебную палочку.

— Я уже слишком большая, чтобы играть в глупые игры, — чеканит Петуния, разворачиваясь на каблуках.

Она взлетает по лестнице стремительно, только хлопает едва слышно дверь ее комнаты. Пиона косится на застывшую с раскрытым ртом Лили и прячет руки за спиной. Ее собственная волшебная палочка нагревается в кармане, и Пиона велит собственным мыслям заткнуться. Лили задирает голову и смотрит ей в глаза удивленно, выписывает в воздухе витиеватый жест и радостно пищит, прижимая к груди новую любимую игрушку.

Лили, кажется, вовсе не понимает, что сделала что-то не так, за ужином снова протягивает Петунии палочку и склоняет голову набок, уверяя, что может быть и получится.

— Будто сама не знаешь, что не получится, — едко бросает Туни, отодвигает палочку вилкой и накалывает кусок ветчины, — хватит уже.

Мама призывает их помириться, а Пиона чувствует себя неловко, прекрасно зная, как именно сестра проводила эксперименты. Ей учиться остается два года, а Лили — еще целых семь, и за это время Туни непременно перестанет любить всякое волшебство.

Сквозь стену Лили проходит, широко распахнув глаза. В какой-то момент Пиона случайно отпускает ее ладонь, и сестра устремляется дальше вперед, восторженно взвизгивает и оборачивается вокруг себя. Потом Лили, будто вспомнив кое о чем, останавливается и приглаживает ладонями выпрошенные у матери в честь поступления в школу джинсы, кашляет себе под нос и вздергивает подбородок. Пиона тихонько хохочет ей вслед, прикрывает рот кулаком и машет знакомым и смутно знакомым людям.

То, как много учеников приветствуют ее в этом году, немного пугает, и Пиона здоровается со всеми разом и заглядывает в окна стоящего на пути поезда, выискивая свободный вагон. От держащихся за ручки Малкольма с Элли Пиона поспешно отмахивается, указывает на ушедшую вперед сестру и забирается в самый конец состава.

Глубоко-глубоко в душе Пиона не хочет возвращаться в школу, однако Лили тараторит восторженно, и она улыбчиво поддакивает и кивает, позволяя сестре увериться в самых нелепых догадках. Петуния остается дома и провожает их перед дверью, и Пиона отчаянно хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы та не осталась одна. Пиона знает, каково это — быть в одиночестве, и оттого того самого одиночества больше никому не желает.

— Эй, Северус, иди к нам! — пронзительный окрик Лили, перекрывшей собой дверь, выводит Пиону из оцепенения.

Сестра машет кому-то рукой размашисто и нахально, Пиона давит желание одернуть ее и любопытно вытягивает шею со своего места. Невысокий черноволосый мальчишка стоит перед их дверью, выпучив глаза так, будто прямо сейчас хлопнется в обморок, сжимает ручку потрепанного чемодана и задирает ногу, будто больше всего на свете хочет сбежать. Пиона разглядывает его из-за плеча Лили и оттого не сразу замечает вцепившуюся в тонкую руку мальчика цепкую ладонь сестры.

Неосознанное до сих пор желание побыть с Лили только вдвоем рассыпается вдребезги, но Пиона так приветливо улыбается, что от собственной приторности сводит скулы.

— Это моя сестра Пиона, я тебе рассказывала, — Лили втягивает мальчишку в купе и закрывает за ним дверь на защелку, — в прошлом году она была старостой, представляешь? А я не успела дочитать учебник по чарам за третий курс, там было одно очень интересное заклинание, которое…

В какой-то момент бесконечного монолога сестры Пиона понимает, что Туни была одна уже несколько лет, и сердце ее до краев наполняется горечью. Лили держит мальчика за рукав откровенно застиранной мантии, такой старой, что, кажется, дунь — и воздух наполнится пылью. Огромные глаза его любопытно разглядывают убранство купе, останавливаются на Пионе, про которую Лили давно забывает, и она видит в их глубине нечто такое искристо-зеленое, отчего воздух комком застревает в горле.

Пиона думает, что одиночество похоже на колдовское болото, раскинувшееся у Лили в глазах, и она сама полнится им, захлебывается и все пытается вынырнуть, однако болото на то и болото. Самая лучшая умница-разумница Лили собирает вокруг себя кучу людей, искрит колдовством и читает тысячу книг, и все равно то болото принадлежит ей. У Пионы глаза все-таки голубые (потому что словам Люциуса она предпочитает верить даже теперь), а она смотрит в зеленое болото сестры, заходит в него по колено и делает вдох, точно собирается нырнуть с головой.

До самой станции Пиона, кажется, не произносит ни слова, только кивает или закатывает глаза, разглядывает проплывающие мимо поля и редкие деревеньки. В их купе тишина прерывается голосом ее младшей-младшей сестры, мечтающей увидеть пустые кареты, а не кататься на лодке по озеру, и чей-то высоковатый восторженный голос рассказывает ей о фестралах. Пиона разглядывает скрывающееся за поворотами солнце, едва не забывает переодеться и пишет письмо для Туни.

Когда довольная Лили машет ей с гриффиндорского стола, нечто внутри теплеет и пронзительно жжет, так что Пиона взмахивает рукой один только раз. Высокие окошки в гостиной кажутся ей чем-то ужасно лишним, от треска камина и проникающего в комнату дыма слезятся глаза, и Пиона влезает под одеяло, велит себе обязательно поприветствовать Лили завтра и в конце концов напрочь забывает отправить письмо.

Когда котел в очередной раз взрывается прямо в руках, Пиона думает, что все-таки зря решила и дальше изучать Зельеварение. Она вроде как делает все по инструкции, даже не заменяет ингредиенты по своему усмотрению, но все равно получает в результате либо густую жижу, либо взрыв и осевшую на мантии гарь. Впрочем, Пиона может похвастаться результатом именно когда меняет червей на травы, но тогда профессор Слагхорн следующие несколько уроков стоит у нее над душой и читает такие длинные лекции, что уши и сами начинают сочиться какой-то гадостью. Никто не выказывает особенного желания работать с ней в паре, так что Пиона делает все сама и сама же получает бесчисленные отработки.

Пионе нравится варить зелья из трав и чего-нибудь неживого и живым никогда не бывшего, но вместо этого ей раз за разом подсовывают каких-то червей, экскременты летучих мышей и что-нибудь еще непонятное и ужасно вонючее, от чего потом невозможно отчистить руки. Профессор Спраут поддерживает ее мнение и даже начисляет дополнительные баллы за работу в теплицах, но и с профессором Слагхорном вовсе не спорит, сдержанно кивает и велит Пионе учиться принимать установленные другими правила.

— Я прошу вас, мисс Эванс, в очередной раз, — нарочито грозно начинает профессор, и по классу разносятся смешливые шепотки, — вы должны получить в итоге зелье, а не немножко волшебный чай.

Уроки у них теперь проходят вместе с гриффиндорцами-шестикурсниками, потому что желающих оказалось не так уж и много. Те по-простому смеются и переглядываются вовсе беззлобно, даже подсказывают и предлагают помочь, так что профессор Слагхорн в конце концов запрещает всем вмешиваться и отсаживает Пиону за отдельную парту.

— Не то чтобы чай совсем плох, но сути предмета он все же не соответствует, — добавляет профессор, и кто-то даже ободряюще толкает Пиону в плечо.

Слагхорн кривит губы и отворачивается, и все знают, что на сегодня нравоучения прекращаются. Только на сегодня, думает Пиона обиженно, разливает по пузырькам зелье и налепляет на них этикетки. Свои собственные труды она ценит, прекрасно знает эффект и добавляет еще немного чар сверху, прежде чем отдать работу на оценку профессору. Плохая отметка ее не пугает, а зеленоватое среди мерцающих пурпуром зелий кажется даже забавным. Остальные пузырьки Пиона забирает себе, сгребает в охапку и прячет в карманах, вручает несколько встретившейся вечером Лили и просит сестру никогда так не делать.

— Неужели тебя снова ругали? — спрашивает Лили, забавно вздергивая к середине лба рыжие брови. — Профессор Слагхорн показался мне душкой.

Говоря откровенно, Лили всех подряд зовет душками, исключая разве что надоедливого мальчишку с ее факультета, и этот факт кажется Пионе ужасно забавным. С сестрой они встречаются в коридорах по несколько раз на дню, и каждый раз Лили закатывает глаза и меняет тему, стоит зайти речи о Джеймсе Поттере. У Лили несколько лучших подружек со своего и других факультетов, бегающий за ней хвостиком слизеринец Северус Снейп, а она все равно то и дело твердит о мальчишке, который посмел не поймать ее, когда та упала.

— Вам стоит поучиться прилежности у вашей младшей сестры, — нравоучительно говорит профессор Слагхорн, и Пиона закатывает насмешливо глаза, припоминая прочитавшую книги на три курса вперед сестру.

— Будь у меня такая же старшая сестра, я бы тоже была крутой, — послушно кивает Пиона, и впервые получает не самую низкую на свете оценку.

— Я тобой даже восхищаюсь, — тянет Нарцисса, запирая дверь опустевшего класса заковыристым заклинанием, — не особо сильно, всего лишь самую малость, так что не зазнавайся.

Нарцисса оглядывает Пиону с головы до ног, сжимает губы в тонкую полоску и тянет подбородок к самому потолку. У нее в руке тонкая витиеватая волшебная палочка, несколько совсем крошечных складочек на идеальной ученической мантии и библиотечная книга со скрытой заклинанием обложкой. Пиона, в отличие от нее, — вся растрепанная, с грязным подолом и полными зелий карманами, только-только закончившая отработку, и друг против друга они выглядят совсем как принцесса и нищенка.

С Нарциссой Пиона сталкивается в коридоре совершенно случайно, оказывается заперта в пустом классе и теперь клонит голову набок вопросительно, не желая даже рта раскрывать. От воспоминаний о том, как они сидели после занятий втроем, колет в груди, так что Пиона боится, что просто-напросто разревется, стоит хоть на мгновение изменить положение губ.

— Я бы на твоем месте так просто не отступила, — Нарцисса ворчит, смотрит куда-то наверх и покачивает зажатой в руке палочкой, — хотя я бы даже ввязываться не стала…

— Но ты ввязалась, — перебивает Пиона, и голос ее куда более ядовито-язвительный, чем она себе представляла, — и, если на то пошло, отступила ты очень просто.

Пионе хочется плакать, и она часто моргает и благодарит скрывающую лицо темноту. Нарцисса тоже стоит в полумраке, тянется вверх, словно нанизанная на струну, и лица ее, кроме общего выражения, вовсе не видно. Вздох вырывается у них обеих одновременно, и на этом вроде как разговор заканчивается.

Пиона думает, что ни к чему путному они все равно не придут, роется в карманах и оставляет на столе несколько свежесваренных зелий. Разумеется, ей хочется огрызнуться, вывести Нарциссу из себя и наконец-то заплакать, однако Пиона отпирает заклинанием дверь и скрывается ото всех в полумраке запутанных лестниц, и те везут ее куда-то вверх и вперед.

Вершина Астрономической Башни встречает ее промозглым весенним ветром и пронзительным свистом, и Пиона подставляет под удары лицо, гремит спрятанными в карманах пузырьками с зельями и собирает резинкой разлетевшиеся во все стороны волосы. От ветра слезятся глаза и щиплет пальцы и щеки, и она тоже свистит, зазывая к себе опустившуюся на школу весну. В этом году, правда, весна приходит взаправдашняя, а не метафорическая, и оттого дышать ей больно и горячо.

Делать вид, что все хорошо, получается плохо, и Пиона думает, что восхищаться здесь решительно нечем. Она машет рукой теперь вовсе в другую сторону, иногда забывает, что больше не староста, и едет в купе вместе с сестрой, потому что ее единственные вроде-друзья посвящают все время друг другу.

Протяжный вздох слышится рядом до того, как Пиона успевает шарахнуться. В темноте не видно лица, но выбеленные луной волосы выдают Люциуса с головой, и Пиона вдруг ужасно глупо захлебывается воздухом из собственных легких. Она не думает, что Хогвартсе сотни блондинов, выдает желаемое за действительное и попадает в точку, потому что от опустившейся на плечо руки словно молния прошибает все тело.

— Будь я старостой, я бы тебя наказал, — говорит Люциус, и фраза его сквозь грохот сердца вовсе не кажется ужасно неловкой.

— Вообще-то ты тоже нарушаешь правила, — отвечает Пиона, и нелепого писка своего тоже не слышит.

Люциус вдруг садится прямо на каменный пол, и от грохота сердца кажется, будто башня сейчас рухнет на землю. Пиона хочет сбежать, глотает ставшую густой и вязкой слюну и ругает мысленно приросшие к каменной кладке ноги. Все ее тело обращается каменной статуей, фарфоровой куколкой на шарнирах, неспособной сделать и шага, и Пиона стоит, разглядывая перекинутый через плечо повязанный бантом хвост светлых волос.

Взгляд то и дело сбивается в сторону скул и губ, и Пиона снова часто-часто моргает.

— На вершине Астрономической Башни, — тянет Люциус, и вот теперь-то Пиона слышит насмешливый укор в его голосе.

Пиона садится рядом, касаясь плечом плеча, поджимает к себе ноги и обхватывает колени руками. Полная луна ярко светит над их головами, и оттого кажется, что на продуваемой всеми ветрами вершине башни вовсе не холодно.

С началом последнего курса учиться становится сложно и просто одновременно. Ученики разделяются на два лагеря: тех, кто отчаянно штудирует конспекты и книги, стараясь выучить все, что не успел за шесть лет; и тех, кто напрочь расслабился в предвкушении выпуска. И те, и другие, признаться, Пиону ужасно раздражают, и она занимает робкий нейтралитет, просто продолжая получать знания.

Перешедшая на второй курс Лили уделяет теперь куда больше времени новым подружкам, и Пионе не остается ничего другого, кроме как торчать вечерами в библиотеке и бродить по коридорам в поисках потерявшихся малышей. Она разом забывает о исчезнувшей из поля зрения Чейси, выбрасывает ее из головы и все равно уверяется в собственной правоте. Ниточка их совместной истории обрывается, не завершившись должным образом, и Пионе иногда кажется, что виноваты обе лишь в том, что неподвижно стояли на своей стороне.

Иногда Пиона долго рассматривает себя в зеркале, проводит ладонями по слегка округлившимся бедрам и чуть подросшей груди, щипает себя за животик и считает, что она все еще прямая, как палка. Нарцисса, которая младше на год, похожа на летящую над землей бабочку, а Пиона — застывший на одном месте червяк, возомнивший себя гусеницей.

— Я думаю, сестрица очень красивая, — подхалимничает Лили, когда они втроем отправляются за покупками во время летних каникул.

Пиона крутится у зеркала в легком платье чуть ниже колена, видит, как поджимает губы Петуния, и выбирает кое-что подлиннее. Мама говорит, что леди должна закрывать ноги до щиколотки, но Пиона вовсе не считает себя таковой и все равно следует дурацким советам.

Волосы Пиона так долго отращивает, что в какой-то момент садится на них, а потом отрезает, оставляя длину ниже плеч. Соломенные пакли ее торчат в разные стороны и пушатся, не слушаясь ни расчески, ни зелий, и она собирает их лентой, подражая Люциусу.

— Теперь я понимаю, почему ты так на меня смотришь, — говорит Люциус, и Пиона страшно пугается, что ее тайну раскрыли.

После встречи на вершине Астрономической Башни они долго говорят и в итоге решают остаться друзьями. Пиона, впрочем, дружить вовсе не хочет, но решению не противится то ли чтобы позлить Нарциссу, то ли себе назло. Пиона смеется, прикрывая ладошкой рот, ведет себя так, будто дурного пятого курса не было в жизни, и снова машет через весь Большой зал. Лили машет в ответ, прикрывая ее, и больше никто не ведает, что творится у Пионы в душе.

— Распусти, — приказывает Люциус, и облегчение в груди Пионы смешивается с обидой.

Пионе не нравится этот его повелительный тон, и она показательно дует губы, но взгляд все же отводит. За прошедший год Люциус неуловимо меняется, делается более взрослым и будто бы более злым, раздает указания, а вовсе не просит, и смотрит на всех сверху вниз. Пиона обещает себе больше никогда его не любить и все равно продолжает, будто не может отпустить давно не привязанный поводок.

— Тогда ты тоже, — Пиона тянется к его волосам, но одергивает сама себя и прячет за спиной руку, — раз уж ты понял.

Закатывает глаза она совершенно демонстративно, подытоживает, что и она тогда останется при своем, и немного задерживается, позволяя Люциусу сорвать с себя ленту. Пиона помнит, как мама учила ее завязывать косы, снова закатывает глаза и следующие несколько недель творит невообразимую чепуху с собственными волосами.

Разрастающаяся в груди привязанность кажется ей ядовитой, но Пиона знает, что уже поздно пытаться от нее избавиться. Ее не пугают ни скорое окончание школы, ни стоящая на пороге взрослая жизнь, в которой придется делать что-то самостоятельно, ни еще целая куча всего, что вскоре должно бы случиться. Пиона пишет Петунии письма и машет рукой через весь Большой зал, передает Лили сваренные собственноручно зелья и старательно избегает нарушения правил. Вовсе не потому, что Пиона — примерная девочка, никогда не влезающая в неприятности, просто еще в поезде Люциус хвастается ей значком старосты школы, и она проглатывает полный обреченного восхищения вздох.

— Так и знал, что ты здесь, — тянет, сложив на груди руки, Люциус, когда Пиона в очередной раз засиживается в библиотеке, — еще немного, и я мог бы снять с тебя баллы за нарушение комендантского часа.

Голос его самую малость надменный, такой очаровательно низкий, что тянет внизу живота, и Пиона жмурится, выравнивая дыхание. Не то чтобы она в самом деле вспоминает эти их нелепые поцелуи, но, вообще-то, не прочь повторить. Нарцисса говорила, что не сдалась бы на ее месте так просто, а Пионе кажется, что она только и делает, что, схватившись руками и ногами, тянет их обоих назад.

— Тогда проводи меня, чтобы это не сделал кто-то другой, — Пиона закатывает глаза и не уточняет, кто именно, протягивает руку и насмешливо хмыкает, когда Люциус подхватывает ее ладонь.

От прикосновения жжется кожа, и Пиона терпит его куда дольше дозволенного, собирает вещи слишком поспешно и делает вид, будто в самом деле считает оставшееся до отбоя время. Пионе кажется, будто в спину ее упираются тысячи жгучих взглядов, но она просто идет вперед, отставая на пару шагов, и делает вид, что они просто идут в одну сторону.

Собственную жадность Пиона осознает превосходно, и оттого в горле давит колючий комок. Следующим утром Пиона снова машет рукой, ловит не слишком-то злобные взгляды Нарциссы и обещает Лили научить ее одному потрясающему заклинанию.

Слоняться по школе перед сном становится дурной нелепой привычкой. Пиона делает вид, что занимается допоздна, торчит в библиотеке до тех пор, пока ее не выгоняют прочь, а потом просто ходит по коридорам, вылавливает младшеклашек и болтает со школьными привидениями. Разглядывать портреты ей тоже нравится, но те чаще ворчат на нее, долго пристально смотрят или вовсе уходят, не желая становиться объектом искусства хотя бы после отбоя.

В какой-то момент Пиона, пожалуй, ловит себя на мысли, что уходить из школы ей вовсе не хочется, хлопает себя по щекам и прячется в одном из запертых классов. Замок вскрывается простым заклинанием, никому, кажется, вовсе не приходит в голову прятаться ночью в классах, и оттого Пиона чувствует себя путешественницей, первооткрывательницей, совершенно случайно набредшей на новые земли.

Сдвинутые к стенам столы кажутся Пионе театральными мостками, и она вспоминает, как они с мамой и сестрами ходили на спектакль. Простирающееся за окном небо мерцает серебристыми звездами, и так сильно хочется петь, что тугим спазмом сдавливает горло.

От нарушения правил вовсе не захватывает дух, да и кабинет она выбирает самый обычный, где нет ничего, кроме грифельной доски и множества столов и стульев, а от стен веет промозглым весенним холодом. Пиона вспоминает, что Рождество они проводили втроем, потому что мама ушла на ночное дежурство, и тогда не было ничего замечательнее горящей магическими огнями елки и крохотных светлячков, восторгом отражающихся в глазах Петунии.

Было это, думает Пиона, словно целую вечность назад, потому что уже утром сестра фыркнула и задрала подбородок, а Лили убежала встречать своих старых школьных подружек.

— Что ты тут делаешь?

Высокий мальчишеский голос вырывает Пиону из раздумий, и она спрыгивает с парты на холодный каменный пол, откуда больше не видно полной луны.

— Прячусь, я думаю, — говорить выходит высокопарно, и Пиона фыркает из-за нелепости собственных слов, — в большей степени от себя.

Разумеется, она забывает запереть дверь, так и оставляет ее нараспашку, потому что тогда тонкая полоска лунного света расчерчивает кабинет на две части. Нарушитель ее мечтательного спокойствия стоит в тени, так что видны лишь его кучерявые короткие волосы и то, что ростом он едва Пионе по грудь.

— А ты от чего?

Вопрос слетает с губ до того, как мальчишка успевает развернуться и сбежать, врезается в спину фатальным ударом и прижимает их обоих к полу. Пиона хватает ртом воздух, задыхаясь от собственного неравнодушия, косит глаза на расплывающуюся полоску лунного света и считает вздохи. Мальчишка дышит глубоко и размеренно, медленно разворачивается, и лицо его оказывается на свету. Ярко сверкают черные глаза на белом лице, и Пиона вдруг думает, что он определенно тоже из «этих».

— От них всех, — неопределенно машет рукой мальчик, и губы его дергаются в неприятной усмешке.

На этом, кажется, разговор и оканчивается, однако уходить и уступать место никто из них не спешит. Пиона снова забирается на стол, усаживается, упираясь ладонями, и закидывает ногу на ногу. Длинная тонкая полоска лунного света теряется в черных волосах мальчишки и исчезает с негромким хлопком, когда дверь за его спиной все-таки закрывается. Тишина повисает в комнате оглушительная, так что слышно разве что ток крови в ушах, и оттого по телу расползается нарастающий звон. Уходить Пиона вовсе не собирается, запирает дверь заклинанием и думает, что соседки ее все равно наверняка ничего не заметят.

— Ты вроде бы второкурсник? — слова звучат слишком уж вопросительно, однако Пиона точно припоминает одноклассников Лили. — Неужели до сих пор не нашел друзей?

Среди них есть мальчишка-аристократ, такой по-обычному тихий среди своры волшебных детей, что ярким пятном привлекает внимание. Пиона будто видит, как на распределении он вжимает голову в плечи, а по Большому Залу расползаются шепотки, и в конце концов только гриффиндорцы и хаффлпаффцы радостно хлопают, приветствуя новичка.

— А ты сестра умницы-Лили, — он морщит нос совершенно забавно, и Пиона прыскает. — У меня есть друзья, и прячусь я не от них.

— О, теперь мне ужасно любопытно, — Пиона облизывает пересохшие губы и подается вперед, не получая, впрочем, никакого ответа.

Какое-то время они сидят молча, Пиона болтает ногами и кусает губы, вспоминая экзаменационные темы по разным предметам, и перебирает в мыслях сорта цветов, чьи бутоны вот-вот должны распуститься. Несколько горшков из комнаты можно бы переставить в гостиную, а еще нужно подготовить место, чтобы просушить травы, и Пиона прикидывает, не проще ли выпросить у профессора Спраут маленькую теплицу. Еще, думает Пиона, стоит подумать о том, что делать после завершения обучения, потому что Туни и Лили все еще учатся, а денег лишних в семье у них нет.

Короткий мелодичный стук в дверь заставляет вздрогнуть их обоих, и мальчишка резво прячется за сдвинутым в угол преподавательским столом. Пиона соскакивает на пол легко, вовсе не думает, будто делает что-то неправильно, отпирает дверь и распахивает ее настежь, щурясь от ударившего по глазам лунного света. Сегодняшнее полнолуние привносит в вечер романтичные мысли, так что она только улыбается широко и лукаво, разглядывая самую капельку обескураженное лицо Люциуса.

Волосы его как будто собраны наспех, завязанная неровно лента болтается с одной стороны, а съехавший воротник обнажает часть ключицы.

— Твои одноклассники очень за тебя беспокоятся, — говорит Люциус, ведя подбородком в сторону, и голос его такой хладнокровно колючий, что от неприятия сводит скулы.

Пиона даже заводит руки за спину и по-детски шаркает ножкой, натягивая такую ядовитую улыбку, что самой от себя жжется и больно.

— Поэтому ты пришел проводить меня до гостиной?

Пиона чувствует упирающийся в спину пронзительный взгляд, протягивает Люциусу ладонь и будто случайно забывает запереть дверь. Маленькая ниточка лунного света обрывается у развилки, Пиона чеканит шаг и вовсе не видит, насколько долго ее провожают.

— Что ты собираешься делать после выпуска? — спрашивает Пиона, и Люциус смотрит на нее, словно на распоследнюю идиотку. — Кроме того, что женишься на Нарциссе и нарожаешь маленьких нарциссят.

Пиона машет рукой, отмахиваясь от подступающей паники, и сосредоточенно смотрит на собранные лентой волосы, перекинутые через плечо. Люциус выражения лица не меняет, вскидывает вопросительно брови и делает вид, что задумался. В самом деле, конечно, он вовсе не думает, потому что жизнь его наверняка с самого рождения распланирована по минутам, но Пиона все равно терпеливо ждет, перекатывая в пальцах почти оторвавшуюся пуговицу на манжете.

Они опять нарушают правила, сидят в укромной нише возле библиотеки, и темноту вокруг них разбавляет только заглядывающая в соседнее окно луна. Пиона ложиться спать вовсе не хочет, потому что завтра должен состояться первый экзамен, а еще потому что ей кажется, будто волшебство неумолимо заканчивается, пинками подталкивая ее к взрослой жизни.

— Отец собирается посвятить меня в семейные дела, — Люциус отвечает уклончиво, но Пиона все равно понимает, что обыкновенной работой там и не пахнет.

От мыслей о будущем сводит горло, и она дергает слишком сильно, отрывает, наконец, пуговицу, и тут же пришивает ее назад заклинанием. Волшебная палочка в ее пальцах чуть нагревается, пускает по телу волны тепла, точно по-своему пытается успокоить, и Пиона кусает губы.

Сама она понятия не имеет, что делать дальше, умеет разве что портить зелья и копаться в земле, вся насквозь пахнет травами и все еще ходит с дырявыми рукавами. Лили смеется над ней, потому что Пиона нагружает ее целой горой чайных зелий, а Туни пишет в очередном письме, что дружит с парой девчонок, и у них все это настолько легко, что от зависти трудно дышать. Пиона думает про себя, что нужно поговорить с мамой, а потом сама же себе замечает, что сделать это надо было очень давно.

— Мы, наверное, больше никогда не увидимся, — нотки лживого облегчения проскальзывают в ее голосе, и Пиона поспешно захлопывает рот.

Так, думает она, все равно будет проще, смотрит на перекинутые через плечо волосы и облизывает пересохшие губы. Люциус ее доводов не отрицает, только хмыкает как-то насмешливо и переводит взгляд на луну.

Лицо его в серебристом свете завораживающе волшебное, такое, что гулко стучит в груди сердце, а щекам и вовсе становится горячо. Пиона смаргивает капельки слез на ресницах, просит Люциуса проводить ее до гостиной и сама шагает вперед, будто кто-то расстилает у нее под ногами дорожку из желтого кирпича.

Нарцисса затягивает Пиону в опустевший к вечеру класс так, как это было в их первую встречу. Несколько девчонок остаются караулить снаружи, и дверь за ними захлопывается, нарочито показательно отрезая пути отступления. Место прикосновения тонкой изящной ручки Нарциссы к запястью Пионы жжет, но высвободиться она не пытается, вглядывается в светлый затылок и пытается прочитать эмоции по спине.

Пиона выше Нарциссы на целых полголовы, шире в плечах и в общем крупнее, и отчего-то бывшая подруга кажется ей капризной маленькой девочкой, заблудившейся в переулке. Нарцисса изящная даже в простой ученической мантии, убирает волосы в прическу и пользуется косметикой, а у Пионы постоянная грязь под ногтями, не поддающиеся укладке волосы и все еще дурацкое скуластое лицо без капельки плавных линий. Не то чтобы Пиона в самом деле завидует, никто ведь не объясняет ей, как быть девочкой, напротив, в груди теплится восхищение. Пиона хочет походить на Нарциссу хоть капельку, но может разве что нелепо задирать к потолку подбородок и улыбаться криво и вовсе не вдохновенно.

— Полагаю, это наша последняя встреча, — Нарцисса наконец разворачивается, и рука ее исчезает вместе со жгучим прикосновением.

Нарцисса тянется вверх, но Пиона ни капельки не сутулится, складывает на груди руки и мысленно просит их не дрожать. Воспоминание о старой пощечине заставляет вздрогнуть, кажется, их обеих, и обе они улыбаются, не пытаясь скрыть раздражение.

— Неужели пришла заявить о своей победе?

Между ними всего несколько сантиметров, Пиона косит глаза сверху вниз, а Нарцисса раздраженно задирает голову вверх, всем своим видом излучая победоносное высокомерие. Нарцисса побеждает, а Пиона проигрывает, но обе они знают, что исход был решен задолго до самой схватки.

Нарцисса замахивается, словно в их первую встречу, и Пиона жмурится, ожидая удара, но вместо него получает в презрительный смешок прямо в лицо:

— Дура.

Пиона пожимает плечами, осторожно приоткрывает глаза и жмурит их снова, потому что лицо Нарциссы искажается некрасиво, кривится и морщиться, и смотреть на это — все равно что разрушить возлюбленный сердцу образ. Какое-то время они стоят молча — Пиона не решается открыть глаза, а Нарцисса, кажется, переваривает и растаптывает резанувшие по душе чувства. После завершающего экзамена в Хогвартсе шумно, однако никому нет до них дела, все заняты сборами и обсуждением прошедшего года.

— Стоило догадаться, что после всех стараний замуж за Люциуса все равно выйду я, а не ты!

Воздух между ними вдруг вспыхивает, на мгновение окрашивается красным и гаснет, словно весь выжженный напрочь. Нарциссе, замечает Пиона, красный совсем не подходит, но щеки ее все равно ярко горят, не хуже огня разбивая промозглую тьму.

— Стоило догадаться, что вы друг друга так сильно терпеть не можете, — выдыхает Пиона, и догадка в воздухе обращается пониманием.

Маленькая игра, в которой нет ни одного победителя, оканчивается закономерно. Что бы ни творили дети, договоренности взрослых остаются в силе, потому что нет ничего важнее клятвенных обещаний, про которые Нарцисса с Люциусом рассказывали ей, перебивая друг друга. Пиона вдруг и правда чувствует себя дурой, останавливается на линейку ниже проигравших отпрысков аристократов и от злости кусает губы.

Им от этой игры ничего не будет, а у нее чувства напрочь растоптаны, смешаны с грязью и вывешены на всеобщее обозрение, потому что Пиона лишь делает вид, будто не замечает разносящихся за спиной шепотков.

Стоило, пожалуй, для этой уловки выбрать кого-то другого, но и тогда результат оказался бы решительно одинаковым. Важные шишки не разрывают договоренностей просто так, лишь заставляют всех почтительно опускать головы и слушаться беспрекословно. Оттого же все вокруг делают вид, будто ничего вовсе не происходит, списывая любую грязь на высокомерные игрища.

— Блэки! — выплевывает Нарцисса, продолжая тираду, и присутствие Пионы ей, кажется, и вовсе необязательно. — Считают себя такими важными! Благороднейшее и древнейшее семейство, ха!

Пиона припоминает разошедшиеся по школе слухи о том, что одна старшая сестра Нарциссы сбежала с магглорожденным, а другая постепенно сходит с ума; думает о кучерявом мальчишке, спрятавшемся «от них всех» и закатывает глаза, испытывая внезапную жалость.

— Поскорее бы они все вымерли со своим благородством!

Выступление завершается, и Пиона едва не хлопает в ладоши, вовремя прикусывая губу. Нарцисса тяжело дышит, стоит, раскрасневшаяся и растрепанная, но проходит всего мгновение — и она снова преображается, обращаясь привычной собой. Взгляд ее колючий и злой, немного завистливый, и смотрит она Пионе прямо в глаза так, словно это она выше минимум на голову.

— Не думаю, что мы когда-нибудь снова увидимся, — голос Нарциссы снова певучий и мягкий, едва слышен в звенящем по стенам эхе.

Тонкие пальцы ее едва касаются ручки, распахивая настежь дверь, и Пиона жмурится от мазнувшего по глазам света. В коридоре девочки-слизеринки ухмыляются, ударяя Пиону кинжалами-взглядами, рассыпаются в разные стороны, повинуясь взмаху руки, и тоже тянутся вверх.

— Проживи хорошую жизнь, — долетает до Пионы едва слышное, сказанное одними губами.

Последнее слово, точка в их отношениях, такая ласковая и маленькая, что хочется ухватить ее за руку и растянуть в запятую. Однако Пиона молчит, поджимает губы и вытягивает шею, выходит следом и разворачивается в другую сторону.

В купе их двое. Люциус, зайдя, закрывает дверь на защелку, нарушая правила, но им обоим, окончившим школу в этом году, совершенно плевать. Лили едет со своими однокурсниками, а видеть лица других учеников вовсе не хочется, так что Пиона продолжает сидеть, подперев рукой щеку, и смотрит в окно. Утро только занимается, а к вечеру магия кончится, развеется, подобно чарам крестной феи из сказки, и Пиона окунется в мир неволшебной обыденности. В письме мама предлагает ей поступить в колледж, но лишних денег у них в семье нет, и Пиона отвечает отказом, обещая найти какую-нибудь работу.

На экзаменах их посещают представители Министерства Магии и еще каких-то волшебных структур, но все они смотрят мимо, словно сквозь Пиону, и она, в отличие от большинства, не получает ни единого приглашения. Кроме нее, впрочем, есть еще несколько несчастных, есть и отказавшиеся, однако все они, кажется, хотя бы примерно представляют, что хотят делать.

— Так что тебе нужно? — наконец спрашивает Пиона, почти сошедшая с ума от молчания.

— Тишины, — отрезает Люциус слишком быстро, и в голове неприятно стучит.

Это, пожалуй, их последняя встреча, уже на платформе они разойдутся в разные стороны и больше никогда не увидятся. Пиона принимает это легко, кривит губы и легко улыбается, разглядывая проплывающий в окне пейзаж. Любые игры рано или поздно заканчиваются, приходит время взрослеть, и даже правила, такое нелепые в детстве, больше не кажутся невозможными.

Тон у Люциуса теперь повелительный, по-взрослому властный, совсем не такой, как был в детстве, когда он взахлеб рассказывал Пионе о магии. От промерзлости образа становится холодно, она косит глаза в сторону, а потом снова смотрит в окно. Где-то вдалеке небо расчерчивают темно-синие полоски дождя, доносится, стоит только подумать, звук грома, но вспышек не видно. Молнии, должно быть, сверкают в другой стороне, так что ливень окружает их поезд, падает сверху и накрывает стекло серыми каплями.

Когда становится темно от застившего ливня, свет зажигается сам, мерцает словно бы отовсюду, окрашивает мокрое стекло в серебристый и накрывает мир по ту сторону прозрачной вуалью. Пиона теперь вглядывается в собственное отражение, считает удары грома и радуется, как ребенок, получивший игрушку. Ливень разрезает молчание, кричит слишком громко, и Пионе кажется, будто он говорит за нее. Сердце ее радостно стучит и трепещет, пальцы сами собой постукивают по мягкому сидению, и Пиона забирается на него с ногами, скидывая осточертевшие школьные туфли.

Пиона даже забывает о Люциусе, разбавленная вспышками молнии тишина обволакивает ее, качает в объятиях, заставляет тянуться к серебристому за окном свету. Пиона скидывает жаркую мантию, остается в юбке и блузке, словно вот-вот прибудет домой, и припадает к стеклу, разглядывая стекающие с обратной стороны прозрачные капли. Ливень стоит стеной, так что не видно ни полей, ни привычного леса, только ее собственное отражение в оконном стекле впервые в жизни кажется наполненным волшебством.

Негромкий хлопок закрывшейся книги выдирает ее из мечтательного оцепенения, тащит от окна когтями и с силой сажает на место. Пиона складывает на коленях ладошки, коротким заклятьем приводит в порядок валяющуюся комом мантию и глядит вопросительно из-под ресниц. Она вся сейчас — образец порядочной девушки, разве что искры в глазах выдают в Пионе колдунью, и стоит лишь склонить голову набок, чтобы напускной образ лопнул и расслоился.

— Я нарушаю тишину? — она хихикает и клонит голову набок.

Пиона поддается налетевшей злобной игривости, почти шипит выпускающей коготки кошкой и давится ядом собственных слов. В глазах ее отражение ливня, и она выплескивает его разочарованием, перемешанным с раздражением.

— Да, — ответ Люциуса холодный, нарочито безразличный, но Пионе все равно горячо от каждого его слова.

Поезд замедляет ход, покачивается на повороте, и она клонится в сторону, опираясь на правую руку. Вспышка в голове, внезапная яростная мысль заставляет ее подскочить, перегораживая проход, а затем поезд выравнивается, и Пиону ведет следом за ним. Она упирается ладонью в спинку, вжимается коленом в сиденье и дышит так медленно, словно совсем забывает, как это делать. Рука Люциуса взметается в воздух, но не придерживает, так и повисает, и Пиона при новом толчке усаживается, сносит ее бедром.

У нее в груди жмет и давит, уголки губ сами собой падают вниз, и она замирает, едва ли осознавая свое положение. Пиона сидит на ноге Люциуса, упирается в спинку рядом с его лицом и дышит почти прямо в губы, а его рука прижимается к ее бедру. Сердце подскакивает и падает, словно резиновый мячик, и теперь никак не может остановиться.

Рваный выдох вырывается у Люциуса стремительно, до того, как она успевает сообразить, и лицо его вдруг упирается в ее шею. Пиона издает задушенный писк, чувствует, как смыкаются на талии руки, и не успевает заметить, когда все исчезает. Порыв чувств иссыхает, она остается одна, и только дождь барабанит по стеклу, постепенно стихая.

Первым делом Лили хвалится Туни, что с этого года сможет ходить в Хогсмид, и что тринадцать — это уже целая жизнь, и сестра ровнее расправляет спину вместо ответа. Мама оставляет их всех втроем, потому что считает, будто сестры ужасно друг по другу соскучились, и Пиона только кивает, принимая ее лживый ответ. Они не говорили о будущем, но Пиона прекрасно знает, что мама много работает, собирается отправить в колледж Петунию, раз уж Пиона не хочет, и иногда пропускает обед. От мамы пахнет чем-то приторно-сладким на грани приятия, и Пиона иногда морщит нос, приближаясь к ней слишком близко.

На восемнадцатый день рождения Пиона получает в подарок забытый в школе табель с оценками, письмо от Малкольма с Элли вместе и по отдельности и маленькую серебряную булавку в пустом конверте. Лили дарит ей цветочную композицию из их сада, а Петуния преподносит Пионе стихи. У сестры прекрасно получает рифма, но Пиона слушает ее в одиночестве, заперевшись в кладовке. Между прочим Туни рассказывает, что в школе дружит только с девчонками, и что один мальчик из соседнего класса смотрит на нее в коридоре. Они обе, кажется, мечтают вырваться из этого дома, но только Пионе уже восемнадцать, а Петунии всего пятнадцать, и в колледж она пойдет только с маминого позволения.

Пиона сопровождает Лили на прогулке по Косой аллее, заходит в несколько лавок и спрашивает о работе, но отвечают ей только в аптеке. Сухонький продавец обещает связаться с ней, и Пиона ждет ответа несколько дней, а потом расстраивается и забывает. Лили уезжает в школу, и они с Петунией остаются одни, расходятся по делам и встречаются за ужином с мамой. Соседи считают их хорошей семьей и приветливо улыбаются, а Пиона после семи лет волшебства чувствует себя чужой и мечтает поскорее сбежать.

— Я не хочу поступать в колледж, — говорит она на очередное мамино предложение и искоса смотрит на поджавшую губы Петунию, — мне уже предложили работу.

Пиона беззастенчиво врет, на следующий же день отправляется на прогулку в Министерство Магии и с головой окунается во «взрослую жизнь».

Здесь, кажется, предрассудки расцветают в полную силу. Пиона не видит ни одного знакомого из «клуба магглорожденных», натыкается то и дело на смутно знакомых чистокровных и полукровок, перебрасывается с ними парочкой слов и позорно сбегает. Главный холл обрушивается на нее сверкающим золотом, от мельтешащих вокруг людей рябит в глазах, и Пиона поспешно ищет кого-нибудь взглядом. Ее не звали сюда, она приходит самостоятельно, крутит головой, едва не раскрыв настежь рот, и натыкается на презрительные колючие взгляды.

— Вы уже закончил школу? — безразлично спрашивает секретарша, на стол которой Пиона почти заваливается.

— Ага.

В маленьком кабинете душно и пыльно, но ее хотя бы слушают, по-настоящему собеседуют, и Пиона в душе ликует, выстраивая грандиозные планы.

— Какие ваши особые таланты? — секретарша смотрит на нее безразлично, словно щеточкой собирается вымести прилипшую к рукаву грязь. — Какие-нибудь заслуги?

Пиона чувствует подступающий к горлу жар, рассказывает о любви к Травологии и перечисляет несколько особенно удающихся заклинаний. Секретарша кивает, спрашивает еще какую-то ерунду и обещает связаться с ней совсем как тот старый аптекарь.

В довершение, словно последний гвоздь забивается в крышку, Пиона видит в коридорах белобрысую голову, втягивает носом подступающие к горлу слезы и рывком исчезает. Аппарация никогда не давалась ей хорошо, так что оказывается Пиона посреди людной улицы, ударяет кого-то плечом и дергает в сторону зацепившуюся в воздухе мантию.

Дома Петуния утягивает Пиону в кладовку, потому что мама хозяйничает на кухне, и они встают там нос к носу почти одинаково высокие. Петуния смотрит на нее, поджав губы, и Пиона чувствует ее дыхание и тепло ее тела, подстраивается и пытается сделаться маленькой, чтобы сестре было легче дышать.

— Тебе ведь не предложили никакую работу! — шипит Туни, вжимаясь в Пиону всем телом.

Петуния, пожалуй, умеет видеть Пиону насквозь, и оттого она вовсе не отпирается, качает головой и пересказывает собственный разговор с секретаршей.

— Они с ума сошли, какие особые достижения? — нарочито гневно вздыхает Пиона. — Я что, должна была школу спасти, пока там училась?

Разговора у них не выходит, потому что каждая говорит о своем. Петуния уговаривает Пиону вернуться в «человеческий мир», поступить в колледж и жить как все, предлагает сломать волшебную палочку прямо сейчас и забыть обо всяческой магии, и ядовитая злость вскипает в груди. Пиона выталкивает сестру из кладовки, вышагивает за ней следом вся насквозь пропитанная волшебством и почему-то молчит. Петуния сидит возле лестницы, упирается в перила спиной, и на лице ее тоже ядовитая ярость, а светлые волосы припорошены пылью.

— Хватит уже считать себя особенной! — рычит сестра, глядя на нее снизу вверх, и не собирается подниматься. — И ты, и Лили такие же обыкновенные, как и я! Кому вы нужны в этом волшебном мире?!

В груди у Пионы бурлит и свистит, словно перекипевший чайник, вовремя не снятый с плиты, и она сжимает в пальцах волшебную палочку, давит желание высечь в воздухе искры и исчезнуть навечно. Петуния говорит правду, и каждое ее слово эхом отдается в груди, больно вбивается в черепную коробку и отпечатывается в уголках глаз, так что Пиона только и может выдохнуть «это не правда» и аппарировать снова, разрывая себя на осколки физически, а не морально.

В аптеке светло, тесно и странно пахнет, так что Пиона заходит внутрь с опаской, вздрагивает из-за зазвеневшего колокольчика и поспешно закрывает за собой дверь. На ней все еще рваная школьная мантия, ни единой захудалой монетки, зато полные карманы привезенных из школы зелий. Пиона вываливает их все разом, ловит покатившиеся и расставляет рядками, пересчитывая и рассортировывая. Аптекарь смотрит на нее удивленно, приподнимает бровь, но ничего не спрашивает, только внимательно следит з руками.

— Я вовсе не обижена за то, что вы со мной не связались, — Пиона любовно ровняет рядочки, поправляет отошедшие от стекла наклейки, — это все я хочу продать.

От собственных слов ей самой ужасно смешно, так что она улыбается, переводит взгляд на витрину и отворачивается. В аптеке продают не только волшебные зелья, полки полнятся всякими редкими ингредиентами, живыми и мертвыми, измельченными в порошок и покрытыми слизью, и Пиона смотрит куда-то поверх них всех, избегая, впрочем, и цепкого взгляда аптекаря.

В их соглашении всего несколько слов, Пиона называет цену, и старик смеется и морщится, словно смотрит на что-то занятное, но решительно бесполезное.

— Я не торгую травяными настойками, — старый аптекарь подцепляет пальцами одну из склянок, смотрит ее на просвет, — вам стоит сдать это в бар.

Пузырек в его пальцах блестит и сверкает, и Пиона вдруг думает, что покупать стеклянные склянки — слишком затратно. Магглы придумали пластик, но тот меняет свойства вещей, искажает зелье и добавляет эффекты, так что Пиона лихорадочно пытается выдумать, что можно использовать вместо него.

Слов аптекаря она будто не слышит, сгребает часть зелий в охапку, перепутывая между собой, и называет новую цену.

— Попробуйте, — добавляет Пиона, рассовывая пузырьки по дырявым карманам, — этот отдам совершенно бесплатно.

Аптекарь вертит в руках зелье хорошего сна, а у самого мешки под глазами, так что подсвеченная солнцем вода придает его лицу забавный зеленоватый оттенок. В своих силах Пиона уверена, тем более, что Лили из школы просит прислать ей еще, так что остальные просто останутся на потом, пока она не придумает, где сварить новые зелья. Засушенных трав у нее пока вдоволь, но скоро придется думать об этом, так что Пиона заранее прикидывает, куда рассадить привезенные из школы горшки.

Цену аптекарь называет в два раза меньшую, но она все еще в пределах ожиданий Пионы, так что она легко соглашается, отсчитывает монеты и забивает ими очередной дырявый карман.

Дома Пиона собирает вещи, рассовывает мантии по чемоданам и оставляет книги для Лили, чтобы в следующем году не приходилось покупать снова. Цветы и разросшиеся за пару месяцев травы занимают самый верх, прячутся в чарах и маскируются под подаренный мамой цветочный горшок. От собственной комнаты, слишком обыкновенной, непривычной и темной, совсем немного тошнит, и Пиона снова пересчитывает полученные деньги, предвкушающе улыбается и впервые в жизни чувствует себя взрослой.

Ответ от аптекаря приходит через пару недель, к тому же он сообщает, что не против помощницы, а еще над аптекой сдается неплохая квартирка, так что на следующую их встречу Пиона собирается с чемоданом. Предвкушение собственной значимости окатывает ее с головой, и Пиона не замечает ни маму, ни ухватившую ее за руку Туни, разворачивается и оступается, едва не распластавшись прямо на лестнице.

— Куда ты уходишь? — спрашивает Петуния, и голос ее непривычно тихий и ласковый. — Снова бросаешь меня одну?

Пионе, признаться, самую капельку стыдно, но она все еще зла и обижена, мотает головой отрицательно и обещает писать. Туни фыркает и замечает, что могла бы обещать и звонить, но Пиона не исправляется, перехватывает ее ладонь, пожимает пальцы и машет выглянувшей из кухни маме. Обе они остаются дома одни, а Пиона уходит, соглашается на работу за комнату, расставляет вдоль стен горшки с травами, а прямо посередине водружает котел.

В первую ночь самостоятельной взрослой жизни Пиона спит на полу, утром сбегает по лестнице, окунается в запах аптеки и морщится, когда старик предлагает ей перебрать флоббер-червей.

На Рождество Пиона приходит домой впервые за несколько месяцев, кутается в нелепую мантию, отирает вспотевшие руки и отводит взгляд от лица взволнованной мамы. В доме неуловимо пахнет сладким миндальным маслом, а Петуния улыбается так ярко, что от зависти сводит зубы, и Пиона поддается ее уговорам, переодевается в «нормальное» и чувствует себя не в своей тарелке. Лили в этом году остается в Хогвартсе, отправляет написанное размашистым почерком письмо с поздравлениями и обещает приехать во время пасхальных каникул.

Пиона проходит по дому, слишком большому даже для них троих, выходит в сад на заднем дворе и окунается с головой в снежные заросли. Высаженные ею еще в детстве цветы давно завяли и иссохли, однако теперь на их месте стоит несколько низкорослых кустарников, плющ овивает ограду, и оттого кажется, будто она попала в волшебный заброшенный сад, а не в собственный дом. Протоптанная прямо в снегу дорожка ведет к покрытому ледяной коркой старому пожарному пруду, спрятанному теперь между соседских домов, и Пиона шагает по ней осторожно, прячет мерзнущие пальцы в карманах куртки и представляет такой же пруд в своем собственном доме.

Жить над аптекой удобно, Пиона не тратит времени на дорогу, но все равно украдкой мечтает о маленьком садике, парочке теплиц и лавочке у воды, чтобы можно было помочить ноги. Вдоль стен арендованной комнаты Пиона расставляет горшки, ставит стеллажи и крепит обыкновенные неволшебные лампы, так что дома у нее тепло и пахнет листвой, а из окон, если распахнуть их пошире, слышится гул несущейся по улочкам жизни. Почти все деньги Пиона тратит на травы и склянки, потому что, говорит ей старый аптекарь, нет ничего лучше стекла, а остаток меняет на фунты и отправляет маме тайком, оставляя приписку «Туни на колледж».

— Я не собираюсь поступать в колледж, — Петуния ловит Пиону за руку, как делает обыкновенно, когда хочет что-то сказать, и повторяет ее же слова, — выйду за кого-нибудь замуж и уеду отсюда подальше.

Пиона пожимает плечами, а потом спохватывается и мотает головой отрицательно. Петуния тоже высокая, младшее нее на три года и все еще учится в школе, и теперь-то Пиона думает, что сестра еще совсем маленькая. Обе ее сестры совсем еще дети, но одна отчего-то наслаждается жизнью, а вторая старается вырасти поскорее, чтобы не быть никому обузой. Пиона, пожалуй, считает тот и другой подход совершенно неправильными, кривит губы и придумывает, что бы сказать, но на ум приходит одна ерунда, слишком нелепая, чтобы говорить ее вслух.

— Кто-нибудь не пойдет, — снег забивает ботинки, и Пиона жмурится из-за окатившего ее волной холода, — он непременно должен тебя любить, а еще сделать самой счастливой.

— Счастье — это по части Лили, — слишком быстро бросает Туни, и Пиона фыркает, соглашаясь.

Уж эта рыжая ведьма быть несчастной определенно не может, и Пиона отчего-то даже завидует, хоть ничего еще не случилось. Лили вот-вот должно стать четырнадцать, и в это время определенно все расцветает, обращая мир яркими красками, и тогда даже вселенская глупость кажется самой настоящей любовью.

— У тебя это было? — Петуния вдруг тянет Пиону за рукав, заставляет переступить с ноги на ногу. — Ну, любовь?

Набивший ботинки снег постепенно обращается в воду, противно хлюпает и мочит носки, и Пиона зябко ведет плечами, смотрит на вдохновленное лицо сестры и принимается рассказывать. Магия сушит одежду незаметно, вытоптанный снег расстилается под их ногами, а у Пионы в горле свербит и колотит. Сердце бьет ребра, пальцы мелко подрагивают, но рассказывать о Люциусе отчего-то совершенно не страшно. Пиона вываливает все откровенно, и лицо Петунии постепенно вытягивается, а холодные руки обхватывают ее ладони, так что наколдованное тепло вмиг улетучивается.

Пиона ловит улыбку на языке в самом-пресамом конце, одергивает сама себя и колко смеется, когда Петуния обещает посворачивать ее обидчикам шеи. Пиона калечить никого вовсе не собирается, и оттого смех ее вплетается в воздух, вырываясь изо рта теплым белесым паром.

— Ах, это так романтично! — резюмирует Туни, и Пиона с ее оценкой решительно не согласна. — Наверняка он тоже любит тебя, но обстоятельства не позволяют вам быть вместе! Я напишу об этом стихи, если ты не против?

Петуния спрашивает, но, не услышав ответа, погружается в мечтания, вскидывает вверх руки и кружится на одной ноге, продолжая бормотать себе под нос подходящие рифмы. Пиона, пожалуй, вовсе не против, сама подкидывает вдохновленной сестре подробности и выпрашивает у нее первый автограф на книге.

— Только не копируй, пожалуйста, «Ромео и Джульетту», — Пиона смеется, а Туни кивает, делая пометки прямо на воздухе, — я, вообще-то, не готова умирать за любовь.

Покивав пару раз, Петуния вдруг замирает, разворачивается к ней и смотрит в глаза напряженно. Глаза ее не смеются, но яркие искорки самого настоящего волшебства полыхают в них, лижут пламенем щеки и греют снег под ногами. Пиона глядит на сестру завороженно, а потом в голове что-то понимающе щелкает, и она заливается смехом, толкая Туни в плечо.

— Ты собиралась убить меня! — Пиона хохочет, смаргивает выступившие в уголках глаз слезы.

— Так вышло бы грустно и романтично, — Петуния сжимает в тонкую полоску губы, тоже толкает ее, и Пиона, поскользнувшись, падает в снег, — ничего ты не понимаешь!

Сестра смотрит на нее сверху вниз, сложив на груди руки, губы ее тянутся в разные стороны, обнажая белые зубы, и Пиона придумывает, как бы так столкнуть ее вниз. Рывком поднимаясь, она хватает Петунию за шарф, и они, путаясь друг у друга в ногах, обе падают. Снег попадает за шиворот, набивается в рукава и ботинки, и обе они смотрят на развернувшееся над ними небо, такое огромное, что слезятся глаза. Из дома мама зовет обедать, и кто-то из соседей смеется, наблюдая за ними с веранды.

— Подаришь мне первую книгу с автографом, — Пиона выдыхает в воздух облачко белесого пара, провожает его, пока оно не сливается с посыпавшимся с неба снегом.

— Размечталась, — хихикает Туни, хватая ее за руку мокрой ладонью, — отправлю этому твоему Люциусу по почте.

Снег накрывает небо белым ажуром, падает на щеки и скатывается за шиворот, и Пиона бурчит, что вовсе не плачет, а Петуния смеется, трясет ее рукой в воздухе и тактично отводит глаза.

Пиона переворачивает страницу газеты, пробегает глазами по строчкам и думает, что все это решительно глупо, потому что даже так она ни капли не похожа на настоящую взрослую. Новости, похожие друг на друга, как близнецы, кажутся скучными, так что Пиона невольно цепляется взглядом за расположившийся посреди листа кроссворд, но и там вопросы такие, что легче сломать голову, чем пытаться их отгадать.

— Это хорек, — подсказывает прижавшаяся к ее плечу Туни, показывая место пальцем, и Пиона выводит ответ прямо из воздуха, самую малость трансфигурируя сущность бумаги, — о, а здесь метла.

Сестра снова указывает место, и Пиона косит на него взгляд, фыркает и просит проходящую мимо Лили принести ручку. «Транспорт ведьмы», конечно, оказывается метлой, но его Пиона пишет ручкой, словно стесняется собственной предугаданной сущности. Лили подглядывает за ними, опираясь на спинку дивана, громко смеется, выхватывает ручку и тоже пишет какой-то ответ, и вслед за ней Петуния царапает следующую отгадку найденным в диванных подушках карандашом.

— Давайте завтра сходим по магазинам, — предлагает вдруг Лили, и волосы ее падают на газету и закрывают Пионе обзор.

Пиона чувствует ее дыхание на виске, встряхивает газету, но сама не шевелится, ощущая в то же время, как теснее прижимается к ней Петуния. Лили оканчивает уже четвертый курс, а Петуния все-таки собирается сдавать экзамены в колледж, и только Пиона чувствует себя застывшей на месте. В аптеке неплохо платят, так что она даже снимает все в той же квартире комнатку попросторнее, а еще обзаводится волшебной шкатулкой, в которой преспокойно хранит всякие травы. В одной из лавок продают прехорошенькую теплицу с расширением пространства внутри, но Пионе все время не хватает на нее сбережений, так что она только пускает слюни и продолжает расставлять горшки по стеллажам вдоль стены.

— Я завтра работаю, — отвечает Пиона и вписывает в кроссворд следующее отгаданное слово.

— А мне надо готовиться к экзаменам, — бурчит Туни, тыкая пальчиком в клетку, — здесь пестицид.

С Лили они все еще не очень-то ладят, но общаются скорее безразлично, чем откровенно враждебно, так что Пиона старается между ними не лезть. Сестры вовсе ни разу не ссорятся, по крайней мере так, чтобы Пиона их слышала, но с каждым днем отношения их становятся на градус прохладнее, будто происходит нечто, тщательно скрытое от ее глаз.

Пиона все чаще заходит домой на выходных, торчит тут каждые праздники, но все равно чувствует себя неуютно, словно что-то важное неумолимо разваливается по частям.

— Тогда пойдемте сегодня! — восклицает Лили, и пальцы ее цепко выхватывают из рук Пионы газету. — Хватит заниматься ерундой, двигайтесь, чтобы попа не расплылась!

Петуния протяжно вздыхает, словно ее отрывает от важной работы ребенок, поднимается, отряхивает платье и смотрит на них обеих высокомерно по-взрослому. Туни семнадцать, и она готовится поступать в колледж, а Пиона ей страшно завидует, потому что так и не знает, что хочет делать, став взрослой.

— Почему бы вам вдвоем не сходить в эти ваши волшебные магазины? — фыркает Туни и разворачивается на пятках.

Пиона смотрит ей вслед, а потом Лили садится на место сестры, склоняется к самому уху и заговорщицки шепчет, вызывая неприятные мурашки по коже:

— Не думаешь, что это могли быть волшебники?

Сестра указывает пальцем на маленькую заметку в углу страницы, в которой рассказано о нескольких странных смертях, и Пиона снова пробегает по ней глазами и пожимает плечами. В смертях, пожалуй, нет ничего странного: одинокие люди умирают сами по себе в собственных домах и квартирах, и нет ни следов взлома, ни каких-либо насильственных признаков. Всего лишь несколько некрологов, сбитых в газетный квадрат и объединенных названием, так что Пиона уверена, что волшебникам в самом деле не было бы до них никакого дела.

— Я читала в другой газете, — продолжает Лили как ни в чем не бывало, — умирают именно одинокие, часто молодые и здоровые, которым умирать просто не от чего. Говорят, это сердечный приступ или типа того, и что молодым стоит обратить внимание на здоровье, но я думаю, что здесь что-то не так.

Лили вещает уверенно, загибает один за другим тонкие пальцы, и Пиона завороженно смотрит на ее руки. С доводами сестры она категорически не согласна и оттого мотает головой, позволяя волосам рассыпаться по плечам.

— Зачем бы волшебникам это делать? — от мысли об убийствах кровь стынет в жилах, и Пиона сминает газету, оставляя кроссворд неразгаданным. — Это же просто бессмысленно.

Маги по сути своей гораздо сильнее обычных людей, так что подобные убийства, думает Пиона, не могут представлять кому-нибудь интереса. Но Лили перегибается через нее, раскрывает смятую газету на том же месте и разглаживает ее ладонями, словно может найти что-то еще интересное. Пиона косит на нее взгляд, отгадывает очередное слово в кроссворде, перекатывает в пальцах ручку и откладывает ее в сторону. Этот разговор Пионе не нравится, потому что не нравится ей сама мысль об убийствах определенного замысла, так что она отодвигается и собирается уже подняться, когда Лили хватает ее за рукав.

— Что, если он тренируется? — голос сестры звучит вопросительно, однако глаза ее сверкают колдовской топью, и внутри них кружится убежденное понимание. — Убивать магглов, чтобы потом перейти на волшебников?

— Чушь, — отрезает Пиона, делает шаг назад и только потом начинает дышать, — ни один волшебник не стал бы таким заниматься.

Пиона чеканит слова, а Лили смотрит на нее, будто старается заглянуть еще глубже, приподнимает вуаль и качает головой недоверчиво. Они расходятся в разные стороны, идут за покупками в следующие выходные и больше к этой теме не возвращаются, но обе поглядывает на Петунию и маму и в тайне друг от друга ставят на дом несколько защищающих заклинаний.

Маленький колокольчик, который Пиона лично повесила над дверью, мелодично звякает каждый раз, стоит той распахнуться, так что она каждый раз отрывается от занятий, цепляет на лицо приветливую улыбку и разве что руками приветственно не машет, зазывая посетителей в гости. Рассказывать обо всяческих зельях и снадобьях Пионе страсть как нравится, и она заполняет целую полку над собственной головой зеленоватыми на просвет склянками с неровными подписями. Почерк у нее, признаться, просто ужасный, однако выведенные на пергаменте буквы все равно никто не читает, оставляя Пионе возможность похвастаться своими возросшими навыками.

Сквозь мутноватые стекла вредный для зелий солнечный свет проникает слабо, так что на первый взгляд в аптеке кажется темновато, несмотря на зависших под потолком светлячков. Полумрак ложится на плечи, впитывается в прозрачное стекло и оседает на кончике языка, пока Пиона сортирует по полкам разноцветные склянки, и свет ей, кажется, вовсе не нужен. Проникающие сквозь стекло упрямые солнечные зайчики путаются в волосах и целуют виски, и оттого она улыбается, поправляя съехавшую набок голубоватую ленту.

Колокольчик снова звенит и подрагивает, хлопает дверь, и одиночество ее разбавляют мальчишки, то и дело забегающие посмотреть и поспрашивать, пока родители их занимаются серьезным делом. Пиона улыбается, рассказывает им все подробно, но на просьбу попробовать отвечает отказом, качает головой и снова остается одна. Отложенная в сторону книга занимает место на прилавке, повинуясь взмаху волшебной палочки, светлячок подлетает ближе, освещая страницы желтоватым ореолом, и Пиона погружается в чтение, забывая про солнечные блики-зайчики и назойливый колокольчик.

— У вас есть то зелье для укладки, как его…

Юноша перед ней совсем не похож на очередного любопытствующего мальчишку, ему лет шестнадцать-семнадцать, и кончики ушей его, освещенные ореолом волшебного светлячка, отчетливо красные. Вьющиеся волосы рассыпались по плечам, а в глазах искорки смеха, так что Пиона в самом деле не может понять — он смеется над ней или взаправду смущается.

— Есть, — кивает Пиона, не спеша подсказывать очевидное название, и указывает ладонью на одну из полок, — для завивки, для выпрямления, для смены цвета. Но если вы обратитесь в салон мадам Тристи через два дома отсюда, она предложит вам более богатый выбор.

У Пионы в глазах наверняка тоже смешинки, и юноша видит их, потому что лицо его разом светлеет, а на губах расплывается нагловатая ухмылка. Он расправляет плечи, треплет волосы широкой ладонью и теперь кажется Пионе смутно знакомым.

— Вообще-то я проиграл другу в споре и теперь должен уложить волосы зельем «Простоблеск», — говорит юноша, кажется, ни капельки не смущенно, трясет головой, и волосы его рассыпаются кудрявыми вихрами.

Откровенность эта Пионе совсем ни к чему, но теперь она вспоминает, что видела такие же темные глаза еще в школе, разве что теперь в них прибавляется шкодливой самоуверенности. Течение времени кажется незаметным, но вот мальчишка-аристократ, который прятался «от всех них» предстает перед ней вполне себе взрослым парнем, и нечто в груди у Пионы сжимается, словно она и в самом деле что-то по собственной глупости пропускает.

— И в чем же была суть вашего спора? — спрашивает Пиона, взмахом палочки снимая с полки нужное зелье.

Она собирается завязать на нем подарочный бантик, потому что это кажется ей забавным, и юноша послушно ждет, наблюдая за ее действиями.

— Мы поспорили о том, что девушка, которая нравится моему другу, примет его приглашение или снова пошлет его к Мордреду, — юноша опирается локтями о витрину, и Пиона совершенно неосознанно убирает его руки с хрупкого только на вид стекла, — я был за второй вариант.

— Неужели она приняла приглашение? — Пиона не поднимает головы, сосредотачиваясь на завязывании красивого бантика, так что видит разве что мелькающие у нее перед глазами ладони и края черной ученической мантии.

История эта ей на самом деле не интересна ни капельки, так что слушает она краем уха, наблюдает рассеянно и перекатывает бутылочку с зельем в пальцах. Юноша бесстыдно смеется, ни капли не смущаясь проигрыша в споре и, вообще-то, совсем не напоминает какого-нибудь зазнавшегося аристократа.

— О нет, — юноша машет рукой прямо перед лицом Пионы, и она невольно вскидывает голову, едва не попортив неосторожно собственную работу, — в этот раз она просто молча ушла.

— То есть технически проиграли вы оба? — Пиона глядит в темные глаза со смешинками, замечает ямочки на щеках от улыбки и думает, что вихрастые кудри ему идут куда больше гипотетически выпрямленных укладкой волос.

Пальцы ее отчего-то слишком крепко сжимаются на пузырьке с зельем, словно Пиона вовсе не хочет его отпускать, дергают с таким трудом завязанный бантик, а юноша улыбается шире.

— Ага. Но я придумал ему менее гуманное наказание, раз он такой счастливчик.

Пиона невольно тоже смеется, кладет зелье на раскрытую ладонь бантиком вверх и озвучивает цену. Колокольчик вновь мелодично позвякивает, аптека погружается в полумрак, однако смешки все еще прячутся по углам, прижимаются к рассыпанным по стеклу солнечным зайчикам и рассыпаются на губах, не позволяя Пионе улыбаться слишком уж широко.

— Ты ведь не будешь против, если я выйду замуж раньше тебя? — Туни клонит голову набок, придвигается ближе, и плечо ее невесомо прикасается к плечу Пионы.

Старые качели утопают в разросшихся кустах на заднем дворе, плющ наползает на стены и увивает балкон, и несколько веток свисают прямо над головой. Весенний ветерок треплет волосы и ласкает щеки, пускает по открытой коже мурашки, но ни Пиона, ни Петуния не ежатся, надежно укрытые согревающим заклинанием. На небе собираются темные тучи, так что кажется — вот-вот пойдет дождь, влага собирается в воздухе, и первые капли осторожно кружатся перед лицом.

Пиона видит витающую в воздухе мелкую морось, перебирает в пальцах волшебную палочку и осторожно поглядывает по сторонам, высматривая подглядывающих сквозь занавешенные тюлем окна соседей.

— Что? — фразу сестры она пропускает мимо ушей, вздрагивает, когда та пихает ее локтем, и заклинание лопается, обдавая обеих мокрым порывом предгрозового ветра.

Петуния поворачивает к Пионе голову, пожимает плечами, точно смиряется с чем-то, и отталкивается ногой от влажной травы.

