Нетерпение сердца (гет)

Северус

Мать хмурит брови, разглядывая темное здание на перекрестке небольших дорог Лондона.

— Неужели он живет здесь? Впрочем, неудивительно: его всегда тянуло в мрачные места. Когда-то у нас был выбор — остаться в Тупике или уехать, но твой отец уперся рогами: мол, место тихое, нас с тобой никто не видит.

Северус поеживается под мантией. Значит, у отца был шанс все изменить, но он испугался. Испугался, что жизнь может стать лучше, если приложить немножко усилий. Совсем как он сам сейчас.

Они поднимаются вверх по грязной узкой лестнице. Мать старается не касаться перил, неприязненно морща нос и разглядывая все вокруг с неприкрытым отвращением. Северус останавливается перед коричневой дверью и негромко стучит.

— Войдите! — голос совсем слабый, и от этой слабости у Северуса почему-то холодеют пальцы.

Он пропускает мать вперед, а потом заходит сам и тут же затыкает нос от ударившего в него запаха. Мать только скептически хмыкает.

— Не сомневалась, что этим ты и кончишь.

Отец, сидящий на большом стуле с погрызенными ножками, приветствует их поднятой пивной бутылкой. Другие бутылки — пивные, винные — стоят около стола. Неподалеку валяется рабочая одежда: в такой ходят уборщики, и, видимо, это единственная работа, которая удерживает отца от долгов.

— Ты обещал…

— Я узнал про дом. Что там случилось, дьявол вас раздери? — обросший, с седой щетиной вместо бороды, отец кажется жалким, но по глазам матери Северус знает, что ей не жаль.

— Ты бросил этот дом, — замечает мать негромко. — Ты не имеешь права нас обвинять.

— И зачем ты пришла? Посмотреть, каким я стал?

— Успокоить совесть, — мать взмахивает палочкой, и пустые бутылки послушно отправляются в мусорный пакет. — Думала, ты страдаешь здесь, думала, мое упрямство тебя из дома вышибло. Как оказалось, не во мне дело.

Отец со звоном ставит бутылку на стол.

— В тебе, Эйлин. В тебе. Я хотел любви — а получил насмешку, я хотел уважения — а получил презрение, я хотел ребенка — а получил ведьмовское отродье, которое всем характером пошло в тебя. Я пытался быть хорошим, Эйлин. Но я слаб, у меня нет сил терпеть. Я каждую ночь не сплю, думая о том, что всеми своими поступками оттолкнул от себя сына, а ведь он мог любить меня и уважать. Дети чисты и невинны, а я видел в нем лишь магию и грех.

Ты пришла за моим прощением? Я прощаю тебе мою сломанную жизнь с убитой надеждой. Смотри, сын, что такое — пытаться любить того, кто тебя использует и отвергает.

— Ты знал, что я тебя не люблю, — мать скрещивает руки на груди. — Ты прекрасно понимал, что я хотела сбежать из дома.

Отец размахивает бутылкой в воздухе.

— Да, конечно. Та ужасная история с твоим братом. О да, я помню, как ты до дрожи боялась даже произносить его имя.

— И я благодарна тебе за многое, — мать качает головой. — Но продолжать разговор я не хочу. Будь здоров, Тобиас, и береги себя, как ты никогда не берег нас. Я прощаю тебе все, что произошло за эти долгие, мучительно долгие годы. Я вижу, что ты жив — этого мне достаточно. Но я устала. И я рада, что этот чертов дом сгорел.

Отец долго вглядывается в ее лицо. Его плечи опускаются.

— Я тоже рад. Жаль только, что за душой ни гроша не осталось.

Мать криво улыбается.

— Хоть в чем-то мы сходимся.

Северус поворачивается вместе с ней к выходу, но отец поспешно окликает его:

— А ты останься.

Мать коротко кивает, оставляя их наедине. Северус провожает ее задумчивым и встревоженным взглядом, пытаясь понять, что он помнит об этом ее брате, чье имя слышал лишь однажды. Что такого страшного могло случиться в доме Принцев?

Он медленно проходит к столу и садится напротив отца. Чужой человек — и все-таки не чужой. Невозможно, даже при всей своей неприязни, вытолкнуть из головы мысль, что перед ним — отец. И что его немного жаль.

— Где теперь она живет?

— В Хогсмиде.

— В этой волшебной деревушке? — отец задумчиво его рассматривает. — Что же, пускай… Ты несколько изменился. Кажется, будто стал взрослее.

— Я сделал несколько выводов, — Северус постукивает пальцами по столу. — И не без твоего участия.

Отец грустно и словно ободряюще улыбается. А потом сильно-сильно кашляет, и звук кашля отражается в стенах.

— Хоть немного от меня пользы. Жаль, что я своих выводов не сделал. Но я бы хотел.

— Ты опять вернулся к прежнему.

— Нет. Я просто устал, — отец откидывается на спинку стула. — И мне почему-то кажется, что я устал слишком сильно, чтобы двигаться вперед. У твоей матери еще есть огонь в глазах, у меня же внутри — пусто. Я бы хотел увидеть этот Хогсмид.

