История должна быть рассказана (джен)

Зима как будто бы окончательно сдала позиции ясной ручьистой весне. Все кругом бурлило, переливалось и блестело. В небе неслись и поминутно менялись, словно закипая, клочковатые облака, и солнце, когда показывалось в прорехах, светило вовсю. Но было еще холодно, и ноги увязали в месиве из снега и воды по щиколотку. Женя, зачерпнув ботинком ледяной каши, с тоской подумала, что влезть в сухие носки удастся только вечером, а до вечера далеко. Хорошо еще, что электричка не опоздала и мерзнуть на станции под пронизывающим ветром пришлось недолго.

В вагоне было, напротив, душно. Солнечные лучи пробивались даже сквозь грязное стекло, заставляя жмуриться. Но отодвигаться от окна не хотелось, там было удобно сидеть, и Женя просто закрыла глаза. Замелькали цветные пятна, потом погасли, поезд тронулся, закачался, набирая ход, и ее окутала мягкая дремота. Мелькнула тревожная мысль — не пропустить бы свою остановку. Впрочем, ехать еще долго.

Тащиться в Чемодурово, к черту на кулички, за семь верст киселя хлебать, было форменным безумием. С другой стороны, разве все то, что творится в последние дни, не есть как раз форменное безумие? И если уж принимать всерьез эту странную логику, то надо идти до конца.

Адрес Вальки Фаустова… точнее, конечно, не Вальки, а Валентина Игнатьевича, Женя раздобыла не без труда. Сначала пришлось придумывать объяснения, зачем ей вообще понадобился старенький дедушка Муси и Тимы, о существовании которого она еще недавно даже не подозревала. Но это ладно, тут и приврать пришлось совсем немного, в целом-то можно было сказать правду: мол, Женя редактирует рукопись для издательства, чьи-то воспоминания, и там есть вот такой Валька, такого-то года рождения, детдомовец, не откажется ли он поговорить с редактором, а вдруг это про него там идет речь, и тогда он, может, внесет какие-то уточнения в текст… Это ведь в общем правда, хоть и не вся. Сложности начались, когда Муся и Тима послушно передали Женину просьбу родителям, а те обнаружили, что адрес этот чемодуровский давно потеряли. Пришлось Жене выслушивать сбивчивые указания на словах: выйти на станции, потом пешком по такой-то улице, потом второй поворот налево, и там вроде пруд, или нет, не пруд, а огород, ну что-то типа того, то ли пруд, то ли огород, главное, что возле него надо повернуть и еще с полкилометра прямо, а как начнется березовая роща, свернуть к магазину, а в магазине попросить, чтоб показали, как пройти к Валентину Игнатьевичу, потому что объяснить это не-воз-мож-но.

Форменное безумие. Пойди туда не знаю куда. И главное — если б сама Женя могла сформулировать хотя бы для себя, на черта ей сдалось это Чемодурово и что она надеется там отыскать!

Но выбора не было. Сколько она ни вертела в голове ситуацию, рассматривая ее то с одного боку, то с другого, а по всему выходило, что Валька — единственная ниточка, которая тянется из реальности к истории Коли и Эли. Если, конечно, это тот самый Валька, в чем нет никакой уверенности. В любом случае, он один только из всех героев истории назван там по фамилии. У остальных и того нет. Колька, точнее — Николай Петрович, хоть и главный герой, фигура загадочная. Ни фамилии, ни места работы. Положим, известно, что он археолог. Примерно известно, когда родился — допустим, в начале тридцатых. Что дальше? Где он работал? У кого спрашивать? Научной карьеры, по его собственному признанию, он не сделал, значит, личность малоизвестная. Какой-нибудь рядовой научный сотрудник… чего-нибудь. Наверное, если поднять архивные документы — где они там копали, под Смоленском? Должны быть какие-то отчеты о работе экспедиции, списки сотрудников… тридцатилетней давности. Но где именно они хранятся, у кого спрашивать и чем объяснить свой странный интерес? Нет, уж проще съездить в Чемодурово. Про него хотя бы понятно, где находится, и этот Валентин Игнатьевич — человек вполне реальный.