— Я говорю, — она вовсе не злится на то, что Пиона не слушает ее слов, только вздыхает и едва заметно поджимает тонкие губы, — в колледже есть один парень, которому я, кажется, нравлюсь. Он из хорошей семьи и считает, что женщина не должна работать.

Слова ее обрываются будто на середине, и Туни замолкает, ждет реакции Пионы и косит на нее голубые глаза. Небо постепенно темнеет, заполняется тучами все, и особенно сильный порыв ветра рвет под ними качели, отбрасывая в сторону нависший над головой плющ.

— Он тебе нравится? — Пиона чувствует тепло тела Петунии, прижимается ближе и будто бы забывает о защищающем от ветра заклинании.

Пионе нравится ощущать на коже капли дождя, нравится, как треплет волосы ветер, а еще Петуния прижимается ближе, задумчиво смотрит вверх и морщится, когда капля падает ей на лицо. Мама сегодня весь день на работе, так что никто не зовет их домой, и они продолжают сидеть под дождем и ветром, пока ливень не наступает такой, что заполняет все вокруг глубокими лужами.

Тогда они просто залезают на качели с ногами, хихикают и безуспешно вытирают лица от воды.

— Он хороший, — наконец отвечает Петуния и отводит глаза, — я бы вышла за него, если бы он сделал мне предложение.

Они сидят на качелях, которые в детстве построил для них отец, но он теперь то ли в Ливерпуле, то ли где-то еще, не посылает ни одной весточки за прошедшие годы. Пиона вовсе не злится, вспоминает синяки на запястьях Петунии и предпочитает напрочь забыть о его существовании. Для себя она решает, что хочет такую семью, где никому даже в голову не придет поднять на ребенка руку.

Дождь хлещет в лицо, а они все сидят, прижатые прилипшей к телу одеждой, на шатких, вросших в кустарник качелях, держатся за руки и говорят о решительной ерунде.

— Ты ведь знаешь, как сильно я хочу отсюда уехать, — говорит вдруг Петуния, обводя рукой заросший высокой травой и кустами сад, — он сказал, что родители обещали купить ему домик на свадьбу.

С двух сторон их дом подпирают точно такие же, заполняют всю улицу и кренятся на один бок, точно уставшие близнецы. Через дорогу от них живет тетушка Роуз, выжившая из ума старуха, которую родственники бросили умирать, и Пиона видит, как колышутся занавески в окнах ее гостиной. Никто не говорит, что их район заполнен неблагополучными семьями и откровенным сбродом, только кричат об этом лягушки, нанизанные на дождь, словно на иглы любопытного школьника.

Пиона никогда не думает, чтобы уехать куда-нибудь навсегда, приходит домой на каждые выходные и ненароком подливает маме в чай укрепляющие иммунитет зелья. В доме у них пахнет миндалем и старой мебелью, двор порос травой и колючками, а из-за разросшегося плюща Пиона больше не может открыть окно в своей комнате.

Пиона не говорит, но считает, что жить над аптекой гораздо уютнее, потому что там из окна слышится жизнь, а еще волшебство наполняет улицу, смешиваясь с запахами трав и нагретого солнцем стекла.

— Позовешь меня на свадьбу подружкой невесты? — волшебная палочка греет пальцы, и Пиона обхватывает ее крепче. — О, но сначала ты обязана нас познакомить.

— Если он тебе не понравится, превратишь его в жабу? — Туни хохочет, обхватывая холодными пальцами ее руку, и они обе соскакивают с качелей, погружаясь в лужу по самые щиколотки.

Вдвоем они шагают по тропинке к двери, и высокая прибитая ливнем трава цепляется за их ноги, умоляя остаться подольше.

— Это можно доверить Лили, — фыркает Пиона, высушивая сестру заклинанием, стоит двери за ними плотно закрыться, — уверена, она мастер по превращению парней в земноводных.

Ладонь Туни, теперь сухая и теплая, все еще цепляется за ее пальцы, и Пиона обнимает сестру за плечи, неловко чмокает и щеку и обещает, что из них троих уж она-то непременно проживет долго и счастливо.

— Он мне не нравится, — бурчит Лили, когда знакомство с Верноном Дурсли заканчивается.

Встреча завершается вполне мирно и даже не оборачивается скандалом, потому что Пиона вовремя хватает Лили за руку и велит той закрыть рот. Они стоят на крыльце дома, куда Вернон подвез их на своей машине, ждут, пока Петуния откроет ключом дверь, и все еще держатся за руки. Пиона видит, как пальцы Туни мелко подрагивают, и оттого ключ никак не желает попадать в замочную скважину, но Лили все еще слишком много болтает, чтобы она могла позволить себе отпустить ее руку.

— Почему?

Пиона спрашивает одновременно с Петунией, и последняя наконец-то распахивает перед ними дверь и бросает ключи на столик в прихожей. Лицо ее красное, как волосы Лили, глаза блестят, и Пиона в самом деле не понимает, почему ее младшая-младшая сестра все еще не заткнулась.

Вернувшаяся с работы мама спрашивает, как все прошло, и Туни уходит, начиная рассказывать прямо с порога.

— Он скучный, — Лили пожимает плечами, вырывает руку из руки Пионы и вешает на крючок куртку, — не сказал ни одного комплимента. Мне кажется, он не любит Петунию.

Зима в этом году выдается особенно белая, и Пиона тщательно стучит ногами, стряхивая с ботинок снег.

— Разве обязательно говорить это вслух? Он даже подвез нас до дома, — Пионе кажется, что одна из них чего-то не понимает, так что она искоса разглядывает бурчащую себе под нос Лили, — после того, как ты обозвала его узколобым чопорным идиотом.

Лили дуется и отводит глаза, но продолжать спор не спешит, мнет перчатки в пальцах и запоздало вытаскивает из куртки волшебную палочку. Они все еще топчутся в прихожей, Пиона раздевается медленно и замечает, что свою палочку так и забыла на столике возле двери.

— Джеймс постоянно говорит, как сильно он меня любит, — щеки Лили едва заметно краснеют, и она прикрывает их волосами.

Она намеревается уйти, но Пиона ловит сестру за руку, разворачивает к себе и заглядывает в мерцающие колдовской топью глаза. Они смотрят друг на друга почти минуту, а потом мама кричит и зовет их на кухню пить согревающий чай.

— Я думала, он тебе не нравится, — фыркает в спину Лили Пиона, когда они проходят по коридору.

Про Джеймса Поттера, приставучего мальчишку с ее факультета, Лили рассказывает едва ли не с первого курса, захлебывается в словах и неизменно выносит грубый вердикт. Пиона не считает, что он ей в самом деле не нравится, но со своими нравоучениями к Лили не лезет, только выслушивает удлиняющийся словесный поток.

Со времени переезда Пионы они не особо много общаются, однако иногда ночуют в комнате над аптекой, разговаривают до утра и обмениваются письмами. Пиона шлет Лили чайные зелья, выслушивает истории и больше не помогает с уроками, потому что, кажется, напрочь забывает все из школьной программы. Пиона обыкновенно слушает Лили вполуха, совсем немножко завидует и думает, что той пора бы разобраться в собственных чувствах.

— Не нравится, — Лили ведет плечами, на ходу подтягивает рукава теплого свитера, — но это не значит, что мне неприятно от его слов.

Пиона закатывает глаза недоверчиво, проходит в гостиную следом за младшей сестрой и занимает кресло посередине. Сегодня Пиона не хочет, чтобы кто-то к ней прижимался, подтягивает колени к груди и слушает, как Лили вставляет свои замечания в пересказ Петунии.

Не то чтобы ей в самом деле завидно, Пиона даже не рассматривает возможность собственной свадьбы и в глубине души считает себя глупой. Прямо перед глазами встает образ поджимающей губы Нарциссы, обзывающей ее словами похуже, и Пиона, сама не осознавая того, улыбается. Пиона не представляет себя женой вообще никого, даже Люциуса, мысленно называет себя миссис Малфой и кривит в отвращении губы, считая, будто звучит омерзительно. Признаться, Пионе вообще не нравятся все эти миссис, отчаянные домохозяйки из мыльных опер, так что она представляет себя скорее одинокой сумасшедшей со стаей котов, чем одной из таких.

Вот только Петуния отчаянно хочет выйти замуж и уехать подальше, и Пиона понимающе улыбается и подтверждает, что Вернон хороший парень.

— Он правда тебе понравился? — не желает успокаиваться Лили.

Они продолжают посиделки втроем, потому что маме завтра рано вставать, а у Пионы впереди еще один выходной, и Лили обещает проболтать о мальчиках до утра.

— Если тебе — нет, — Петуния щурится и поджимает губы, и Пиона ужасно хочет остановить ее, но отчего-то забывает дышать, — считай, что это не твое дело.

Лили вспыхивает искрой, горит цветом своих волос и вскакивает с места, нависая над старшей сестрой взъерошенным коршуном. Пиона знает, что Лили по-детски верит в любовь, и оттого одна лишь Петуния знает ее историю маленькой глупой влюбленности.

— Я считаю, что он тебе не подходит! — громким шепотом шипит Лили, потому что мама спит, и никто не хочет ее разбудить. — Ты должна найти себе кого-то более достойного!

О нет, Пионе вовсе не завидно, потому что у нее нет ни единого кандидата для брака и замуж она совершенно не хочет, так и планирует жить в комнатке над аптекой и выращивать травы. Пиона вовсе не думает о том, чтобы быть «миссис какой-нибудь», иметь прудик в саду и качели, и чтобы муж ее никогда не думал поднимать на кого-нибудь руку.

— Если я буду выбирать кого-то достойного, никогда не выберусь из этой дыры! — рявкает, взлетая с места, Петуния, толкает Лили и шагает по лестнице, оканчивая тираду громким хлопком двери.

Лили протяжно вздыхает, все еще злится и смотрит на Пиону в поисках поддержки, но та тоже молча встает и выходит из дома. Снег на улице окрашен в желтый фонарным светом, вечер опускается на макушку, и Пиона ежится из-за холода, вспоминая, что снова забыла волшебную палочку.

Маленькую заметку о трагической смерти Чейз Флой Пиона выбрасывает из головы тут же, потому что на нее буквально сваливается стоящий на самой высокой полке горшок. Тревожное чувство разливается в животе, земля рассыпается черными пятнами под ногами, складывается точно в кофейное предсказание, и Пиона, сглатывая, видит слезы и крест. Ходившая в школе на Прорицания Пиона считает все это глупостью, но все равно собирается и аппарирует, наплевав на всяческую осторожность и так и оставив разбитый горшок на полу.

Дом встречает Пиону распахнутой настежь дверью, и она невольно застывает на самом пороге, не решаясь войти. Запах миндального масла расползается по округе удушливой сладостью, сердце гулко колотит в груди, и Пиона в конце концов переступает порог, осторожно придерживая полы серебряной мантии. Спохватившись, она взмахом палочки меняет одежду на обыкновенные джинсы и свитер, запирает за собой дверь и проходит в гостиную.

Тишина обволакивает, усиливает звуки и давит виски, и Пионе кажется, что кто-нибудь из сестер вот-вот выпрыгнет из-за угла, и все они рассмеются удачно сыгранной шутке. Ладони ужасно потеют, и Пиона вытирает их о штаны, делает глубокий вздох и вздрагивает, замечая распластавшуюся на полу Петунию.

Сестра сидит, вытянув перед собой ноги и оперевшись спиной о диван, и в темноте, кажется, вовсе не видно катящихся по ее лицу слез.

Вопрос о том, что случилось, застывает в горле, кода Петуния поднимает на нее темные от слез глаза, и Пиона невольно делает шаг назад, а затем выдыхает и бросается вперед, садится перед сестрой на корточки и обхватывает ее ледяные ладони своими. Мама сегодня должна быть дома весь день, но в других комнатах тихо, так что Пиона быстро делает выводы и замирает от охватившего ужаса. Спазм давит горло и мешает дышать, и Пиона молча сидит, обхватив сестру за руки, и смаргивает разлетевшиеся перед глазами белые пятна.

Пиона думает, что стоит сообщить Лили, но та как раз заканчивает учебный год, и портить ей настроение совершенно не хочется. Впрочем, испортить ей настроение по приезде — гораздо хуже, так что Пиона мысленно сочиняет письмо, одновременно пытаясь заставить себя поверить в случившееся.

— Вообще-то, сегодня Вернон собирался просить у мамы моей руки, — голос Петунии надломлен, и она всхлипывает, проглатывая комок в горле, — сказал, что собирается все сделать как полагается. Я вышла встретить его, а когда мы зашли, она уже…

Пиона совсем не хочется знать, что именно произошло, но она все еще не может выдавить из себя ни единого слова. К тому же сестре нужно выговориться, а Пиона не может заставить ее нести эту ношу в одиночку.

— Вернон сказал, что мама упала с лестницы, ударилась головой и из-за этого умерла, — продолжает Петуния, и дрожащие пальцы ее сильнее сжимают руки Пионы, — но я считаю, что она умерла до того, как упала. Хотя теперь это совершенно неважно.

Из горла ее вырывается горький колючий смешок, и Пиона, точно с нее снимают сковывающее заклинание, оглядывается в поисках упомянутого жениха. Отчего-то Пиона воображает, будто, если Вернон сбежал — она разорвет ему глотку, и Петуния, точно почувствовав вспыхнувшую в ней ярость, слабо подается вперед.

— Вернон поехал в больницу, сказал, что сам всем займется, — Петуния мотает головой, и растрепавшиеся волосы ее светлыми волнами рассыпаются по плечам, — я обещала успокоиться и выпить чаю, но даже встать теперь не могу.

Они обе неловко смеются, все еще держатся за руки и продолжают сидеть посреди гостиной прямо на полу, пока Вернон не возвращается, внося смуту в их маленький мыльный пузырь. До самой ночи Пиона с Петунией говорят обо всяческой ерунде, пишут вместе письмо для Лили, а потом прячут под подушкой, потому что ни у одной из них не хватает смелости отправить его. Поздним вечером Петуния сообщает, что уедет ночевать к жениху, и Пиона впервые остается в доме одна, сбегает из него и, наконец вернувшись в комнатку над аптекой, до полуночи собирает осколки и землю, пересаживает цветы и встречает рассвет, глядя на пролегающую под окнами улицу.

Лили приезжает на похороны, смотрит на сестер хмуро и делается словно еще отдаленнее, чем обычно. Все втроем они стоят под палящим солнцем набирающего силу лета среди малознакомых людей, переглядываются между собой и отворачиваются будто обиженно. Пиона знает, что и Петуния, и Лили чувствуют себя виноватыми, трет горячий, поцелованный солнцем лоб и смотрит только вперед, не отрывая глаз от опускающегося в яму деревянного гроба. В голове мелькает странная мысль, что Туни теперь могла бы видеть фестралов, и Пиона кусает губу, позволяет Вернону забрать ее после окончания похорон и сама уходит, разве что взглядом мазнув по выросшему посреди газона земляному холму.

Пиона возвращается домой вместе с Лили, заклинанием убирает оплетший окно в ее комнате плющ и думает, что стоит посадить на маминой могиле цветы.

Пиона расправляет складки на серо-голубом платье и выходит проверить, оделась ли Лили. В коридоре темно, потому что никто не удосуживается включить свет, первые солнечные лучи скользят по выпавшему ночью снегу, и маленькие серебристые блестки разрисовавшего окно инея игриво сверкают. Пиона тянется к стеклу пальцами, примеряет на себя белоснежный наряд и целое мгновение смотрит на собственное обескураженное отражение. Щелкает замок, и Лили выходит из комнаты, зевая на ходу, поправляет собранные в косу волосы и морщится, глядя на тусклые утренние сумерки.

Они глядят друг на друга молча, пока наконец обе не идут к лестнице. Пиона и Лили этим утром не разговаривают, замалчивают произошедшую вечером ссору и, кажется, все еще дуются друг на друга. Пиона поправляет рукава платья, хочет напомнить Лили о выпадающей вечно пряди, но кусает губу и молчит, спускаясь по лестнице. Это утро, думает Пиона, должно быть наполнено радостным смехом, а вместо этого они хмуро жмурятся, глядя на снег, и думают совсем о другом.

В пышно украшенный зал, несмотря на раннее утро, они приходят почти последними, чувствуют себя неуютно среди незнакомых людей и обе выискивают глазами пышное белое платье. Туни нигде не видно, и Пиона всерьез беспокоится, как бы та всю ночь не проплакала, так что снова бросает на Лили неодобрительный взгляд.

— Ты сама запретила мне привести Джеймса, — бурчит Лили, и щеки ее становятся розовыми, — теперь я буду скучать.

Пиона давит желание возвести глаза к потолку, хватает сестру за руку и тянет в укромную комнату. Петуния с детства любит тесные закрытые уголки вроде чулана под лестницей в их обветшалом доме, так что Пиона без труда определяет место ее добровольного заточения. Впрочем, внутрь она пробирается, точно мелкий воришка, крадется наощупь и, стоит глазам попривыкнуть, натыкается на брошенное комком белоснежное платье.

— Думаешь, получится здорово, если твой волшебный парень устроит сцену на свадьбе твоей неволшебной сестры? — шипит Пиона, сама удивляясь собственной нетерпимости.

То, что Джеймс Поттер — любитель устраивать сцены, Пиона знает от самой Лили, доверяет ее словам и отвергает все попытки добиться снисхождения. Пиона не желает быть свидетелем никаких сцен, искренне желает Петунии счастья и присматривает за Лили так, словно она и сама прекрасно способна стать причиной неразберихи.

— И все-таки я считаю, Вернону стоит знать, что сестры его будущей жены — колдуньи, — приводи еще один аргумент Лили, и Пиона качает головой.

Сама она против секретов, но это решение Туни, потому что Вернон терпеть не может всякое волшебство, и оттого Пионе самую малость обидно, словно ее выметают из дома поганой метлой. Еще Пиона против свадьбы на рождество, но Туни хочет быть белой невестой посреди белого снега, и кто она такая, чтобы с ней спорить.

В груде белого платья Петуния вовсе не обнаруживается, и Пиона кусает губы, будто бы попадается на обманку. Какие-никакие приготовления стремительно завершаются, скоро придет черед выходить, и страх пробирает такой, будто это она, а вовсе не Туни, сегодня выходит замуж.

Пиона даже снова мысленно примеряет на себя белое платье и отчего-то решает, будто серебристое кружево ей нравится больше.

Платье Петунии очень красивое, с пышной юбкой, длинными рукавами и кружевным лифом, валяется теперь комом в кладовке, а сама Петуния и вовсе прячется неизвестно где, наверняка заставляя переживать и всех остальных.

Лили дергает ее за руку, тянет наружу и указывает куда-то в толпу, точно этот жест должен все объяснить. Пиона рыскает глазами по людям, собравшимся в зале, однако Петунию не находит, лишь путается в разноцветных платьях и лицах.

— Мне кажется, Туни им совсем не нужна, — Лили качает головой и неприязненно морщится, тянет Пиону еще дальше к выходу.

Они быстрым шагом обходят здание, утопая по колено в снегу, игнорируют очищенные дорожки и цветочные арки. Лили ведет уверенно, словно точно знает, куда идти, и Пиона следует за ней, не спрашивая и не противясь, пока взору их не открываются спрятанные среди покрытых снежными шапками веток качели.

Петуния сидит прямо в засыпавшем сиденье снегу, кутается в черный пиджак и делает вид, что ей вовсе не холодно. Вернон стоит рядом с ней, засунув руки в карманы брюк, глядит куда-то поверх ее головы, и светлые волосы его мокрые от покрывающего макушку снега. Оба они молчат, словно не замечают их появления, но вот Туни мечтательно улыбается, скашивая на Пиону глаза, и Вернон неожиданно вздрагивает, слегка поворачивая в их сторону голову. Взгляд его светлых глаз бегает от Лили к Пионе, ни за что не цепляется, а затем возвращается к будущей жене, выискивая в ней то ли сходства, то ли различия.

— Я рассказала Вернону о волшебстве, — озвучивает догадку Петуния, и Пиона слышит, как едва заметно дрожит ее голос.

Самой ей ужасно страшно, что все разом сорвется, так что Пиона выдавливает из себя смешок и кивает на молчаливую просьбу. Спрятанная в кармане волшебная палочка искрит и сверкает, окутывая сестру в кружево белого платья, сушит волосы и серебрит вспышками притоптанный снег. Лили закатывает глаза и смеется, говоря, что стоило сделать это пораньше, и Пиона толкает ее в плечо:

— Стоило сделать это уже после свадьбы.

Лицо Вернона выглядит бледным, руки он прячет не просто так, но Пиона уважает его за молчание. Вернон не кричит и не велит убираться, переступает с ноги на ногу и вдруг садится рядом с Петунией, приминая собственным весом снег. Рука его опускается ей на ладонь, похлопывает будто неловко и следом крепко сжимает.

— Уже пора кричать горько? — Лили смеется, и Туни ей вторит, перепуганная и смущенная собственной храбростью.

Весь день, кроме самой церемонии, они проводят вчетвером у качелей, надежно укрытые согревающим заклинанием, и никому, кажется, и вправду нет до них дела.

— Не кажется ли тебе, что все произошло слишком быстро?

Лили хмурится на вопрос, фыркает недовольно и не отвечает, складывая на груди руки. Они сидят втроем, а перед ними на столике вино волшебное и обычное, три бокала и незамысловатая закуска вроде оливок и сыра. Еще — оставшаяся со свадьбы Туни фата с большой дыркой посередине и две волшебные палочки, перекрещенные между собой.

— Он же оказывал ей знаки внимания чуть ли не с первого курса, — Пиона пожимает плечами, глядит на аккуратное колечко на пальце младшей-младшей сестры и отводит глаза, — довольно странные, впрочем, но, как видишь, достаточно действенные.

На пальце другой ее младшей сестры тоже кольцо, тонкая полоска металла с маленьким белым камешком, а в глазах серьезная отстраненность, точно с замужеством она стала единственной взрослой. Пиона отчего-то чувствует себя третьей лишней, наполняет бокал и пьет залпом, едва различая вкус.

— Поэтому она решила выйти за него замуж, только-только окончив школу? — Петуния хмурится, вертит в пальцах бокал и смотрит прямо Пионе в глаза.

Они разговаривают друг с другом, словно Лили и вовсе не существует, и оттого она злится, постукивает по столу ногтями и смотрит куда-то в сторону. Маленький девичник проходит прямо на кухне их старого дома, и теперь Пиона просто уверена, что все втроем они желают его поскорее покинуть. Впервые она замечает, что возле лестницы отклеивается кусок пестрых обоев, тянется к палочке и вздрагивает, когда теплая ладонь Туни накрывает ее прохладную руку.

Вместе с Лили они дают обещание не использовать магию до рассвета, и Пиона напрочь о нем забывает, так что щеки ее делаются решительно красными. Петуния хихикает и качает головой, пьяно счастливо улыбается и, отпустив ее руку, тянется к бутылке с вином. Пиона повторяет за ее действием, смакует терпкую сладость на языке и удовлетворенно облизывается. Завтра у них будет день, чтобы прийти в себя, потому что следом за ним — еще одна ее сестра выйдет замуж и исполнит мечту вырваться прочь.

Перебирая мысли, Пиона растроганно жмурится, но больше, кажется, ничего не испытывает. Сестры обещают оставить ей родительский дом, и оттого кажется, будто Пионе на плечи кладут огромный гранит.

— Мы встречаемся уже почти целый год, — бурчит Лили, подливая себе в бокал огневиски, — так что решение пожениться было взве-шен-ным и взро-слым.

У Лили заплетается язык, и она начинает говорить по слогам, путается совсем и выпивает пару глотков. У Пионы внутри разливается пульсирующее тепло, и отчего-то хочется плакать, так что слезы скапливаются в уголках глаз. Туни тихонько смеется, прикрывая ладошкой рот, смотрит на них обеих по-взрослому снисходительно и крутит на пальце кольцо.

— Так ты уже знакома с его родителями? — Туни стучит по столу ногтем, а рядом с ней пустая бутылка вина.

Отчего-то Туни выглядит самой трезвой из них, но и у нее в глазах плещутся игривые искры. Лили мотает головой, так что волосы ее едва не тонут в бокале, и Пиона поспешно отодвигает от нее стекло. Ладонь ее неуклюже выворачивается, и она сама едва не падает лицом в стол, снося все на своем пути.

Белая скатерть окрашивается бордовым, от звона стекла закладывает уши, и они все втроем перебираются в гостиную, умещаются на диване, прижимаясь плечом к плечу и продолжают разговор уже там.

— Я спрашиваю об этом, потому что беспокоюсь, — Туни укладывает голову Пионе на плечо, широко зевает и подтягивает на колени мамин пушистый плед, — Мардж, сестра Вернона, просто ужасна, а познакомилась я с ней уже после свадьбы. Представляете, она приходит к нам в гости почти каждый день! Я даже подумываю переехать куда-нибудь в глушь, где напрочь отсутствуют дороги…

Распалившись, Петуния стремительно засыпает, и в гостиной повисает неловкая тишина. Пиона плечом ощущает, как ерзает на диване Лили, перекладывает сестру на подушки и поднимается, не желая погружаться в молчание. За окном занимается утро, небо из черного делается темно-синим с голубыми и рыжими пятнами, и Лили отчего-то тянется следом, хватая ее за ладонь.

— Что-то тебе совсем плохо, — Пиона тянет сестру на себя, насмешливо фыркает и позволяет ей перекинуть через шею руку.

Лили что-то бурчит Пионе на ухо, переставляет ноги оглушительно медленно, так что на улицу они выходят, когда тьма на небе совсем исчезает. Утренний летний ветер бьет влагой в лицо, слева на горизонте собирается туча, и ослепительно-желтое пятно солнечного шара мерцает между домами, поднимаясь все выше.

— На самом деле мне страшно, — Лили шумно втягивает носом воздух, встает ровно, и, покачиваясь, хватается за перильца, — ты слышала об этом… том, кого нельзя называть?

Пиона кивает, вспоминает заметку о смерти Чейси и нескольких других магглорожденных волшебников, ведет плечами и задирает голову. В газетах пишут, что аристократы на стороне «зла», и оттого странное беспокойство поселяется в груди, копает детской лопаткой яму и посыпает ее песком. Пиона жмурится и кивает, соглашается, что ей тоже страшно, а еще думает, что пора бы уже насовсем вернуться в комнатку над аптекой.

Пиона не делит волшебников на какие-то условные группы, иногда ненавидит всех одинаково сильно и тоже мечтает вырваться прочь.

— Я хочу вступить в Орден Феникса, — голос Лили постепенно становится чистым, и сама она подается вперед, глядя куда-то сквозь улицу, — это организация волшебников, созданная Дамблдором против «него».

Пиона снова кивает, отвечая на не прозвучавший вопрос, усаживается на перильца и глядит в окно дома, где сквозь тонкие занавески видно посапывающую на диване Петунию. Лили пьяно покачивается, касается плечом плеча Пионы и выдыхает сквозь зубы.

— Но я правда люблю Джеймса, — глаза ее медленно закрываются, и порыв ветра укладывает рыжие пряди Пионе на плечи, — очень сильно люблю.

Следующим утром проходит вторая в жизни Пионы свадьба, а после она возвращается в комнатку над аптекой, распахивает окна и слушает проносящуюся по волшебным улицам жизнь.

В полумраке аптеки Сириус кажется черным пятном, выделяются из которого разве что сверкающие озорством глаза и оскаленные в нахальной ухмылке зубы. Он зачитывает Пионе список зелий, стоит, локтем опираясь на стойку, и она спиной чувствует, как прожигает затылок пронзительный взгляд. Пиона отворачивается специально, взмахами палочки снимает с полок прозрачные склянки и делает это настолько медленно, насколько только возможно.

С Сириусом Блэком она «знакомится» на свадьбе Лили, когда сестра представляет ее всей компании, и новый знакомый, будто так и должно быть, сразу же тянет ее танцевать. Впрочем, Пиона не помнит, чтобы они разговаривали о чем-то серьезном или хоть как-то сближались, и оттого теперь его пристальный взгляд, кажется, выжигает в ее коже дыру.

Пиона собирает озвученные зелья в охапку, разворачивается и сгружает их перед Сириусом, даже не думая завязывать подарочный бантик.

— Сделаешь мне скидку как постоянному покупателю? — Сириус ведет бровью, но с места не двигается.

Пиона, уже было раскрывшая рот, чтобы озвучить сумму, насмешливо фыркает и накладывает на склянки сохраняющее заклинание. Упаковывать их хоть как-нибудь она вовсе не собирается, знает, что в том нет никакой особой нужды, и все-таки называет цену.

— Второй раз — это не постоянно, — все-таки добавляет Пиона, когда Сириус обиженно хмурится.

Ямочка на его щеке кажется Пионе забавной, и она смотрит на нее дольше обычного, ловит себя на глупой улыбке и нарочито громко гремит стеклом.

— Даю торжественное обещание заходить чаще, — Сириус театрально прикладывает ладонь к груди и выпрямляется, словно зачитывает настоящую клятву.

Пиона вскидывает на него брови, ожидая продолжения, опирается на стойку и подается вперед, постукивая по дереву ногтем. Сквозь мутные стекла в помещение пробивается зеленовато-рыжий свет, и оттого черное пятно его образа делается смешным и чуточку несерьезным.

Обещание заходить чаще Пионе вовсе не нравится, потому что Сириус и так берет слишком много всего, и она настороженно хмурится, выискивая что-то в его лице. Вот только Сириус, кажется, понимает ее взгляд по-своему, подается вперед и едва не касается предплечьем локтя Пионы.

— Хочешь, прокачу на летающем мотоцикле?

В первое мгновение, еще не успев осознать суть его слов, Пиона отрицательно мотает головой. Сириус смеется, глядя ей прямо в глаза, и щеки Пионы стремительно вспыхивают, потому что на самом деле, стоит переварить его предложение, мнение ее кардинально меняется.

Метлы Пиона терпеть не может, но ведь мотоцикл — это совсем не метла, и летать на нем должно быть куда восхитительней, чем хвататься в воздухе за деревянную палку.

Они смотрят друг на друга почти минуту, пока тусклые солнечные отсветы не сползают Сириусу на нос, заставляя его презрительно морщиться. Пиона прыскает, прикрывая кулаком рот, цепляется взглядом за ямочку на щеке и медленно кивает, не отрывая от нее глаз.

— Хочу, — вслух повторяет Пиона и хлопает ладонью по стойке, — но скидку не сделаю.

Сириус удовлетворенно жмурится, сгребает зелья в охапку и отсчитывает деньги до каждого кната. Когда он открывает дверь, чтобы выйти, солнце на мгновение заливает аптеку, блестит в стекле и отражается бесконечными зайчиками, вовлекающими Пиону в радостный хоровод.

— Честно говоря, — Сириус скалится, стоит, сложив на груди руки, и оглядывает Пиону одобрительным взглядом, — я думал, что ты не придешь.

Волосы его собраны в низкий пушистый хвост, за спиной красуется ярко-красный мотоцикл с пассажирской люлькой, и Пиона презрительно морщится, глядя на нее. Не то чтобы она в самом деле рассчитывает прижаться грудью к спине Сириуса (между прочим, это идея Лили), но от мысли сидеть в люльке вдруг становится стыдно. Пиона уже подумывает сморозить какую-нибудь глупость и поскорее уйти, но Сириус следит за ее взглядом и театрально хлопает себя по лбу:

— Совсем забыл убрать. Я возил в ней твою сестру, потому что она заявила, что не доверит мне тебя, пока сама не прокатится.

Один взмах волшебной палочки — и люлька волшебным образом испаряется в воздухе, а Сириус расплывается в такой широкой улыбке, что кажется — вот-вот по-настоящему засияет.

— Кстати, она сказала, что я секси-шмекси, и тебе непременно стоит ко мне приглядеться.

Пиона хохочет, запрокинув голову, потому что ей Лили твердит то же самое, оглядывает Сириуса придирчивым взглядом и про себя решает, что выглядит он и вправду неплохо. Одетый в черную кожаную куртку, Сириус выглядит удивительно похожим на обыкновенного маггла, выдают его только зажатая в пальцах волшебная палочка и нахальство, присущее, впрочем, трети современных подростков. Про себя Пиона хихикает и думает, что на подростка Сириус бы непременно обиделся, не может воспринимать его иначе и продолжает разглядывать очаровательную ямочку на щеке.

Пионе кажется, что Сириус в самом деле похож на звезду, и от широкой улыбки его тоже хочется радостно улыбаться.

Вечер сгущается между ними прохладными сизыми сумерками, ластится к ногам и убаюкивает, и Пиона задирает голову к небу, разглядывает пушистые облака и тусклые в отсветах уличных фонарей звезды. Она переступает с ноги на ногу, неловко улыбается и склоняет голову набок, когда Сириус широким жестом подзывает ее поближе.

— Неужто уже передумала? — улыбка Сириуса меркнет, и Пиона неожиданно ловит себя на мысли, что сделает что угодно, чтобы заставить ее возвратиться.

Она зябко ведет плечами и поджимает губы, считает, будто для конца лета удивительно холодно, и подходит почти вплотную.

— Холодно, — бросает Пиона нелепое оправдание и смотрит вверх, воображая, что в небе совсем замерзнет.

От Сириуса исходит жар, и он вдруг раскрывает руки, пригласительно ведет подбородком, а Пиона фыркает и нарочито отшатывается, ударяясь бедром о седло.

— Давай же, не надо стесняться, — смеется Сириус, а Пиона вдруг замечает, как в сумерках алеют кончики его ушей, — с парнем-звездой ты никогда не замерзнешь.

Пиона вдруг представляет вздернувшего подбородок и презрительно поджавшего губы Люциуса, и из горла ее сам собой вырывается нервный смешок. Сама не понимая зачем, она хлопает Сириуса по ладони и вжимается бедрами в мотоцикл.

— Вот только не стоит подходить к звезде слишком близко, — Пиона кладет одну руку на руль, а второй опирается о сиденье, — иначе можно сгореть.

— Или пропустить все самое интересное, — продолжает Сириус, укладывая ладонь рядом с ее. — Хочешь сесть впереди?

Сердце в груди предательски екает, и Пиона втягивает носом воздух. От Сириуса пахнет ночной свежестью и еловыми ветками, и Пиона едва не подается вперед, желая распробовать аромат.

— Люблю быть первой, — она неловко хихикает, а Сириус вдруг серьезно кивает и обещает непременно запомнить.

Он помогает ей усесться, надевает на голову шлем и вдруг оказывается слишком близко. Пиона спиной чувствует жар его тела, ощущает, как прижимаются бедра, и невольно вытягивается, крепче хватаясь за руль.

— Я дам тебе порулить, если хорошенько попросишь, — Сириус утробно смеется, и голос его теперь, приглушенный шлемом, кажется ниже.

— Обещаю в следующий раз все-таки дать тебе скидку, — Пиона хихикает и визжит, когда они наконец-то взлетают.

Воздух бьет в грудь, и она моментально жалеет, что поддержала шутку и села вперед, вжимается в Сириуса и жмурится, пропуская момент, когда он набрасывает на них заклинание-кокон. Чары отвода глаз она сама накладывает еще на земле, и они устремляются выше, кружат по маггловскому Лондону и иногда спускаются, проносясь вдоль земли. Пиона то и дело жмурится, не замечает ничего, кроме охватившего ее восторга, и разглядывает зажигающиеся огни вечернего города.

Перед взлетом Сириус объясняет ей, как управлять этой штукой, а теперь кладет ладонь поверх ее занемевшей руки и велит снижаться, потому что «кое-кому снесло крышу». Пиона фыркает и обиженно дуется, но команду выполняет, выдыхает и позволяет мотоциклу нестись так, словно вовсе не собирается тормозить.

Уши закладывает, огни и дома внизу превращаются в однородную рыжую кляксу, и Пиона кусает губы только чтобы не закричать. Восторг рвется наружу, от холода и напряжения сводит пальцы, и теплая рука Сириуса, все еще лежащая поверх ее собственной, заставляет сердце подскакивать и бешено колотиться. Когда они приземляются, Пиона бросается ему на шею и протяжно визжит, совсем не думая о чужих барабанных перепонках, и Сириус обнимает ее за талию и поддерживает, не позволяя коленям окончательно подкоситься.

Честно говоря, Пиона думает, что он ее поцелует, потому что улыбающееся лицо Сириуса находится слишком близко, и на щеках его тоже лихорадочный румянец восторга, а еще она, прижимаясь так близко, чувствует колотящееся в его груди сердце. Пиона даже закрывает глаза и подается вперед, но Сириус не целует, щелкает ее по лбу и отпускает, сам едва не падает и опирается о сидение мотоцикла. Наваждение слишком быстро слетает, и теперь уже они неловко переглядываются между собой, стараясь унять распирающее легкие дыхание.

— Я же могу рассчитывать на второе свидание? — глаза Сириуса блестят, и Пионе кажется, что в ее собственных сияет такой же нелепый восторг.

Пиона протяжно выдыхает, медленно поправляет растрепавшиеся волосы пальцами, напрочь забывая про волшебную палочку, и думает, что стоит попробовать короткую стрижку. Сириус пристально следит за ее руками, и отчего-то Пионе чудится, будто она все еще ощущает жар его тела бедрами и спиной.

— Договорились, секси-шмекси звезда.

В какой-то момент родительский дом становится для них местом встречи, потому что нигде больше втроем у них собраться не получается. Пиона часто сидит, забравшись на диван и обхватив колени руками, и думает, что стоило бы сделать небольшой ремонт, а потом откладывает и откладывает, так никогда и не приступая. Пока Петуния поливает в саду те цветы, что еще не зачахли от одиночества, Лили машет волшебной палочкой, наводя чистоту, а Пиона смотрит на них, скашивая глаза то туда, то сюда, и бурчит, что терпеть не может уборку.

В ее старой комнате пыль лежит толстым слоем, потому что Пиона никого туда не пускает, устанавливает такое заковыристое заклинание, что Лили однажды пыхтит над ним почти целый день, но так ничего и не добивается. Плющ снова оплетает покосившуюся от влаги и старости оконную раму, но Пиона не спешит его убирать, задирает голову в саду на заднем дворе и жалеет только о совсем проржавевших качелях.

Лили и Туни поддерживают чистоту в своих комнатах, убирают мамину спальню и делают кое-что еще, отчего Пионе кажется, словно дом в самом деле вот-вот развалится. Однажды она заклинанием чинит отвалившееся крепление качелей, забирается на пружинный каркас с ногами и неспешно раскачивается, хихикая из-за щекочущей пятки травы.

— Тебе тоже стоит поскорее выйти замуж и бросить эту твою дурацкую работу в аптеке, — наставительным тоном советует Лили.

Петуния тянет в их сторону шею и важно кивает, продолжая метелкой смахивать пыль. Из них троих Туни больше всех похожа на настоящую домохозяйку, и Пиона иногда шутит, что, похоже, никогда не дождется книги с автографом.

— Но мне нравится работать в аптеке, — качает головой Пиона, подтягивая колени к груди, — и комнатка моя меня тоже устраивает.

Метелка выпадает из рук Туни, шлепается на пол и закатывается под буфет, а сама Петуния оборачивается так резко, что едва не сносит локтем стекло:

— Она же крохотная! Едва ли больше нашего чулана под лестницей!

— Я думала, тебе нравятся чуланы под лестницами, — Пиона смеется, и сестра немного смеряет пыл.

Лицо ее покрывается смущенными красными пятнами, потому что, как однажды говорит сама Туни, ей больше не пять, чтобы прятаться ото всех в пыльной каморке. Пиона, хоть чуланы ей совершенно не нравятся, искренне любит свою комнату и даже не думает когда-нибудь искать другой вариант.

— Присмотри хотя бы квартиру, — тон Лили все еще поучительный, она сидит в кресле, вытянув перед собой ноги, — ты же не собираешься вечно жить в одиночестве.

Пиона хочет сказать, что совсем не против быть одинокой до старости, но Лили смотрит на нее таком взглядом, что рот сам собой закрывается. С Сириусом они ходят еще на пару свиданий, видятся у Лили в гостях, и им, в общем-то, весело, но дальше как-то совсем не идет.

— Пусть тот, кто собирается жить со мной, задумывается о жилплощади, — Пиона хихикает, прикрывая ладошкой рот, и пинает ногами выгоревшую с одной стороны диванную подушку, — и тогда я, может быть, стану послушной домохозяйкой и больше никогда не буду работать.

Туни и Лили смотрят на нее несколько долгих секунд, а затем заливаются смехом. Пионе даже немного обидно, потому что говорит она чистую правду, мечтательно закатывает глаза и морщится от вставшей перед глазами слащавой картины. Сестры ее громко смеются, и Пиона тоже прыскает и тихо хихикает, понимая, что никогда не исполнит подобного обещания.

Работать с разнообразными зельями Пионе нравится, кроме того, разглядывая сквозь стекло наполненную волшебной жизнью Косую Аллею, она ощущает себя частью чего-то грандиозно огромного, волшебного и до того восхитительного, что хочется петь и смеяться. В комнате ее пахнет травами и влажной землей, и там-то Пиона ощущает себя настоящей ведьмой из сказки. Волшебство искрит в ее пальцах, совсем не смешивается с обыкновенной рутиной и блестит в солнечных зайчиках на разноцветном стекле.

— Так-так, — Лили вдруг подается вперед, ставит локти на колени и вытягивает в ее сторону шею, — а теперь расскажи-ка мне, как у вас с Сириусом обстоят дела.

Пожалуй, Пиона пожимает плечами излишне поспешно. Мурашки ползут по спине, и она странно смущается, совсем не готовая к подобной искренней болтовне. Петуния косится на нее недоверчиво, но легко улыбается, наклоняясь и подбирая закатившуюся под буфет метелку. С ней-то Пионе хочется поговорить куда больше, но спрашивает Лили, так что приходится отвечать.

— Мы, вроде, друзья, — Пиона жмурится, не желая вдаваться в подробности собственных чувств, и еще раз пожимает плечами.

На этом ее откровения о любви завершаются, и Лили разочарованно стонет, откидываясь на спинку кресла. Туни, выныривая с зажатой в руке метелкой, машет ей, словно спасительным флагом, и делает вид, будто смахивает пыль у Пионы с макушки.

Пиона знает, что в отношениях нет ничего предосудительно страшного, но все равно настойчиво пятится, отворачивается и неловко смеется. В голове сам собой всплывает образ Люциуса, рассуждающего о голубизне ее глаз, и Пиона сжимает от злости кулаки и кусает зубы, убеждая себя, что давно обо всем позабыла.

Сириус нравится ей, нравится настолько, что жар разливается в животе и немеют от волнения пальцы, и Пиона мысленно бьет себя по щекам и обещает попробовать еще раз.

— Кстати о звездах, — Лили мечтательно жмурится и хлопает в ладоши, отчего у задумавшейся о своем Пионы целое мгновение звенит в ушах, — мы устраиваем вечеринку в честь Хэллоуина, ты же придешь?

Туни закатывает глаза и бурчит, что могла бы разок пригласить и ее, и они громко смеются, придумывая планы на праздники.

В компании друзей Лили и Джеймса Пиона чувствует себя неловко и оттого оккупирует кресло напротив камина, слушает рассказы и улыбается, не встревая в разговор. Лили и Сириус косятся на нее попеременно, и если сестра все больше неодобрительно качает головой, то в глазах Блэка Пиона видит искреннее беспокойство. Ямочка на его щеке появляется и исчезает, и Пиона, глядя на нее, кажется, и вовсе теряется в пространстве, пока нестройный хохот не выдергивает ее из раздумий.

— У волшебников нет такой традиции, — рассказывает, активно жестикулируя, светловолосый Питер, — зачем нам наряжаться нечистью, если волшебники и сами своего рода нечистая сила?

Питер показывает в воздухе какие-то знаки, и Пиона понимает, что говорят они о традиции хождения по домам за сладостями. «Сладость или гадость» Пиона в детстве любила, а потом бабуля Софи через улицу сказала, что для конфет она слишком взрослая, и насыпала полную корзинку свежих склизких тыквенных семечек. Тыкву Пиона терпеть не может даже сейчас, зато до сих пор помнит, что и Петуния, и Лили дружно помогали ей забрасывать дом бабули Софи туалетной бумагой и тухлыми яйцами.

— В доме моих родителей вдоль лестницы на второй этаж висят сушеные головы домовых эльфов, — говорит Сириус, нагоняя голосом жути, — никакие тыквенные головы фонаря-Джека не могут быть страшнее. Хотя в детстве я любил дергать их за волосы…

Пиона представляет себе головы навроде музейных мумий, развешенные на стенах, смеется со всеми и делает вид, что не слышит на мгновение втиснувшихся в рассказ скорбных ноток. Все они будто не слышат, что говорят другие, и только задорно смеются, вспоминая о прошлом, словно о другой жизни.

Пиона чувствует, что у каждого в этой компании есть секреты, прикрывает глаза и подхватывает рассказ Лили о том, как она строила глазки соседским мамочкам и каждый год возвращалась домой с полной до верху корзиной конфет.

— Я была принцессой, — отвечает Пиона на вопрос о любимых костюмах, — Туни наряжалась феей, а Лили несколько лет подряд доставался старый колпак, в котором она объявляла себя ведьмой и грозилась съесть всех детей, если ей не дадут побольше конфет.

— Принцессы — это ведь не нечистая сила, — любопытно тянет Джеймс, и Пиона весело пожимает плечами:

— Но мне нравилось быть принцессой.

Пиона не продолжает, и на несколько минут разражается спор о принцессах и нечисти, побеждает в котором, конечно, последняя. Сириус лукаво жмурится, разглядывая Пиону пристальным взглядом, и она ведет плечами и показывает ему язык, едва удерживаясь от менее приличного жеста. Лили что-то бормочет Джеймсу на ухо, а потом хлопает себя кулаком по ладони и взмахом палочки призывает несколько бутылок волшебной выпивки вместо опустошенных.

— Не могу представить тебя в розовом платье принцессы, — после парочки тостов Сириус подсаживается к Пионе на подлокотник, потому что Питер падает, вытягивая ноги, и занимает собой почти весь диван.

— Оно было синим, — обиженно тянет Пиона, пытаясь спихнуть его локтем, — наверное оно до сих пор лежит где-то на чердаке. Один раз его надевала Петуния, но я устроила такую истерику…

Пиона пьяно икает, и растопырившая уши Лили хлопает в ладоши и принимается хохотать:

— Я помню, папа тогда нарядил тебя мумией, а мама страшно ругалась, потому что он извел на это целую пачку туалетной бумаги!

Пиону клонит в сон, но она переваливается через Сириуса, грудью падая ему на колени, и тянет руку в сторону выдавшей ее с потрохами сестры:

— Я была самой лучшей мумией на Земле!

— Потому что родители так сказали, чтобы ты прекратила реветь!

Лили продолжает надрывно смеяться, а Пионе кажется, что, несмотря на усталость, она сейчас встанет и устроит дуэль.

— Потому что никто не смеет смеяться над моей мумией! — бурчит Пиона, когда Сириус помогает ей выйти на воздух.

От его руки, удерживающей Пиону за плечо, исходит жар, оставляет, кажется, самые настоящие ожоги на коже, и Пиона снова бурчит себе под нос, на этот раз про пепел и звезды. Сириус слушает ее бредни молча и не спешит отпускать, и от ощущения тепла сквозь одежду у Пионы немеют кончики пальцев.

Пожалуй, стоять в тишине ей нравится, так что Пиона, пьяно вздохнув, позволяет себе опереться о Сириуса плечом. Дыхание его путается у нее в волосах, прохладный ночной воздух кусает щеки, а сердце бьется так гулко и медленно, что от его мерного стука хочется спать.

— Ты любишь его? — вопрос застает Пиону врасплох, сбрасывая накрывшее плечи сонное оцепенение.

Сириус стоит у нее за спиной, поддерживает за плечо и медленно дышит, так что Пиона чувствует, как вздымается его грудь, и лица его она не видит, потому представляя себе серьезное выражение. Вопрос взвивается в воздух, складывается колечками свечного дыма над их головами и улетает к звездам, повторяясь там снова и снова.

Пиона не спрашивает, кого Сириус имеет в виду, откидывает голову ему на плечо и медленно выдыхает горячий воздух. Еще не так холодно, но Пионе отчего-то нравится думать, будто в темноте выдох ее обращается серебристым облачком пара.

— В том пустом классе ты сказала, что прячешься от себя, — Сириус наклоняет голову, и Пиона чувствует его дыхание на щеке, — может, пора выбраться из старого шкафа?

Мурашки зябкой волной бегут по плечам, и Пиона выворачивается, опирается ладонью о перила и задирает голову к небу. В россыпи звезд, кажется, она может увидеть рисунок витиеватой магии, точно взмах расчертившей небо волшебной палочки.

Лицо и Сириуса и впрямь страшно серьезное, он смотрит на нее сверху вниз, и Пионе не остается ничего, кроме как рассмеяться:

— Думаешь, стоит попробовать?

Пиона все еще пьяна, запрокидывает голову, подставляя холодному ветру шею, и хватается изо всех сил, только чтобы не свалиться на землю. Дерево под ее пальцами прохладное и шероховатое, может наставить противных заноз на ладони, но Пиона ни капельки не боится. Внутри у нее все истыкано колючками, так что парочка лишних кажется ей всего-то крохотной ерундой.

— Могу потянуть тебя за руку, если захочешь, — Сириус склоняется над ней неожиданно, и дыхание его обдает ее губы.

Поцелуй у них выходит сухим и горячим, порывистым, словно холодный осенний ветер, и ярким, как падающая с неба звезда. Потом, несколько мгновений спустя они оба смеются, не размыкая крепких объятий, и маленькая звездочка в самом деле падает с неба, укрытая от любопытных взглядов лесом и опущенными ресницами.

Лили залетает к Пионе в аптеку едва не в слезах, дергает дверь так резко, что колокольчик недовольно звякает, ударяясь о стекло, и застывает на входе, закрывая лицо руками. Слезы, впрочем, по ее щекам действительно текут, блестят в отсветах магических ламп и окрашиваются цветами спрятанных в стекле зелий. Плечи ее содрогаются, и Пиона хочет уже спросить, что случилось, потому что в груди у нее испуганно екает, но Лили не позволяет ей, раскидывает в стороны руки и кричит так, что слышит, наверное, вся Косая Аллея:

— Я буду просто ужасной матерью!

Миссис Лемони, одна из постоянных посетительниц, строгая высокая дама, согласно кивает, передергивая плечами, оставляет на стойке несколько монет и, сунув зелье в рукав, обходит Лили по широкой дуге. Дверь за ней закрывается, колокольчик снова мелодично поет, и голос его эхом отражается от стекла.

Пиона смахивает монеты в ладонь, убирает их в зачарованный ящик, а потом до нее наконец-то доходит:

— Ты, что ли, беременна?

Лили кивает, размазывая по щекам слезы, и волосы ее, рассыпанные по плечам, блестят светом заходящего солнца.

— Уже полтора месяца! — рявкает вдруг Лили, и лицо ее из заплаканного превращается в рассерженное. — А Хэллоуин был всего-то месяц назад!

Она не договаривает, но Пиона и без того припоминает, как утром после праздника сестра хлестала антипохмельное зелье вперемешку с новой порцией алкоголя, потому что не могла выбрать, что поможет ей лучше. У нее самой от странной выпивки гудела голова, однако на второй план это успешно отодвигает Сириус, ни с того ни с сего чмокнувший ее в щеку при всех.

— Что насчет, — Пиона запинается, пытаясь придумать сестре оправдание, но никак не может взять в толк, как та умудрилась профукать такое, — сбой цикла тебя не насторожил?

В два шага Лили оказывается рядом, хлопает по стойке ладонями и мотает головой изо всех сил:

— Я думала, что устала, случилось столько всего в последнее время. Именно поэтому я так отрывалась…

— Я-то думала, что ты умная, — тянет Петуния, когда они этим же вечером остаются втроем.

Лили вскидывается, сверкает глазами, но тут же вянет, точно отвернутый от солнца цветок. Пиона смотрит на Туни, и та пожимает плечами, поджимает губы и вскидывает подбородок, становясь в самом деле похожей на благородную даму.

— Мы же его еще даже не планировали, — Лили вдруг всхлипывает, совсем раскиснув, и опускает руки на колени, — я буду ужа-а-асной матерью-у-у!

Стоны ее напоминают завывания привидения, и Пиона невольно вздрагивает, потирая ладони. Как быть хорошей матерью она и сама, конечно, не понимает, глядит на Петунию и взглядом умоляет сестру сделать хоть что-нибудь.

— А твой, — Туни осекается на полуслове, кашляет, поправляясь, но Лили, кажется, заминки и вовсе не замечает, — Джеймс знает об этом?

Лили заторможено поднимает голову, и глаза ее вновь наполняются влагой. Мотает головой она совершенно растерянно, глядит куда-то поверх фотографий и жмурится, точно неправильно отвечает на вопрос на уроке:

— Надо было первым ему сказать, да?

Пиона едва удерживается от того, чтобы хлопнуть себя по лбу, кусает губы и снова смотрит на Туни. Из них троих уж кто-то должен знать, что делать в такой ситуации, и Пиона, кажется, в этом вопросе с дистанции сходит с позором.

Петуния поправляет шаль на тонких плечах, и Пиона почти слышит из ее уст заветное «а вот я».

— Надо было, — серьезно кивает Петуния, укладывая ладонь на низ своего собственного живота, — я бы на твоем месте поступила именно так.

Неловкость ползет в воздухе, и Пиона, поспешно придумав решение, вскидывает руку:

— Я схожу за Джеймсом.

Исчезает в дверном проеме она до того, как до Лили доходит, но радостный визг все равно врезается в спину.

Объявившись на крыльце, Пиона на мгновение переводит дыхание, заходит так, будто это ее собственный дом, и раскрывает рот, чтобы все рассказать, но вовремя замолкает. Джеймс и Сириус сидят на диване, и Пиона вдруг думает, что больше всего времени эта парочка проводит вдвоем.

— Пойдем-ка со мной, — она хватает Поттера за руку до того, как сама успевает опомниться, и аппарирует вместе с ним, сделав единственный шаг за порог.

От перемещения крутит живот и кружится голова, так что, прежде чем войти, Пиона делает глубокий вдох, хлопает опешившего Джеймса по плечу и втягивает его в дом. Ее маленькая вылазка занимает, пожалуй, меньше пяти минут, и оттого в гостиной все еще слышатся возбужденные крики. Чары отвода глаз все еще действуют, но Пиона все равно на всякий случай оглядывается, высматривая прилипших к окнам любопытных соседей.

— Что-то случилось? — Джеймс останавливает ее в прихожей, кивает на дверь в гостиную, из которой теперь слышатся смех и рыдания вперемешку, и лицо его такое серьезное, что Пионе на мгновение становится стыдно.

— Для тебя — кое-что очень серьезное, — она пожимает плечами и фыркает, когда лицо его стремительно начинает белеть, — но это, пожалуй, хорошая новость.

Не позволяя ему додумать самостоятельно, Пиона распахивает дверь, вталкивает Поттера внутрь и зажмуривается, словно забрасывает бомбу. Всхлипы слышатся еще какое-то время, а затем все замирает, и внутри у Пионы разливается тишина.

Петуния прикрывает за собой дверь и становится рядом, мечтательно задирает голову к потолку и постукивает ноготками по обветшалой стене. Пиона смотрит на дверь подозрительно, делает шаг к сестре и невесомо касается ее плеча своим собственным.

— Лили злится на тебя, потому что ты ей не рассказала, — заговорщицки тянет Петуния, и Пиона фыркает и закатывает глаза:

— Разве я должна была ей говорить?

На потолке расстилается сеточка трещин, сплетается в паутинку, и кажется, что мир вот-вот рухнет, осыпавшись на голову штукатуркой.

— Еще Лили считает, — Петуния жмурится, и Пиона понимает, что в большей степени сестра говорит сейчас от себя, — было бы неплохо, если бы у тебя тоже появился ребенок. Тогда они могли бы играть втроем.

Пиона молчит и скептически морщится, представляет зачем-то светловолосого малыша у себя на руках и мотает головой, прогоняя иллюзию. Вот из нее-то мать точно неподходящая, непутевая и бессмысленная, неспособная совладать даже с обыкновенными чувствами.

— И нам все еще не хватает третьей свадьбы, — насмешливо довершает Петуния, пихая Пиону плечом, — ты-то из нас самая старшая, а до сих пор в одиночестве.

Гулкая обида звенит в груди, и Пиона театрально кривит губы и потирает ушибленное плечо. В горле саднит, и она нарочито громко смеется, вскидывает вверх руки и представляет, как лопаются трещинки в штукатурке.

— Останусь навсегда старой девой! — Пиона хохочет и жмурится, смаргивая подступившие слезы. — Заведу себе парочку кошек и буду нянчиться с вашими внуками!

Туни тоже смеется, обхватывает себя руками и сгибается пополам. Шаль сползает с ее плеч и падает под ноги, и Пиона тянется ее подобрать, наклоняется и получает тычок.

— Еще дети не появились, а ты уже — внуки! — Петуния налетает на нее, обнимает за шею и принимается ерошить и без того непослушные волосы. — Что бы ты ни говорила, а я собираюсь еще танцевать на твоей свадьбе! Если звезда не пойдет, сама жениха подберу!

Дыхание ее, горячее и влажное, ложится Пионе на щеки, пальцы мажут виски и царапают шею, дергают за волосы неосторожно. Пиона, взвизгивая, обхватывает Туни за пояс, и, запутавшись друг в друге, обе они вваливаются в комнату, налетают на Лили и Джеймса и всей кучей-малой валятся на пол. Хохот разносится эхом, вплетается в рисунки на старых обоях и сверкает частичками магии в старой люстре, и рыжий закат заглядывает в окно, оставляя теплые поцелуи у всех на щеках.

Пиона крутится перед зеркалом, поворачивается то одним, то другим боком, придирчиво рассматривает собственное отражение и не может понять, нравится ей или нет. Короткие волосы ее щекочут шею и лезут в лицо, все еще топорщатся во все стороны, и теперь Пиона чем-то напоминает распушивший лепестки подсолнух. Не хватает разве что солнца над головой и спелых семечек вместо лица, и Пиона, представляя такую картину, фыркает себе под нос и ерошит новую стрижку.

Несмотря ни на что об обновленной прическе она не жалеет, лохматит пальцами волосы и смеется собственному отражению.

— Мне нравились твои длинные волосы, но и так тоже ничего, — заметивший ее копошение Питер выглядывает из гостиной, — ты очень красивая, так что тебе все к лицу.

Питер смущенно жмурится, только в конце фразы понимая, как прозвучало со стороны, и Пиона неловко застывает, понятия не имея, что ответить на подобное заявление. Пионе чуждо внимание мальчиков, за всю свою жизнь комплименты она получала только от папы (если не считать тот странный от Люциуса про глаза), но и те окончились еще в раннем детстве.

Неловкую тишину между ними прерывает выруливший откуда-то из глубины дома Сириус, скользящий по полу на голых пятках. Лицо его такое нарочито грозное, что Пионе Сириус напоминает рванувшего на защиту чести дамы рыцаря из средневековья.

О, они снова все вместе собираются в доме Поттеров, напоминая стаю неприкаянных призраков, привязанных к единственному месту, дающему слабое ощущение жизни.

— Эй-эй, Хвостик, — тон Сириуса насмешливо грозный, и Питер, по цвету сравнявшийся с волосами Лили, пятится, хихикает и машет руками, — ты бы поостерегся чужой девушке комплименты отвешивать.

Не удержавшись, Пиона принимается хохотать, и Сириус оборачивается к ней, вздрагивает и вдруг отводит глаза. Он стоит посреди коридора с раскинутыми в стороны руками и в задравшемся на животе вязаном свитере, и выражение лица его стремительно меняется с грозного на восторженное и обратно. Пионе кажется, будто она учится читать его настроение по лицу, и оттого новый порыв искристого веселья щекочет в груди.

— А ты, Венди, — проследив за ее взглядом, Сириус отдергивает свитер и презабавно играет бровями, — даже не думай флиртовать с другими мужчинами при живом парне.

Пиона пропускает странное обращение мимо ушей, фыркает и уворачивается от протянутых рук. От смеха у нее уже кружится голова, но Пиона все равно то и дело бросает взгляд в зеркало, разглядывая растрепавшиеся волосы с разных стороны.

— Можешь вызвать этих «других мужчин» на дуэль, — Пиона, вычертив пальцами в воздухе кавычки, позволительно разводит руками, — только сперва, будь любезен, познакомь меня с моим парнем.

На мгновение в коридоре повисает гулкая тишина, Сириус растерянно пялится на Пиону, а Питер осторожно выглядывает из-за двери в гостиную. Молчание длится долю секунды, в течение которой Сириус показывает на себя, а затем на Пиону, и она снова разводит руками и качает головой, улыбаясь. Пантомима завершается громким практически детским ревом Сириуса и хохотом воспрявшего духом Питера.

— Тигровая Лилия! — орет Сириус, запрокинув голову, и, кажется, от мощности звука раскачивается люстра. — Твоя сестра разбивает мне сердце!

— Бродяга, я вызываю тебя на дуэль! — театрально вещает бьющий себя в грудь Питер. — Победитель получает руку и сердце прекрасной дамы!

— Я надеюсь, не по частям, — фыркает, не в силах больше смеяться, Пиона.

Не то чтобы она всерьез издевается над беднягой Блэком, просто в самом-то деле, несмотря на регулярные встречи и несколько поцелуев, Сириус так ни разу и не предлагает встречаться. Конечно, подобная условность Пиону мало волнует, но раз уж мальчишки развели форменный цирк, почему бы ей не поддержать представление?

— Кто смеет обижать моего сыночка? — Лили слетает по ступенькам, и Сириус, утерев выдуманные слезы, бросается ей на грудь.

Питер скачет по коридору, пустыми руками изображает бой и шепотом выкрикивает похожие на тарабарщину заклинания. Пиона боится представить, что думает обо всем этом оставшийся в гостиной Ремус, скашивает глаза на Лили и изо всех сил старается не глядеть на прижавшегося к ее плечу Сириуса.

Крошечный укол ревности становится неожиданностью, и Пиона вздрагивает и мигом теряет смешливый настрой.

— Почему Тигровая Лилия? — осторожно спрашивает она, и Сириус фыркает и демонстративно отворачивается.

Лили по-матерински гладит его по макушке, а потом вдруг вздыхает, меняется в лице и велит всем прекратить представление, так что бедняга Питер путается в собственных ногах и едва не падает на пол. Сириус наконец отстраняется, смотрит на Пиону и весело подмигивает, и она чувствует, как вспыхивают ее щеки.

— Я дала им почитать Питера Пэна, — шепчет Лили Пионе на ухо, обхватывая ее за руку и наблюдая, как Сириус за ухо утаскивает Питера в гостиную.

Прижавшись друг к другу, они заходят следом и едва не спотыкаются о рассевшегося у самого входа Сириуса. Перевозбудившийся Блэк стоит на одном колене, прижав руку к груди, и та часто вздымается, наравне с пылающими щеками выдавая его настроение с головой. Игры заканчиваются, но смешинки в глазах Сириуса все еще ярко искрят, и впрямь делая его похожим на упавшую с неба звезду.

— Леди Пиона Эванс, — нараспев тянет Сириус, и голос его то и дело срывается, — согласна ли ты стать моей девушкой?

У Пионы сердце ухает в пятки, подпрыгивает и принимается бешено колотиться, так что пальцы на руке Лили она сжимает чуточку сильнее, чем нужно. Язык не слушается, и вместо такого же высокопарного ответа Пиона просто кивает, а после оказывается в объятиях навалившихся на нее Лили и Сириуса и никак не может понять, плачет она или смеется.

— Тебе нужно вспомнить какое-нибудь счастливое воспоминание, — Сириус ведет волшебной палочкой в воздухе, повторяя движения заклинания, — сосредоточься на нем, окунись в эти чувства и выплесни их наружу.

Белесые вспышки заклинаний вылетают из его палочки одна за другой, скапливаются, мешаются друг с другом и медленно принимают форму чего-то более похожего на настоящее существо. Магия искрит и клубится, и Пиона завороженно смотрит, как существо прижимается к полу, а затем поднимается на четыре лапы и встряхивается, точно вылезшая из воды собака. Короткий хвост ее виляет из стороны в сторону, очертания мерцают белым и голубым, и Пиона тянет руки к обманчиво пушистым бокам, желая погрузить пальцы в густую жесткую шерсть.

— Все члены Ордена Феникса знают это заклинание, — продолжает лекцию Сириус, и тон его едва заметно лучится самодовольством, — при должной сноровке с ним можно передавать короткие сообщения, но, вообще-то, он предназначен для защиты от дементоров и подобных им темных тварей.

Пиона понимающе кивает, не сводит взгляда с огромной собаки, обнюхивающей ее ладони, точно живая, и представляет нечто настолько же потрясающее. Своим волшебным защитником она представляет кого-нибудь вроде белого тигра, которого однажды видела в зоопарке, мечтательно жмурится, но за волшебную палочку пока не берется.

Наблюдая за Сириусом и его псом, Пиона не может придумать ни единого подходящего воспоминания, перебирает в голове тучи счастливых моментов и отметает их один за другим. Пиона пытается вспомнить моменты, когда была по-настоящему счастлива, но везде видит себя наблюдателем, почти незаметной тенью пристроившимся к чужому веселью.

— Наше первое свидание подойдет? — Пиона неловко смеется и прячет руки за спину. — Мне понравилось летать над ночным Лондоном.

Сириус, точно уловив ее тон, замирает, опускает палочку, и белесый магический пес рассеивается искрами. Они смотрят друг на друга почти минуту, и Пиона страшно хочет сбежать, развернуться и броситься прочь, потому что обидные слезы сами собой выступают в уголках глаз. Но Сириус берет ее за плечи, усаживает на диван и сам садится рядом, и Пиона чувствует исходящий от его тела жар, прижимается бедром и плечом и протяжно вздыхает, когда Сириус кутает ее ладони в свои.

Его большие руки с длинными пальцами вселяют уверенность, но Пиона отчего-то все равно чувствует себя лишней. Она все еще лихорадочно перебирает моменты из прошлого, но все они кажутся ей недостаточно счастливыми, чтобы творить из них волшебство.

— Это должно быть воспоминание навсегда, — Сириус склоняет голову набок и склоняется, чтобы коснуться виском плеча Пионы, — у меня это мое первое Рождество в доме Поттеров. С родителями хороших воспоминаний не сложилось, но у тебя, вроде, детство было более счастливым.

Маленькая серебристая искорка срывается с его палочки, взлетает под потолок и принимается кружить, вырисовывая узоры. Пиона следит за ней, задрав голову, позволят Сириусу перебирать свои пальцы и все пытается припомнить что-то еще.

— Дело не в недостатке счастливых воспоминаний, — Пиона ведет рукой в воздухе, повторяя движение искорки под потолком, — просто все они кажутся мне недостаточно… ну…

— Важными? — подсказывает Сириус, и Пиона кивает.