Северус несколько раз моргает. Отец, который ненавидел его за способность к магии, который при каждом удобном случае отпускал колкости про магию, теперь хочет увидеть Хогсмид. Он вспоминает, что отец говорил что-то о разочаровании в религии. Может быть, он просто хочет исправить ошибку, чтобы выглядеть лучше в своих глазах? Северусу не хочется говорить «да», но в голове почему-то возникает лицо Мэри, смотрящее на него с упреком, и он неохотно кивает. Каждый заслуживает второй шанс. И каждый имеет право не прощать, как не прощает мать. Нет правого и виноватого, есть судьбы и время. Мать специально пришла проверить, можно ли еще что-то изменить, и нашла ответ. Лучше сделать шаг, чем вечно думать, а могло ли все быть совсем иначе. Точка поставлена после нескольких месяцев неопределенности: пути родителей больше не пересекутся. От этой мысли на душе становится спокойнее.

— Я заберу тебя в пятницу, — обещает Северус тихо.

Мэри

Бабушка выглядит гораздо лучше теперь, и это целиком заслуга Северуса. Он возится с зельем каждый вечер, добавляя или уменьшая тот или иной ингредиент. Мэри иногда заходит в его кабинет, с интересом наблюдая за булькающим зельем в котле, за разноцветными колбочками. У нее самой по зельеварению было всего лишь «Выше ожидаемого» почти все годы, и только на выпускном она каким-то чудом получила «Превосходно». Наверное, благодаря Лили.

— Добавим немного брусничного листа, — задумчиво произносит Северус. — У них он в крошечной пропорции, но я уверен, что он отлично работает.

Мэри улыбается, глядя на его сосредоточенное лицо.

— Мадам Помфри скоро начнет нервничать.

— Мне до нее далеко, — он качает головой. — В болезнях я разбираюсь только точечно, да и лишь в тех, где требуется сложное зелье. Это больше химия, чем медицина. Я могу соединять, смешивать, выдерживать, отмечать результат.

— У тебя отлично получается, — произносит Мэри утвердительно и как бы невзначай касается рукой его плеча. Северус тут же откликается на это прикосновение взглядом: его темные глаза смотрят выжидающе и вопросительно. — Как думаешь, как скоро припадки прекратятся совсем?

— Не могу сказать точно, — Северус опускает глаза на зелье. — Думаю, для поддержания состояния ей придется постоянно быть на лекарствах. Вот в этом и минус моего зелья: оно помогает, но не излечивает. Как только она перестанет его пить, все может вернуться и, боюсь, еще сильнее.

— Значит, пока ты рядом, ничего не случится.

— Вроде того.

Мэри отворачивается, чтобы скрыть слегка проступивший румянец. Северус немного меняется, и ее чувства к нему — тоже. Сейчас он кажется ей надежной опорой, человеком, который всегда ее поддержит. И если раньше он просто интересовал ее, то теперь она начинает испытывать в нем некую потребность. Чтобы он был рядом. Чтобы он поговорил с ней, даже если ни о чем. Может быть, ей просто одиноко, и она хватается за единственную соломинку? Но ведь ей не хочется уделять такое внимание по отношению к Ремусу — там есть только сострадание и жалость.

— Зря ты снова стала Хранителем, — Северус бурчит это себе под нос, но слышно, что он недоволен. — Дамблдор, если взглянуть на него трезвыми, а не полными восхищения глазами, очень опасный человек. У него есть цель, а цель оправдывает средства. Что-то вроде «ну, если ради этого Мэри должна умереть, значит, так тому и быть». Он верит в какой-то закон Вселенной, космический баланс. Все, что происходит, должно произойти. Поэтому он и не выступает против Лорда: это вмешательство в ход истории. Конечно, гораздо интереснее играть в игру.

Северус поднимается и протягивает Мэри колбочку с розоватой жидкостью.

— Я провожу тебя до деревни.

Мэри прячет лекарство во внутренний карман мантии и с сожалением покидает натопленный кабинет. На улице холодно, сыро и ветрено, и когда они добираются до домика, их головы становятся похожи на гнезда неуклюжих птиц.

Бабушка сидит за столом вместе с Эйлин и при виде Мэри сразу широко улыбается. Она еще немного потеряна в пространстве, даже когда приходит в себя, но все активно помогают ей разобраться в настоящем. Мэри целует ее в щеку.

— Принесла тебе еще немного зелья.

— Это вот этот молодой человек помогает мне выбираться из тьмы на свет? — та прищуривается, разглядывая Северуса с ног до головы. — Ничего. Получше твоего прежнего.

Мэри вспыхивает и делает вид, что пытается достать чашку с самой верхней полки кухни.

— Мы друзья, — голос Северуса раздается за спиной, и Мэри роняет чашку. — Тебе помочь?

— Справлюсь. Репаро!

Чашка, целая и невредимая, отправляется в раковину. Мэри осторожно достает остальные и расставляет на столе. Друзья, конечно, друзья. Они оба ни на что не рассчитывают. Сначала нужно избавиться от старых ран.

— Мы с Эйлин говорили о времени, когда Хогвартс был другим. Сейчас, при Дамблдоре, он кажется мне более опасным. При Диппете все было спокойнее и традиционнее. И у мракоборцев было чуть меньше работы. Но тогда не было войны.

— Диппет проморгал Реддла, — замечает Мэри.

— А Дамблдор дал ему развиться, не пустив на место преподавателя. Ведь в школе за ним было бы гораздо проще приглядывать.

