Дамы семьи Блэк (гет)

Примечания:

В рамках эксперимента у нас появился ТГ-канал: https://t.me/DamyParkinson

Панси отпила какао из огромной глазурованной чашки и отставила ее на тумбочку. Тетя давно ушла, но Панси могла бы поклясться, что до сих пор улавливает в воздухе тропические нотки духов с гарденией — глупости, конечно, ни один аромат не продержится столько времени, но избавиться от ощущения, что Поликсена вышла буквально на секунду и вот-вот вернется, никак не получалось.

Панси отвернулась от двери, свернулась калачиком, укрылась одеялом с головой, как маленькая, и крепко зажмурила глаза. Под одеялом быстро стало жарко, да еще и дышать было тяжело, но она упорно не желала выбираться из самодельного убежища. Еще минутку, еще совсем чуть-чуть…

По щекам текли слезы, подушка быстро стала мокрой и неприятной на ощупь, но она их даже не вытирала — подумаешь, слезы, под одеялом можно. Горло перехватывало от усилия сдержать рыдание — привыкла плакать молча, тихо, чтобы не услышала сердобольная Элси и не прибежала утешать и расспрашивать.

Почему ей так больно? Разве она не знала, что мамы нет? Конечно, знала и даже успела смириться, привыкнуть за столько-то лет. И какая тогда разница, забрала ли Каролину Паркинсон болезнь, семейное проклятие или несчастный случай, дурацкий рикошет?

Но удивительным образом разница была. Панси никак не могла до конца ее осмыслить, уложить в слова, но просто точно знала: разница была, и именно от этого ей было так больно. Она тихонько заскулила и почувствовала, как внутри разжимается какая-то тугая пружина. Стало немного легче.

Панси завозилась, подтыкая под себя одеяло со всех сторон, чтобы нигде не осталось щелей. Хорошая вещь — одеяло, пожалуй, лучшее изобретение человечества со времен огня: под одеялом никто не увидит и не услышит, никто не достанет ее под одеялом. Если бы можно было вообще никогда из-под него не выбираться, так и лежать до скончания века… Панси глубоко вдохнула — до боли в легких — и решительным жестом откинула верхний край. Движение это далось неожиданно большим усилием, словно на руке повисла тяжелая свинцовая гиря.

Она перевернулась на спину и уставилась в высокий потолок, раскинулась звездой на кровати. В душе царило странное онемение, и мысли ворочались неповоротливо, словно огромные зеркальные карпы в мутной воде. Ри-ко-шет… дурацкое слово, совершенно не отражающее смысла, полного безысходности и глухой звериной тоски. Человек ведь совсем не хотел — но попал в другого рикошетом. Человек не хотел — но тот, другой, все равно умер. Случайность, стечение обстоятельств, рок, фатум. Судьба?

Панси подвигала руками и ногами, будто делала на снегу «ангела». Вот оно, поймала она за хвост ускользавшую мысль. Вот почему так тяжело принять эту новость. Мама могла бы жить и жить, если бы не пошла в дуэльный зал. Она ведь была молода и здорова, и сейчас у Панси вполне могли быть родные братья и сестры, и это мама ждала бы ее на каникулы в мэнор, украшая дом гирляндами, яркими рождественскими звездами⁽¹⁾ и венками из остролиста. Как принять то, что, пойди все хоть немного иначе, мама была бы до сих пор жива? Войди она в зал хотя бы минутой позже…

Панси вздохнула и закрыла глаза. Несмотря на то, что ей было больно, винить тетю не получалось, хоть и очень хотелось — однако даже в моменты особого внутреннего раздрая она не могла забыть о собственных принципах и наплевать на логику. Так ли уж виновен зельевар, чье зелье дало неожиданный побочный эффект? Или маггловский водитель, которому под колеса выскочил пешеход? Тетя не хотела причинить маме вред, она просто послужила слепым орудием судьбы — или рока, или фатума — и Панси было ее по-человечески жаль.

Она представила, как чувствовала бы себя, погибни тот же Драко по ее случайной вине, и слезы вернулись с новой силой. Казалось, эту боль невозможно вынести — а ведь Поликсена с ней как-то жила, и не просто жила, а воспитывала дочь лучшей подруги, ежедневно видя перед глазами напоминание о давней ужасной ошибке. И не просто терпела, сжав зубы, — Поликсена любила племянницу, заботилась как умела, хотя могла бы спокойно оставить ее на попечении Элси и просто жить своей жизнью, и никто бы не упрекнул…

Все постепенно становилось на свои места, будто на темные пятна в семейной истории падал ослепительный свет софитов: упрямое нежелание тети и отца вспоминать о маме, глухая тоска в глазах Поликсены, когда она видела колдографии Каролины или вспоминала о подруге, и тяжелое, неуютное молчание, которое плотным коконом окружало ту давнюю историю.