Они замолкают, и Пиона снова окунается в пучину собственной памяти. Несколько последних лет она отметает сразу, хмурится, вспоминая Люциуса, но и его отметает тоже. В животе противно покалывает, и отчего-то скорее горько, чем радостно, а еще и вправду хочется плакать. Искры магии кружатся под потолком, исходящее от Сириуса тепло пускает по коже мурашки, а на улице, кажется, падает первый снег.

Протяжно вздыхая, Пиона поднимается и берет в руки собственную волшебную палочку, решая действовать по наитию. Пассы заклинания расчерчивают воздух простыми короткими взмахами, разрезаемый воздух свистит, и Пионе вдруг кое-что приходит на ум.

Это воспоминание очень давнее, Пиона едва ли помнит детали, выстраивает их сама, вырисовывает перед глазами картинку и погружается в нее, словно в Омут Памяти. Ей примерно три с половиной, и оттого мир кажется страшно огромным, потолок нависает подобно небу над головой, а под босыми ногами ковер с густым ворсом, в котором тонут, словно в мелкой воде, ступни. В памяти всплывает детская кроватка с широкими прутьями, и Пиона стоит, цепляясь за них, заглядывает внутрь, разглядывает розово-белый комок, который мама называет Петунией, и придирчиво поджимает губы. Комку должно быть уже несколько месяцев, но он все такой же ужасный, как и в первый день, и Пиона то и дело просит заменить его на другую сестру. Какую-нибудь еще, только не такую по-дурацки крошечную, с которой можно, например, играть в кукол или собирать пирамидки.

В конце концов, такую, с которой можно было бы бегать к пруду и разглядывать светлячков.

Пиона стоит на детском матрасике, цепляется за прутья и перегибается внутрь, разглядывая спящее лицо закутанного в пеленку комка. Она не замечает, в какой момент оказывается на полу, придавленная детской кроваткой, а комнату разрезает пронзительный крик. Кричит не Пиона, успевшая только рот для рева раскрыть, но и у нее текут по щекам горячие слезы, потому что болит коленка и локоть, и удивительно тяжелые прутья давят на грудь. Комок лежит поверх всего этого, закутанный в свои дурацкие тряпки, и истошно орет, потому что ничего другого делать не может. Пиона тоже не может, но упрямо молчит, только буравит потолок рассерженным взглядом. Пиона думает о светлячках на пруду, которых они ходят смотреть с мамой по вечерам, и еще вспоминает, что папа обещал поймать одного и посадить в банку.

Пиона думает, и в какой-то момент золотистые светлячки начинают водить хороводы прямо над головой. Маленькая Петуния замолкает, а Пиона странно легко отодвигает кроватку, глядит на нее и переводит взгляд на мерцающих светлячков. В какой-то момент они заполняют всю комнату, садятся на протянутые руки, ощущаются легким покалыванием и продолжают кружить. Комок завороженно смотрит, и один светлячок садится ей на нос, и Пиона смеется, когда еще один касается ее щеки, словно пытается утереть слезы.

Мама и папа находят их окутанными волшебными светлячками с головы до ног, и Пионе кажется, будто проходит целая вечность, а не пара мгновений.

Из волшебной палочки ее вырывается пучок белого света, кружит по комнате, но форму не обретает, касается рук, щек и волос, точно ластится, и Пиона громко смеется, представляя заполнивших комнату золотистых магических светлячков.

Мелкий дождик начинает накрапывать в самый неподходящий момент, и Пиона задирает голову к небу, разглядывая сгрудившиеся в кучу серые облака. С тряпки в ее руках капает мыльная вода, и Пиона неторопливо оглядывается, прежде чем выбросить ее в мусор и вытащить из кармана волшебную палочку. Серый могильный памятник блестит одним чистым боком, дождь постепенно усиливается, и Пиона зябко ведет плечами, набрасывая на себя отталкивающее влагу заклинание-купол.

В будний день на кладбище немноголюдно, а из-за дождя оно и вовсе пустеет, так что Пиона остается одна посреди высоких сосен и старых проржавевших оград. Мамина могила располагается далеко от входа, но Пионе все равно кажется, что несколько выточенных именами на камне соседок подглядывают за ними и завистливо щурятся.

Дождь крупными каплями шуршит в ветках деревьев, впитывается в землю и оставляет на старых могилах пятна свежих следов, словно кто-то прохаживается вдоль коротких рядов. Пиона опускается на корточки, прячась за маминым памятником, еще разочек оглядывается и взмахивает волшебной палочкой, разом приводя в порядок и могилу, и камень. Несколько крупных цветов она достает прямо из рукава, улыбается, ощущая себя заправским фокусником, и касается мокрого памятника кончиками пальцев.

На самом деле Пиона плохо знает ее, потому что мама всегда была на работе, занималась сестрами или готовила. Иногда Пиона подсаживалась к ней вечером, когда мама читала, и тогда они долго молчали, думая о своем. Пиона помнит, как мама невпопад перелистывала страницы, и как она сама заглядывала в книгу, перегибаясь через мамину руку. Пиона любила иногда готовить с ней вместе, но и тогда они тоже по большей части молчали.

В день, когда Пионе пришло письмо из Хогвартса, мама счастливо улыбалась, гладила ее волосы и пыталась унять взревновавшую Лили, устроившую истерику вместо того, чтобы ложиться спать. Пиона не помнит точно, но, кажется, в день, когда она впервые создала светлячков, мама очень крепко ее обнимала. Ну конечно, маленькая Туни смеялась, и папа тоже смеялся, а мама прижимала ее к себе и повторяла слова благодарности.

Сейчас Пиона хочет спросить у нее очень много всего, но вместо мамы теперь — серый поминальный камень и укрытая витой оградой могила, притоптанная свежим дождем. Пиона колдунья уже больше двадцати лет, теперь уже слишком взрослая, чтобы по-настоящему плакать, и заботливый дождь оглаживает жаркий румянец на ее щеках прохладными каплями.

Пиона не говорит Туни и Лили о том, что ходит проведать маму, потому что у них обеих теперь свои семьи и собственные заботы. У Пионы же комнатка над аптекой, расставленные вдоль стен горшки с травами и бесконечные склянки, впитывающие в разноцветное стекло солнечные лучи. Пиона дружит с друзьями мужа своей самой младшей сестры, торчит в ее доме целыми днями, но все равно ощущает себя незваной гостьей, выгнать которую попросту не находится сил. Сириус зовет ее переехать в свою квартиру, но Пиона мнется и только время от времени остается у него ночевать.

Пионе нравятся ее комната и работа в аптеке, а еще Пионе страшно что-то менять, и оттого она неловко ведет плечами и как обычно молчит, слушая всех вокруг. Пиона не читает газеты, погружается в свой стеклянный мирок и варит зелья из трав.

Серый камень на маминой могиле влажный от дождя и оттого почти черный, гладкий и прохладный, но все равно как будто чуточку теплый. Пиона ведет по нему пальцами, прячет в карман волшебную палочку и задирает голову к покрытому серыми облаками небу. Повинуясь желанию, купол над ее головой падает окончательно, и дождь впитывается в волосы и одежду.

Возвращаясь домой, Пиона зачем-то заходит через аптеку и едва не сталкивается со спинами покупателей. Колокольчик на двери предупреждающе звякает, но отступать уже поздно, потому что посетители оборачиваются, и нечто внутри Пионы падает прямо под ноги с оглушающим звоном.

— А вот и она, — старый аптекарь машет в ее сторону рукой, и Пиона заставляет себя натянуть на лицо дежурную улыбку, — вы можете обговорить поставки с мастером лично.

— Да, — голос Нарциссы по-прежнему мелодичный, и в руках она сжимает пузырек с ее зельем, — думаю, мы сможем договориться.

Люциус рядом с ней смотрит на Пиону задумчивым невидящим взглядом, опирается на дурацкую трость с серебряным набалдашником, и ей страшно хочется знать, что случилось. Но вместо вопроса Пиона только улыбается шире, кивает и принимается слушать, ступая ногами по однажды уже разбитому сердцу.

— Я видела Нарциссу и Люциуса, — говорит Пиона куда-то в вверх, то ли потолку, то ли плоской старенькой люстре.

Она лежит на кровати, раскинув в стороны руки, занимает почти все пространство, и только кончики пальцев ее болтаются в воздухе.

— Оу? — голос Сириуса звучит вопросительно, но больше он ничего не спрашивает.

Сириус собирается на работу, а у Пионы выходной, и она позволяет себе валяться, переводя взгляд от потолка на чернявую макушку, то и дело мелькающую в поле зрения. Утреннее солнце светит в окно, приятно греет правую ногу, и Пиона немного меняет позу, подставляя ему еще и кусочек ладони.

— Они приходили в аптеку, когда меня не было, — поясняет Пиона, выплескивая собственное желание высказаться во что бы то ни стало, — хотят оформить постоянную поставку некоторых моих зелий в поместье.

Ответа не следует, Сириус шуршит мантией и приглаживает волосы пальцами. Пиона скашивает глаза на его отражение в зеркале и фыркает, потому что оттуда Сириус смотрит ей прямо в лицо.

— Судя по набору, Нарцисса тоже беременна, — продолжает говорить Пиона, и голос ее совсем ни капельки не дрожит, — как думаешь, мне поздравить ее при следующей встрече?

К шорохам прибавляется сопение, скрип половицы возле кровати режет по ушам, и Пиона невольно вздрагивает. Солнце падает на люстру, и ее пыльный плоский плафон наполняется слабым розовым светом, будто искорка мерцает внутри. Пиона двигается снова, потому что тепло постепенно уходит, вытягивает ногу в проход и почти касается пяткой стены.

— Общаться с ними может быть опасно, — Сириус не отговаривает ее, просто как бы между прочим констатирует факт, — мы никогда особо не ладили, но я рад, что Нарцисса в порядке.

— С кем из своей семьи ты вообще ладил? — Пиона прыскает и смеется, толкает Сириуса вытянутой ногой. — И вообще, не собираюсь я с ними общаться, это просто работа.

Пиона не добавляет, что все равно уже согласилась и даже отправила первую партию, так что отступать кажется слишком поздно. Она жмурится, когда Сириус хватает ее за щиколотку и плюхается рядом, щипает его за рукав и смеется от подлой щекотки.

Солнце совсем уходит, и оттого зябкие мурашки бегут по разогретой коже, поднимаются вверх и путаются в волосах.

— Мы сошлись на хорошей цене, — рассказывать, что сразу же согласилась, кажется несколько стыдно, и Пиона лукаво жмурится и отводит глаза, — я хочу купить зачарованную теплицу, чтобы повсюду таскать свои цветочки.

Сириус фыркает и хохочет, и Пиона тоже смеется. Тело его горячее, от рук по коже расползается жар, и Пиона даже не спрашивает, не опоздает ли он на работу. Пиона не спрашивает ничего, довольно жмурится от ласковых прикосновений и прикрывает глаза.

Сириус ведет ладонями по ее икрам и бедрам, бурчит что-то под нос, но Пиона совсем не слушает его слов. Перед глазами у нее стоит образ Нарциссы, закутанной в мантию по самую шею, с убранными наверх волосами и в плотных перчатках, и бывшая подруга кажется фарфоровой куклой, спрятанной под стекло. О Люциусе Пиона вовсе не думает, он теряется где-то на границе сознания, и только трость его с массивным серебряным набалдашником кажется ей забавным аксессуаром.

— Эй-эй, леди Эванс, — Сириус вдруг дергает ее на себя, так что попа Пионы оказывается точно у него на коленях, — не витай в облаках, когда я пытаюсь вывести тебя на чистую воду.

— На чистую воду? — глупо переспрашивает Пиона, и Сириус склоняется над ней и играет бровями.

Старая плоская люстра зависает над его головой пустым куполом, а потом вдруг скрывается за растрепанной шевелюрой. Сириус склоняется над Пионой так низко, что бьется лбом о ее лоб, и широкая улыбка его расчерчивает лицо, заставляя Пиону смеяться. Отвлекающий маневр прекрасно работает, и горячие ладони забираются Пионе под майку, мнут бока и тянутся выше, останавливаясь в районе груди.

Настенные часы с кукушкой отмеряют время так же упорно, как всходит по утрам солнце, начинают петь в самый заветный момент, и оба они вздрагивают и замирают, вслушиваясь в звуки раннего утра. Волосы Сириуса касаются щек Пионы, пальцы мягко оглаживают ребра, и она сама тянется вверх, касается губ своими губами и обвивает шею руками. Сердце ее оглушительно колотится в горле, губы сами собой растягиваются в широкой улыбке, так что, едва разорвав поцелуй, Пиона прижимается ими к щеке, осторожно касается уха и прикусывает мочку, ощущая жаркое дыхание у себя на ключице.

На мгновение они замирают, прижавшись друг к другу, но в конце концов Сириус все-таки отстраняется, быстро чмокает ее в щеку и застывает в дверях. Оба они, кажется, жаждут сказать что-то еще, но продолжают молчать, пока неумолимое время не разделяет их, как отделяет солнце землю от звезд.

Еще какое-то время Пиона смотрит на потолок, разглядывает старую круглую люстру и поднимается, раскладывает маленький котелок и вынимает из сумки ингредиенты. Теплица определенно нужна ей, чтобы таскать цветочки с собой и раскладывать лабораторию где только захочется, и Пиона намеревается купить ее, сколько бы усилий для этого ни потребовалось.

Почти прозрачный чай кажется плескающимся в чашке отравленным зельем, Пиона смотрит на него задумчивым взглядом, вертит чашку в пальцах и пытается вспомнить, как именно нужно гадать на чаинках. Их на дне чашки целая куча, но, стоит слегка дернуть за ручку, и они расплываются, образуя в прозрачном зелье причудливые узоры. Маленькая чайная ложечка лежит рядом, и Пиона страсть как хочет размешать натюрморт и выстроить новую картинку, но мешать ей решительно нечего. Сахар она в чай не кладет, а сливки и вовсе терпеть не может, но можно еще долить из кувшина холодной воды, и тогда чаинки снова взметнутся к самому верху и примутся танцевать почти на поверхности.

— Знаешь, я думаю, — Нарцисса ставит чашку на блюдце с тихим, едва заметным в тишине звоном, утирает губы салфеткой и складывает ладони на коленях, — хорошо, что мои мечты тогда не исполнились.

За широкой мантией совсем не видно, в самом деле беременна она или нет, и Пиона проглатывает слова поздравления. Лицо Нарциссы кажется бледным и еще более острым, чем в школе, волосы ее подняты вверх, а на щеках играет заметный румянец. Пиона оглядывает ее сверху вниз, смеется над собственной школьной завистью и молчит, крепко сжимая губы, чтобы не сказать все, что думает на самом деле.

— Оказавшись на моем месте, ты уже была бы мертва, — оканчивает Нарцисса, и Пиона понимающе склоняет голову набок.

Чаинки в ее чашке оседают на дно, желтовато-коричневое зелье пахнет горькой полынью и васильками, и Пиона все-таки берет в руки ложечку. Говорить ничего не хочется, и Пиона, признаться, опасается все напрочь испортить, и оттого молчание ее растягивается в звенящую в скулах обиду, похожую на ударяющееся о фарфор серебро.

Впервые в жизни собственная комната кажется Пионе отвратительно маленькой, просто-напросто крошечной, из-за чего совершенно невозможно дышать, и она взмахом палочки распахивает окно, впуская внутрь уличные звуки. Гул голосов сливается в монотонный шум, смешивается с ветром, оседает в волосах и ложится на листья расставленных на полках цветов, и Нарцисса поворачивает голову, чтобы взглянуть на них, и губы ее растягиваются в едва заметной улыбке.

Все в ней, думает Пиона, едва заметное, такое тихое и бледное, что хочется хлопнуть себя по щекам и броситься в пляс.

— Я не ожидала, что это окажешься ты, — Нарцисса снова говорит с ней, но глаза ее все еще повернуты в сторону раскинувших листья цветов, — один… знакомый порекомендовал мне твое зелье. Совершенно безвредное, по его словам, даже почти бесполезное, но я должна была что-то пить, чтобы успокоить собственную нервозность.

С улицы слышится радостный детский визг, едва уловимо звенят колокольчики на раскрытых настежь дверях, и Пиона смотрит прямо туда, простирая взгляд поверх белобрысой макушки Нарциссы. Там впереди и внизу — настоящая жизнь, громкая и бурлящая, и Пиона смотрит на нее, распивая со старой подругой чай в маленькой комнате, забитой цветами настолько, что, кажется, не найти место, где спать.

Пиона хочет что-то ответить, проглатывает горькую слюну и улыбается по-идиотски, потому что чувствует натянувшуюся в горле струну.

Пиона смотрит прямо Нарциссе в лицо, выпивает чай залпом, переворачивает чашку вверх ногами на блюдце и похлопывает ее по донышку, позволяя густому потоку чаинок образовать свой витиеватый узор. Пиона не помнит, любила ли прорицание в школе, но получившаяся картинка кажется ей садом цветов, и она вовсе не понимает, что это значит.

— Но я хотела бы, чтобы все сложилось иначе, — Нарцисса качает головой, ведет плечами и поджимает тонкие бледные губы.

И Нарцисса, и Пиона хотят засыпать друг друга вопросами и рассказами, переглядываются время от времени, но упрямо молчат. Пиона сглатывает густой комок в горле, глядит поверх головы бывшей подруги на подрагивающую на ветру занавеску.

Нарцисса смотрит на расставленные на стеллажах вдоль стен горшки с цветами и травами, прячет ладони на коленях и слегка улыбается. В глазах ее тоже плещется обида, и Пиона хочет, как они делали это в школе, обнять ее за плечи и растрепать светлые волосы.

Чай в чашке Нарциссы вовсе не тронут, наверняка уже и вовсе остыл, и Пиона тянет руки, чтобы сделать дурацкое предсказание и для нее.

— Что ж, была рада увидеться, — Нарцисса поднимается плавным рывком, и звенящее оцепенение наконец-то спадает, — пожалуй, больше нам встречаться не стоит.

Пиона отдергивает руку и поднимается следом, распахивает для нее дверь и закрывает следом. Она так не произносит ни слова, и оттого тугая струна в горле наконец лопается, окатывая Пиону ушатом холодной воды.

С улицы слышатся голоса и пение колокольчиков, колышутся на слабом ветру листья, покачиваются головками бутоны цветов, а Пиона так и стоит посреди собственной крошечной комнатки, и две чашки на столе кажутся ей до того нелепыми, что обидные слезы собираются в уголках глаз.

Пиона стоит, задрав голову вверх, рассматривает перемигивающиеся между собой звезды и прижимается плечом к теплому плечу Сириуса. Пальцы их переплетаются между собой, и оттого по телу расползается приятное покалывающее тепло, от которого кружится голова и немного хочется спать. Они собираются разойтись уже около получаса, но все не сдвигаются с места, держатся за руки и молчат, потерявшись в собственных мыслях.

Пионе кажется, будто Сириус уже спит, потому что щека его опускается ей на макушку, а горячее дыхание путается в волосах, и она хихикает себе под нос и ведет подбородком. В маггловском Лондоне звезд почти не видно из-за яркого света ночных фонарей, но на Косой Аллее от их яркости слезятся глаза, и можно собирать целые созвездия, сгребая их в охапку ладонями.

Пиона вспоминает занятия астрономией, мысленно пересчитывает звезды и рисует созвездия, шепчет себе под нос и крепче сжимает большую ладонь озябшими пальцами. Прохладный ветер дует пронзительно, и никто из них не вспоминает о согревающем заклинании, но Пионе все равно отчего-то чудится, будто ей жарко, а вовсе не холодно.

— Эй, Сириус, — она толкает его в сторону, наваливается всем весом и переступает на правую ногу.

С места Сириус не выдавливается, но Пиона чувствует хихиканье в макушку и обиженно дует губы. Звезды перемигиваются между собой, но Пиона больше не смотрит на них, опуская взгляд на сцепленные в замок ладони.

— Ага? — Сириус делает вид, что совсем ничего не происходит, заразительно зевает и чмокает ее в висок, так что Пиона от неожиданности заливается краской.

Жар вспыхивает в животе и поднимается к шее и кончикам пальцев, и она отстраняется, а Сириус падает за ней по инерции. Они снова сталкиваются плечами, и Пиона недовольно шипит, что пора бы уже расходиться домой.

— А то тебе волю дай, и мы всю ночь так стоять будем, — добавляет Пиона, но с места не двигается.

Редкие прохожие смотрят на них насмешливо и одобрительно, и Пиона прячет от них лицо у Сириуса на плече. Возвращаться домой не хочется, и она уже даже думает пригласить Сириуса на ночь, но он сам отстраняется, обхватывает Пиону за плечи и оставляет на лбу странный целомудренный поцелуй.

— Желание дамы — закон для настоящего джентльмена, — театрально тянет Сириус, и Пиона смеется, склоняя голову набок.

Она обещает зайти к Лили завтрашним вечером, и Сириус клянется по-собачьи ждать ее у порога. На прощание они долго целуются, прижавшись друг к другу, обмениваются жарким дыханием, и оба думают о словах Джеймса о том, что стоит им уже съехаться.

Когда Пиона входит в аптеку, что-то как будто щелкает у нее прямо в ушах, и странная тишина наваливается тяжелым грузом на плечи. Тусклый полуночный свет пляшет на стеклянных боках пузырьков с разноцветными зельями, однако тени отчего-то кажутся Пионе куда более густыми, чем прежде. Наощупь она пробирается к задней двери, чтобы подняться по лестнице в собственную комнату, пинает что-то ногой, и искристый звон битого стекла наполняет аптеку.

Яркая вспышка на мгновение слепит, резкая боль ударяет в спину, и Пиона чувствует, как кружится голова и подкашиваются колени. Дрожащими пальцами она пытается вынуть из кармана волшебную палочку, однако та предательски отлетает в сторону и с глухим стуком падает на пол.

— Мерлин великий, меня же чуть не стошнило, — тихий скрипучий голос ввинчивается в висок не хуже осколков стекла, — вы не могли бы не так долго…

Загорается ослепляющий свет, и Пиона вдруг обнаруживает себя сидящей в груде стеклянных осколков. Кровь капает с пальцев, металлический привкус разъедает язык, а голова все еще кружится, так что перед глазами возникают россыпью звезды. Она часто моргает, совсем не может сообразить, что именно происходит, и инстинктивно тянется к выпавшей из рук волшебной палочке, как к единственному спасителю.

Неспешные шаги за спиной кажутся Пионе ударами молота, дыхание застывает в горле, и тяжелая рука вдруг хватает ее за волосы, вытягивая в самую середину аптеки. Рассыпанные по полу осколки режут ноги и руки, но боли Пиона не чувствует, только мешает дышать странная тяжесть в груди. Пиона смотрит на расцветающие перед глазами багровые разводы, переводит взгляд на высокую черноволосую женщину и понимающе ухмыляется. Она и самом деле не понимает, что происходит, однако старшую сестру Нарциссы узнает, видит на ее лице перемешанную с безумием ненависть и глотает ее вместе с наполнившей рот горькой кровью.

Пиона не помнит имени женщины, но догадывается, что оно тоже про звезды, потому что почти у всех Блэков звездное имя.

Она говорит что-то про благородство и древность, плюется словами и улыбается, но у Пионы в ушах звенят колокольчики. Ласковый шелест накрывает ее с головой, и в следующий раз, когда Пиона открывает глаза, щеку ее обжигает. Пиона лежит на спине, раскинув в стороны руки, а женщина нависает над ней, крутит в пальцах изогнутую, точно высохший сук, волшебную палочку, и от страшной улыбки на ее лице хочется поскорее очнуться.

— Мерзкая маленькая грязнокровка, — говорит женщина, и Пионе кажется, что она продолжает свой собственный монолог, — не слишком ли много ты о себе возомнила?

Кончик сучковатой волшебной палочки упирается Пионе в висок, тянет в сторону, царапая кожу, и забирается под линию роста волос. Пиона скашивает глаза на ее длинные тонкие пальцы, и комок тошноты подступает к самому горлу. От расползающейся по всему телу боли хочется по-быстрому сдохнуть, Пиона не может пошевелить и кончиком пальца, а женщина восседает на ней верхом, сжимая бока жесткими бедрами. Сучковатая палочка ее съезжает вниз, давит на горло и два раза бьет о ключицу, словно пытается открыть потаенную дверь.

— Ты ведь должна понять меня, я делаю это ради милой Нарциссы. Ты посмела покуситься на то, что принадлежит ей, а теперь и вовсе порочишь фамилию Блэк. Слышала, и у тебя есть сестра, жадная, поганая грязнокровка, — женщина давит Пионе на грудь, так что невозможно дышать, — так давай сыграем в игру…

На мгновение мир вокруг нее исчезает, весь до краев наполняется болью, такой сильной, что невозможно придумать, а затем лопается с хлопком, как у воздушного шарика. Пиона словно выныривает из глубины, из самой толщи неприступного океана, и всю ее целиком смывает волна. Она все еще лежит, раскинув в стороны руки, а женщина нависает над ней, и губы ее шевелятся, продолжая рассказывать условия сделки. Губы ее накрывает холодная ладонь, но и кричать Пиона не может. Все ее тело цепенеет от боли, пронзенное насквозь, перерубленное и выпотрошенное, и больно даже дышать.

Вторая волна обрушивается на Пиону адом, а вовсе не облегчением, а потом исчезает, оставляя разбитую, как впивающиеся в кожу осколки стекла. Ужас приходит вслед за агонией, рвет оставшиеся кусочки на части, и теперь-то Пиона хочет завыть что есть мочи. Губы женщины двигаются все быстрее, повторяют одно и то же, и до Пионы наконец-то доходит смысл ее оглушительных слов:

— Закричишь, и она тоже умрет.

В ее собственной смерти ни женщина, ни Пиона не сомневаются, и оттого приходит на мгновение облегчение. Пиона не знает, сколько мгновений проходит, может только молить о конце, жевать губы и напиваться собственной сладкой кровью, от вкуса которой темнеет в глазах.

Боль полосой раскаленного железа тянется от виска, цепляет подбородок и заползает на шею, и вся остальная, другая тягучая боль медленно отступает, скапливаясь искорками в кончиках пальцев. Пиона не знает, что именно хуже, видит в черных глазах собственное отражение, так низко склоняется женщина, и растягивает губы в ухмылке.

Кричать Пиона не собирается, как бы что ни сложилось, потому что ни одна из ее сестер не заслуживает такой смерти. Пиона дышит рвано и часто, хватает пальцами рассыпанные на полу осколки стекла, и мысли ее, кажется, проясняются. Отпечатывающееся на ее коже клеймо въедается в тело, сучковатая волшебная палочка входит глубоко и легко, почти протыкает насквозь, и третья волна оглушительной боли сносит ее, наконец-то обращает в кровавую каплю, растертую по ладони.

Крохотный серебристый отсвет мелькает перед глазами, прежде чем все исчезает, оставляя Пиону один на один с океаном и болью.

Мерные волны качаются из стороны в сторону, подбрасывают и отпускают, так что на мгновение замирает сердце. Ветерок шелестит на щеках, швыряет соленую пену, и та щиплет глаза, так что небо над головой кажется мутным, накрытым набухшими тучами. Из-за яркого солнца, слепящего, оставляющего ожоги на щеках, мир под веками розово-красный, пульсирующий в ушах и до того тягучий, что от ленивой размеренности тошнит.

Океан тихо шепчет, поет свою незамысловатую песню, и нет вокруг ни неба, ни воздуха.

Оглушительный грохот отдается эхом в ушах, волны убаюкивают, отвлекают внимание, качают, словно мать усыпляет дитя, а небо падает и поднимается, то погружаясь под воду, то устремляясь высоко-высоко.

Хочется пить, но покачивание отвлекает, мешается с оглушительным шумом, будто откуда-то собирается большая волна, и сердце в страхе сжимается. Потеряв равновесие, Пиона уходит под воду, захлебывается, теряет дыхание и хватает ртом исчезнувший воздух. Вода сжимает, давит на голову и бросает из стороны в сторону, тянет вниз, ухватив за ноги, пока силы совсем не заканчиваются. Грохот стихает, красный превращается в голубой, и небо снова возникает высоко-высоко, и соленые капли липнут к щекам.

Это продолжается снова и снова, океан топит ее, убаюкивает и вышвыривает прочь, и грохот снова мешает дышать. Густая тягучая боль разливается снизу и сверху, накрывает ее с головой, впитывается в кожу и мешается с кровью.

Волны смывают ее снова и снова, но в какой-то момент приходит время проснуться, и океан исчезает, а небо падает прямо на голову.

Осознание того, что грохот волн оказывается биением ее собственного сердца, приводит в замешательство, и Пиона долго прислушивается, пытаясь запечатлеть ритм. Она то ли все еще качается на волнах, то ли висит посреди облака, а вместо неба на грудь давит обыкновенное одеяло, и это тоже кажется чем-то поистине удивительным.

Пиона думает, что она, вообще-то, колдунья, так что может позволить себе качаться на небе и летать в океане. Ей, наверное, больше не больно, потому что это странное чувство мешается с грохотом в голове и делается по-обыкновенному неприятным. Боль впитывается в кожу и мешается с кровью, прячется глубоко в ее подсознании и не исчезает ни на мгновение, путаясь в мыслях и предательски отражаясь в уродливом шраме на теле.

Пиона знает, что это такое, помнит из школьного курса непростительные проклятия и лелеет в ладонях отчаянную жгучую ярость, настолько бессильную, насколько тяжелыми кажутся ее собственные веки и пальцы. Вместе с болью и грохотом та впитывается в само ее естество и заражает его чернотой.

Пиона понятия не имеет, сколько проходит времени, прежде чем в грохот вклиниваются и другие звуки, но в конце концов ей кажется, будто она сходит с ума. Одеяло больше не придавливает ее небом к кровати, шум волн отступает, и остается лишь удавка на шее. Впервые поднявшись с кровати, Пиона разглядывает уродливый шрам, расчертивший ее лицо от виска и до самой ключицы, трогает его холодными тонкими пальцами, и кривая усмешка делает его еще более отвратительным.

Каждый раз, ложась спать в маленькой больничной палате, Пиона погружается в воду, ложится на волны спиной и слушает отчаянный грохот, слишком оглушительно громкий для простого сердцебиения. Шум разговоров кажется ей назойливым громом над головой, и Пиона смотрит на потолок, точно завороженная, ожидает грозу и протяжно вздыхает от каждого прикосновения.

Лили беспокоится, проводит рядом почти все свое свободного время, но ее живот уже слишком большой, и ребенок внутри неизменно перетягивает внимание на себя. Пионе компания кажется лишней, и потому кроме настойчивых Лили и Сириуса к ней никто не приходит, но даже с кем-то из них больничная койка превращается в сущий бедлам. Пиона чувствует себя застывшей на кончике игольного ушка, и под ней все те же шумные волны, то гладкие и спокойные, то беснующиеся и плюющие пеной.

— Не хочешь переехать ко мне? — спрашивает Сириус, потому что Пиону вот-вот должны выписать.

Они сидят рядом, почти касаются друг друга плечами, и грохот надвигающегося урагана мешает дышать. Раз за разом Пиона прокручивает в голове слова женщины, восстанавливает хрупкую память, точно упивается въевшейся в кожу болью. Пиона все еще не считает себя грязнокровкой, но смотрит на Сириуса так, будто он предлагает ей умереть.

Сердце гулко бьется в груди, и все, что Пиона может — это помотать головой и спрятаться под одеялом. Одна за одной волны накрывают ее с головой, а Пиона трогает шрам и убеждает врачей, что с ней все в порядке.

Из газеты она узнает, что аптекарю повезло больше — он умер практически сразу, оставив все свои склянки в наследство блудному сыну. За цветами Пиона не возвращается, бросает все свои дурацкие бесполезные зелья и запирается в комнате. Лили настойчиво уговаривает ее переехать в их дом, и в конце концов Пиона просто-напросто устает бороться и соглашается, выпрашивая себе самую маленькую комнату.

Боль больше не возвращается, концентрируясь в похожем на разветвленную, обломанную молнией ветвь шраме, но Пиона окончательно цепенеет, позволяя себе ни о чем не думать и просто раскачиваться на волнах.

Лето обрушивается на голову горячим солнцем, запахом свежей травы и искрящейся по углам магией, и Пиона прячется от них всех, забравшись с ногами на качели в саду. Лили ставит их специально для нее, и Пиона проводит здесь целые дни, разглядывая летнее небо и вслушиваясь в запахи простора и свежести. В этом доме Пиона чувствует себя отвратительно лишней, но не говорит об этом сестре, опекающей ее так, будто это Пиона ее новорожденный ребенок.

Живот у Лили просто огромный, остается еще около месяца до ее разрешения, и Пиона отчего-то чувствует колючую ревность к этому нерожденному существу. Оставаясь вечерами наедине, они придумывают малышу имя, обсуждают его характер и внешность и говорят о всяческой ерунде, из-за которой у Пионы странно колотится сердце.

Шрам на ее лице заживает настолько, что больше совсем не болит, и моральное неудобство окончательно занимает Пиону.

Пиона касается пальцами шрама, ведет по шее и забирается под воротник, мнет мягкую кожу, и ей отчего-то кажется, что ногтями она может вспороть свежую рану. Сучковатая грубая палочка будто бы наяву впивается в кожу, Пиона продолжает давить, и дыхание ее застревает в горле. Жар приливает к щекам, Пиона отдергивает руку стыдливо, словно бы кто-то застает ее за сущими непотребствами, и ладонь ее обессиленно опускается на колени, прячась в складках легкого платья.

Джеймс падает рядом с размашистым вздохом, раскачивает качели, и ноги Пионы окончательно отрываются от земли.

— Я вам мешаю, — говорит Пиона спустя какое-то время, и в голосе ее ни грамма вопросительной интонации.

Для себя Пиона все решает, только никак не может решиться, и заявление это самой ей кажется жалким жестом последней просьбы о помощи. Она даже закрывает глаза и считает до десяти, а когда открывает — Джеймс смотрит на нее как на откровенную дуру. Взгляд его в пояснениях не нуждается, и Пиона фыркает и отворачивается, все равно оставаясь при собственном мнении.

— В этом доме две гостевых комнаты, — напоминает Джеймс на первый взгляд какую-то ерунду.

Распустившуюся мысль он не продолжает, и Пиона тоже упрямо молчит. У нее есть кое-какие сбережения, подаренное Лили лимонное дерево на окне и собственноручно высаженная бархатными анютиными глазками клумба, с которой сестра разрешает делать все, что угодно. Пиона собирается вернуться в наполненный призраками старый родительский дом, отчистить его от пыли и самой обратиться призраком, потому что мир без магии теперь кажется ей куда более безопасным.

Собственную волшебную палочку Пиона не ищет, не покупает новую и вовсе, кажется, не стремится обуздать искрящееся от напряжения волшебство.

— В Ордене Феникса есть человек, который хочет с тобой познакомиться, — Джеймс раскачивает качели, и они взлетают и опускаются так быстро, что Пиона невольно хватается за сидение под собой.

Облака и деревья мелькают из стороны в сторону, прикрытые зеленым в полоску навесом, а небо остается решительно одинаковым. Пиона склоняет голову набок, думает и кивает, и вода, на которой она лежит, раскинув в стороны руки, резко уходит вниз.

— Мне нужна новая волшебная палочка, — со вздохом признается Пиона, и нечто в груди неприятно колет и тянет.

Она волшебница, мысленно повторяет Пиона снова и снова, и с этим все равно ничего не поделаешь. Соленая вода утягивает ее за собой, накрывает тенью готовая обрушиться сверху волна, и Пиона жмурится.

— Хочешь, пойду с тобой? — спрашивает Джеймс как ни в чем не бывало.

Для него все это обыденно просто, и Пиона, честно признаться, благодарна за отсутствие жалости. Шрам на ее шее пульсирует, но вовсе не больно, словно бьется изо всех сил спрятанное прямо за ним сердце, Пиона снова просто кивает, и Джеймс улыбается ей широкой летней улыбкой.

Океан успокаивается, подбрасывает Пиону вверх и принимает в свои объятия, покачивая и нашептывая на ухо колыбельную.

Пиона садится на корточки и обхватывает колени руками, глядит на маленький сверток, и он, кажется, в ответ следит своими изумрудно-зелеными глазами за каждым ее движением. Свертку уже несколько дней, но он все еще кажется Пионе страшно некрасивым, похожим на сморщенный сладкий перец. Лили называет его самым красивым ребенком на свете, и Пиона смотрит на нее удивленно, давит желание потыкать пальцем в щеку и отскакивает испуганно, когда «это» тянет к ней руки.

Глаза у него тоже зеленые, похожи на Лили, но немного другого оттенка. У сестры глаза напоминают болото, тихое и неуютное, затягивающее в свои топи, а у свертка они выглядят, как трава. Густая сочная трава, на которую Пиона глядит, точно завороженная, и никак не может заставить себя отвернуться.

— Он и должен быть таким уродливым? — спрашивает Сириус, склоняясь над свертком.

Сириус разглядывает его придирчиво, закусив губу от усердия, словно пытается найти в этом средоточии ужаса нечто романтично красивое. Пиона наконец отрывает взгляд от младенца и смотрит на Сириуса снизу вверх, лениво наблюдая, как выпадает заправленная за ухо черная прядь.

У младенца тоже черные волосы, спрятанные под шапочкой с зайчиком, и Пиона представляет, каким красивым он, должно быть, станет, когда подрастет.

— Только не надо спрашивать, лучше ли мне, — резко бросает Пиона, замечая взгляд Сириуса теперь уже на себе, — в конце концов, мы собрались здесь не ради меня.

Слова ее звучат чересчур отрывисто, похожи на крик морской чайки, и Пиона встает, разглаживая смявшееся платье. Сердце колотится в груди громче обычного, налетают одна за одной волны, бьют в спину, и Пиона едва не расставляет в стороны руки, чтобы удержать равновесие.

Сириус бурчит что-то ей в спину, но догонять не спешит, остается приглядывать за младенцем. Не оглядываясь на него, Пиона выскакивает на улицу, подставляет лицо яркому летнему солнцу и закрывает глаза. Она старается дышать медленно и размеренно, но все равно срывается, делает слишком глубокий вдох и кашляет, давясь сухим воздухом. В траве стрекочут кузнечики, в листве прячется какая-то мелкая птичка, а небо до того голубое, что слепит глаза, и Пиона смотрит на него, не отводя взгляд.

— Чего не заходишь? — тянет приближающийся к дому Питер, и Пиона теперь часто моргает, силясь прогнать вставшие перед глазами белесые пятна.

Рукава его мантии закатаны по локоть, и Пиона невольно заглядывается на жилистые предплечья и узкие ладони с короткими тонкими пальцами, совсем не сочетающиеся с круглым лицом и ярким румянцем. В соломенных волосах Питера играет солнце, и он улыбается так легко, что Пионе невольно становится легче дышать.

— Дышу свежим воздухом, — словно в подтверждение собственных слов Пиона делает несколько глубоких вдохов и снова заходится в кашле.

В одно мгновение Питер оказывается рядом, хлопает ее по спине, и между приступами кашля проскальзывает смешок. От чужих прикосновений мурашки растекаются по коже, и Пиона отступает на шаг, склоняет голову набок и позволяет смешинкам перебить удушающий кашель. Ухватившись за перила руками, Пиона смеется, и Питер смотрит на нее встревоженно и будто бы понимающе.

Они стоят молча еще какое-то время, а потом Лили кричит прямо из дома, высунувшись из кухонного окна почти по пояс, что самое время перекусить.

Лили встречает их у самого порога со свертком в руках, хватает Пиону за руку и тащит в комнату. «Что-нибудь перекусить» значит, что время кормить младенца, и Лили скучно одной, поэтому она тащит Пиону с собой и все время болтает без умолку, рассказывая какую-то ерунду.

— Я хочу, чтобы ты была его крестной матерью, — в этот раз Лили серьезна, и оттого Пиона едва не пропускает ее фразу мимо ушей.

Сперва она невпопад кивает, а потом смысл фразы доходит до мозга, и Пиона широко распахивает глаза, глядит на сестру и открывает рот, чтобы сказать твердое «нет». Пиона не может быть чьей-то матерью, путь и всего-то крестной, как бы матерью понарошку, потому что у нее слишком много всяких причин, из которых можно составить длиннющий список.

— Если ты сейчас откажешься, я тебя прокляну! — выпаливает Лили, зажмурив глаза и всплеснув руками, и Пиона фыркает, но рот закрывает. — Я не прошу любить его или всерьез заботиться и воспитывать, или еще что-то такое, это просто моя эгоистичная просьба, хотя мальчику достаточно крестного отца, я хочу, чтобы ты тоже была его мамой, ты же любишь детей, просто обещай мне, что…

— Ладно, — обрубает Пиона, потому что Лили тараторит слишком уж быстро.

Лили вскидывается и открывает рот, чтобы продолжить, так что Пиона повторят ответ снова. Они смотрят друг другу в глаза несколько десятков секунд, а потом Гарри на руках Лили начинает хныкать и тянуть ручки, и Пиона все-таки тычет пальцем в его щеку. Щека оказывается мягкой и шелковистой, совсем не похожей на сморщенный сладкий перец, и маленькая ладошка цепко хватает ее палец и взмахивает, и все втроем они принимаются заливисто хохотать.

Больше всего на свете Пиона боится увидеть оборачивающуюся петлей вокруг горла жалость, но в Ордене Феникса, кажется, всем наплевать на шрамы. Пиона видит среди этих людей кучку вчерашних подростков, нескольких взрослых и все. Знакомство оканчивается раньше, чем Пиона успевает понять, чем они тут занимаются, и оттого в груди расползается разочарование.

Читая сказки в детстве, Пиона думала, что дети не могут бороться с мировым злом в одиночку, и оттого считала их глупыми, а теперь она видит это в реальности, и хочется спросить, что они вообще могут сделать.

Пиона отчаянно хочет уйти, не желает ввязываться в подобную ерунду, но Джеймс перекрывает ей пути к отступлению и широко улыбается, будто делает самое что ни на есть на свете доброе дело. В конце концов Пиона вздыхает и усаживается на диван, решая, что никогда больше сюда не придет.

Великим борцом за правду она себя не считает, не желает лезть в чужие разборки, и гнев не просыпается даже после «ужасного нападения». В конце концов, Пиона все-таки не считает, что культ чистоты крови — это что-то плохое, и думает, что, будь сама чистокровной волшебницей, наверняка считала бы так же. Впрочем, Пиона волшебница без всяких приставок, и от понимания этого теплеет в груди и сами собой сжимаются пальцы.

Конечно, Пиона боится. Сразу после проявления жалости в списке страхов стоит возможность вновь оказаться наедине с той ужасающей женщиной, старшей сестрой Нарциссы, и Пиона лелеет этот страх, баюкает его в ладонях и надевает на пальцы, точно волшебные кольца. Пиона снова отращивает волосы, чтобы шрама на лице и шее не было видно, носит мантии с высоким горлом и то и дело забывается, касаясь кожи холодными пальцами.

Из мыслей Пиону вырывает мужчина, застывший прямо напротив. От взгляда его разных глаз — одного карего, а другого яркого голубого — по коже ползут липкие мурашки, словно он может копаться у нее в голове. Отчего-то уступать его взгляду Пиона совсем не желает, и они так и смотрят друг другу в глаза, пока Джеймс не встает между ними, собираясь представить. Пиона догадывается, что он — тот самый человек, желающий с ней познакомиться, ведет плечами и часто моргает, потому что, кажется, совсем не делала этого, разглядывая чужие глаза.

— Мисс Эванс, — представление Пиона пропускает мимо ушей, а может этот человек просто-напросто обрывает Джеймса, заставляя заткнуться, — меня зовут Аластор Муди.

— Зачем вы хотели со мной познакомиться? — получается несколько грубо, но Пионе нисколько не стыдно.

Оставаться здесь она по-прежнему не желает, как не желает и влезать в войну, закидывает ногу на ногу и складывает на груди руки демонстративно, всем своим видом показывая, что в чем бы то ни было участвовать не собирается. Аластор смотрит на нее цепким взглядом разноцветных глаз, и Пиона поджимает губы и едва не закатывает глаза оттого, как откровенно он на нее давит.

— Я поймаю Беллатрикс Лестрейндж и посажу в Азкабан, — Пиона вздрагивает от его твердого тона и невольно подается назад, — к сожалению, она умна и достаточно изворотлива, чтобы скрываться от Аврората, поэтому…

— Эта женщина безумна, — обрывает Пиона, понимая, к чему все идет, — у безумцев не бывает повадок.

Страх разливается в груди горьким ядом, и Пиона крепче сжимает руки, будто кутается в собственные объятия. Совсем новая волшебная палочка ощущается приятной тяжестью в кармане, и Пионе до ужаса хочется вытащить ее и сбежать. Аластор Муди продолжает глядеть ей в глаза, и в какой-то момент на губах его расцветает улыбка.

— В этом вы ошибаетесь.

Тошнота подступает к горлу, и Пиона жмурится, не желая видеть похожую на оскал улыбку. Ей жарко и трудно дышать, хочется оттянуть ворот мантии, но Пиона только еще больше сжимается, изо всех сил стараясь сделаться как можно меньше. Звуки вокруг исчезают, в нарастающем звоне стук сердца похож на оглушительный треск, будто рвется реальность, и Пиона снова лежит, раскинув в стороны руки, и сжимает зубы, лишь бы только не закричать.

Океан принимает ее в объятия, накрывает волной с головой, и Пиона в самом деле не может дышать, потому что горькая вода заливает ей нос, рот и глаза.

Вдох получается сделать только когда она ощущает, как проминается диван рядом. Тепло обдает кожу даже сквозь мантию, новая волна волочит ее по земле, и Пиона открывает глаза, бездумно уставившись прямо перед собой. Разноцветных глаз напротив нее не оказывается, и тогда Пиона поворачивает голову, сталкивается с серьезным взглядом и все той же странной улыбкой, от которой сводит живот.

Голова ударяется о жесткую спинку дивана, несколько глубоких вдохов спустя белесые пятна перестают кружить хороводы перед глазами, и Пиона вытягивает вперед ноги, пальцами цепляясь за подлокотник. Когда она снова поворачивает голову, Аластор на нее больше не смотрит, разглядывает что-то посреди комнаты и выглядит так, будто собирается броситься на добычу. Отчего-то он напоминает Пионе кота, и она весело фыркает и тут же сжимает губы, представляя, как по-кошачьи дергается у Аластора ухо.

Он поворачивает к ней голову медленно, и в какой-то момент улыбку спрятать не получается, так что Пиона позволяет ей растянуться почти от уха до уха. Взгляд Аластора серьезный и хмурый, улыбка совсем исчезает с лица, и Пиона, догадавшись, куда он смотрит, поспешно поправляет волосы, закрывая уродливый шрам.

— Я могу научить вас бороться со страхом, — голос Аластора отчего-то вкрадчивый, будто бы уговаривающий, — в обмен на вашу помощь, конечно.

Пиона мотает головой и отворачивается, все еще цепляется пальцами за подлокотник, словно в любое мгновение может упасть. Уходить она не спешит, снова вздыхает и часто-часто моргает, пытаясь прогнать с век серебристые вспышки.

— Только не говорите, что мне надо всего-то стать достаточно сильной, чтобы никого не бояться, — Пиона насмешливо фыркает, недоверчиво глядит исподлобья, а Аластор просто кивает.

Едва оказавшись в собственной комнате, Пиона запирает дверь на замок и ставит защитное заклинание, долго глядит в окно на сереющее небо и в конце концов соглашается, что бояться больше не собирается.

Холодный ветер треплет волосы, бросает их из стороны в сторону, так что они забивают рот и мешают дышать, а потом ударяет в лицо со всей силы, точно старается вытолкнуть ее прочь. Пиона стоит, ухватившись пальцами за перила, подставляет лицо резким порывам и повторяет про себя последнее заклинание, которому научил ее Аластор. В тишине сгущающихся сумерек небо кажется черным, сливается с облаками и плывет куда-то в сторону горизонта, и Пиона давит желание протянуть к нему руки, уцепиться за капли дождя и улететь следом.

В полумраке грозовых туч не видно, и оттого небо кажется еще более темным, словно чернота сгущается клубами, пожирает звезды и оставляет после себя надкусанное полотно. Несколько крупных капель падают Пионе на щеку и нос, и она стирает их пальцами, размазывая влагу по деревянным перилам. Невдалеке шумит лес, кажется черным продолжением неба, и Пиона вглядывается и в него тоже, словно нечто может выскочить прямо из темноты.

Откуда-то из темноты улиц выныривает Ремус, и Пиона зябко ведет плечами, собираясь зайти в дом. Еще одного друга мужа ее сестры она узнает не сразу, поначалу он кажется просто тенью, переливающейся в темноте, но затем тень обретает человеческие очертания. Слишком плавные шаги выводят его на освещенную волшебными фонарями дорогу, и Пиона видит, как Ремус кутается в плотную куртку. Между собой они не особо общаются, слишком замкнутые для новых знакомств, и Пиона отчего-то ощущает себя неловко, словно подглядывает за незнакомцем. Однако с места она не сдвигается, продолжая разглядывать приближающийся силуэт.

— Дышишь свежим воздухом? — спрашивает Ремус, оказываясь рядом, но Пиона не отвечает, продолжая вглядываться в его почти светящееся в полумраке лицо.

Что-то в Ремусе кажется ей ненормальным, слишком хриплый голос режет по ушам, и есть нечто такое рваное в его движениях, отчего хочется придержать его под руку. Лицо Ремуса белое в темноте, выделяется ярким пятном, так что особенно видно несколько рассекающих его шрамов. Вымученная улыбка заставляет Пиону опустить взгляд, и она растерянно ойкает, натыкаясь на густое черное пятно на дощатом полу.

От вида крови мутит и расползаются перед глазами белесые пятна, и Пиона отступает, едва не запутавшись в собственных ногах, распахивает дверь и хватает Ремуса за руку. Рукав его куртки пропитан кровью, так что Пиона невольно мажет в ней пальцы, смотрит на них долго и пристально, и несколько мгновений спустя белое полотно окончательно накрывает глаза.

Звон в ушах похож на шум океана, и Пиона вслушивается в него, пытаясь расслабиться. Откуда-то издалека до нее доносятся голоса, ноги кажутся ватными, Пиона хватается за дверную ручку, кое-как нащупав ее дрожащими пальцами, и позволяет себе покачнуться, следуя за движением двери. В какой-то момент ладони ее ударяются о перила, в лицо бьет холодный, слегка влажный воздух наступающей ночи, и несколько капель дождя падают ей на щеки. Далеко-далеко гремит гром, и Пиона слушает его, дышит медленно и размеренно, и постепенно пелена перед глазами рассеивается.

На место белой пустоты снова приходит густота темной ночи, и Пиона вдыхает ее полной грудью, кутается в туман, словно в шаль, и стирает крупные дождевые капли с лица. Внутри не прекращается суета, наверняка Ремусу оказывают первую помощь, а Пиона, вдруг вспомнив о каплях крови на дереве, поспешно взмахивает волшебной палочкой и приводит террасу в порядок. Магия освещает ночь мелкими искрами, и оттого рябит в глазах, и лес, небо и облака и вовсе становятся одним целым.

Когда Пиона заходит внутрь, все уже в порядке. Нет ни капель крови на полу, ни испачканной ее пальцами дверной ручки, и даже Ремус сидит на диване, неловко баюкая руку. Ни Лили, ни Джеймса не видно, и Пиона решает, что теперь они заняты каким-то решительно важным делом. Она садится на диван по другую сторону от поврежденной конечности Ремуса, медленно дышит и старается сосредоточиться на запахе кровоостанавливающих зелий, а не витающей в воздухе крови.

— Если хочешь, я могу… — внезапный порыв обрывается на полуслове, рассеивается искрами, и Пиона тушуется, прикусывая губу, — хотя забудь.

Лицо Ремуса все еще бледное, покрытое испариной, и Пиона старается не смотреть на него, разглядывая журнальный столик. Гром снаружи теперь уже слышно даже из дома, и Пиона вздрагивает, когда яркая вспышка мелькает в окне.

— Если ты хочешь сварить для меня зелье, буду весьма благодарен, — голос Ремуса тихий и хриплый, и Пиона, не осознавая собственных действий, кивает.

Они молчат какое-то время, за окном гремит и сверкает все чаще, а Пиона уже думает отправиться спать, когда Ремус протяжно вздыхает, шипит сквозь зубы из-за неосторожного движения и говорит так быстро и тихо, словно до конца не может на это решиться:

— Вообще-то я оборотень.

Пиону будто ударяют под дых, она распахивает глаза и наконец-то поворачивает к собеседнику голову, а Ремус смотрит на нее таким взглядом, словно сам себя к гильотине подводит. Отчего-то Пионе чудится, будто взгляд их сейчас решительно одинаковый, и оттого нечто в груди задорно щекочет.

Будто получив молчаливое одобрение, Ремус рассказывает Пионе историю своей жизни, и она внимательно слушает, не встревая и не задавая вопросов. Затем, когда говорить становится не о чем, они сидят молча, вглядываются сквозь окно в залитую дождем ночь и думают о своем. Пиона не говорит ничего, не делает никаких выводов, лишь благодарно кивает и обещает зелье все-таки приготовить. Придется, конечно, достать оставшиеся в закромах травы и отчистить старый школьный котел, и Пиона идет на это только чтобы ослабить чужую боль, так похожую на свою.

Гарри радостно гогочет, когда Пиона убирает ладони от своего лица, хлопает в ладоши и дергает ногами, повизгивая, точно маленькая собачонка. Пиона снова закрывает лицо руками, говорит что-то вроде «ку-ку» и «где ты?», а потом убирает руки, и малыш снова смеется. Иногда Пионе кажется, будто он может захлебнуться в собственной радости, и тогда она прекращает игру, возвращает ребенка сестре и запирается в собственной комнате.

— Неужто веселитесь тут без меня? — Сириус заглядывает в комнату сквозь щель приоткрытой двери.

Не дожидаясь ответа, дверь он распахивает настежь, проходит внутрь и склоняется над ними, упирая руки в бока. Заметивший гостя Гарри смеяться перестает, агукает, падает на живот и маленькими толстыми пальчиками хватается за юбку Пионы.

— Эй, малышня, я тоже хочу поиграть с твоей тетей, — серьезно говорит Сириус и подхватывает малыша на руки.

Несмотря на слова, держит Сириус аккуратно, не позволяет Гарри упасть и даже сюсюкает, называя части одежды, за которые ребенок хватается. Пиона смотрит на них, склонив голову набок, и густые искорки раздражения зарождаются у нее в животе.

Возиться с племянником ей не то чтобы нравится, просто Лили не оставляет ей выбора, вручает ребенка и исчезает, и каждый раз Пиона высказывает ей, что так делать не стоит. Наверное, это маленькое нелепое существо Пиона боится сломать, колдует ему светлячков в волосах и позволяет хлопать ладошками по лицу. Гарри отвечает ей безудержной детской любовью, смотрит глазами травянисто-зеленого цвета, и оттого Пионе самую чуточку стыдно.

Пиона не пытается защитить его или уберечь от вселенского зла, как это делают Лили и Джеймс, в общем-то, не чувствует к мальчику ничего, кроме стыда и странной тоски, и каждый раз улыбается, стоит ему засмеяться.

— Лили говорила, ты любишь детей, — Джеймс смотрит на Пиону подозрительно, видимо, чувствует ее настроение, и она легко пожимает плечами.

Гарри тянет в ее сторону ручки, смотрит своими пронзительными глазищами, будто вот-вот зарыдает, и Пиона со вздохом усаживает его себе на колени.

— Не таких маленьких, — малыш карабкается у нее на руках, тянет за волосы, и Пиона морщится, опуская голову и одной рукой стараясь разжать кулачок, — и вообще…

Она замолкает и ойкает, потому что Гарри тянет сильнее, второй рукой хватает Пиону за воротник и пытается залезть ей на шею. Сириус тихо посмеивается, а у Пионы в груди растет раздражение, и хочется деть куда-нибудь этого ребенка и выйти на воздух. Когда Сириус осторожно касается ее волос, Гарри замирает и заваливается назад, прямиком в его руки. Кулачки его разжимаются, Пиона ощущает свободу, распрямляется и нос к носу сталкивается с улыбающимся Сириусом. Он, кажется, впервые за долгое время так близко, и сердце ее подскакивает к горлу испуганно, а вовсе не возбужденно.

Гарри исчезает из ее рук с тихим вздохом, и Пиона невольно тянется следом, едва не упираясь носом с нос Сириуса. Они смотрят друг другу в глаза целую вечность, и нечто у Пионы внутри щелкает, заставляя ее отшатнуться. Сердце заходится в бешеном стуке, воздуха катастрофически не хватает, и улыбка с лица Сириуса спадает, делая его встревоженным и капельку виноватым.

— Прости, я…

Пиона трет шею, встает на нетвердых ногах и идет к окну, чтобы вдохнуть капельку свежего воздуха. Сириус с маленьким Гарри в руках так и остаются сидеть на ковре, и оба — Пиона чувствует это спиной — смотрят на нее удивленно и вопросительно.

— Я надеюсь, мы все еще друзья? — ничего другого Пиона сказать не может, и в наполнившем комнату протяжном вздохе ей чудится разочарование.

Заслышав шаги за спиной, Пиона вся подбирается, будто Сириус в самом деле может ее ударить. Лбом она прижимается к стеклу, глубоко дышит и сжимает пальцами подоконник так, что сводит ладони. Пиона не хочет слышать никакой возможный ответ, и от собственного алчного эгоизма хочется разрыдаться.

Вот только вместо ответа, словно бы слов никаких совсем не находится, Сириус быстро целует Пиону в макушку и отстраняется, выходит из комнаты прочь, оставляя ее в одиночестве. Горло сдавливает горячим прутом, так что больно дышать, и Пиона протяжно всхлипывает, опускаясь на пол и зарываясь пальцами в волосы.

Пиона кричит. Срывается на визг, так что закладывает уши, срывает голос, но продолжает кричать, ощущая тягучее жжение. Тело плавится от нахлынувшей, точно волна в океане, боли, и Пиона продолжает кричать. Ей одновременно жарко и холодно, кровь густым и липким сиропом растекается по лицу, стекает на шею и булькает в горле, мешая дышать. Пиона кричит, потому что только так, кажется, может оставаться живой, и из-за этого все вокруг становятся мертвыми.

Голос обезумевшей Беллатрикс она слышит будто бы наяву и крупно вздрагивает от каждого слова. Колдунья обещает убить всех знакомых, если Пиона продолжит кричать, и заговорщицки улыбается. Густая слюна растягивается между ее острых зубов, когда колдунья широко раскрывает рот, словно собирается укусить, а Пиона остановиться больше не может. Сбивчивый клекот рвется из горла, мешая дышать, и Пиона проталкивает его вместе с обжигающим воздухом.

Должно быть, заклинание тишины развеивается, потому что просыпается Пиона из-за того, что Лили яростно трясет ее тело. Воздух все еще густым маревом стоит в горле, но теперь-то у нее получается не кричать. Вместо того Пиона заходится в кашле, будто собирается выплюнуть прочь ненужные легкие. Сестра склоняется над ней низко-низко, так что теплое дыхание скользит по щеке, и крупная дрожь проходит по исступленному телу.

Пиона выгибается дугой, вырывается из рук Лили и забивается в самый дальний угол кровати, поджимая под себя ноги. Лили глядит на нее распахнутыми глазами, полными страха, где-то на границе сознания слышится отчаянный детский вопль, и все вокруг, кажется, застывает, погружаясь в тягучий кисель.

— Я в порядке, — каркает Пиона, косясь на распахнутую настежь дверь.

Получается жалко, но сестра долго не думает, обреченно кивает и поднимается, спеша успокоить ребенка. Дверь она не захлопывает, и Пиона смотрит в расползающийся по коридору поток желтого света, отрезанный тенью ее рассыпавшегося осколками сердца.

О ранении Аластора Пионе сообщают прямо перед тем, как должно начаться их очередное занятие, и нечто внутри нее снова падает. Биться, кажется, в Пионе решительно нечему, но она все равно чувствует, как подкатывает к щекам предательский жар. Она не сразу распознает вспыхнувшее в груди чувство, и оттого какое-то время теряется в замешательстве, а потом вспоминает, что почти то же ощущала после маминой смерти.

Злая обида душит Пиону, она чувствует себя преданной, и оттого навестить несчастного Аластора она решается только через несколько дней.

В больнице светло, удивительно шумно и пахнет лекарствами так, что тошнит. Пиона проходит по коридорам за провожающим ее Питером, буравит взглядом мысы собственной обуви и никак не может определить, какой у них цвет. Белые коридоры тянутся, перетекая один в другой, медики в лимонных мантиях мелькают перед глазами яркими вспышками, а они все идут и идут.

Пионе чудится, будто ноги ее проваливаются, вязнут в выложенном плиткой полу, и с каждым шагом она погружается глубже и глубже. Когда они наконец добираются до нужной палаты, шагать ей почти совсем невозможно, так что подошвы шаркают, и этот раздражающий звук сливается с общим оглушающим гулом.

— Я в порядке, — отвечает Пиона прежде, чем Питер успевает задать свой вопрос.

Питер смотрит на нее встревоженно и сочувствующе, стоит у двери, точно сам никак не может решиться войти, и от его взгляда Пиону тошнит. Вздохнув и проглотив вставший в горле горький комок, она отодвигает его прочь и распахивает дверь почти настежь.

От запаха крови и едких лекарственных зелий на мгновение кружится голова, и Пиона решительно входит внутрь, проходит вперед и усаживается на стоящий поодаль стул. Лицо Аластора покрыто пропитанными зельем повязками так, что видно только уголок опущенных губ, и, кажется, еще что-то не так. Пиона бегло оглядывает накрытое простыней тело, сглатывает и вздрагивает, замечая, что одна нога неестественно короче другой. Руки сами собой тянутся к собственным шрамам, и Пиона мнет тонкую кожу, едва не вспарывая ее обстриженными под корень ногтями.

— Так, — Пиона кашляет, и единственные пришедшие на ум слова кажутся вопиющей бестактностью, — ты не выполнишь обещание?

Питер закрывает дверь, позволяя им остаться наедине, и от мягкого стука сердце Пионы падает в пятки. Она чувствует себя запертой, жар подступает к горлу, а лоб покрывается испариной, и Пиона нервно отирает ладони о мантию.

— Эта сука заплатит за все, — чудятся глухие слова, но Пиона не может до конца разобрать, слышит это или произносит сама.

Аластор кажется ей пропитанной кровью и зельями грудой тряпок, неестественно сбившихся и спрятанных с глаз долой. Картина чем-то напоминает брошенное в кладовке свадебное платье Петунии, и Пиона, рвано вздохнув, поднимается. Ответа она в самом деле не ждет, не думает даже, что Аластор в состоянии говорить, и выдыхает только тогда, когда дверь за ее спиной плотно захлопывается.

Питер встречает Пиону снаружи, и взгляд его отчего-то больше не кажется жалостливым. Он проходится по ней сверху вниз и обратно, наверняка замечает взмокший лоб и прилипшие волосы, а еще спрятанные в рукавах дрожащие пальцы.

— Я в порядке.

Пиона улыбается рвано, и ложь снова легко срывается с ее губ.

Лето кажется Пионе проклятьем, от жары сводит зубы, и взмокшие волосы прилипают к вискам, а еще Лили таскает ее по магазинам, никак не желая успокаиваться. Они выбирают подарки для Гарри, и Пиона несколько раз пытается возразить, что свой первый день рождения он все равно не запомнит, вот только сестра упрямо тащит ее дальше, выбирает какую-то совершенно бессмысленную ерунду и утверждает, что праздник этот вовсе не для ребенка — он для всех остальных.

На многочисленные похороны Пиона не ходит, путается в малознакомых именах и больше не появляется на собраниях Ордена Феникса. Феникс, думает Пиона, бессмертный, а все эти дети прячутся под толщей земли, раскапывают могилы собственным сбитыми пальцами и отдают право забросать их землей кому-то другому. Пиону тошнит от мыслей о смерти, в ушах появляется звон, но она никогда не пытается отговорить Лили от участия в этой бессмыслице.

Потому что Лили защищает ее — Пиону — от ночных кошмаров, гладит пальцами ее волосы и говорит, что скоро все непременно будет в порядке. Сестре Пиона не верит, слушает краем уха, но прикосновениями наслаждается, позволяя себе на мгновение перенестись в далекое-далекое детство.

Пиона представляет, что Лили — это успокаивающая ее после магического выброса мама, которая верит, что ее старшая дочь тоже колдунья. Мама, которая лучше всех знает своих детей. Лили — мама для Гарри, маленького комка радости с травяными глазами, и Пиона играет с ним, заталкивая за тонкий уродливый шрам ядовитую зависть.

Что подарить племяннику на первый день рождения, Пиона совершенно не может придумать. У мальчишки столько игрушек, что ломится шкаф, из одежды он вырастает быстрее, чем ему ее покупают, а больше ничего не приходит на ум. Питер украдкой предлагает сварить несколько заковыристых зелий, и Пиона даже достает из чемодана котел, но так и застывает перед ним, не решаясь даже огонь развести. Под пальцами у нее мерцают разноцветные вспышки, такие яркие, что страшно слепит глаза, и Пиона жмурится, а когда смотрит на Гарри, тот снова смеется так счастливо, что хочется плакать.

Иногда Пионе чудится, будто этого ребенка она решительно ненавидит, а потом он заглядывает в глаза доверчиво, больно тянет ручонками волосы, и это чувство она тоже прячет за шрам.

За столом они сидят так, будто в самом деле забывают, что происходит вокруг, болтают о какой-то ерунде вроде подарков и детских какашек, и Гарри, как самый главный на этом празднике жизни, ест торт маленькой детской ложечкой. На улице жарко — привычная для конца июля погода, и Пиона желчно думает, что не желает находиться ни внутри этого дома, ни снаружи.

Больше всего на свете Пиона хочет оказаться нигде, улечься на большие качели и слушать стрекот кузнечиков.

— Давай, Пиона, теперь твоя очередь, — Питер толкает ее в плечо, и Пиона вздрагивает, теряя окутавшее ее задумчивое умиротворение.

В реальном мире оказаться нигде решительно невозможно, Пиона напоминает себе об этом несколько раз, меряя Питера осуждающим взглядом, достает подарок и вручает его неловко и быстро. Пиона так и не придумывает, что подарить, и оттого покупает какую-то ерунду и надеется, что Лили не решит открывать коробку при всех.

Только теперь Пиона неожиданно вспоминает, что свой собственный день рождения она пропустила, совершенно не обратив внимание на поздравления и маленький тортик с аккуратной свечой-фейерверком. Несколько сочувственных взглядов скрещиваются на ней всего на мгновение, а затем праздник возвращается в привычное русло.

И только вечером, когда слишком долгий летний день наконец обращается ночью, Лили налетает на Пиону с объятиями. Молчание их сливается с тенью, и они продолжают стоять, молча прижавшись друг к другу посреди коридора, пока Пиона не издает неловкий смешок. Лили, отстраняясь, заправляет ее волосы за уши, так что кажется, что это она старшая, и Пиона, кажется, впервые позволяет ей коснуться шрама подушечкой пальца.

