Запах тлена (гет)

Тёплое тельце тяжело оттягивает руки, но Джинни только легонько подкидывает Дельфи в такт шагам, чтобы уменьшить напряжение, спускаясь по главной лестнице.

— Сейчас только выйдем, милая, и я тебя отпущу, — говорит Джинни и коротко прижимается губами к глянцево-чёрной макушке.

— Ра-а-а-би, — тянет ребенок.

— Что ты говоришь, Дельфи? Я не понимаю.

Девочка не отвечает, потому что они наконец покидают своды поместья, шагая на залитую солнцем, пока ещё голую землю.

Луна Лавгуд одета в линялые тёмные штаны и свободно болтающуюся рубашку, явно с мужского плеча. На ней косынка в подсолнухи и яркие жёлтые перчатки. Она сидит на коленках прямо посреди клумбы и высаживает саженцы из стоящего перед ней деревянного ящика. Старая морщинистая эльфийка (кажется, Милли) с умильным выражением на лице черпает ковшиком воду из ведра и поливает саженцы под корень.

— Что ты делаешь, Луна? — говорит Джинни и отпускает Дельфи на землю, легко придерживая её за пояс, пока девочка качается на нетвердых ногах.

— Сажаю сливацеппелину, конечно же, — Луна слегка улыбается Джинни, стараясь совсем не смотреть в сторону Дельфи. Луна знает, чей это ребенок, и совсем не желает испытывать к нему хоть какие-то тёплые чувства. Ребенок дотрагивается до редких листьев на высаженных побегах, и они серебристо звенят.

— Мастер Рабастан лично привёз их для мисс Луны из Ботанического сада йоркширских садоводов, — говорит домовуха, щуря от удовольствия по-старчески блеклые карие глаза.

Дельфи отрывает листочек и с силой кидает на землю. Луна с трудом сдерживается, чтобы не закричать. Милли в ужасе закрывает ручками рот.

— Дельфи, прекрати немедленно, — Джинни оттаскивает Дельфи от несчастных побегов, а та немедленно заливается слезами. Луна Лавгуд считает про себя до пяти и прихлопывает ладонями землю над корнями.

* * *

Джинни составляет конспект по маггловским изобретениям из высоченных стопок научно-популярных журналов, громоздящихся перед ней, начиная с 1945 года. Многие дюймы уже исписаны её прыгающим почерком, и она с раздражением думает, что лучше бы они и занимались подробным изучением техники на уроках по маггловедению, а не всякой розовой чушью во времена Дамблдора, когда предмет для детей из волшебных семей был обязательным. И, конечно, потом, когда это уже и не урок был, а политическая пропаганда, о конструктивности не могло быть и речи.

С трудом продираясь сквозь дебри терминологии, девушка заключает, что магглы не так уж и просты, как кажется на первый взгляд. Луна сидит рядом, с любопытством почитывая книгу: «Всемирная история. Краткий курс». Она, эта книга, при этом выглядит как самый что ни на есть подробный курс, будучи толщиной с добрую ладонь.

Тёмный Лорд заходит в библиотеку за трактатом по драконологии — в секретном питомнике растут ящеры, незаконно привезённые на территорию Британии ещё в яйцах. Они были слишком малы, чтобы пригодиться в Битве за Хогвартс, но управлять ими было необходимо по мере того, как они росли, становясь опасным, но одновременно с этим необходимым оружием в будущей войне.

Кроме ярких бликов солнца в красно-золотых волосах Джиневры внимательный взгляд цепляет тёмную макушку Дельфи, сопящую в маленькой переносной колыбельке возле кресла девушки. Колыбелька мерно покачивается, повинуясь нехитрым чарам, и сердце Лорда отчего-то мучительно сжимается.

* * *

Женщин очень сложно понять. Они способны извратить и превратно истолковать любую хорошую идею.

Беллатрис Блэк была совсем не такая. Она была восхитительно умна, быстро схватывала, была ответственна и великолепно жестока. Тёмный Лорд не уставал радоваться такому соратнику.

Но двигала ею не только идея превосходства чистокровных или ненависть к магглам. Но еще любовь. Волдеморт не сразу понял это — просто не умел идентифицировать эти нечеткие контуры и образы в головах у людей. А когда понял, то пребывал в разочарованно-брезгливой меланхолии, подвергая несчастную Беллу одному "Круциатусу" за другим, чтобы внушать один лишь страх вместо любви.

Но потом, после воскрешения, на Лорда Волдеморта всё чаще накатывали омерзительно-сентиментальные порывы, в ходе одного из которых, в очередной раз навещая свою самую преданную соратницу в спальне, он решил сделать ей своеобразный подарок. Лучший, на который она могла рассчитывать, на его взгляд.

К несчастью, Беллатрис слишком много времени провела в тюрьме и слишком мало — обычной женщиной. Мать из неё выходила отвратительная, но Дельфиния всё равно была под присмотром. Тёмный Лорд решил не утруждать себя мыслями о её благополучии.

Лорд Волдеморт не желал менять своих планов, и ребёнок снова не вписывался в них. Но он никогда не избегал ответственности, и поэтому пребывал в тяжёлом мыслительном процессе относительно будущей судьбы внезапной дочери, ставшей его персональной проблемой после смерти единственного человека, которому было до неё хоть какое-то дело — её матери. Оставить дочь на попечении Лестренджей было очень соблазнительно, если бы не унизительная надпись «бастард» рядом с именем его дочери на родовых гобеленах, что не только могло сказаться на желании Рудольфуса отыграться на ней за обиды (на что, в принципе, Лорду было наплевать), но ещё и внести серьёзный раскол между ним и братьями.

