Пыль (гет)

Алексей

Правду о деле Екатерины Ивановой, столь волновавшего тогда наш класс, я узнал много позже. Оно было инспирировано самим председателем ОГПУ Генрихом Ягодой в рамках политики чистки нашей парторганизации. Сталин не раз открыто выражал недовольство, что Киров пригрел в Ленинграде бывших оппозиционеров, прежде всего сторонников Зиновьева. Сталин волновался, что в Ленинграде возникает мощный оппозиционный Кремлю центр. Еще больше Сталин опасался сближения Кирова с Орджоникидзе и Рудзутаком — того самого, которого Ленин прочил на его место генсека партии. Они втроем вполне могли объединить остатки «новой оппозиции» на предстоящем в январе тридцать четвертого года XVII съезде. Дело Иванова, бывшего крупного чиновника ВЦСПС, было связано с его бывшими начальниками — Сокольниковым и Зиноьевым. Поэтому ни Вышинский, ни Ягода никогда бы не выпустили просто так Екатерину Иванову.

Все началось с некоего Станислава Никольского — сотрудника аппарата ленинградского отделения ОГПУ. Ценральный аппарат ОГПУ во главе с Ягодой находился в сложных отношениях с руководителем ленинградского отделения ОГПУ Филиппом Медведем. Тот во всем поддерживал Кирова, и у Сталина возникали опасения, что в Ленинграде зреет мощный неподконтрольный Кремлю оппозиционный центр. Никольский был «человеком Москвы», призванным негласно наблюдать за Медведем. Его непосредственным координатором стал начальник Секретно-политического отдела ОГПУ Григорий Молчанов.

История с Ларисой Ивановой была в самом деле глупым недоразумением: подруга донесла в учительскую, что она поддерживает оппозицию XI съезда. Скандал был выгоден кое-кому в школе: примерно показать, как бдительно наша комсомольская организация стоит на страже партийных решений. Однако секретарь райкома комсомола Варевская сразу сообщила о политическом деле Ларисы Ивановой следователю ОГПУ Василию Шухмину, а тот — Никольскому. Последний немедленно доложил о политическом деле дочери бывшего высокопоставленного сотрудника ВЦСПС Иванова в центральный аппарат ОГПУ. Делом заинтересовался Молчанов и сразу поручил Никольскому взять на усиленный контроль Ивановых, после чего вся их семья попала «под колпак». Кое-что (хотя и без подробностей) об этом слышала Волошина, что и побуждало ее бесконечно нападать на Мишку.

За полгода проверки на Ивановых накопали серьезный компромат. Находясь в Великобритании, отец Мишки несколько раз ляпнул, что она может сотрудничать с СССР против поднимавшейся Германии. Это шло вразрез с нашей тогдашней официальной линией: Германия считалась ближайшим партнером, а Великобритания — главным врагом, угрожающим войной. Ивановых видели в театре и на вернисаже с неким Крисом О’Ниллом, которого наши органы подозревали в шпионаже. Екатерина, кроме того, имела неосторожность попить кофе с этим О’Ниллом на вернисаже: в то время на контакты с иностранцами смотрели еще сквозь пальцы. Теперь донесение об этой истории легло на стол Молчанову, а за ним и самому руководителю ОГПУ Генриху Ягоде.

Ягода увидел в этом деле двойную выгоду. С одной стороны, отрудничество Екатерины Ивановой с англичанами бросало тень на непосредственного начальника Иванова — бывшего наркома Сокольникова, а через него давало выход и на самого Зиновьего. С другой стороны, дело Ивановой могло стать и заделом в борьбе против Кирова: кого, мол, он пригрел в Ленинградской парторганизации? Последнее было особенно важно накануне предстоящего XVII съезда, где Сталин опасался появления оппозиции в лице объединенного блока Кирова, Орджоникидзе и Рудзутака — Ягода не упустил возможности нанести удар за два месяца до съезда, арестовав Екатерину Иванову и дав ход ее делу. Теперь Киров, по расчету Ягоды, стал бы более осторожен на съезде, имея такую болевую точку в Ленинграде.