— Чтобы он вербовал себе новых сторонников? — Мэри пожимает плечами. Ей слишком уютно и тепло, чтобы спорить с кем-либо. — Это было бы довольно рискованно. Все-таки детей легко увлечь глупыми идеями о превосходстве чистой крови.

Бабушка — чистокровная волшебница — тихо хмыкает. Она-то вышла за деда не по сильной любви, скорее, по удобству, но считает, что такой брак — комфортный — самый лучший. Дед ее на руках носил, пока не погиб сам.

Они разом оборачиваются на внезапный стук в окно: сова, отчаянно маша крыльями, просит впустить ее внутрь. Мэри приоткрывает створку, и птица усаживается на плечо Северуса. Он молча снимает письмо с ее лапки и торопливо разворачивает.

— Вот, возьми, — Мэри находит на полке чуть подсохшее совиное печенье и протягивает птице. — Спасибо, что прилетела в такую непогоду.

Северус поднимается из-за стола и проходит в гостиную, и Мэри, заметив выражение его лица, идет следом за ним.

— Что-то случилось? — спрашивает она тихо.

— Бабка просит меня навестить ее еще раз, — произносит он глухо и снова вопросительно смотрит на Мэри. — Ты пойдешь со мной?

Она поспешно кивает. Разумеется, она не бросит его одного в этом странном и забытом всеми доме, где высокомерная старуха доживает свои дни. Почему люди так ослеплены своими иллюзиями, своими идеалами? И почему они считают, что могут рушить чужие жизни?

А потом она думает, как же часто наша оболочка и наше естество не совпадают. Внешне мы можем быть кем угодно: двойным шпионом, Дамблдором, преподавателем травологии; а внутри мы — хрупкие, со своими болевыми точками.

— Я пойду.

Рука Северуса легонько касается ее руки.

— Спасибо.

Когда они возвращаются на кухню, бабушка уже снова непонимающе смотрит перед собой, и ее губы шевелятся. И у Мэри до боли сжимается сердце.

Северус

Он находит Мэри около хижины Хагрида: она возится с тельцами, тщательно наглаживая каждого жеребенка. Неподалеку от нее счастливый нюхлер играет с золотым галеоном.

— Есть новости? — Мэри поднимается на ноги и всматривается в его мрачное лицо.

— Я уверен, что Лорд был в той пещере, — Северус понижает голос до шепота. — И, если этот медальон действительно важен для него, последствия могут быть самыми страшными.

— Он знает точный адрес Регулуса?

— Сомневаюсь. Но кто-то из Пожирателей может знать, — Северус поджимает губы, глядя в ее нежное бледное лицо. — Поиск Хранителя он давно начал. Тебе ни в коем случае нельзя появляться в Лондоне или где-либо еще. Поэтому я, наверное, не возьму тебя в дом Принцев. За мной тоже могут следить, и Хогвартс — единственное безопасное место сейчас.

Мэри заправляет выбившуюся из-под капюшона прядь волос с золотинкой. Эта прядь кажется такой солнечной по сравнению с тусклым февралем.

— Не ходи к Принцам без меня, — произносит Мэри тихо, и от ее голоса у Северуса бегут мурашки. — Я переживаю за тебя. Вдруг это какая-то ловушка?

— Я справлюсь.

— Я знаю. Ты прекрасно справляешься со всем и без меня, — Мэри грустно улыбается. — Я просто пытаюсь быть хоть немного полезной.

Северус расстроенно смотрит в ее болотные глаза и молча проклинает себя. Надо же было такое ляпнуть!

— Ты очень полезная, — произносит он медленно, с трудом выговаривая слова и чувствуя себя полным идиотом. — Я просто никак не успеваю сказать тебе это.

Ее щеки становятся чуть розовее, и в глазах появляется блеск, но Северус не замечает: он никогда не встречался с взаимной симпатией. Вместо этого он совершает еще одну глупость: он достает из кармана колдографию, отданную ему матерью, и протягивает Мэри.

Та берет ее осторожно, зажимая замерзшими пальцами. Северус пристально наблюдает за выражением ее лица. Мэри произносит негромко:

— Одна умная женщина как-то сказала, что взаимная привязанность мужчины и женщины всегда начинается с ошеломляющей иллюзии, что вы думаете одинаково обо всём на свете. А потом она разбивается о реальность.

Северус переступает с ноги на ногу, украдкой бросив взгляд на часы. Пора идти на занятие, но ему не хочется оставлять Мэри, особенно наедине с этой чертовой колдографией. Но он специально отдал ее: ему нужно знать сейчас, есть ли еще нить, которая тянет ее к прошлому, совсем как его нить.

— Знаешь, что радует меня? — щеки Мэри снова розовеют. — Что в отношении тебя у меня нет никаких иллюзий, я прекрасно понимаю, что, в отличие от меня, ты терпеть не можешь животных и детей.

И она, ловко подкинув колдографию вверх, взмахивает палочкой: колдография загорается в стылом воздухе и падает на землю снежинкой из пепла.

Они долго смотрят в лица друг друга, и Северус уже собирается пригласить ее выпить кофе с имбирем после вечерних занятий, когда его щиколотку пронизывает сильная боль. Пошатнувшись, он едва остается на ногах, громким шепотом проклиная всех на свете.