Для начала надо хотя бы выяснить, тот это Валька или нет. Очень уж удивительное вышло совпадение. Но опять же, а все остальное, что творится вокруг синей папки, разве не удивительно? Женя открыла глаза и посмотрела на часы. Ехать еще долго. Далекое-далекое таинственное Чемодурово, где ее никто не ждет. Эх, ладно, если только удастся отыскать нужный дом, то там уж она как-нибудь сумеет разговорить этого Валентина Игнатьевича. Медвежата сказали, он добрый, играл с ними, рассказывал про свою жизнь. Это обнадеживает — значит, старик любит поболтать. Может, и получится выведать у него что-нибудь внятное.

А если не получится? Если окажется, что это совсем другой человек и он знать не знает никакого Кольку? Оборвется единственная ниточка, которая могла бы привести к разгадке тайны — и снять груз с Жениной души. Последнее, собственно, было важнее всего. Она ведь сразу поняла, в тот самый день, когда в «Парнас» заглянул странный посетитель, который хотел, чтобы его рукопись прочитали, но словно боялся с ней расстаться… уже тогда поняла, что ее просят о помощи. Поначалу еще отмахнулась от этой мысли — подумаешь, начинающий автор жаждет славы и признания и заглядывает заискивающе в ее глаза, будто от нее что-то зависит. Обычное дело. Но на самом деле она уже тогда почувствовала, что тут скрыто нечто большее, чем просто робкое авторское тщеславие. Нет, тут была какая-то другая тревога и более острая боль. А теперь вот и объяснение нашлось. С одной стороны, выглядело оно дико, а с другой — теперь все встало на свои места. И отмахнуться от всего этого — поначалу, наверное, еще было можно, хотя и трудно. А сейчас уже никак нельзя. Нельзя оставить без ответа того, кто тебе доверился.

Женя снова открыла глаза и огляделась. Вагон был почти пуст — утро воскресенья, все желающие выбраться из города уехали еще вчера. Только несколько человек мирно дремлют, как и она, пригревшись на солнце, да две бабули на дальней лавочке оживленно обсуждают какие-то семейные дела. При свете дня ощущение опасности отступает, но даже сейчас нет-нет да шевельнется в душе ползучий страх — а вдруг это заразно, а вдруг теперь за ней увяжутся чужие демоны? Эти Колькины черные птицы…. С другой стороны, да они ведь уже и увязались. Что за чертовщина творилась в университете, когда кто-то стучал то в дверь, то в окно? Чьи шаги, странные и явно не человеческие, она слышала в поезде, когда возвращалась в Москву с каникул? Она тогда еще знать не знала ни про какую рукопись, но ее автор, видимо, уже ждал встречи с Женей и невольно распространил и на нее тень, нависшую над ним. И вот еще: кто играл тогда ночью на пианино в пустой комнате? Хотя нет, пианино — это другое, одернула она сама себя. Музыка не может быть на службе у демонов, в какие бы инфернальные одежды она ни рядилась. К тому же, эта ночная игра на пианино могла ей просто примерещиться. Как и все остальное, впрочем. Ничего по-настоящему сверхъестественного пока не происходило. Если не считать странных превращений, которые претерпевала рукопись… Вот это совершенно точно не спишешь на разыгравшееся воображение.

Женя устала раз за разом перебирать одни и те же вопросы, не находя для них ответа. Отчасти поэтому она так легко и внезапно сорвалась в Чемодурово — по крайней мере, это какое-то конкретное действие, можно занять себя делом и отложить неудобные вопросы на потом. Вдруг получится что-нибудь разузнать такое, что вопросы отпадут сами собой и станет понятно, что делать дальше.