И отец тоже вдруг стал понятнее, словно повернулся другой стороной, и Панси сумела увидеть в нем просто человека — живого человека, которому тоже было больно. Родители ведь не прожили вместе и десяти лет… Ей хотелось бы, чтобы отец справлялся с потерей иначе, чтобы поделился переживаниями — может, вместе им было бы не так одиноко, — но и его Панси тоже могла понять. Как будет страдать она сама, случись в ее жизни сравнимое горе? И кто знает, не закроется ли она от родных и близких — в кабинете, в спальне или просто в самой себе?

«Мы дружили, — вспомнился хрипловатый и ломкий голос тети. — Мы очень крепко дружили, Фиалка, — как ты с мальчишками, не разлей вода. Это эгоистично, но мне очень хотелось, чтобы Каролина стала мне не просто подругой, а настоящей сестрой, пускай и через брак — мои отношения с родной сестрицей, Пандорой, сложились не ахти… Нам было по девятнадцать — сейчас тебе может показаться, что это много, что мы были совсем уже взрослыми, но поверь: это очень, очень мало. Нам было всего по девятнадцать, шла война, и мы считали самих себя жутко умными и важными, способными на серьезные решения, непогрешимыми, — но мы заблуждались».

Панси села и потянулась за остывшим какао, допила, не чувствуя вкуса, и принялась задумчиво баюкать в руках чашку. Теперь стала понятна реакция декана на учебник, доставшийся от мамы, — и как она не заметила, что почерк, которым пестрили заметки на полях учебника, и почерк, которым Снейп оставлял язвительные ремарки в эссе, так похожи? Представить декана подростком было решительно невозможно — казалось, тот так и родился взрослым, в черном, застегнутом наглухо сюртуке, — но ведь когда-то он и правда был обычным мальчишкой. Панси почему-то считала, что он старше мамы и тети, но это могло быть следствием напускной строгости.

Тетя, мама и Северус Снейп… Неожиданная компания. И если они так крепко дружили, то почему тогда Поликсена и декан сражались на дуэли? Тетя не вдавалась в подробности: просто сказала, что в какой-то момент все ужасно запуталось, как змеиный клубок, — и Панси кожей чуяла подвох. Впрочем, настаивать не стала — ей и так с головой хватило откровений, — да и не была уверена, что хочет знать настоящую причину. В конце концов, какая разница? Они могли сражаться хоть из-за лишнего билетика на квиддичный матч, результат остался бы прежним.

Поликсена снова подчеркнула, что в школе не следует распространяться о связях Северуса Снейпа с их семьей — никому не по душе учительские любимчики. Панси согласилась, хоть и по другим причинам: удобно, когда есть козырь в рукаве, человек, на которого можно рассчитывать в самом крайнем случае. Тем не менее в глубине души она знала, что с этого момента больше не сможет смотреть на Снейпа просто как на декана — за ответственным взрослым отныне всегда будет виднеться тень одинокого мальчишки, которого когда-то взяла под свое крыло сердобольная Каролина Стивенсон…

В дверь уверенно постучали, и Панси встрепенулась, провела рукой по лицу, невербально стирая следы слез. Отставила чашку, пригладила волосы, одернула пижаму и укрылась одеялом — ни дать ни взять примерный пациент.

— Войдите!

Она ожидала увидеть тетю, не усидевшую дома, или отца с Розабеллой (ведь приходили же они, приносили астры); на худой конец даже мальчишек, уболтавших старшего Малфоя забрать их из школы. Еще доктора Сметвика, пришедшего проверить самочувствие пациентки, или дежурную медиведьму… Но никак не женщину, величественно шагнувшую в палату и принесшую с собой запах дымного осеннего ветра и французских духов. На ее черных волосах красовалась легкомысленная шляпка с павлиньим пером, а в руках едва помещался ворох пышных бордово-фиолетовых георгинов с белой окантовкой. С ее появлением показалось, что в палате резко похолодало, и Панси усилием воли удержалась от того, чтобы натянуть одеяло повыше.

— Леди Кассиопея, — вслух сказала она, и женщина улыбнулась. — Как вы узнали, что я здесь?