Мэри, улыбаясь, наклоняется к тому, что показалось Северусу просто старой корягой, брошенной нерадивым Хагридом.

— Топеройка. Ты имел сегодня дело с мандрагорой?

— Использовал в зелье с семикурсниками.

— Она решила, что ты — мандрагора, — Мэри сочувственно похлопывает его по плечу, и Северус невольно перехватывает ее руку.

— Моя иллюзия тоже сгорела. Там, в Паучьем Тупике, — произносит он быстро, чувствуя, что сердце, нетерпеливое молодое сердце бьется очень быстро. — А сейчас все слишком быстро вращается вокруг меня, и в центре всего этого — ты, Мэри. И я за тебя боюсь.

— Тебе нужно к Помфри, — торопливо, почти скороговоркой произносит она. — Укусы топеройки очень неприятны, а еще у нее на зубах полно всякой заразы.

Хромая и ругаясь про себя, Северус прихрамывает в сторону замка. На старинных каменных ступенях он оборачивается: Мэри смотрит ему вслед. Она кажется ему сейчас очень красивой, и ее золотистая прядь снова непокорно торчит из-под полуопущенного капюшона. Ему хочется потрогать эти русые волосы с золотинкой, но он заставляет себя повернуться и шагать вперед.

Северус не уверен, что Мэри вообще заинтересована в нем как в мужчине. Жизнь просто сталкивает их, но причин может быть сколько угодно, а потом так же разведет. На последней ступени он снова оборачивается: Мэри, в толстых перчатках из драконьей кожи, берет корягу-топеройку и ловко подсовывает ей нарезанный корень мандрагоры.

Регулус

В кабинете Дамблдора жарко натоплено, и портреты директоров внимательно наблюдают за собравшимися людьми.

Лили стоит, скрестив руки на груди, в самом центре, на мягком ковре, Регулус сидит в кресле, а Сириус, поглядывая на молчаливую Мэри, замершую у дальней стены, привычно расхаживает взад-вперед под безмятежным взглядом Дамблдора. Ремус же что-то лихорадочно пишет в толстом блокноте.

— Мы не знаем, сколько крестражей мог создать Том, — голос Дамблдора звучит успокаивающе. — И тем более не готовы сейчас бросаться на их поиски. Кроме того, Адский огонь очень опасен…

— Их можно уничтожить иначе, — произносит Лили сквозь зубы, и Регулус видит, как напряженно смотрит на нее Мэри. — Ядом василиска.

— Моя девочка, но где же мы возьмем яд? — Дамблдор качает головой, расстроенно глядя на нее поверх очков. — Кроме того, нужно определиться, в какой области стоит искать другие крестражи, если они существуют. А уже потом рассуждать, как мы можем их уничтожить.

Лили сердито щурится и обменивается взглядами с Сириусом.

— Мы думаем, что нужно подумать об Основателях Хогвартса. Медальон принадлежал Слизерину, верно? Реддл вполне мог выбрать что-нибудь еще, связанное с Хогвартсом.

— Лорд… очяень любил Хогвартс, — Регулус выдавливает из себя слова. Ему все еще неуютно ощущать на себе внимание Дамблдора. — Он наверняка не остановился только на медальоне. Какие вещи могли принадлежать другим Основателям?

Дамблдор задумчиво пощипывает подбородок.

— Меч Гриффиндора — за это ручаюсь. Но сделать его крестражем Том бы не смог. Вещь неудобная, да и принадлежащая факультету соперников… Насчет Кандиды и Пенелопы стоит подумать. Вещицы должны быть небольшими, но иметь важность и стоить немало. Учитывая давность лет, это могут быть украшения, какие-то мелкие предметы быта. Шкатулка, табакерка.

Лицо Лили светлеет, и она живо произносит:

— Я могу начать поиск в библиотеке. С рисунков, воспоминаний. Можно поспрашивать портреты и призраков. Думаю, Ремус охотно мне поможет. Если Мэри согласится приглядеть за Гарри, я…

— Не нужно втягивать Мэри во все подряд.

Регулус оборачивается: Северус, вошедший совершенно незаметно для всех, кроме, наверное, Дамблдора, отталкивается от двери, на которую опирался. Лили бледнеет, и несколько мгновений ее глаза выражают некоторую растерянность, но потом она берет себя в руки. Регулус также замечает почти неуловимую улыбку Дамблдора и едва видимое движение тела Мэри. Словно она хочет его остановить, но не решается.

— Очень хорошо, — произносит Лили ледяным голосом. — Что ты предлагаешь?

— Ты возьмешь пару книг и вернешься на Гриммо с обоими Блэками. Люпин и я будем работать у мадам Пинс в свободное время. Если Мэри захочет, она может помочь.

Лили приподнимает брови, бросает проницательный взгляд на Мэри, потом на Северуса, потом резко и недовольно передергивает плечами.

— Договорились. Но я хочу быть в курсе каждого шага.

— Мы пошлем домовика, если понадобится, — неестественное спокойствие в голосе Северуса слишком заметно, и Регулус покачивает головой. Сириус ведет себя точно так же с матерью: поняв, что тактика бешенства не работает, он занимают позицию матери — позицию холодного презрения. Кричеру же от него постоянно достается, и Регулусу это не нравится. Эльф ни в чем не виноват, но с каждым днем его неприязнь растет, и это может плохо закончиться.