Киров попросил своего заместителя Аметистова срочно связаться с Медведем и узнать, что происходит и почему информация об аресте жены Иванова получила огласку. Медведь ответил, что «дело — табак»: Иванову подозревают не в оппозиции, а в контактах с английскими спецслужбами, и компромат на нее весьма серьезный. Молчанов сообщил Медведю, что огласка в прессе — часть хода для англичан. Наверное, Аметистов ляпнул об этом жене, а Ира, их единственная любимая дочь, слышала что-то за ужином. Именно поэтому Ирка держалась так непримиримо и даже нагло. Но это все я узнал много позже…

Ира, конечно, хотела, как лучше — бороться с врагами революции, но крепко перегнула палку с этим «пионерским судом». Зато выходки изнеженной Ирки неожиданно совпали с большой политикой. Волошина, державшая связь с помощником Никольского, всячески поддерживала идею Ирки огранизовать товарищеский суд над Мишкой или заставить его отречься от взглядов родителей на общей линейке. То и другое было на руку Никольскому, которому действия Ирки позволяли взять на заметку и Мишку, и, главное, его отца. Поэтому в данному случае на стороне Иры оказалось почти все школьное руководство.

Никольский видел в действиях Иры большой потенциал. Во-первых, дочь Аметистова, заместителя Кирова, нападала на Мишку, видного сына члена «Новой оппозиции». Это само по себе затрудняло Кирову контакты с бывшими членами «новой оппозиции», вбивало между ними клин. (По логике: как доверять Аметистову, если его дочь — главный борец с сыном того самого опального Иванова?). Во-вторых, молчание Мишки создавало перспективы захода на его отца и снова на Лариску, позволяя возобновить дело о ее «антисоветской деятельности». Молчанов требовал от Никольского конкретных результатов. И Ирка, сама не ведая того, могла их дать Никольскому.

Я не знаю точно, была ли на самом деле виновной мать Миишки. Молчанов мало верил в виновность или невиновность отдельных лиц — он верил в правильность или неправильность версии. Бывший оппозиционер Иванов и его жена наверняка были обижены на власть. В Англии они вступили в контакт с людьми, связанными с их спецслужбами. Дочь Иванова Лариса поддержала оппозицию XI съезда, за что ее исключили из комсомола. Было ли это случайностями? В логике Молчанова —не могло и не было. Открывалось перспективное дело, которое вело к бывшему наркому Сокольникову: ведт он, по логике Молчанова, тоже не случайно поддерживал Ивановных. Поэтому я снова и снова вспоминаю испуганное лицо моей жены и ее детский крик: «Ты откуда знаешь, что там, собственно, было с этим съездом?»

* * *

Настя

Первый день четверти встретил нас дождем с мокрым снегом и забавным случаем, от которого я едва не позабыла все проблемы с Мишкой. Перед началом уроков Ирэн, стоя возле стенгазеты, важно разглагольствлвала перед Антоном, Машей, Лерой и Женькой о международном положении. Это было тем более забавно, что Ирка время от времени ставила свой маленькмй белый сапог на острый мысок, чуть откидывая назад левую ногу. Ира при этом изящно покачивала маленьким белым зонтиком, с которого еще падали мелкие водные капли.

— «Пакт четырех» никто не ратифицировал, — утверждала со знанием знатока «сахарная блондинка», как прозвал ее Влад, вычитав, очевидно, эту остроту у своего любимого Менделя Маранца. — Гитлеру никто не позволил отменить Версальский договор, как он не пытался. Да и французы поворачиваются к нам, видя кто такой Гитлер…

Я понятия не имела, что это за стихийный урок политинформации, но мне стало интересно. Всё-таки Ира человек хороший и веселый, хоть и может перегнуть палку. Она знала о политике меньше, чем Леша, конечно, но нельзя было сказать, что знаний абсолютно нет, а эта ее важность сейчас казалась забавной и милой. Хотя при воспоминании о Мишке я напряглась. Забавная не забавная, а вот в борьбе с врагами Ирка жутко строгая и вредная: Мишу из рук она ни за что не выпустит.

На перемене после математики ко мне подошел Влад и осторожно сказал.

— Настя, у меня к тебе есть серьезный разговор насчет Мишки. Вчера мать орала на Вику, чего не было давно.