— Это уже известно всем, у кого есть уши, детка, — пожала плечами та и, оглянувшись по сторонам в поисках вазы, подошла к тумбочке, небрежно вытащила еще свежие астры и устроила вместо них георгины. Полюбовалась на дело своих рук, затем скинула с плеч дорогую меховую шубку и повесила ее на одинокую вешалку в углу. Панси с интересом следила за ней взглядом: в этой палате леди Кэсс смотрелась крайне неуместно, и видно было, что она и сама замечает контраст аметистового гарнитура и кашемирового платья со скромной, обезличенной больничной обстановкой. Замечает — и этот контраст доставляет ей море удовольствия. — Я не могла удержаться от того, чтобы лично тебя навестить. Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Нормально, — сказала Панси. Откровенничать с леди Кассиопеей не тянуло. — Доктор Сметвик говорит, меня скоро выпишут.

— Сметвик, — фыркнула леди Кэсс и присела рядом на кровать, благочинно сложила руки на коленях. — Гиппократ Сметвик — форменный коновал, хоть и мнит о себе ужасно много. Я могла бы организовать тебе консилиум на континенте, чтобы…

— Не надо, — покачала головой Панси. — Я доверяю доктору Сметвику.

— Как скажешь, — легко уступила леди Кассиопея и снова улыбнулась. У нее была красивая улыбка, но она совсем не трогала глаз. — Скажи мне, Персефона, ты ведь по-прежнему можешь колдовать?

Панси прошиб холодный пот. Она рассеянно потерла лоб, пытаясь вспомнить, применяла ли магию после того, как очнулась. Сметвик сказал бы, заметь он неладное, правда? Наконец она вспомнила, как машинально стирала с лица следы слез заклинанием, и выдохнула.

— Все в порядке, — с облегчением сказала вслух.

— Отлично, — довольно кивнула леди Кассиопея и перевела взгляд на окно, за которым уже зажигались вечерние фонари. Помолчала немного, теребя в руках лайковые перчатки, и продолжила вкрадчивым голосом: — Персефона, я за тебя волнуюсь. То, что ты оказалась в Мунго, меня очень тревожит, а ведь до этого было еще Больничное крыло на первом курсе… Очевидно, что мои дети не справляются с родительскими обязанностями: ни с обучением, ни с воспитанием, ни даже с защитой. Я хотела бы снова предложить тебе поселиться со мной. Если не нравится Франция, не беда — мы можем выбрать любую страну на твой вкус. Я недолюбливаю Британию за сырой климат, но если он тебе по душе, можем остаться и на Островах…

Панси тихонько вздохнула и устало прикрыла глаза. Может, и вправду согласиться? Взять паузу и начать все с чистого листа? Какая-то ее часть этого очень хотела, и, пожалуй, не будь утреннего разговора по душам с тетей, Панси вполне могла бы сказать «да».

— Я не могу, — с сожалением ответила она, открывая глаза, и предложила компромисс: — Но я могла бы попросить у отца разрешения и приехать к вам в гости летом.

Леди Кэсс наклонила голову к плечу и внимательно взглянула на нее.

— Жаль, — мягко сказала она. — Персефона, отдаешь ли ты себе отчет в том, как события будут развиваться дальше? Ты уже взрослая девочка, и я могу говорить откровенно. Вскоре у твоего отца и его новой супруги появятся общие дети, и Патрокл, который и так не уделял тебе особого внимания, полностью сосредоточится на новой семье. Ты действительно хочешь быть в собственном доме на вторых ролях? Молча, со стороны, наблюдать за семейной идиллией Патрокла и этой выскочки Забини?

Панси не хотела представлять эту картину, но все равно представила, да еще и в деталях. Это было легко: летом она уже видела, как отца забавляет непосредственная живость Блейза. Патрокл Паркинсон точно будет рад новому ребенку, веселому и непоседливому. И именно этот ребенок станет его новым наследником, потому что его появление на свет позволит сохранить уговор с Малфоями в силе. А она сама окончательно станет отрезанным ломтем — уже не часть кровной семьи, но еще не часть семьи новой… Не уходить же в приживалки к Малфоям сразу после помолвки! Несмотря на всю практичность, какая-никакая гордость у Панси имелась.

— Я могла бы жить у тети, — твердо сказала она. — На Гриммо 12.

— Детка, отныне Поликсена тоже будет занята своими делами, — усмехнулась леди Кассиопея. — Пора бы уже: столько лет в тени брата, замещая его, прибирая за ним, воспитывая его ребенка… Думаешь, ей так уж это нравилось? Наконец-то моя девочка сможет расправить крылья и отправиться в самостоятельный полет, а твое присутствие будет ее только отвлекать.