— Профессор Дамблдор, сэр, — Регулус поворачивается к молчащему директору. — Я бы попросил Сириуса остаться в замке. Если вы разрешите.

Голубые глаза пронзают его насквозь и замечают всю бурю эмоций: смущение, вину, желание искупить прошлое, утрату. Лорд не прощает, а Дамблдор не считает себя возможным даровать прощение.

— Пожалуйста, — отвечает тот и добавляет: — Учитывая ваши отношения с матерью, я тоже считаю, что тебе лучше остаться на некоторое время. Хогвартс умеет залечивать раны, поверь. Мы сейчас начнем играть в очень серьезную игру, друзья. Если все это правда, тогда Пророчество можно будет отставить в сторону, потому что Пророчество — это лишь слова. Пока Том не отметит равного себе ребенка, механизм судьбы не запустится. Если мы успеем остановить его до этого, то выиграем. Сложнее всего в этой ситуации будет Северусу, но он великолепно справляется. Однако один его неверный шаг — сделанный на эмоциях, скажем — и надежда исчезнет.

— Но ведь если Том проверит медальон, то не найдет его там, — подает голос Мэри. — Не поймет ли он сразу, чем мы занимаемся?

— Боюсь, Том сочтет нас слишком глупыми для этого, но может проверить местонахождение других крестражей. К сожалению, мы не сможем за ним проследить. Нам остается только заниматься своими задачами.

Взяв Лили за горячую руку, Регулус украдкой бросает взгляд на Сириуса. Брат, явно в более приподнятом настроении, перемигивается с Люпином. Сердце тут же щемит от мысли, что они никогда так не общались, даже в детстве. Сириус всегда был своим для чужих и чужим для своих. И это, наверное, никогда не изменится.

Мэри

Мадам Пинс смотрит на всех четверых крайне подозрительно, но все-таки выдает необходимые книги, строго приказав не мусолить страницы и не доставать из карманов шоколад и прочую гадость, недопустимую в библиотеке.

Они выбирают самый дальний стол и садятся по двое: Сириус рядом с Ремусом по одну сторону, она с Северусом — по другую.

— Начнем, — Мэри бодро расправляет плечи и берет самый верхний том. — Пока что нам нужны самые общие сведения, верно? Но если сразу заметите детали, говорите.

Сириус закатывает глаза и неохотно придвигает к себе книгу, сразу раскрывая ее посередине, Ремус же вдумчиво водит пальцем по оглавлению.

— Кандида была из очень богатой семьи, — Северус быстро пробегает глазами иллюстрации к книге о первых студентах Хогвартса. — Что помогло ей заручиться поддержкой семей, которых она спонсировала в начале.

Сириус громко фыркает.

— Что там нужно было спонсировать? Палочку, мантию и котел? Полагаю, бумагу и чернила могли раздать бесплатно.

Северус поджимает губы.

— Полагаю, ты не допускаешь мысли, что у некоторых может не хватать денег даже на палочку — раз. Два: ты, наверное, проспал лекции Бинса, который пояснял, что раньше школьные принадлежности стоили гораздо дороже, чем сейчас, потому что изготовление занимало больше времени и труда. Могу даже назвать конкретную цену, интересует?

Мэри переводит на него любопытный взгляд. А они ни разу не говорили на такие темы! Но Сириус, конечно, моментально вспыхивает.

— У некоторых — это у оборванцев типа тебя? На мыло у тебя тоже не хватает, чтобы выковырять эту вселенскую грязь из-под ногтей?

— Северус помогал мне вытаскивать сокровища нюхлера из старого пня, а потом мы сразу пошли в библиотеку, наспех вымыв руки, — Мэри смотрит на него укоризненно, и Сириус тут же подозрительно щурится. — Перестань задираться, пожалуйста. Мы здесь по другой причине, и у нас и так мало времени.

— Посмотри, — Северус придвигает к ней поближе книгу в золотом переплете, и Мэри наклоняется к его плечу, касаясь его волосами. От Северуса пахнет травами и влажной тканью мантии, которая впитала капли зимнего дождя. — Здесь говорится, что эта иллюстрация создана при Основателях.

Чувствуя на себе пристальный взгляд Сириуса, Мэри внимательно рассматривает красивую, слегка полноватую женщину с темными волосами в синем платье. На плече ее сидит орел. Она выглядит грустной, совсем не радостной, несчастливой, несмотря на все богатство. На ее шее — ожерелье из голубых камней, на голове — диадема, а на правой руке — кольцо в овальной оправе. И все это великолепие только оттеняет выражение ее глаз.

— Такое ощущение, что ее ничто не радует, — произносит Северус задумчиво, и Мэри тут же поднимает на него одобряющий взгляд. — Как будто она уже и не рада, что согласилась участвовать в создании школы.

— Как вообще можно этому радоваться? — Сириус захлопывает книгу, которая, как назло, оказывается без картинок. — Кто в здравом уме захочет учить балбесов год за годом? Только тот, кто больше нигде не может пригодиться.

Ремус толкает его локтем и быстро водит пальцем по желтоватой странице:

— «Кандида очень любила наряжаться. У нее было несколько украшений гоблинской работы, но две вещицы она предпочитала больше других: диадему и кольцо с огромным сапфиром».

— Осталось выяснить, что из них сохранилось и могло быть использовано Томом, — шепчет Мэри и устало вздыхает. — Во всяком случае, круг уже сузился.