— Слушаю, — я заинтересовалась. Надо же, практически все знают про это дело…

— Вика, — тихо сказал он, — стала говорить, что надо Мишке помочь. Мать посмотрела на нас и жестко сказала: «А теперь прикусила языки оба. Арест матери матери вашего Мишки санкционировал сам Вышинский — генеральный прокурор страны. Только пискнете оба!»

— Серьезно, — протянула я задумчиво. — Что же такого совершили Ивановы?

— Ирэн от отца знает, а тот от Кирова, что к чему. Ирэн тихая раньше была и трусливая, как крольчиха, а теперь вон как разошлась. Потому что знает, что к чему, думаю, — заметил Влад.

— Наверно… Но это же не повод — знает и знает. Но раз разошлась… Выходит Мишка ее враг что ли?

— Мне иногда тоже кажется, что да. Ирка его словно со света сжить решила. Вредная! — вздохнул Влад.

— Но что Мишка ей лично сделал? Хотя с другой стороны ее все-таки можно понять, но Иванова все-же жаль.

Влад пожал плечами.

— Кое в чем она права — мы не знаем подробностей следовательно не должны во все это лезть. И так считает не только она, кстати, — загадочно поднял Влад подбородок вверх.

— Я знаю, — взглянула я в окно. — Просто волнуюсь за Мишку.

* * *

Алексей

Собрание по вопросу о Мишке должно было состоялось на третий день после каникул. Едва начались уроки, как Ира важно сообщила, что дело Иванова будет рассмотрено прямо сегодня на собрании пионерского отряда. После урока математики Ира вошла вместе с Волошиной, и сообщила, что собрание будет сегодня в два часа после уроков и на нем будут присутствовать представители комсомола. Неожиданный интерес к этому делу проявила Вика: она, похоже, увидела возможность сделать шпильку Ире. Ехидно прищурившись, Вика сказала:

— Пионерская организация не должна, мне кажется, уклоняться…

— Никто и не уклоняется, — важно ответила Ира. — Но существует порядк рассмотрения вопросов.

Я удивленно вскинул бровь: Аметистова определено стала куда более смелой и жесткой, чем прежде. Однако мое изумление было недолгим: Ира тут же бросила на меня какой-то просящий взгляд: мол, поддержи. Я тихонько подмигнул ей: все будет хорошо. Мишка сидел на своем месте, усилено делая вид, что он не понимает, о чем идет речь. Я даже немного удивлялся его спокойствию: то ли у него был в запасе какой-то козырь, то ли он считал, что все бесполезно и был готов капитулировать без борьбы.

— Пусть свое мнение выскажет пионерская организация. Посмотрим, какова ее политическая зрелость! — кивнула Волошина. С этими словами она вышла из класса. Ира, напротив, уверенно села на свое место передо мной и сразу написала мне записку:

«Дело Иванова тянется в Москву и очень опасно. Его щадить нельзя!».

— Неужели там все настолько серьезно? Зрелость… Выходит, будут исключать… Но ведь следствие еще идет! — Услышал я шепот Маши.

— Идет. Но видимо это уже не особо важно в, по крайней мере, школе. Раз начали проверку. Хотя до суда еще ужасно далеко: только следствие начали, — вздохнула Настя.

— Ирэн Алексу записки пишет, — ехидно шепнула Ленка. — О любовь-то! — протянула она.

Солнцев и Петухов прыснули. Я бросил на Туманову быстрый взгляд и отвернулся.

Прозвенел звонок. Я стал собирать портфель. Незнам куда-то убежал, Влад был с Леной. Зато я пошел с Ирой, которая отаянно намекала мне, что хотчет о чем-то поговорить. Мы уже подошли к двери, как вдруг услышали разговор.

— А ты об этом что думаешь? — раздался голос Маш. Она, похоже, общалась с Ленкой.

— Да тоже самое, — пожала Ленка плечами. — Но смоти какая штука… Ларису из комсомола исключили за чушь какую-то, теперь мать арестовали… Словно план какой — убрать Ивановых. Но может его мать отправили в тюрьму чтобы отца напугать? И похоже что это всё срочно раз так активно дело разбирают и школу проверяют хотя до суда, как до Луны.

— Ленка — знаток юриспруденции и политики! — фыркнула мне Ира.

— На знатока не претендую, — закатила глаза Туманова.

— Не претендуешь, так нечего лезть! — хмыкнула Аметистова.