Бабушка помолчала и продолжила:

— К тому же, теперь Поликсене будет о ком беспокоиться: ты ведь знаешь, кем приходится Сириус Блэк твоему другу? Уж не знаю, зачем ей понадобился чужой мальчишка, но ставлю на то, что Поликсена банально прониклась к нему симпатией — она девочка сентиментальная и склонна к широким жестам. Так что если ходатайство будет успешным, Персефона, то моей дочери будет совсем не до тебя — у нее наконец появится ребенок, которого можно будет воспитывать, как ей захочется, без оглядки на законного родителя. Кто-то, кто будет принадлежать исключительно ей.

— Неправда, — упрямо возразила Панси. — Тетя меня любит. И Гарри между нами точно не встанет.

Наверное, не встанет… Панси прекрасно видела, как друг подсознательно тянулся к Поликсене и как отчаянно ему хотелось быть нужным. Да и у тети теплел взгляд, когда она говорила о Поттере. Они даже были похожи: оба порывистые, темпераментные… верные. Панси стало мучительно стыдно за свои сомнения — до бегающих глаз, до красных щек.

Нет, Гарри ни в коем случае не встрянет между ней и тетей нарочно, но все же леди Кассиопея права: если Поликсена станет его законным опекуном, с этого момента ее любовь придется делить на двоих поровну, а не как раньше. Не то чтобы Панси ревновала — она понимала, что Гарри сирота, к тому же он был ее лучшим другом, однако… ладно, она ревновала. Немного, самую капельку. Просто было так хорошо иметь взрослого, для которого она всегда стояла на первом месте. Драко не понимает своего счастья, а ведь ему очень повезло: и любящие родители, и бездетный, а оттого прикипевший к нему крестный…

Я ужасный человек, грустно подумала Панси. Ревнивый и жадный, а ведь обещала тете, что буду только рада, если Гарри переедет к ней…

— Поликсена тебя и правда любит, что есть то есть, — не стала спорить леди Кассиопея. — Уж это моя дочь умеет прекрасно, пускай и вечно во вред себе… Но есть еще кое-что. Детка, я не хотела тебе говорить, но кто-то ведь должен… В ее любви слишком много вины, это горькое чувство. Глядя на тебя, Поликсена видит твою маму, и ей, должно быть, очень больно находиться рядом с тобой. Видишь ли, Каролина…

— Я все знаю, — невежливо прервала Панси, и леди Кассиопея удивленно подняла брови. Затем подумала пару мгновений, усмехнулась и продолжила, и каждое слово ранило, как острейший из ножей:

— Ну раз знаешь, тогда подумай, хочешь ли ты, чтобы твоя любящая и любимая тетушка, моя самоотверженная дочь, продолжала страдать, воспитывая чужого ребенка. Ребенка, общение с которым напоминает ей о трагической ошибке юности. Поликсена заботилась о тебе как умела — и не ее вина, что из рук вон плохо, — но вот ты подросла и теперь настала твоя очередь позаботиться о ней. Отпусти Поликсене ее грех, она давно заплатила по счетам. Она полагает, что, воспитывая тебя, искупает вину перед Каролиной, но пора прекратить это бессмысленное самобичевание. Позволь ей наконец заняться собственной жизнью без оглядки на прошлое. Я же буду счастлива принять тебя в своем доме, у меня никого больше нет. Для меня ты будешь радостью, а не обузой. Подумай об этом, детка, и дай знать, когда примешь решение.

* * *

Новости о некоем прошении, поданном новой леди Блэк в отношении Гарри Джеймса Поттера, застигли Альбуса врасплох. Он даже не ощутил азарта, с которым обычно встречал сложные задачи, — одну только всепоглощающую усталость. Стареет, он все-таки стареет… Конечно, грех жаловаться: далеко не каждому повезло встретить сто одиннадцатый день рождения, да еще и в добром здравии, — однако Альбус привык быть с собой честным. Он очень устал.

Шутка ли: он ведь родился еще во времена королевы Виктории, в совсем другом мире, казалось, целую вечность назад! У магглов только-только отгремела промышленная революция, и выросший в смешанном поселении Альбус лично застал удивительные для того времени и странные для нынешней эпохи инновации: обязательное обучение детей до десяти лет, распространение полиции, первые фотографии, велосипеды и телефоны… Он отлично помнил соседских сыновей, своих ровесников, работавших в угольных шахтах и глядевших на него, барчука, учившегося в самой настоящей школе, со смесью высокомерного снисхождения и плохо скрываемой зависти. Как знать — может, именно подобная гремучая смесь позже подтолкнула других мальчишек к тому, чтобы выместить злобу на его беззащитной младшей сестре?