— Тебе не пора? — Северус кивает на часы, висящие над столом. — Почти девять.

— Да, — она берет с подоконника сумку с учебниками и пергаментами и поднимается. — Я как раз хотела собираться, а то завтра к первому занятию нужно уже быть в кабинете. Мальчики, желаю вам успешного вечера.

— Я провожу, — мягко, но настойчиво произносит Северус, и Мэри замечает, как Сириус уже открывает рот, чтобы выдать очередную дерзость, но Ремус тихо шикает на него, переворачивая страницу. Совсем как в старые добрые времена, когда они все вместе готовились к занятиям в библиотеке. Джеймс с Сириусом без умолку болтали, глядя в книгу одним глазом, а потом выдавали блестящие результаты на контрольных. Ни ей, ни Ремусу так не везло: приходилось долго зубрить одну и ту же тему, чтобы написать на «Превосходно». Впрочем, это касалось лишь Зельеварения и Чар.

Перед поворотом на Главную лестницу Мэри останавливается.

— Я хотела сказать тебе спасибо, — произносит она смущенно. — Я знаю, что тебе не хотелось снова смотреть на Лили. Я представляю, как это тяжело.

В его темных глазах пробегают огоньки боли — и исчезают.

— Пришлось прийти. Я так и думал, что она снова попытается втянуть тебя во что угодно. Кроме того, ей нельзя находиться в Хогвартсе — это слишком опасно для ребенка.

Мэри разглядывает его бледное лицо. Для ребенка! Не для Лили. В этой темной холодной галерее хочется прижаться к нему и забыть все проблемы. Она вспоминает о недавно полученном письме матери и опускает голову.

— Что-то случилось? — тихо спрашивает Северус.

— Мама прислала письмо, — Мэри тяжело выдыхает, делая к нему маленький шаг. — Забавно, как часто она вспоминает обо мне. В последний раз я получила открытку на прошлое Рождество.

Дыхание Северуса щекочет ее лоб.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, правда. Мы с матерью были у отца на позапрошлой неделе: она хотела убедиться, что ни в чем не виновата. Я же хотел увидеть, что у него все хорошо. Знаешь, возникает странное чувство, когда внутри смешивается отвращение к человеку за все, что он сделал, и одновременно осознание, что он тебе не чужой.

— Как у него дела? — Мэри заставляет себя шагать вниз по ступеням.

— Так себе, — у него вздрагивает голос. — Боюсь, как бы эта зима не стала для него последней. И самое невозможное: он просил показать ему Хогсмид. Что думаешь?

Северус пропускает ее вперед, толкнув тяжелую дверь на улицу, и Мэри поспешно кутается в теплую мантию и подтягивает шарф до самых губ. Несколько мгновений она вспоминает того хмурого, болезненно выглядящего человека с вытянутым лицом.

— Что нужно показать, — слова звучат уверенно в слегка подмороженном воздухе. — Обязательно нужно. Возможно, он хочет как-то восполнить все ваши неудачные годы. А человек заслуживает второй шанс.

Северус почему-то хмыкает, потом, помолчав, интересуется:

— Любой человек?

— Практически, — Мэри нервно оглядывается по сторонам, но на пустынной дороге от замка к деревушке никого нет. — Мне утром показалось, что за мной следят. Как будто хрустнула ветка под чьей-то ногой и послышался вздох.

К ее удивлению, Северус резко останавливается. Его бледное лицо становится еще бледнее.

— Когда?

— Часов в восемь утра. Я как раз шла на первое занятие к второкурсникам.

Северус прикрывает глаза, словно пытаясь что-то вспомнить и соотнести.

— Вполне возможно, — в конце концов, выдает он, и они оба смотрят друг на друга встревоженно. — По времени совпадает с патрулированием города Треверса и Розье. Они запросто могли заглянуть в Хогсмид просто так. Мэри, тебе нужно перебираться в замок.

— Но ты бы знал?

— Нет. Мне доверяют не все, потому что я веду двойную игру. Пока еще — не все. Возможно, если Лорд станет сильнее, он будет меньше бояться, что я расскажу директору что-нибудь лишнее. Пойдем, скорее.

И его сильная крепкая рука берет руку Мэри. Она покорно, даже с удовольствием, следует за ним. Задыхаясь, они останавливаются у двери домика и стучат: два раза, потом три, потом один.

— Я поговорю с Дамблдором, — заявляет Северус безапелляционно. — Ты мракоборец, пусть неофициальный, но я знаю, чему учат на курсах подготовки. Тебе не могло показаться.

Шаги Эйлин неспешно приближаются к двери, и у Мэри быстро-быстро колотится сердце от внезапно нахлынувшего страха. Она даже не помнит, колотилось ли оно так в тот день, когда она бежала по Хай-стрит на первое свидание.

Северус

В книге, которая попалась ему случайно из всей внушительной стопки, нет ничего дельного про Кандиду. Отрывки о повседневной жизни, долгие сравнения использования заклинаний и методы их усовершенствований. Единственное, что привлекает его внимание, это упоминание о диадеме, приведенной в качестве примера того, что обладание магическими артефактами не значит умение ими пользоваться.

Северус подчеркивает строчку затупившимся карандашом и поднимает глаза на часы.