Страх клекочет в груди, воет по-птичьи, но Пиона разве что голову набок склоняет, сильнее открывая шею, но в то же время закрывая волосами висок. Лили водит по ее лицу самым кончиком пальца, и от ее прикосновений странно тепло. Они не говорят друг другу ни слова, неотрывно смотрят в глаза и будто мысли читают, путаясь в чужих ощущениях. В это тепло хочется окунуться, утонуть с головой, но в конце концов ночь разделяет их, разводит по разные стороны, и деревянная дверь глухо захлопывается, отрезая одну сестру от другой.

Валяясь в кровати, Пиона сверлит глазами потолок, то и дело поглядывает на черное небо и плывущие слишком уж быстро серые облака за окном. Пиона крутит в руках лоскутное одеяло, которое Лили давным-давно откопала на чердаке их старого дома, и думает, что, пожалуй, лучшего подарка для Гарри она все равно не придумает.

Пиона живет урывками, пропускает половину происходящего будто специально и все глубже прячется под одеяло от промозглого осеннего ветра. Стоит моргнуть, и праздничный именинный стол, украшенный свечами, сменяют другие свечи. Они зависают в воздухе, искрят и водят хороводы под потолком, и маленькие плюшевые летучие мышки летают вокруг них, опасаясь подпалить крылья. Пиона вешает белые простыни на окна, колдует огоньки и придирчиво выглядывает наружу, разглядывая получившихся привидений.

Гарри бегает по дому в обнимку с подаренной на день рождения детской метлой, путается под ногами так, что Пиона несколько раз спотыкается, и громко невнятно кричит, сопровождая детский лепет восторженным визгом. Лили вырезает на тыквах рожицы, помещает внутрь свечи и выставляет их за порог, точно молчаливых охранников, и Пиона шутит, что теперь-то точно в их дом никто не придет. Вместо привычных зелий Пиона варит пунш и глинтвейн, и получается даже неплохо, так что первую порцию они с Лили и Джеймсом приговаривают прямо на кухне.

К вечеру подтягиваются Ремус и Сириус, Питер приходит самым последним, а Лили вешает над камином двух куколок, символизирующих ее погибших школьных подруг. Все вместе они усаживаются вокруг вытащенного в гостиную стола, и Пиона забирается в кресло с ногами, тянет одну кружку глинтвейна за другой и чувствует, как медленно согреваются внутренности. В середине вечера Сириус подсаживается на подлокотник, слегка касаясь ее плеча бедром, и Пиона, протяжно вздохнув, упирается виском в сгиб его локтя.

Нечто внутри нее противно шипит и колется, от разливающегося тепла хочется спать, и, когда невесомые пальцы касаются волос на макушке, Пиона прокусывает до крови губу. От самой себя тошно, пальцы мелко дрожат, и она выпивает еще одну кружку, запивая собственный яд кисловатой пряностью алкоголя.

— Прокатишь меня на своем мотоцикле? — едва слышно шепчет Пиона, несколько бесконечных секунд спустя осознавая, как двусмысленно это звучит.

Смех поднимается от низа ее живота, щекочет в легких и вырывается почти кошачьим фырканьем. Макушкой Пиона чувствует пристальный взгляд, жмурится и облизывает пересохшие от холода губы.

Лили относит заснувшего Гарри в кроватку, и все постепенно принимаются собираться. Ремус, бросив на нее обеспокоенный взгляд, прощается первым, и Питер тянется сразу за ним, бегло приглашает Пиону куда-нибудь прогуляться и на отказ спешно ретируется. Пиона жмется в сторонке, как школьница, зачем-то накидывает теплую куртку и обещает Джеймсу, что скоро вернется.

Голова у нее потрясающе кружится, так, что все мысли превращаются в кашу, ночной воздух обдает лицо упругой волной, и Сириус ловит ее до того, как Пиона успевает сообразить, что летит лицом вниз. Ноги путаются в высокой, все еще зеленой траве, жар расползается по животу, и Сириус не собирается, кажется, ее отпускать. Пиона выравнивается, встает уверенно на обе ноги и вдыхает свежий воздух, едва-едва сбрасывая тягучее опьянение. Глаза у нее плотно закрыты, так что Сириуса Пиона не видит, лишь ощущает его руки на талии, хватается за предплечья и утыкается лбом в его грудь.

Пионе ни капли не стыдно, искры взрываются у нее в животе, и стоят они так, кажется, целую вечность, пока сердце делает два с половиной удара. Пиона считает, почти загибая пальцы и отстукивая языком по зубам, и голова Сириуса опускается, и дыхание его обдает жаром висок.

Это первый день, когда Пионе не противно от собственных шрамов, так что она позволяет Сириусу прижаться к тонкой коже губами, а затем они отстраняются друг от друга.

— Ты хотела прокатиться на мотоцикле, — напоминает Сириус, и улыбка его самую капельку виноватая.

В ответ Пиона просто кивает, разжимает пальцы и с удивлением понимает, что может стоять сама. Наваждение немного спадает, свежий воздух действует отрезвляюще, но ей все еще достаточно все равно, чтобы по-детски смущенно хихикать. На самом деле Пиона ни капельки не смущается, повинуется подталкивающему в спину ветру и усаживается позади Сириуса, крепко обхватывая его тело руками.

Когда они взмывают над городом, Пиона визжит и хохочет, прижимается щекой к спине Сириуса и чувствует себя самой счастливой на свете.

Сириус говорит, что заходить на чай туда, откуда они пошли на свидание, было бы глупо, и Пиона, поддавшись порыву, быстро чмокает его в губы. Опьянение окончательно отпускает ее, но голова все еще кружится, а воздух кажется жгучим и пряным, и Пиона вдыхает его полной грудью и почти задыхается. Слова про свидание она пропускает мимо ушей, получает по-собачьи слюнявый поцелуй в нос на прощание и разворачивается на пятках, скользя по влажной траве. Сириус смотрит ей в спину, и Пионе чудится, будто впервые за полтора года все делается таким, каким и должно было быть.

Скрывшийся в небесах мотоцикл она провожает долгим задумчивым взглядом, кусает губы и только потом замечает, что что-то не так. Входная дверь приоткрыта, так что тонкая полоска света расчерчивает крыльцо, и Пиона касается пальцами холодного дерева осторожно. Страх тут же просыпается, сбрасывает пелену и бьет по ушам, но Пиона силой заталкивает его глубже.

Может быть, думает она, Джеймс забыл закрыть за ней дверь, а сама Пиона, слишком опьяненная чувствами, вылетела из дома, ничего не касаясь. Может быть, приходит в голову еще одна мысль, Лили подглядывала за ней, а затем Гарри проснулся и заплакал, и она рванула его успокаивать. Может быть, говорит Пиона одними губами, они оба просто решили проветриться, а потом целовались на крыльце и прижимались друг к другу слишком сильно, чтобы думать о двери.

Сглотнув вязкую слюну, Пиона заходит внутрь, окидывает взглядом прихожую и проходит в гостиную. На первый взгляд все кажется Пионе нормальным, и она даже гасит и собирает в коробку забытые свечи, окидывает насмешливым взглядом оставленные на столе бокалы с недопитым глинтвейном и тянется, чтобы подобрать почти соскользнувший с дивана плед. Выровненное дыхание снова обрывается, застревает в горле и вырывается кашлем, и Пиона поспешно накрывает губы ладонями, прислушиваясь к тишине.

Джеймс лежит перед лестницей, сжимает в пальцах волшебную палочку и смотрит точно Пионе в глаза. Тошнота поднимается к горлу, Пиона пятится, поднимает взгляд и долго смотрит на сбитую с петель дверь на второй этаж. Взгляд Джеймса стеклянный и мертвый, убийца, наверное, должен был переступить через его тело, чтобы подняться наверх, а Пиона снова опускает глаза себе под ноги.

Она должна проверить, что с Лили и Гарри, но от тишины сводит нутро и шумит в ушах океан, и Пиона рвано хватает ртом воздух, гонит вставшую перед глазами белесую пелену. Она шагает вперед, осторожно перешагивает через Джеймса и едва ощущает собственное ставшее кукольным тело. Голова теперь кружится вовсе не от опьяняющей эйфории, перед глазами плывет, и Пиона преодолевает лестницу несколько долгих минут. В голове бьется дурацкая мысль, что, едва став нормальным, все снова отвратительно рушится, и Пиона цепляется пальцами за перила, прокручивая ее, как на заевшей пластинке.

Сперва она зачем-то заходит в свою комнату, собирает нехитрые вещи, упаковывает подаренную Сириусом теплицу в чемодан с расширением пространства от Лили, туда же запихивает лимонное дерево и хватается обеими руками за ручку. Денег у Пионы немного, но и их она упаковывает тоже, забирает из комнаты Лили и Джеймса документы и несколько фотографий. Надкусанная луна заглядывает в окно, когда она выходит из комнаты, и впервые с тех пор, как Пиона вернулась, дом прорезает пронзительный крик.

Несвязная мысль бьется в висках так, что Пиона бросает чемодан посреди коридора, врывается в детскую, перешагивает два мертвых тела и подхватывает плачущего Гарри на руки. Только потом, прижимая мальчишку к себе, Пиона оборачивается, скользит взглядом по разметавшимся рыжим волосам и уродливой черной мантии. Лили лежит, раскинув в стороны руки, прямо перед детской кроваткой, и на лице ее нет ни страха, ни злости. Пиона давит желание закрыть ей глаза, устремленные вверх, бегло осматривает лежащего лицом в пол мужчину и выходит прочь, на ходу подхватывая брошенный чемодан.

Пиона понятия не имеет, куда ей идти, боится аппарировать вместе с ребенком, но еще больше опасается того, что кто-то еще может следить за домом поблизости. Впрочем, думает Пиона внезапно хладнокровно, тогда ее внутрь бы даже не запустили, набрасывает на себя рассеивающее внимание заклинание и спешит затеряться в полуночных тенях.

На первый поезд она садится уже ранним утром, добирается до Литтл Уингинга к вечеру и берет такси, потому что Гарри безостановочно хнычет, а на Пиону волнами накатывает усталое раздражение. В дверь дома Петунии Пиона стучит, жмурясь от упавшего прямо на глаза рыжего вечернего солнца, покачивает цепляющегося за нее Гарри одной рукой и так неловко улыбается, будто и сама является годовалым ребенком, только что потерявшим обоих родителей. Сестра открывает не слишком быстро, окидывает Пиону сканирующим взглядом и взмахивает руками, будто читает все по ее глазам.

— Мерлиновы кальсоны! — восклицает Петуния, в свое время подхватившая от сестер несколько волшебных словечек.

Петуния заталкивает ее внутрь почти силой, хотя Пиона чувствует себя такой слабой, что стоит легонько подтолкнуть — и она завалится, словно деревянная куколка. Это впервые, думает Пиона, когда Петуния видит ее шрамы, но сестра точно не обращает на них ни капли внимания, забирает Гарри из ее рук и обещает сейчас-сейчас ее накормить. Петуния не спрашивает у нее, что случилось, только сканирует цепким взглядом, шикает на вошедшего в кухню Вернона и накладывает добавки. Гарри засыпает у сестры на руках, и Пиона думает, что совсем не умеет обращаться с детьми.

— Гарри теперь сирота, — выдыхает Пиона, завершая рассказ, и голос ее впервые срывается.

Ей хочется кричать и биться в истерике, рвать на себе одежду и волосы и проклинать всех на свете, но Пиона даже не плачет. Петуния обхватывает ее ладонь прохладными пальцами, просит зевающего Вернона уложить Гарри рядом с маленьким Дадли, и всю ночь они разговаривают прямо на кухне, обсуждая дальнейшие действия. Следующий день они отсыпаются, сестра дает ей несколько мастер-классов по обращению с годовалым ребенком, а потом, когда рыжее солнце снова светит в окно, выносит вердикт.

— Беги, — чеканит Петуния, и голос ее будто в самом деле пропитан искрящейся магией, — беги так далеко, где никто тебя не найдет. Спрячься, а затем возвращайся, когда все в самом деле уляжется. И даже не думай писать мне письма.

Петуния смотрит на уродливый шрам у нее на виске и ключице, и Пиона впервые не ежится, не желает прикрыться. Она исполняет приказ, не решается даже установить на дом защитные заклинания, только оставляет сестре несколько завалявшихся зелий. Пиона бежит, словно на пятки ей наступает безумная смерть, прячет Гарри от целого мира и читает в газетах радостные вести о том, что Тот-Кого-Нельзя-Называть теперь мертв.

С маггловскими документами получается разобраться достаточно просто, кое-где, конечно, приходится применить магию, но Пиона остается довольна. Вместе с Гарри она оседает в маленьком городке в Уэльсе, здесь, сколько подозрительно ни высматривай, нет ни одного волшебника, словно всех их когда-то изгнали, а новые заезжать не спешат.

Находиться с ребенком практически постоянно кажется утомительным, но Пиона быстро привыкает, потому что с этим, увы, ничего не поделаешь. По ночам Пионе снятся кошмары, в которых она никак не может запереть дверь, и преследователи врываются в дом, а просыпается она от детского крика. Гарри плачет пронзительно, зовет маму, бьет и кусается, и в конце концов Пиона оставляет его одного, набросив разве что полог тишины. Она не ставит защитные заклинания, не беспокоится о его безопасности, только безразлично глядит, как Гарри бьет деревянной игрушкой по полу.

— Что поделать, мама и папа умерли и больше никогда не придут, — зло обрубает Пиона, когда от бессонницы уже кружится голова.

Горожане смотрят на Пиону сочувственно, отчего-то решают, что Гарри ее сын совершенно взаправду, и оттого она чувствует себя еще более отвратительно. Впрочем, сердобольная соседка предлагает помощь с ребенком, и Пиона даже радостно соглашается, а потом вспоминает, как несколько дней назад Гарри разбил настольную лампу, стоявшую в ее комнате.

К капризному ребенку Пиона оказывается решительно не готова, потому что нет больше его настоящих родителей, которым можно сбагрить перевозбужденное чадо и уйти на прогулку. Теперь кроме нее у Гарри нет никого, кто мог бы о нем позаботиться, хотя, пожалуй, она может оставить ребенка Петунии…

Нет, думает Пиона, Туни она любит сильнее, чем это кричащее существо, и все остается при сложившихся декорациях.

Когда наступает весна, Пиона решается выбраться в соседний город, где волшебников проживает больше, чем она и неразумный ребенок, потому что в информационном вакууме мысли приходят одна хуже другой, так что кажется, будто она окончательно сходит с ума. Пиона сует Гарри подмышку, будто он в самом деле карманный щенок, садится на поезд и долго смотрит в окно, разглядывая сменяющие друг друга лес и поля. Иногда поезд подпрыгивает на переездах, и тогда Гарри прижимается к ней, изо всех сил хватаясь пальчиками за длинную юбку.

Гарри уже больше полутора лет, а он все упрямо не произносит ни единого связного слова, только вопит неразборчиво, когда бьется в истерике, и повторяет «мама» и «папа». Соседка Мэри однажды предлагает показать Гарри врачу, но Пиона только отбрехивается, утверждая, что мальчик просто стесняется.

В соседнем городе Пиона первым делом натыкается на выброшенную в урну газету, замаскированную под какой-то скучный журнал, и информационный пузырь вокруг нее лопается. Дрожь растекается по всему телу волнами, Пиона усаживается на лавочку прямо там, на вокзале, достает из сумки игрушку и несколько печенюшек и занимает руки и рот Гарри на несколько долгих минут. Домой они оба возвращаются в расстроенных чувствах — Пиона из-за больно ударивших по щекам известий, а Гарри потому, что она не купила ему пирожок на вокзале.

Официально оформлять опеку над Гарри в магическом мире ей не то чтобы нужно, но стоит сделать это хотя бы из-за наследства. Пиона знает, что родители оставили Гарри достаточно денег, и больше всего она беспокоится, что, как это часто происходит в маггловском мире, кто-то приберет их к рукам. Поэтому Пиона сглатывает ядовитый комок и едет в Лондон, едва Гарри исполняется два.

С тем, что Сириуса обвинили в убийстве Питера и пособничестве Темному Лорду, Пиона ничего сделать не может, только раздражение все кипит внутри, не желая стихать. На самом деле она понятия не имеет, что происходило на самом деле, знает, что Сириус в самом деле был хранителем клятвы, окутавшей дом Поттеров, и оттого снова множит в мыслях догадки. Питера ей совсем немножечко жалко, но больше всех, конечно, Пиона жалеет себя. Ни мертвой сестре, ни обвиненному в убийстве Сириусу она помочь не может, лелеет собственный гнев и пытается выудить из окончательно замолчавшего Гарри хотя бы парочку слов.

— Мы пока не посадили всех Пожирателей Смерти, разбирательство по некоторым затянулось, так что, — сотрудник Министерства, смутно знакомый паренек со шрамом на подбородке, поднимает на Пиону глаза, — я бы не советовал вам пока возвращаться.

Пиона понимающе кивает и улыбается, ожидая, пока паренек заполнит бумаги. Проблем с опекунством не возникает в большей степени потому, что дело касается самого Гарри Поттера, о котором судачат теперь на каждом углу. Пиона прислушивается к разговорам, хотя некоторые люди узнают в лицо и ее, читает сводку новостей почти за год от начала и до конца и делает выводы, что ни за что не желает здесь оставаться.

— Что касается Гарри Поттера…

— Он в порядке, — обрывает Пиона на полуслове, ласково улыбаясь, и ложь легко срывается с ее губ.

Прежде, чем забрать у Петунии Гарри, Пиона приходит на кладбище. Дом с нелепой табличкой она обходит издалека, останавливается посреди жмущихся друг к другу могил и задирает голову к небу, не желая разглядывать прячущиеся за цветами имена. Венков и букетов здесь столько, что даже смешно, они высятся почти до края могильной плиты, и Пиона неприязненно закатывает глаза. Цветов она не приносит, протяжно вздыхает и поджимает губы обиженно, потому что из них двоих Лили мертвая, а она — отчего-то по-прежнему нет.

Впервые Пиона показывает Гарри врачу в начале нового года, когда снег мелкими хлопьями ложится на землю, укрывая следы от шагов. Признаться, она сомневается, что маггловский логопед может чем-то помочь, но все равно хватается за эту соломинку, даже выспрашивает у надоедливой Мэри адрес лучшей и единственной в городе клиники. Пиона прикрывает витиеватый, похожий на разветвленную молнию шрам у Гарри на лбу черной челкой, набрасывает на всякий случай несколько защищающих заклинаний и оглядывается вокруг подозрительно.

Пиона, честно признаться, чувствует себя сумасшедшей, выглядывает незнакомых прохожих и шарахается от каждого громкого звука. Собственные шрамы она прячет за высоким воротником и отросшими волосами, иногда просыпается по ночам и не может понять, кто кричит — она сама или Гарри.

Нелепые манипуляции и особенно последнее заявление, что Пионе и самой неплохо бы показаться психологу, выводят ее из себя куда больше, чем упрямое молчание Гарри. Пиона выходит, хлопая дверью, успокаивает начавшего хныкать Гарри и решает, что разберется со всем сама.

Ночью Пионе снова снится кошмар, только теперь она представляет себя на месте Лили. Пиона — мать, которой она никогда не хотела бы быть, и ребенок на ее руках умирает, и яркая зеленая вспышка слепит ее, заставляя проснуться. Это дурацкий, по-настоящему нелепый кошмар, который снится ей снова и снова, пока ужас наконец не проходит по телу волной, заставляя подскочить и броситься проверять чужого ребенка. Во сне Гарри тянет к ней руки, и Пиона прижимает его к себе изо всех сил, но все равно не может спасти. Во сне Пиона теряет этот маленький глупый комок простыней и остается совершенно одна, и океан снова подбрасывает ее на волнах и заливает соленой водой глаза, уши и рот.

В реальности Пиона врывается в детскую быстрее, чем успевает подумать, бросается к кроватке и застывает, будто натыкается на преграду. Маленький Гарри спит как ни в чем не бывало, только сбитое вбок одеяло подсказывает, что ему тоже снятся кошмары. Пиона не уверена, могут ли двухлетние дети вообще видеть сны, но отчего-то легко представляет, будто Гарри чудятся Лили и Джеймс, не сумевшие его защитить.

Пиона повторяет себе, что это не она виновата — Лили мертвая, а значит это сестра не справляется с поставленной задачей. Лили проигрывает, Лили лежит, раскинув в стороны руки, будто до последнего защищает дитя, и это ее глаза пусто смотрят в обугленный потолок.

Спящий Гарри причмокивает, переворачивается на другой бок и прижимает к себе краешек одеяла, и Пиона выходит из комнаты, не успев заметить, как приоткрываются его глазки.

Пиона повторяет себе, что не обязана его защищать, твердит это снова и снова, а затем покупает детские книги и сама пытается научить племянника говорить. Мальчишка смотрит на нее завороженно, будто Пиона в самом деле учит его колдовать, а вовсе не говорить, и Пиона, фыркнув себе под нос, гасит свет и создает летающих по комнате магических светлячков.

Пиона повторяет себе, что не любит этого ребенка никакой, даже самой извращенной любовью, просыпается однажды от липкого горячего прикосновения и думает вдруг вовсе не о собственном ужасе. Сердце подскакивает к горлу, и Пиона зажигает свет взмахом волшебной палочки, вытягивает Гарри из-под одеяла за шкирку, словно маленькую собачонку, и усаживает его рядом с собой. Пиона ловит себя на мысли, что оглядывает маленькое детское тельце на предмет новых шрамов, кусает губу до крови и треплет его по черным вихрам волос.

— Зачем ты меня разбудил? — серьезно спрашивает Пиона, но привычного раздражения в ее голосе нет ни на грош.

Ей вовсе не интересно, как Гарри выбирается из детской кроватки, не интересен нынешний час, замерший где-то между полуночью и рассветом. Взгляд Пионы приковывают мокрые пятна на одеяле, и она смотрит на свою собственную липкую от детских рыданий ладонь. Сердце ее сжимается от странного страха, такого же липкого, как слезы мальчишки, и Пиона тянется вперед, резким движением прижимая его к себе.

— Только не подумай, что это что-то между нами меняет, — бурчит Пиона, прижимаясь губами к чернявой макушке.

Маленькие детские ручки обхватывают ее за шею, мокрое лицо прижимается к подбородку, и Пиона вздрагивает. Гарри повисает на ней, точно маленькая обезьянка, обхватывает ногами бока и прижимается изо всех сил. Слезы его продолжают пропитывать ночную рубашку Пионы, и она со вздохом принимается гладить его по спине. Дурацкая песенка, подхваченная у Лили, сама собой вырывается из горла, и теперь уже горячие слезы собираются в уголках ее глаз.

— Мама, — всхлипывает Гарри, прижимаясь к ее плечу, — мама, мама.

Он повторяет это слово снова и снова, будто ничего другого больше не знает, и Пиона чувствует, как лопается давно натянутая в горле струна. Слезы текут по ее щекам горячими каплями, всхлипы гаснут в макушке мальчишки, и они теперь оба ревут, словно малые дети.

— Мамочка, — повторяет Гарри, уже засыпая, и только сведенное от слез горло мешает Пиона сказать, что он ошибается.

Пиона дирижирует волшебной палочкой, развешивая по квартире рождественские украшения, изображает из себя искусного музыканта и даже напевает под нос смутно знакомую песню, которую слышит на улице. Пушистая елка тянется к потолку, так что совсем нет места для яркой звезды, на шторах мерцают гирлянды, а Гарри радостно хлопает в ладоши. Он сидит на ковре, и вокруг него тоже летают игрушки, машут крыльями белоснежные бабочки и топочут под ногами солдатики. Пиона не помнит, чтобы могла делать такое в три года, и восторженно жмурится, когда на верхушке чуть уменьшившейся елки вспыхивает золотая звезда.

— Мама! — радостно восклицает Гарри, привлекая ее внимание, и Пиона тоже восторженно хлопает.

Обидчивое «я не твоя мать» она вертит на языке, но проглатывает, убеждая себя, что это в честь праздника.

Пиона треплет Гарри по вихрастой макушке, и он громко хохочет, показывая пальцем, куда маршируют солдатики. Те таскают к подножию елки коробки с игрушками, строят башни и создают всамделишный замок, разве что рва с крокодилами не хватает. Пиона хихикает, машет палочкой, и узор на ковре меняет форму, обращается быстрой рекой, из которой выпрыгивают, обдавая их ворохом брызг, острозубые злые русалки.

Зазевавшийся солдатик падает в реку, забавно взмахнув руками, и стая русалок тут же окружает его, клацает зубами и наваливается сверху, мешая всплыть. Гарри мычит, вытягивая вперед указательный палец, хватает Пиону за подол юбки, и она закатывает глаза, но машет палочкой и все прекращает. Игрушечные солдатики падают на пол с выставленных одна на другую коробок, белые бабочки складывают вырезанные из бумаги крылья, а река и вовсе исчезает, снова обращаясь темно-синим узором на ворсистом ковре.

— Мама, мама! — Гарри всхлипывает, подбирает солдатика и прижимает к себе, баюкая на руках.

На игрушке нет ни единой царапины, но Пиона все равно послушно протягивает раскрытую ладонь, дожидается, пока Гарри, сомневаясь, вложит солдатика в ее руку, и дует на него серебристыми искрами. Другой рукой она треплет волосы Гарри, а тот завороженно смотрит, как оседают на дереве волшебные блестки. Деревянный солдатик встает в строй к остальным охраняющим замок игрушкам, и вид его теперь самый что ни на есть боевой. Слегка заговорщицки щурясь, Пиона наколдовывает ему боевые шрамы, расчерчивающие спину и туловище, и ставит во главе всего войска.

— Он теперь самый сильный, — поясняет Пиона, когда Гарри дергает ее за рукав, — поэтому самый главный.

— Мама! — радостно соглашается Гарри и падает лицом ей на ноги.

Пиона протяжно вздыхает, возводя глаза к потолку, и долго смотрит на сверкающую золотую звезду. Елка будто покачивает зелеными ветками в такт ее мыслям, оглушающе пахнет хвоей и домом, и Пиона на мгновение жмурится, выбрасывая из головы лишние мысли. Сидение на одном месте выводит ее из себя, будто Пиона в самом деле может что-нибудь сделать, однако решительности ее хватает только на то, чтобы мотаться из одного городка в другой и обратно. Пиона с Гарри переезжает с места на место, прячет племянника от людей и шипит рассерженной кошкой, когда кто-то пытается с ним подружиться. Это опасно, стучит у Пионы в висках, потому что волшебник Гарри может покалечить неволшебных детей, и она никак не может выбросить из головы висящего на дереве мальчишку, который всего-то отобрал у Гарри совочек в песочнице.

Пиона касается ладонью вихрастой макушки, и Гарри хохочет, утыкаясь лбом ей в колени. Он стучит кулачками по полу и ей по ногам, дергает ножками и пускает в ход зубы, неразборчиво что-то мыча. Настроение Гарри меняется словно бы по щелчку чьих-то пальцев, и вот уже вместо смеха он бьется в истерике, пытаясь дотянуться до разрисованного шрамами деревянного человечка.

Жгучее раздражение поднимается в горле, и Пиона поднимается на ноги, а Гарри тем временем хватает солдатика за ноги и, грозно рыча, бьет его по полу. Голова несчастной игрушки отлетает Пионе под ноги, и она наклоняется, чтобы подобрать ее, а Гарри тем временем бьет ее по плечу зажатым в пальчиках телом.

Удар выходит совсем не болезненным, но Пиона рассерженно жмурится, отбирает у Гарри игрушку и сжигает ее на ладони. Покрытый шрамами деревянный солдатик обращается горсткой черного пепла, и Гарри, пристально за ним наблюдающий, открывает рот, набирая побольше воздуха, и начинает реветь.

— Мама-а-а-а-а!!!

Гарри почти визжит, и Пиона давит желание зажать ладонями уши. Раздражение окончательно вскипает в груди, и она сжимает кулак, перемалывая пальцами пепел. Неудачливого солдатика она спасает и казнит собственными руками, и теперь вязкая липкая жалость подкатывает к горлу, мешая дышать. Пиона стоит посреди гостиной, смотрит под ноги, а Гарри все кричит и кричит, бьется в истерике, и лицо его красное, будто рыжие волосы Лили.

Пиона напоминает себе, что Лили мертвая, а она нет, взмахом волшебной палочки «выключает звук», точно щелкает пультом от телевизора, и смотрит в темные от слез глаза Гарри.

— Хватит так меня называть, — зло обрубает Пиона, и истерика мигом заканчивается, — я не твоя мать.

Гарри сидит на ковре под наряженной рождественской елкой, смотрит на Пиону огромными глазами, полными слез, и начинает икать. Краска сходит с его лица, и мальчишка обиженно фыркает, поднимается на ноги, шатаясь и растопыривая в стороны руки, шагает к Пионе и утыкается лбом в ее ногу, сминая пальцами юбку.

— Мадам Роза!

Окрик у самой двери заставляет ее замереть, и Пиона лениво поворачивает голову в сторону одной из соседок. Придуманное наскоро имя режет слух, и она кривит губы и смотрит на мелькнувшую в маленьком окошке пушистую ветку. Ветер разыгрывается не на шутку, обдирает зеленые листья и стучит в закрытые окна, и Пиона думает, что стоит сегодня забрать Гарри пораньше.

— Мадам Роза! — повторяет Гвендолин, пытаясь отдышаться. — Я знаю, что не записана, а у вас все строго, но, может, можно…

Она обрывает просьбу на самой сути, но Пиона все понимает и так, слегка жмурится и продолжает глядеть в окно на все еще яркое небо. Июль в этом году выдается премерзкий, наполненный ливнем и лужами, и сырость забирается в рукава, оплетает шею и гнездится на шрамах. Пиона поворачивает голову к Гвендолин, и та вздрагивает и опускает голову ниже, столкнувшись с ней взглядом.

— Может быть, — продолжает просьбу девчонка, и Пиона видит яркий красный румянец у нее на щеках, — можно провести одно маленькое гадание?

Гвендолин показывает пальцами, насколько маленькое гадание предполагает, и Пиона насмешливо фыркает. Щеки ее соседки пылают смущением, так что Пиона может предположить, что та собирается на свидание. Пиона смутно помнит захаживающего в соседнюю квартиру подростка и думает, что никакое гадание Гвендолин и вовсе не нужно.

Покрытая пышными листьями ветка снова стучит по окну, и обе они переводят на нее взгляд. Небо, только что ясное и спокойное, стремительно хмурится, голубой перетекает в слякотно-серый, Гвендолин испуганно вздрагивает, заслышав раскатистый гром вдалеке, и Пиона протяжно вздыхает, протягивая ей пакет.

— Подержи, будь любезна, — Пиона запихивает ношу соседке в сжатые пальцы и принимается искать в сумке ключи. — У моего сына сегодня день рождения.

Пакет громко шуршит, и Пиона оглядывается, боясь, что Гвендолин уронит его, но та только прижимает его крепче к себе и снова смотрит на ноги. Длинная косая челка закрывает ее глаза только с одной стороны, но веки все равно опущены слишком низко, чтобы Пиона могла заглянуть соседке в глаза.

— П-простите, если я помешала…

— Глупости, — Пиона наконец-то разбирается с замком, распахивает дверь настежь и разве что жест приглашающий не выводит, — входи.

В маленькой прихожей темно, так что Пиона первая разувается, забирает у Гвендолин пакет и щелкает выключателем. Вспыхнувший свет режет глаза, Пиона машет рукой, поторапливая, а сама идет на кухню, оставляет пакет на столе и выходит обратно. Гвендолин стоит там же, переминается с ноги на ногу и мнет подол длинной кофты, а в уголках глаз ее собираются яркие слезы.

Протяжно вздохнув, Пиона берет Гвендолин за руку, утягивает ее в гостиную-кабинет и сажает на стул за круглым столом, покрытым бордовой бархатной скатертью. Выставленный прямо посередине хрустальный шар отражает ее лицо, искажает его и уродует, переворачивая вверх ногами, и Гвендолин завороженно смотрит в него, должно быть, пытаясь отыскать ответы на тысячи тысяч вопросов.

— Ничего не трогай, пожалуйста, — предупредительно просит Пиона, возвращаясь в прихожую, — я быстро вернусь.

В этой квартире места совсем ничего, всего-то две маленьких комнаты и кухня с прихожей, и Пионе хватает десятка шагов, чтобы пересечь ее наискось. Она чувствует на спине пристальный взгляд, ведет плечами, сбрасывая наваждение подросткового любопытства, и щелкает выключателем, погружая прихожую в темноту.

Гарри сидит в такой же квартире двумя этажами выше, учится говорить по слогам и наверняка продолжает канючить. Пиона предвкушает очередную истерику и необходимость чинить сломанную магическими вспышками мебель, а потому идет медленно, осторожно наступая через ступеньку. За чары на магглах она не чувствует ни капельки угрызений совести, морочит голову всем вокруг и заставляет соседей поверить, что она — просто-напросто шарлатанка с магическим шаром.

Гладкая деревянная дверь распахивается до того, как Пиона стучит, и маленькое чудовище с криками «мама!» бросается ее обнимать. Подхватывая игру, Пиона присаживается, позволяет Гарри прицепиться к ней, как обезьянке на ветке, и машет выглянувшей из квартиры Ирен. Где-то за ее спиной топчется Джек, но ни Пиона, ни Гарри не особенно любят его, так что он старается лишний раз не попадаться им на глаза.

— Спасибо за сегодня, — Пиона склоняет голову набок и улыбается, похлопывая вцепившегося в нее Гарри по попе.

— Ты же знаешь, я всегда рада помочь, — медленно тянет Ирен, отзеркаливая ее жест.

Глаза у Ирен мутные-мутные, почти неживые, Джек за ее спиной скалится совсем по-собачьи, и Пиона машет им на прощание, обещая больше не приходить. Густое влияние магии она снять не может, однако знает, что оно развеется самостоятельно, стоит только оборвать связь. Обычно хватает четырех месяцев на помутнение разума, но Ирен справилась раньше, так что Пиона расстроенно думает, что пора и отсюда переезжать.

Гвендолин ждет ее в той же позе, и получивший свободу Гарри быстренько забирается на стул напротив, прижимает ладони к хрустальному шару и что-то бурчит неразборчиво, подражая гаданию. Пиона сгоняет его тихим шиканьем и обещанием торта, если будет спокойно сидеть, и Гарри послушно пересаживается на диван, складывая на коленках ладони.

— Что ты хотела узнать? — спрашивает Пиона, проводя по заляпанному пальцами шару махровой тряпкой.

Гвендолин опускает голову низко-низко, так что из-за косой челки виден только один ее глаз. Теперь она смотрит на Пиону исподлобья будто бы яростно, и лицо ее отражается в стеклянном шаре совсем некрасиво.

— Я знаю, что вы настоящая ведьма, — шепчет Гвендолин, и голос ее решительный настолько, что отбивает эхом от стен, — но я никому не скажу, если сделаете для меня кое-что.

— Хорошо, — легко кивает Пиона, доставая из рукава волшебную палочку.

Со временем это кажется утомительным, а совсем не веселым, но Гарри все равно хохочет искристым радостным смехом, от которого делается самую капельку стыдно.

Пиона проводит Гвендолин до квартиры, прощается вежливо и непринужденно, а затем возвращается и запирает на двери каждый замок. Гарри встречает ее топотом маленьких ножек, тянет в сторону кухни и лопочет нечто совсем непонятное, и Пиона треплет его по макушке, повторяет несколько слов по слогам и внимательно слушает.

Желтое солнце приятно греет макушку, пробивается сквозь листья причудливыми теневыми узорами и будто бы вьется, собираясь в извилистую чешую. Сеть раскидывается по траве, задевает деревья и ползет на голые пальцы, и Пиона повыше закатывает рукава широкой рубашки, позволяя связать себя по рукам и ногам. Облака плетут хороводы на ярко-розовом небе, падают и застревают в детских зубах пушистой сахарной ватой, а еще ложатся на воду, прячась от назойливых уток неверной размеренной рябью.

Пиона стягивает с носа очки, прозорливо оглядывается и наконец замечает пристроившегося на аттракцион Гарри, задорно машущего рукой.

Жесткая рука ложится ей на плечо, и Пиона неожиданно вздрагивает, вырванная из сети насильно. Гарри радостно кричит и машет рукой, и она позволительно шевелит пальцами, позволяя племяннику прокатиться и одному. Оборачиваться не хочется, но рука все еще лежит на плече, и Пиона натягивает на лицо улыбку, впрочем, тут же упавшую под ноги на истоптанную пыльную землю.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — Люциус приветливо улыбается, так что Пиона делает вид, что не видит залегшие под его глазами усталые тени.

Пиона оглядывает нарушителя спокойствия придирчивым взглядом, сканирует с головы до ног и только там наконец-то замечает единственную причину, по которой Люциус может здесь оказаться. Причину не слишком правдоподобную, но других Пиона не ищет, позволяя себе запутаться окончательно.

— То же самое могу сказать и тебе, — Пиона кривит губы в улыбке, а взгляд ее сам собой прикипает к светловолосому мальчику.

Он примерно одного возраста с Гарри, любопытно сверкает голубыми глазами по сторонам, но улыбаться себе не позволяет, плотно сжимает тонкие бледные губы. Пиона давит желание потрепать мальчика по идеально уложенным волосам и наконец поднимает глаза на Люциуса, путаясь в пустоте его тяжелого взгляда. Пиона готова поспорить, что ее собственный — точно такой же, и оттого отвратительно щемит в груди и набирается подобно яду во рту густая слюна.

О, Пиона читает газеты, знает, что Люциус смог оправдаться и не сесть за решетку, однако понятия не имеет, чего ему это стоит. Впрочем, расспрашивать она вовсе не собирается, оборачивается на крик Гарри и присаживается на корточки, позволяя племяннику повиснуть на шее.

— Не слишком ли быстро? — Пиона задыхается от нахлынувших чувств, прячет лицо в чернявой макушке и думает, что прямо сейчас ей нужно исчезнуть.

Вот только Гарри замечает другого ребенка, и внимание его стремительно переключается, полностью сосредотачиваясь на новом потенциальном приятеле.

— Пр-р-ривет! — рычит Гарри, демонстрируя, что у него получается сложный звук, и упирает руки в бока. — Я Гарри, а тебя как зовут?

Пиона не спеша поднимается, фыркает и качает головой, вспоминая с тоской времена, когда Гарри мог говорить только «мама» и «мама».

Светловолосый ребенок задирает голову в поисках одобрения, крепче хватает Люциуса за ладонь, и, едва получив в ответ молчаливый кивок, совершенно по-взрослому протягивает раскрытую руку:

— Меня зовут Драко Малфой.

Пиона прекрасно помнит, что запрещала Гарри общаться с незнакомцами, но познакомились — значит стали друзьями. Пиона не вмешивается, потому что глаза обоих мальчишек сверкают ничем не прикрытым восторгом.

— Пойдем во-он на ту горку, — Гарри берет в оборот нового друга, тянет его за рукав, и тот отпускает отцовскую руку, — мама, а ты жди меня прямо здесь.

Раскрыв рот, словно собирается еще что-то сказать, Гарри глядит на Люциуса, но молчит, разворачивается и тянет Драко на самую дальнюю горку. Пиона, складывая на груди руки, насмешливо жмурит глаза, но послушно находит лавочку поближе к деревьям и приглашающе кивает на соседнее место.

— Ишь раскомадовался, стоило говорить научиться.

— Это ведь Гарри Поттер? — Люциус смотрит на предложенное место дольше положенного, но все же садится, убедившись, что лавочка более-менее чистая. — Почему он…

Пиона, пожалуй, смотрит ему в глаза слишком пристально, и Люциус осекается, но взгляд не отводит. Они смотрят друг на друга пронзительно, но первой моргает Пиона, вскидывает, принимая поражение, руки и бросает короткий взгляд на болтающих о чем-то беспечных мальчишек.

В голове проносится быстрая мысль, что они пока не знают, что не могут быть друг другу друзьями, и Пиона отмахивается от нее, усмехаясь. Люциуса она все еще считает своим почти единственным другом, и это чувство не вытравить из Пионы никаким непростительным заклинанием.

— Почему он зовет меня мамой? — Пиона дополняет так и не прозвучавший вопрос и запрокидывает назад голову. — О, это просто. Потому что я его мать.

Лицо Люциуса удивленно вытягивается, и нечто в груди Пионы приятно жмется, жмурится по-кошачьи. Она вытягивает ноги вперед, закидывает руки на спинку лавочки и едва уловимо касается чужого плеча. Пиона не спрашивает, где Нарцисса и что вообще забыл волшебный аристократ в маггловском детском парке черт знает где, разглядывает небо сквозь узорные листья и не убирает руку. Пальцы ее касаются легкой рубашки из чистого шелка, скользят, и нечто внутри давит и кружится, точно дурман опускается на голову.

Они сидят молча какое-то время — расслабленная слишком сильно Пиона и собранный, натянутый Люциус. Пиона ощущает на себе цепкий пристальный взгляд, ведет плечами, но ни волосы не поправляет, ни съехавший воротник. Люциус смотрит на ее шрамы, и Пиона позволяет смотреть, а потом вздрагивает, вспоминая, и цепляет на лицо очки с лиловыми стеклами.

— Я могу присесть рядом с вами?

Пиона лениво приоткрывает глаза, но запрокинутую голову не опускает, разглядывает незнакомца из такого нелепого положения. Он выглядит приятно, приветливо улыбается и указывает на кресло напротив.

— Больше сесть некуда, а я уже сделал заказ, — он разводит руками будто в свое оправдание.

Пиона оглядывается, отмечая, что все остальные столики и правда заняты под завязку. За ее столиком свободно три кресла, и она думает, процеживая злорадство сквозь зубы, что кое-кто может и потесниться.

Ленивый взмах рукой незнакомец принимает за повелительное согласие, усаживается не напротив, а рядом, придвигая тяжело скрипнувшее ножками по полу кресло. Он перегораживает Пионе вид на наполненную людьми веранду кафе, и взгляд ее сосредотачивается на мелькающей вдалеке макушке бармена, намешивающего чей-то коктейль.

Улыбку Пиона прячет за еще одним взмахом руки, и незнакомец оглядывается, ожидая, наверное, что она так зовет официанта. Гарри обходит его по широкой дуге, деловито забирает на колени к Пионе и вытирает о ее футболку мокрые руки.

— Ма-ам, ты представляешь, у них там мыло с запахом киви, — Пиона понимающе улыбается, ладонью приглаживая встрепавшиеся вихрастые волосы, — давай купим такое же, я, честно-честно, постоянно буду мыть руки! Понюхай, как оно пахнет!

Гарри сует ей руку под нос, едва не ударяя по зубам, и Пиона старательно принюхивается, в самом деле улавливая нечто, отдаленно напоминающее кислятину зеленого фрукта. Запах ей совершенно не нравится, Пиона морщится, и Гарри удивленно распахивает глаза, обнюхивает обе ладошки и пожимает плечами. Он наверняка хочет сказать что-то о том, что пахнет по его мнению действительно вкусно, но вдруг морщится сам и переводит взгляд на то ли удивленного, то ли умиленного незнакомца:

— Ты Драко?

Вопрос выбивает из колеи даже Пиону, и она фыркает, изо всех сил стараясь не засмеяться. Гарри же продолжает логическую цепочку, забавно прижимает указательный пальчик к губам и склоняет голову набок.

— Нет, Драко же маленький, а ты вон какой. Тогда мистер принцесса? Знаешь, у мистера принцессы такие длинные волосы, как у во-он той тети, — Гарри тычет пальцем куда-то в сторону улицы, моргает и снова смотрит на незнакомца, — у тебя таких нет, значит ты и не он тоже. А мамой ты быть не можешь, потому что мама рядом со мной. Тогда что ты здесь делаешь?

Рассуждение заканчивается, теперь должны идти оправдания, но незнакомец только смеется, еще, кажется, не до конца понимая, во что наступил.

— Малыш, мистер принцесса — это твой папа? — он даже подается вперед, упирается локтями в столик и лукаво склоняет голову набок.

Гарри снова премило распахивает глаза, мотает головой, так что волосы его разлохмачиваются, и наставительно оттопыривает указательный палец:

— Мои родители умерли. Кстати, ты сидишь на моем месте, а я хочу занять его, потому что у мамы ножки устали.

Будто в подтверждение собственных слов Гарри прыгает у нее на коленях, и Пиона сдавленно выпускает воздух сквозь зубы. Ей не то чтобы больно, все любопытство уходит на наблюдение, и не дождавшийся нужной реакции Гарри прыгает еще пару раз.

— Ну ладно, слезай уже, — Пиона спихивает Гарри с себя, и тот ловко приземляется на ноги, разводя в стороны руки, будто выполнил только что как минимум олимпийский прыжок.

О том, что за столиком свободно еще целых два кресла, никто сказать не успевает. Незнакомец наверняка видит, как из-за его спины высовывается рука с высоким, наполненным до краев бокалом, и лисье выражение исчезает, сменяясь растерянностью. Голову он поворачивает удивительно медленно, точно снимается в каком-нибудь фильме ужасов, вздрагивает всем телом и дергается, когда на плечо его падает прядь светлых волос.

Пиона с интересом смотрит, как рука Люциуса тянется дальше, подталкивая бокал к середине стола, а незнакомец вжимается в кресло, совершенно не зная, куда себя деть. Она даже пропускает появление Драко в кресле напротив, только отмечает, что на лице его нет ни капли обиды, а в волосах — ни единой зеленой травинки.

— Ты знаешь, что Гарри зовет тебя мистер принцесса? — Пиона жмурится, когда Люциус ставит перед ней тарелку с салатом и чашку исходящего паром зеленого чая.

Никто не спрашивает, как он унес столько всего в двух руках, никто и вовсе не обращает внимания на их маленький столик почти у дороги, как Пиона не обращает внимания на незнакомца, исчезнувшего в половину мгновения.

Гарри машет руками, точно заправский фокусник, вытягивающий из шляпы крольчонка, вращает глазами и беззвучно кричит, что рассказывать про прозвище было вовсе не обязательно. Пиона смотрит на него, подперев щеку ладонью, улыбается вовсе неподобающе матери и изо всех сил пытается не рассмеяться.

— Правда? — Люциус поворачивается к Гарри, и тот раскрывает рот и застывает с растопыренными руками, становясь похожим на заржавевшую мельницу. — Почему?

— Почему? — повторяет за отцом Драко, потягивая через трубочку нечто, отдаленно напоминающее шоколадный коктейль, перемешанный с целой тонной мелких зефирок.

Пауза затягивается, Гарри смотрит на Пиону в поисках поддержки и одобрения, и она медленно, с чувством кивает, мысленно обещая носить цветочки ему на могилку. Нет, разумеется, поправляет себя в мыслях Пиона, никакой могилки не будет, потому что положение Люциуса слишком шаткое, чтобы пойти на убийство из-за глупого прозвища. К тому же на Люциусе белая льняная рубашка, которую Пиона трансфигурирует еще в прошлый раз, заявив, что шелк — моветон для прогулок на улице, и портить ее кровавыми пятнами кажется расточительным.

— Ну, это… это потому что, — Гарри затравленно оглядывается, находит поддержку в лице уплетающего лакомство Драко и вытягивает в его сторону палец, — это потому что Драко — дракон, а у дракона в плену обязательно должна быть принцесса.

Пиона прыскает, кашляет из-за того, что чай обжигает горло, и ловит на себе осуждающий взгляд. Гарри обиженно дуется, и она тянется к нему, треплет по волосам и обещает поделиться мороженым.

— А ты мой маленький рыцарь? — Пиона подхватывает надутого Гарри, усаживает себе на колени и влажно чмокает в щеку, и тот, выпятив грудь колесом, согласно кивает. — И кто тогда я в этой сказке?

Люциус смотрит на них с ненавязчивым интересом, легко улыбается, но Пиона все равно чувствует исходящую от него подозрительность. Словно Люциус ждет, что она вот-вот сдаст его в Аврорат или сбежит, поджав юбки, заберет Гарри и исчезнет до самого конца настоящего мира, и Пиона хочет сказать ему что-нибудь колкое, но вовремя замолкает, вспоминая, что ей тоже до одури страшно.

Пиона не спрашивает, как они сталкиваются второй раз на куличках у самого черта, только принимает приглашение перекусить и думает, что без болтливого Гарри давно бы и в самом деле сбежала.

— Мам, ну ты глупая? — Гарри тыкает ее пальчиком в щеку, и Пиона морщится и пересаживает его на последнее свободное кресло. — Я рыцарь, который сразит дракона, а ты, конечно же, мой верный конь! У каждого рыцаря должен быть верный конь, который доставит его прямиком к драконьему логову!

В Министерстве Магии совершенно ничего не меняется, и оттого Пиона улыбается скупо, лавирует в толпе и старательно вытягивает шею, чтобы видеть перед собой. Оформление некоторых бумаг требует ее присутствия, и она кривит в отвращении губы и даже заявляет кому-то, что «знаменитого Гарри Поттера» никто не дождется. Пиона может представить себе восторг Гарри от целой кучи народу в нелепых мантиях, а следом за ним — неприглядную истерику, потому что людей вокруг слишком много. Пиона хорошо знает повадки племянника, оставляет его на Петунию и тратит весь день на штурм кабинетов.

И все-таки от великолепия дух захватывает. Не сравнить, конечно, с помпезным появлением Хогвартса в ее памяти, приправленным стылым влажным холодом наступающей осени. Пиона помнит застрявшее в горле дыхание, стоило огромному замку вынырнуть из-за зелени, и как отражение в гладкой воде его зарябило. О, это великое чувство, когда магия становится самой что ни на есть настоящей, Пиона до сих пор лелеет в ладонях, то и дело доказывая себе, что она — ведьма по праву рождения.

— Так ты решила вернуться, — каркающий голос врезается в лицо хлесткой пощечиной, и Пиона вздрагивает, выныривая из собственных мыслей.

Она задирает подбородок, смотрит поверх толпы и приветливо машет рукой, издалека разглядывая Аластора. Последний раз она видела Аластора на больничной кровати, и вот теперь он идет к ней через весь зал, едва заметно припадая на деревянную ногу, и протягивает руку для рукопожатия.

— Много времени прошло, — Пиона пожимает плечами, хватает его ладонь цепкими пальцами, — надоело постоянно переезжать.

Яркий голубой глаз Аластора теперь заменен на волшебный, вращающийся из стороны в сторону, как решительно сумасшедший, и так, откровенно признаться, ему идет гораздо сильнее. Пиона оглядывает Аластора так же, как он ее, оценивает сверху вниз и цепляется глазами за исчерчивающие лицо глубокие шрамы. В глубине души она думает, что давно пора открывать клуб «обезображенных лиц» и со смешком назначает себя его первым почетным членом.

Мороз проходит по телу, будто Аластор смотрит под самую кожу, ворошит нутро раскаленных углей кочергой и дует в лицо черной золой, и Пиона ведет плечами. Говорить им решительно не о чем, только отчего-то никто не спешит расходиться, и они продолжают стоять посреди просторного зала.

Люди обходят их стороной, оглядываются и косятся подозрительно, и оттого Пиона еще сильнее хочет поскорее сбежать.

— Гарри здесь нет, — она издает хлесткий смешок, упирает в бок руку и ширится точно специально, загораживая обзор.

Гарри здесь нет, потому что Пиона оставила его с Туни и Дадли, зато есть ее собственный липкий раскатистый страх, толкающийся у самого горла.

— Ты бережешь его так же, как Лили, — Аластор улыбается скупо и глухо, будто бьет прямо в живот.

От упоминания Лили тошнит, но Пиона не морщится, закусывает изнутри щеку и щиплет себя, прогоняя вспыхнувшие перед глазами черные мушки. Аластор и впрямь заглядывает ей прямо под кожу, перебирает каждое прегрешение и уже почти зачитывает приговор. Не хватает только, пожалуй, трибуны судьи и клетки для обвиняемой.

— Вряд ли у меня получится вырастить из него нормального человека, — Пиона переводит стрелки, прячется за племянником и силком заталкивает его внутрь вместо себя.

Приговор вынесен, исполнено наказание, и волшебный глаз прекращает вращаться. Теперь взгляд его направлен Пионе точно в лицо, вот только больше не свербит под кожей затылка и мурашки не расползаются по взмокшей спине.

— Мой тебе совет: постоянно будь начеку, — Аластор наклоняется слишком близко, и Пиона давит желание испуганно завизжать и сбежать, — никогда не знаешь, от кого прилетит удар в спину.

На этом разговор обрывается, Аластор просто-напросто разворачивается и уходит, оставляя Пиону хватать ртом разреженный воздух. Кто-то толкает ее в плечо, даже не извиняясь, волной накатывает раздражение, и Пиона спешит убраться отсюда, напрочь растеряв все свое пригожее настроение.

Петуния налетает на нее, стоит лишь распахнуть дверь, восклицает рассерженно и испуганно и тянет Пиону куда-то в сторону маленького чулана под лестницей. Краем глаза Пиона замечает переваливающегося через перила на втором этаже любопытного пухлощекого Дадли, но взгляд ее не задерживается на нем слишком надолго.

Внимание привлекает пронзительный визг, от которого кровь стынет в жилах, и Пиона едва не падает, запутавшись в ногах и маленьком коридоре. Дверь в чулан распахнута настежь, мерцает тусклая лампочка, а Гарри стоит на маленьком одноместном диванчике, кричит и бьется головой о картонную стену.

— Они играли с Дадли в солдатиков, а потом Гарри просто смял их всех в комок и заплакал, — Петуния тараторит слишком уж быстро, так что Пиона едва разбирает слова, — почему он так громко кричит?

В голосе ее слышится ничем не прикрытая паника, пальцы сжимают руку Пионы до синяков, а взгляд не отрывается от расползающегося на белой краске пятна. Пиона закатывает глаза, не желая ни с чем разбираться, отцепляет от себя ее руку и протяжно вздыхает. Ей кажется, что подобное происходит так часто, что пора бы выработаться иммунитету, но в груди все равно натужно сжимает.

— Гарри, — Пиона шагает в чулан, склоняя голову и едва не цепляя макушкой тусклую лампочку, — замолчи.

Крик прекращается. Гарри оборачивается к ней, и Пиона разглядывает залитый кровью лоб, сжимает зубы до скрежета и дует на рану, заставляя ее затянуться.

Глаза у Гарри совершенно стеклянные, огромные и полные слез, и он глядит на Пиону пустым невидящим взглядом, но хотя бы больше не плачет.

Проржавевшая насквозь дверь скрипит надсадно, но открывается, пропуская их внутрь. В нос бьет запах плесени и истлевающей старости, и Пиона морщится. Петуния щелкает выключателем без особой надежды, но свет, к удивлению их обеих, включается, освещая темный коридор и кусок лестницы на второй этаж. Дверь в гостиную распахнута настежь, а такая же на кухню плотно закрыта, и Гарри бросается рассматривать все, до чего дотянутся загребущие руки.

Пиона застывает на входе, не желая проходить дальше, и Петуния тянет ее за рукав и ласково улыбается. Дадли цепляется за руку матери и смотрит большими глазами, и где-то на самом их дне Пиона видит яркий детский восторг.

— Это до-ом с при-иви-иде-е-ениями! — кричит Гарри, высовывая нос из гостиной, и цепляется за дверную ручку. — Мама, спаси меня, оно хочет полакомиться вкусненьким маленьким мной!

Дверь закрывается с грохотом, и Гарри принимается хохотать и по-поросячьи визжать, не слишком правдоподобно изображая собственную кончину. Дадли пятится к выходу, раскрывает рот, чтобы тоже закричать от испуга, и тут же его закрывает, на всякий случай зажимая свободной ладонью.

Пиона протяжно вздыхает, высушивает влажный воздух и создает несколько светящихся шариков, удачно подсвечивающих паутину в углах и трещины в покрытом серыми пятнами потолке.

Они приезжают сюда вчетвером, потому что Пиона не хочет стеснять Петунию присутствием неугомонного Гарри, опасного для обычных детей. От дома веет воспоминаниями, тленом и старостью, и Пиону тошнит оттого, что идти ей все равно решительно некуда.

— Нет тут никаких привидений, — Пиона распахивает дверь в гостиную и сверху вниз смотрит на развалившегося на грязном ковре Гарри.

Мальчишка дует губы и складывает на груди руки, не желая вставать, но рот его сам по себе растягиваются в несдержанной широкой улыбке.

— А Драко бы меня поддержал, — Гарри бьет пятками по полу, и пыль поднимается в воздух, искорками сверкая в затекающем сквозь грязные окна солнечном свете, — Драко сказал, что видел настоящих привидений. Мам, а ты видела привидений?

— В Хогвартсе их целая куча, — Пиона щелкает Гарри по кончику носа, и тот хихикает и пытается поймать ее палец. — И с чего ты взял, что Драко стал бы с тобой играть? Вы виделись-то два раза.

Гарри смотрит на нее вытаращенными глазами, будто Пиона говорит сущую глупость, и она закатывает глаза и задирает голову к потолку, уже предвещая ответ.

— Драко мой лучший друг! — запальчиво объявляет Гарри, вскидывая вверх обе руки.

Петуния хихикает, тоже заходит в гостиную и фыркает от витающей в воздухе пыли. Пиона помнит, что в последний раз здесь они обсуждали беременность Лили, и тугой обруч обхватывает горло, мешая дышать.

— Кто такой Драко? — спрашивает Дадли и дергает Туни за руку. — Мам, я тоже хочу лучшего друга!

Взмахом волшебной палочки Пиона отчищает от грязи окна, и желтый солнечный свет заливает гостиную целиком. Взметнувшаяся в воздух пыль кружится мелкими искорками, образуя блестящее облако, и следующим заклинанием Пиона чистит ковер, с которого стремительно подрывается Гарри.

— Драко не дружит с такими, как ты!

Гарри поднимается на ноги, упирает руки в бока и выпячивает нижнюю челюсть, всем своим видом демонстрируя собственную правоту. Дадли копирует его жест, хмурится и нагибается, выпячивая лоб, отчего становится похож на собирающегося долбиться в ворота барана.

— Почему это не дружит? — рычит Дадли и бьет ногой, как копытом. — Я же лучше тебя!

— Магглы не могут быть лучше волшебников!

— Мои родители хотя бы не умерли!

Пиона с Петунией одновременно хватают мальчишек за шиворот, приказывая замолчать, и в комнате наступает звенящая, наполненная недовольным сопением тишина. Дернувшийся как от пощечины Гарри упирается спиной в колени Пионы, и она утягивает его за собой на второй этаж, позволяя сестре поговорить с сыном наедине.

Дверь в ее старую комнату оказывается закрыта неплотно, и Пиона толкает ее чересчур размашистым жестом, так что скрип старых проржавевших петель бьет по ушам, отдаваясь назойливым звоном. Гарри вырывается из ее хватки, забирается на кровать с ногами и опускает голову на грудь, пряча блестящие от слез глаза. Пиона знает, что он сколько угодно может сам рассказывать о смерти Лили и Джеймса, однако те же слова в свою сторону воспринимает как смертельный удар.

— Где ты подобного понабрался? — Пиона присаживается рядом. — Я не рассказывала тебе о магглах.

Про родителей Гарри она говорить совершенно не собирается. Не собирается же ругать или успокаивать, считая, что воспитание Гарри все еще не совсем в ее компетенции.

Гарри смотрит на нее удивленно, смаргивает слезы и трет лицо кулаком. Тело его заваливается набок, так что голова упирается Пионе в сгиб локтя, и по коже расползается жар.

— Драко сказал, что так называются все неволшебники, — голос его едва различим в тишине, но Пиона не слышит в нем и нотки стыда, — слабые жалкие люди, которые должны служить колдунам.

Пиона разглядывает притаившегося в углу паучка, плетущего серебристую сеть.

— Ух ты, прямо так и сказал? — она склоняет голову набок, касается щекой вихрастой макушки. — Но ты же знаешь, что твои бабушка с дедушкой не были колдунами? И тетя Петуния с Дадли тоже.

— Это неважно, — Гарри трется о ее руку горячим виском, — главное — кто мы с тобой.

Пиона негромко смеется, прислушиваясь к звукам с первого этажа. Последние слова не слишком похожи на привычные ей установки волшебных аристократов, и Пиона считает, что это Гарри додумывает самостоятельно. Паук бегает по кругу, выплетая замысловатую сеть, он готов ждать добычу столько, сколько потребуется, и Пиона искренне восхищается его терпеливостью.

— Поживем здесь какое-то время?

Она целует Гарри в макушку, и тот обхватывает ее руками за пояс.

— Мне нравятся дома с привидениями.

От обилия красок разбегается взгляд, и Пиона не придумывает ничего лучше, чем смотреть прямо вперед и крепко держать Гарри за руку. Тот тянет ее то в одну, то в другую сторону, так и норовит нырнуть кому-нибудь под ноги и восхищается всем, что попадается ему на глаза. Они не успевают пройти и пары шагов, как Гарри прилипает к окну очередного волшебного магазина и громко комментирует все, что кажется ему интересным.

— Мам, давай купим сову, — Гарри указывает на темно-серую неясыть, склонившую голову набок и смотрящую ему точно в глаза, — Драко говорил, что волшебники обмениваются письмами с помощью сов.

— Ну так попросил бы его тебе написать, — Пиона же смотрит в упор на ярко-белую сову с пронзительными голубыми глазами, точно завороженная.

От красоты хищной птицы кружится голова, и Пиона даже думает, что купила бы ее, не раздумывая, укажи Гарри именно на нее. Однако ему приглядывается другая, любопытная неясыть с бурыми пятнами на серых перьях, и та отчего-то Пионе нравится тоже.

Вот только писать им все равно решительно некому, так что Пиона тянет Гарри дальше по улице, отвлекая его внимание на магазин с волшебными инструментами.

— Я не подумал, — Гарри рассеянно пожимает плечами и оглядывается, будто высматривает что-то на улице позади, — мам, ты можешь его найти? Мистер принцесса ведь твой друг, а я хочу поиграть с Драко. Ну ма-а-а-ам.

Гарри растягивает звуки, упирается ногами в мостовую и тянет Пиону за руку, неожиданно резко сменив настроение с любопытного на противное. Пиона закатывает к небу глаза, не двигается с места и старательно гасит вспыхнувшее в груди раздражение.

Гарри бесполезно что-то доказывать, убеждение на нем не работает, и Пиона просто стоит, вовсе не обращая внимания на прохожих. Взгляд ее падает на старое здание аптечной лавки, и сердце толкается в горло, норовя выпрыгнуть через глотку. Перед глазами белеет всего на мгновение, колени подкашиваются, и Пиона делает пару шагов, позволяя телу безвольно следовать за тянущей его силой.

Громкий хохот раздается прямо в ушах, мешается с гулом крови и вырывается надсадным сипением. Липкие руки страха обхватывают Пиону за плечи, и она горбится, ощущая, как болезненно пульсирует шрам. Висок взрывается болью, и все прекращается так же резко, как началось, только Гарри теперь смотрит на Пиону испуганно. Он крепко сжимает ее руку в своих детских ладошках, по инерции все еще пятится, и во взгляде его проступает странное понимание.

— У тебя тоже болит?

— Что тоже болит? — Пиона переспрашивает до того, как в висок ей уродливой сучковатой волшебной палочкой впивается осознание.

Ветвистый шрам у Гарри на лбу болит, а Пиона понятия не имеет, как долго это происходит. Пиона понятия не имеет, успокаивает истерики Гарри ужасными способами и никогда не спрашивает, что случилось.

Она падает перед ним на колени, убирает ладонями челку и почти ударяется лбом о его маленький лоб. Молния шрама кажется ей совершенно обычной, но Гарри хмурится, а в уголках глаз его выступают кристаллики слез. Волна стыда накрывает ее с головой, и Пиона точно проваливается в глубокую яму.

— Пойдем купим сову, — она поднимается слишком резко, так что перед глазами всего на мгновение расплываются черные пятна.

Пиона тянет Гарри назад, давит порыв взять его на руки и пуститься бегом.

— Ты ведь не хотела сову, — в голосе Гарри слышится нотка сомнения, но куда больше в нем восторга и радости.

Сердце Пионы стучит оглушительно громко, но она все равно слышит, как тяжело опускаются ее ноги на мостовую. Гарри семенит за ней следом, едва поспевая, но руку выдернуть не пытается.

— Напишем Драко письмо, — Пиона мысленно составляет план, в котором без Люциуса будет критически не хватать составляющих, — пригласим их с отцом в какой-нибудь парк развлечений.

Потому что Люциус — Пожиратель Смерти, и Пионе срочно нужна его консультация касательно темной магии. Потому что в том, что Гарри выжил после смертельного заклинания, не может быть виновата мифическая материнская защита Лили, о которой пишут в газетах.

Может быть, Пиона надумывает, сочиняет сказки не хуже Петунии, но мысли ее взрываются слепящими красками, и в голову больше не приходит ничего рационального. Так что она покупает неясыть и пишет письмо размашистым почерком, а затем в отчаянной ярости сжигает его, когда сова возвращается, не найдя адресата.

Пиона понятия не имеет, отчего так доверяет Люциусу. Она идет за ним следом по темным коридорам старого подземелья, считает бесконечные лестницы и пытается осознать, насколько могущественными заклинаниями тут все зачаровано. Серебристые светлячки слетают с ее пальцев, когда предыдущих поглощает древняя темнота, и от света их по узким проходам растягиваются замысловатые страшные тени, похожие на чудовищ из детского воображения.

Гарри рассказывает Пионе о чудищах, монстрах под кроватью и привидениях, а она всего-то смеется, вовсе не обращая внимания на всплывающие перед глазами картинки из учебных пособий. Гарри знает волшебных существ лучше нее самой, рисует черные пятна на белых листах и заглядывает в покрытые паутиной углы, но Пиона просто отмахивается, списывая все на разбушевавшееся детское воображение.

У Гарри, впрочем, нет настоящих друзей, от которых можно было бы понабраться историй, он порождает их собственным воображением, и иногда кажется, что магию Гарри знает куда лучше любого волшебника.

Люциуса они снова встречают совершенно случайно, налетают на него с размаху, так что высыпаются из рук Пионы новые книги. Объяснять не приходится, так что им требуется всего пара мгновений, чтобы исчезнуть из книжной лавки. Детей оставляют в гостиной под присмотром домовика, а Люциус тянет Пиону запутанными древними коридорами, зачарованными так, что перед глазами напрочь плывет.

Она не успевает оценить размеры его родового поместья, но отчего-то все равно кажется, будто идут они уже целую бесконечность. Словно коридоры эти простираются не только под домом, но и под половиной Англии в придачу.

Впрочем, в конце концов перед ними оказывается запертая дверь, слишком обыкновенная на вид, чтобы прятать за собой нечто действительно потрясающее. Люциус шепчет нечто едва уловимое, и дверь отворяется с ужасающим, отдающимся прямо в мозгу скрипом. Пиона морщится, пропускает момент, когда оказывается внутри, и грудь ее сдавливает нескончаемым, удушающим жаром. Это похоже на раскаленную печь, вот только внутри холодно и темно, дверь за ее спиной закрывается тихо, а светлячки исчезают быстрее, чем Пиона успевает их колдовать.

— Это склеп, — поясняет Люциус, и волна мурашек забирается Пионе под волосы.