Эта мысль поддерживала Женю, пока она битый час плутала по Чемодурову, отыскивая нужную улицу. Ей вспомнилось, как Николай тоже долго искал адрес Элиной тетки в незнакомой деревне, и Женя порадовалась, что у нее хотя бы дело происходит не тоскливой осенней ночью, а ясным весенним днем. Правда, на дорогах здесь творился совсем уж кошмар, хоть на лодке плыви. Но поскольку ноги все равно уже промокли окончательно, то Женя с безрассудством отчаяния шагала прямо по лужам, больше напоминавшим небольшие озерца. К счастью, указания, данные ей, оказались достаточно точными (хотя вместо пруда на означенном месте оказался все-таки огород), и в магазине вполне толково объяснили, как пройти к дому Валентина Игнатьевича Фаустова. Теперь главное, чтобы он был на месте.

Звонок, по-видимому, не работал, и Жене пришлось довольно долго стучать в дверь, дожидаясь ответа. Она уже подумывала пойти к соседям и спросить, не знают ли, где хозяева, но тут внутри кто-то завозился, закашлял, лязгнул замок, и дверь наконец отворилась.

Перед Женей стоял мужчина лет семидесяти. Совершенно седой, лохматый, с крупными и резкими чертами лица. Рассмотреть его получше Женя не успела, потому что в эту же секунду в ее руку вдруг уткнулось что-то мягкое и мокрое. Она ойкнула и шагнула назад… ах, да это всего лишь собака! Большой черный пес, такой же старый и лохматый, как хозяин. Мужчина в свою очередь удивленно оглядел Женю и вопросительно поднял густые брови.

— Добрый день. Вам кого?

Голос у него был ломкий, трескучий, словно каркающий, но довольно звонкий и бодрый.

— Здравствуйте… Валентин Игнатьевич? — заторопилась Женя. — Извините, что побеспокоила. Понимаете, я из Москвы, мне сказали…

— Из Москвы?

— Да. У вас там внуки… нет, то есть правнуки, получается. Муся и Тима. Ну, Марианна и Тимофей.

Он вдруг подобрался встревоженно и быстро спросил:

— Что-то случилось?

— Нет-нет, с ними все хорошо! Они привет вам передают. Просто они у нас там занимаются музыкой, и как-то сказали, что есть у них такой дядя Валентин, а я как раз делаю книгу… ну, понимаете, я работаю в издательстве. Я редактор. И вот у меня теперь книга в работе… ну, мемуары. И там упоминается Валька, то есть Валентин Фаустов. И я подумала, а вдруг это вы? — Женя остановилась, чтобы перевести дух. Как-то нелепо это звучит, когда кому-то рассказываешь, а ведь все чистая правда… пока. — Вы ведь тоже были в детдоме, да? И вот в книге у нас тоже так написано. И я решила к вам приехать и поговорить, вдруг вы что-то тоже вспомните интересное.

— А вас как зовут?

— Меня? А, ну да… Женя. Издательство «Парнас». Я у вас много времени не отниму, у меня буквально пара вопросов.

Валентин Игнатьевич коротко кивнул и шагнул в сторону.

— Ну заходите, что ж. Через порог не разговаривают.

Женя робко прошла внутрь — сначала на веранду, а затем в дом, где уселась на краешек стула, поданного хозяином. Черный пес проследовал за ней, все так же тычась мокрым носом в ладонь. Несмотря на свои размеры и свирепую лохматость, он был добродушен и сразу завоевал Женино расположение, которое только усилилось, когда пес уселся прямо на ее промокшие ноги: он был тяжелый, но теплый, даже горячий, как печка. Где-то над ухом громко тикали большие настенные часы, взгляд Жени упирался в репродукцию картины Брюллова «Всадница» прямо над столом, а вертеть головой и рассматривать остальное ей было неловко.

— Вы, значит, прямо из Москвы? — переспросил Валентин Игнатьевич, снова внимательно оглядывая нежданную гостью с головы до ног. — Долго до нас добираться-то.