Двенадцать.

Он и сам не знает, зачем это делает, не знает, может ли простить и переступить через все эти годы неприязни и постоянного отдаления. Наверное, нет. Единственный шаг вперед, который он сделал, заключается в осознании матери как человека, который тоже был неправ. Некоторое время ему вообще казалось, что он не был нужен никому и появился просто потому, что так вышло. Но эта мысль кажется слишком болезненной до сих пор. В конце концов, ему уже двадцать два, и он стоит на ногах. У него есть работа, зарплата, хоть и небольшая, у него есть он сам. Он повторяет это себе каждый день, глядя на свое отражение в зеркале ванной.

— Удобно, но головокружительно, — подмечает отец, когда они оказываются на маленькой станции в Хогсмиде после трансгрессии. — И на транспорт тратиться не нужно. А порталы у вас есть? В газетах вечно пишут всякую ерунду про будущее.

— Есть. Но существуют определенные правила.

— Правила? — отец кривится. — Чертова жизнь.

Они с полчаса молча блуждают по улочкам Хогсмида. Отец идет неспешным, настороженным шагом, и лицо его выражает смесь удивления, недоверия и иногда — интереса. Словно ему нравится то, что он видит, но он не может позволить себе радоваться этому интересу.

Они заходят в разные магазины: в "Зонко", потом в "Дэрвиш и Бэнгз" и "Музыкальный магазин", где виолончель сама подыгрывает фортепьяно, а потом усаживаются в "Трех метлах".

— Какие странные фотографии, — отец с удивлением указывает на стену над столиком. — Они движутся.

— Зато у волшебников нет телевизоров и кино, — Северус коротко кивает Розмерте. — Что хочешь?

— Горячего. Знобит меня уже недели две, — отец продолжает рассматривать людей на колдографиях. — Чертовы лондонские зимы.

— Тогда суп, — Розмерта быстро записывает заказ в блокнот. — А вам как обычно, профессор? Травяной чай и сэндвич?

— Да. Принесите вторую чашку и миндальное пирожное.

Розмерта приподнимает брови, но ничего не говорит. Северус же выжидающе смотрит на дверь: Мэри обещала прийти, и он отчаянно надеется, что она появится. Ему тяжело оставаться наедине с отцом, и в некоторые моменты хочется уйти, а в некоторые становится больно, что они не пытались сблизиться раньше.

— Добрый день, сэр, — Мэри, раскрасневшаяся от легкого мороза, садится напротив Северуса и принимается разматывать пушистый шарф. — Я рада, что вам в качестве исключения разрешили посетить нашу деревеньку. Магглов здесь не было с постройки самого первого дома.

Отец отрывается от супа и широко улыбается Мэри, бросив быстрый взгляд на Северуса. Лицо его, такое напряженное и сомневающееся, становится непривычно доброжелательным.

— А, очаровательное создание. Я все думал, увижу ли вас снова.

Северус впервые видит человека в этом существе, которое никогда не понимал и не пытался понять. В груди сдавливает от непонятных, тяжелых эмоций, и он на мгновение отворачивается.

— Что вы теперь думаете?

— О чем?

— О волшебстве. Как видите, мы такие же, как вы, — Мэри указывает глазами на пирожное и чайник, и Северус кивает. — Я слышала, вы были ужасно нетерпимы к таким, как я. И к вашему сыну.

Отец шумно вздыхает, держась за грудь. Он какой-то особенно жалкий в это мгновение, с поседевшей щетиной на подбородке и впалыми глазами.

— Я давно запутался и ничего не знаю. Раньше я думал, что у человека есть выбор: быть или не быть волшебником, и что мой сын выбрал не меня. А мать. Но потом я понял, что, наверное, природу победить невозможно. Как-то я прочел статью, что люди, имевшие талант к живописи, учились на юристов и военных, но все равно становились живописцами. И тогда я задумался. Я-то сам ничего и никого не побеждал. Даже сам себя.

Мэри задумчиво помешивает крепкий чай ложечкой.

— Думаю, вы немножко неправы. Сегодня вы здесь, а это уже маленькая победа.

…Проводив отца, Северус медленным шагом возвращается в замок. Мысли беспокойным осиным роем вьются в его голове, но рука на всякий случай сжимает палочку, спрятанную в кармане. Слишком много эмоций, которые нужно вытряхнуть из головы, чтобы оставаться сосредоточенным. Лорд может потребовать его к себе в любое мгновение.

Люпин, взъерошенный, с зажатой под мышкой книгой, встречает его на крыльце.

— Я нашел, — говорит он вместо приветствия, — еще три упоминания о диадеме в разных источниках. После того, как вчера ты сказал мне об этой детали, я целый день провел в библиотеке.

Северус всматривается в чуть помятую картинку, которую протягивает ему Люпин.

— Уверен?

— Почти. Остается, конечно, полностью исключить кольцо.

— Исключить?

— Проследить историю. Предмет не должен пропадать, он должен быть все время на виду.

Северус поднимается по ступеням в замок, мысленно копаясь во всем, что успел прочитать за последние два дня.

— Кольцо хранится в музее Хогвартса. Он давно закрыт, но Дамблдор легко может проверить. А вот диадему уже давно никто не видел. Но это, к сожалению, никак не облегчает задачу.