Перед глазами у нее все еще безграничная чернота, вот только бьется в середине этой черноты нечто поистине ужасающее, отчего Пиона невольно отшатывается, натыкаясь на пустоту. От тишины в ушах громко звенит, гудит текущая по жилам кровь и стучит в горле безумное сердце. Пиона неловко взмахивает рукой, натыкается на оказавшегося совсем рядом Люциуса и изо всех сил цепляется за его мантию, потому что кажется, будто ноги вот-вот перестанут ее держать.

— Фамильная усыпальница, — продолжает Люциус с тихим смешком, когда Пиона сведенными пальцами хватается за его ладонь, — лучшее место, чтобы хранить эту штуку.

— Говорят, род Блэк произошел от драконов, — шепчет Пиона, вспоминая вдруг рассказанную Нарциссой старую сказку, — хотя я скорее поверю, что все волшебники — потомки чудовищ.

Люциус невесомо смеется, а Пиона вовсе не понимает, как можно смеяться в таком помещении. Кровь стынет в жилах от ужаса, вековые неудовлетворение, ярость и злоба бьют ее по затылку, и Пиона жмется к плечу Люциуса, будто бы он — единственная спасительная соломинка, которая может вытащить ее из болота.

— И ты? — вопрос вбивается в ухо.

— Безусловно, — отвечает Пиона, вглядываясь в темноту впереди.

Невесомое прикосновение, похожее на ласковый ветерок, треплет волосы у виска, но не касается кожи, слишком осторожное, чтобы оставлять отпечатки. Они идут куда-то вперед сквозь темноту, полную ужаса, а затем резко выныривают словно из-под толщи воды. Тяжесть жарким одеялом падает с плеч, и только теперь, оказывается, Пиона может дышать.

Она смотрит на простую тетрадь в руке Люциуса и вовсе не понимает, отчего эта штука оказалась в столь ужасающем месте.

Пиона протягивает руку, точно завороженная, забирает тетрадь и лелеет ее в ладонях, как родное дитя. Оглаживает пальцами корешок, осторожно открывает обложку и гладит пустые страницы, а затем нечто щелкает в голове, будто набат ударяет, и вспышка боли бьет прямо в висок. Тетрадь падает на пол, и любовный шелест в голове затихает, сменяясь пульсацией крови в кончиках пальцев.

— Темный Лорд создал несколько подобных… сосудов, — Люциус подбирает слова осторожно, укутывает тетрадь в платок и кладет ее в шкаф, — для собственной разделенной на части души. Он боялся смерти больше, чем кто-либо другой.

Только теперь Пиона обращает внимание, что они стоят в пустом кабинете, где из мебели только шкаф, стол и стул из массивного черного дерева. Сердце ее бьется глухо и рвано, к тетради отчаянно хочется прикоснуться, и Пиона изо всех сил прижимает руки к груди и отступает на шаг, бессильно стараясь разорвать возникшую связь.

— Может ли Гарри оказаться подобным сосудом? — выплевывает Пиона, и слова ее ядовитым эхом разлетаются в пропитанном магией воздухе.

Пиона не добавляет, что от Гарри иногда веет такой же ужасающей силой, и именно потому она заставляет его замолчать. Пиона не говорит, но Люциус видит, потому что она смотрит ему прямо в глаза, и светлые брови его съезжаются к переносице.

— Я мало что знаю, — качает головой Люциус, — едва ли он доверял кому-то секреты, только рассыпал по крупицам, позволяя особенно приближенным подобрать одну или две.

На лице у Пионы расцветает улыбка, но вовсе не потому, что в голове созревает отчаянный план. Люциус перехватывает ее ладонь, переплетает пальцы, как в прошлом, и волна жгучей обиды подкатывает к самому горлу.

— А ты был особенно приближенным? — голос ее делается вороньим карканьем, отбивающимся от стен подобно визгливому детскому мячику.

Сердце Пионы яростно стучит у самого горла, и она проглатывает его, заставляет провалиться в желудок и облизывает пересохшие губы. Пиона понятия не имеет, отчего доверяет Люциусу безоговорочно, но все равно позволяет держать себя за руку и получает от этого странное горько-кислое удовольствие.

Две пары пронзительных глаз смотрят на нее умоляющие, и в конце концов Пиона протяжно вздыхает, но соглашаться все равно не спешит. В гостиной у Люциуса светло и уютно, совсем не так, как в темных зачарованных коридорах, рыжие лучи заходящего солнца прыгают на стеклянных дверцах книжных шкафов и сервантов. Кружевные, почти прозрачные занавески трепещут на слабом ветру, а тяжелые темные шторы напоминают отчего-то клубящиеся по углам сизые сумерки.

Пиона снова вздыхает, переводит взгляд на слишком довольного Люциуса и пожимает плечами, собираясь решительно отказаться. Пиона хочет сказать, что не собирается никому докучать, что поиграть дети могут как-нибудь в другой раз, но тот открывает рот раньше нее.

— Почему бы и нет, — Люциус улыбается подозрительно широко, и Пиона щурится, одним взглядом стараясь выведать ведущие его мотивы, — Чак подготовит комнаты.

Щупленький домовой эльф, укутанный в простыню, появляется, отвешивает поклон и исчезает, и Пиона только и успевает заметить, как сверкают его болотного цвета глазищи. Мальчишки снова смотрят на нее, потому что Пиона все еще согласия не дает, но теперь в их взглядах скорее ожидание, чем мольба.

— Ты ведь так радуешься из-за того, что нашел себе бесплатную няньку, — Пиона не спрашивает, треплет волосы на затылке и ловит на себе сверкающий взгляд.

Люциус вдруг напоминает ей того самого мальчишку, увлеченно рассказывающего ей о проклятиях и темной магии, и улыбка сама собой расцветает у нее на лице. Словно они снова сидят в Хогвартс-экспрессе, болтают о какой-нибудь ерунде и знать не знают ни о каких скучных взрослых вещах вроде смерти и неразделенной любви.

— О нет, ты разгадала мой маленький план, — Люциус давит смешок с тихим «пфф».

Не хватает только Нарциссы, и оттого Пиона чувствует себя слишком жадной. Едкое чувство расцветает в груди, и она отирает вспотевшие разом ладони о юбку, вовсе не обращая внимания на слишком пристальный взгляд.

— Давайте сыграем в прятки! — Гарри радостно прыгает, хлопает в ладоши и хватает Драко за руку. — Мистер принцесса, ты водишь!

С радостным гоготом они разбегаются в стороны, и один из них исчезает в коридоре, а второй прячется в комнате по соседству. Пиона не успевает даже подумать, сообразить, во что вляпалась, когда на запястье смыкаются пальцы. Люциус глядит на нее, слегка склонив голову набок, а затем поднимает руки раскрытыми ладонями к ней, будто в самом деле сдается.

— Так уж и быть, дам тебе фору.

Пиона фыркает и закатывает глаза, но послушно оглядывается в поисках мест отступления. Глаза ее выхватывают непримечательный коридор за маленькой дверцей, наверняка предназначенный для домовиков или домашних животных, и она забирается туда, согнувшись напополам. Впрочем, внутри оказывается вовсе не тесно, и пару шагов спустя Пиона распрямляется в полный рост, толкает первую попавшуюся дверь и оказывается в кабинете.

От тяжелого ощущения темной магии на мгновение замирает дыхание, и Пиона, вовсе не глядя по сторонам, слепо шарит ладонью по полкам. В висках стучит, кровь начинает бурлить, но новую дверь она находит раньше, чем окончательно теряет себя, и теперь оказывается в коридоре. Несколько портретов на стенах смотрят на нее любопытно, одна из пышно одетых дам презрительно кривит губы, и Пиона дуется тоже, давит желание показать ей не слишком приличный жест.

Пиона не признается себе, что этот коридор ей совершенно не нравится, но поспешно разворачивается на пятках и удаляется прочь, выныривая в следующем коридоре. Теперь дом Люциуса кажется ей лабиринтом не хуже подвалов, и Пиона, говоря откровенно, понятия не имеет, как вернуться в гостиную. Впрочем, успокаивает она себя, они все еще играют в чертовы прятки, так что в крайнем случае она сделает вид, что просто-напросто потерялась.

Еще несколько совершенно одинаковых коридоров спустя она натыкается на вереницу закрытых дверей, и любопытство вспыхивает в груди с новой силой. Пионе отчего-то совершенно не страшно, и она, оглядываясь по сторонам, дергает первую попавшуюся ручку. Дверь открывается, в нос бьет запах свежих цветов, и Пиона будто проваливается в нору, как Алиса из сказки.

Это место похоже на маленькую гостиную, такую светлую, что слепит глаза. Солнце садится за горизонт, распыляя по стенам рыже-красные лучики, и оттого они кажутся покрытыми перламутром створками раковины. Легкие занавески трепещут на вечернем ветру, распахнутая дверь ведет на балкон, и Пиона мельком замечает маленькую фигурку с черной макушкой. Гарри стоит, переваливаясь через перила, смотрит на что-то внизу и восхищенно бурчит какую-то неразборчивую ерунду. У самой Пионы дыхание перехватывает напрочь, и она молча подходит, запуская пальцы в черные вихры.

Перед Пионой расстилается целый сад — растоптанного прошлого и туманного будущего — покачивающихся на ветру голубых пионов, таких легких и безмятежных, что хочется врезать кое-кому совершенно по-детски. Гарри оборачивается, поднимает на нее взгляд огромных глаз цвета свежей травы и смертельного заклинания и спрашивает, это ли настоящее море.

— Это пионы, — отвечает Пиона, покачивая головой, и головокружительный аромат заставляет ее задохнуться, — хотя я думала, что голубыми они не бывают.

Впрочем, не бывают они у нормальных, неволшебных людей, а в мире магии, пожалуй, можно вырастить все, что угодно. Обидчивый ком подступает к самому горлу, и Гарри, точно заметив перемены в ее настроении, перехватывает ее руку и крепко сжимает ее маленькими детскими пальчиками.

— Эти цветы зовут как тебя? — спрашивает Гарри, прижимаясь щекой к ее бедру, и Пиона смеется и треплет его по вихрастым кудряшкам.

— Это меня зовут как цветок, — отвечает она, протяжно вздыхая, и раздумывает махать кулаками.

В конце концов она знает более интересные способы убеждения. Тем более, что за их спинами появляется домовик и предупредительно кашляет, привлекая к себе внимание.

— Это спальня хозяина Люциуса, — говорит он, склоняя голову, и указывает в сторону выхода, — гостям не следует здесь находиться.

— Дверь не была заперта, — выдыхает Пиона, закатывая глаза к самому потолку.

Если не хотите, чтобы кто-то входил, думает она про себя, потрудитесь сделать так, чтобы это было решительно невозможно. Злость снова поднимается в горле, но Гарри продолжает жаться к ее бедру, опускает голову, и Пиона понимает, что дверь в самом деле была заперта.

— Дверь была заперта, — вторит ее мыслям домовой эльф, и Гарри обхватывает ее ноги руками.

Пиона впервые видит его настолько смущенным, и смешок сам собой срывается с языка. Накал абсурдной неловкости нарастает, и Пиона вдруг замечает застывшего на пороге хозяина комнаты, ощущая, как стыдливо вспыхивают теперь уже ее щеки. Отчаянно хочется сбежать, спрятаться, на худой конец, за тяжелыми шторами, но она продолжает смотреть Люциусу прямо в глаза, пытаясь найти в них нечто такое, отчего сердце перестанет взбалмошно колотиться.

О, Петуния будет хохотать, услышав об этом, потому что Пиона все еще влюблена, как в пятнадцать.

— Нам нужно поговорить, — Люциус ловит Пиону посреди коридора, где она отчаянно пытается стать цвета стены.

Румянец наползает на щеки, и Пиона совершенно не помнит, что говорила за ужином, хоть он и завершился всего-то минуту назад. Мальчишки уходят исследовать коридоры, а она остается один на один с собственными стыдом и смущением, потому что уверена, что напридумывала себе слишком много.

Талант Петунии сочинять любовные сказки определенно передается и ей, и теперь Пиона только и делает, что мечтает о какой-нибудь ерунде. Это выглядит глупо, потому что у Люциуса есть жена и ребенок, а у нее — маленький Гарри, который зовет ее матерью, а еще прошло чертовых десять лет. Пионе больше не пятнадцать и даже не восемнадцать, и она совершенно трезво представляет, что между ней и Люциусом решительно не может быть никаких отношений.

Вот только Люциус утягивает ее в первую попавшуюся комнату и, кажется, вовсе не собирается объясняться. Вместо разговоров он целует ее, припадает к губам, точно к источнику живительной влаги, и от такого напора колени у Пионы подкашиваются. Она упирается ладонями в книжную полку, пытается отстраниться, но растоптанные, разорванные в клочья чувства захлестывают ее с головой. Внизу живота свивается горячий комок, губы раскрываются сами собой, и Пиона позволяет Люциусу скользнуть языком в ее рот.

Пиона вспоминает, как они впервые поцеловались, ударяясь зубами, и смешок вырывается жаром и тонет в чужом горячем дыхании.

Горячие руки Люциуса сжимают ее бока, а затем он отступает, утягивая ее за собой, и Пиона растерянно ойкает в поцелуй. Не размыкая губ, он подхватывает ее за талию, усаживает на низкий комод, снося какие-то дурацкие безделушки, и Пиона обхватывает его руками за шею, а ногами за пояс. Пиона теперь смотрит на Люциуса сверху вниз, заставляет его отстраниться, а затем целует сама, зарываясь пальцами в длинные светлые волосы.

Люциус прижимает ее ближе к себе, и Пиона всем естеством ощущает его возбуждение. Руки его шарят по бедрам и гладят спину, задирают юбку и оставляют тлеющие отпечатки, и Пионе чудится, будто она вот-вот расплавится, как раскаленный металл. Десять лет истлевают в горячем дыхании, заживают старые шрамы, и в конце концов Пиона прикрывает глаза, утыкаясь носом Люциусу куда-то в висок. Он прижимается губами к жилке на шее, и дыхание его чертит узоры на ее тонкой коже. Люциус невесомо целует шрам на ключице, зализывает языком, будто так может заставить исчезнуть рубец, и вдруг замирает.

Пиона слушает его тяжелое дыхание, ощущает, как вздымается грудь, и давит желание рассмеяться.

— Это не разговор.

— Выходи за меня.

Слова они произносят одновременно, так что те тонут в назойливом стуке сердец. Пиона вздрагивает, но Люциус держит ее слишком крепко, чтобы позволить так просто сбежать.

— Не слишком ли скорое предложение для человека, который однажды уже бросил меня? — Пиона кривит губы, не размыкая рук. — К тому же Нарцисса…

— Мы разошлись три года назад, — перебивает Люциус, и Пиона вздрагивает от щекотки, — и я не собирался бросать тебя, но… будь мы вместе, ты уже была бы мертва. Мой лучший друг успел вдолбить это в меня прежде, чем я признался тебе на вершине Астрономической башни.

Он говорит, не отрываясь от ее шеи, и Пиона чувствует, как расчерчивают на ее коже узоры слова. Сама она задирает голову к потолку, смаргивает подступившие слезы и зло сжимает кулаки. Пиона тянет Люциуса за длинные волосы, и он отстраняется, повинуясь, отпускает ее, и странное колючее опустошение накрывает с головой не хуже чертовых болезненных волн. На горло точно надевают ошейник, и Пиона только ведет подбородком, боясь окончательно разрыдаться, если скажет хоть слово. В груди у нее тяжело, припухшие губы горят отпечатками поцелуев, и хочется еще и еще.

Пиона ощущает себя решительной дурой, выскальзывает в коридор и срывающимся голосом просит Чака показать ее комнату. Полночи она ворочается и пялится в потолок, а затем рывком поднимается, ругая себя на чем свет стоит.

Когда Пиона рассказывает Туни о неожиданной встрече, та восхищенно присвистывает и принимается сочинять небылицы, потому что не бывает таких совпадений. Пиона тешит себя пустыми надеждами и лелеет разбитое сердце, а теперь стоит, боясь отчего-то постучать в закрытую дверь, убеждаясь, что все-таки дура. Пионе бы скрыться, уехать, прихватив Гарри с собой, и опять начать новую жизнь, найти какого-нибудь хорошего парня вроде Вернона Дурсли и завести, наконец, семью, забыв о Люциусе и волшебстве. Вот только она встает на задние лапки, как дрессированная собачонка, стоит хозяину отдать команду, и стыдливо прячет глаза.

— Ты не представляешь, какой идиоткой я себя сейчас чувствую, — выплевывает Пиона, стоит двери открыться.

Сердце сладко сжимается, когда Люциус втягивает ее внутрь, и в нос снова ударяет удушающий запах пионов. Короткий целомудренный поцелуй отпечатывается у нее на макушке, и Пиона капитулирует, позволяя желаниям захлестнуть ее с головой.

Впрочем, вместо разговоров они сразу ложатся спать, и Пиона засыпает в объятиях Люциуса, впервые ощущая себя в безопасности настолько, насколько это возможно.

Чашечка чая звонко бьется о блюдце, выплескиваются на белую скатерть несколько капель. Петуния прижимает ладони ко рту, так что выражение ее лица вовсе не разглядеть, и Пиона делает глоток, скрывая за чашкой лицо. Не успевший остыть чай прокатывается по горлу горячей волной, но Пиона не морщится, задерживает чашку чуть дольше и скашивает глаза в сторону гостиной.

Вернон забирает Дадли гулять, а Гарри остается в поместье, но Пионе все равно кажется, будто их кто-то подслушивает. Будто зло сейчас выскочит из-за угла и будет угрожать им с сестрой запрещенными заклинаниями.

— И ты просто осталась? — в третий раз повторяет Петуния, и Пиона снова молча кивает.

Далее следуют восхищенные визги, и Пиона думает, что не хватает кого-нибудь рассудительного, кто бы ее обругал. Того, кто больше разбирается в ситуации и смог бы вправить ее окончательно съехавший набекрень разум. Однако они с Туни вдвоем, и сестра ее всецело поддерживает.

— Я всегда говорила, что он наверняка тебя любит! — восклицает Петуния, взмахивая руками. — Как в романе, где влюбленные вынуждены расстаться из-за общественных предрассудков.

На скатерти ровнехонько под ее чашкой расползается коричневое пятно, но Петуния не обращает на него никакого внимания. Она слишком увлечена собственными фантазиями, вот только теперь они смущают Пиону гораздо сильнее, чем в прошлом.

— Еще скажи, как в Красавице и чудовище, — Пиона закатывает глаза, вовсе не пытаясь скрыть покрасневшие щеки, — остается надеяться, что дракон меня не сожрет.

Глаза Петунии ярко сверкают, и Пиона никак не может понять, отчего сестра рада больше. Потому что кажется, будто не за нее, а оттого, что в голове ее созрел новый сюжет.

— Нет, — Петуния проводит черту в воздухе и принимается выводить какие-то фигуры, — не обижайся, но вы, скорее, оба чудовища. И я правда за тебя рада.

— И тебе не кажется, что я поступаю неправильно? — Пиона опускает чашку на стол, крутит ее за изящную ручку.

Определенно, Туни права, они с Люциусом оба чудовища, и оттого происходящее кажется куда больше неправильным, чем романтичным. В груди у Пионы расцветают покрытые шипами сомнений цветы, и она пытается вырвать их с корнем, но разве что руки в кровь ранит.

— В истинной любви не может быть никаких правил, — философски тянет Петуния.

Пиона думает, что фразу стоило бы записать, и сестра, точно прочитав ее мысли, тянется к оставленному на кухонной тумбе блокноту. Пиона не говорит, что все еще ждет ее книгу с автографом, видит исписанные убористым почерком тетради, спрятанные от чужих глаз, и позволяет Петунии оставаться мечтательницей. Пиона перебирает манжеты белой рубашки, кусает губы испуганно и все еще ждет одобрения, будто сказанные слова могут враз измениться.

Пиона вспоминает, как Гарри устроил истерику, потеряв ее в первый раз, когда она осталась ночевать в спальне Люциуса, рассказывает об этом Петунии, и они обе смеются. В груди у Пионы тепло, но отчего-то все равно хочется плакать. Она ощущает себя ужасной предательницей, пытается убедить себя в правильности собственных действий и думает, что стоит навестить могилу Лили и Джеймса, чтобы и у них спросить разрешения.

— Пиона, — Петуния опускает ладони на стол, и тон ее делается страшно серьезным, — тебе двадцать девять, больше десяти лет прошло с окончания школы, ты все еще любишь его. А он любит тебя, какие могут быть варианты?

Пиона робко ведет плечами, будто Петуния и вправду ожидает ответа. Впервые перед младшей сестрой она чувствует себя словно перед учительницей, вот только это Пиона пытается доказать свою вину, а Петуния убеждает ее в правоте.

— Скажи мне честно, — Петуния подается вперед, задевает чашку, и та падает набок, — чего ты боишься?

Чай растекается по скатерти огромным пятном, пачкает воротник платья Петунии и брызгами падает на сложенные на столе ладони Пионы. Петуния смотрит ей прямо в глаза, будто из них двоих она — в самом деле колдунья, и Пиона не удерживает смешок.

Волшебную палочку она достает прямо из рукава, взмахивает ей, заставляя чай исчезнуть, а чашку водрузиться на блюдце, и Туни хлопает в ладоши совершенно по-детски. Впрочем, отвлекающий маневр ни капельки не работает, потому что сестра продолжает буравить Пиону пристальным взглядом, так что приходится сдаться с повинной.

— Его отца.

На плечи будто падает свинцовое небо, и Пиона неосознанно горбится, вспоминая этого человека. Она видела его издалека, высокого, прямого, как палка, с холодным пронзительным взглядом, но даже от воспоминаний хочется спрятаться. Пиона откровенно боится, что ее выгонят прочь, как маленькую приблудную девку, и тогда все дороги ее и впрямь сведутся к старым домам с привидениями.

Еще Пиона боится за Гарри, потому что газеты трубят, что это он убил Того, Кого Нельзя Называть, а Абраксас Малфой — Пожиратель Смерти гораздо больше, чем Люциус.

— Давай я напомню, — Петуния щелкает пальцами у Пионы под носом, — тебе двадцать девять, твоему Люциусу тоже. Вы не в том возрасте, чтобы слушаться родительских наставлений. Кстати, когда ты нас познакомишь?

Тон ее резко меняется с учительского на ехидный, и Пиона не сразу успевает перестроиться следом. Она не напоминает рассказы Петунии о том, как семейка Вернона пытается влезть в ее жизнь, улыбается криво, но послушно кивает. Становится чуточку легче, Пиона растирает о юбку озябшие пальцы и пытается вспомнить, когда это стала самой настоящей трусихой.

— Мам, — Гарри дергает ее за рукав, — ты скоро станешь миссис мистер принцесса?

Пиона укладывает его спать, подталкивает одеяло и разве что сказку не рассказывает, чтобы избежать ночных происшествий. Обычно Гарри засыпает стремительно, он и теперь хлопает глазами умилительно сонно, но если что-то взбредет ему в голову, отделаться окажется не так уж и просто.

— Миссис мистер принцесса? — Пиона хихикает, убирает со лба Гарри черные вихры. — Почему именно так?

— Ирен говорила, — Гарри мотает головой, сбрасывая ее руку, — что, если мужчина и женщина любят друг друга, они женятся. И тогда женщина прибавляет миссис к имени мужчины и так называется.

Глаза Гарри полны детской серьезности, смотрят на Пиону в упор, а она не может ни подтвердить, ни отринуть его заявление. Люциус действительно сделал ей предложение, но согласия она не дала, предпочтя упиваться собственной нерешительностью.

Должно быть, для детей это выглядит очевидным, потому что Драко время от времени поглядывает на нее подозрительно и все чаще канючит, просит отца уложить его спать или отказывается есть то, что она приготовила. Пионе кажется, что в эту семью она ужасно не вписывается, вот только она не может решиться ни уйти, ни принять предложение.

— Если я выйду замуж, то стану миссис Люциус Малфой, — Пиона поджимает губы испуганно, будто произносит нечто запретное, — а не миссис мистер принцесса.

— Но ты ведь останешься моей мамой? — глаза Гарри наполняются слезами в единый момент. — Только моей и больше ничьей!

Его настроение снова меняется резко, сон как рукой сметает, и Гарри подскакивает на кровати, сбрасывая одеяло. Пиона протяжно вздыхает, совершенно не зная, что на это ответить, потому что никогда прежде Гарри не изъявлял желания быть ее единственным сыном. Впрочем, раньше конкурентов не наблюдалось, а теперь он вынужден делить ее внимание с двумя другими мальчишками.

— Мне нравится этот дом и Драко, и мистер принцесса, — продолжал тираду Гарри, хватая Пиону за пальцы, — но у Драко есть своя мама.

— У тебя тоже, — кивает Пиона, окончательно путаясь в его аргументах.

И Гарри мотает головой, подлезает Пионе под руку и утыкается носом ей в грудь.

— Мама Драко живая, — Гарри шмыгает носом, обиженно жмурится, — с тобой у него будет две, а я умру от тоски в одиночестве.

Он говорит так, будто в смерти нет ничего решительно страшного, и Пиона фыркает себе под нос и целует Гарри в макушку. Она все еще понятия не имеет, что стоит ответить, целует еще и еще, пока Гарри не начинает смеяться. Он засыпает у нее на руках, и Пиона укладывает его, гладит по волосам и снова целует, прежде чем выйти.

Чуть позже она бездумно бредет по коридорам поместья, разглядывая молчаливые портреты на стенах. Лунный свет бьет в окна, оседает на кружевных занавесках и высвечивает под ногами дорожки, точно лукавый призрачный провожатый. Пионе отчего-то кажется, будто она снова в школе, нарушает правила, гуляя посреди ночи, и вот-вот натолкнется на старосту. Или забредет в незапертый кабинет и будет танцевать между парт и лунного света, пока любопытный мальчишка не нарушит ее покой.

Пиона скользит ногами по крадущему звуки ковру, взмахивает руками, как балерина, и шаль падает на ее плечи. Луна заглядывает в окно, светит надкусанным боком, и Пиона тянется к ней, кружится, едва не путаясь в юбках, и тихо-тихо смеется, боясь кого-нибудь разбудить. Сада с пионами из этих окон не видно, но отчего-то так хочется взглянуть на него, что Пиона распахивает тяжелую раму, подставляет лицо ночному прохладному ветру и вытягивает шею, силясь увидеть голубое море в ночной темноте.

Чужая рука перехватывает ее за пояс, и Пиона позволяет ладоням соскользнуть с подоконника и насмешливо ойкает. Дыхание Люциуса ударяется о затылок, путается в волосах вместе с ветром, и такая горячая волна поднимается у Пионы в груди, что хочется кричать от восторга.

— Я тебе настолько противен, что ты решила выброситься из окна? — голос Люциуса обманчиво мягкий, но Пиона отчетливо слышит в нем по-детски искрящуюся обиду.

Она не отвечает на его предложение, а он делает его снова и снова, встречает и провожает ее одними словами, и Пионе кажется, что стоит раз ничего не услышать — и ее мир разом разрушится. Признаться, она становится до одури жадной, когда дело касается Люциуса, и при других обстоятельствах все ее сомнения пошли бы к черту стройной шеренгой.

— Да? — Пиона отвечает вопросительно на прозвучавший вопрос. — Я хотела посмотреть на пионы.

Пиона пытается вывернуться в руках Люциуса, но он держит ее слишком крепко, точно в любой момент она способна исчезнуть.

— Их можно увидеть только из моих комнат, — дыхание Люциуса жаром щекочет ушную раковину, и оттого Пиона вздрагивает всем телом, — зачарованное пространство. Хочешь, покажу потайной ход на улицу?

— Да, — кивает Пиона, и Люциус тянет ее за собой, точно романтичный мальчишка.

Они проваливаются в нишу в стене, сбегают по узкой каменной лестнице и выныривают в самом деле на улице. Пиона оглядывается, спохватывается, что потеряла шаль по дороге, когда ветер целует обнаженные плечи, и Люциус накладывает на нее согревающее заклинание. Они идут дальше по каменистым дорожкам, лавируют между цветущих кустарников и карликовых деревьев, и во всем этом Пионе чудится странный замысловатый узор. В темноте растения кажутся одинаково черными, шелестят листьями, точно стыдливые сплетницы, и одна лишь луна понимает их, но никогда ничего не рассказывает.

Пиона, кажется, забывает дышать в предвкушении, хватает Люциуса за руку, и он, она готова поклясться, снисходительно улыбается. В темноте волосы его кажутся белыми, и их тоже треплет беззастенчивый ветер, разбрасывая по плечам. В конце концов, засмотревшись, она пропускает момент, когда они оказываются в том самом саду, и Люциус замирает, глядя прямо перед собой.

— Он так тебе нравится? — Люциус склоняет голову набок, а Пиона продолжает смотреть на него, не отводя взгляд.

— Да.

Ветер треплет его длинные волосы, и прядь их падает на лицо. Пиона тянется, чтобы убрать ее, касается пальцами кожи и фыркает, когда ветер справляется сам.

— Не холодно? — Люциус скашивает на нее глаза, но не оборачивается и руку не отпускает.

Пиона принимает игру и лукаво жмурится, позволяя собственным пальцами мазнуть по скуле.

— Да, — она принимает игру, ведет в счете и ждет причитающийся победителю приз.

— Станешь моей женой?

В конце концов, с ревностью Гарри она как-нибудь справится. К тому же Туни права, они взрослые люди, которым давно не полагается считаться с чьим-нибудь мнением. А еще, пожалуй, Пиона все еще справедливо считает, что не бывает плохих и хороших волшебников.

— Да.

Драко подсаживается рядом медленно, будто боится спугнуть. Залезает на диван, на котором Пиона читает найденную в библиотеке Люциуса любопытную книгу, разглаживает складки на шортах и выпрямляется, становясь похожим на маленького джентльмена. Он сидит удивительно прямо, складывает на коленках ладошки и смотрит ровно перед собой, будто это такая игра, в которой надо оставаться незаметным до последней секунды. Пиона косится на него, но услужливо делает вид, что читает, хотя любопытство поднимается у нее в груди щекотным смешком.

Их молчаливое соседство продолжается какое-то время, а потом Драко наклоняется, резко падает на Пиону и переводит на нее взгляд огромных пронзительно-голубых глаз.

— Ты моя мамочка?

Будь Гарри здесь, он бы шипел рассерженной кошкой и уже бежал отбивать Пиону в честном бою. Но они в этой комнате только вдвоем, и Пионе отчего-то кажется, что в ближайшее время их никто не найдет.

— Нет? — Пиона клонит голову набок и закрывает книгу. — У тебя есть другая.

Она не знает, отчего ее голос звучит вопросительно, точно Пиона оправдывается. Драко смотрит на нее снизу вверх, прижимается к боку виском и протяжно вздыхает.

— Я не помню, как она выглядит.

В одном из коридоров висит портрет Нарциссы, на котором она высокомерно улыбается, слегка задрав подбородок. Пиона долго смотрит на него, разглядывает заострившиеся черты и думает, что такую бы ее ни за что не узнала.

Драко — ребенок Нарциссы и Люциуса, и Пиона одновременно хочет обнять его и выставить прочь.

— Будет несправедливо, если у тебя станет две мамы, — тянет Пиона, выводит слова, как ведущую партию скрипки, — так Гарри сказал.

Она откладывает в сторону книгу, откидывается на спинку и давит порыв зарыться в светлые волосы Драко. Этот ребенок совсем не похож на дракона, но отчего-то Пиона легко может представить его запертым в драконьем яйце. Нарцисса говорит ей, что Блэки произошли от драконов, но Драко — Малфой и не может выбраться из скорлупы в одиночку.

— Гарри дурак, — бурчит Драко, умилительно дуя губы.

— Вы ведь дружите?

Пиона не удерживается, убирает волосы с его лба, и Драко тянется за ее рукой, впитывает ласку, как губка. Волосы у него светлые-светлые, почти белые, глаза пронзительно-голубые, а на бледном лице пробиваются несколько поцелованных солнцем веснушек. Пиона думает, что Драко похож на красивую куклу, и треплет его волосы, разбавляя идеальный образ капелькой озорства.

— Это не делает его умным, — Драко задирает нос совсем как Нарцисса.

Он фырчит по-звериному, сдерживая смешки, и Пиона, совсем осмелев, принимается гладить его по макушке.

— Твоя мама тоже считает меня глупой, — признается Пиона, понижая голос до заговорщицкого шепота, — а я ее — лучшей подругой.

Драко поднимает на нее глаза, смотрит недоверчиво и выворачивается из-под руки. Садится ровно, приглаживает волосы, спохватившись, укладывает на коленях ладошки. Пиона следит за его действиями завороженно, невольно сама приосанивается и поправляет съехавший воротник. Отросшие волосы закрывают шрам до самой ключицы, но ей все равно неуютно от мысли, что кто-то может увидеть.

Детям, думает Пиона, не стоит смотреть на увечья, и на всякий случай приписывает к этой категории еще и Люциуса.

— Но я ведь тебе не очень-то нравлюсь? — спрашивает Пиона, ощущая болезненный укол оттого, что Драко на нее больше не смотрит.

— Вы нравитесь моему отцу, — тон его меняется на высокопарный, совсем не детский, и в комнате словно холодеет на пару градусов, — этого достаточно. Вам совсем не обязательно быть моей мамой.

Болезненный ком сжимается в животе, и Пиона вздыхает. Она должна ответить что-нибудь правильное, но мать для чужих детей из нее препаршивая. В школе Пиона считала, что ей нравится возиться с детишками, но теперь думает, что все они — куда сложнее, чем взрослые.

Драко — птенец, закрывшийся в скорлупе, ковырять которую опасно для окружающих, и Пиона, фыркнув, тянется к его волосам. Ворошит прическу, приводя в совершеннейший беспорядок и злобно шипя, и Драко тянется за ее руками, пытаясь остановить. Налет важности слетает с его лица, спина расслабляется, но смех все равно звучит сдавленно, напоминая писк едва-едва вылупившегося птенца.

— Гарри — сын моей младшей сестры и зовет меня мамой только из прихоти, — объясняет Пиона, сгребая барахтающегося Драко в охапку, — а ты — мой дракон, и прихотей у тебя может быть больше. Устроит такой вариант?

Она целует Драко в лоб, будто он в самом деле ее ребенок, прижимает к себе и упоенно разглядывает покрасневшие щеки. В одно мгновение он успокаивается, замирает у нее на руках, а затем быстро-быстро кивает всего один раз.

И все-таки Пиона чувствует себя несколько лишней. Это назойливое липкое чувство свербит у нее под кожей, шепчет на ухо и обхватывает холодными руками за шею, не позволяя сомнениям окончательно стихнуть. Пиона лукавит, когда признается Петунии, что боится отца Люциуса, потому что в списке ее неосознанных страхов не только он. Их слишком много, даже если вычеркнуть чертово посттравматическое стрессовое расстройство, которое ей ставит один из психологов, так что Пионе не хватает пальцев, чтобы все сосчитать.

Пиона расчесывает отросшие до ключиц волосы гребнем, укладывает их так, чтобы скрыть уродливый шрам, и сжимает от ярости кулаки, потому что прическа никак не выходит. Соломенные волосы ее топорщатся, не желают красиво лежать, и Пиона смачно сбрызгивает их маггловским лаком. Тому психологу, как и всем прочим, она безжалостно стирает память, оставляя вместо себя выжженное солнцем пятно.

Гребень путается в волосах, и Пиона дергает его, шипит от боли и смаргивает выступившие слезы. Совсем не в глубине души она вправду считает себя идиоткой, вздрагивает от каждого шороха и ждет, что стеклянные пузырьки снова побьются.

В ушах у Пионы стоит звон стекла, яркие вспышки мелькают под веками, и бьет в спину, накатывая огромной волной, океан.

— Тебе идут короткие волосы, — голос Люциуса бьет по затылку шипастой боевой булавой.

Гребень падает на пол, и Пиона протяжно вздыхает, сдерживая рвущийся из глотки отчаянный крик. В ушах у нее стучит и пульсирует, а спрятанный шрам, кажется, змеей извивается прямо под кожей.

— Мне стоит подстричься? — она улыбается, сжимает пальцы до побеления и смотрит на собственное отражение в зеркале.

В жизни Пионы обыкновенно все рушится, как только становится достаточно хорошо, и она вновь ожидает подвоха, прокручивая в мыслях сценарии. Может, думает Пиона, в этот раз Гарри станет ее злым Санта Клаусом и подарит уголь на предстоящее Рождество?

— Если ты хочешь, — голос Люциуса на мгновение становится скованным, будто он понимает, что ходит по тонкому льду, — но я не об этом. Ты великолепна с любой прической, но стоит ли так мучиться, скрывая себя?

Ладонь его ложится Пионе на плечо, ведет вверх и убирает скованные лаком для укладки волосы за спину. Пионе чудится, что ее шрам светится, точно яркое солнце, привлекая к себе внимание, и она напрягается, но Люциус крепче сжимает руку, не позволяя пошевелиться. Он стоит у нее за спиной, Пиона ощущает расползающиеся от прикосновения электрические разряды, а потом со смешком думает, что в волшебной среде электричество не работает.

Его собственные волосы, такие красивые, блестящие и мягкие, рассыпаны по плечам, не скованы никакими дурацкими лентами. Пиона завидует, потому что с возрастом так и остается худой и нескладной, и волосы ее все еще топорщатся в разные стороны, не подчиняясь укладке.

Пиона хватается за ладонь Люциуса, стягивает ее ниже, прижимая к груди, и откидывается затылком ему на живот. Она чувствует сдавленный вздох, прикрывает глаза и старается убедить себя, что в этот раз сможет все удержать. Потому что Люциус — и так темный волшебник, избежавший смертельного заточения, и можно воспринимать его как еще одну ступень в глубины смердящего ада. Пиона разом прощает ему все прегрешения за одно только ласковое прикосновение, распахивает глаза любопытно и сталкивается в зеркале с яркой предгрозовой голубизной его взгляда.

— Я правда красивая? — капризно спрашивает Пиона, и Люциус снисходительно улыбается.

— Потанцуешь со мной? — вместо ответа он тянет ее в сторону, останавливаясь посреди комнаты.

От взмаха палочкой просыпается маленький волшебный приемник, трескуче кашляет и выплевывает первые аккорды наверняка известного вальса. Музыка отчего-то кажется Пионе смутно знакомой, и она, не признаваясь, что танцевать не умеет, вкладывает в ладонь Люциуса свою собственную.

Они кружат по комнате медленно, едва попадая в такт, и Пионе кажется, что она напрочь путает все шаги. Однажды она танцевала с Сириусом, но тогда они скорее дурачились, смеялись и целовались, и Пиона вздрагивает, заталкивая вспыхнувшие воспоминания глубже.

— Когда мы поженимся? — Пиона облизывает губы и склоняет голову набок.

Ей не то чтобы в самом деле не терпится, скорее Пиона настойчиво ждет хотя бы маленького подвоха, способного продырявить ее и без того исстрадавшееся сердце. И Люциус смотрит на нее понимающе, тоже склоняет голову набок и подается вперед, касаясь губами открытого шрама.

— Сперва мы с Нарциссой официально должны развестись.

Пиона не понимает, говорит он серьезно или же издевается, и оттого искристая ярость фейерверком вспыхивает в груди. Люциус держит ее слишком крепко, чтобы Пиона не вырвалась, и они продолжают кружиться, делая шаги слишком резко. Пиона, поджав губы, пытается наступить Люциусу на ногу, но он ловко уворачивается, ведет ее, точно куклу на ниточках, и до одури очаровательно улыбается, сверкая зубами.

— К твоему сведению, я знаю несколько весьма эффективных атакующих заклинаний, — кривит губы Пиона, и Люциус нарочито испуганно округляет глаза, — и еще парочку пыточных чисто на всякий случай. У меня был хороший учитель. Свернул бы тебя в бараний рог при первой же встрече.

Музыка замолкает с переливчатым всхлипом, и они тоже застывают посреди комнаты, хватая друг друга за плечи. Пиона задирает подбородок, отмечая про себя, что теперь Люциус выше нее чуть больше, чем на полголовы, встает на носочки и прижимается щекой к теплой щеке. Руками Пиона обхватывает его за шею, и Люциус прижимает ее к себе крепче, вызывая внутри настоящую бурю.

Пиона жмурится, смаргивая злые капельки слез, хочет кричать, что есть мочи, и обещает себе, что будет драться изо всех сил.

— Обещай мне, — шепчет она, пытаясь разобрать, где именно бьется ее громоздкое сердце, — что все будет хорошо.

Потому что ей кажется, будто оно у Люциуса прямо в груди, и оттого кружится голова.

— Я сделаю для этого невозможное, — отвечает Люциус куда-то ей за ухо.

Он, вдруг понимает Пиона, такой же решительно сломанный, растоптанный чужими ногами, расчерченный запрещенными темными заклинаниями. И Пиона прижимает его крепче к себе, как еще одного чужого ребенка, и ласково целует в висок.

Пиона просыпается от тихого безмятежного шороха. Она лежит, закинув одну руку за голову, а другую удобно устроив на животе, и еще какое-то время слушает шелест страниц. Судя по звукам, Люциус сидит на стуле возле окна, но Пионе хочется воображать, будто он рядом, и она может коснуться его ноги, положить голову на бедро, вместо подушки, и слушать дыхание. Она замирает, боясь спугнуть наваждение, и книга вдруг с хлопком закрывается, а Люциус поднимается на ноги.

Быстрые шаги его пересекают комнату до постели, матрас проминается, и Пиона чувствует дыхание на щеке. Ресницы ее дрожат, предательски выдавая со всякими потрохами, дыхание учащается, и Пиона ловко поворачивает голову в самый важный момент. Она подставляет губы для поцелуя, и Люциус, замерев всего на мгновение, прижимается к ним и делает вид, что совсем не заметил подвоха.

Люциус всегда просыпается рано, а Пиона никак не может заставить себя подскочить ни свет, ни заря, чтобы посмотреть на него спящего.

— У магглов принято во время предложения дарить кольцо с бриллиантом, — тянет Пиона, не открывая глаз, — Петуния наверняка будет просить показать.

Люциус понимающе усмехается, и ей всего на мгновение становится стыдно. Вот только Пиона жаждет материального подтверждения, потому что слишком часто ей кажется, что все это иллюзия. Пиона тонет, потому что волны накатывают одна за другой, голова кружится, а легкие наполняются водой, а не воздухом.

Она собирается наконец познакомить сестру и своего жениха, потому что первая даже без магии умеет так виртуозно капать на мозг, что проще уступить, чем бороться. И, честно признаться, Пиона готова визжать, произнося слово «жених» даже мысленно, потому что от невообразимого счастья у нее, как у кошки, вибрирует в животе.

И, Мерлин великий, Люциус приносит ей целую шкатулку, доверху набитую драгоценностями, вываливает содержимое на кровать рядом и говорит, что Пиона может забрать себе все.

— Это украшения моей матери, — поясняет Люциус, когда Пиона переворачивается набок и любопытно жмурится.

От великолепия разбегаются глаза, и стыд подступает к горлу жгучей волной. Пионе, признаться, вовсе не нужны чужие богатства, к тому же смотреться в них она наверняка будет совершенно нелепо, вот только упрямство мешает всерьез отказаться. Пиона разглядывает рассыпавшиеся по кровати кольца, серьги и броши, вытягивает нитку крупного жемчуга и наматывает на палец.

Все это слишком красивое, слишком не для нее, и Пиона разом тушуется, сводит плечи и садится, поджимая под себя ноги.

От блеска слезятся глаза, и Пиона отводит их в сторону, невольно касаясь пальцами шрама. До визита к Петунии остается совсем мало времени, так что она, спохватившись и сдавленно бросив, что пошутила, трусливо сбегает.

Петуния встречает их на крыльце натянутая, как струна. Пиона не знает, что у нее в голове, пытается улыбаться и держит Гарри и Драко за руки, пожалуй, слишком уж крепко. Дадли любопытно выглядывает из-за юбки Петунии, и он тоже испуган и напряжен. Один Вернон усмехается простодушно, и Пионе чудится, что все начинает рушиться прямо отсюда.

После обеда детей отправляют играть, и Пиона с Петунией в один голос велят им не ссориться, как в прошлый раз. Взрослые тоже расходятся, Пиона вызывается помочь с посудой, и они с сестрой закрываются на кухне, прислушиваясь к оставшимся в гостиной Вернону и Люциусу. Разговор ужасно не клеится, и пару взмахов волшебной палочки спустя они просто стоят, пытаясь придумать хоть какую-то речь.

— Не думала, что он настолько красавчик, — признается Петуния, и Пиона закатывает глаза и фырчит.

Рядом с Люциусом Вернон смотрится просто, напоминает кого-то вроде прислуги, и они обе смеются, выглядывая в гостиную сквозь стеклянную вставку в двери. Катастрофы не происходит, мужчины беседуют о чем-то, сидя напротив друг друга, и Пиона невольно вздыхает, то ли радостная, то ли разочарованная. В глубине души она тоже считает волшебников лучше, и оттого стыд снова тугой волной подбирается к горлу.

— Надеюсь, ты не собираешься звать нас на свадьбу, — говорит вдруг Петуния, и Пиона оборачивается к ней слишком резко.

Петуния стоит, сжав пальцами белый накрахмаленный фартук и опустив вниз лицо, посреди идеально начищенной кухни. Плечи ее опущены, идеальная прическа открывает высокий лоб, а в туфлях на каблуке она кажется еще выше, чем раньше.

Пиона в противовес с растрепанными волосами, скрывающими шрам, раскрасневшаяся и тоже высокая в туфлях на плоской подошве.

— Будем встречаться, как раньше, в родительском доме? — Пиона пожимает плечами, поддаваясь напору.

Некоторые вещи с возрастом становятся решительно очевидными, и Пиона склоняет голову набок, поправляя открывшие шрам волосы. Петуния благодарно кивает, и их разговор ни о чем продолжается как ни в чем не бывало до самого вечера.

Этим же вечером Пиона закатывает глаза, видя рассыпанные по постели старинные драгоценности, тычет Люциуса под ребра и уворачивается от влажного поцелуя.

— Вы с сестрой очень похожи, — говорит Люциус тихо, будто изрекает настоящее откровение, и Пиона неверяще вскидывает брови, — она ведь не спросила тебя про кольцо?

Пиона фыркает и громко хохочет, обещая отобрать у него все, и Люциус кружит ее по комнате, взметая невидимые глазу пылинки.

Драко смотрит на появившуюся в дверях Нарциссу любопытно, непонимающе клонит голову набок и переводит взгляд на хлопающую глазами Пиону. На столе, не дожидаясь приказа, появляется еще одна порция, и Нарцисса проходит внутрь и усаживается на свободное место аккурат рядом с Пионой. Дети сидят по другую сторону стола, Люциус — во главе, так что никто не успевает сообразить сделать хоть что-нибудь.

— Я ведь не опоздала на свадьбу? — спрашивает Нарцисса, вальяжно поправляя прическу.

Пиона давит желание броситься ей на шею, промокает губы салфеткой и лениво поворачивает голову, краем глаза замечая, как некрасиво ухмыляется Люциус.

— Мы поженились вчера, — Пиона клонит голову набок, растягивает слова так, будто они — чистая карамель, — но можешь приглядеть за детьми на время медового месяца.

На другом конце стола Гарри бьет раскрывшего рот Драко по руке и хихикает, и тот, насупившись, отворачивается. Нарцисса вскидывает брови и подбородок, смотрит на излишне довольного Люциуса, подперевшего кулаком щеку, и вдруг принимается хохотать.

И, словно бы этого решительно недостаточно, бросается вдруг Пионе на шею, расцеловывая ее в обе щеки.

— Я знала, что однажды это случится! — мелодично восклицает Нарцисса. — Знаешь, что я сказала Люциусу в первую ночь после свадьбы? Чтобы он не смел представлять тебя вместо меня, потому что ты этого не заслуживаешь.

Пиона чувствует, как жаром покрываются щеки, а Нарцисса продолжает улыбаться как ни в чем не бывало. Люциус давится кашлем, а Гарри, словно бы понял все до единого слова, принимается счастливо гоготать. Один Драко продолжает непонимающе клонить голову набок, одновременно пытаясь остановить заваливающегося в его сторону Гарри.

Стоит Нарциссе замолчать, и в столовой повисает густая ветвистая пауза, во время которой разве что сердце Пионы продолжает взбалмошно колотиться.

— А если серьезно, — Нарцисса, кажется, вовсе не собирается от нее отлипать, — я бы рекомендовала вам пожениться до того, как твой отец узнает об этом.

Она тычет пальцем в Люциуса, и он кривит губы. По его лицу видно, что уже решительно поздно, и Пиона вздрагивает, вдруг ощущая, какие холодные у Нарциссы ладони. Даже в школе она никогда не вела себя таким образом, извечно представляя благородную леди, и теперь Пионе кажется, будто она видит кого-то другого или заглядывает под тяжелую юбку.

Помимо смазанных воспоминаний Пиона видит Абраксаса Малфоя на портрете, и даже там этот человек кажется ей ужасающе строгим, так что она предпочитает не спрашивать, так ли сильно ему не понравится. Пиона все еще грязнокровка, к тому же с ребенком, и ни один нормальный родитель, тем более чистокровный волшебник, в здравом уме не одобрит такую партию единственному сыну.

— Простите, — Драко тянет Нарциссу за мантию, и та наконец-то выпускает Пиону из хватки, — вы — моя мама?

Глаза мальчишки влажно сверкают, он переминается робко, будто готов в любой момент убежать, но пальцы его сжимаются на мантии с такой силой, что Пиона, кажется, слышит треск. Впрочем, это может быть звук разбитого сердца, потому что Нарцисса неловко кивает, протягивает к нему руки и замирает, не решаясь коснуться.

— Ну да.

Пиона, пожалуй, первый раз видит Нарциссу настолько растерянной. От неловкости искрит воздух, и каждый в комнате, кажется, понятия не имеет, что делать. Люциус сжимает губы в тонкую линию, глядя куда-то поверх макушек присутствующих, Нарцисса будто обращается в камень, а Драко дрожит, изо всех сил сдерживая выступающие слезы. Пиона и Гарри переглядываются между собой, принимая решение ни за что не влезать.

Впрочем, первой не выдерживает все же Пиона, обходит стул Нарциссы кругом и присаживается рядом на корточки, оказываясь с Драко лицом к лицу.

— Мой дракон, — она тянется к лицу Драко, утирает покатившиеся по щекам капельки слез, — думаю, маме не очень удобно, когда ты так низко. Хочешь, я тебе помогу?

Драко переводит взгляд на Нарциссу, хлопает голубыми глазищами и быстро-быстро кивает, будто так его слабости никто не заметит. Пиона ладонью приглаживает его волосы, вытирает лицо рукавом и помогает взобраться на колени к Нарциссе.

Проходя к насупившемуся на своем месте Гарри, Пиона целует Люциуса в затылок и шепчет, что им втроем непременно нужно поговорить.

Чуть позже, едва уложив Гарри на послеобеденный сон, Пиона натыкается на Нарциссу посреди коридора, и та, цепко ухватив ее за руку, тянет в сторону спальни. Пионе кажется, что к аромату пионов она привыкает, но тот бьет в нос удушливой волной, окутывает и заставляет замереть в предвкушении. Молчание между ними длится несколько долгих минут, и все это время Нарцисса держит Пиону за руку, будто собирается исповедаться, но никак не может собраться с мыслями.

— Я ушла, как только Беллатрикс посадили в тюрьму, — признается Нарцисса, и голос ее вьется дымком под сводами потолка, — ничего никому не сказала, просто собрала вещи и исчезла. Вернулась примерно полгода спустя, чтобы оформить развод, и снова ушла. Я думала, Драко…

Нарцисса не всхлипывает, но так протяжно вздыхает, что Пионе самой хочется плакать.

— Он — наследник рода Малфой, — продолжает Нарцисса, — я не хотела любить его, не хотела становиться одной из тех мамаш, чья жизнь зацикливается на сыночке. Мне нужно было что-то, чтобы…

Пиона понимает, но в откровение не влезает, гладит Нарциссу по острому плечу. Пиона не знает в сложившейся ситуации правых и виноватых, не знает, как бы поступила сама, и оттого чувствует, как подступает к горлу едкая тошнота.

— В какой-то момент в этом доме стало так много народу, что мы с Люциусом не могли позволить себе раздельные комнаты, — Нарцисса вдруг поднимается, и рука Пионы безвольно падает на колено, — Мерлин великий, как я ненавидела эти цветы!

Нарцисса кружится по комнате, и полы ее мантии разлетаются, точно цветочные лепестки. Пиона продолжает сидеть, опустив на колени обе ладони, следит за каждым ее движением и думает, что могла быть такой же. Потому что Пиона тоже сбежала, впопыхах собрав вещи, но прихватила с собой чужого ребенка, о котором больше никто не мог позаботиться.

Увернуться от чернильницы, летящей ей прямо в голову, Пиона не успевает.

— Я велел тебе убираться прочь из этого дома!

На первый взгляд Абраксас Малфой кажется ей строгим, но приятным мужчиной. Он безукоризненно улыбается, смотрит на нее сверху вниз замораживающим взглядом, здоровается вежливо, а затем велит забирать Гарри и уходить, потому что он никогда не одобрит ее. Пиона не сразу понимает смысл его слов из-за мягкой, вовсе неподходящей улыбки, растягивает губы в такой же и отвечает, что чье-либо одобрение ей вовсе не требуется.

Боль вспыхивает ярко, волной проходит через все тело, принимает Пиону в объятия, и она застывает посреди кабинета, широко распахнув глаза. Где-то на заднем плане слышится крик, но у нее пелена возникает перед глазами. В ушах страшно шумит, стучит в висках сердце, и кто-то тянет ее за руку прочь. Пиона хочет возмутиться, сказать, что уходить вовсе не собирается, но губы ее точно слипаются между собой.

То, как от пощечины дергается голова Люциуса, она видит будто в замедленной съемке. Ярость вспыхивает в груди, окончательно ослепляет, и Пиона колдует, совсем не осознавая, что именно. Нарцисса утаскивает ее прочь, тянет силком, упираясь пятками в деревянный паркет, и в следующее мгновение Пиона уже сидит на диване, задрав голову к потолку.

Черные пятна чернил наверняка впитываются в волосы, мешаются с потеками крови на разбитом виске, но Пиона больше не чувствует боли. Обида душит ее, подступает к горлу тугими слезами, но Пиона не позволяет себе разреветься.

Мягкие руки Нарциссы накладывают на рану волшебную мазь, пускают по коже мурашки, и Пиона сквозь пелену смотрит на них и сравнивает со своими. У Нарциссы длинные тонкие пальцы с аккуратными ноготками, а у Пионы потрескавшаяся кожа и короткие, обстриженные под корень ногти. Пиона знает, что не подходит для этого дома, потому что она все еще грязнокровка даже несмотря на то, что волшебница.

— Чьей идеей было заказать у меня те дурацкие зелья? — Пиона клонит голову набок, и Нарцисса невольно убирает от ее лица пропитанный мазью ватный тампон. — Все знают, что они бесполезные.

Нарцисса смотрит на нее, вскинув голову, и Пиона растягивает губы в кривой улыбке, совершенно не желая, на самом деле, слышать ответ. Пиона думает, что у нее нет ничего, кроме родительского старого дома, даже Гарри, в сущности, не ее сын, и оттого в груди распускается зияющая пустота. Пиона ничего не умеет, даже варить драккловы зелья из драккловых трав, не имеет каких-нибудь особенных достижений навроде успешной борьбы со злом.

Пиона вся целиком — решительно бесполезная магглорожденная грязнокровка, понятия не имеющая, что делать с собственной жизнью.

— Я, — Нарцисса запинается, глядя Пионе в глаза, и отводит взгляд, — мне нужно было увидеть тебя, чтобы окончательно не рехнуться, и я не придумала ничего лучше.

В голосе ее ни капли раскаяния, будто Нарцисса не понимает, что именно сделала. Пиона откидывает голову на спинку дивана, изо всех сил старается подавить злость и чувствует во рту противный металлический привкус.

Пионе стоит уйти, исчезнуть из этого мира, потому что тогда ничего не изменится, но она не может заставить себя даже встать.

Слезы все-таки вырываются, текут по щекам, и Пиона жмурится, пытаясь их задержать. Пиона крепко сжимает пальцы, вовсе не слушает мелодичный голос Нарциссы и вздрагивает, когда на плечи ей ложатся теплые руки. И Пиона думает, что она, должно быть, и впрямь возомнила о себе слишком много, посмев сблизиться с Люциусом.

Потому что Люциус сгребает Пиону в охапку, прижимает к себе и целует в макушку, а не следует приказу отца и выставляет ее за порог.

И Пиона ревет, точно Гарри в своей беззаветной истерике, прижимается щекой к теплой груди и слушает биение сердца.

— Волшебники живут дольше обычных людей, — когда-то в прошлом объясняет ей Люциус, аккуратно обходя слово «магглы», — может, к сотне лет ты станешь директором Хогвартса.

Пиона тогда кривит в отвращении губы, заявляя, что этому никогда не бывать, а Люциус смеется и предлагает еще варианты. Они обсуждают будущее и приходят к выводу, что решать, кем хочешь быть, еще в школе, вовсе не обязательно.

Дыхание Люциуса путается в волосах, и Пиона чувствует, как насквозь промокает воротник его мантии. Они сидят молча, пока плечи ее содрогаются от рыданий, и Пиона, как бы ни старалась, никак не может остановиться. Все накопившееся вырывается прочь, точно повинуясь приказу, и Пиона цепляется за Люциуса обеими руками, а потом вдруг вспоминает о его щеке, отстраняется и принимается гладить растрепавшиеся волосы дрожащими пальцами.

Лицо Люциуса в совершенном порядке, но на плечах такая густая печаль, что сердце сжимается от отчаяния.

Пиона кутается в теплую шаль, задирает голову к затянутому серыми тучами небу и переводит взгляд на мальчишек, резвящихся у самой воды. Ветер бьет ей в висок, силится свалить на песок и поднимает белые барашки кружащихся волн, но Пиона стоит, точно приросшая ногами к единому месту. Взгляд ее не отрывается от Гарри, Драко и Теодора, прибившегося к их компании, однако последний кажется более благоразумным и держится от воды на значительном расстоянии.

На Рождество они поспешно наряжают елку в доме Мортимера Нотта, старого друга Люциуса, а затем, когда вступает в силу весна и становится немного теплее, перебираются на старую виллу у моря. Пиона, кажется, до сих пор слышит густой гогот приютившего их хозяина дома, из-за которого обида щекочет в груди. Впрочем, Нотт просит Пиону не обижаться, поит неплохим огневиски и учит играть в карты, так что она быстро сдается. Друзьями, разумеется, они не становятся, но в какой-то момент Пиона перестает интуитивно шарахаться от вида высокой темной фигуры.

Мортимер Нотт — вдовец, скорбящий по погибшей жене, старше их с Люциусом на два года, а сын его одного возраста с Гарри и Драко. Пиона не спрашивает, что случилось, но отчего-то ей чудится, что это тоже — отголоски прошедшей войны.

У каждого ее знакомого есть шрамы так или иначе, так что она предпочитает не лезть, зарываясь носом в чужие разворошенные раны.

Ее собственная рана на виске заживает достаточно быстро, не оставив на коже следа, но Пионе все равно иногда представляется, будто то место пульсирует болью, заковывая голову в причудливый обод. К слову, волосы она все-таки отрезает, даже делает короткую челку, и оттого ветвящийся от виска до ключицы белесый шрам становится виден слишком отчетливо.

Эта вилла, насколько знает Пиона, когда-то принадлежала матери Люциуса, и оттого, наверное, в груди расплывается сладковатое чувство. Просторное двухэтажное здание после поместья кажется маленьким, отчетливо не хватает аромата пионов, и первые несколько дней здесь Пиона никак не может заснуть, ворочаясь в постели вплоть до рассвета. Постепенно она привыкает, выводит дурацкое бесполезное снадобье и выставляет на подоконник лимонное дерево, совсем крошечное, похожее скорее на воткнутую в землю засохшую палку.

— Живо вылезайте из воды, оба! — кричит Пиона, заметив, что мальчишки переместились с берега в море.

Теодор на ее окрик вскидывает голову, оторвавшись от постройки замысловатого замка из мокрого песка, склоняет голову набок и улыбается. Самые настойчивые волны не достают до него несколько сантиметров, и он провожает их заинтересованным взглядом, отряхивает ладошки и поднимается, намереваясь, наверное, вытащить из воды заигравшихся Гарри и Драко.

Пиона останавливает его взмахом ладони, срывается с места, в два шага оказавшись рядом, хватает обоих мальчишек за воротники, и те, кажется, только теперь выныривают из воображаемого мира игры. Мурашки расползаются по ее телу и забираются под подол длинной облепившей ноги юбки, так что Пиона поспешно выскакивает из воды и высушивает всех заклинанием. Море все еще ужасно холодное, и она удивляется, как дети могли этого не заметить, продолжая заходить все глубже и глубже.

— Вы их накажете? — Теодор дергает ее за подол и смотрит так, будто ждет наказания, а не прощения, и Пиона закатывает глаза и велит всем спрятаться в доме.

Серые тучи набухают от скопившейся влаги, и скоро должен пойти сильный дождь. Пиона задирает голову к небу, вздрагивает от мазнувшего по плечам ветра и ловит взглядом покачивающуюся у берега шаль. На нос падает первая крупная капля, Гарри радостно взвизгивает, принимаясь кружить по пляжу, а Драко, должно быть, осознавший ситуацию, глядит на поднимающиеся волны задумчивым взглядом.

Первое письмо от Абраксаса Малфоя приходит почти полгода спустя, и Пиона, еще не ознакомившаяся с содержимым, видит, как стремительно белеет лицо Люциуса. Он сжимает бумагу в ладони и бросает в камин, а позже, едва успокоившись, поясняет, что его отец умирает. Люциус, пожалуй, обнимает ее слишком крепко, но Пиона нисколько не возражает, только велит быть осторожнее с животом.

— Что случилось? — Люциус стремительно отстраняется, убирает со щек упавшие волосы.

У Пионы щекочет в груди, отчего-то хочется плакать, так что тугой комок мешает дышать, и она прижимается к его ладони, прикрывая глаза. Она не помнит такого ощущения, когда в Министерстве они поспешно подавали прошение о регистрации брака после проведенного ритуала, или когда Люциус впервые назвал ее миссис Малфой. Пиона готова списать все на гормоны, а еще она готова разрыдаться и убежать, стоит Люциусу сказать неверное слово.

Всхлип сам собой вырывается из горла, Пиона чувствует себя плаксой, прижимается к Люциусу, обхватывая его шею руками, и зарывается пальцами в мягкие волосы. В последнее время это ее удивительно успокаивает, так что Пиона плетет Люциусу косички, когда они собираются спать, и собирает пучки перед посещением ванной. Щекой она прижимается к щеке Люциуса и чувствует его дыхание на виске.

— Я беременна.

Пиона говорит едва слышно, точно произносит божественное откровение, и слова ее взмывают под потолок тонкой струйкой белого дыма. До Люциуса, кажется, доходит совсем не сразу, так что несколько десятков секунд они так и стоят, а затем он отстраняет ее от себя, обхватывает лицо большими ладонями и заглядывает в глаза, словно сомневается в собственном слухе.

— Ты — что? — на лице его полнейшая растерянность, такая удивительно очаровательная, что Пиона невольно смеется.

Скопившиеся в уголках глаз капельки слез текут по щекам, и Люциус, моргнув еще раз, принимается собирать их губами. Горячее дыхание его обжигает кожу, щекотка бежит по телу густой колючей волной, и Пиона снова смеется, запрокидывает назад голову и позволяет Люциусу прижаться губами к собственной шее.

— У нас с тобой будет ребенок, — повторяет Пиона, улыбаясь совершенно по-идиотски.

— Я люблю тебя, — выдыхает Люциус прямо ей в губы, а затем добавляет, будто этого ему кажется недостаточно, — больше всего на свете.

Огонь в камине трещит, отбрасывая вокруг рыжие отсветы, снаружи постепенно темнеет, и снова, должно быть, собирается дождь.

От удушливого запаха лекарственных зелий Пиону мутит, из-за снующих туда-сюда колдомедиков в ярких лимонных мантиях рябит в глазах, но она продолжает идти, высоко задрав подбородок. Люциус шагает чуть впереди, так что Пиона видит его прямую напряженную спину и давит желание ухватить его за руку. По коридорам больницы расползается сладковатый запах притаившейся смерти, и Пиона вдыхает его полной грудью, будто готова прямо сейчас встать перед ней.

Впрочем, от нервов руки ее мелко трясутся, так что приходится пониже натягивать рукава, подкашиваются колени и от тошноты слегка кружится голова. В последний раз, когда она была здесь, Пиона видела изувеченного, прикрытого белой тканью Аластора, и оттого уродливый образ его встает прямо перед глазами. Палата Абраксаса спрятана слишком далеко в коридорах, точно скрыта от лишних глаз, и Пиона отчего-то легко может представить, будто ее вывернет наизнанку от одного его вида.

Яркий свет режет глаза, и она думает, что, раз они здесь, стоило бы показаться врачу, но в то же время они наконец останавливаются перед неприметной дверь, и все мысли разом исчезают из головы. В ушах у Пионы звенит, будто она снова слышит визгливый приказ убираться, и она все-таки, порывисто вздрогнув, хватает Люциуса за ладонь. Липкий ужас окутывает ее с головы до ног, и Люциус, точно чувствуя это, подтягивает ее ближе и склоняется к самому уху.

— Ты можешь подождать меня здесь, если хочешь, — голос его расползается патокой, и Пиону снова тошнит.

Все вокруг оборачиваются на них любопытно, даже провожающая их медсестра то и дело косится, замерев у запертой двери и ожидая разрешения отворить. Так что Пиона, снова протяжно вздохнув, просто мотает головой и натягивает на лицо кривую усмешку. Самой себе она сейчас кажется отвратительной, но мир ее, кажется, рухнет, стоит отпустить теплую руку.

— Прошу вас соблюдать меры предосторожности, — напоминает медсестра, прежде чем распахнуть дверь, — драконья оспа крайне заразна.

Помимо заразности драконья оспа известна своей смертоносностью, и Пиона невольно втягивает носом воздух, будто собирается нырнуть под воду. Лекарство от этой заразы до сих пор никто не придумал, так что Абраксасу остается совсем мало времени, и оттого, должно быть, он решил в последний раз повидаться с единственным сыном.

Пиона криво, почти зло усмехается, замирает в самом углу разделенной на две части палаты и долго смотрит на иссохшего старика, совсем не похожего на того статного джентльмена, швырнувшего в нее проклятой чернильницей. Глаза Абраксаса Малфоя кажутся впавшими черными дырами, он, кажется, совершенно не замечает ни ее, ни подобравшегося ближе Люциуса, только сидит на кровати, уставившись в стену остекленевшим взглядом. Он отчего-то кажется мертвым, Пиона отчетливо чувствует запах начавшегося разложения, но вот веки его медленно опускаются, а затем поднимаются, и едва заметно шевелится голова.