— Долго, — вздохнула Женя. — Но ничего не поделаешь, работа.

— А книга эта, про которую вы говорите… Кто автор?

Женя глупо заморгала глазами. Почему-то она не заготовила заранее ответ на этот совершенно естественный вопрос. Вот идиотство!

— Николай… Николай Петрович… вот черт, вылетело из головы, — она виновато улыбнулась. — Ну сейчас вспомню, пока разговариваем. Он археолог, на раскопки ездит… ездил раньше.

— Археолог? Ну это я не знаю. Никаких археологов не знаю.

— Нет-нет, это он уже потом стал археологом. Он очень давно с вами не встречался, с самого детдома. Вы с ним вместе были в детдоме в Москве, а потом уехали в эвакуацию, а потом поезд бомбили и… — Женя запнулась. — В общем, он думал, вы тогда пропали без вести. То есть… это если он действительно про вас там пишет. Николай его звали. Колька.

Валентин Игнатьевич помолчал немного, почесал небритую щеку.

— Было такое, — сказал он будто нехотя. — В эвакуацию мы ехали, да. В сорок первом-то.

Вот оно… есть, черт возьми! Женя чуть не подпрыгнула на стуле, даже пес в ногах зашевелился и недоуменно поднял голову.

— Значит, это он точно про вас писал. Вы подумайте, пожалуйста, может, вспомните. Был у вас такой друг в детдоме, еще в Москве?

— Да я уж не знаю. Много чего было, это ведь сколько лет прошло.

— Ну да, я понимаю, конечно, — забормотала Женя. — А помните, как вы там в лазарете лежали с воспалением легких? Он пишет, будто вы чуть не утонули, а потом вот… И он к вам туда в больницу приходил.

Валентин Игнатьевич нахмурился, затем вдруг поднял на Женю прояснившиеся глаза и даже засмеялся:

— Так это Колька, что ли? Помню, а как же! Был такой, точно. Косатиком мы его звали, у него еще отметина такая на щеке… Так он жив-здоров, книжки пишет?

И снова Женя смутилась и не знала, что сказать. Но Валентин Игнатьевич… Валька, все-таки Валька, и вот он-то определенно жив, спасся из-под той бомбежки… и теперь ждет от нее ответа.

— Жив, — сказала Женя. — Только чего-то в издательство к нам давно не заходил. Как хорошо, что вы нашлись! А я так и подумала, что это вы и есть. Фамилия у вас редкая. А знаете, как она с латыни переводится? Фауст — значит удачливый. И вам действительно, получается, все время везет. И Коля верил, что вы тогда спаслись, и искал вас потом, да только не нашел.

— Да где уж тут найти... время такое было, всех раскидало. Вы ему там привет от меня передайте. Пусть, может, напишет как-нибудь или хоть открытку пришлет.

— Я… то есть да, конечно, передам. Я, собственно, что хотела спросить. Вот когда вы чуть не утонули, а он потом к вам в больницу приходил, он это все описывает. И говорит еще, вы ему тогда рассказали про ангелов. Ну то есть не про настоящих, а просто… ну, он не очень понятно пишет. Вы не помните ничего такого?

Валентин Игнатьевич помолчал, насупившись, не то силясь что-то вспомнить, не то недоумевая и ожидая пояснения.

— Ангелы? Какие ангелы? Это вы что-то путаете. Что тонул — да, правда, было такое. И болел потом, да.

Он снова умолк. Не хочет делиться? Или ему действительно нечего сказать? Глаза под мохнатыми бровями ясные, внимательные, совсем не стариковские. Держать паузу дальше было уже неудобно, и Женя поторопилась продолжить разговор — вдруг удастся подобраться к тому, что ее интересует, с другого краю.

— Ну ладно, неважно. А вот про Колю вы еще что-нибудь помните?