Оставшийся вечер они проводят друг напротив друга в библиотеке, перелистывая увесистые тома, и приходят к выводу, что именно диадема могла заинтересовать Лорда. Но этот вывод больше ничего им не дает, и они расходятся сильно за полночь. Мадам Пинс, зевая, в длинном ночном халате сонно закрывает за ними дверь. Кивая на прощание Люпину, Северус думает, что он единственный человек из его прошлого, с кем можно вести взрослый диалог.

Уснуть ему так и не удается. Он ворочается до самого рассвета, зло и устало глядя на мерцающие в полутьме спальни часы. Рассвет наступает чуть раньше, и Северус вспоминает, что февраль почти на исходе, а это значит, что можно заглянуть в теплицы.

Замок спит, когда он проходит через бодрящий стылым воздухом двор к оранжереям. Голубые гиацинты нежно склоняют едва распустившиеся головы и словно ждут, чтобы их сорвали. Помона немного расстроится, но он объяснит, что они были нужны ему для измененной версии бодроперцового зелья, потому что обладают противовоспалительным свойством.

— Мэри для тебя слишком хороша.

Голос, злой и хриплый, заставляет его резко повернуться и вытащить палочку. Блэк стоит шагах в десяти позади него, сложив руки за спиной.

— Это не твое дело.

— Как раз-таки мое, — Блэк широко ухмыляется. — Мы дружим очень давно, и я знаю, кто ей нужен, и это не ты, Нюниус. Оборванец с кучей комплексов в голове? Мэри явно заслуживает лучшего. И как быстро ты переключился… Понял, что до Лили тебе не дотянуться, и сразу принялся за девушку, которую не так давно бросили?

Северус делает едва заметное движение, но Блэк тут же отбивает заклинание и вдруг бросает в ответ то самое, которое каким-то образом разузнал Поттер. Щеку прорезывает глубокая царапина.

— Как тогда, помнишь? — Блэк хрипит от удовольствия. — Интересно, а сегодня на вас есть подштанники, профессор Снейп? Проверим?

Блэк старается зря, да и мысли его слишком выпирают из того, что невозможно назвать мозгом.

— Из тебя плохой окклюмент, — морщится Северус, отбивая очередное заклинание. — Я знаю, чем ты собираешься воспользоваться.

— Боишься сражаться в ответ?

— Я вырос из этой ерунды, Блэк, — Северус опускает палочку. — Хочешь дуэль? Не боишься, что я кое-что почерпнул в Темных искусствах? А твое самомнение однажды с силой ударит по тебе. Поттер тоже вечно хвалился своими умениями, и где он теперь?

Щитовые чары снова срабатывают, да еще с такой силой, что Блэка отшвыривает назад, на жесткий песок теплиц.

— Держись от Мэри подальше, — предостерегающе произносит тот, поднимаясь на ноги. — Я буду за тобой приглядывать, Нюниус.

Северус поворачивается к нему спиной. Рука, сжимающая палочку, слегка подрагивает, но он заставляет себя глубоко вздохнуть. Концентрация. Терпение. Нельзя отвечать на провокацию: ничем хорошим это не закончится, да и он действительно вырос из подобных ситуаций. Он — сам за себя, он не должен ничего доказывать Блэку. Хотя хочется. До ужаса, до дрожи — хочется! Показать, что он умеет, посмеяться над обидчиком, услышать, как тот просит прощения. Да — так бы поступил тот подросток с неряшливыми волосами и неуверенным озлобленным взглядом. Не он сам.

Мэри встречает его у дверей. Еще слишком рано, и все остальные в домике спят, но у Мэри сегодня утреннее занятие с третьим курсом, а поэтому она, слегка растрепанная и сонная, варит кофе в высокой турке. Здесь, дома, она кажется еще более нежной и хрупкой, и в то же время — самой сильной. Северус долго смотрит на нее, едва сделав шаг от дверей, а потом молча протягивает букет чуть замерзших голубых гиацинтов.

Мэри берет их с улыбкой.

— Какие красивые! — и она тут же удивленно шепчет: — Что с твоим лицом?

— Блэк. Прицепился ко мне в оранжерее.

— Что ему было нужно? — Мэри прикрывает глаза и вдыхает цветочный аромат. Голубой цвет красиво оттеняет ее болотные глаза. Все в этом утре кажется Северусу волшебным.

— Чтобы я оставил тебя в покое.

Слова вырываются сами по себе, и он не успевает их удержать. Мэри поднимает на него взволнованный взгляд и, слегка помедлив, робко касается его щеки около запекшейся царапины.

— Так это… из-за меня? — звонким шепотом спрашивает она. — Я сейчас… Сейчас найду аптечку.

Северус легонько удерживает ее за руку. Все, что было у него в голове, в мыслях — исчезает. А вместе с этим и вся сосредоточенность. Остается только желание привлечь Мэри к себе, что он и делает — осторожно.

— Ерунда.

Мэри, смущенная и все еще сонная, а оттого еще более привлекательная, оказывается совсем рядом. Они молча разглядывают друг друга, и Северус уже не знает, как сказать ей, что она нравится ему вот такая, какая есть. Настоящая. Искренняя.

Дверь в дом распахивается, и на пороге появляется человек с русыми волосами, которого Северус видел на оброненной колдографии. Человек криво улыбается и громко произносит:

— Давно не виделись, Мэри.