Позже Альбус с осторожным и недоверчивым интересом наблюдал, как общество соседей за Барьером развивалось семимильными шагами: в богатых домах появились электричество и газовые плиты, а потом и радио… Прошло не так уж и много времени, как маггловские улицы заполонили механические монстры-автомобили — а ведь Альбус прекрасно помнил время, когда на них не было ни единой машины…

А скольких Министров магии он пережил! Корнелиус уже тринадцатый Министр на его памяти, и Альбус помнил их всех: умных и недалеких, харизматичных популистов и строгих функционеров, «ястребов» и «голубей»⁽²⁾. Многих он даже учил: например, умницу Миллисенту Багнольд или первого магглорожденного Министра магии Нобби Лича⁽³⁾ — огромный прорыв для равенства волшебников!

Впрочем, та победа так и не стала окончательной: старые семьи упорно продолжали мутить воду и ревностно оберегать власть и богатство от посторонних. Альбус потер лоб и снова перечитал сообщение от одного из бывших учеников, работавших в Министерстве и иногда делившихся с ним полезной информацией. Поликсена Паркинсон все же стала Поликсеной Блэк — просто удивительно, как она сумела это провернуть, однако Министерство брак признало. Альбус досадливо поморщился: опять эти подлые чистокровные фокусы. Казалось бы, все просчитано и выверено до малейших деталей, но нет: внезапно из пыльного прабабкиного сундука на свет появляется очередной замшелый ритуал, амулет или гримуар, и правила игры меняются прямо на ходу.

Альбус поправил сползшие очки и положил перед собой чистый пергамент, бережно пригладил его ладонями и расправил загнувшийся уголок. Надо было составить план действий, но он сознательно тянул время, решительно не зная, с чего начать.

Поликсена Паркинсон желает воспитывать Гарри Поттера — почему, зачем? Откуда такой внезапный интерес к мальчику? Да, тот приятельствует с ее племянницей, но одно дело — дружба между детьми одного возраста, да еще и в школе, у всех на виду, где сложно забить ему голову сомнительными идеями, и совсем иное — единоличное воспитание взрослой и умной женщиной с уже сложившимися политическими предпочтениями. Чему новый опекун научит впечатлительного мальчика и на каких примерах? Может, сама Поликсена и не состояла в Пожирателях, но ее брат точно носил Метку, а жених… Альбус поморщился и не глядя закинул в рот апельсиновую мармеладку из чаши на столе. Вспоминать про жениха было особенно неприятно — Дамблдор до сих пор считал гибель юных Поттеров одной из самых трагичных ошибок в своей жизни. Не доглядел, не заметил, просчитался…

Было еще кое-что, ржавым гвоздем царапавшее изнутри: что такого экстраординарного увидела в Гарри Поликсена Паркинсон, раз рискнула пойти ва-банк и в открытую заявила о своих правах? И даже более того — пожелала окончательно связать себя с Сириусом, хотя до этого прекрасно чувствовала себя в статусе вечной невесты? Альбус неплохо изучил обычаи чистокровных семей (врага надо знать в лицо) и ясно понимал: если бы не затянувшаяся помолвка, любящий брат Поликсены давным-давно спровадил бы сестру замуж за кого-нибудь другого, и не факт, что этот другой пришелся бы девочке по сердцу.

Ответ напрашивался сам собой: молодые Паркинсоны тоже углядели в Гарри поразительное сходство с Томом. Это было не так уж и сложно, если знать, куда смотреть, — Альбус тоже видел это сходство невооруженным глазом. Решили взять реванш и вырастить из мальчика нового политического лидера, который выступит в защиту их интересов? Такое желание было естественным, но с точки зрения Альбуса недальновидным.

По всему выходило, что его политические оппоненты так и не научились на собственных ошибках: их прежний кандидат оказался им совсем не по зубам — послушная марионетка быстро превратилась в кукловода. Риддл ведь и вправду мог стать Министром магии: он был очень харизматичным человеком, сильным и умелым волшебником, да к тому же пользовался поддержкой большинства Священных семей. Люди доверчивы, они проголосовали бы за сладкоречивого красавца, причем, как чистокровные, так и магглорожденные, — и Альбус подозревал, что именно на это рассчитывали старые семьи, выдвигая на трибуны не одного из своих, а сироту-полукровку. Да, Том вполне мог бы стать Министром — однако не захотел.

Он жаждал куда большей власти, желательно абсолютной и пожизненной.