— Ир, подожди, — осторожно отвел я ее, — все скажешь на собрании. Подождем… — Мне ужасно не хотелось затевать ссору на пустом месте, где народ опять толпой накинется на Иру, которая во многом была права.

— Ира, кто бы говорил, — равнодушно протянул Влад. — Тебе, значит, можно рассуждать о политике, а остальным нет? Но ты вроде и сама не знаток всем знатокам. За Французом повторяешь уже сто лет про политику, — они с Ленкой, видимо, подружились. — Хотя понимаешь не столько сколько Алекс. И… ты изменилась.

— Люди, вообще-то, меняются, когда взрослеют, — съязвила Ира.

— Не настолько и повзрослела…

— Влад… — выразительно посмотрел я на него. — Ну… Зачем?

Теперь, когда мы на каникулах подружились, я мог спокойно защищать Иру от нападок их кампании. Миронов промолчал.

— Кстати, в истории французы всегда безропотно своих вассалов защищали: то шведов, то турок, то испанцев. — фыркнула Ленка. — Даже в ущерб себе!

Ирка хотела фыркнуть, но я остановил ее:

— И ведь небезуспешно защищали! — ехидно поднял я бровь. — Вспомни Войну за Австрийское наследство хотя бы. Что там сделал с европейской коалицией Ришелье?

— Это кто? — удивилась Настя. — Кардинал?

— Нет, его внучатый племянник, французский Суворов, — ответил Влад. — Не проиграл ни одной битвы за всю жизнь! — с каким-то восхищением произнес он.

— Это ты дал ему книжку про Ришелье? — шепнула Ирка. Я кивнул — сама Ира брала у меня ее прочитать в прошлом мае.

— Французы без хвастовца никуда, — съехидничала Вика, укладывая в сумку чернильницу. — Мне там песенка про Генриха Наваррского понравилась:

Войну любил он страстно,

И дрался, как петух!

Ребята прыснули, включая Ирку. Этот смех, казалось, застваил нас забыть все невзгоды и снова почувствовать себя одним классом. Я хмыкнул: Миронов похоже дал почитать книжку Викусику. И ладно.

— Ну, а дальше, Гришкова? — прищурился я. — А?

— Не помню…

— Не помнишь? — продолжал я, внимательно рассматривая ее. — Влад, напомни ей, а?

— И в схватке рукопашной,

Один он стоил двух!

— проворчал Миронов.

— Вот так! — с какой-то гордостью сказала Аметистова, многозначительно посмотрев на Туманову.

— Друзья, — объявил Женька в своей привычной немного фамильярной манере. — Всё обсудим…на собрании!

— Леша… — забормотала Ирка, — это важно… Если что, сможешь заблокировать на собрании Миронова с Тумановой?

— Но правда похоже на спешку, услышал я. — Странно. И почему политику может обсуждать только Ира? И ей ли приказывать, что и кому говорить, куда когда лезть? Ничего настолько ужасного Лена не сказала.

— Разберутся, — махнул рукой Стрельцов. — И вообще — урок кончился. Все всё скажут на собрании!

— Но правда похоже на спешку, — неуверенно пробормотала Ленка. — Ну да ладно, закрыли тему.

Следуюший урок оказался физкультурой, где мы играли в пионербол. У Насти с Соней он выходило плохо, и они просто наблюдали за игрой, как судьи. Наша команда заметно выигрывала, но и девчонки старались отбить упущенное. Меня всегда удивляло, что высокая тонкая Ира была отличным игроком и ладно забивала мячи, особенно Владу.

— Еще ничего не конечно! — заявила уверенно Юлька.

— Посмотрим, — с усмешкой бросил я, забивая ей гол.