— Про Кольку-то? Ну, он помладше меня был. Книжки любил читать. У нас охотников до книжек особо не было, а он любил. Прочитает, а потом нам рассказывает.

— А что он рассказывал?

— Да я уж и позабыл. Байки какие-то. Про моряков вроде что-то. Да, точно, «Остров сокровищ»! Я потом тоже читать пробовал, но там не так интересно было в книжке, как он рассказывал. Мы даже потом сами играли в пиратов, будто бы мы ищем сокровища. А я все думал: хорошо бы и впрямь найти, мы бы тогда на эти деньги купили танк и отправили его на фронт. У нас остров был на речке, только далеко, нам туда плавать не разрешали. Я-то все равно плавал, а Кольку мы с собой не брали. Мал еще был. Хотя он обижался: это же он придумал играть в остров сокровищ. Вообще был выдумщик… Колька Косатик, да.

Разговор с Валентином Игнатьевичем вышел совсем коротким, хотя он Женю не торопил, даже, кажется, ждал ее новых вопросов с интересом и честно старался припомнить все поточнее и рассказать поподробнее. Только Женя сама плохо понимала, о чем ей спрашивать и какие подробности могут иметь значение. Поэтому результат ее поездки оказался весьма скромным, о чем она с грустью размышляла, шагая обратно на станцию и зябко ежась под порывами ветра — к вечеру сильно похолодало, а потом и вовсе посыпалась ледяная крупа, будто не было никакой весны. С другой стороны, сам факт, что она всего полчаса назад разговаривала с тем самым Валькой, что он совершенно реален, что он подтвердил свое знакомство с Колей и даже сам, без ее подсказки, вспомнил его детдомовское прозвище, — это уже немало. Хотя очень странно думать, что этот старый седой человек — почти ровесник совсем еще молодого мужчины, который принес в «Парнас» синюю папку с рукописью… Его Женя тоже видела близко и совершенно отчетливо, тоже разговаривала с ним, и теперь трудно было поверить, что эти двое когда-то появились на свет с разницей всего в несколько лет.

Мысли путались — от холода, а еще от того, что мокрые ботинки, под которыми были такие же мокрые носки, сильно натерли пятки. Надо бы заклеить их пластырем, но делать это на ходу было неудобно, и Женя только шагала быстрее, стискивая зубы. Она боялась опоздать на электричку, но опасения оказались напрасными: когда она пришла на станцию, оказалось, что ждать еще полчаса. Что ж, самое время заняться многострадальными пятками. И где-то в сумке должна быть еще шоколадка, это скрасит ожидание. А особенно его скрасит крыша над головой — к счастью, станция здесь совсем приличная, не просто платформа с крошечной кабинкой кассы, а продолговатое здание, неприглядное, похожее на сарай, но уж лучше сидеть в сарае, чем торчать на ветру под нахмуренным небом.

Внутри было почти пусто, только в углу на помятом тюке дремал, клюя носом, такой же помятый человек, но одинокая скамейка напротив кассы была занята. На ней миловалась парочка — противного вида девица, долговязая, в ядовито-розовой курточке, и еще более противный прыщавый парень с длинными сальными волосами, собранными в тощий хвостик. Оба уставились на Женю враждебно, но обниматься не прекратили. Даже, кажется, наоборот, прижались друг к другу еще теснее.

— Здесь занято? — спросила Женя, стискивая зубы от досады и боли в пятках. Кровавый пузырь на левой, похоже, уже лопнул.

— Занято, — ответила девица вызывающе, но при этом непроизвольно одернула задравшуюся юбку.

На колготках у нее была стрелка, которая от резкого движения стремительно побежала вниз по худой ляжке. Девица тоже это заметила и ругнулась вполголоса.

— Ну извините, — мрачно сказала Женя и уселась рядом.