Людям молодым свойственно переоценивать себя и пренебрежительно относиться к ошибкам предыдущих поколений — вот и Паркинсоны, видимо, посчитали, что уж их-то участь предшественников точно не коснется. Надеются приручить перспективного мальчика, заручиться его добрым отношением и добиться для него высокого поста в будущем? Министром, Гарри, может быть, и станет: у него есть и лидерские качества, и приятная внешность, и ум, а главное — его уже знают в каждом доме. Магическая Британия в долгу перед Гарри Поттером, но помимо этого, люди просто любят его историю, им нравится верить в сказку со счастливым концом, где добро победило зло.

Нет, Альбус совсем не сомневался в том, что возникни у Гарри такое желание и поддержи его истеблишмент, тот сможет стать Министром лет эдак через двадцать. Куда интереснее то, что произойдет потом: откуда уверенность, что, заняв высший среди магов пост, Гарри легко смирит аппетиты и согласится уйти на покой, когда британцы пожелают его переизбрать? Том так точно не смог бы… Видит Мерлин, Альбус не хотел подозревать Гарри ни в каких темных амбициях, но это проклятое сходство натур сбивало с толку, заставляло приглядываться пристальнее и во всем искать скрытый смысл.

Что если Альбус страшно ошибся? Что если он понял все знаки судьбы превратно и растить «героя магической Британии» нужно было совсем не так? Не так и не там, не у Дурслей, которым не было дела до морального облика мальчика… Что если Альбусу следовало самому взять юного Поттера на попечение и воспитать лично, привить ему нравственность и принципы, умение различать добро и зло?

Он снял очки, потер уставшие глаза, затем встал, медленно подошел к Фоуксу, сидевшему на жердочке, и ласково погладил подставленное пламенеющее горлышко. Феникс замурлыкал свою немудреную песенку, и Альбус тяжело вздохнул: ну что стоило Даниэле изъясняться хоть немного понятнее? Он так надеялся на помощь Каролины в толковании слов ее прабабки, но маленькая Стивенсон скрывала свой дар, стыдилась его, и он так и не расцвел в полную силу… И к той же Сивилле не обратишься, увы, ее уровень — считать чаинки в чашках студентов и не к месту цитировать мадам Ленорман⁽⁴⁾. Жаль… очень, очень жаль, Альбус не любил продвигаться на ощупь, хоть и вынужденно делал это почти всю свою долгую жизнь.

Так или иначе, прав он или нет, но допустить, чтобы мальчика воспитывали сторонники Тома, было бы ошибкой. В конце концов, Гарри заслуживает спокойно вырасти, набраться ума и самостоятельно выбрать сторону, а не стать пешкой во взрослых политических играх еще до совершеннолетия. Альбус пожевал губами и по привычке потянулся к бороде, но вовремя остановился: дурацкая привычка и выглядит вздорно.

В голову приходили два варианта: оспорить бракосочетание Паркинсон и Блэка или найти более подходящую кандидатуру на роль опекуна. Увы, Поликсена знала что делала: брак был признан Министерством, и по закону в отсутствие крестного Гарри ее права были неоспоримы — среди волшебников у мальчика не осталось других близких родственников. Впрочем… Альбус почесал голову Фоукса согнутым пальцем, и тот играючи прихватил его клювом. Будь Сириус на свободе…

Он отошел от жердочки, чем вызвал недовольный клекот любимца, и вернулся за стол, задумчиво покрутил в руках роскошное белое перо. Вспоминать минуты собственной слабости всегда неприятно, но Альбус привык идти на жертвы ради общего блага.

Сириус Блэк — яркий, как звезда его имени, донжуан, бунтарь и щеголь. Верный друг и талантливый боец Сириус Блэк… Парня осудили по законам военного времени, без суда и почти без следствия, фактически кинули взбудораженной общественности как кость. Тогда Альбус не стал лезть в это грязное дело: его колебания истолковали бы превратно, люди были радикализированы до крайности и находились в шаге от того, чтобы развернуть полномасштабную «охоту на ведьм». Хватило бы одной искры, одного неосторожного слова, чтобы Альбусу мигом припомнили дружбу с Геллертом, провели параллели и начали задавать неприятные вопросы. Проклятая судьба устроила так, что на его долю выпало дружить с одним Темным Лордом и своими руками вырастить другого. Благодаря его прочим заслугам, в том числе победе над Гриндевальдом, люди закрывали на это совпадение глаза, но лиха беда начало…

И Альбус поостерегся, не стал настаивать на честном и открытом суде над Сириусом. Струсил. Это ведь был его гражданский долг, гуманистический императив: нельзя отправлять за решетку того, чья вина не доказана с полной уверенностью. Но Альбус был одинок и слаб, он устал, смертельно устал, а люди жаждали крови, они хотели, чтобы злодеи были наказаны по всей строгости, чтобы восторжествовало добро — и как можно скорее. Люди хотели забыть все как страшный сон и вернуться к нормальной жизни, и это желание плохо сочеталось с долгими судебными разбирательствами.