Вика призывала девочек не расслабляться! Скоро их команда прешла в наступление. Но я, гоняя мяч, думал постоянно о своем. Таинственное письмо отца я уже практически выучил наизусть, но понять его без шифра было невозможно. О чем говорилось из письма нельзя было понять. Серов, Звездинский, Скромковский — имена их людей терялись во мгле. Вера… Неужели эта таинственная и очень опаная Вера и есть наша Вера Сергеевна? Теперь у меня на руках есть факты, подтверждаюшие их знакомство с отцом. И все же… На самом деле все это пока пшик. С матерью Влада не поговоришь. Остается… Остается только один человек, который мне уже однажды помог…

Открываться Всеволоду Эмильевичу? А почему, собственно, нет? Он хорошо ко мне относится, беседовал с отцом во время той поездки в поезде. Интересно о чем? Узнать бы сейчас у него поточнее. И показать ему кое-какие факты. И дело Суварина… Но ведь это было международно-политическое дело, поворотрный момент в борьбе с Троцким! Наша Вера — свзяна с делом Суварина? Такое может присниться разве что во сне…

И все же строка в пиьсме стоит черным по белому. Не плохо бы в самом деле еще раз злоупотребить гостеприимствоам Насти…

* * *

Без пяти два я вошел в класс русского языка. В окне виднелись противоположная сторона Греческого сада и школьная площадка, чуть присыпанная мокрым снегом. За столом сидели Ирка, Сбоев и сама Волошина — собрание, похоже, было важным. Перед ними лежал колокольчик — видимо, чтобы вести дискуссию. Такая торжественность была, видимо, не просто так. Я по традиции сел с Незнамом, хотя Серега помалкивал относительно дела.

Ирка начала издалека. Подняв тонкий пальчик с перламутровым ногтем, она сказала несколько цветистых фраз о сложной международной обстановке, укреплении германского фашизма, и необходимости обеспения единства страны. Однако, по ее словам, некоторые пионеры ведут себя как минимум сомнительно. «К сожлаению, — глаза Иры сверкнули зеленоватым отливом, — это был пионер Михаил Иванов, занимаюший откровенно аполитичную, если не скрыто вражбеную позицию к советской власти».

— Пока учится, — фыркнула Маша.

— Погоди, Гордеева, не надо бежать впереди паровоза, — кивнула Волошина.

— К сожалению, мы так и не услышали оценки пионером Ивановым всего произошедшего, — тряхнула Ирка пшеничными волосами.

— Я понимаю, о чем вы, но суда еще не было, — блеснул очками Мишка.

— Иванов хочет уйти от ответственности! — заявила звонко Ирка.

— Не уйдет, — пообещал спокойно Сбоев, пристально посмотрев на Мишку.

— Но это правда… Вдруг она невиновна? Мы же не знаем, — вставила Маша.

— Это оценка объективаня, того что происходит, — кивнул Сбоев. — А где оценка субъективная? Где отношение Иванова к происходящему? Вот где оно?

Повисла тишина. Мишка смотрел в одну точку не доске, стараясь не проронить ни слова.

— Иванов нагло прячется за чужими спинами. Не выйдет! — продолжила Волошина. — Но раз он так хочет — давайте послушаем других авторитетных пионеров. Суховский! — посмотрела она на меня.

Я спокойно вышел к доске. Все как-то замерли, ожидая, что скажу я. Интересно. почему?

— Я думаю, что вопрос предельно прост, — ответил я. — Мишина мама арестована ОГПУ. Видимо, за этим есть что-то серьезное — у нас зря не сажают, хотя некоторые, — бросил я предупредительный взгляд на Ленку, — соменваются в этом.

— Кто эти «некоторые»? — насторожилась Волошина, но поймав мой брошенный на Ленку взгляд, кивнула и пристально посмотрела на нее.

— Предлагаю дождаться окончания следствия и действовать, соответственно приговору ОГПУ. Если невиновна — вопрос будет закрыт. Если виновна — пусть Миша, как пионер, на линейке отречется от ее взглядов. Вот и все.

— Это правда, — заявил Женька. — Мы еще не знаем подробностей и должны дождаться решения суда.

— Согласна. А что сейчас по-твоему должен сделать Мишка? — спросила Ира. Она изо всех сил придавала себе начальственный вид, хотя в ее взгляде я различил мольбу о помощи.

— Сейчас? Думаю, Миша, как честный пионер, должен нам сказать: «Ребята, я знаю, что на моей маме лежат серьезные подозрения. Если она невиновна — я первый встречу ее; если виновна — скжу всем вам, что я с народом, а не с ней».

— Прекрасная речь советского пионера, — сказала Волошина. — Иванов, ты согласен с Алексеем?

— Но это же будет… предательство, — тихо пробормотал Мишка.

