Вересковый мёд (гет)

— Как хорошо, что вам теперь можно выходить из дому, — играя ямочками на полных щеках, говорит Молли. — Даже страшно представить, каково это — столько времени сидеть взаперти с маленьким ребенком! Наверное, ужасно... Тш-ш, — она обрывает себя на полуслове и поворачивается к завозившейся в люльке малышке Джинни, которую не рискнула оставить на мужа и взяла на девичник с собой.

Лили покачивает головой: она и сама теперь с трудом понимает, как им удалось продержаться два года и не сойти с ума, но слова безмятежно растворяются на языке. Глядя, как Молли баюкает дочку, Лили думает о том, что все позади — и это самое главное. Темный лорд выполнил обещание, правда — тут в безмятежности появляется трещинка — способ убедить Дамблдора выглядел жутковато: искалеченного Хвоста она мельком видела...

"Иначе его рассказ не выглядел бы правдоподобным, — невозмутимо пояснил Волдеморт. — Да и фальшивые воспоминания лучше всего конструировать на основе реальных впечатлений, которые предатель заслуживает сполна". Жестокая усмешка, мелькнувшая на тонких губах говорящего, испугала. Но уже в следующий момент Лили вспомнила, чем могло грозить предательство Петтигрю ее сыну, будь представления орденцев о намерениях их врага верными. И, сжав зубы, она кивнула в ответ.

Лили отмахивается от неприятных мыслей и обводит глазами подзабытую обстановку кафе Фортескью и лица подруг. То и дело перемежая слова заливистым хохотом, Мэри, Марлин и Тесс увлеченно обсуждают парней... кажется, своих бойфрендов.

Не сумев укачать дочку, Молли сажает ее себе на колени и возвращается к прерванному разговору:

— А Гарри у тебя просто чудесный мальчик! Ронни теперь только о нем и говорит. Они так дружно играли!..

— И чуть не разнесли вам весь дом, — смеется Лили. — Мне до сих пор неловко.

— Ой, да ты что?! Брось! Нора и не такое выдерживала. Тем более я-то знаю, что зачинщиками были Фред с Джорджем... В общем, даже не думай переживать, и приходите к нам в гости почаще... когда сможете. — Джинни ерзает, вертится и пытается сцапать бокал с вином. Его Молли успевает перехватить и отодвинуть, однако малышка тут же утешается тем, что влезает рукой в салат.

— Кажется, нам пора, — выковыривая из крохотного кулачка кусочки помидоров, виновато улыбается Молли и встает.

Лили вскакивает, чтобы проводить ее до камина.

— Я сейчас вернусь, — отвечает она на полный беззлобного негодования возглас остающихся за столом и подхватывает левитацией колыбельку. — Я помогу донести.

— Это, наверное, ужасно трудно — воспитывать семерых? — в свою очередь сочувствует Лили на ходу и осекается, опасаясь, что слова прозвучали бестактно, однако Молли только смеется.

— Нет, что ты, это же счастье! А уж теперь, когда у меня доченька!.. — Она звонко целует свою малышку в щеку. — Ты себе не представляешь!

— Конечно, вы так долго ее ждали, — бормочет Лили, улыбаясь и кивая, но ловит себя на мысли, что больше не хочет детей. Гарри — ее радость и солнышко, но снова быть привязанной к четырем стенам из-за появления еще одного младенца — нет.

— Ждали — не то слово! — счастливо соглашается Молли, забираясь с дочкой в камин и протягивая руку, чтобы взять люльку. — Но мы с Артуром и всем нашим мальчишкам рады... И гостям. Приходите!

Тряхнув кудряшками, многодетная мать исчезает в зеленом пламени, а Лили остается наедине со своими мыслями.