Альбус отступился. Он закрыл глаза на очевидные процессуальные несостыковки, на почти полное отсутствие улик и на поспешное вынесение вердикта. Сириус был невменяем, его сумбурное бормотание ни в коем случае нельзя было принимать за чистосердечное признание, но Альбус не потребовал применить к бывшему ученику сыворотку правды или сеанс легиллименции...

Тогда Дамблдору уже исполнилось сто лет, и он больше декады составлял активную оппозицию полному сил, амбициозному и изобретательному противнику с поистине волчьей хваткой. По-хорошему его давным-давно должны были сменить на посту молодые да рьяные, но, сколько бы Альбус ни присматривался, в лагере его сторонников не находилось кандидатуры нужного калибра. В конце концов, он смирился со своей ношей и честно продолжал борьбу из последних сил… И когда Том нежданно-негаданно погиб, а по стране прокатилась волна скоропалительных арестов, Альбус дал слабину, первую за много лет, и позволил Краучу порезвиться всласть. Ему до сих пор было стыдно за то продиктованное усталостью решение.

Впрочем, если бы дело было только в этом… Можно было признаться честно хотя бы себе: заключение Сириуса оказалось Альбусу на руку. Оставайся Блэк на свободе, он совершенно точно принялся бы воспитывать Гарри сам и что выросло бы из героя магической Британии после такого воспитания — еще очень большой вопрос. Сириус мешал, с ним было невозможно договориться, он всегда и все делал по-своему; даже в Ордене ему не давали заданий, требующих железной дисциплины, — Блэк упрямо оставлял за собой право интерпретировать приказы по собственному разумению, чем доводил Грюма до белого каления. При нем Альбус никогда не смог бы спокойно наблюдать за взрослением Гарри, чтобы понять, почему Том выбрал именно Поттера, а не Лонгботтома. Одно наличие Блэка в жизни мальчика внесло бы настолько существенный элемент хаоса, что о чистоте эксперимента можно было бы забыть.

Но все изменилось, и теперь Сириус пришелся бы в жизни крестника весьма кстати. Выйди он на свободу, именно Блэк стал бы законным опекуном. Он защитил бы сына лучшего друга от сладких речей Поликсены и ее брата, уравновесил бы их потенциальное влияние. Да, это был бы прекрасный ход и омрачало его лишь одно: хоть Альбус и сомневался в вине Сириуса, он не был до конца уверен в его невиновности.

Был ли Сириус виновен? Альбус не знал, кто на самом деле был Хранителем Фиделиуса, установленного на доме юных Поттеров. Ему самому Джеймс и Лили указали на Сириуса, но они вполне могли схитрить, выбрать кого-то менее очевидного, чем блистательный Блэк, всегда маячивший на виду. Но кого из двоих — тишайшего умницу Ремуса или невыразительного Питера? Судя по тому, что от руки Сириуса погиб именно Питер, сам Блэк верил в то, что тайну доверили Петтигрю — но могли ли Поттеры запутать вообще всех, сообщив разным людям разную информацию? Альбус уже ни в чем не был уверен.

К тому же, даже если Сириус и не приводил Тома к дому в Годриковой Лощине, оставалась гибель двенадцати несчастных магглов, попавших в самый эпицентр магического боя. Альбус сильно сомневался, что Питер стоял бы столбом, позволяя Сириусу с собой расправиться. Это значило, что магглы могли погибнуть от руки любого из противников или же обоих сразу. Можно было переквалифицировать этот пункт как превышение допустимой самообороны, повлекшее за собой гибель посторонних… Альбус не очень хорошо разбирался в юридических тонкостях, но всегда можно справиться у знающих людей. Правда, мальчики в любом случае грубо нарушили Статут, но в контексте прочих прегрешений это были мелочи, вишенка на торте.

Альбус тут же автоматически потянулся за вишневой мармеладкой, но на полпути передумал: сладкое на ночь вредно, пора следить за здоровьем. Поппи и так косится на него неодобрительно и то и дело намекает на обследование в Мунго — мол, чай с конфетками вместо ужина никуда не годится.