Умирающий Абраксас Малфой отделен от них зачарованной стеклянной стеной, точно зверь в зоопарке, и Пиона проглатывает комок удушающей жалости. Он чудится ей отчаявшимся, лишенным разума стариком, в висках у нее густо пульсирует, а перед глазами взрываются облака. Пионе кажется, будто она сейчас рухнет навзничь, разбив голову, однако она продолжает стоять, разглядывая пустоту под запавшими веками. Все ее желание высказаться, накричать на него, отстояв свою правоту, испаряется, потому что спорить теперь решительно не с кем.

Жертв драконьей оспы кремируют, а не закапывают в землю в гробу, но Пиона все равно мысленно обещает посадить на его могиле дикие розы.

Пиона не помнит, как они оказываются дома, долго и часто дышит, сдерживая тошноту, и в конце концов бегом бросается в туалет. Опустошив желудок и отдышавшись, она оборачивается на очутившегося рядом с ней Люциуса и долго вглядывается в его лицо.

— Полагаю, стоит провести тщательную дезинфекцию, прежде чем возвращаться в поместье, — Люциус, очевидно, пытается пошутить, но на лице его не мелькает и тени улыбки.

Пиона думает, что он тоже похож на дикую розу, а затем представляет изящные цветы туберозы и пушистую крону османтуса.

— Не стоило тебе ходить, — Люциус нервно вздыхает, обхватывает лицо Пионы ладонями, — ты не должна была видеть…

— Люциус Малфой, — обрывает его Пиона, стараясь придать голосу хоть капельку строгости, — твой отец — не самое страшное, что я видела в этой жизни. Ничего со мной не случится, не сахарная.

Пиона лукавит, и Люциус чувствует это, но не пытается отрицать суть ее слов, вместо этого сгребает в охапку и прижимает к груди. Пиона прижимается к нему покрытым испариной лбом, выдыхает воздух сквозь сжатые зубы и позволяет себе расслабиться, ощущая, будто взаправду застывшая за ее спиной смерть делает два шага назад.

В склепе темно и прохладно, пахнет затхлостью и забвением, но отчего-то теперь Пиону совсем не тошнит. Пиона пристально смотрит, как Люциус опускает крышку пустого гроба и взмахом волшебной палочки заставляет его скрыться в стене, слушает стучащее в висках сердце и старательно отмахивается от мысли, что снова жива. Пиона касается пальцами едва заметно округлившегося живота, жмурится крепко, до алых пятен перед глазами и обещает вырастить этого ребенка в тепле и уюте. Пиона обещает защищать собственное дитя, точно яростная медведица, прижимает к себе ревущего Драко, едва ли понимающего, что происходит, и позволяет растерянному Гарри поднырнуть под вторую руку.

Люциус остается стоять высеченной из мрамора статуей посреди темного склепа, пока Пиона не зовет его едва слышно, и тогда вытянутая фигура его резко горбится и опускается на колени.

Когда домовик Ноттов сгружает перед ней Теодора и исчезает, Пиона охает и невольно отступает на шаг. Мальчишка щерится, точно зверек, смотрит ей прямо в глаза и вжимает голову в плечи. Пиона давит желание потрепать его по макушке, склоняется и изо всех сил старается не засмеяться.

— Что ты опять натворил?

Теодор вскидывается вместо ответа, отводит глаза и сутулит плечи, становясь вдруг совсем маленьким.

Не то чтобы Пиона в самом деле хочет влезать в чужие семейные дрязги, тем более что Мортимер все еще кажется ей страшным, вот только в глазах Теодора блестят слезы, а кончик носа красный до такой степени, что вот-вот, кажется, превратится в креветку. А еще у Пионы бушуют гормоны, так что чужих детей для нее сейчас ни капли не существует.

— Отец отругал тебя? — так что Пиона все-таки треплет Теодора по волосам. — Хочешь, я скажу ему…

— Нет!

Мальчишка выворачивается из-под ее ладони, взмахивает руками и даже ногой топает в подтверждение собственных слов. Теодор напоминает Пионе ежа, и оттого она не может перестать улыбаться.

— Нет так нет, — Пиона пожимает плечами и направляется в сторону двери, — я иду есть эклеры с заварным кремом. Пойдешь со мной?

Книга с древними рунными чарами так и остается лежать на столе, дожидаясь своего часа. Яркая закладка, которую для нее сделал Драко, красуется между страниц и в какой-то момент исчезает, сливаясь с чернилами. Пиона учит мальчишек простеньким заклинаниям, которые не требуют использования волшебной палочки, пытается объяснить, как совладать с вырывающейся силой, но магические выбросы все равно происходят.

— А Драко и Гарри? — Теодор, привыкший, что дети всегда вместе с ней, удивленно ведет подбородком.

Поместье звенит пустотой, не хватает смеха и топота, и оттого Пионе чудится, будто в ушах с каждым шагом взрываются фейерверки. Несколько домовиков проводят уборку неслышно, и в следующее мгновение книга уже лежит на полке, ничем не отличаясь от десятков таких же. Впрочем, одиночества Пиона не чувствует, наслаждается тишиной и возможностью делать все, что захочется.

— Люциус повел их на Косую Аллею за сладостями. Один мальчик рассказал им, что там продают взрывные шипучки, от которых дымит из ушей.

Теодор семенит за ней следом, то и дело оглядывается на портреты и ведет плечами. Их дом мало чем отличается, тоже под завязку напичканный темной магией, вот только добавляются к ней пары алкоголя и всамделишное одиночество, от которого покалывает кончики пальцев.

Пиона не собирается лезть в чужие дела, только поделится сладостями, и этого им обоим, пожалуй, будет достаточно.

— А вы чего здесь?

Теодор не зовет Пиону ни по имени, ни по фамилии, только «мадам» или «вы», и оттого она чувствует себя воспитателем в детском саду. Группа пятилеток у нее складывается завидная, остается только добавить туда двоих мальчишек несколько более старшего возраста для комплекта.

— Тебя жду, — со смешком отвечает Пиона, придерживая дверь в кухню.

— Можно вы будете моей мамой?

Теодор заходит в кухню следом за ней, обходит Пиону, вскидывает подбородок и останавливается, преграждая дорогу. В глазах его искры решительности, но слезы в уголках так и сверкают, выдавая настоящие чувства. Теодор сжимает кулаки слишком сильно, выпячивает вперед подбородок и, кажется, вот-вот разревется, так что Пиона склоняется над ним, гладит черные короткие волосы и порывисто целует в макушку.

— А твой отец?

Она смотрит Теодору в глаза, пытается отыскать там ответы и все еще боится их задавать.

— Он мне не нужен.

Теодор рубит с плеча, пугается собственных слов и резко сжимает губы в полоску. На лбу его испарина, Пиона стирает ее ладонью, оглаживает виски и изо всех сил старается не сравнивать. Теодор чем-то похож на Гарри, разве что несколько ниже, но для пятилеток это едва ли имеет значение. Пиона всматривается в его лицо, представляет распивающего огневиски Мортимера, у которого на рождество даже не было елки, и протяжно вздыхает, не желая принимать на себя обязательства.

Пиона — все еще трусиха до ужаса, так что она гладит Теодора по волосам и придумывает какой-нибудь невозможный ответ.

Пионе хватает чужих детей на руках, она не собирается заботиться ни о ком больше, разве что ее собственное дитя, спрятанное под сердцем, встанет на первый план. Вот только, думает Пиона, чужих детей не бывает, а Теодор смотрит так, будто в самом деле собирается тоже звать ее мамой.

— В таком случае тебе придется жениться на моей дочери.

Пиона понятия не имеет, какого пола этот ребенок, не думает даже, что ее слова воспримут серьезно, но Теодор сверкает глазами и быстро кивает, хватая ее руку ладошками.

— Тогда вы станете моей матушкой?

Слезы мигом испаряются с лица Теодора, он трясет ее руку и широко улыбается, точно добивается своего, и Пиона протяжно вздыхает, признавая критическое поражение. Он в самом деле напоминает ей Гарри, и Пиона ясно представляет истерику, которую мальчишка устроит, узнав о еще одном конкуренте.

— Договорились, — Пиона тоже пару раз встряхивает рукой, закрепляя совершенную сделку.

Пиона мысленно еще раз напоминает себе не лезть в чужие дела, кормит Теодора эклерами и разучивает с ним заклинание светлячков, для которого нужно как можно шире развести руки в стороны и взмахнуть.

Пиона водит пальцами в воздухе, вырисовывая формулу заклинания, бормочет слова едва слышно, а другой рукой, не отвлекаясь, заставляет книгу зависнуть прямо перед собой. Найденные в библиотеке чары кажутся ей любопытными, и оттого Пиона увлеченно пытается воспроизвести их, не причинив при этом никакого вреда.

Учебники темной магии попадаются довольно часто, но обыкновенно в них нет ничего, кроме старых обессилевших формул и пространных рассказов, но в этот раз, кажется, Пиона находит настоящее золото. Не то чтобы в самом деле запретное, заклинание можно использовать как шалость или оружие, насылать проклятие на врагов и требовать выкуп за избавление. О да, способ снятия чар в книге тоже описан, но Пиона не спешит перебрасывать на него все внимание.

Темно-синие искры взрываются в воздухе, озаряя кабинет причудливым светом, и Пиона наконец отрывается от страниц. Люциус смотрит на нее колючим проницательным взглядом, совсем таким, какие бросал в поезде в их школьные годы, и Пиона широко улыбается и хихикает, вдруг замечая подпалину на ковре. Взмах волшебной палочки приводит комнату в совершенный порядок, и Пиона удовлетворенно кивает, будто доказывает собственную состоятельность как колдуньи.

Люциус опускает взгляд на ковер, точно пытается отыскать там следы преступления, и тоже смеется, склоняя голову набок. В его руках нет книги или газеты, и только теперь Пиона замечает, что все это время он не отрывал от нее глаз.

— Не знал, что тебе так сильно нравится темная магия, — на лице Люциуса расцветает усмешка.

Пиона обиженно жмурится, не желая признавать его правоту, откладывает в сторону книгу и невольно опускает ладонь на огромный живот.

— Дурной пример заразителен, — она пожимает плечами деланно безразлично, — ты рассказывал мне о странной магии каждую нашу совместную поездку.

— Так, — Люциус наклоняется вперед, поднимаясь, и волосы его, не собранные никакой лентой, рассыпаются по плечам, — это мои гены? Полагаю, это дитя будет великим темным волшебником и подчинит себе наш и маггловский мир. Этакий Темный Лорд номер два.

Пиона знает, что Люциус не так и далек от всей этой ерунды с величием и чистотой крови, и только она в его жизни является исключением-кляксой, испортившей изящную акварель. Точно подпись дурного художника, наляпавшего ее прямо в центр картины, расплывшаяся уродливыми потеками краски.

Пиона видит, что Люциус смотрит на нее по-другому, точно спадают с носа розовые очки, но и этот его колючий пристальный взгляд не доставляет ни капельки дискомфорта. Она по-прежнему любит его, просто теперь дитя в ее животе — в тысячу раз важнее настоящего мира, и оттого Пиона тоже пристально смотрит, подозрительно сощурив глаза.

— Волшебницей, — поправляет Пиона, поглаживая живот, и в глазах Люциуса мелькает искристое понимание, — она будет великой волшебницей.

Он подбирает лежащую рядом с Пионой книгу и презрительно морщится, точно берет в руки нечто противное. Не дожидаясь от нее разрешения, Люциус садится рядом с Пионой, кладет ладонь поверх ее собственной и прикрывает глаза, словно на мгновение может услышать что-то такое таинственное, отчего в предвкушении сжимается сердце.

— Я бы посмотрел, как эта леди перевернет целый мир, — Люциус ведет подбородком, оставляет на плече Пионы короткий целомудренный поцелуй, — и теперь я понимаю, зачем тебе подобное устрашающее заклинание.

От его довольного тона у Пионы смех искрится в груди, так что она не удерживается от подколки, подзывает книгу к себе и распахивает на нужной странице. Люциус скашивает на нее заинтересованный взгляд, еще раз целует в плечо и опаляет дыханием шею.

— Хочешь проверить, как оно действует?

На мгновение кажется, будто со звоном разбиваются стекла, Люциус вздрагивает всем телом и отстраняется, возвращаясь на прежнее место. Холод обдает тело, так что Пиона порывисто тянется следом, но натыкается лишь на колючий пронзительный взгляд, от которого мурашки бегут по загривку.

— Дорогая, — Люциус закидывает ногу на ногу, отгораживаясь еще больше, постукивает пальцем по подлокотнику кресла, — ты ведь первая от него пострадаешь.

— От импотенции? — Пиона театрально охает и округляет глаза. — О нет, дорогой, там дальше написан способ снять проклятие и вернуть все обратно. Так что я могу накладывать его и снимать, пока не наскучит.

Книга с заклинанием вспыхивает лазоревым пламенем раньше, чем Пиона успевает к ней потянуться, слышится задушенный писк, точно воет крыса, попавшаяся в капкан, и все исчезает. Голубоватый призрачный свет стекает со стен и прячется в щели под дверью, на месте книги красуется горстка черного пепла, а Люциус улыбается настолько довольно, что Пионе хочется его стукнуть. Она не говорит, что шутила, обиженно поджимает губы и поднимается с места, ощущая вдруг подкатывающую тошноту.

Впрочем, Люциус поднимается следом, дышит ей прямо в макушку и вытягивает руки вперед, тыча Пионе в лицо чертовой книгой:

— Великой темной волшебнице подобные чары и впрямь пригодятся.

Пиона фыркает, пытается унять дрожащие губы и изо всех сил сдерживает подступающие слезы. Люциус обнимает ее за плечи, целует в висок и отшвыривает книгу прочь, и та падает на пол с гулким стуком.

— Я тебя ненавижу, — бурчит Пиона, пытаясь расцепить его пальцы.

— О, я тоже тебя обожаю, — Люциус громко смеется, подталкивает ее в спину и так ведет в сторону спальни, — обещаю предоставить парочку подопытных для тренировки проклятий.

Петь Пиона решительно не умеет, и оттого раз за разом запускает музыкальную шкатулку, наполняющую комнату мелодичными, но слегка визгливыми и резковатыми нотами. Малена спит беспокойно, просыпается посреди ночи и громко кричит, не желая оставаться одна, и Пиона практически переселяется в ее комнату, чтобы не беспокоить никого своими блужданиями. Малена плачет заливисто, и Пиона пытается вспомнить, как вел себя Гарри в свои первые месяцы.

Впрочем, вспоминает Пиона одну лишь себя, погрязшую в океане, и оттого желание плакать копится в уголках ее собственных глаз.

Драко и Гарри то и дело заглядывают в кроватку сестры, но второй снова страшно ревнует, а первый кривится, называя Малену самой уродливой девочкой в мире. Пиона вовсе не обижается на обоих, укачивает беспокойную дочь на руках и мечтает проспать целую ночь. Шкатулка играет мелодию, которую Пиона не знает, и звуки ее отпечатываются в голове ударом церковного колокола.

— Она принадлежала моей матери, — Люциус целует Пиону в макушку, и она вздрагивает, просыпаясь.

Пиона обнаруживает себя у него на плече, невольно сжимает ладони и только потом видит зависшую в воздухе улыбающуюся Малену. Дочь радостно скалится, и Люциус ведет палочкой, заставляя ее крутануться в воздухе. Страх на мгновение подкатывает к горлу, и Пиона давит его, не позволяя разразиться скандалу. Пиона чувствует себя выжатой, завидует мертвой Лили, успевшей понянчиться с сыном всего-то чуть больше года, и протяжно вздыхает, утыкаясь носом в мягкую мантию.

Пиона чувствует, как Люциус улыбается, слышит заливистый смех и машет рукой, заставляя крышку шкатулки захлопнуться. Впрочем, музыка все равно стучит в ушах навязчивым ритмом, а веки сами собой опускаются, не позволяя ей бодрствовать еще хотя бы минуту.

Пиона делает вид, что не слышит, как ее ребенка называют проклятой полукровкой, запирается в детской Малены и зачаровывает сад так, чтобы запах пионов пробивался даже сквозь закрытые окна. Пиона блуждает по дому неприкаянным призраком, избегает старых друзей Люциуса, которые наведываются в гости все чаще, и прячется в потайных коридорах, подслушивая совсем не тайные разговоры. Пиона ощущает себя никчемной шпионкой, качает хнычущую дочь на руках и устало вздыхает, не позволяя домовикам забрать ее маленькое сокровище.

Пионе чудится, будто мир вокруг нее схлопывается, зацикливается на маленьком постоянно орущем комочке и рассыпается на осколки. Пиона слышит звон бьющихся склянок, но это просто шкатулка, икнув, замолкает, и воцаряется шелестящая занавесками тишина.

— Это Добби, Пиона, — говорит Люциус, поглаживая ее по спине, — он специально обучен обращаться с детьми.

От стального тона Пиона невольно вздрагивает, оборачивается на Люциуса и вздергивает брови в вопросительном жесте, но тот лишь скупо кивает на нового домовика, приказывая отдать Малену ему. В животе свивается узел, тошнота подкатывает к самому горлу, но тяжелая рука за спиной не позволяет отступить ни на шаг. Пиона кривится, как разочарованный Драко, впервые увидавший сестру, и крепче прижимает ребенка к себе, а Люциус устало вздыхает и трет пальцами переносицу.

— Пиона, — приказывает он, становясь вдруг ужасно похожим на своего отца, — отдай Добби Малену.

Домовик протягивает вперед тонкие руки, слишком хрупкие, чтобы держать ее девочку, и Пиона ведет подбородком, молчаливо отказываясь. Ладонь Люциуса на ее спине вздрагивает и опускается ниже, путаясь в складках домашнего платья, а Малена вдруг просыпается, точно почуяв неладное, и разражается плачем.

— Ой, маленькая хозяйка, — Добби подбирает тонкие ручки, и глаза его становятся похожими на чайные блюдца, — не плачьте, маленькая хозяйка.

Домовик кривит рот и жутковатой улыбке, щелкает пальцами, и прямо под потолком взрывается фейерверк. Разноцветные искры взвиваются в воздух с тихим пронзительным свистом, и Пиона невольно задирает голову, завороженно глядя на ползущие по стенам отблески света.

Только спустя мгновение Пиона осознает, что Малена больше не плачет, тоже разглядывает фейерверк, широко раскрыв свои детские глазки, и только обернутая вокруг нее плотная ткань не позволяет ей хлопать в ладоши.

Спустя еще пару минут Пиона все же смиряется, жует губы, но склоняется, позволяя Добби забрать сверток из ее рук. Пиона слышит, как победоносно усмехается Люциус, все еще ощущает его ладонь на спине, и теперь она не кажется ей раздражающей. Тепло расползается по телу, проникает сквозь платье и окутывает искрящимся коконом, погружая Пиону в тягучую тихую пустоту.

Она просыпается посреди ночи от жажды и жары, но не может, кажется, и пальцем пошевелить, только смотрит прямо перед собой в расстилающуюся темноту. Запах пионов бьет в нос, смешивается с тяжелым ароматом парфюма, и только несколько мгновений спустя до Пионы доходит, что Люциус спит, прижимая ее к себе, точно игрушку из мягкого плюша. Дыхание его шевелит волосы на макушке, рука на груди ощущается приятной тяжестью, а ноги их, кажется, напрочь путаются между собой.

— Спи, — бурчит Люциус, когда Пиона снова шевелится, пытаясь выпутаться из кольца его рук, — Добби позаботится о Малене.

— Я хочу пить, — вздыхает Пиона, понимая, что во рту у нее совсем пересохло.

Люциус снова бурчит неразборчиво, но руки расцепляет, переваливается на спину и бегло скользит ладонями по бедрам Пионы. Глаза его плотно закрыты, волосы рассыпаны по подушке, а грудь плавно вздымается, и Пиона невольно замирает, залюбовавшись.

Она шлепает босыми ногами к балкону, приоткрывает дверь, пуская в комнату свежий воздух, и, сделав пару глотков из стоящей на тумбочке чашки, ныряет обратно, кутаясь в Люциуса, словно в самое сильное в мире защитное заклинание.

Драко склоняется над спящей в переносной люльке Маленой, кривит нос в отвращении, отстраняется и оборачивается на Пиону. Он будто бы молчаливо спрашивает, зачем ему это маленькое чудовище в свертке, и Пиона беззвучно смеется, чтобы не разбудить только заснувшую дочь. В саду пахнет спелыми яблоками, словно бы белый снег у самых границ барьера — всего лишь чье-то буйное воображение. Пиона сидит на качелях, невесомо отталкиваясь мысами от теплой земли, и Драко наваливается ей на колени, опуская на ладони теплую щеку.

Гарри крутится у края барьера, просовывает сквозь него руку, хватая холодный снег, но тот стремительно тает, стоит оказаться внутри. Первое Рождество в жизни Малены проходит странно сумбурно и спокойно одновременно, будто бы всякая суета делается совершенной обыденностью.

Впрочем, думает Пиона, когда в доме трое детей и младенец, беспорядочное движение и впрямь не останавливается ни на миг.

Вот и сейчас краем глаза Пиона ловит мелькнувшую вдалеке черную шевелюру на белом фоне, велит Драко присматривать за сестрой и, нисколько не обращая внимания на его опять скривившееся недовольством лицо, в несколько быстрых шагов оказывается за пределами волшебного лета. Заколдованное пространство мерцает лунными отблесками, и такие же искры плывут под ногами, гипнотизируя и маня за собой. Волшебство льется по саду, взвивается в воздух и расцвечивает сумерки яркими вспышками, а Гарри, стоящий по колено в снегу, тянет вверх руки, точно молится неизвестному богу.

В богов Пиона не верит, взмахивает волшебной палочкой и призывает серебряных светлячков, и те набрасываются на разноцветные вспышки и пожирают их без остатка. Волшебными существами Пиона нисколько не интересуется, а вот различного рода проклятья, зарождающиеся сами собой, ей прекрасно известны. Пиона читает книги по волшебству, не отличая магию на правую и плохую, впитывает знания, точно губка, и с уверенностью может похвастаться способном изгнания самых разных проклятий.

— Я хотел посмотреть на цветы, — Гарри протяжно вздыхает и поворачивает к ней голову.

На мгновение Пионе чудится, будто глаза его ярко сверкают проклятым колдовством, и она делает порывистый шаг, в последний момент одергивая руку. Пиона хочет ухватить Гарри за шкирку, приказать ему прекратить и запереть в комнате, потому что сила от него исходит такая, что внутри цепенеет и поджилки трясутся. Но Пиона всего лишь облизывает пересохшие губы, давит желание оглянуться на оставшихся посреди сада детей и садится на корточки.

Платье ее падает на снег волнами, зябкие мурашки ползут по телу, и несколько крупных снежинок потревоженными птицами вспархивают с собственных мест. Гарри смотрит на нее в упор, и Пиона зябко ведет плечами, протягивает к нему раскрытые руки и склоняет голову набок. Волшебная палочка ее оказывается на снегу и падает вглубь, прячась под коркой скрипучего инея.

— Какие цветы ты хочешь увидеть?

Пиона говорит осторожно, глотает слова и чувствует, как цепенеет от холода тело. Гарри наверняка тоже холодно, но ужасающее нечто внутри него тоже склоняет голову набок, копируя жест Пионы, и растягивает детские губы в зловещей улыбке.

— Изумрудные вспышки, — голос Гарри кажется зловещим шипением, совершенно змеиным, — и красный на белом. Как кровь на снегу.

Гарри утопает в снегу, делает несколько шагов и кладет ледяные ладони Пионе на щеки. Пиона прокручивает в голове прочитанные книги о темной магии, но ничего не приходит на ум. Пиона, будто самая настоящая прилежная ученица, изучает проклятое колдовство, чтобы избавить Гарри от влияния смерти, а он продолжает смотреть на нее насмешливым чуточку снисходительным взглядом, от которого хочется упасть на колени и биться в истерике.

Может быть, думает Пиона, она сама делает только хуже, позволяя Гарри находится в доме с ужасающей концентрацией темного волшебства, однако ее собственная алчная трусость не позволяет просто уйти, хлопнув дверью.

— Какая жалость, что у тебя не рыжие волосы.

Не позволяя себе испугаться, Пиона хватает Гарри в охапку, прижимает к себе со всей силы и аппарирует, позабыв про оставшуюся в снегу волшебную палочку. Несколько флаконов с разнообразными зельями она вливает в Гарри силком, силком же укладывает его на кровать и приказывает спать срывающимся от ужаса голосом.

Большие часы в коридоре бьют полночь, так что звон их расползается по всему дому, и глаза Гарри стремительно закрываются, словно кончается заряд батареи. В небо взмывают вспышки магических фейерверков, слышится радостный детский визг, и Пиона, протяжно вздохнув, опускается на пол у изголовья кровати. Одна ладонь ее остается у Гарри на лбу, другая же цепляется за смятые простыни, словно бы только так Пиона может остаться в реальности. Сердце ее колотится с удивительной силой, бьется почти так же громко, как маятник у напольных часов, и только теперь она замечает, что страшно замерзла. Лоб Гарри горит, стон вырывается из горла, и Пиона гладит его по взмокшей макушке, не в силах, кажется, даже вздохнуть.

В комнате повисает мучительная тишина, и Пиона давит желание накрыть руками лицо. Гарри стоит, задрав голову вверх, точно король в своем собственном замке, упирает руки в бока, и сверкает глазами, молчаливо приказывая не приближаться. Люциус глотает смешки, не в силах натянуть привычную маску аристократического благородства, но гость их не обращает на это ни капли внимания. Он смотрит на Гарри в упор, и темная фигура его отчего-то представляется Пионе полночной тенью, забравшейся в угол детской.

— Ты предатель, — повторяет Гарри, задирая нос, кажется, еще выше, — сказал, что будет не больно, и обманул. Уходи по-хорошему, пока я добрый!

Он вытягивает руку вперед, тычет Северусу в живот и встряхивает ладонью, отирая ее о штаны. Люциус запрокидывает голову и громко смеется, и Гарри оборачивается на него, ища поддержки собственных слов. Пиона же чувствует, как колет внутри смутное разочарование, смешанное с нелепой гордыней, и проглатывает глубокий вдох, напрочь застревающий в горле. Впрочем, Пиона все еще не жалеет, что согласилась с идеей Люциуса пригласить Северуса, потому что тот выносит вердикт уже после единого короткого взгляда.

Звучит ужасающе, потому что подозревать и знать наверняка — совершенно разные вещи, и Пиона давится воздухом, долго смотрит Гарри в затылок и спрашивает, что можно сделать. Пиона представляет Лили, ругающую ее на чем свет стоит, потому что нужно было сделать что-нибудь раньше, пытается осознать, как две души и впрямь могут существовать в одном теле, и до хруста сжимает волшебную палочку.

— Гарри, — Люциус вдруг делается совершенно серьезным, и от тона его холодок бежит по загривку, — сходи проведай сестру.

Сестрой Малену не называют ни Гарри, ни Драко, упрямо не признавая в свертке нового члена семьи, и Пиона, признаться, устает от их постоянных истерик. Вот и сейчас она ожидает взрыва эмоций, но Гарри лишь вздрагивает от пронзительного взгляда, оглядывается на нее затравленным зверьком и вешает подбородок на грудь.

— Но мама, — он предпринимает последнюю попытку отстоять свое мнение, снова вздрагивает и, послушно кивнув, выходит за дверь.

От сидящего рядом Люциуса веет промозглым холодом, Пиона косится на его сосредоточенное лицо, и думает, что ее скоро тоже накроет цепенеющим ужасом. Они остаются втроем в кабинете, и Пиона готова поклясться, что у каждого в голове мелькает одна и та же мерзкая мысль.

Когда-то в прошлом Лили наказывает никогда не произносить его имени, и сейчас Пионе хочется кричать и смеяться, проклиная эфемерную, почти мертвую сущность, чтобы хоть от ее слов он окончательно сдох. Пиона никогда не встречается с Волдемортом, хоть все и говорят, что магглорожденные — его первые цели, слушает только рассказы Лили о нелепых сражениях, похожих, наверное, на какой-нибудь наполненный спецэффектами фантастический боевик. Пиона чувствует, как под кожу ей забирается сучковатая волшебная палочка, ощущает брызнувшую на щеки кровь и сжимает кулаки до ужасного хруста, обещая себе, что ни за что не сбежит.

Пиона прячется в чужих домах, зализывая рваные раны, ластится к рукам, точно дворовая кошка, и ее тошнит от себя, потому что Пиона все еще ждет, когда кто-нибудь избавит ее от проблем.

— С этим можно, — Пиона выписывает в воздухе витиеватый жест и жует губы, подбирая слова, — что-нибудь сделать?

— С его нелюбовью ко мне? Вряд ли, я полагаю.

Северус отвечает стремительно, кривит тонкие губы в усмешке, и Пиона чувствует, как краснеют от подобной подначки уши. Ей, признаться, присутствие Северуса тоже совершенно не нравится, потому что взгляд у него густой и колючий, как взорвавшаяся в воздухе чернильная клякса, заляпавшая белую скатерть.

Пиона не хочет думать, что Северус — такая же приблудная кошка, выросшая в подворотне, только чуть лучше. Потому что из рассказов Лили Пиона помнит, что один из его родителей — чистокровный волшебник, а они обе — просто выросшая посреди вытоптанной дороги трава. Еще Пиона помнит, что в какой-то момент Северус переметнулся на темную сторону, сблизившись с одноклассниками-слизеринцами, и оттого, наверное, он смотрит на нее выжидающе, точно ждет осуждения.

Впрочем, оба они сейчас сидят в поместье одного из ближайших последователей Темного Лорда и ведут разговоры об осколке его души, запертом в теле мальчишки. Будто сначала должно быть именно так, и лишь потом — нелепая битва добра против зла, в которой правит одна только смерть.

— Откровенно говоря, это, — Северус подбирает слова, косится на молчаливого Люциуса, — может влиять на неокрепший разум ребенка незаметно, постепенно захватывая все больше влияния. Это только мои рассуждения, но осколок достаточно слабый, иначе уже давно занял бы тело полностью, не ограничиваясь редкими вылазками. Опять же…

Северус прерывается на полуслове, разводит руками и сжимает в полоску тонкие губы. Пиона следит за его взглядом, смотрит на Люциуса, сложившего на груди руки и закинувшего ногу на ногу, и пихает того в бок острым локтем. В кабинете расползается удушающий запах лаванды и вереска, и Пионе хочется распахнуть окно и птицей вылететь прочь.

— Я могу научить окклюменции тебя, чтобы…

— Я не хочу.

Пиона резко встает, так что повисает звенящая липкая тишина, забирающаяся под рукава мантии. В ушах у нее тоже звенит, так что не слышно ни грохота сердца, ни стука каблуков по паркету, только глухо хлопает дверь кабинета, оставляя ее одну в коридоре. К горлу подкатывает тошнота, и Пиона едва не бежит, врывается в детскую и застывает на пороге соломенной статуей с поднесенной свечой.

Малена лежит на полу и громко хохочет, а Гарри накрывает лицо ладонями, ждет и резко распахивает руки, крича «ку-ку». Голоса их наполняют комнату звоном трепещущих колокольчиков, вьются под потолком и стихают только когда Пиона делает шаг на пушистый ковер. Гарри замирает оцепенело, смотрит на нее затравленным взглядом и крупно вздрагивает, когда Пиона падает на колени и прижимает его к себе.

Пиона жует губы, подбирая слова, и все они, приходящие в голову, кажутся ей совершенно нелепыми. Владелец лавки волшебных палочек смотрит на нее с лукавым насмешливым интересом, но предлагать варианты не спешит совершенно. Должно быть, он хочет услышать несколько пожеланий, вот только Пиона вовсе не знает, как сформулировать блуждающую в разуме мысль.

Обе предыдущие ее волшебные палочки были практически одинаковыми: из гибкого тиса с сердцевиной из волоса с гривы единорога, разве что вторая — чуть короче, чем первая. Пиона держит вторую в руках, лелеет, точно младенца, и давит желание швырнуть прочь, потому что от прикосновений по телу расходятся колючие искры. Пиона мажет глазами по полкам с совершенно одинаковыми коробками, пытается выбрать наугад и все никак не может сформулировать мысль.

— Моя палочка, она, ну, — рука Люциуса на спине ощущается корсетом из стали, и Пиона невольно расправляет сведенные плечи, — перестала работать как надо.

Она все еще удивляется, как у Люциуса получается вселять в нее уверенность единственным коротким прикосновением, поднимает глаза на оказавшегося вдруг совсем рядом торговца и бросает деревяшку на стойку, наконец разжимая сведенные пальцы.

— Волшебная палочка вообще может сломаться? — добавляет Пиона, будто вопрос на конце может снять с нее каплю вины.

Когда именно все пошло наперекосяк, Пиона, признаться, понятия не имеет. Ей отчего-то кажется, что именно с началом нового года магия ведет себя странно, так что получается списать на укрывший палочку снег, вот только и без нее Пиона представляется себе совершенно ужасной колдуньей. Все валится из рук с потрясающей скоростью, чары взрываются в воздухе, и Люциус зовет ее своей маленькой девочкой, потому что Пиона напоминает ребенка, неспособного контролировать выплескивающееся через край волшебство.

Лавочник берет ее палочку молча, взмахивает, и под потолком расползаются серебристые искры. Пиона, повинуясь его кивку, делает то же самое, и такие же искры взрываются фейерверками, оседая на плечи шипящими каплями.

— С волшебной палочкой все в порядке, — лавочник отнимает у нее инструмент, сует куда-то за стойку и ставит перед Пионой несколько закрытых коробок, — она попросту вам не подходит.

Пиона, признаться, видит такое впервые. Прежде она выбирала первую, попавшуюся на глаза, а теперь никак не может определиться, ощущая себя ребенком перед магазином со сладостями. Отчего-то хочется всего и побольше, пальцы сводит алчущей судорогой, и Пиона склоняется над коробками, внимательно вглядываясь в длинные деревяшки.

Ни одна из них не подписана, так что угадать материалы представляется невозможным, и лавочник, кажется, тоже не собирается облегчать ее выбор. А еще дверь натружено хлопает, и в лавку заходят еще несколько посетителей. Пиона, впрочем, не отрывается от выбора, вовсе не обращает внимания на пришельцев и пытается сосчитать несчастные дюймы. Отчего-то палочка перед ней кажется слишком длинной, жесткой и удушающе красной, и Пиона берет в руки крайнюю без всяких изысков.

На любезности, которыми обмениваются Люциус и пришелец, Пиона не обращает внимания тоже, вертит палочку в пальцах и кладет на место, не ощущая от нее ни капли тепла. Следующей она берет палочку из белого дерева, фыркает себе под нос и тоже возвращает на место. Пальцы покалывает в предвкушении, когда очередь доходит до середины, и Пиона начинает с другого конца, так же перебирая палочки одну за другой. Все они кажутся ей бесполезными деревяшками, лишенными необходимой капельки жара, и в какой-то момент Пиона даже решает, что может колдовать и так.

Признаться, дома она тренирует магию без всяческих инструментов, потому что иногда кажется, что они и вовсе только мешают.

— Эта тебе не нравится? — голос Люциуса, раздавшийся у самого уха, заставляет вздрогнуть, и Пиона едва не роняет очередную палочку на пол. — Ты ее пропустила.

Он тычет пальцем в ту, что у Пионы перед глазами, и она недовольно поджимает губы, впиваясь взглядом в красное дерево. Упавшая палочка зависает в воздухе, делает круг и ложится в коробку, и все они, кроме той, на которую указывает Люциус, закрываются одновременно.

— Из чего она? — Люциус ведет пальцами, привлекая к себе внимание, и лавочник отрывается от других посетителей и потирает ладони, склоняясь к последней открытой коробке.

Пиона проглатывает вздох и смотрит за действиями лавочника, точно следит, чтобы ничьи пальцы не коснулись гладкого дерева. Тот же кряхтит и вздыхает секунду, а затем распрямляется и с хлопком опускает ладони на стойку.

— Красный дуб и сердечная жила дракона, — глаза лавочника ярко сверкают, будто он рассказывает о собственном дитя, а не выструганной древесине с волшебной сердцевиной внутри, — двенадцать с четвертью дюймов, жесткая. Шесть галеонов.

Пиона вздрагивает, когда пальцы ее будто сами собой касаются теплого дерева, и в голове мелькает глупая мысль, что разжать их она больше не сможет. Гладкое дерево расписано замысловатыми рунами, и Пиона разглядывает их жадно, крутит из стороны в сторону, читая витиеватые буквы, пока переливчатый звон не заставляет ее оторваться. Люциус отсчитывает нужную сумму как ни в чем не бывало, и Пиона вдруг замечает, что палочка эта стоит раза в три больше, чем обе ее предыдущие вместе взятые. Впрочем, все волшебные палочки в этой лавке стоят равно баснословные деньги, так что Пиона выбрасывает из головы мысль о том, что лавочник, кажется, озвучил меньшую сумму, чем Люциус ему отсчитал.

На выходе они расходятся с еще одним покупателем, спешащим войти, и Люциус, вовремя отступив в сторону, смахивает с плеча невидимые пылинки. Рыжая макушка мелькает у Пионы перед глазами, но она не оглядывается, сует новую палочку в крепление в рукаве и, переполненная эмоций, хватает Люциуса за руку.

В глубине души ей все еще чудится, будто палочка из жесткого красного дуба совсем ни капельки ей не подходит, но эту мысль Пиона выбрасывает из головы тоже, полностью сосредотачиваясь на предложении Люциуса заглянуть в книжную лавку на другой улице.

— Я считал тебя кем-то навроде домашней зверушки, — Мортимер машет опустевшим стаканом в воздухе и глухо смеется, — все ждал, когда интерес иссякнет, и тебя выставят за порог.

Они сидят в маленькой гостиной в поместье Ноттов, пока мальчишки шумной гурьбой раскрывают подарки на дни рождения. Праздники их тянутся один за другим, так что решение отпраздновать вместе — приходит само по себе. Сейчас они в самом конце цепочки, чествуют родившегося в августе Теодора, и громко обсуждают, что в следующем году надо сделать все то же самое, только три раза.

Люциус занят делами и обещает объявиться к вечеру, когда придет время застолья, так что Мортимер развлекает Пиону как может — рассказывает о прошлом и пьет огневиски. Рассказы его, впрочем, Пионе нравятся, потому что вытянуть откровения из Люциуса и Нарциссы порой кажется решительно невозможным.

Оттого, наверное, Пиона молчит, боясь спугнуть напавшую на Мортимера неторопливую говорливость.

— Люциус всегда был послушным ребенком, беспрекословно следовал воле отца, так что я считал вашу дружбу проявлением его подростковой бунтарской натуры, — продолжает Мортимер, покачивая стакан в воздухе, — но когда к вам присоединилась Нарцисса, уверенность моя несколько пошатнулась. Знаешь, что она ответила, когда я спросил о тебе?

— Что я непроходимая идиотка? — Пиона хихикает, представляя хмурую малышку Нарциссу, все еще не разобравшуюся в собственных чувствах.

Мортимер буравит ее долгим взглядом, осушает стакан одним глотком и со стуком опускает его на журнальный столик. Обстановка в этой гостиной чудится Пионе совершенно неподходящей, будто сам Мортимер никогда не мог приложить к ее обустройству руку, и она склоняет голову набок, разглядывая цветочный пейзаж у него за спиной.

— Что ты глупая и совершенно ничего не знаешь о волшебном мире, — Мортимер сглаживает слова, цепко следит за реакцией Пионы и растягивает губы в ухмылке, — как варвар, чудом оказавшийся в цивилизованном обществе. Этакая нелепая диковинка, развеивающая многослойную скуку.

Пиона продолжает вежливо улыбаться, но нечто внутри нее неприятно, обидчиво колет. Она прекрасно знает, что все было именно так, что Нарцисса воспринимала ее не более, чем забавное украшение, инструмент, который нужно было только направить, чтобы добиться собственных целей. Как ее воспринимал в детстве Люциус, Пиона отчего-то знать не желает, потому что осколки ее лиловых очков, кажется, все еще неровными пятнами красят картину перед глазами.

Пионе все еще кажется, будто главное то, что она волшебница, а чистота крови и происхождение совершенно не имеют никакого значения. Впрочем, думает она, в мире магглов расовые конфликты тоже не редкость, так что и в этом плане колдунов нельзя назвать единственными и неповторимыми.

— Мои убеждения разбились об истину в конце вашего пятого курса, — Мортимер продолжает, точно не замечая, что дальше слушать Пиона совершенно не хочет, — все вокруг думали так же, как я, но узнай кто о ваших истинных чувствах…

Мортимер проглатывает слова, не договаривает, но Пиона прекрасно осознает, что он имеет в виду. Тогда власть Темного Лорда была в самом расцвете, и он бы ни за что не оставил без внимания увлечение сына одного из своих ближайших последователей. Пиона знает, что смерть ее ждала долгая и мучительная, вполне возможно — от рук самого Люциуса, и оттого спазм давит горло, мешая дышать.

Пиона хочет спросить, почему вообще волшебники пошли за подобным лидером, и Мортимер, точно прочитав мысли у нее на лице, подливает себе огневиски и продолжает.

— Отец рассказывал, что в сороковых влияние идеологии Гриндевальда было как никогда сильно. Ты ведь знаешь, кто такой Гриндевальд? — Мортимер щурится, буравя Пиону насмешливым взглядом.

Мерлина ради, хочет ответить Пиона, во время поездок в Хогвартс-экспрессе Люциус устраивал ей многочасовые лекции о чистоте крови и великих темных волшебниках, так что не знать этого имени она просто не может. Вот только на лице ее собеседника читается очередная подначка, и Пиона молча кивает, не желая вестись на очевидные провокации.

— Хоть он никогда не проводил активных действий в Британии, многие чистокровные поддерживали его, ожидая момента, когда можно будет доказать собственное превосходство, — Мортимер задумчиво смотрит куда-то Пионе за спину, — и вот появляется он — змееуст, наследник самого Слизерина, готовый вести за собой армию. Разумеется, горделивые аристократы тут же поддержали его, в шутку окрестив собственным лидером. Затем было длительное затишье, вызванное падением Гриндевальда.

Мортимер протяжно вздыхает, будто переходя от прошлого к настоящему, и Пиона окончательно замирает, цепенеет от повисшей тревожности. Иссохший страх вьется под потолком, собирается в клубы едкого дыма и падает на плечи, придавливая собственной тяжестью.

— Он вернулся другим, стал опасным и сильным, карающим и убивающим без разбору. Впрочем, среди чистокровных было много готовых отбросить человеческий облик ради мгновений триумфа, — Мортимер сделал глоток, опустил стакан на столик и ухватился за горло бутылки, — не уверен, что все понимали, на что идут, многим его идеи казались легкомысленным развлечением. Сейчас я могу сказать, что, в отличие от Гриндевальда, Волдеморт тешил свое эго, привязывал к себе страхом и клятвами, а не верой, и убивал всех неугодных независимо от происхождения. Стоило сделать шаг в сторону, и жизнь обрывалась, словно не было ни в ней, ни в чем-то еще никакой значительной ценности.

Мортимер закатывает рукав на левой руке, проводит по предплечью с нажимом, и толстые красные полосы расчерчивают чистую кожу. Пиона знает, что там тлеет клеймо, невидимое, выжженное на самой душе, всматривается в толстые синие вены, будто пытается увидеть рисунок, и оглядывается в сторону двери. Отсюда радостные визги мальчишек она услышать не может, но отчего-то представляет, как на мгновение замирает, выпрямившись в струну, Гарри, втягивает носом переполненный магией воздух и возвращается в норму, как учуявшая след ищейка, не дождавшаяся приказа хозяина.

— Что ты сделаешь, если он снова вернется? — Пиона говорит тихо, и голос ее эхом отражается от стен и звенит в воздухе.

Ей отчаянно хочется знать, пальцы мелко подрагивают, и густое предвкушение охватывает с головой, словно его ответ — вовсе не ступенька на виселице. Пиона ожидает ответа, ведет носом и вздергивает подбородок, и Мортимер смотрит на нее в упор жестким пронзительным взглядом.

— Я присоединюсь к его армии.

Ответ застывает в воздухе густым киселем, дрожит и лопается, но Пиона не вздрагивает. Она не шокирована ответом, не удивлена ни крохотной капельки, и Мортимер улыбается, впитывая ее отчаянное спокойствие.

Холодные волны лижут босые ступни, взбираются по подолу платья и обвивают щиколотки тяжелыми кандалами, но Пиона не обращает на них ни капли внимания. Она не вздрагивает, когда очередная волна достает до колен, и отяжелевшая юбка неприятно липнет к ногам, лишь безуспешно ловит белесые брызги ладонями. Тяжелые тучи нависают над головой, предвещая очередной дождь, бушующий в глубине моря, сливающегося с небесами, и Пиона ждет начала зимы, когда выпадет хлопьями снег. Осень ей совершенно не нравится, но ее единственная дочь рождается поздней осенью, и оттого, наверное, Пиона стоит у самого берега, высматривая темные волны у линии горизонта.

Они приезжают на виллу, чтобы устроить праздник, потому что таково желание мальчишек, но Пионе это место кажется удушающим. Соленые брызги оседают на щеках липкими каплями, впитываются в волосы и тяжелой мантией ложатся на плечи, и Пиона морщится от горьковатого привкуса на кончике языка. Солнце прячется за тучами по ту сторону горизонта, пробивается сквозь толщу воды и высвечивает на волнах причудливые разводы, похожие на отражение облаков.

Пиона вглядывается в горизонт, силится отыскать там частичку чьей-то души и вовсе не замечает, как делает шаг. Песок под ногами утягивает, будто зовет ее за собой, и Пиона совсем не противится, переступает с ноги на ногу едва ощутимо и в какой-то момент оказывается в воде по середину бедра, так что непримиримые волны теперь бьют ее в грудь. Платье на ней промокает до нитки, липнет к телу тяжелой бесформенной тряпкой и растекается на волнах, точно крылья ядовитой медузы.

Искристое тепло окутывает тело волной, прошибает насквозь, и Пиона едва не оступается, поддавшись толкнувшей воде. Песок утекает из-под ступней, хватает за руки и тянет с собой, но теперь Пионе чудится, будто неподъемный якорь прибивает ее к берегу, не позволяя поддаться свободе течения. Она фыркает, отплевываясь от попавшей в рот соленой воды, разворачивается на пятках и все-таки оступается, усаживаясь на колени. Волна накрывает ее с головой, бьет со спины, точно топит и толкает на берег одновременно, и Пиона насмешливо жмурится, невовремя задерживая дыхание.

Жесткая рука хватает ее за предплечье и тянет наверх, и Пиона выныривает с оглушающим грохотом, ловит воздух раскрытым ртом и не может сдержать смешков. Пиона смеется, отплевываясь от воды, клонит голову набок и чувствует, как от охватившей вдруг эйфории подкашиваются колени. Сердце бьется в груди, точно решительно сумасшедшее, голова кружится, и Пиона делает шаг вперед, обеими руками хватаясь за Люциуса. Тот смотрит на нее укоризненно, сердито хмурится, словно Пиона ведет себя совершенно по-идиотски, и она порывисто касается его теплых губ своими холодными, пропитанными солью губами.

Пиона громко хохочет, когда Люциус морщится и облизывает губы, но руки не убирает, будто ее тотчас же смоет волной. Пиона клонит голову набок, зачесывает волосы пальцами, льнет к нему, будто дикая кошка, хоть и не чувствует ни капли промозглого холода. Искорки счастья мерцают в груди, и Пиона никак не может прекратить глупо хихикать, потому что на лице Люциуса внезапно расцветает улыбка почти такая же, с какой он смотрел на нее во время их первого поцелуя. Она прижимает мокрые ладони к его теплым щекам, снова целует, задевая сперва один уголок губ, а за ним и второй, выдыхает пропитанный морской солью воздух и ощущает сомкнувшуюся на спине тяжелую хватку.

— Ты же не думал, что я в самом деле буду топиться?

— Никогда, — Люциус осекается, потому что очередная волна толкает Пиону в спину, и она наваливается на него, цепляясь руками за плечи, — так больше не делай.

Первые лучи восходящего солнца пробиваются сквозь густые тучи у самого горизонта, красят лицо Люциуса замысловатым румянцем и искрят в каплях воды, и Пиона не может отвести от них взгляд, всматривается в собственное отражение в светлых глазах и пытается отыскать в них нечто еще. Люциус держит ее за талию, медленно пятится в сторону берега, и Пиона шагает за ним, чувствуя, как тонут в колючем песке ноги по самую щиколотку. Она, точно русалка, хочет утянуть Люциуса за собой, утопить его, чтобы вода облепила плечи и измазала волосы, и продолжает хихикать, строя в голове коварные планы.

У берега, когда волны облизывают щиколотки и перестают тянуть за подол, они останавливаются, и мурашки пробегают по телу, приподнимают промокшие волоски и вычерчивают выведенные белесой солью узоры. Пиона замирает, чувствует, как бьет в спину ветер, и переступает с ноги на ногу в попытках найти устойчивое положение. Люциус глядит на нее исподлобья, почти предупреждающе скалится, и озорство вспыхивает у нее на губах. С широкой улыбкой Пиона вдруг разворачивается, хватает Люциуса за руку и тянет обратно, с визгом разбивая холодную воду, пока та не обнимает ее и выталкивает прочь, позволяя застыть поплавком на спокойной реке.

Ноги Пионы отрываются от зыбкой земли, она делает несколько сильных гребков, и вода подхватывает ее, тянет с собой, будто и впрямь пытается унести прочь, спасти выброшенную на берег медузу. Платье опутывает щиколотки кандалами, волны бьют в лицо и мешают дышать, и Пиона громко хохочет, точно изо всех сил старается перекричать свистящий в ушах пронзительный ветер. Она не замечает, когда Люциус выталкивает ее из воды, позволяя глотнуть соленого воздуха, обхватывает его за пояс ногами и прижимается лбом к его лбу.

Кожа Люциуса теперь тоже холодная, покрытая липкими солеными каплями, и Пиона прижимается к ней, путается пальцами в волосах и клонит голову набок. Она будто парит в небесах, подхваченная порывами сильного ветра, и птичий клекот рвется у нее из груди, мажется визгами и падает солеными каплями по щекам. Пиона целует Люциуса изо всех сил, позволяет вынести себя из воды и вычерчивает узоры дыханием у него на щеке. Пиона бормочет какую-то чушь, и Люциус улыбается, тоже невесомо целует ее и обещает взаправду выпороть, если снова полезет в море одна.

Кабанья голова встречает Пиону оглушающей тишиной и странным кисловатым запахом на кончике языка, так что она неприязненно морщится и быстрым шагом проходит в самую глубь помещения. Суровый хозяин за барной стойкой провожает ее тяжелым взглядом, и в зеркале за его спиной Пиона ловит собственное отражение: лицо ее полно презрительного высокомерия. Впрочем, Пиона ни на мгновение не задерживается, чтобы проверить, настолько ли сильно она теперь напоминает Нарциссу, усаживается на стул, отбросив полы тяжелой мантии, и шлепает на стол сложенное вдвое письмо.

— Что это значит?

Пиона вовсе не ждет ответа на этот конкретный вопрос, хмурится и бегло осматривает помещение, потому что отчего-то ей чудятся искорки магии, тянущиеся прямиком к ее волосам.

В столь ранний час рабочего дня бар пустует решительно откровенно, внутри их всего лишь трое, и оттого противные мурашки щекочут спину. Пиона оглядывается подозрительно, едва не закатывает глаза, глядя на улыбающегося Дамблдора, и повторяет вопрос, кивая на лист бумаги.

Письмо с приглашением появляется перед ней точно по волшебству прошлым вечером, когда рядом не оказывается ни единого человека, словно кто-то специально подбирает нужное время. Пиона, признаться, терпеть не может подобных загадок, рассказывает все Люциусу сразу же и в конце концов принимает решение утолить собственное вспыхнувшее любопытство. Дамблдор обещает помочь ей в поисках, но не уточняет, чего именно, просит взамен одну небольшую услугу, и кажется, что так он возводит ее к гильотине.

Пиона думает, что Дамблдор знает о Гарри и осколках души Темного Лорда, и оттого приглашение это чудится ей еще более вопиющим. В глубине души она все еще винит его в смерти Лили, потому что именно Дамблдор вел свой чертов отряд против Того, Кого Нельзя Называть, и теперь это чувство разгорается в ней вспыхнувшими внезапно углями в почти погасшем камине.

— Мисс Эванс…

— Миссис Малфой, — строго обрывает Пиона, и Дамблдор виновато щурится, сверкая глазами из-под стекол очков.

Совершенно непонятно, что именно у него на душе, кроме ласковой улыбки и колючего цепкого взгляда, и Пиона разглядывает золотистую кисточку, свисающую с его колпака. Звезды на пурпурной мантии переливаются и плывут точно по небесам, а длинная борода Дамблдора свивается колечком возле его сложенных на столе сучковатых ладоней.

— С нашей последней встречи прошло много времени, — Дамблдор понимающе ведет подбородком, но вовсе не спешит исправляться, — рад видеть, что у вас все хорошо, моя дорогая.

Слушать его льющиеся медом слова совершенно не хочется, так что глаза Пиона все-таки закатывает неприязненно, натягивает скупую улыбку и сцепляет пальцы в замок на столе. Она знает, что перенимает дурные привычки Люциуса, но ничего не может поделать, лишь продолжает считать себя лучше других.

Старая сказка о трех братьях, которую она читала в качестве наказания, всплывает перед глазами сама по себе, и Пиона думает о том, что, несмотря на все наставления, все еще выбрала бы воскрешающий камень. Впрочем, дай ей выбор на самом деле, Пиона наверняка уцепится за мантию-невидимку, укутает в нее Гарри и велит всем забыть о его проклятом существовании, потому что в этом ребенке гораздо больше чудовищного, чем она может вообразить. Иногда Пиона забывает, что Гарри — сын Лили, и считает его своим же ребенком, в жилах которого течет самая что ни на есть настоящая чистая волшебная кровь.

— Давайте к делу, директор, — Пиона клонит голову набок, заранее прокручивает в мыслях варианты ведения разговора и давит желание отдать Гарри в руки этого улыбчивого старика.

Отчего-то Дамблдор представляется ей старым лисом или пауком, плетущим неведомую паутину, и Пиона думает, что это она тоже подхватила от Люциуса. Пиона сцепляет пальцы в замок, чувствует, как жжет предплечье волшебная палочка, и подается вперед так, чтобы видеть собственное отражение в половинках очков.

— Что ж, буду предельно честен, — Дамблдор же откидывается на спинку стула, и вплетенный в его бороду маленький колокольчик мелко позвякивает, — я знаю, что Том с собой сделал, знаю, что осколок его души оказался заточен в теле юного Гарри Поттера. И я хочу помочь бедному мальчику.

Дамблдор не уточняет, какому именно бедному мальчику хочет помочь, и Пиона презрительно фыркает, склоняя голову набок. Она видит искры в глазах старика, видит ласковую улыбку на его губах и расчертившие лоб морщины, и кажется, будто перед ней сама смерть, лишь на мгновение отставившая в сторону косу.

— Что же вы хотите взамен? — Пиона оглаживает бумагу письма, нарочито медленно откидывается на спинку жесткого стула и бросает взгляд на хозяина заведения, делающего вид, будто он — часть здешней меблировки.

Строка об услуге не дает ей покоя, но еще больше выводит из себя снова звякнувший колокольчик. Дамблдор поглаживает длинную бороду, улыбается так, точно Пиона уже безоговорочно согласилась, и оттого непримиримая ярость вспыхивает на кончиках пальцев.

— В Хогвартсе пустует должность преподавателя Защиты от темных искусств. Я полагаю, у вас достаточно опыта…

— Нет, — обрывает Пиона, пожалуй, слишком уж резко, поднимается с места и расправляет складки на мантии. — Спросите Северуса. Мне кажется, он всегда мечтал связать себя подобным родом занятий.

Малене только недавно исполняется два, и Пиона вовсе не собирается менять ее воспитание на кучку чужих беспокойных детишек.

— Что касается Гарри, — продолжает Пиона, щелчком пальцев заставляя оставшееся на столе письмо вспыхнуть белым с рыжеватыми отблесками пламенем, — полагаю, его разум еще недостаточно окреп, чтобы пытаться вытравить из него чужое влияние.

Дверь за ее спиной захлопывается натужно, ветер бьет в лицо, поднимает с земли и швыряет подгнившие листья, и Пиона, задрав голову вверх, несколько мгновений разглядывает сероватое небо, покрытое тонкой пленкой облаков, а затем исчезает, оставляя после себя маленький ураган.

От рисования рунической формулы Пиона отрывается только тогда, когда подкравшаяся незаметно Нарцисса трогает ее за плечо и кашляет у самого уха. Последние линии смазываются, запущенный магический поток обрывается, тянет паленым и жжет кончики пальцев, но Пиона делает вид, что не происходит вовсе ничего странного. Она поднимает на Нарциссу глаза, откладывает перо в сторону и проводит над вспыхнувшим пергаментом раскрытой ладонью, обращая его в пепел всего за мгновение.

— Ты умеешь играть в волшебные шахматы? — Нарцисса склоняется над ней деловито, придерживает упавшие с плеча волосы и хмурится так, будто обвиняет Пиону во всех смертных грехах.

Нарцисса гостит у них уже несколько дней, и Пионе странно от мысли, что формально они обе — бывшая и нынешняя — хозяйки этого дома. Нарцисса и впрямь ведет себя по-хозяйски, ходит, где только заблагорассудится, и говорит, что ни за что в жизни не выйдет в пионовый сад.

— Я пробовала в школе, но так и не разобралась в правилах, — Пиона пожимает плечами и припоминает еще одну деталь, — еще мне не нравилось, как бьются фигуры, я старалась сохранить их все и из-за этого постоянно проигрывала.

Пиона помнит, как, надувшись, сгребала фигурки в охапку под хохот Люциуса, и оттого легкий румянец наползает на щеки. В воздухе все еще витает неприятный запах горелых чернил, так что она предпринимает самую что ни на есть дурацкую попытку сменить тему — встает и распахивает окно. В нос бьет сладкий запах пионов, ветер треплет волосы и забирается в рукава, а лицо Нарциссы неприятно искривляется всего на мгновение.

— Пешки созданы для того, чтобы жертвовать ими, — Нарцисса вздергивает подбородок, но Пиона все равно слышит скованность в ее голосе.

— Или однажды одна из них станет ферзем, — Пиона лукаво жмурится и переводит взгляд на любопытную мордашку Малены, заглядывающей в приоткрытую дверь. — Привет, моя дорогая! Как прошла ваша прогулка?

Пиона раскрывает руки, и Малена бросается в ее объятия, заливисто хохоча. Малена тараторит без устали, запинается и проглатывает слова, так что временами понять ее решительно невозможно, и Пиона подхватывает ее, прижимает к себе и приглаживает растрепавшиеся светлые вихры.

— Мама! Тео сказал, что научит меня шахматам! — Малена избегает слов с буквой «р», потому что совершенно не способна ее выговаривать.

Иногда Пионе кажется, что ее дочь похожа на маленького птенца или слепого котенка, едва переставляющего трясущиеся лапки, а потом Малена начинает лупить Гарри найденной где-то палкой, и образ ее превращается в свирепую пуму. Пиона думает, что это решительно ненормально — любить кого-то так сильно, целует Малену в мягкую щечку и качает головой укоризненно, не в силах спрятать улыбку:

— Играть, дорогая. Теодор научит тебя играть в шахматы.

— Ига-а-ать! — тянет Малена, икает от натуги и утыкается носом ей в шею.

Отношения между ней и мальчишками странные, но никто из взрослых старается в них не лезть. Малена, впрочем, похожа на маленького одинокого воина, отвергнутого собратьями, но сохранившего честь, и Пиона этим страшно гордится. Гарри относится к сестре безразлично-нейтрально, иногда демонстративно не обращает на нее внимания, но всегда украдкой проверяет, не потерялась ли она, не поранилась ли ненароком. Драко же упрямо игнорирует самое ее существование, предпочитая зваться единственным сыном и наследником рода Малфой, фыркает и задирает нос.

Теодор же, словно данное обещание оказывается высечено в его разуме, проводит с Маленой времени столько, что прозвище «женишок» приклеивается к нему практически намертво.

— Ты поэтому спрашивала меня про волшебные шахматы? — Пиона хихикает, оборачивается к Нарциссе и пытается заговорщицки двигать бровями. — Подслушиваешь детские разговорчики?

Нарцисса отводит глаза и разводит руками, но на лице ее все равно расплывается чуточку ехидная улыбка. Пиона чувствует, как Малена возится у нее на руках, цепляет пальцами волосы и прижимается к шрамам горячей кожей, и оттого, наверное, в груди расползается чувство, похожее на грохот осеннего моря.

— Тетя Цисса сказала, что ты не можешь, — Малена вскидывает голову, сдает Нарциссу с потрохами и ведет носом, точно вынюхивает по-собачьи.

— Тетя Цисса не знает, о чем говорит, — Пиона клонит голову набок и закатывает глаза, когда Нарцисса взмахом палочки захлопывает окно и задергивает тонкие полупрозрачные занавески.

— Тетя Цисса сказала, что знает о тебе все, — Малена хмурится, хлопает по-детски огромными глазами и прижимается к щеке Пионы горячей щекой, — я тоже хочу все знать о тебе, мам.

Малена вся целиком — осеннее шумное море, бушующее, переливающееся от серого в синий и покрытое мелкими белесыми барашками на волнах. Пиона качает ее на руках и выслушивает сбивчивые рассказы, расцеловывает румяные щеки и отпускает, стоит лишь завозиться. Пиона обещает Малене, что расскажет все на свете, когда та подрастет, а пока сочиняет сказки о принцессах и принцах и выводит в воздухе заклинание призрачных светлячков.

— Папочка! — Малена бросается к двери до того, как та открывается, словно слышит спрятанные под толстым ковром шаги.

Люциус удивленно моргает, бесконечное мгновение удивленно глядя на распахнувшую руки Малену, а затем лицо его проясняется, и расплывается улыбка на тонких губах. Люциус поднимает Малену на руки, целует в кончик аккуратного носика и перехватывает поудобнее, усаживая, точно принцессу. Пиона, признаться, ей даже немного завидует, потому что ее собственный папа никогда, кажется, не носил ее на руках.

— Пап, Тео сказал, что научит меня, — Малена запинается, оглядывается на Пиону и жует губы, — ига-а-ть в шахматы.

Малена тянет слово по слогам, все равно не может выговорить заветную букву, но глядит н Люциуса так, будто только что своими руками сорвала с неба звезду. Люциус в ответ смотрит на нее решительно так же, и Пионе завистливо чудится, что сейчас эти двое не замечают вокруг совсем никого.

— Ах вот как, — Люциус убирает с лица Малены светлые пряди и бросает короткий взгляд на Пиону, — только не плачь над сломанными фигурами, ладно?

— Почему я должна плакать? — Малена тоже оглядывается, непонимающе хмурится, и Люциус щелкает ее по лбу. — Их же потом починят.

Пиона чувствует жар, подкативший к щекам, фыркает и складывает на груди руки, только теперь замечает, что Нарцисса исчезла, и закатывает глаза. Она тоже, пожалуй, не замечает никого больше, и оттого серо-синее море поет в ушах свои осенние песни.

Тяжелое сизое небо вот-вот готово разразиться первой весенней грозой. Пиона стоит, задрав голову, следит взглядом за стремительно плывущим облаком, вливающимся в другое и рассыпающимся дымком, и пытается сосчитать, сколько осталось времени до дождя. Драко и Малена, отойдя друг от друга на максимально возможное расстояние, разглядывают летающих по вольеру хищных птиц, а Гарри и Дадли что-то увлеченно доказывают друг другу.

Посетителей в зоопарке не то чтобы много, большинство из них тоже встревоженно поглядывают вверх, и кажется, что дождь может остановиться лишь от множества взглядов. Магглы верят, что магов не существует, упрямо закрывают глаза на всяческие невозможности и продолжают жить в своем сером однообразном мирке, где обыкновенный дождь может разом разрушить все планы.

— Это же скука смертная, — вздыхает Гарри, театрально возводя глаза к небу, — ни одного даже маленького дракончика, одни лошади и гориллы.

— Драконов не существует, — бурчит Дадли, которому день рождения в зоопарке тоже, кажется, не доставляет ни капельки удовольствия.

Малена оборачивается, смотрит на Пиону вопросительно, бросает взгляд на делающего вид, будто вовсе не замечает ее присутствия, Драко и пожимает плечами. Драко то и дело скашивает на нее глаза, точно проверяет, здесь ли сестра, и за подобную по-дурацки милую неловкую заботу Пиона готова расцеловать его в обе щеки.

— А вот и существуют, — не соглашается Гарри, упирает руки в бока и задирает подбородок, — мам, давай в следующий раз пойдем смотреть на драконов.

Петуния охает и оглядывается, будто кто-то может услышать их, однако немногочисленным посетителям зоопарка решительно все равно на детские споры. Тем более, Пиона совершенно уверена, что каждый родитель просто подумает, что мальчишка драконов придумал.

— Нет, — отрезает Пиона и снова задирает голову, — это опасно.

— А если не брать Дадли? — не унимается Гарри. — Я все равно ему потом расскажу. Малена все равно ничего не запомнит, потому что малявка, а Драко и так дракон. Мам, пойдем только мы с тобой, без всех этих, — Гарри протяжно вздыхает, подбирая слово, и Пиона заинтересованно склоняет голову набок, — блондинок.

Цвет волос отчего-то звучит самым настоящим ругательством, и Пиона удивленно моргает, фыркает и громко смеется, привлекая к себе внимание большой хищной птицы. Петуния шикает на нее и приказывает замолчать, потому что люди смотрят, и Дадли согласно кивает, но Пиона только отмахивается от них и садится на корточки перед Гарри.

Первая тяжелая капля падает рядом, Пиона кладет ладони Гарри на плечи, и тот недовольно поджимает губы, только сейчас осознав, как прозвучали его слова.

— Чем тебе не нравятся блондинки?

Гарри тушуется, отводит глаза, но Пиона не позволяет ему отстраниться. Удушливая влажность повисает в воздухе, еще несколько капель падают на асфальт, хищная птица взлетает, громко хлопая крыльями, и Малена визжит от восторга.

— Дадли сказал, что я ни на кого не похож, — слова Гарри едва слышны, и Пиона подается вперед, — Тео говорит, что мелкая заменила меня, так что скоро ты меня выбросишь.

Крупная капля падает ему на лоб, и Пиона машинально стирает ее, задевает пальцами шрам, скрытый под густой неряшливой челкой, и только теперь замечает, что Гарри зачесывает ее специально. Ему, очевидно, совершенно не нравятся шрамы, и сделать с этим ничего решительно невозможно, так что Пиона просто притягивает мальчишку к себе и целует в висок.

— Хочешь, я побью их? — звонкий голос Малены взвивается вместе с птицей, перелетающей с ветки на ветку. — Мама большая, поэтому ей нельзя, а я маленькая — мне можно.

Она вдруг вклинивается между Пионой и Гарри, толкает его в плечо и бьет своей маленькой хрупкой ладошкой. Гарри удивленно ойкает и отступает на шаг, но Малена атаку не прекращает, продолжает дубасить его кулаками и обещает побить всех, кто скажет ему подобную ерунду.