Решение его проблемы было настолько простым и противным всей сущности Тёмного Лорда, что он быстро покинул библиотеку, забыв про трактат по драконологии.

* * *

Сражаться с Волдемортом — совсем не то же самое, что сражаться с кем-то из членов Отряда Дамблдора или участниками так называемой «организации» Тёмного Лорда. Даже в паре с Луной, даже так хорошо понимая друг друга.

Пот градом катится с их лбов, а дыхание сбивается. Лорд же натурально скучает время от времени насмешливо выдавая фразы типа:

— И как вас двоих не убили в первые пять минут боя?

В ответ девушки лишь усиливают натиск, но даже близко не подбираются к тому, чтобы пробить его защиту.

— Круцио! — привычно выкрикивает Лорд и попадает сверкающим лучом прямо в грудь Джинни, на этот раз не успевшей увернуться.

Джинни замирает в оцепенении, ожидая приступ адской боли. О, она хорошо знакома с этим чувством, слишком непокорная, чтобы молча сносить весь бред, что творился в школе последний год. Зажмуривается и…

...и ничего не происходит. Лорд откровенно пялится на неё, как монах на явление божественного чуда, разом теряя всё самообладание. Потом смотрит на свою волшебную палочку, будто на ладони перед ним лежит что-то донельзя мерзкое.

— Круцио! — красный луч отлетает, как всегда, чётко и без промедления и снова попадает, только на этот раз в другую противницу.

Перед тем, как потерять сознание, ощущая кислый запах собственной рвоты, Луна Лавгуд думает: «Почему любовь — это всегда так больно?»

* * *

Джинни стоит перед зеркалом с мантикорами и улыбается своему отражению.

Джинни уверена, что сошла с ума. Лорд Волдеморт — садист, его руки резко пахнут змеиной кожей, а лицо уродливое до тошноты. И он совсем, ни капельки, ни тенью, ни вздохом не похож на её Тома Реддла.

Но губы её горят, глаза горят, и всю её лихорадит, как во время высокой температуры.

Лёгкий, на грани слышимости, стук, будто тот, кто стоит снаружи, не до конца уверен в своем желании войти, заставляет Джинни вздрогнуть и поспешно отойти от зеркала. В сумраке комнаты лицо, которое скоро будет отражено в зеркале, может вызывать только ночные кошмары.

Лорд Волдеморт не дарует надежд и обещаний, но тем не менее он здесь именно за этим. Джинни стоит в своей ночной рубашке, а свет свечей за её спиной очерчивают плавные изгибы силуэта под лёгкой тканью.

— Accipio te amicum, sicut soror sicut viro⁽¹⁾… — начальные слова клятвы даются тяжело, будто ему приходится ворочать языком тяжёлые сухие комки ваты во рту, которые не дают дышать и говорить. Но слова выстраиваются в цепочку, звено за звеном приковывая его к карим глазам, тонким рукам, маленьким стопам, упрямо вздёрнутому подбородку. К девчонке, обезоружившей его своей любовью.

— Я не обещаю, что не будет больно, — говорит Тёмный Лорд, и Джинни не до конца понимает, что он имеет ввиду: свои поцелуи-укусы, то, что последует за ними, или вообще всё то, на что она обрекла себя, переступая порог Визжащей хижины.

Жадные губы находят его, как и всегда, сухие, в тонких ранках; ладони — место на груди, над самым сердцем, которое даже в волнении не увеличивает свой медленный, как у холоднокровных, ритм.

В грудной клетке рождается тугой тёплый шар, который давит на лёгкие, так, что воздуха не хватает. Его руки мучительно медленно тянут белую ткань вверх, оголяя вызывающе-острую грудь, ребра, быстро-быстро вздымающиеся в лихорадочном волнении, бедра, сведенные от жгучего стыда и неловкости. Его жесты нарочито томные, медленные, уверенные. Тёмный Лорд пока не окончательно безумен, и он гасит свечи, щадя её, а может себя, если она наконец скорчит гримасу омерзения.

Лёжа на кровати, ощущая лопатками холодный лён, гораздо удобнее исследовать руками его тело. Которое, кажется, не сильно затронули метаморфозы. В лунном свете, проникающем в комнаты сквозь незашторенное окно, Джинни может разглядеть жилистые руки и длинные ноги. Его гладкая, как мрамор, кожа становится чуть теплее под её ласкающими прикосновениями. Его губы, руки — везде. Он разводит её бедра, нежно поглаживая, самыми подушечками пальцев, шепчет что-то нежно-успокаивающее прямо на ухо, легко касаясь мочки, заставляя её бесстыдно выгибаться ему на встречу. Отчего-то ему не хочется боли, хочется её гортанных стонов, хочется ощущения полного, добровольного и нераздельного владения.

Когда мужчина входит в неё, в голове что-то взрывается с оглушительной какофонией и миллиардами искр, кружащих перед глазами. Она изворачивается, пытаясь вывернуться из-под его тяжёлого тела. Но он не отпускает, целует, шепчет её имя, продолжая закреплять свое право, постепенно наращивая темп, пока боль совсем не отступает. Из глаз скатываются слёзы от переизбытка чувств, и он вытирает их пальцами, пока она выкрикивает:

— Том! Том! Том!

1) Я беру тебя как подругу, как сестру, как супругу... (лат.)

Вернуться к тексту