Надо поднять бумаги по делу и обратиться за консультацией к старому другу. Затем намекнуть милейшему Корнелиусу, что делом Блэка интересуется очаровательная новобрачная Сириуса и, не ровен час, вот-вот обратится в прессу: дело шито белыми нитками, та же мисс Скитер не оставит камня на камне от репутации всех сопричастных. Помнится, именно Корнелиус прибыл на место происшествия одним из первых и давал показания о поведении Блэка сразу после инцидента… Конечно, Фадж заупрямится, попробует в своей излюбленной манере переждать бурю, но Альбус объяснит, что в таких ситуациях меньше всего ущерба получает тот, кто переводит стрелки первым. Пока пресса молчит, Фадж еще успеет сделать козлом отпущения извечного противника, Крауча, и выставить себя как поборника справедливости и взыскательного реформатора.

Ну а если Корнелиус и после этого не решится на пересмотр дела, придется намекнуть, что новая леди Блэк не просто так заинтересовалась крестником своего супруга — герою магической Британии пока рано в большую политику, но кто поручится, что на высокий пост не покушается его новоиспеченный опекун? На фоне мямли Корнелиуса Поликсена Блэк будет смотреться весьма выигрышно: молодая красивая женщина с трагичной судьбой, разлученная с женихом на долгие годы. Человек, решивший разорвать порочный круг взаимных обвинений и искупить семейную вину перед осиротевшим Гарри Поттером, подарив мальчику всю нерастраченную материнскую заботу. Люди любят такие истории.

Альбус поморщился: сама Поликсена такой план не изобретет, но ее брат, Ренар Розье или тот же Люциус Малфой вполне способны на такую комбинацию. Впрочем, не так уж и важно, готовят ли старые семьи избирательную кампанию на самом деле — куда важнее, чтобы милейший Корнелиус поверил в то, что они могут ее готовить. Министр Фадж склонен к приступам паранойи, ему кажется, что все вокруг пытаются его подсидеть, — так что если представить его содействие в освобождении Блэка как возможность разрушить происки злобных конкурентов, он обязательно клюнет.

Но сначала надо убедиться в невиновности Сириуса. Альбус не готов был поступиться собственной совестью и выпустить на свободу человека, действительно совершившего преступление. Пора было наведаться в гости к Грюму: Аластор еще ни разу его не подводил, у старого друга был нюх на такие вещи. Если кто и сможет определить, что на самом деле произошло на той маггловской улице, то только он.

Альбус записал последний пункт в своем плане, пробежался глазами по строчкам, а затем отложил перо и размял ноющие пальцы. Болели суставы: к дождю? Он вздохнул и взмахом руки зажег огонь в камине, вгляделся в танцующее пламя. Ему очень хотелось, чтобы Сириус все же оказался невиновен, как настойчиво подсказывала интуиция. На мгновение Альбус с улыбкой представил себе радость Гарри, который сможет жить с лучшим другом отца и узнать о родителях из самых первых уст. У мальчика появится достойный пример для подражания… и кто знает, может, со временем каменное сердце бывшей мисс Паркинсон тоже дрогнет?

Альбус даже зажмурился от предвкушения: да, это было бы очень, очень славно… Миру отчаянно недоставало счастливых концов.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

1. Назрело небольшое авторское примечание по поводу Альбуса.

Увы, иногда возраст приходит один, и мудрость сопутствует ему не всегда. К тому же, умный человек не всегда мудр, и наоборот. Мой Альбус — успешный ученый, исследователь, теоретик, но, как метко выразился Люпин, "сид из-под Холмов": он воспринимает людей как концепты, физическая сторона жизни (эмоции, душевное и телесное состояние, и т.д.) даются ему со скрипом.

Помимо этого, он просто человек и, как все люди, делает ошибки. Даже канонный Дамблдор совершил много ошибок, и мой Альбус в этом плане ничем принципиально не отличается. Поэтому его рассуждения, выводы и решения в итоге могут быть неправильными или привести к неожиданным последствиям — если честно, мне было бы очень скучно писать (а вам читать) про сверхпрозорливого мегамозга, предугадывающего замыслы противников на пятьдесят ходов вперед.

Среди прочего, потому что: 1) это нереалистично и 2) если он на голову всех умнее, то любые неугодные ему заговоры и интриги будут подавлены еще в зародыше.

2. Про жизнь в викторианской Британии и инновации, которые застал Альбус, можно почитать здесь (на английском): https://localhistories.org/life-in-britain-in-the-19th-century/

1) Имеется в виду цветок пуансеттия

Вернуться к тексту

2) Сторонники «партии войны» и «партии мира»

Вернуться к тексту

3) Из канона это доподлинно не известно, но по возрасту вполне подходит

Вернуться к тексту

4) Известная французская гадалка и прорицательница

Вернуться к тексту