— Погоди, — Гарри оступается, едва не падает и получает парочку ударов в живот, — чего ты меня-то колотишь?

— Потому что ты глупый! — запыхавшись, отвечает Малена. — Мама любит тебя больше всех!

— Чего? — Гарри все-таки падает, и Малена, тоже запнувшись, усаживается на него сверху. — Это тебя мама больше всех любит, дуреха.

Пиона вовсе не замечает, в какой момент исчезают, скрывшись в ближайшем павильоне, Петуния с Дадли, только смотрит во всех глаза за разыгравшейся сценой. Гарри с Маленой продолжают спорить, и крупные капли дождя падают вокруг них будто лениво, очерчивают ровный круг. Оставшийся у вольера Драко щерится по-звериному, Пиона следит за ним краем глаза; хищная птица хлопает крыльями и прячется, стряхивает с перьев налипшую влагу. Весенний дождь льет плотной стеной, так что не видно практически ничего, течет по щекам и впитывается в одежду, и больше нет, кажется, решительно ничего, кроме трех блондинов и одного Гарри Поттера.

Пиона ступает осторожно, не опускает пятки на мягкий ковер, будто так может наделать страшного грохота, и ведет носом, прислушиваясь к тишине. Полночь приближается густой темнотой, в которой едва видны очертания белых напольных часов и трепещущих на слабом ветру занавесок. Мягкий запах цветов окутывает, ложится на плечи и забирается под волосы, щекоткой оглаживая кожу на голове. Пиона крадется подобно хищнику, выслеживает жертву и не отрывает глаз от рассыпавшихся по подушке белых в ночном мраке волос.

От тишины звенит в ушах и кажется, что перед глазами рябит и мелькают серо-черные пятна как на потерявшем сигнал телевизоре. Густой ворс ковра проминается под босыми ногами, и Пиона кутается в него, будто прячется в зарослях от подозрительных глаз. В темноте вовсе не видно, вздымается ли грудь Люциуса, ужас захлестывает на мгновение, а затем отступает, и Пиона клонит голову набок, прислушиваясь к его дыханию.

Ночь правит балом, пускает картинки в тенях и шепчется в занавесках, и кажется, что все вовсе остановилось. Будто мир замирает, вдохнув полной грудью, и щелкает заводной ключ.

Пиона присаживается на край тонкого одеяла, кладет ладонь на грудь Люциуса и только теперь ощущает, что она взаправду вздымается. Густой комок мешается в горле, и она ведет пальцами по мягкой ткани ночной рубашки, путается в ней и неловко касается теплой кожи. Пиона вздрагивает, но руку не убирает, опускает голову и протяжно вздыхает, так что звук этот разносится эхом в темных углах.

Люциус перехватывает ее руку, щурится в темноте и растягивает губы в сонной улыбке, а Пионе хочется вцепиться в его запястье, закатать рукав и выжечь с корнем чужую незримую метку.

— Ты когда-нибудь убивал?

Голос ее звенит в тишине колокольчиками, и Пиона пугается их внезапного грохота. Люциус смотрит на нее исподлобья, целует косточку на большом пальце и тянет к себе, заставляя улечься сверху. Он не отвечает, потому что Пиона не примет уловок и глупых ужимок, жмурится, когда она, должно быть, слишком сильно давит ему локтем на грудь, и быстро рвано кивает, скрывая в складках ночи признание.

На мгновение Пионе чудится, будто она смотрит на него изнутри, а затем расслабленная улыбка возвращается на лицо Люциуса, и он едва ощутимо прижимается губами к ее виску.

— Хочешь устроить ночь откровений? — Люциус мягко смеется, а Пиона смотрит, не отрываясь, в его глаза, кажущиеся черными в темноте. — Я тоже могу спросить что-нибудь личное?

— Есть что-то, чего ты не знаешь?

Пиона чувствует животом тепло его тела, ощущает прохладный ветерок на спине и вздрагивает, когда лопаток касаются мягкие пальцы. Люциус забирается под ее платье, ведет по коже, и следом за его прикосновениями расползаются волнами мурашки. Пиона упирается ногами в матрас, путается в складках тонкого одеяла и, пытаясь изо всех сил не свалиться, ощущает себя непередаваемо глупо. Впрочем, мысли из ее головы напрочь выветриваются, когда Люциус подается вперед, кладет ее руку себе на щеку и сладостно прикрывает глаза.

Мгновение спустя Пиона лежит на спине, а волосы Люциуса, падающие с одного плеча, касаются ее щеки. Между ними треклятое летнее одеяло, напрочь запутавшееся в ногах, и ощущение сквозящего ветерка, искрами оседающего на коже.

— У Гарри опять лихорадка, — выдыхает Пиона, и кажется, будто где-то разбивается зеркало.

Люциус делает глубокий вдох, опускается сверху, придавливая Пиону к кровати спиной, и выдыхает ей в волосы. Пиона обвивает его спину руками, утыкается носом в сгиб шеи и думает, что готова бросить все к чертовой матери.

Она изучает темную магию уже почти четыре года и так и не находит ни единого выхода. Иногда Пиона чувствует на себе пронзающий взгляд, будто вонзается между лопаток молчаливый приказ, и тогда нутро ее упрямо взвивается. Гарри наконец-то находит общий язык с Маленой, общается с ней и Драко по отдельности, будто становится буфером между ними, и оттого, наверное, Пиона считает, что без него все попросту рухнет.

Пиона понятия не имеет, кем бы была без маленького Гарри Поттера — ребенка, доставшегося ей по наследству от младшей сестры. Пиона вдыхает запах кожи Люциуса, чувствует тяжесть его тела и замирает, прислушиваясь к собственным ощущениям.

— Авада Кедавра ведь убивает душу? — Пиона бормочет едва ли разборчиво, мажет губами по шее Люциуса. — Если две души заключены в одном теле, можно ли уничтожить только одну?

Пиона чувствует, как Люциус вздрагивает всем телом, и с губ ее срывается тяжелый смешок. Они лежат, замерев, какое-то время, а затем Люциус переворачивается набок и прижимает Пиону к себе, зарываясь носом ей в волосы. Прохладный ветер по-прежнему шевелит занавески, но теперь они кажутся призраками, затаившимися в тенях, и оттого Пиона старается поскорее уснуть, хоть на мгновение позабыв о тревожащих мыслях.

Малена врывается в комнату неожиданно, распахивает двери настежь и кричит так, что Пиона на мгновение думает, будто кто-нибудь умер. Светлые волосы ее, обычно собранные причудливыми заколками, рассыпаны по плечам, а грудь тяжело вздымается от быстрого бега. Нарцисса, рассказывающая о странных русских волшебниках, степенно поворачивает голову и вздыхает, недовольная громкими криками, однако Малена не обращает на нее ни капли внимания.

— Мама, пойдем скорее! Мальчики собираются драться!

Научившись выговаривать несчастную букву «р», Малена берет новую привычку, путает слова будто случайно, мешает их, точно потрепанную колоду карт. Так что теперь приходит черед Нарциссе вздрагивать, а Пионе — протяжно вздыхать, потому что никто, разумеется, драться не собирается.

Вот только Малена, отчего-то всегда без меры встревоженная, продолжает махать руками и вовсе неразборчиво причитать, словно беспокойство ее однажды может спасти чью-то жизнь.

— Пойдем, мама, они же могут начать без тебя, и тогда будет нечестно! — Малена тянет ее за руку, и Пиона послушно идет, даже не пытаясь вычленить истинную сущность происходящего.

Впрочем, все втроем они выходят на засыпанное снегом поле, некогда служившее парком, и там встречаются с мальчиками. Пиона хихикает, бросает на Нарциссу насмешливый взгляд и принимает протянутую Драко метлу.

— Вот, матушка, — Драко вежливо улыбается, а в глазах его сверкают чертята, так что Пионе ужасно хочется растрепать его волосы.

Однако в последнее время Драко скрупулезно следит за прической, укладывает волосок к волоску и часами смотрится в зеркало, приговаривая, что не подобает наследнику рода ходить напрочь растрепанным.

Гарри, в противовес ему, ерошит волосы сам, создавая на голове форменный беспорядок, и нахально скалится, слезая с метлы. Пиона видит окончание гонки, и от выражения лица проигравшего Теодора ей становится совсем уж смешно. Люциус и Мортимер о чем-то лениво переговариваются, опираясь на метлы, и Пиона весело машет им, позволяя Малене ухватиться за гладкое древко и запустить шаловливые пальчики в прутья.

— Это называется игра, Малена, — серьезно изрекает Нарцисса, но никто, кажется, ее совершенно не слушает, — никто здесь не собирается драться.

Пиона ловит лукавую улыбку Люциуса, подмигивает ему, и Мортимер морщится в наигранном отвращении. Мальчики обсуждают стратегию, шушукаются, сгрудившись в кружок, и Пиона понимает, что сегодня команды делятся на взрослых против детей. Морозный воздух кусает щеки и ластится к шее, но набрасывать на себя согревающее заклинание она не спешит — все равно согреется, стоит только подняться в воздух.

— Поединок! Поединок! — Малена не соглашается и добавляет еще раз точно для верности. — Когда я вырасту, тоже буду сражаться!

Малена прижимается к ее ногам, ластится, точно пушистый котенок, и Пиона треплет ее растрепавшиеся от бега светлые волосы. Мортимер машет рукой, призывая поскорее начать и поскорее закончить, однако в глазах его тоже пляшут искры детского озорства.

Пиона не помнит, состоял ли Нотт в слизеринской команде по квиддичу, но отчего-то ей чудится, будто на метле он чувствует себя практически так же, как в алкогольном бреду.

Подозрения Пионы сбываются, и на команды в самом деле разделяются просто — взрослые против детей. Подобные состязания увлекшиеся внезапно квиддичем Гарри и Драко устраивают достаточно часто, так что Пиона быстро вникает в правила и даже может похвастаться неплохим результатом. Неплохим, впрочем, только исходя из ее собственных ожиданий, но и подобными скудными достижениями Пиона довольна. Она скорее ловец или вратарь на худой конец, но ни ту, ни другую роль в своей игре они не используют, так что ей приходится вместе со всеми метаться над полем и пытаться забросить мяч в глиняный цветочный горшок.

Видя воодушевление мальчиков, Люциус предлагает купить настоящее поле с кольцами и трибунами, вот только Пиона решительно против и не позволяет загромождать двор. Впрочем, Гарри и Драко вовсе не против, расставляют горшки в нужном порядке и раздают четкие указания, под шумок придумав парочку собственных правил.

— Не замерзнешь? — Люциус опаляет дыханием кожу у самого уха, и Пиона, засмотревшаяся на прижимающую к груди мяч Малену, вздрагивает.

Пиона мотает головой и смеется, и оттого густое облачко пара вырывается у нее изо рта. В воздух они взлетают стремительно, принимаются носиться над полем, и Пиона едва сдерживает рвущийся из груди клекочущий смех. Метлы ей не то чтобы нравится, зато полет вызывает искристый, почти детский восторг.

Пиона откидывает голову назад, ловит упавший практически в руки мяч и стремится избавиться от него, перебросив оказавшемуся рядом Мортимеру. Она кружит над полем, чувствует хлесткие удары холодного ветра на коже и даже разок забивает, заработав десяток очков. Мысли из головы совершенно выветриваются, снесенные холодом, и вслед за ними Пиона выплевывает мелькающие перед глазами бесполезные сожаления.

Когда игра завершается, на землю уже опускаются густые серые сумерки. Впрочем, заканчивают они не из-за позднего времени, а оттого, что без магии горшков на белом снегу становится вовсе не видно, так что счет напрочь сбивается, а победитель остается не определен. Уставшая Малена сонно зевает, и Нарцисса качает ее на руках, так что обе судьи пропускают несколько последних голов, а Гарри воодушевленно предлагает решить все гонкой на метлах и вызывает Пиону на поединок.

— Никаких поединков, — обрывает Люциус, и Гарри обиженно дует губы, — идите переодеваться, через час будет ужин.

Зимой темнеет рано, но отчего-то Пионе кажется, что сейчас практически полночь. Густая тьма красит снег в серый, мешает с черными мазками деревьев, и только теплые желтые окна поместья высвечивают медленно опускающиеся на землю снежинки. Они кружатся в причудливом хороводе, ложатся на разгоряченные щеки и стекают холодными каплями к подбородку, и Пиона стирает их, подхватывает губами и пытается разобрать исчезающий вкус.

Сердце Пионы грохочет ужасающе громко, так что не слышно собственных мыслей, ноги, кажется, напрочь прирастают к земле, а немой крик застревает в горле. Она едва ли может сдвинуться с места, каждый шаг кажется удушающе медленным, но это и хорошо, потому что Пиона готова наделать ужасных ошибок. Сердце ее подскакивает к самому горлу и падает в пятки, лоб покрывается липкой испариной, а в животе будто узел сворачивается, давящий на легкие.

Гарри прижимает хнычущую Малену к себе и шепчет бесконечные извинения, а Драко стоит, широко распахнув глаза, и на лице его — будто белая маска. Медленно он переводит взгляд на Пиону, вздрагивает всем телом, но в лице не меняется.

Рядом с ними валяется метла, на ковре — следы крови, и Пиона обходит их по широкой дуге, падает на колени и буквально выдирает дочь у Гарри из рук.

У Малены ссадина на виске и катятся слезы, а еще неестественно вывернутая нога и порванные рукава. Пиона утирает ладонями ее щеки, сглатывает горькую слюну и судорожно вспоминает, есть ли у нее зелье от переломов.

— Мам, я…

Гарри, кажется, что-то пытается говорить, но Пиона совершенно не слышит, прикипает взглядом в ране на виске дочери и осторожно целует ее. Сердце ее все еще гремит в горле, точно растянутая в нитку пружина, внутренности свиваются в узел, а ладони мелко подрагивают. Пиона зачем-то представляет образ лежащей на полу Лили с распахнутыми руками и пустыми глазами, и, подхватив Малену на руки, спешит в кабинет.

Нужное зелье находится быстро, а на беспорядок Пиона совершенно не обращает внимания. В ушах у нее звенит и грохочет, точно взаправду бьются бесконечные склянки, а от едких запахов зелий мутит и кружится голова. Пиона, кажется, пугается больше, чем нужно, но ничего не может с собой поделать: Малена продолжает хныкать от боли, хватается пальцами за ее мантию и крепко сжимает зубы, чтобы не закричать.

— Матушка, — Драко дергает ее за рукав, но Пиона не оборачивается.

Следом за одним зельем Пиона дает Малене другое, баюкает на руках и целует мокрый висок. Рану на виске она обрабатывает тоже, заклеивает пластырем просто на всякий случай и обещает дочери, что совсем скоро больно больше не будет.

Собственные шрамы болят и пульсируют, и Пиона протяжно вздыхает и тяжело опускается в кресло, продолжая прижимать Малену к себе, жмурится до ярких пятен перед глазами и вытягивает вперед ослабевшие ноги. Усталость наваливается океанскими волнами, шумит осенний прибой, а из открытого окна тянет первой грозой.

— Что случилось? — спрашивает Люциус, и густая тишина вокруг Пионы лопается.

Гарри, такой же заплаканный, как и Малена, уснувшая у нее на руках, тянет его за рукав, и в голосе Люциуса Пиона слышит звенящие нотки. Подходя ближе, он будто бы невзначай треплет Драко по светлой макушке, хлопает Гарри по плечу и опускается на колени перед Пионой, осторожно касаясь пальцами ее сцепленных рук.

Звон в ушах исчезает, и теперь Пиона слышит, как бушует снаружи гроза. Яркая молния освещает светлую комнату, высвечивает белым и оседает запахом искристого пепла.

— Что случилось? — повторяет Пиона, переводя взгляд с Драко на Гарри, и те переглядываются и испуганно жмурятся.

В комнате удушливо пахнет лекарствами, так что даже открытое окно не способно выветрить запах. Отчего-то Пионе чудится яростное лицо Абраксаса, приказывающего ей убираться, и она снова жмурится и утыкается носом в макушку Малены.

— Я дал Малене метлу, — Гарри вздергивает подбородок, но тушуется, стоит Пионе взглянуть на него, — она очень просила, так что я подумал, что дома ничего страшного…

Голос его постепенно стихает и в конце концов исчезает в грохоте ливня. Малена вздрагивает во сне, прижимается к Пионе теснее, и она гладит ее по спутанным волосам, избегая касаться заклеенной пластырем ссадины.

— И? — Люциус гладит ладони Пионы успокаивающе, но голос его дрожит будто от ярости.

Рядом слышится судорожный вздох, и Пиона вдруг вспоминает о Драко. Тот стоит рядом с креслом, цепляется за подлокотник и не сводит испуганного взгляда с отца. Гарри же громко шмыгает носом, утирает лицо рукавом и переминается с ноги на ногу, не решаясь продолжить.

В комнате повисает мучительная тишина, гремит за окном гроза, и Пионе чудится, будто мелкие капли бьют ее по щекам.

— Она взлетела очень высоко, не удержалась и упала, — голос Драко хрипит, будто мятая бумага.

Тело его мелко дрожит, пальцы сжимают подлокотник кресла до побеления, и Пиону на мгновение охватывает оглушающая, сводящая с ума ярость. Метла, валявшаяся в гостиной, принадлежала ей, вовсе не была детской и летала куда угодно, в отличие от игрушечной. Пиона знает, что Малена грезила взрослыми метлами, отказываясь от детских подобий, но все равно не может представить, чтобы ее сыновья позволили сестре такие опасные игры.

— Идите в комнаты, — в конце концов цедит Пиона, и сама относит Малену в спальню, приказывая Добби пристально следить за ее состоянием.

Пиона выходит на улицу, буквально вываливается наружу, подставляет лицо холодному ливню и ловит взглядом расчертившую небо белую молнию. Молчаливое бездействие Люциуса отчего-то ужасающе ее раздражает, и она рада, что он не идет за ней следом. Пиона вытягивает ладони, набирает в них дождь и выплескивает себе на лицо, умываясь то ли собственной яростью, то ли жгучим отчаянием.

Пиона сидит в давно остывшей воде, откинувшись на бортик ванны, и чувствует себя ужасающей идиоткой. Она не выходит на ужин, сидит у постели спящей Малены и слушает грохот грозы, пока Люциус силком не выволакивает ее прочь, запирая дверь заковыристым заклинанием. Люциус утверждает, что ничего страшного не случилось, и Пиона страшно хочет ударить его за такие слова, но только бессильно запирается в ванной.

Завороженная, она наблюдает за стекающими по телу каплями, ведет руками, выводя на воде причудливые узоры, и клонит голову набок, прислушиваясь к шуму дождя. Ночь вступает в свои права слишком резко, сгущается темнотой по углам и давит на голову, заставляя устало опуститься под воду. Пиона оставляет на поверхности разве что кончик носа, вдыхает и с тихим плеском ныряет, оказываясь под водой целиком. Ванна в этом доме, пожалуй, достаточно большая, чтобы в ней утопиться, и Пиона считает секунды, оставаясь под водой, пока легкие не начинает мучительно жечь.

Выныривает она с раскатом грома, вскакивает, отплевывается и едва не поскальзывается. Пиона неловко машет руками, хватается за гладкие бортики и выравнивает дыхание, глядя на собственное отражение во взбаламученной мутной воде. Крупная капля стекает по ее носу и падает, разбивая отражение, за окном громыхает, бьет в стекло дождь, и оттого, наверное, Пиона вовсе не замечает, как отворяется дверь.

Жесткие ладони ложатся на ее плечи и тянут назад; ноги Пионы скользят по дну ванны, и за мгновение до того, как она теряет равновесие, ее подхватывают под колени. Люциус берет ее на руки, прижимает к груди, точно ребенка, и Пиона рассерженно жмурится, не желая с ним говорить. В груди у нее медленно ухает сердце, точно ночная сова выискивает во мраке добычу, и Пиона слепо вглядывается в скрытую за веками пустоту и наслаждается окутавшей ее теплотой.

Вода с ее тела впитывается в мантию Люциуса, и та стремительно промокает, неприятно липнет к коже и больше не греет. Пиона зло фыркает, давит желание отмахнуться от бегающих по телу мурашек и чувствует, как греет макушку чужое дыхание.

— Я веду себя глупо? — Пиона распахивает глаза, когда Люциус усаживает ее на диван, и клонит голову набок.

Мокрые волосы прилипают к щекам, проникающий сквозь неплотно закрытое окно ветер лижет шею, а Пиона болтает ногами, уперевшись ладонями в мягкие подушки. Она не хочет прикрыться, не чувствует ни капли стыда перед собственным мужем, только легко улыбается, не позволяя губам снова сложиться в уродливую злую гримасу.

— Я велел мальчикам идти спать, — Люциус на мгновение исчезает, возвращается с полотенцем и набрасывает его Пионе на голову, — они очень переживают.

— Ты не злишься на них? — Пиона выплевывает вопрос, пользуясь скрывающим лицо полотенцем, и подается вперед, следуя за ласковыми прикосновениями.

Гнев в ее груди стремительно утихает, будто кто-то задувает свечу, и остается только вьющаяся сизым дымком обида. Пиона довольно жмурится, молчит, пока Люциус вытирает ее волосы, и вздрагивает, когда полотенце падает ей на плечи.

Люциус смотрит на нее сверху вниз ужасно серьезно, ведет подбородком и проводит полотенцем по мокрой спине, собирая мурашки. Пиона, вздохнув, утыкается лбом ему в живот, жмурится из-за мокрой мантии и едва слышно шепчет согревающее заклинание. Себя она не высушивает, и Люциус продолжает водить полотенцем, кажется, прямо по вспыхнувшему нутру.

— Злюсь, — Пиона ощущает тепло его рук сквозь влажное полотенце, — но не думаю, что их стоит наказывать.

— Почему? — Пиона расслабленно вздыхает и не спешит отстраняться, позволяя Люциусу продолжить ласку. — Я бы выпорола их обоих. И Малену тоже, когда она встанет с постели.

Люциус поднимает руки, возвращает полотенце на ее шею и фыркает едва слышно. Он ведет по плечам, захватывает самыми концами ключицы, и Пиона вытягивает вперед руку, повинуясь его легким движениям. Полотенце скользит по плечу до локтя и ниже, Люциус слегка поворачивается, ведя до кончиков пальцев, и Пиона видит, насколько белые в темноте его пальцы. Люциус дышит размеренно, обманчиво беззаботно, и только грохот грозы по стеклу заглушает стук его сердца.

— Какая ты кровожадная, — Люциус тихо смеется, держит обернутое полотенцем запястье Пионы и касается ее волос.

Они оба знают, что Пиона никогда не осуществит собственных слов, и оттого замолкают, прислушиваясь к шуму грозы. Люциус перебирает ее волосы пальцами, и Пиона, фыркнув, обнимает его руками за пояс. Полотенце падает на пол, Люциус ведет ладонью по руке вверх до плеча, ласково оглаживает ключицу и касается подбородка, наощупь выискивая шрам.

Ветер мажет по голой спине, и Пиона рвано вздыхает, подается вперед еще настойчивее, прижимается к Люциусу, будто он в самом деле может спрятать ее от целого мира, и чувствует, как ладони его скользят ниже. Не расцепляя ее рук, Люциус укладывает Пиону на спину, забирается следом, упираясь ногой между ее разведенных коленей, и опускается совсем низко, так что Пиона может разглядеть отблески грозы в его светлых глазах. Рассыпавшиеся по плечам волосы накрывают ее причудливым шлейфом, и Пиона тянется, пропускает сквозь них пальцы и осторожно касается бледной щеки.

Люциус улыбается мягко, Люциус тоже зол на детей, но в его глазах Пиона видит отчаянное сомнение. Она не будет просить его придумать какое-нибудь суровое наказание, не придумает его и сама. Вместо всего этого Пиона прижимается губами к его губам, приподнимается, позволяя просунуть под спину руку, и взмахом ладони заставляет исчезнуть отделяющую их друг от друга проклятую мантию.

В маггловской части Лондона шумно, людно и жарко, и Пиона ведет плечами, стараясь сбросить с себя липкое марево. Летняя духота приходит гораздо раньше положенного, застигает врасплох и крепнет, неспособная впитаться в окованную асфальтом и камнем землю. Со всех сторон колышется жар, горячий воздух забирается под одежду, и Пиона, протяжно вздохнув, едва заметно колдует.

Детям, впрочем, как и привычной Петунии, духота, кажется, и вовсе ни капельки не страшна, и Пиона расслабленно жмурится, убирая с лица дочери налипшую челку.

Уставшая идти своими ногами, Малена требует понести ее, а Пиона вместо этого покупает прогулочную коляску в ближайшем магазине, и они обе, не сошедшись в желании и возможностях, молчат уже добрые десять минут. Малена дуется и жмурится от яркого солнца, убирает опущенный козырек словно назло и грызет подаренный кузеном сахарный леденец. Пиона же упорно козырек раскрывает, хихикает про себя и сравнивает Малену с таким же непоколебимо упрямым отцом.

После происшествия с Маленой это первый раз, когда они выходят на прогулку все вместе, прихватив для спокойствия Петунию с Дадли, и мальчишки тут же сбиваются в кучку, принимаясь обсуждать какие-то свои, вовсе непонятные Пионе вопросы. Они шагают далеко впереди, и Петуния то и дело окликает их, призывая вернуться, и тогда Дадли жмурится несогласно, а Гарри и Драко молча смотрят Пионе в глаза, точно спрашивают ее позволения. Пиона же толкает перед собой коляску с Маленой, будто прикрывается ей от целого мира, смотрит на мальчишек в ответ и не отвечает ни на один их вопросительный взгляд.

— Как продвигается твоя книга? — Пиона знает, что для сестры эта тема болезненна, но все равно спрашивает.

Она поворачивает голову, глядит на поджавшую губы Петунию и видит в ее глазах удивительно упрямые искорки. Они продолжают идти, лавируя между людей, иногда оказываются отрезаны друг от друга, и тогда Пиона бросает быстрые взгляды на снующих впереди мальчиков. Две светлые и одна темная макушки мелькают между людскими телами, то и дело исчезают совсем, и тогда Пиона обеспокоенно вздрагивает и крепче сжимает ручки коляски, не позволяя себе броситься следом.

— Я сочиняю небольшие рассказы, — после недолгого молчания признается Петуния, и Пиона одобрительно склоняет голову набок, — пока не совсем то, чего я хотела, но получается, вроде, неплохо.

— О чем ты пишешь?

Способность сочинять собственные истории все еще кажется Пионе потрясающей магией, и она не может сдержать улыбку, когда видит, как стремительно разглаживается серьезное лицо Петунии. Брови сестры ползут вверх, на щеках появляются едва заметные ямочки, а на лице растягивается полная мечтательного одухотворения улыбка. Петунии определенно нравится то, чем она занимается, и она продолжит писать даже если другие будут топтать ногами исписанные чернилами листья.

— Пару лет назад Дадли притащил домой кошку, — Петуния легко улыбается, указывает куда-то в сторону узкого переулка и смотрят прямо Пионе в глаза, — он хотел оставить ее дома, но Вернон категорически запретил, и пришлось отдать бедняжку миссис Эрсон, нашей соседке. Представляешь, у нее уже три кошки и нет детей, не могу даже представить, что думает обо всем ее муж.

Пиона щелкает пальцами, сбивая Петунию с мысли, и сестра хмурится, будто смаргивает наваждение. Наевшаяся Малена протягивает остатки леденца вверх, фыркает и срывается с места, пытаясь нагнать остановившихся у яркой витрины мальчишек.

— Я написала историю о том, что кошка — это заколдованная волшебница, странствующая в поисках мага, способного снять с нее заклинание, — Петуния возвращается к мысли, смущенно жмурится и отводит глаза, — не совсем в моем стиле, да? Писать подобную ерунду.

Пиона задирает голову к небу, теряется в редких облаках и бескрайней голубизне и думает, что в мире вовсе нет никакой ерунды. Все на свете кажется ей оглушающе важным, и Пиона разминает запястья, позволяя коляске катиться впереди самой по себе.

Голубое небо разрезает белая полоса, исчезающая у самого горизонта, и Петуния, задрав голову, тоже смотрит на нее завороженно. Маленькая точка белесого самолета едва ли видна среди окруживших ее облаков, и Пиона радостно вздрагивает, когда та вырывается из плена, будто выныривает из морской пены и устремляется вдаль.

— Говорят, если самолет оставляет большой белый след, пойдет дождь, — Петуния выдыхает горячий воздух, и снова кажется, будто из них двоих — именно она умеет творить настоящее волшебство.

— Это все суеверия, — Пиона фыркает и смеется, но задирает голову снова, придирчиво осматривая оставленную летуном полосу.

Снизу огромная железная машина походит скорее на вольную птицу, и Пиона проводит ее взглядом до самого горизонта. Магия, несомненно, способна поднять в воздух нечто подобное, но ведь волшебники всего лишь придумали заставить вещи летать. Магглы же сотворили нечто еще более удивительное, создав механизм, о котором закостенелые колдуны и думать не думали.

— Тебе ли говорить мне о суевериях? — Петуния вдруг приближается, и ее дыхание жаром мажет по носу Пионы.

Малена, задрав голову, что-то увлеченно рассказывает, и мальчики слушают, обступив ее кругом. Самолет скрывается за горизонтом, но белая полоса лишь немного расплывается и бледнеет, будто отпечатываясь на небе напоминанием о чьем-то героическом подвиге. Петуния фыркает и хохочет, и Пиона, напрочь позабыв о коляске, обхватывает ее за плечи:

— О, я могу рассказать тебе о природе всех суеверий на свете.

Чертова сухая ветка болтается прямо перед окном, и Пиона снова скашивает на нее глаза и невольно хмурится. В кабинете темно и душно, а за окном, будто фонарь светит прямиком в душу, распускается желто-зеленое лето. Пиона клонит голову набок, переводит взгляд на склонившегося над Гарри врача, меняющего стекла в ужасающих железных очках, и поджимает губы.

— Лучше или хуже? — спрашивает врач, когда Гарри молчит и смотрит на выведенные на плакате символы.

Пиона отчетливо видит, как дергаются его пальцы. Ветка снова качается перед окном, привлекая внимание и навевая воспоминания, и Пиона давит злое желание сбить ее заклинанием. Маггловский врач едва ли что-то заметит, а она тогда сможет наконец-таки выдохнуть и сосредоточиться на вновь ставшим хуже зрении Гарри. Пионе вовсе не нужно обладать поразительной проницательностью, чтобы заметить изменения в его поведении, так что она тащит его к врачу едва ли не против воли, чтобы получить новый рецепт на очки.

— Лучше, — вздыхает, сдаваясь, Гарри, и подбор продолжается.

Уже в следующем году мальчикам должно прийти приглашение в Хогвартс, а Пиона так и не может придумать, что делать со зрением Гарри, и ограничивается обыкновенными очками в круглой оправе. Они с Люциусом приходят к выводу, что все дело в чужой душе, застрявшей в его естестве, однако, что делать с этим, тоже остается загадкой. Показывать Гарри волшебным врачам Пиона и вовсе не собирается, потому что уверена, что в следующий же миг новость разнесется по всему волшебному свету.

Пиона косит глаза на врача и сжимает спрятанную в кармане плаща волшебную палочку. Она готова броситься защищать свое-чужое дитя в любое мгновение, однако опасения ее излишни. Врачу в городке, где нет ни единого мага, она платит достаточно, чтобы тот держал рот на замке и заискивающе улыбался, склоняя перед ней голову. Это всего лишь очередной осмотр, убеждает себя Пиона, и никто не собирается отбирать у нее ребенка Лили так же, как однажды отняли саму Лили.

Из клиники они выходят с новым рецептом очков и сразу же устремляются в маленькую оптику в полуподвальном помещении. Жена хозяина в очередной раз причитает, гладит Гарри по голове, и тот хмурится, но из-под руки не выныривает, послушно принимая чужие прикосновения. Он необычайно задумчив, даже кажется Пионе расстроенным, и она невзначай покупает ему сахарную вату в ближайшем ларьке.

— Мам, — Гарри поднимает на нее взгляд, и от его сурового тона нечто внутри Пионы сжимается, — тебе не обязательно со мной возиться.

От сахарной ваты он отмахивается, и Пиона просто выбрасывает ее в ближайшую урну.

— Почему?

Из горла ее вырывается единственный вопрос, и слова напрочь заканчиваются, так что остается лишь ждать от Гарри ответа. Он хмурится, но, кажется, объяснить свои мысли не может, и Пиона терпеливо ждет, застыв перед ним посреди тротуара.

— Я ведь не твой настоящий сын, — в глазах Гарри блестят искры непростительных заклинаний, и Пиона смотрит в них пристально, не моргая.

— Драко тоже не мой настоящий сын, — Пиона пожимает плечами, в последний момент не упоминая Малену.

Откровенно говоря, Пиона понятия не имеет, относится ли к этим троим одинаково, и Люциусу уже несколько раз приходилось убеждать Пиону в том, что она — хорошая мать. У нее все внутри замирает от ужаса, потому что Гарри может найти аргументы и убедить ее в собственной правоте, и оттого, наверное, Пиона даже не дышит.

— Ты зовешь его драконом, — Гарри обиженно ведет подбородком, однако это, кажется, все, что он может придумать.

Ее племяннику-сыну уже десять лет, и Пиона то и дело думает, что скоро именно он оставит ее позади.

— Хочешь, буду звать тебя так же? — Пиона насмешливо жмурится, и Гарри рассерженно мотает головой.

— Ты не понимаешь!

Он замирает с раскрытым ртом, потому что Пиона не вздрагивает, продолжает буравить его взглядом и едва ухмыляется. Злость Гарри говорит о том, что он нуждается в ней так же сильно, как и наоборот, и нечто внутри Пионы ликует.

— Тогда объясни мне, — она присаживается перед Гарри на корточки, треплет его вихрастые волосы, — почему я не должна считать тебя своим сыном.

Гарри, очевидно, теряется, плечи его вздрагивают, а глаза наполняются влагой, и Пиона давит желание прижать его к себе и закончить на этом. Вместо этого она наседает на Гарри, встряхивает его за плечи и требует хоть сколько-нибудь вразумительного ответа.

— У меня же есть настоящая мама, — несколько мгновений спустя давит из себя Гарри, скрывая глаза под бликами очков и длинной челкой.

Пиона не отвечает, что у Драко, вообще-то, тоже, еще и живая, закатывает глаза и поднимается. Она перехватывает дернувшегося Гарри за руку, притягивает к себе и зло жмурится. Прошло девять лет со смерти Лили, а она все еще сияет где-то вверху, точно рыжее летнее солнце, такое яркое, что слепит глаза.

— Хочешь ее навестить? — ответ кажется очевидным, и Пиона крепче прижимает Гарри к себе, делает глубокий вдох и чувствует, как давит внутренности болезненный спазм.

Они появляются на окраине кладбища под большой раскидистой ивой и молча, держась друг за друга, пробираются к нужной могиле. Лили встречает их серым камнем и выцветшей надписью, и Пиона взмахивает волшебной палочкой, обновляя чары. Несколько высохших цветов у надгробия рассыпаются пылью, и из земли пробиваются васильки. Голубые головки покачиваются на слабом ветру, и Пиона чувствует, как Гарри прижимается к ней, обхватывая руками за пояс.

Он не говорит ей, что именно она все детство напоминала, что Пиона для Гарри не мать, не вспоминает и другие ужасные вещи. Память, думает Пиона, странная штука, способная вычеркнуть одно и вознести совершенно другое, и приглаживает ладонями встрепанные от перемещения вихры.

— Ты мне нужна!

Нарцисса врывается в гостиную, и время будто на мгновение застывает и, вздрогнув, идет рябью. Люциус запинается на полуслове, Пиона останавливает палочку посреди выведения заклинания, а дети просто любопытно поворачивают головы к гостье. Нарциссу, впрочем, звенящая тишина ни капельки не смущает, и она продолжает сбивчиво говорить, размахивая пергаментом.

— Андромеда прислала мне письмо, хочет познакомить с мужем и дочерью.

Весь ее запал укладывается к единственное предложение, и, выпалив его на одном дыхании, Нарцисса замирает, словно тоже поддается чарам застывшего времени. Пиона тем временем стирает заклинание коротким взмахом и поддается тянущей ее на себя руке Люциуса.

— Здорово, — Пиона пожимает плечами почти безразлично, — при чем тут я?

Люциус не сводит с Нарциссы цепкого взгляда, будто ожидает от нее какой-нибудь выходки; Пиона ощущает разом охватившее его напряжение. Она понятия не имеет, какие отношения у Нарциссы и Андромеды, и, признаться, совершенно не желает влезать в дела их семьи, однако Блэк глядит на нее умоляюще, и взгляд ее настолько потерянный, что противно свербит где-то в груди.

Нарцисса молчит, хватает ртом воздух, точно выброшенная на берег рыба, и никак не может придумать подходящее оправдание. Она неловко взмахивает пергаментом, опускает руки и непривычно сутулится, и будто разом делается младше на целый десяток. Пиона, впрочем, думает, что с сестрами у нее и Нарциссы отношения немного похожи. Сравнивать Лили и безумную Беллатрикс совершенно не хочется, да и Андромеда из ее воспоминаний не походит на Туни ни капельки, и Пиона мысленно переставляет сестер местами.

Пиона и Беллатрикс — старшие, Андромеда так и остается на одном поле с Петунией, а Нарцисса вдруг оказывается рядом с умершей Лили. Младшие из трех, они, кажется, похожи больше, чем Пиона позволяет себе замечать, и оттого неприятно, почти болезненно колет в груди. Еще в школьные времена она сравнивала Лили с Нарциссой, искала в них сходство, словно старалась заменить одну на другую, и теперь колючий болезненный стыд разрастается в ней и расцветает ядовитым цветком.

— Мы не общались с тех пор, как она сбежала с тем грязнокровкой, — Нарцисса почти проглатывает неприятное слово, и Пиона вздрагивает от наполняющей ее голос обиды, — честно говоря, я понятия не имею, о чем нам с ней разговаривать.

— Мам, а что такое грязнокровка? — Малена любопытно клонит голову набок.

У Люциуса не получается спрятать смешок, и Пиона косится на него возмущенно. Она не то чтобы всерьез придает смысл каким-то словам, но все равно ощутимо щипает его за бедро.

— О, дорогая, — Нарцисса, только что смущенная и растерянная, бросается в объяснения, опустившись перед Маленой на корточки, — это люди, чьи родители не маги. Их кровь считается грязной, потому что разбавлена неволшебной, а…

— Еще некоторые заносчивые чистокровные считают грязнокровками всех, кроме самих себя, — добавляет Пиона, и в комнате повисает неловкая пауза.

Люциус снова не слишком убедительно глотает смешок, и Пиона снова щипает его через ткань плотной мантии. Нарцисса переводит на нее испуганный взгляд, и щеки ее стремительно краснеют, а уголки губ опускаются вниз, словно она готова заплакать. Пиона не придает смысла словам, потому что считает волшебную кровь волшебной без каких-нибудь обстоятельств, но все равно клонит голову набок и неприязненно жмурится, перекатывая слово на языке и не произнося его вслух.

Беллатрикс уничижительно завала ее грязнокровкой, вырезая на теле шрамы-отметины, и, сколько бы Пиона ни улыбалась, отзвуки этого слова отдаются в груди удушливым страхом.

— Прости, я, — Нарцисса запальчиво пытается извиниться, вскакивает и бросается к ней, — я не имела в виду конкретно тебя, просто…

Пиона останавливает ее взмахом ладони, рвано вздыхает и натягивает улыбку. От шрама расползается тугая боль, стягивает кожу и мешает дышать, и Пиона, кажется, снова слышит проклятый звон бьющихся склянок. Она убеждает себя, что думает слишком много, обещает Нарциссе составить компанию в любое время и прячет лицо на шее у Люциуса, когда гостья уходит.

Пиона не знает, сколько сидит так, дышит Люциусом и ощущает теплые ладони на волосах и спине. Сердце ее колотится медленно, а перед глазами обыкновенная — совсем не живая — темень и пустота. Никто ей не угрожает, убеждает себя Пиона, все давно кончилось, так что остается только быть жадной и забирать себе все с протянутой невольно руки.

Пиона вздрагивает, когда горячая чуть влажная ладошка касается щиколотки, а другая тянет ее за подол мантии. Она отнимает лицо от груди Люциуса и на мгновение жмурится из-за яркого света.

— Моя мама самая лучшая.

Малена сидит у их ног на ковре, протягивает к ней руки и так искренне улыбается, что Пиона невольно улыбается тоже. Она подхватывает дочь на руки и усаживает себе на колени, обнимает и утыкается носом в светлые волосы. Шорох мантии над ухом вовсе не отвлекает, и мгновение спустя Пиону со всех сторон обнимают ее самые любимые мальчики.

Пиона чувствует себя отвратительно лишней на чужой долгожданной встрече, будто подглядывает в замочную скважину одним глазком, и дверь перед ней резко распахивается. Впрочем, Андромеда принимает ее как нечто само собой разумеющееся, ставит на стол дополнительные приборы и чашку и признательно улыбается. Она, должно быть, догадывается о трусости собственной младшей сестры и рада видеть Нарциссу хотя бы так, в компании нынешней жены ее бывшего мужа.

Пиона скупо улыбается и молчит, перебрасывается редкими фразами с Тедом, бывшим старостой ее факультета, и думает, что стоило взять с собой Драко. Нимфадора, пятнадцатилетняя дочь Андромеды и Теда, смотрит на нее почти так же испуганно, и в какой-то момент Пиона замечает, что ее волосы окрасились в фиолетовый. Пустая, ничего не значащая беседа продолжается, и Пиона в качестве развлечения начинает следить за сменой цвета волос Нимфадоры.

После обеда Андромеда устраивает им экскурсию по дому и саду, и Пиона ловит себя на странной мысли. Она, кажется, привыкает ко всему огромному и помпезному, так что теперь совершенно обычный дом кажется ей маленьким и невзрачным. Впрочем, сад у Андромеды премилый, так что Пиона ненадолго задерживается, разглядывая лекарственные растения.

— А ты, я вижу, не отступаешься от своих слов.

Тед подходит к ней сбоку, треплет разросшуюся вербену по пушистым головкам и улыбается так, будто они все еще школьники. Травы и цветы в их саду, самые обыкновенные — неволшебные — будто тянутся к нему, выпрашивая прикосновения.

— А почему я должна была от них отступиться? — Пиона пожимает плечами и ухмыляется, когда Тед скашивает глаза на ее шрамы.

Они заводят пустую беседу о лекарственных травах и зельях, окончательно отбиваются от Андромеды с Нарциссой и бродят по саду кругами. Мешать воссоединившимся сестрам вовсе не хочется, Пиона понимает маневр Теда и послушно следует ему, в очередной раз проходя мимо цветущей вербены.

Пиона думает о собственных сестрах, представляет ее собственную встречу с Лили так, будто они просто-напросто разошлись, как Андромеда с Нарциссой. В какой-то степени она завидует сестрам Блэк, потому что Беллатрикс хоть и тюрьме, но живая, а у нее самой вместо самой младшей сестры надгробный камень и старый полуразрушенный дом.

Впрочем, со смешком замечает Пиона, Лили она в последнее время навещает чаще Петунии, так что даже сама не может придраться к собственным чувствам.

Тед рассказывает ей о тысячелистниках, которые обыкновенно путают друг с другом, когда они натыкаются на Нимфадору, притаившуюся возле окна. Девчонка, очевидно, подслушивает; волосы ее окрашиваются то в сизый, то в ярко-красный, отчего она напоминает сошедший с ума светофор. Ладонями она цепляется за оконную раму и то и дело заглядывает внутрь комнаты, надеясь увидеть, наверное, беседующих Андромеду с Нарциссой.

Само окно плотно закрыто, так что разговор их едва ли слышен, но девчонка все равно жмется, припадая щекой к раме, и жадно смотрит сквозь легкие полупрозрачные занавески.

Пиона смотрит туда же, отыскивает взглядом стоящую посреди гостиной Нарциссу и вздрагивает, ловя на себе ее взгляд. Это, кажется, первый раз, когда она видит Нарциссу заплаканной, и оттого странное стыдливое чувство толкается в горле. Не желая встревать в чужие разборки, Пиона хватает Теда за руку и ретируется, несколько шагов спустя возвращаясь к теме тысячелистников.

Когда они прощаются, на лице Нарциссы снова цветет улыбка. Привычная для нее, слегка высокомерная, она отчего-то кажется Пионе до ужаса равнодушной. Нарцисса натянута, точно струна, смотрит куда-то поверх ее лба и отмахивается от приглашения перекусить. Пиона же, вовсе не слушая оправданий, притягивает Нарциссу к себе и аппарирует в темный переулок маггловской части Лондона.

Конец осени в городе выдается удушливо жарким, так что страшно хочется наколдовать тропический ливень, но Пиона всего-навсего трансфигурирует их мантии в нечто более неприметное и тянет Нарциссу к одному симпатичному месту. Фонтан вырастает перед ними мощной громадой, бьет струями вверх и разбрасывает в разные стороны брызги, и Пиона толкает Нарциссу ближе, к самому бортику.

Одежда их промокает мгновенно, мелкие капли оседают на коже и блестят вокруг будто магическим ореолом, а Нарцисса завороженно застывает, глядя на мощные струи, почти достающие до небес.

Пиона вовсе не собирается вспоминать, как они всей семьей однажды ходили сюда. Никто из них тогда еще понятия не имел о магической школе и ужасающем будущем, так что они впятером просто наслаждались зрелищем. Мама, помнится, кормила их бутербродами, а Лили как всегда привередничала, подстрекая Петунию. Отец, кажется, усадил Пиону на плечи, и она тянула ладони к проплывающим облакам, утверждая, что они похожи на сладкую вату.

— Думаю, я должна написать Андромеде письмо, — вздыхает Нарцисса, выдергивая Пиону из задумчивой дремы.

Она все еще не говорит, что завидует сестрам Блэк, только серьезно кивает и планирует устроить семейный пикник.

Первый снег выпадает под самое рождество, кружится и тает, едва долетая до еще теплой земли. Пиона провожает его задумчивым взглядом, пытается разглядеть скрытые белесой дымкой облака и высматривает замысловатые узоры из мелких снежинок. Она лежит на коленях у Люциуса, читающего книгу, вычерчивает пальцами в воздухе формулы заклинаний и бормочет себе под нос. Пиона, признаться, удивляется, как Люциус может одновременно читать и слушать ее, однако он с поразительной точностью вставляет ответы и замечания в ее монолог.

Дети вместе с Нарциссой отправляются в путешествие по Парижу, потому что Блэк очень хочет показать им какой-то магазин сладостей, так что Люциус и Пиона впервые за долгое время оказываются предоставлены себе и друг другу. Это очень напоминает Пионе их путешествия в Хогвартс, так что она даже зачаровывает качели, чтобы они раскачивались сами собой.

— Ты помнишь, как мы познакомились? — Пиона щелкает пальцами, и окружающий их купол лопается.

Снежинки больше не тают, оседают на волосах, щеках и кончике носа, и Пиона не смахивает их, позволяя капелькам воды катиться до подбородка.

— Ты болтала без умолку и не давала мне читать, — Люциус усмехается, закрывается от Пионы книгой и, пожевав губы, продолжает, — я потом всю ночь думал, как вообще можно столько болтать.

Пиона вспыхивает мгновенно, подскакивает, едва не врезаясь лбом в злополучную книгу, и застывает с раскрытым ртом. Люциус смотрит на нее сверкающими глазами и улыбается так широко, что у нее невольно все слова испаряются, так что остается только разъяренно дышать.

— Ничего я не болтушка, — выдыхает Пиона, кажется, целую вечность спустя, — и ты сам ко мне подсел, между прочим.

Люциус насмешливо фыркает и вздергивает бровь, но молчит, позволяя Пионе высказаться до конца. Пиона, впрочем, хочет сказать, что прекрасно сидела и в одиночестве, однако язык не ворочается, и она со вздохом утыкается Люциусу в плечо. Позабытая книга остается лежать рядом, а уже через пару мгновений Пиона перекидывает ногу через бедра Люциуса и усаживается на него сверху.

— Я и заговорила-то с тобой лишь потому, что от тишины звенело в ушах.

Пиона пожимает плечами, закидывает руки Люциусу на шею и прижимается так тесно, что грудью, кажется, чувствует биение его сердца.

— До моего прихода ты сидела одна, — Люциус жмурится, тянется к ее бедрам, и Пиона предупреждающе цокает.

— Молчать с кем-то и в одиночестве — совершенно разные вещи, — наставительно заключает Пиона и склоняет голову набок, почти касаясь виском плеча Люциуса.

Он снова тянет к ней руки, и Пиона ведет пальцами, связывая его незримой веревкой. Зачарованный снег ложится на его светлые волосы причудливой шапкой, и Пиона смахивает ее небрежным движением. Люциус смотрит на нее почти так же, как в детстве: спокойно и чуточку снисходительно, будто вовсе не он оказывается связанный заклинанием на качелях, и оттого нечто внутри Пионы разгорается ярче. Она облизывает разом пересохшие губы, ведет подбородком, смахивая упавшую на глаза челку и пытается придумать, что бы такого сделать, чтобы Люциус перестал улыбаться.

Пиона вспоминает их последнюю поездку в Хогвартс-экспрессе, когда Люциус обнимал ее так, будто видит последний раз в жизни, и заговорщицки улыбается. План вырисовывается в мыслях сам по себе, и Пиона снова облизывается, опускаясь так низко, чтобы почти касаться губами прохладной кожи.

Пионе чудится, будто от прикосновений на ее собственной коже расцветает пожар, а Люциус точно назло все продолжает снисходительно улыбаться. Пиона знает, что все идет по его плану, потому что Люциус постоянно продумывает все наперед, и оттого нечто внутри кричит и бунтует. Однако Пиона не может заставить себя встать и уйти, нарушив сценарий, путается пальцами в волосах Люциуса и рассерженно дергает, заставляя запрокинуть голову.

Когда она прижимается губами к шее, тело Люциуса дергается, и он шумно сглатывает. Пиона победно усмехается, чувствуя, как напрягаются его привязанные к спинке качелей руки, проводит по ним кончиками пальцев почти невесомо и нарочито небрежно ерзает, усаживаясь удобнее. Пионе нравится эта пытка, потому что нечто внутри нее горит и рушится, и она почти слышит, как сгорают деревянные перекрытия ее старого дома.

Это выходит так просто — как сжечь ее старые платья и облачиться в мантии из шелка и бархата, — и Пиона утробно урчит, удовлетворенная собственной шалостью.

Она вовсе не замечает, когда контроль заклинания ослабевает, а с ним ослабевают и путы, и Люциус рывком перехватывает ее, укладывает на спину и нависает, все еще самодовольный и чуточку снисходительный. Снег продолжает кружиться над его головой, но Пиона больше не видит его, завороженная совсем другим зрелищем.

Люциус смотрит на нее так, будто Пиона проигрывает и побеждает одновременно, подминает ее под себя и вдруг аккуратно касается лба в ласковом поцелуе. Ладонью он зачесывает ее волосы, целует висок и уходящий на шею шрам, а затем утыкается лбом в сгиб шеи и выдыхает, оставляя на коже ожоги мурашек.

— Что ты думал обо мне в нашу первую встречу? — выдыхает Пиона, поддаваясь внезапному любопытству.

Говорить ей на самом деле совершенно не хочется, но Пиона все равно замирает, дожидаясь ответа. Люциус медлит, размеренно дышит ей в шею и то и дело оставляет на коже невесомые поцелуи, от которых все внутри будто в узел завязывается.

Пиона готова аппарировать в спальню прямо сейчас, но продолжает лежать, глядя на снег и попадающую в поле зрения белобрысую макушку Люциуса. В какой-то момент она замечает, что гладит его по затылку, хихикает и прижимается щекой к волосам.

— Я думал, что ты удивительно бестолковая, раз не знаешь элементарных вещей.

Люциус смеется ей в шею, и Пиона щипает его за бок, запрокидывает голову и громко смеется. Она вовсе не признается, что с самого начала считала Люциуса удивительным, однако он, кажется, и так знает.

Люциус смотрит на нее чуточку снисходительно и тоже не признается, как тяжело ему было отпустить ее в их последнюю перед расставанием в целую жизнь.

Ночью Пиона просыпается от кошмара. На улице гремит гром, дождь хлещет в окна, и этот звук она отчего-то принимает за звон бьющихся склянок. По телу проходит густая холодная дрожь, и она жмурится, съеживается и придвигается ближе к изголовью, поджимая под себя ноги. Люциус спит рядом будто ни в чем не бывало, и Пиона глядит на него долго и изучающе. Она едва не упирается ладонью в его разметавшиеся по подушке волосы, вздрагивает и снова жмурится, спасаясь от вставших перед глазами видений.

Пионе чудится в тусклом свете и вспышках молний, будто лицо Люциуса белое-белое, такое мертвенно бледное, что кровь стынет в жилах, и она с ужасом открывает глаза, пытаясь высмотреть вьющееся дыхание у сомкнутых губ. Хватает ее ненадолго, и Пиона жмурится, смыкает веки до ярких пятен перед глазами и изо всех сил хватается за одеяло. Пиона тянет его на себя, и лежащая поверх него рука Люциуса дергается, заставляя того проснуться.

Они смотрят друг на друга, кажется, целую вечность: сперва Пиона чувствует на себе пристальный взгляд, а затем, распахнув глаза, и вовсе не моргает, боясь спугнуть призрачное наваждение. Лицо у Люциуса сонное, немного растерянное и настороженное, он всматривается в нее, точно ищейка, сканирует пронзительным взглядом, а затем вдруг оказывается рядом в одно мгновение.

Пиона почти отшатывается, останавливает себя в последний момент и только крепче сжимает в ладонях тонкое одеяло, бесформенным комом прикрывающее ее ноги. За окном гремит гром, вспышка молнии освещает комнату, и Люциус снова кажется ей мертвенно белым, наполненным каким-то пугающим потусторонним сиянием. Ей чудится, будто сама она умерла, застыла где-то между мирами, и гром призывает остаться среди живых, а Люциус — зовет за собой в пустоту.

— Что ты видишь? — теплая ладонь вдруг прижимается к ее холодной щеке, и Пиона вздрагивает от разницы температур.

Все тело ее будто прошивает искристая вспышка, такая же молния, как сверкают снаружи, и она выдыхает, только теперь замечая, что почти не дышала. Легкие ее словно налиты свинцом, а руки висят тугими плетьми, Пиона хватает ртом влажный воздух и чувствует, как жжет от виска и до шеи.

Просто кошмар, хочет ответить она, но губы не слушаются, лишь раскрываются в немом крике. Пиона помнит о тишине, это зашито в подкорку, так что, пока она не уйдет, нельзя издавать ни единого звука.

— Смотри на меня, — Люциус перекрывает собой обзор, за его спиной мелькает желтая вспышка, и Пиона отшатывается, упираясь спиной в холодную стену.

В неровных вспышках грозы волосы Люциуса кажутся рыжими, будто это мертвая Лили тянет к ней свои руки, и оттого ужас накатывает шумящей волной. Пиона молчит, чувствует металлический привкус во рту и сжимает пальцами дракклово одеяло, не отрывая взгляда от прозрачных, наполненных потусторонним блеском глаз. Они смотрят друг на друга, кажется, целую вечность, Пиона считает собственные вздохи и рваные выдохи, однако шрам от виска и до шеи больше не взрывается болью.

Вокруг Пионы гроза, а впереди, почти прижимаясь к ней собственным телом — обеспокоенный Люциус, совсем живой, а не мертвый. Пиона, рвано вздохнув, прикасается дрожащими пальцами к его теплым щекам, выдыхает колючий воздух и подается вперед, обнимая руками за шею.

Теперь-то она может сказать, что это всего лишь кошмар, заверить саму себя, что все в полном порядке, но комок встает в горле, и вместо слов вырываются всхлипы и слезы. Пиона рыдает громко и некрасиво, прячет лицо на шее у Люциуса, зарывается пальцами в его волосы и прижимается солеными губами к жилке на шее, точно все еще не может увериться в реальности настоящего. Пиона почти наяву видит рыжую Лили, манящую за собой, и взгляд ее, тоскливый и проницательный, разрывает, кажется, на куски.

Пиона прячет глаза от этого взгляда, жмурится и убеждает себя, что вовсе не виновата. Лили умерла не из-за нее, но Пиона будто все продолжает молчать, крепко сжав зубы, и оттого нечто внутри нее лопается и крошится, осыпаясь под ноги битым стеклом.

— Пиона, — Люциус отнимает ее от себя, крепко держит руками за плечи.

Пиона чувствует его дыхание на губах, дышит выдыхаем Люциусом воздухом, смотрит в его глаза и все равно видит призрак Лили перед собой. Пионе кажется, что она сходит с ума, и шум волн снова накатывает, накрывает с головой и глушит все звуки, оставляя ее будто в коконе.

Она, пожалуй, все еще не в порядке, и Люциус видит это, чувствует рваное дыхание на шее и прижимает к себе что есть сил. Точно Пиона может сбежать, испариться курильным дымком и остаться на одних лишь скупо улыбающихся волшебных портретах.

Вот только Люциус не позволяет ей окончательно провалиться, погрузиться под воду и утонуть, встряхивает за плечи и снова пристально смотрит в глаза. Теперь Пиона отчетливо видит, что бледный он от испуга, с растрепанными напрочь длинными волосами, и оттого же сверкают призрачными кристаллами радужки. И она, поддаваясь его влиянию, оживает, повинуется немому приказу, шумно вдыхает и кашляет, захлебываясь воздухом.

Слезы текут по щекам, Пиона чувствует, как пропитывается ими ночная рубашка Люциуса, хватается за него что есть мочи, вжимается, силясь слиться, сделаться одним целым. Потому что Люциус невозможно живой, дышит и гладит ее по спине, и от его рук, точно нечто внутри стремительно оживает, расползается жар.

— Все хорошо, — Люциус утягивает ее к себе на колени, продолжает гладить по спине, целует в висок и прижимается щекой к ее влажной соленой щеке, — все уже хорошо.

И Пиона верит ему, обнимает в ответ и закрывает глаза, больше не представляя перед собой образ мертвой сестры.

— Мам, мы должны и мне купить волшебную палочку, — Малена склоняет голову набок и хлопает глазками.

В руках она вертит десертную ложечку, пихает почти пустую креманку из-под мороженого и болтает ногами, то и дело задевая туфелькой ножку стола. Малена склоняется набок, почти скручивается, так и норовя рухнуть со стула, дует губы и делает такие огромные глаза, что смотреть в них попросту невозможно. Вот только Пиона все равно смотрит, насмешливо жмурится и медленно-медленно ест собственную порцию сладости.

— Зачем? — Пиона издает смешок, когда Малена, совсем не смутившись, склоняется еще ниже, теперь глядя на нее исподлобья.

Мальчишки вместе с Люциусом торчат в лавке Олливандера уже битый час, и Пиона никак не может представить, чем они занимаются. Малена канючит, ест третью порцию мороженого со вкусом шоколадной клубники и никак не может придумать достаточный аргумент, чтобы убедить Пиону купить волшебную палочку.

— Я буду помогать по дому, — Малена ложится грудью на стол, протягивая вперед руки, и протяжно вздыхает, — ухаживать за твоими цветами, протирать пыль с портретов или сортировать книги в библиотеке. Знаешь, папа показал мне книжку про волшебный исчезающий замок из облаков, и я могла бы сделать такой в саду, но без палочки ничего не получится.

— Ты можешь попросить меня или папу, — Пиона вопросительно вскидывает бровь, когда Малена отрицательно трясет головой, — или построить его вместе с Драко и Гарри.

В глубине души Пиона надеется, что Малена попросит ее о помощи, потому что сама она никакие воздушные замки никогда не строила, но дочь упрямо дует губы и мотает головой на каждое предложение. Малена бьет ладошкой по столу, будто от этого ее слова сделаются хоть каплю весомее, и рассерженно бросает ложечку в пустую креманку. Она похожа на разъяренного пуделя, такого же белобрысого и пушистого, и Пиона давит смешки и изо всех сил пытается быть предельно серьезной.

Потому что для Малены строительство волшебного замка из облаков — это ужасно серьезно, а Пионе стоит уважать ее наивные детские чувства.

— Ты не понимаешь, мама, — Малена взмахивает руками совершенно как взрослая и ставит ударение на последнюю букву, — чтобы он был только мой, я должна построить его сама!

Этому и еще нескольким французским словечкам ее учит Нарцисса, и теперь Малена то и дело воображает себя иностранкой, ничегошеньки не понимающей по-английски.

Малена обрушивает кулачки на стол, и Пиона вздрагивает, прыскает со смеху и тоже склоняется, почти ложится на скатерть щекой. Малена смотрит на нее снизу вверх обиженно и рассерженно, и голубые глазищи ее сверкают, отражая летнее солнце.

Смотреть на дочь и разговаривать об облачных замках Пионе нравится гораздо больше, чем выбирать волшебные палочки в душной темной лавке, и оттого она улыбается, лукаво жмурится и передразнивает Малену, принимаясь постукивать пальцами по столу. Они смотрят друг на друга, будто читают мысли, а затем хором смеются и взмахивают руками, подзывая официанта, чтобы заказать еще порцию мороженого.

На этот раз они заказывают на всех, потому что сквозь стекло Пиона видит отворяющуюся дверь в лавку волшебных палочек и выплывающего оттуда Люциуса, опирающегося на трость. Гарри и Драко кажутся довольными, но несколько озадаченными, и Малена, заметив ее интерес, выворачивается, смотрит тоже и машет рукой. Обыкновенно идеально уложенные волосы Драко напрочь растрепаны, и он безуспешно пытается их пригладить, а Гарри стирает со щеки следы копоти. Люциус, не оглядываясь на них, устремляется ко входу в кафе, дергает дверь и пропускает мальчишек вперед, а затем входит сам, постукивая по полу металлически наконечником трости.

Люциус всегда носит трость на людях, то ли в дополнение к образу светского аристократа, то ли компенсируя старую травму, и иногда Пиона в самом деле замечает, как он едва заметно хромает. Пиона знает, что виной этому Тот, кого нельзя называть, покойный Абраксас Малфой и немного она сама и оттого не желает даже задумываться о всяческих вероятностях. Вместо этого она взмахивает волшебной палочкой, приводит волосы Драко и щеку Гарри в порядок и улыбается донельзя уставшему Люциусу. Лицо его серьезное-серьезное, почти хмурое, и Пиона, едва он садится, проводит ладонью по скрытому за шелковой мантией плечу.

— Мам, — Малена, едва проглотив целую ложку мороженого, привлекает ее внимание, — я подумала, что вообще-то ты можешь отдать мне свою старую палочку.

Малена глядит на нее полными серьезной уверенности голубыми глазами, улыбается, будто находит единственный приемлемый выход, но Пионе больше не хочется играть в ее игры. Гарри и Драко выглядят напряженными, а Люциус хмуро постукивает пальцами по столу, и никто из них к мороженому не притрагивается, так что Пионе ужасно хочется одновременно сделать что-нибудь глупое и на всех накричать.

— Нет, — Люциус вмешивается в ее внутреннюю дилемму, отрезает жестко, так что Малена сводит брови на переносице, но спорить не смеет, — ты получишь волшебную палочку в одиннадцать, как полагается.

Пиона хочет спросить, что случилось, потому что напряжение, кажется, можно есть ложкой, но по взгляду Люциуса понятно — это разговор не для публичных мест. Так что она лишь вздыхает, гладит Люциуса по ладони и предлагает двинуться дальше, чтобы успеть купить все необходимое к школе за сегодняшний день.

Пиона опускает Малену на каменный пол, отирает ладони о длинную юбку и оглядывается на снующих людей. В этой, как и в любой другой, части вокзала шумно и людно, так что постоянно приходится уворачиваться от чужих плеч и ботинок, но Пиону это нисколечко не смущает. Она взглядом выискивает проход на платформу, тянет шею, точно девчонкой ищет заплутавших родителей, и радостно улыбается. Воодушевление охватывает Пиону, и она едва не пританцовывает в такт цокоту каблуков и скрипу тележек.

Впрочем, на вокзале Кингс-Кросс они, кажется, выглядят лишними: одетый с иголочки Люциус выделяется настолько, что оборачиваются на него и дамы, и кавалеры. Шерстяной светло-серый костюм выглядит на нем, как на самом заядлом моднике, и Пиона в своем собственном платье с голубыми цветами наверняка кажется деревенской простушкой. Хотя платок в кармашке и запонки на манжетах рубашки у Люциуса тоже пронзительно-голубые, и оттого представляется, будто они идеальная пара, отправляющая в путешествие в самом начале учебного года.

Пиона фыркает собственным мыслям, поправляет пальто и цепляется взглядом за парочку, исчезающую прямо возле неприметной стены. Она машет ладонью и идет туда же, задирает голову и завороженно всматривается в купол вокзала.

Пиона не была здесь уже очень давно, и оттого совсем немного волнуется, чувствует себя школьницей, впервые отправляющейся в волшебную школу, и семенит, кажется, куда быстрее обычного.

— Нам нужно пройти сквозь стену? — Драко скептически вздергивает светлую бровь, и Пиона давит желание натянуть козырек его кепки до самых ресниц. — Мы же могли воспользоваться камином, а не строить из себя…

Он замолкает, когда Малена восторженно вздыхает и кладет ладошку на кладку стены. Глаза Гарри тоже сверкают искренним любопытством, однако гораздо более спокойным, чем Пиона может себе представить. Сама она изводится от нетерпения, переступает с ноги на ногу и воровато оглядывается, будто кто-то может заметить их исчезновение в плотной толпе.

Не вынимая палочку из кармана, Пиона проверяет наложенные вокруг чары отвода глаз и вплетенные в камни — перемещения. Теперь она может представить, как все это работает, но отчего-то все равно первое всамделишное волшебство, с которым она столкнулась в детстве, все равно кажется восхитительно потрясающим. Пиона плохо помнит, как, расставшись с сестрами и родителями, проходила здесь в первый раз, зато как наяву воспроизводит ощущения их первой поездки с Лили.

Хочется зажмуриться и визжать от восторга, но Пиона только закатывает глаза и насмешливо фыркает:

— Дети, рожденные в волшебстве.

Впрочем, Люциус, кажется, тоже заинтересован волшебной стеной, и Пиона вдруг вспоминает, как он рассказывал, что никогда не пользовался этим путем.

— Пойдемте скорее! — взвизгивает уставшая ждать Малена и толкает стоящего ближе всего Драко в колени. — Я хочу посмотреть на поезд! Скорее, скорее!

Драко, удивленно вздохнув, проваливается в стену и исчезает, и Малена хлопает в ладоши и довольно хохочет. Гарри встречается взглядом с Пионой, быстро смотрит на кивающего ему Люциуса и тоже исчезает в проходе, и они остаются втроем посреди нестройной толпы.

Колючее предвкушение охватывает ее, и Пиона вдруг отчего-то пугается, так что потеют ладони и ботинки прилипают к полу. Она словно и впрямь снова становится школьницей, и впереди у нее остаются все приключения. Пиона не замечает, когда Малена тоже исчезает в стене, ловит на себе задумчивый взгляд Люциуса и поджимает губы.