Покосившись на парочку, она отодвинулась подальше от них, поближе к краю. Теперь и парень уставился на нее недобрым взглядом. На губе у девицы была мокрая болячка. Женя поскорее отвела глаза и стала разглядывать зарешеченное окошко кассы. Судя по звукам, рядом с ней страстно целовались. Да и черт с ними, устало подумала Женя, роясь в сумке в поисках пластыря. Пора бы уже привыкнуть, что в ее присутствии люди быстро находят себе пару… а эти вон справились даже до ее прихода.

Впрочем, терпеть вздохи и чмоканья над ухом ей пришлось недолго: через несколько минут соседи отчалили. Надо было заклеить пятки, пока не объявились еще какие-нибудь претенденты на скамейку, а потом отыскать в сумке шоколадку и вознаградить себя за все эти, признаться, довольно бессмысленные испытания, но Женю вдруг охватило ленивое оцепенение. Она прикрыла глаза и несколько минут сидела неподвижно. Мимо прогрохотал, не останавливаясь, поезд, и стало тихо.

Рядом с Женей кто-то вздохнул, громко, от всей души: «Ох-хо-хо!» Она вздрогнула, протерла глаза и испуганно уставилась на нового соседа по скамейке.

Точнее, на соседку. Рядом с ней сидела старушка, невысокая сухонькая бабуля в вязаной кофте с люрексом и пестрой косынке. Женя еще раз протерла глаза. Обычная такая старушка, с палочкой и хозяйственной сумкой на колесиках. Нос немного крючком, как у Бабы-яги, но лицо не вредное. Откуда она взялась? Ну то есть, понятное дело, подошла, пока Женя сидела тут с закрытыми глазами, да тоже присела отдохнуть. Только одета как-то не по погоде — ни пальто, ни хотя бы плаща.

Вообще неприлично так таращиться на людей. Старушка как старушка, что такого? Женя потерла теперь уже все лицо, стряхивая остатки странной дремоты, и пошевелила ногами. Притихшая было боль в пятках заставила ее замереть и со свистом втянуть воздух.

— Ходют тут, ходют, сами не знают, чего ходют, — сварливо сказала старушка.

Женя, которой как раз совершенно никуда не хотелось идти, застыла и неуверенно обернулась на голос. Старушка не смотрела на нее. Она сняла платок и приглаживала седые волосы, на удивление длинные и густые, заплетенные в толстую косу и уложенные на затылке.

— Угу, — на всякий случай ответила Женя.

— Я говорю: ты чего хоть ходишь? — продолжала старушка, снова повязывая на голове платок. — У меня один так же все ходил да ходил, ну и… доходился.

Старушка придвинула к себе сумку и вдруг взглянула на Женю в упор.

— Ага, — сказала Женя, осторожно поднимаясь со скамейки.

Никогда она не умела поддерживать разговоры с вот такими сумасшедшими старухами. Жалела их, но всегда терялась и не знала, что делать и как реагировать на их слова и выходки. Лучше уж отойти тихонько, пока ее не втянули в какой-нибудь безумный диалог.

У старушки, однако, были свои планы насчет соседки по скамейке. С интересом оглядев Женю, она сказала неожиданно ласково:

— А ну-ка, дочка, садись посиди.

— Мне идти надо, — решительно и громко сказала Женя, хотя ей совершенно некуда было идти, до электрички оставалось еще минут пятнадцать, а торчать на улице не хотелось.

— А ты не кричи, я не глухая, — старушка обиженно пошевелила крючковатым носом. — Посидишь немного, да и пойдешь. А то все тоже — ходют и ходют, а чего ходют? Ноги-то поди уж сбила? Садись, а то некогда мне тут лясы точить, работа стоит.

Поколебавшись, Женя неуверенно присела на край скамейки.

— Вот и хорошо, вот и ладно! — обрадовалась старушка и полезла в свою сумку на колесиках. — Ты, дочка, вот что: пряжу мне подержи, клубок смотать надо. Руки вот так расставь… Да что ж бестолковая такая!