Они с Джеймсом тоже были очень рады сыну. Джеймс так просто бредил наследником. Как знать, возможно, он бы хотел еще... Но, когда Артур Уизли преспокойно остался присматривать за шестерыми детьми, ее муж даже при наличии безотказных бабушки с дедушкой не преминул попенять, что Лили слишком часто "бросает" Гарри. Прозвучало ужасно. Подобные попытки манипуляции она старается игнорировать, бережет себе настроение и нервы, но осадок остается. И теперь он непрошено всколыхнулся в душе. Обвинение несправедливо. Особенно сейчас, когда Фиделиус снят, и Гарри почти везде с ней: у Петунии, в парке, в магазине, в Норе... Он с таким восторгом открывает для себя мир — ей и в голову бы не пришло лишить его этой радости. Исключение — девичник с подругами, которых она больше двух лет не видела, и пара встреч с тем, кого она понемногу привыкает называть по имени...

* * *

После крышесносного почти-свидания в ресторанчике на берегу Адриатики она назвала его змеем-искусителем — он рассмеялся, отметил, как стремительно пал в ее глазах всего-то за пару часов, после чего наклонился и шепнул на ухо: "Однако должен признать, что теперь ты значительно ближе к истине, Ли-ли-ит".

Она задохнулась от смеси удивления, смеха и возмущения, легонько толкнула собеседника в грудь раскрытой ладонью... С запоздалым осознанием той же рукой прикрыла глаза и, круто развернувшись, поспешила к дому. С губ не желала сползать шальная улыбка, а пальцы другой руки почти безотчетно сжали что-то плоское и мягкое, аккуратно вложенное в них в самый последний момент. Блокнот в черном кожаном переплете, и негромкое "Это для связи". Однако того, кто это произнес, она, обернувшись у самых дверей, уже не увидела.

Он напомнил о себе через пару дней.

* * *

Теплый свет из верхнего ящика письменного стола Лили заметила сразу же, как только открыла дверь в комнату сына. Гарри безмятежно спал.

"Здравствуй, Лили, — с замиранием и восторгом прочитала она слова, будто сами собой возникшие на чистой, только слегка желтоватой, странице. — Тебе нравится живопись?"

"Что?!"

Лили снова бросила быстрый взгляд на спящего Гарри — как она объяснит, почему книжка светится и про что она? И на дверь — вдруг кто-то войдет? Наспех кинула запирающее, а сама отвернулась к окну, едва не хихикнув. Что она делает?! Но карандаш уже превратился в перо, а фломастер временно стал чернильницей.

"Здравствуйте, Том. Да, живопись мне нравится".

"Что скажешь насчет того, чтобы сходить в музей?.. И, к слову, блокнот видишь только ты, поэтому о других можешь не беспокоиться".

Игривое настроение пропало:

"Вы следите за мной с его помощью?"

"Нет. Честное слово, нет. Извини, мне стоило объяснить тебе все заранее. Я не слежу за тобой. Блокнот не дает возможности ни подглядывать, ни подслушивать. Я получаю лишь сигнал о том, что ты его открыла — следовательно прочла. Но ответила не сразу — я предположил, что могло стать причиной, и, по-видимому, оказался прав. Ты веришь мне?"

"Пожалуй..." — Оправдывающийся Темный лорд? Неудивительно, что мысли переливались фейерверком непонятных чувств.

"Так как насчет музея?"

"Музея? А могу я узнать заранее, в какой части света он находится?"

"Англия. Графство Мерсисайд. Художественная галерея Аткинсона в Саутпорте".

"Никогда прежде даже не слышала о такой. Она волшебная?"

"Нет".

"Вы умеете заинтриговать".

"Куда же змею-искусителю без интриги. Насколько я помню, ты именно так меня назвала".

"А вы назвали меня Лилит".

"Да".

"Первая жена Адама, ставшая женой Сатаны. Полагаете, такое сравнение лестно?"

"Безусловно. Но аргументировать свою точку зрения я бы хотел при встрече".

Она должна была отказаться, но не смогла... и не захотела.

Тревогой и тягостным, близким к раскаянию чувством накрыло позже, но решимости открыть блокнот и написать: "Я передумала", — она в себе не нашла. Как бы дико ни звучало, ей не хотелось обидеть своего... нового знакомого. И да, желание увидеть его снова тоже играло не последнюю роль.