Я опешил.

— Миша… Ты сам понимаешь, что говоришь? ОГПУ занимается борьбой с контрреволюционной деятельностью! Ты понимаешь, насколько это серьезные обвинения?

Сбоев хмыкнул.

— Алексей, не надо разговаривать с Ивановым, как со слабоумным. Поверь, он далеко не слабоумный, — зловеще понизил он голос.

— Так я и говорю — надеюсь, что невиновна…

— А теперь, Миша, повтори первую фразу! — Иркины глаза цвета морской волны сверкнули. — Мы не ослышались?

— Так человек тоже важен…

— Человек? Людей вообще не бывает! — отрезала Аметистова. — Существуют люди разных взглядов. Есть коммнисты, наши, есть капиталисты, враги, есть предатели социал-демократы… Важны взгляды человека, а не человек!

— Как это — людей не бывает? — бросила с места Лера.

— Что такое человек вообще? — я решил поддержать Иру. — Знаешь, немецкие фашисты тоже «люди вообще», только вешают коммунистов, жгут книги и расстреливают работчих, — хмыкнул я. — Детский сад, Лера, какой-то!

Волошина постучала карандашом по парте.

— Давайте не отвлекаться на общие политические дискуссии, хотя нормальные пионеры правильно поражаются политической беззубости некоторых, — посмотрела она на Леру. — Вернеся к конкретному вопросу по Иванову. Садись, Суховский. Есть у кого еще что сказать?

Поднялась Марина Князева и спокойно вышла к доске.

— Я считаю что Ира права. Родня родней, но мы не должны предавать свой народ и свои взгляды. Я конечно надеюсь что Иванова невиновна, но согласна, что, если виновна — её сын должен отречься от неё.

Сбоев кивнул головой: видимо ее речью он был удовлетворен.

— Туманова и Майорова решили переписываться в такой момент?! — уточнила строго Волошина. — Говори, Туманова, мы все тебя слушаем!

Ленка переглянулась с Настей и встала:

— Мы…мы ведь правда мало что знаем. Получается, школа во всем разобралась быстрее, чем даже суд. Сам Мишка идеи против советской власти не пропагандирует.

— Почему тогда такой молчаливый? — хмыкнула Маринка.

— Любой станет скрытным, — пожала плечами Лена. — С такой репутацией у семьи. Но лично мы с Настей не можем представить Иванова в роли фашиста, но на то чтобы отречься нужно время — мы ведь любим своих родителей.

— Никто Мишку в роли фашиста не представляет, не надо перевирать слова Иры, — сказал я несколько раздраженно. — А Иванов за все собрание не сказал еще ни слова, что удивительно.

Ира опустила веки, словно благодарила меня за защиту.

— А ему и не дали сказать, — ответила Ленка. К тому же нам и вправду не известно окончательное решение и… не Мишку же в тюрьму посадили.

Майорова кивнула.

— И я против Иркиной установки бить Мишу, — добавила Ленка. — У меня другая установка.

— Установка? — пристально посмотрела на нее Волошина. — От кого ты ее получила, Туманова?

— Собственное мнение.

— Хорошо… — Волошина постучала карандашом по столу. — Какое решение принимает собрание?

— Миша занял позицию аполитичную и, следовательно, обывательскую, — твердо сказала Юля.

— Мало! Мало! — закричал Солнцев. Я удивился: Вовец сидел молча все собрание, но сейчас начала распаляться.

— Потребовать от пионера Иванова объяснить свою политическую позицию в связи с произошедшим! — бодро заявила Ирка.

— Согласен. Кто за? — спросил Сбоев.

Поднялись все руки, кроме Тумановой, Майоровой и Миронова, Гришковой.

— Кто против? — продолжила Ира.

Только одна рука. Тумановой.

— Остальные воздержались. Решение принято! — провозгласила Аметистова.

— Стыдно смотреть на пионеров Гришкову, Миронова, Туманову, — вздохнул Сбоев. — И это будущие комсомольцы! Вот каких беззубые, политически беспомощные пионеры растут в классе.

Я вздрогул. Фамилию Майоровой он в этом списке не назвал. Не успел я удивиться, как Мишка тяжело вздохнул и вдруг начал оседать на парту. Из носа капнула кровь.