Как во сне, Женя послушно расставила руки, на которые старушка тут же надела моток пушистой серебристо-серой пряжи. Скрюченные пальцы принялись мотать клубок, так ловко и быстро, что Женя неожиданно для себя залюбовалась.

— Я бабушке так пряжу держала, — вдруг вспомнила она. — Когда болела, в садик не ходила, сидела дома. Бабушка мне потом носки вязала и варежки.

— Сама-то вязать умеешь?

— Нет, — призналась Женя. — В школе нас учили, но у меня не вышло ничего. Мама за меня все связала потом дома, чтобы отметку в журнале поставили.

— В школе! — старушка неодобрительно покачала головой. — Чему там хорошему научат?

— Ничему, — охотно согласилась Женя. — Век бы ее не видала вообще!

— Грамоте-то знаешь? Читать-писать умеешь?

— У… умею… Сейчас все умеют.

— А раз такая грамотная, то скажи мне: что за дорожка такая — далеко бежит, петли вьет, а от дома никуда не денется?

Женя растерянно пожала плечами. Загадки она всегда отгадывала плохо, еще с детского сада, и даже доклад по фольклору, написанный в прошлом году, не помог. Старушка глянула не нее неодобрительно и покачала головой.

— Ладно, тогда скажи: пушистый, по полу прыгает, хвостатый, да за хвост не поднимешь — что такое?

Еще не легче! Хотя… Старушка-то будто прямиком из Колиной сказки, только с сумкой вместо корзины. Кто там в сказке был, кот? А потом и самой Жене попался какой-то удивительный кот, в самом неподходящем месте — в университете, где они вдвоем коротали тот странный вечер, запершись в кабинете заведующего.

— Кот! — сказала Женя.

Старушка покачала головой и вздохнула. Или это в сумке кто-то вздохнул и, кажется, завозился?

— И не кот вовсе. При чем тут кот?

— Ну, он пушистый и хвостатый. И за хвост не поднимешь, коты такого не любят.

— Чему только их учат, — проворчала старушка. — Ты глазами посмотри, в руках у тебя чего?

— Нитки… — Женя уставилась на свои руки, и тут ее осенило. — А, поняла! Клубок, да? Ну точно, за хвост его не поднимешь! И первая загадка — это тоже клубок и нитка: тянешь ее, тянешь, а она все равно к клубку привязана. Да?

Старушка кивнула. Она как раз смотала остатки пряжи, и Женя теперь была свободна.

— Ой, а мне пора уже, — спохватилась Женя. — Электричка моя сейчас будет.

— Ну иди, иди, куда тебе там надо, — старушка закивала, пряча в сумку готовый мохнатый клубок. — Я тоже пойду, некогда мне с тобой рассиживать.

В глубине души Женя почти ждала, что чудна́я старушка вдруг возьмет и подарит ей один из своих клубков — как в Колиных сказках. Но дело происходило все-таки наяву, а не в сказке, и никакого клубка ей предложено не было.

Они поднялись со скамейки одновременно, только Женя — быстро и легко, а старушка — с трудом, опираясь на палочку.

— Помочь вам, может? — Женя кивнула на сумку. — Вы тоже на электричку, да?

— Нет, я так. Ты иди давай. Смотри только, когда пойдешь, так возьми с собой что-нибудь. Чтобы вернуться.

— А?

— Возьми, говорю, что-нибудь с собой. Одно к другому тянется, так, глядишь, и не пропадешь насовсем.

Пока Женя пыталась сообразить, о чем речь, старушка взяла свою сумку и заковыляла к выходу — не на платформу, а на улицу. Здешняя, значит, чемодуровская. Женя проводила ее взглядом. На вид — обычная такая бабушка, каких полно в электричках. Платочек, палочка… Ноги, видимо, больные, ходить тяжело.

Тут Женя вдруг поняла, что ее собственные ноги перестали болеть, словно и не было никаких мозолей, которые она так и позабыла заклеить пластырем.