* * *

Когда на следующий день Лили, мучимая ощущением неправильности собственного поступка, оставила Гарри под присмотром сестры играть с Дадликом и явилась к назначенному часу в центральный городской парк Литтл-Уингинга, ее уже ждали.

Классический черный костюм и начищенные до блеска туфли. Волдеморт умел производить впечатление.

— Я рад, что ты пришла, — сказал он без тени лукавства, и темные радужки его глаз вновь будто бы сквозили синевой. Или это просто отражалось небо, в которое незаметно уносились сомнения и тревоги.

— Я же обещала, — сцепляя руки в замок и неловко переступая с ноги на ногу, ответила Лили. Она попыталась стряхнуть с себя стеснение, добавив: — Но, честно говоря, я не уверена, что хочу слышать, как меня будут убеждать, будто я похожа на демоницу, пожирающую младенцев!

Он рассмеялся почти беззвучно:

— Уверен, тебе понравится. — И пока она пыталась понять, нужно ли искать в этих словах некий опасный подтекст, и с ужасом осознавала, что некоторые из мелькнувших в голове подозрений уже выливаются жарким румянцем на щеки, он взял ее за руку. — Пойдем!

Мягкий вихрь аппарации подхватил их, закружил и понес. Возражать стало поздно, а вырываться — глупо. Но стремительный полет сквозь пространство вскоре завершился, и, к облегчению Лили, перед ее глазами прояснились очертания трехэтажного здания в классическом английском стиле. Серовато-бежевые стены, четырехгранная башня с часами и арочный вход с колоннами.

"Художественная галерея Аткинсона" — металлическая табличка у парадного входа окончательно развеяла все опасения.

Волдеморт азартно сверкнул прищуром и повлек спутницу внутрь здания.

— Два билета, — нетерпеливо потребовал он у кассира и привычным жестом выложил на стойку фунты. Он совершенно точно знал, что следует делать и куда идти.

— Вот, смотри. — Миновав фойе и свернув в светлый зал, он остановился у одного из полотен. Отступил немного, чтобы не заслонять картину собой.

На фоне темного леса белела фигура рыжеволосый девушки. Единственным одеянием ей служила змея, обвивающая стройное тело, но явно не причиняющая вреда. Девушка касалась змеиной головы щекой и улыбалась краешками губ. Лицо ее не выражало ни похоти, ни злобы, только уверенность, спокойствие, да еще, пожалуй, самодовольство.

Стыд, прихлынувший было при виде чужой, но похожей на собственную наготы, отступил. Лили с интересом осмотрела картину и задержала взгляд на медной табличке под рамой.

"Лилит. Джон Кольер. 1887 год"

— Не так уж она ужасна, правда? — негромко спросил Волдеморт.

— Да, но внешность бывает обманчива... — задумчиво отозвалась Лили, продолжая разглядывать полотно.

— Бывает. Однако лгать может не только внешность, но и молва. Людям свойственно очернять то, чего они не в состоянии понять или подчинить своей воле. — Приглушенно щелкнув подошвами туфлей по каменному полу, Волдеморт сделал шаг и стал ближе. Он заговорил снова, и Лили почувствовала его дыхание на своей макушке. Он говорил, глядя на нее. И слова будто обретали плоть, струились по коже мягким шарфом:

— Коса — ее единственный убор.

Кого она коснется,

тот с тех пор,

прикован к ней,

не может с ней расстаться...

Поберегись косы ее касаться...

Он медленно шумно вдохнул и, встретившись с обернувшейся к нему Лили глазами, выдохнул:

— Но я бы рискнул.

Медленно поднял руку. Осторожно, будто спрашивая разрешения, поддел небольшую прядь ее волос и плавно повел рукой в сторону, предоставив волосинкам свободно проскользнуть между пальцев и вернуться на прежнее место. И Лили смогла перевести дыхание, только сейчас осознав, что затаила его на растянувшийся долгий миг.