— Отца хватил бы удар, узнай он, что я повел Драко этим путем, — Люциус усмехается, задирает голову и долго смотрит в своды вокзала, — хотя я не уверен, что он вообще о нем знал.

Пиона тихо хихикает, прогоняет тоскливое ощущение, и сжимает ладонь Люциуса в своей. Вокруг снуют, вовсе не обращая на них и капли внимания, люди, спешат по своим простецким делам, и Пиона, признаться, им даже немного завидует. Для них волшебство навсегда остается выдуманной детской сказкой, в которой нет боли и страха, и оттого можно верить в него и прятаться от собственного скучного настоящего.

Впрочем, Пиона верит в рассказы Петунии, в ее волшебных котов и ожившие стулья, а еще в волшебные замки из облаков, которые они строят с Маленой, и жуткую древнюю магию, в которой добра и зла вовсе не существует.

— Мне кажется, время, когда я проходила сквозь эту стену, было где-то совсем в другой жизни, — Пиона вздыхает и улыбается, проводит пальцами по шершавой каменной кладке.

Стоит надавить чуть сильнее, и ладонь проваливается по запястье, а Люциус вдруг дергает ее на себя и укрывает в объятиях. Кто-то проходит почти сквозь них, оглядывается воровато и исчезает, кто-то толкает Люциуса плечом, а кто-то кричит почти у самого уха. Звуки сливаются в мерный гул, мир схлопывается до маленькой точки, и Пиона, вздрогнув, задирает голову.

Губы Люциуса касаются ее щеки осторожно, почти невесомо, словно он опасается, что она вот-вот навсегда растворится, исчезнет в мире за волшебной стеной, и Пиона протяжно вздыхает, теснее прижимаясь к нему. Люциус держит ее в плотном кольце, точно в клетке, и она прижимается грудью к его груди, чувствует дыхание сквозь пальто и обхватывает руками за шею. Пиона тоже хватает его, тоже держит в кольце и тоже касается губами щеки, а потом они, повинуясь вспыхнувшему разом желанию, целуют друг друга.

Это кажется Пионе потрясающе удивительным — никто не обращает на них ни капли внимания, а они стоят, обнявшись, посреди маггловского вокзала и самозабвенно целуются, будто подростки. Будто они же на развилке коридоров в Хогвартсе, только теперь не бьются зубами неловко и не боятся, что кто-то застанет врасплох. Пиона даже не закрывает глаза, смотрит на Люциуса и тонет в этом его ужасающе ласковом взгляде.

Пиона, пожалуй, вовсе не думает, что ее не должны так сильно любить, просто отчего-то не может поверить, что ее самые смелые подростковые мечты сбываются наяву.

Скучать Пиона начинает уже в этот же день, когда они возвращаются в поместье втроем, а вовсе не впятером. Шаги ее разносятся по коридорам гулким эхом, отражаются от стен и пульсируют в голове тупой удушливой болью, но Пиона делает вид, что с ней все в полном порядке. Она развлекает Малену и уже к вечеру понимает, что быть наедине с собственной дочерью для нее так же странно, как оставаться совершенно одной.

Пиона вспоминает те дни, когда они с маленьким Гарри были только вдвоем, пытается представить, что она просто-напросто снова отдала его на попечение пустоголовой соседке, и вечером они соберутся на ужин в маленькой кухоньке. Ужинают они в трапезном зале под светопреставление, настолько непохожее на ее первый ужин в Хогвартсе, что Пиона громко смеется и колдует висящие в воздухе свечи. Малена танцует под песни, которые сама же придумывает, а ночью долго не может уснуть, и сердце ее грохочет, как заведенное.

Уже следующим утром приходит письмо с тем, что Гарри поступает на Гриффиндор, а Драко — на Слизерин, и Пиона поспешно пишет ответ, отправляет немного гостинцев и настоятельно просит не устраивать склоки. Следующее письмо приходит этим же вечером, и Пиона громко ругается и обещает высечь юного наследника Малфой по его блондинистой заднице. Впрочем, сам Драко заявляет, что все в полном порядке, только Гарри расстроился, потому что пропустил его первую драку, и Пиона от его спокойного тона устало вздыхает. Она не требует подробностей драки, знает, что Люциусу Драко написал совсем другое письмо, и снова просит обоих мальчишек вести себя подобающе.

Подобающе в ее понимании — значит решать проблемы самостоятельно, не втягивая взрослых с самого начала конфликта, и в ответ на подобное наставление Драко обещает, что больше ничего подобного не случится. Декан Слизерина, Северус Снейп, пишет ей уже через пару недель, заверяя, что с подобным характером Драко лучше жилось бы на Гриффиндоре.

Пиона одновременно хочет обругать Драко и погладить по голове, но только вздыхает и пишет очередное письмо. Она снова не спрашивает, что именно происходит, уверяет, что сможет обучить его и сама, а Драко, как заведенный, отвечает, что все в порядке.

Письмо Гарри составляет и вовсе всего пару строк, в которых он пишет, что познакомился с местным лесничим и неплохо проводит время.

Еще какое-то время никто не пишет совсем, и она первой отправляет сову, обещая надрать мальчикам задницы, если они снова нарвались на неприятности. Сердце ее ужасающе неспокойно, свободное время Пиона занимает Маленой, и однажды Люциус со смешком замечает, что их дочь станет превосходной колдуньей еще до поступления в Хогвартс.

— Здесь всегда было так тихо? — удивляется Мортимер, когда дверь за ним гулко хлопает, и эхо натянутой нитью тянется вдоль стен коридоров.

Пиона пожимает плечами, а Люциус вдруг вскользь вспоминает о временах, когда поместье служило пристанищем для Пожирателей смерти и Темного Лорда, и сам же сбивается с шага. Между ними повисает неловкая пауза, Мортимер глухо смеется и усаживается на ближайший диван, и тема медленно сворачивает на первокурсников.

Не то чтобы Пиона специально жалуется, просто переживания выплескиваются сами собой, и она рассказывает все дурацкие догадки о драках Драко и молчаливости Гарри. Пионе кажется, что, попав в школу, мальчишки меняются характерами, и спокойный Драко становится драчуном, а неугомонный Гарри вдруг отдаляется от нее. Точно лопается между ними незримая нить, повязанная пальцами умершей Лили, и Пиона разом становится для Гарри чужой, всего лишь одной из сестер его матери, которую вспоминают раз в год в рождество.

Драко же будто сбрасывает маску послушного мальчика и показывает свое истинное лицо, и Пионе чудится, будто этих детей она на самом деле вовсе не знает.

— Он дрался из-за тебя, — объясняет ей Мортимер, когда градус огневиски бьет в голову, — защищал твою честь.

Люциус деловито кивает, велит Добби проверить Малену и притягивает Пиону ближе к себе. Пиона упускает момент, когда разговоры о детях переходят в распитие волшебного алкоголя, лишь послушно берет стакан за стаканом и делает большие глотки. Огневиски кажется ей горьким и обжигающим, гораздо более крепким, чем маггловский алкоголь, и она чувствует, как постепенно клонится голова. Мортимер хлещет так, будто совершенно не чувствует вкуса и градуса, начинает улыбаться и хохотать, и говорит такие очевидные вещи, что хочется повесить на него табличку «учитель».

— На Слизерине много детей Пожирателей смерти, — добавляет Люциус, обнимая Пиону за талию, — многие все еще недовольны нашим браком. А ты сама знаешь, как легко дети подхватывают разговоры родителей.

Пиона отстраненно пожимает плечами, делает глоток и морщится, прикусывая губу. Во рту расплывается металлический привкус, и она размазывает кровь на губах, жмурится и удовлетворенно вздыхает. Пиона отчетливо понимает, что в стельку пьяна, но совершенно не желает выбираться из объятий Люциуса и идти спать, и оттого укладывает голову ему на плечо и ставит стакан на журнальный столик.

Пионе плевать, что думают о ней другие бывшие Пожиратели смерти, она обхватывает руку Люциуса и сонно причмокивает. Цепкий взгляд Мортимера больше не чудится ей впивающимися в кожу иглами, и в какой-то момент она понимает, что они с Люциусом остаются одни. Пионе хочется петь и смеяться, признаться в любви и целоваться до потери сознания, но глаза вовсе не открываются, а руки и ноги кажутся такими тяжелыми, словно налиты свинцом. Пиона чувствует теплое дыхание в волосах, и руки ее сами собой сжимаются крепче.

— Но ты должна знать, — шепчет Люциус, и голос его сливается с мерным шелестом занавески, — что я уничтожу всех, кто пойдет против нашей семьи.

Первые украшения они начинают развешивать примерно за неделю до Рождества. Малена носится по дому и указывает, куда и что ставить и вешать, а Пиона машет волшебной палочкой и заливисто хохочет, когда что-то снова оказывается не так. Обе они с нетерпением ждут приезда мальчишек, а Люциус поглядывает на них исподлобья и закатывает глаза. Он тоже ждет, Пиона знает это, понимает по разгладившейся хмурой складке на лбу и расцветшим в уголках глаз улыбчивым лучикам.

Драко в письме обещает притащить Гарри за шиворот, потому что тот слишком уж подружился со своими сокурсниками, и Малена перечитывает эту фразу несколько раз и спрашивает, что значит «слишком уж подружиться». Пиона не объясняет, оставляя все на фантазию дочери, и та следующие три дня рассуждает о дружбе.

У Малены нет друзей среди сверстников, только Гарри с Драко, Теодор и немножечко Дадли, и потому с отбытием мальчиков в школу она чувствует себя одинокой и брошенной. Пиона, впрочем, согласна, что порой опекает дочь слишком уж сильно, но на ворчание Люциуса продолжает отмахиваться. Ей решительно неоткуда взять для Малены друзей, потому что Гринграссы, единственные, у кого есть дочь примерно такого же возраста, разорвали с ними все связи. Впрочем, «с ними» сказано слишком сильно, потому что с Пионой никто из этой семьи и так не общался, и отстранились они только от Люциуса.

Пиона не то чтобы в самом деле переживает об этом, лишь иногда искоса поглядывает на Малену и улыбается, когда та хмурится и думает губы, маленьким пальчиком указывая на очередной изъян украшения.

Рождественскую ель они наряжают втроем, Люциус сажает Малену на плечи и вручает ей в руки звезду, и та водружает ее на макушку настолько торжественно, что Пиона не сдерживается и напевает под нос маггловский рождественский гимн. Малена подхватывает песню, хлопает в ладоши и дергает Люциуса за волосы, и он отступает от ели на шаг и протягивает раскрытую ладонь.

— Изволит ли леди потанцевать? — Люциус насмешливо фыркает, когда Малена свешивается вперед, и убирает ее волосы у собственных глаз.

— Неужели собираешься танцевать прямо так? — Пиона, тем не менее, делает шаг вперед и вкладывает пальцы в протянутую ладонь.

— Сомневаешься в моей силе? — Люциус клонит голову набок, и Малена повторяет его движение, так что смотрятся они презабавно.

Они и впрямь танцуют прямо так: Люциус притягивает Пиону вплотную к себе, а Малена продолжает сидеть у него на плечах и сбивчиво петь рождественский гимн. Заканчивается все, разумеется, смехом, шумом и гамом, почти хороводом и так и не наряженной до конца елкой.

Вечером же Пиона натирает разболевшееся колено Люциуса вонючим зельем и ворчит, что не собирается спать с ним в одном помещении, если он ничего не сделает с запахом. Претворять угрозу в жизнь, впрочем, она совершенно не собирается, хихикает себе под нос и старается дышать через раз, потому что дыхание перехватывает. Сквозь открытое окно пробивается запах цветущих круглый год в зачарованном саду пионов, и оттого Пиону, кажется, тошнит еще больше.

— У тебя глаза блестят, — Люциус забирает из ее рук баночку с зельем и вдруг оказывается так близко, что у Пионы окончательно перехватывает дыхание, — неужели собираешься бросить меня одного?

Пиона чувствует себя девчонкой под его взглядом, ощущает взметнувшийся жар и прикусывает губу только чтобы все не испортить. Из горла рвется какая-то ерунда, и она просто мотает головой отрицательно, вытирая остатки зелья о ногу Люциуса. Он, приблизившись настолько, что Пиона чувствует его дыхание на щеке, следит за ее действиями пристально, не отрывая взгляда, опирается на руку рядом с ее рукой и едва уловимо клонится в ее сторону. Пиона замечает его действия слишком поздно, взвивается, но вывернуться не успевает, так и падает, придавленная к кровати собственным мужем.

Одна его нога все еще лежит у нее на коленях, и Пиона со смешком думает, что растяжка у Люциуса шикарная, потому что она бы точно так не смогла.

Прежде, чем ехать за мальчишками на вокзал, Пиона приходит в склеп, окунается в его холодную мрачность и, не сдерживаясь, чихает. Звук разносится эхом, отражается от стен и чудится призрачным завыванием, однако Пионе вовсе не страшно. Она приходит сюда время от времени, молча разглядывает мемориалы и совсем ни о чем не думает.

От удара чернильницей на голове ее не остается шрама, однако другой тянется от виска вниз, обвивает шею и точно прокусывает ключицу острыми клыками молодого дракона. Пиона трет его пальцами, треплет волосы и, хмыкнув, разворачивается на пятках.

Ни Драко, ни Гарри не бросаются к ней с объятиями, и оттого Пиона чувствует себя несколько лишней. Малена громко о чем-то рассказывает, сама она треплет Гарри, заставив того согнуться напополам, по волосам, а Драко по плечу, но разговор как будто не вяжется. Гарри улыбается отстраненно, оглядывается, точно надеется увидеть кого-то, а Драко, гордо выпятив грудь, рассказывает о своих успехах. Они идут прочь от вокзала, исчезают по очереди в зеленой вспышке камина, и тогда-то пелена окончательно слетает.

Теодор нагоняет их в последний момент, машет рукой, прося подождать, а Гарри и Драко неловко переглядываются между собой. Гарри и Малена, которую он ухватил за ладонь, исчезают самыми первыми, и Пиона остается с насупившимся Драко и запыхавшимся, но широко улыбающимся Теодором. Тонкой цепью звенит между ними неловкость, будто произошло что-то такое, о чем Пиона не знает, и она предпочитает не лезть.

— Можно я поживу у вас на этих каникулах? — Теодор продолжает широко улыбаться, и Пиона отчетливо видит незажившие ранки в уголках его губ.

В ответ она только пожимает плечами и делает вид, что не слышит облегченных вздохов, раздавшихся с двух сторон. Поместье встречает их сверкающими украшениями и праздничным угощением, и мальчишки, даже не задумавшись разобрать чемоданы, собираются вокруг елки. Малену они принимают в собственную маленькую компанию, и оттого она горделиво вздергивает подбородок и что-то громко поддакивает, а Пиона завистливо жмурится и совсем не подслушивает.

Право слово, подслушать у нее ни капли не получается, потому что Люциус ловит ее с поличным слишком уж быстро, подталкивает в спину и уводит прочь. Они проходят под омелой точно случайно, и Люциус, озорно улыбаясь, прижимает Пиону к стене и сжимает в объятиях так, будто они и впрямь снова становятся школьниками, целующимися в коридорах.

Рождественские каникулы заканчиваются, кажется, слишком уж быстро, и поместье снова пустеет. Гулкое эхо разносится по коридорам, перешептываются старые портреты, и первые лучики весеннего солнца пробиваются сквозь неплотно задвинутые тяжелые шторы. Во дворе разносится запах талого снега и сырости, и зима, пришедшая в этом году слишком поздно, наконец-то заканчивается.

Малена теперь проводит почти все время на улице, вымазавшись в грязи с головы до ног, снова строит волшебные замки и устраивает экскурсии, за которые требует по паре всамделишных кнатов. Пиона в придачу дает ей несколько фунтов и обещает сходить еще раз, когда для посетителей откроются новые коридоры. Колдовать у нее получается совершенно отменно, и Пиона восхищенно и капельку завистливо жмурится, выискивая в старинных книгах еще более заковыристые заклинания.

Это их маленькое развлечение на двоих — колдовать, просто-напросто пожелав что-нибудь, без волшебной палочки и других специальных приспособлений, и Пиона чувствует себя ведьмой из маггловских сказок, в которых можно было только взмахнуть рукой. Малене ее маленькое колдовство тоже до одури нравится, так что Пиона то и дело берет ее ладони в свои и смешивает заклинания так, чтобы получилось что-нибудь восхитительное.

В какой-то момент они даже придумывают чары, позволяющие шагать в нескольких десятках сантиметров над полом, и Малена громко кричит, что обязательно запатентует их, когда станет чуточку старше.

— За-па-тен-ту-ешь, — поправляет по слогам Пиона, потому что из уст Малены слово звучит, как заплюплюю.

Малена глядит на нее сверкающими глазами, пытается повторить, плюется и громко хохочет, запрокинув голову к небу. Там, кажется, собирается первый дождь, и Пиона настороженно прислушивается к тревожному шелесту листьев.

За ужином Люциус, отчего-то постоянно занятой в последнее время, целует Пиону за ухом, оглаживает ладонями плечи и на мгновение утыкается носом в макушку, протяжно вздыхая. Пиона любопытно клонит голову набок, а Малена, не обращая на них и капли внимания, вгрызается зубами в огромный кусок картофельной запеканки.

В спальню, надышавшись свежим весенним воздухом, Пиона входит неслышно, вздрагивает и едва не оступается. Люциус, закатав рукав выше локтя, рассматривает предплечье настолько придирчиво, будто темно-синие вены под его кожей выстраиваются в замысловатый рисунок. Лицо его хмурое, тяжелая складка залегает между бровей, и Пиона, преодолев разделяющее их расстояние, замирает напротив. Одновременно ей хочется расплакаться и сбежать, ужаснувшись, и прижать Люциуса к себе, заверив, что все хорошо, потому что ей тоже отчетливо чудится, будто на внутренней стороне предплечья его вырисовывается жуткий узор.

Впрочем, стоит Пионе моргнуть, и наваждение исчезает, а нечто внутри надсадно ударяет в виски. Пиона протяжно вздыхает, опускается перед Люциусом на колени, натягивает рукав до запястья и застегивает пуговицу на манжете дрожащими пальцами. Пиона убеждает себя, что ей просто-напросто показалось, укладывает голову Люциусу на бедро и прикрывает глаза, пытаясь выбросить из головы образ проклятой метки.

Пиона отчетливо помнит, что у Беллатрикс Блэк была точно такая же, высеченная клеймом на белой коже предплечья, и Пиона будто наяву слышит ее хриплый шепот и бой бесконечных стеклянных склянок.

Холодная ладонь Люциуса ложится ей на макушку, пальцы вплетаются в волосы, и Пиона чувствует, как проходит сквозь его тело мелкая дрожь. Люциус, кажется, в ужасе, и оттого тело его напряжено до предела, а движения выходят рваными и неловкими. Пиона, пожалуй, снова хочет успокоить его, однако спазм сдавливает горло, и она только трется виском о ткань брюк. Это все не взаправду, думает Пиона, ей стоит поскорее проснуться, и тогда весна снова будет бить в окна и рассыпать под ногами подснежники.

На следующий день, будто совсем ничего не случилось, Люциус зовет ее на свидание, и Пиона цепляет на нос очки с лиловыми стеклами и задирает голову к прозрачному небу.

Малену они оставляют Петунии, садятся на поезд до пригорода и весь путь переглядываются, будто парочка незнакомцев, встретившихся только что. Пиона помнит этот парк развлечений, вспоминает о Гарри и хватает Люциуса за руку. Здесь, пожалуй, есть только они вдвоем, будто школьники, сбежавшие прямо с уроков, и оттого сердце колотится заполошно, и густой румянец наползает на щеки.

— Как думаешь, — Люциус склоняется к самому ее уху, когда мимо проходит толпа шумных подростков, — как далеко мы бы зашли, повернись время вспять?

Пиона глядит на него, прищурившись, сквозь лиловые стекла солнцезащитных очков, клонит голову набок и заговорщицки улыбается. Она думает, что у Люциуса тоже в голове проносятся варианты событий, отмахивается от воспоминаний об Абраксасе и давит желание потереть шрам на виске. Кожа ее пульсирует от яркого солнца, все еще слишком холодного, и оттого шея под повязанным шарфом покрывается испариной.

— Ничего бы не изменилось, — Пиона пожимает плечами, давит желание зло буркнуть, что давно бы уже умерла, и переплетает с Люциусом пальцы.

Ощущение плотных перчаток под пальцами неприятное, и Пиона забирается под них украдкой, царапает ноготками кожу запястья и улыбается, отвернувшись. Люциус тянет ее на американские горки, где Пиона визжит и смеется, потому что желудок ее поднимается к горлу и падает, а она в отместку кормит его мороженым с ложечки.

В целом они похожи на самую обычную парочку, только под вечер, когда Люциус начинает едва заметно прихрамывать, а Пиона стягивает осточертевший шарф, какой-то парень оборачивается и свистит. В поезде Пиона дремлет у Люциуса на плече, жмурясь от играющего в бликах стекла закатного солнца, а он дышит в ее макушку и что-то едва слышно бормочет. Домой вместе с сонной Маленой они возвращаются за полночь и ложатся спать прямо так, ввалившись в первую попавшуюся на пути спальню.

— Ты серьезно собираешься идти прямо так? — Петуния окидывает ее цепким взглядом, и Пиона пожимает плечами, невольно тоже оглядывая себя с ног до головы.

В ее наряде совершенно нет ничего необычного — излишне строгая юбка все равно окажется скрыта длинными полами пальто, потому что при катании на коньках не принято раздеваться. Пионе, признаться, и самой она совершенно не нравится, однако показаться слишком уж легкомысленной тоже не хочется, и потому она надевает первую попавшуюся юбку, купленную, кажется, лет десять назад. Пионе не то чтобы совсем все равно, однако Люциус, неискушенный в женской маггловской моде, даже делает ей комплимент, и в конце концов она успокаивается.

Ровно до тех пор, впрочем, пока Петуния не смеряет ее едва не презрительным взглядом.

— Во-первых, тебе будет неудобно, — продолжает Петуния, напрочь игнорируя то, с каким страдальческим лицом Пиона пожимает плечами, — во-вторых, эта юбка вышла из моды еще до того, как ее сшили.

Пристроившийся рядом Теодор прыскает себе под нос, за что получает от Малены грозное «не смейся над мамой!» и тычок под ребра, а Петуния, нашедшая поддержку там, где вовсе не ожидала, деловито кивает. И Пиона сдается, оставляет детей на мужчин и тащится в ее комнату переодеваться, потому что переубедить сестру, когда она стоит на своем, решительно невозможно.

Петуния тоже наряжает ее в юбку, велит нацепить вниз толстые черные колготки и ловким движением стягивает свитер на одно плечо. Ее юбка тоже длинная, но свободная и пушистая, создает настоящее море из складок, и Пиона, кажется, тонет в ней не хуже, чем в мантии. Она фыркает, поправляет свитер, замечая, что так надеть пальто не получится, и долго крутится перед зеркалом, рассматривая собственное отражение.

Не то чтобы она когда-нибудь интересовалась модой, но в этой юбке и пушистом свитере Пиона кажется себе сказочной феей, призванной, чтобы разрушить всякое зло.

— Я купила ее на одной распродаже, но так ни разу и не надела, — шепотом признается Петуния, и Пиона смотрит на нее укоризненно.

Надо же, нацепила на нее вещь, которую сама носить постеснялась, и теперь радуется, точно самый настоящий ребенок.

— Но знаешь, у тебя талант, — продолжает Петуния, когда они уже собираются спускаться, — что это за новый мальчик?

Пиона тормозит у самой лестницы, смотрит непонимающе и закатывает глаза, когда понимает, что сестра спрашивает о Теодоре. «Новый мальчик» ждет их вместе со всеми, совсем не жмется смущенно и то и дело поглядывает наверх, одновременно что-то рассказывая воодушевленной Малене.

— Это Теодор Нотт, — Пиона пожимает плечами как можно более расслабленно, но глаза Петунии все равно вспыхивают интересом, — он гостит у нас на этих каникулах.

— Ага-а-а! — подозрительно понимающе тянет Петуния, но больше не произносит ни слова.

Когда они приезжают, Пиона готова поклясться, местные дети смотрят на них, раскрыв рот. Еще бы, она бы тоже смотрела во все глаза, как из небольшой машинки вываливаются вначале четверо мальчишек примерно одного возраста, а за ними маленькая девочка и четверо взрослых. Несколько ребят посмелее даже обходят машину кругом и спрашивают друг у друга, не двоится ли в их глазах, а девочка постарше, наверняка местная заводила, подходит и дергает Гарри за капюшон.

— Как это вы там все уместились? — спрашивает она, тыкая пальчиком в серебристый бок машины Вернона.

Гарри делает удивленные глаза так натурально, что замерший рядом Драко смотрит на него совершенно непонимающе, оглядывается и клонит голову набок. Теперь на его лице насмешка, смешанная с презрением, и оттого девчонка мгновенно вспыхивает и заливается краской. Однако, едва она раскрывает рот, Гарри взмахивает рукой и проводит раскрытой ладонью прямо перед ее удивленным лицом.

— Ты разве не видишь? — говорит он так уверенно, что девочка окончательно тушуется. — Это же микроавтобус. Естественно, мы все там поместимся.

Когда девчонка переводит непонимающий взгляд с Гарри на машину и обратно, Пионе кажется, будто она видит выступающие слезы в уголках ее глаз. Дадли громко смеется и хватается за живот, и она снова принимает это на свой счет — краснеет до самых корней волос и разворачивается на каблуках. Все остальные дети бросаются следом за ней, и территория рядом с катком стремительно пустеет: остаются разве что взрослые, совершенно незаинтересованные в происходящем, и несколько детей, пропустивших все представление.

Лед на катке красиво блестит, а Пиона, кажется, совершенно не помнит, как правильно стоять на коньках, и постоянно падает прямехонько в руки Люциусу. У него-то все получается идеально, несмотря даже на хромое колено, и Пиона завистливо жмурится, изо всех сил подставляя ему подножки. Несколько раз она все же хорошенько падает на бок, пачкает пушистую юбку в снегу, так что она вся сверкает на солнце, и обещает Вернону сварить какое-нибудь зелье, чтобы растирать поясницу.

Промокшую насквозь юбку, сколько бы она не отнекивалась, Петуния все равно оставляет Пионе, демонстративно выбрасывая ее старую в мусорную корзину. В отместку Пиона, хохоча, завивает ее идеально уложенные волосы крупными кудрями, торчащими во все стороны, и Петуния громко визжит, приказывая ей все исправить.

Они расстаются поздним вечером, по приезде спешно пакуют разобранные до сих пор чемоданы мальчишек и не заставляют никого укладываться спать. Сегодня, думает, Пиона, все равно последний день зимних каникул, а завтра им предстоит возвратиться в школу, так что стоит позволить детям совсем маленькое нарушение правил.

— Давай купим автобус, — хихикает Пиона, почти засыпая, и представляет, как будет летать над Лондоном на желтом школьном автобусе, — хочу его по-особенному зачаровать.

Люциус слышит ее, оставляет поцелуй понимания на виске и велит поскорее спать, потому что ей, как и всем остальным, завтра рано вставать.

— Ты тоже ложись, — кивает Пиона и тянет его, только присевшего на краешек, за рукав, — если опять собираешься полночи работать, я отравлю твои книги снотворным ядом.

Пиона громко зевает, проглатывает окончание угрозы и удовлетворенно жмурится, когда Люциус сгребает ее в охапку. Взмахом руки она открывает балкон, позволяя свежему ветру и запаху сладких пионов проникнуть в спальню, и засыпает, встречая во время своего путешествия в мире грез красный мотоцикл с коляской.

В середине летних каникул Гарри, шаркая ножкой, сообщает Пионе, что хочет пригласить друзей в гости, да не просто так, а на две недели перед самым отправлением в школу. Кроме того, с милейшей улыбкой он добавляет, что «с Люциусом договорился», и Пиону передергивает то ли от самоуверенности в глазах, то ли от театрально умоляющего тона. Она вздыхает, косится вокруг, но никто на помощь не приходит: портреты глядят безразлично и только пыль летает, высвеченная полуденным солнцем.

Мысленно Пиона благодарит Гарри за то, что сообщил хотя бы за две недели, а вслух заявляет, что предупреждать о таком надо сразу же, как идея родится в его голове.

— Я только что получил ответ от Рона, — совершенно искренне хлопает глазами Гарри, и Пиона, фыркая, треплет его по вихрастой макушке. — Кстати, его мама сказала, что дает свое разрешение только потому, что кое-что о тебе слышала. Что она о тебе слышала, мам?

Кривая улыбочка сама собой наползает на лицо, и Пиона отмахивается от перекатывающегося с пятки на носок Гарри:

— Спросишь у своего Рона.

Две недели спустя она берет Гарри в охапку и первым делом аппарирует к дому Гермионы Грейнджер, адрес которого Гарри услужливо выписывает на бумажку. Дверь им открывает приятная женщина, такая улыбчивая и радушная, словно они не видятся впервые, а пришли в гости к давней знакомой.

— Я могу воспользоваться вашим камином? — спрашивает Пиона, когда вежливые расшаркивания завершаются. — Прошу прощения, будет немного пыльно.

Пиона перехватывает огромный чемодан Гермионы, уменьшает его до размера спичечного коробка и выводит перед камином несколько заковыристых заклинаний. Разумеется, думает она, а Англии даже у магглов есть камины, хихикает себе под нос и устанавливает кратковременное соединение.

— Связь прервется через минуту после моего ухода, — объясняет Пиона, перед этим коротко рассказав принцип работы каминной сети.

— Я думал, ведьмы летают на метлах, — со смешком замечает отец Гермионы, и Пиона вовсе не замечает, как снисходительно ему улыбается.

— О, разумеется, мы летаем на метлах, — хихикает она и взмахивает руками, — но вы не думаете, что, если мы втроем полетим прямо над городом, начнется новый этап охоты на ведьм?

Камин призывно вспыхивает зеленым, напоминая, что время пошло, и Пиона заталкивает Гарри с Гермионой внутрь прямо вдвоем. Еще через мгновение вихрь подхватывает и ее, выплевывает с черной сажей посреди маленькой комнатки, и Гермиона восторженно взвизгивает. Она, думает Пиона, наверняка запоминает каждое ее слово, потому что теперь девчонка с интересом осматривает самый обычный камин из старого потемневшего кирпича в чужом доме.

Здесь их встречают рыжая женщина, завернутая с ног до головы в цветастую мантию, и такие же рыжие дети, выглядывающие изо всех углов разом. Пиона насчитывает минимум четверых прежде, чем женщина выдает приветственную речь на добрые полминуты и приглашает их «выпить хотя бы чаю». К чаю, разумеется, она ставит перед каждым по куску горячего пирога, и Пиона чувствует, что примерно с этого момента хочет провалиться сквозь землю.

— Вернитесь в свои комнаты! — рявкает рыжая Молли, поправляя странного вида тюрбан на макушке, и улыбается так, будто только что облагодетельствовала минимум один сиротский приют.

Пиона давит оскал и оставляет пирог нетронутым, делает маленький глоток чая и отодвигает от себя чашку. Не то чтобы все это кажется ей хоть сколько невкусным, просто Пиона чувствует себя решительно неуютно в чужом маленьком доме, и оттого тошнит и хочется поскорее сбежать.

Молли слишком радушна, рассыпается в любезностях и никак не может перестать говорить. Она рассказывает о Роне и других своих детях, говорит, что связала для Гарри свитер на день рождения, и Пиона благодарит ее и уворачивается от тычка под столом. Гермиона, единственная, кажется, кто не ощущает ни капельки дискомфорта, любопытно оглядывается и замечает не самые простые для второкурсницы чары. Гермиона смотрит восторженно, и Молли хватается за нее, задает вопросы и рассказывает всякую ерунду, пока мальчики устало переглядываются между собой.

— А в следующий раз, — хлопает в ладоши Молли, когда разговор ни о чем наконец-то подходит к концу, — вы все можете погостить здесь, правда, ребята?

Гермиона, смущенная напором, направленным на нее одну, кивает уже не так решительно, а мальчики снова переглядываются. Гарри, не скрываясь, кривится, и Рон со смешком отвешивает ему замечание, за что получает еще более кислую мину и обещание приехать в гости только тогда, когда у рыжего появится своя комната.

Пиона чувствует на себе любопытные взгляды, незаметно выводит заклинание и хихикает, когда сверху слышатся недовольные шепотки. Она хочет заметить, что пялиться неприлично, то и дело ловит на себе взгляды Молли и на нее тоже накладывает совсем безобидное заклинание.

— Мам, ну хватит уже! — первым не выдерживает Рон, вскакивает со стула и тянет Гарри за шиворот. — Никто не хочет слушать твою глупую болтовню!

Пиона видит, как стремительно краснеет лицо Молли, тоже встает и тянется через стол, чтобы похлопать ее по плечу.

— Мы и правда засиделись, уже почти время обеда, — воркует Пиона, накладывая на Молли чары спокойствия, — будет нечестно, если один мой ребенок будет есть отдельно от остальных, правда?

Молли вздрагивает, и краска раздражения стремительно сходит с ее лица. Она расслабленно улыбается, кивает понимающе-понимающе, почти как Гарри в далеком детстве, и принимается теребить повязанный поверх мантии тонкий платок.

— Ах да, что же это я, — Молли оглядывается потерянно и натыкается на собственного младшего сына, — Рон! Ты подготовил свой чемодан?

— Вот он, мам! — кричит как раз вытаскивающий чемодан по лестнице Рон.

Пиона хочет поскорее уйти, потому что маленькое помещение давит на голову и будто сжимает виски, манит к себе чемодан и уменьшает его так же, как уменьшила чемодан Гермионы. Домой они перемещаются порт-ключом, оказываются прямо посреди просторного нижнего холла, и только тогда Пиона выдыхает, сбрасывая с себя чужие липкие взгляды и противную улыбочку на губах.

Из-за неплотно закрытой двери доносятся приглушенные голоса, и Пиона невольно прислушивается. Подслушивать она вовсе не собирается, тем более что все равно хочет войти и предложить детям перекусить, однако голоса их, осторожные и заговорщицкие, заставляют навострить уши. Они говорят о профессоре Квиррелле, преподавателе защиты от темных искусств и Том, кого нельзя называть так, будто это один человек, и Пиона едва ухом к двери не прижимается изо всех сил. Поднос с печеньем и сладким чаем она оставляет левитировать в стороне, а сама замирает и вслушивается в каждый выдох и медленный вдох.

От нелепости собственного поступка свивается в животе тугой узел, но Пиона все равно уже начала, так что отступать некуда. Она не разбирает несколько фраз о рождественских праздниках и том, что кому-то заехали снежком по затылку, зато когда говорить начинает запальчивая Гермиона, холодеет всем телом. В ушах начинает звенеть, и Пиона, напрочь растеряв концентрацию, роняет поднос на ковер. Грохот немного приводит в сознание, и вместе с тем голоса в комнате замолкают, сменяются шлепками и вскриками, а затем дверь перед ней отворяется настежь.

Гарри глядит широко распахнутыми глазами, хлопает ресницами и оглядывается на друзей, однако те застывают в куда большем смущении. Краем глаза Пиона видит, как краснеет лицо рыжего Рона, и оттого тугой комок паники разбавляет сорвавшийся с горла смешок. Она хочет задать разом целую сотню вопросов, но чувствует, что будет некрасиво кричать, стоит распахнуть рот, и оттого упорно молчит. Ждет, наверное, каких-нибудь объяснений, вот только все вокруг тоже молчат, и только шумит и плещет утягивающая в море волна.

На самом деле Пиона вовсе не хочет знать, как так вышло, что Тот, кого нельзя называть оказался школьным учителем и открыл охоту за философским камнем. Пиона не желает слышать о том, что Гарри едва не погиб, сражаясь за эту самую побрякушку, будто у него не было другого выхода, кроме шила в драккловой заднице. Но, в конце-то концов, Пиона может лишь заткнуть уши и сделать протяжный вздох, от которого ужас и ярость вновь меняются между собой.

И вместо того, чтобы слышать объяснения того, зачем ее одиннадцатилетние дети сражались со злом, Пиона круто разворачивается на пятках и, забыв про поднос, устремляется в сторону кабинета.

Дверь она распахивает с такой силой, что та едва не пробивает стену насквозь, залетает, не сводя взгляда с едва оторвавшегося от газеты Люциуса, и снова протяжно вздыхает. Тугой комок в животе свивается туже, и Пиона осознает, что к ярости и ужасу в нем примешался отчаянный стыд. Пиона думает, что вовсе не знает своих детей и своего мужа, и оттого слезы обиды выступают в уголках глаз.

Играющие в шахматы Драко и Теодор переглядываются, Люциус сворачивает газету в трубочку, а Малена, сидящая у отца на коленях, подскакивает и бросается Пионе в объятия.

— Мамочка, только не плачь!

Пиона тяжело опускается прямо на пол, обнимает дочь и чувствует, как она утыкается теплым носом ей в шею. Взгляд Люциуса, мигом ставший обеспокоенным, впивается в ее лицо, и Пиона презрительно фыркает. Она приходит сюда, чтобы чуточку поскандалить, однако он умудряется выстроить вокруг себя самый настоящий укрепленный донельзя форт, и оттого скорее смешно. Клокочущая в груди ярость, перемешанная со страхом, впрочем, никуда не девается, и Пиона опускает щеку на макушку Малены и медленно считает до десяти.

— Мам, я…

— Так ты проболтался.

Гарри и Драко заговаривают одновременно, и Пиона поднимает на второго мальчишку глаза. Он сидит за шахматным столом, опустив на ладонь подбородок, и глаза его сверкают совершенно по-взрослому. Теодор рядом с ним насмешливо фыркает, однако смотрит только на затылок Малены, будто хвалит малышку за то, что смягчила первый удар.

— Ваши оправдания мне совершенно не интересны, — отмахивается Пиона, когда Гарри и Драко снова бубнят что-то одновременно, — но ты-то почему мне ничего не сказал?

Лицо Люциуса кажется отстраненным, и Пиона нисколько не сомневается, что он знал обо всем. Пиона не слышит подробностей приключений, ее они, признаться, и вовсе не интересуют, однако она переживает, и теперь страх ее, смешанный с яростью, находит единственного адресата.

— Я подумал, ты свернешь Дамблдору шею, — пожимает плечами Люциус, и в голосе его нет ни капли раскаяния, — а потом будешь об этом жалеть.

— Что мешает мне сделать это сейчас? — шипит Пиона рассерженной кошкой.

Ярость бурлит в груди, и даже Малена, все еще обнимающая ее руками за шею, гнева не умаляет. Пиона приподнимается на коленях, готовая и впрямь броситься и вцепиться в чужую глотку зубами, однако для того вокруг слишком много свидетелей. Вместе с Гарри на пороге за ее спиной стоят Гермиона и Рон, Теодор сосредоточенно щурится, и от всех этих взглядом узел в животе свивается еще туже.

Больше всего на свете, признаться, Пиона злится на саму себя, потому что кучка мальчишек во главе с ее собственным мужем смогла обвести ее вокруг пальца.

Пиона склоняет голову набок, приподнимает лицо Малены за подбородок, но та смотрит на нее так честно-честно, что становится сразу понятно — мальчишки было во главе с мелкой хитрой девчонкой.

— У нас с папой был уговор, — подтверждает ее мысли Малена, и Пиона обреченно вздыхает.

Ярость ее, разумеется, никуда не девается, однако Пиона твердо решает, что за дверьми запертой спальни выскажет Люциусу все, что думает о сложившейся ситуации.

— Есть еще что-то, о чем я должна знать? — спрашивает Пиона после очередного протяжного вздоха.

Ответ она слышать не хочет, вот только Драко, сообразив, что нотации отменяются, выпячивает вперед грудь и забивает еще одни гвоздь в крышку братова гроба:

— Гарри взяли в квиддичную команду, — говорит Драко, нисколько не обращая внимания на шикнувшего ему на ухо Теодора, — отбор можно проходить только со второго курса, так что в этом году я тоже собираюсь попробовать.

Пиона, кажется, слышит, как лопается ее же терпение и оттого даже не спрашивает, дал ли Люциус свое разрешение. Разумеется, дал, видит она по его же лицу и безуспешно пытается сделать вид, что от развернувшейся ситуации ей не становится ужасно смешно.

Под боком у Пионы посапывает Малена, и оттого шевелиться совершенно не хочется. В груди жмет, в глазах то и дело мутнеет, и тогда потолок комнаты ее единственного ребенка превращается в темное предгрозовое небо. Рассвет в нем теплится у самого горизонта, там, где светит волшебный ночник, а еще у пахнущей мятой макушки Малены. Волосы ее светлые-светлые, почти белоснежные, похожи на выгоревшие на солнце ромашки, только вместо золотой серединки спящее личико, на которое хочется смотреть и смотреть.

Пиона не отказывает себе в удовольствии, смотрит, не отрываясь, пока слезы-предатели снова не выступают в уголках глаз, а потом поднимается и выскальзывает в коридор. Там чудится, будто портреты смотрят на нее осуждающе, однако на самом деле она сама давным-давно, кажется, наложила на них изолирующее заклинание. Впрочем, сбежать все равно отчаянно хочется, и Пиона, точно подросток, распахивает первое попавшееся окно и выбирается в сад. Оттуда она спешит прочь с территории поместья Малфоев и уже дальше, когда лес обнимает ее темными рукавами, в нерешительности застывает.

У Пионы, пожалуй, все еще нет ничего, кроме старого материнского дома, и она аппарирует туда прямо так — в ночнушке, растрепанная и босая.

Дом встречает ее рухнувшими наконец качелями на заднем дворе, плющом на стенах и плесенью по углам, и всю оставшуюся ночь Пиона тратит на то, чтобы привести его в относительное подобие порядка. В какой-то момент она понимает, что не делала уборку сама уже несколько лет, фыркает себе под нос и кружится перед зеркалом, представляя себя богатой влиятельной госпожой. Отчего-то Пионой Малфой она себя вовсе не представляет, а будучи ею нисколько не думает, что имеет хоть какое влияние.

Спать Пиона ложится с первым лучами рассвета, кутается в старое пыльное одеяло и думает, что, наверное, и впрямь немного погорячилась.

С Люциусом она ругается долго, запальчиво и ужасающе громко, однако наложенные заклинания не выпускают прочь ни единого звука. Прежде того, впрочем, всех собравшихся в доме детей, кроме Малены, они отправляют в школу, целуют и обнимают, сажают на поезд и возвращаются в оглушительной тишине. Внутри Пионы кипит, бурлит и клокочет гнев, прочно перемешавшийся с ужасом, и она выплескивает его на мужа, раз уж он сам решил спасти от этой участи директора Дамблдора. Пиона кричит до хрипа и сорванных связок, впервые осознает, что Люциусу на Гарри плевать, и это осознание бьет ее обухом по макушке.

Пиона, похоже, живет в своем собственном мире, где никаких чужих детей не бывает, и теперь ее очки с лиловыми стеклами, склеенные криво и косо, снова лопаются ей прямо в глаза.

Обида душит и бьет под колени, и Пиона остается в старом материном доме на несколько дней — только затем, наверное, чтобы осознать, что Люциус не будет ее искать. Пиона убирает со стен плющ, выводит плесень и чинит развалившиеся качели, нисколько не заботясь о том, что ее могут увидеть. Соседи привыкают к странностям этого дома, некоторые приветствуют ее и расспрашивают о жизни, и Пиона отвечает им односложно, счастливо улыбается и выносит на задний двор пропитанные пылью ковры. Пылевыбивалку она мастерит из лоз засохшего винограда, лупит ей остервенело и с упоением, и пыльные клубы расползаются у нее под ногами предрассветным туманом.

О том, что находится здесь, Пиона не говорит никому, однако на третий день ее яростного одиночества пролетающая мимо сова роняет прямо ей под ноги увесистый сверток. В приложенном письме Малена кривоватым почерком пишет о том, что, что очень скучает — и что папа скучает тоже, и оттого Пиона кривится и прикусывает губу. В груди у нее клубится черная дымка, похожая одновременно на ревность и ненависть, и оттого становится противно от собственных чувств.

В сверток Малена кладет кусок пирога, теплое одеяло и цветочные семена, и Пиона засеивает последними весь задний двор, совершенно не представляя, что в итоге получит.

Следующие несколько дней Пиона вспоминает собственные сказанные в запале слова, думает о том, что Люциус, впрочем, ничем не лучше, и хихикает себе под нос. Они, кажется, стоят друг друга, потому что ладонь Люциуса в одно мгновение замирает над его головой, а она сама продолжает тыкать его под ребра обидными фразами, пока едкая ядовитая ненависть окончательно не выплескивается, оставляя их обоих пропитанными ею до самых корней волос.

Всю ночь Пиона сидит, задрав голову и глядя на тусклые звезды, а на утро сделанные ею выводы уже не кажутся такими неопровержимыми. Сама она, признаться, совершенно никчемная мать, знает это с того самого дня, когда Гарри появился на свет, а лицо Лили сияло той самой безусловной любовью, на которую она не способна. Пиона думает, ждет чего-то, будто кто-то другой может решить за нее загадку собственной жизни, и оттого ей снова смешно. Пиона хохочет, заваливается на траву, а затем слезы выступают в уголках глаз.

Утром она обнаруживает себя, плотно укрытую одеялом, на том же месте — посреди заднего двора своего старого дома. Голова ее, впрочем, покоится на чем-то теплом и жестком, и несколько мгновений спустя Пиона узнает худые коленки Люциуса. Она лежала на них, кажется, целую вечность назад и теперь, подавив первое желание вскочить и сбежать, Пиона обнимает его ногу руками. Стыд сменят ярость неспешно, еще какое-то время делит с ней место в груди, а затем окончательно затапливает, так что становится трудно дышать.

— Я наговорила тебе много всего, — вздыхает Пиона и выдавливает из себя, буквально выплевывает: — прости.

Дальше они сидят в тишине, только ладонь Люциуса опускается ей на макушку, и Пиона глотает злое «ты тоже должен был извиниться». Она не думает, что Люциус прав, не меняет разом собственное мнение, просто не хочет больше думать о том, что сын Лили едва не умер в одиннадцать лет.

— Я говорил с Гарри, — будто читает ее мысли Люциус, — он не видит в случившемся ничего плохого. Просто приключение, которое в этот раз закончилось хорошо. Дамблдор придерживается такого же мнения: «хорошо то, что хорошо кончается. Бесполезно нотациями травмировать детей еще больше».

Пиона почти слышит, как скрипят зубы Люциуса, когда он говорит последнюю фразу, и невесомо гладит его по колену. Злость окончательно схлопывается, оставляет после себя зудящую пустоту, и Пиона протяжно вздыхает. Она хочет задать еще целую тонну вопросов, спросить, почему Люциус не мог просто рассказать ей об этом, однако молчит и вслушивается в собственное дыхание.

Рассветная влажность оседает на волосах, липнет к коже и желтым солнцем светит в уголки глаз, и Пиона снова проваливается в густой сон, чтобы, проснувшись, обнаружить себя в саду, полном голубых волшебных цветов.

Письмо от Дамблдора приходит в конце учебного года, едва только начинается лето. Сова его, похожая на серую школьную сипуху, разумеется, не проходит беспрепятственно ни одного защитного контура, беспорядочно молотит крыльями у границы дозволенного, однако успокаиваться не желает. Отдает Пионе конверт она с нарочито пронзительным уханьем, не ждет ответа и сразу же улетает, обдав на прощание лицо порывом колючего ветра.

В письме значится, что Дамблдор приглашает Пиону в школу, потому что с Гарри снова что-то случилось, и она идет, ни капельки не раздумывая. И даже не думает предупредить Люциуса, только чмокает в щеку Малену и обещает скоро вернуться.

Хогвартс встречает ее суетой и послеобеденным шумом, безразличными взглядами и витающими в коридорах сквозняками, и Пиона, не задерживаясь ни на мгновение, спешит прямиком в директорский кабинет. Она не представляет себя снова школьницей, не ностальгирует о прошлом и разве что разок поглядывает в сторону хаффлапаффской гостиной, стучит каблуками по древнему полу и чувствует себя не то чтобы не в своей тарелке — полностью лишней. Перед горгульей она замирает, пытаясь вспомнить пароль, тянется в карман за письмом, но прежде проход открывается сам, приглашая, и Пиона поднимается по узкой винтовой лестнице.

Внутри Пиона чувствует себя провинившейся ученицей, будто снова колдует вне школы, вспоминает дурацкую сказку, которую ее заставили прочитать в наказание, и думает, что все еще выбрала бы воскрешающий камень, пусть даже хорошего из этого не выйдет совсем ничего. Пиона замирает напротив директорского стола, а Альбус Дамблдор стоит напротив нее, разглядывает какие-то безделушки на полках и будто вовсе не обращает внимания.

— Я рад, что в этот раз пришли вы, а не Люциус, — вместо приветствия говорит Дамблдор, и Пиона вздрагивает.

— В этот раз? — переспрашивает она, и лукавый взгляд его светлых глаз впивается ей прямо между бровей.

На вопрос Дамблдор не отвечает, жестом предлагает присесть, но Пиона остается стоять. Она чувствует на себе взгляды бывших директоров, затаившихся в своих портретах, и хочет применить к ним то же самое заклинание, что сделала дома. Пиона убирает руки за спину, разглядывает разномастные артефакты, расставленные по всему кабинету, и пытается придумать назначение маленькой шумной коробочки у окна.

— Что на этот раз случилось с моими детьми? — уточняет Пиона, и на этот раз Дамблдор задерживается на ней взглядом чуть дольше мгновения.

Тишина между ними повисает совсем ненадолго, однако за это время Пиона успевает придумать десяток вариантов ответа от сущей ерунды до трагедии. Она пристально следит за выражением лица Дамблдора, впивается взглядом в слегка приподнятые уголки губ и не успевает заметить, когда он тоже заводит руки за спину. Барабанная дробь расползается у нее в голове, от нервного предвкушения тяжело бьется жилка на шее, и Пиона нетерпеливо прикусывает губу — предпочитает не оттягивает неизбежное еще дальше.

Струна лопается, когда Дамблдор делает шаг вперед, улыбается шире и будто ласково склоняет голову набок. Он, думает Пиона, похож на доброго всепрощающего старика, такого же ненастоящего, как Санта Клаус из детства или пряничный человечек из сказки, и оттого легкая щекотка усмешки расползается по подбородку.

— Вы знали, что Гарри разговаривает на парселанге? — спрашивает Дамблдор, склоняя голову набок и насмешливо жмурясь, и Пиона, совершенно не готовая к подобному повороту, застывает с распахнутым ртом.

Это какая-то шутка, проносится у нее в голове, не смешная и ни капли не остроумная, однако в образе Дамблдора нет и грамма веселья. Да, он насмешливо жмурится, растягивает губы в улыбке и едва заметно клонит голову набок, однако глаза его сверкают пронзительным беспокойством.

— Понятия не имела, — обрубает Пиона, отгораживается, возводит между ними гранитную стену, — это все, ради чего вы меня пригласили? Я уж думала, кто-то умер.

Пиона выводит запястьем витиеватый жест, поджимает губы и давит желание закатить глаза к потолку. Раздражение копится в горле, стекает с губ ядовитой слюной, и Пиона изо всех сил старается держать рот закрытым. За прошлогоднее происшествие с Гарри она хочет размазать Дамблдора по стенке, однако все еще не знает, что приключилось на этот раз — боится потратить лишние силы. О парселанге она забывает мгновенно, списывает это на душу Того, кого нельзя называть и беспокоится только о том, что сын ее мертвой младшей сестры снова мог пострадать.

— Это основная причина, — серьезно кивает Дамблдор, расцепляет ладони и принимается постукивать пальцами по столу, — Гарри Поттер, Рон Уизли и Гермиона Грейнджер умудрились открыть Тайную комнату, убежище Салазара Слизерина, одного из основателей Хогвартса. Последовавший за ними преподаватель пострадал — получил травму и потерял память, а сами дети раздразнили спящего василиска и едва не погибли.

— Василиску не место в школе, — сперва парирует Пиона, а затем только дергается от охватившего ужаса.

Василиска она видела разве что на картинках, однако все равно представляет огромных размеров змеюку, способную убить единственным взглядом, и невольно отшатывается. Сказанные только что слова кажутся теперь слишком простыми и недостаточно емкими, но повторять смысла Пиона не видит.

— Никто из троицы не смог ответить, зачем они полезли туда, — продолжает Дамблдор с тихим вздохом, и Пиона на короткое мгновение видит в ней вековую усталость, — к счастью, если исключить столкновение с василиском, дети не пострадали, а все тайные проходы, которые я смог обнаружить, уже запечатаны.

Пиона давит желание броситься прочь, найти Гарри в огромном замке и проверить слова директора, стоит, поджав губы и все-таки закатив глаза, и думает, что это определенно не все. Дамблдор позвал ее не за этим, для него и василиск, и пострадавший учитель — сущий пустяк, с которым можно справиться щелчком пальцев. Дамблдора волнует Тот, кого нельзя называть, он чует в Гарри его частичку и собирается втянуть Пиону в собственный хитроумный план. Дамблдор глядит на Пиону поверх очков-половинок, продолжает отстукивать на столе странный ритм, и впервые, кажется, она замечает, как сильно он нервничает.

— Помимо парселанга, — сдается Пиона, взмахивая рукой, — какие еще странности вы за ним замечали?

На вокзале Кингс-Кросс шумно и душно, будто в этом году в школу отправляется раза в два больше студентов. Пиона обводит их всех цепким придирчивым взглядом, будто выискивает в толпе нечто определенное, однако найти так и не может. Дернувшая за юбку Малена привлекает ее внимание, и Пиона присаживается перед ней на корточки, улыбается и треплет по волосам.

— Это всего на год, малышка, — успокаивает она скорее себя и мельком глядит на хмурого Люциуса, — к тому же я, в отличие от мальчишек, могу приходит домой, когда захочу.

Малена тоже хмурится недовольно, ужасно походит на отца, и Пиона хихикает, мимолетно сравнивая их лица. Драко и Гарри уже сидят в поезде, потому что с Пионой им прощаться не надо, и оттого Люциус тоже пропускает долгие церемонии. В последнее время он кажется Пионе ужасно задумчивым, на лбу у него залегает глубокая складка, однако спрашивать она не решается. Они вообще мало разговаривают после той страшной ссоры, потому что Пионе все еще стыдно, а еще потому, что кажется, будто все снова готово разрушиться. Тошнота подступает к горлу, и Пиона позорно сбегает, поспешно принимая предложение Дамблдора.

Очередное письмо от него приходит в самом конце летних каникул, сваливается, точно снег на голову и становится внезапным спасением. Это всего на год, уверяет себя Пиона, потому что потом по словам Дамблдора место преподавателя Защиты от темных искусств согласился занять Аластор Муди. Тем более, думает она, предвидя сомнения, Дамблдор берет ее не преподавателем, а помощником, которому нужно только помогать с организацией уроков и замещать в случае необходимости. Пионе смешно от формулировок, потому что замещать определенно потребуется, и она в этот же вечер высчитывает полнолуния на весь оставшийся год.

Теперь же она стоит на вокзале, пытается убедить Малену, что все будет хорошо, и думает, что ничерта в их семье не в порядке.

С Люциусом она прощается будто поспешно, сбегает в первый вагон и машет ему из окна, обещая отправить сову сразу, когда доберется. На поезде она решает ехать потому, что так можно одновременно отсрочить болезненное расставание и превратить его в ритуал из старого детства. Пиона на мгновение представляет, что вот-вот в купе зайдет маленький Люциус, сядет напротив и прикажет молчать, пока сам не начнет болтать совершенно без остановки, и хихикает. Себя она тоже воображает маленькой первокурсницей, которой едва предстоит узнать все о магическом мире, и пальцы сами собой тянутся к шраму.

Пиона фыркает, приподнимает воротник платья и трансфигурирует его в мантию. Поезд трогается медленно, издает протяжный гудок и неспешно отъезжает прочь от платформы, и оттого чудится, будто Пиона в самом деле возвращается в детство.

Когда дверь в ее купе открывается, проходит уже добрая половина пути. Пиона дремлет, повернув голову в сторону проплывающих мимо полей, так что незваного гостя она замечает сперва в отражении. Липкая сонливость сходит медленно, поезд раскачивается и подпрыгивает на рельсах, и оттого чудится, будто реальность смешивается с воображением. Пиона вздыхает, перемещаясь в старшие классы, видит сбежавшего от шумной компании Ремуса и приглашающе машет рукой.

— Мое купе заняли младшекурсники, — он даже придумывает оправдание, неловко мнется, но дверь за собой закрывает, — могу я здесь почитать?

Пиона снова приглашающе машет рукой, а затем окончательно просыпается. Перед ней и вправду Ремус Люпин собственной волчьей персоной, и Пиона растягивает губы в ухмылке. Она знает, что Дамблдор предупреждал его о ее персоне, знает, что Аластор рекомендовал ее на этот дурацкий пост, однако все равно предвкушает неприветливое недовольство. Она не общается с Ремусом со смерти Лили и Джеймса, однако он все равно кажется ей тем же самым мальчишкой, так и не нашедшим себе места в огромном мире.

— Привет, — Пиона здоровается запоздало, сперва рассматривает исполосованное шрамами лицо и еще позже вспоминает о повисшем вопросе, — располагайся, та половина твоя.

Пиона жадно всматривается в лицо Ремуса и с ужасом думает, что неужели сама выглядит такой же чудовищно старой. Нет, вспоминает Пиона, она же старше Ремуса на пять лет, так что должна выглядеть еще старше, и кривит губы в недовольной гримасе. Ремус же, кажется, воспринимает ее на свой счет, замирает в проходе, и взгляд его разом становится жестче.

Пожалуй, Пиона готовится услышать претензии в свою сторону, однако Ремус молча садится, открывает книгу и в самом деле читает, так что ей не остается ничего, кроме как дальше дремать.

В следующий раз ее будит проезжающая мимо тележка со сладостями, и Пиона с удивлением понимает, что с прихода Ремуса прошло всего ничего. Солнце едва клонится к горизонту, рассыпая по лесам сизые туманные сумерки, и отражается в оконном стекле, распадаясь на маленьких рыжих солнечных зайчиков. Одни из таких падает Ремусу прямо за ухом, однако тот как будто не замечает, продолжает молча читать. Пиона же глядит на его книгу и фыркает, замечая ту же самую иллюстрацию.

Ремус делает вид, что читает, а Пиона делает вид, будто спит, и так они едут, пока солнце окончательно не скрывается за горизонтом.

— Я слышала, Сириус сбежал из тюрьмы, — нарушает тишину Пиона просто потому, что в ушах начинает звенеть, — а ты как поживаешь?

Где-то недалеко хлопает дверь купе, будто ухает сердце, и Пиона понимает, что зашла не с той стороны. Ремус вскидывает на нее полный усталости взгляд, и в глазах его сверкает обида.

Новость о Сириусе будоражит общественность уже почти месяц, а Пиона старательно делает вид, что ее это ни капли не интересует. Она ловит взглядом несколько черных теней за окном, вздрагивает, когда свет со щелчком гаснет, и выскакивает в коридор.

— Мадам Малфой, — Ремус обходит ее, встает впереди и оборачивается через плечо, а Пиона едва не закатывает глаза к самому потолку, — держитесь позади меня, это может быть опасно.

В голосе Ремуса едкая тоска и обида, а впереди — чернильная, вязкая темнота. Пиона слышит удары собственного сердца о ребра, ведет носом, будто принюхивается, и выставляет впереди себя волшебную палочку.

— Дементоры не должны нападать на людей, — тянет она, замечая, как внутри живота свивается плотным клубком отчаянное бессилие.

— Чудовища должны сидеть в своих клетках, — зло бросает Ремус, больше не оборачиваясь, — и все-таки мы с вами здесь, мадам Малфой.

Улыбаться совершенно не хочется, однако Пиона тянет уголки губ вверх, прислушивается к шорохам, и снова делает вид, теперь — что не обращает внимания на колкий выпад. Затылок Ремуса кажется ей смутно знакомым, совсем капельку напоминающим о прошлой жизни, и Пиона снова закатывает глаза.

Темнота слева от нее сгущается, тянет могильным холодом, и в то же мгновение, когда распахивается дверь купе, мрак озаряет ярким свечением серебристая вспышка.

Первый урок проходит удивительно просто, Пиона только и делает что стоит в сторонке и иногда подсказывает, когда Ремус совсем теряется. Теряется, впрочем, он редко, и уже к концу первого дня Пиона делает вывод, что, если бы не ликантропия, он справился бы и сам. Первое полнолуние в этом учебном году наступает не слишком рано, так что Пиона успевает подготовиться к собственному уроку, корпит над конспектами, точно школьница, и даже почти не сбивается с мысли. В этот и следующий день у третьекурсников нет защиты от темных искусств в расписании, так что Гарри и Драко ее триумфа не видят, и Пиона не придумывает ничего лучше и посылает Люциусу письмо.

Ответ приходит за завтраком, большая коричневая сова сбрасывает конверт прямиком Пионе в тарелку, и ощущение того, что она снова школьница, окончательно укрепляется. Профессора Флитвик и Спраут по обе стороны от нее развлекают Пиону рассказами, и она, не желая читать при них, прячет письмо в карман.

На следующий день Ремус все еще не приходит в себя, и Пионе снова приходится взять на себя роль основного преподавателя, и теперь-то ей как назло попадаются третьекурсники. Сдвоенный урок у Слизерина и Гриффиндора пролетает прямо перед глазами, едва Пиона успевает вздохнуть. Перед глазами мелькают вздернутые вверх руки, дети смеются над ее замечаниями, и Пиона смутно запоминает, что говорила о различии троллей и великанов. Внимание Гарри и Драко она изо всех сил старается не привлекать, а вот Теодор, будто нет на свете ничего интереснее ее лекции, продолжает засыпать Пиону вопросами один за другим.

В конце концов Пиона сдается, открывает учебник, а затем машет палочкой и создает вокруг иллюзию леса.

Заметки о проведенных занятиях она отдает Ремусу за ужином, однако тому, кажется, они и вовсе без надобности. По школе расползаются слухи, что сбежавший из Азкабана Сириус прячется где-то неподалеку и по ночам рвется в чужие гостиные, и оттого, наверное, Ремус выглядит еще более бледным.

Пиона ловит его в коридоре несколько дней спустя, когда ей и самой уже чудится, будто звериные глаза следят за ней из теней.

— Ты правда думаешь, что Сириус сделал это? — Пиона не может сказать «убил Лили и Джеймса» или «сдал их Тому, кого нельзя называть», и оттого вопрос ее повисает кислой неловкостью в воздухе.

Пиона смотрит на Ремуса серьезно и прямо, точно обвиняет его во лжи, и тот тушуется и отводит глаза. Он оглядывается по сторонам, и Пиона, пожалуй, готова признаться, что выбрала не самое удачное место, однако отступать уже поздно.

Один из пустующих классов встречает их запахом пыли и полумраком, и Пиона, только что под неодобрительный возглас взломавшая дверь, усаживается на первую попавшую парту. Ремус предстает перед ней учеником на экзамене, и лицо его, почти призрачное в темноте, кажется вылепленной из глины посмертной маской.

Пиона с горечью думает, что из всей их компании остался один только Ремус, и рывком отбрасывает сожаления — с чего бы ей жалеть человека, самостоятельно загнавшего себя в угол?

— А ты нет? Это официальное заключение, — горько морщится Ремус, и слова его кажутся Пионе лопающимися в воздухе мыльными пузырями, — к тому же это именно он убил Питера.

Пиона пытается вспомнить, что чувствовала, когда узнала о смерти Питера Петтигрю, и думает, что никогда не была с ним знакома достаточно. Пионе нравился Джеймс, обожающий Лили, нравился Сириус, пытавшийся вытащить ее саму из глубокой ямы, и нравился Ремус, такой же уставший и темный, у которого тогда еще по-звериному ярко светились глаза. Собственного общения с Питером Пиона не помнит, пытается вспомнить его лицо и натыкается на смутный образ, состоящий из светлых волос и лукавой улыбки.

— Не было никакого официального заключения, — мотает головой Пиона, отбрасывая в сторону мысли о Питере, — они довольствовались тем, что Сириус «бормотал себе под нос «это из-за меня». Я читала протокол.

Пиона отвечает на удивленно вскинутые брови Ремуса, кривит губы и засовывает ладони в карманы. Хочется куда-нибудь деть руки, вцепиться во что-нибудь и долго-долго кричать, но Пиона только смотрит перед собой и глотает подступившую к горлу вязкую тошноту.

— Вы встречались, поэтому ты предвзято оцениваешь…

— Я вышла замуж за Малфоя, — обрубает Пиона, изо всех сил сжимая в кармане кулак, — а ты был его другом. Так что, пожалуйста, давай не будем говорить о предвзятости.

Пионе кажется, будто в данный момент она выступает судьей и присяжным одновременно, точно все еще не хочет поверить в происходящее. Сириус торчит в Азкабане двенадцать лет, Лили мертва уже столько же, а она, Пиона, смаргивает злые слезы и кусает губы.

— Фамилия Малфой открывает многие двери, — продолжает Пиона как ни в чем не бывало, — как только обзавелась ей, я порывалась проверить справедливость обвинения, однако не нашла и строчки о следствии и суде. Сириуса просто упекли за решетку на основе его собственных слов, а тогда, знаешь, и я готова была признаться, что убила Лили своими руками.

Ремус пытается прервать ее, однако Пиона вскидывает руку, приказывая ему замолчать. Слова льются из нее бурным потоком, и она говорит, не в силах остановиться, будто это признание только и ждало своего часа и теперь выплескивается шумной соленой волной.

— Знаешь, сколько раз я прокручивала тот день в голове? — спрашивает Пиона, и Ремус послушно мотает головой, встречаясь с ее яростным взглядом. — Думала о том, мог ли Сириус специально увести меня прочь, а затем дать Ему команду и как ни в чем не бывало вернуться. Тогда, думала я, почему он не увез меня насовсем, надеялся ли, что я скажу, что мы были вместе… Все это разбивается о то, что он убил Питера. Зачем тогда ему было спасать меня?

— Он всегда был влюблен в тебя.

Слова Ремуса бьют по ушам, и Пиона неприязненно морщится. В ее картине мира это ничего не меняет, только густое липкое чувство тянет в районе груди.

— И все-таки, — тянет Пиона, склоняя голову набок, — почему он сбежал из тюрьмы именно сейчас?

Письмо в кармане жжет пальцы, и Пиона страшно хочет его поскорее открыть. Вчитаться в строчки, написанные рукой Люциуса, и уверить себя в том, что Сириус Блэк давно уже в прошлом. Пиона хоронит его рядом с сестрой, а теперь он царапает пальцами землю и оттого чудится, будто его руки вот-вот сомкнутся вокруг ее шеи.

Ремус не отвечает ей ничего, однако в глазах его появляется искра сомнения, почти такая же яркая, как звериные искры из прошлого. Они расходятся восвояси, чтобы встретиться на уроках, и теперь их общение кажется Пионе натянутым, точно струна.

Она прислушивается к шорохам в коридорах, всматривается в тени и просыпается от кошмаров, в которых мертвецы разрывают могилы и утягивают ее за собой.