— Чьи это стихи? — спросила она, не найдя ничего иного, чем можно было бы заполнить завораживающую паузу, полную томительной и запретной неги.

— Это Гете. Фауст, — сказал Том с легким вздохом и сморгнул дымку чувственности, туманившую его взор. Вместе с тем наваждение спало и с Лили.

Она подумала о том, что, к своему стыду, не читала "Фауста", однако вслух спросила, не без лукавства:

— Так вы считаете, что Лилит оболгали?

Он усмехнулся, пожал плечами и заговорил совсем иным — академическим, но с оттенком иронии — тоном:

— Я склоняюсь к тому, что ее история — всего лишь легенда. Но если выбирать из множества существующих версий, то мне нравится не та, которая изложена в ранних религиозных текстах, в частности в Каббале, а... альтернативная, скажем так.

— Вот уж не думала, что потомственным волшебникам знакомы религиозные тексты.

— Как правило, да, волшебники такого не изучают. Однако мне довелось. Причем не всегда, — он качнул головой, — я это делал по собственной воле. Однако время в любом случае было потрачено не напрасно, поскольку врага лучше знать в лицо.

Последние реплики дважды отозвались неожиданной болью в ее душе: напоминание о том, что его детство прошло в приюте⁽¹⁾, кольнуло острым сочувствием, а откровенно враждебное отношение к религии — смутной тревогой. Однако Волдеморт не предоставил ей времени для анализа нахлынувших переживаний, продолжил прерванный разговор:

— Но вернемся к Лилит. — Его голос в очередной раз поменял оттенок, на сей раз на более доверительный: — Как ты знаешь, согласно легенде, местом обитания первых людей был определен Райский сад. — Лили умилилась подбору слов и не сдержала тихий смешок. Волдеморт заметил, но лишь хмыкнул сам и больше не скрывал веселья. — У них было все необходимое: еда в изобилии, вечное лето, мягкая трава, служившая и ковром, и постелью. Главным считался мужчина, а женщина предназначалась ему на утеху. Адама все устраивало, его жену — почему-то нет.

Лилит оказалась не только красивой, но еще умной, любознательной и амбициозной. Она требовала от мужа относиться к ней как к равной и мечтала посмотреть мир за пределами сада. Супруги беспрестанно ссорились, пока однажды Лилит не покинула Эдем, а заодно и Адама.

Позже она стала женой падшего ангела Самаэля, которого также именуют Сатаной.

Встречались ли они ранее в эдемских кущах и пробовала ли она плоды запретного дерева, легенда умалчивает. Но ясно одно: Самаэль не препятствовал, а может быть, и способствовал устремлениям жены к познанию. Она шанс не упустила и постигла много нового и полезного, например, научилась контролировать фертильность, за что впоследствии и получила клеймо пожирательницы младенцев. Но что еще интереснее, однажды Лилит открылись тайны магии, сделав ее первой волшебницей и праматерью всех колдунов и ведьм. Как тебе такой поворот? — с задором поинтересовался Том, но ответа дожидаться не стал: — А как же коротал время Адам? Это, в общем-то, всем известно: он получил себе вторую жену, покладистую и непритязательную красавицу Еву, — интонации рассказчика неуловимо изменялись, улыбка слушательницы самовольно становилась шире. — Однако Лилит почувствовала в этой женщине не соперницу, а родственную душу, пожалела и уговорила Самаэля раскрыть глупышке глаза. Ну, тот и убедил доверчивую простушку вкусить от Древа Познания, однако на пользу той это явно не пошло.

Дальше пересказывать не буду, поскольку финальная часть истории практически безальтернативна во всех источниках.

Лили уставилась на собеседника во все глаза, нисколько не скрывая ни веселости, ни восторга.

— Учитывая то, что вы только что рассказали, правильным ли будет вывод, что Темному лорду близки идеи маггловских феминисток?

Долю секунды он выглядел озадаченным, после чего открыто улыбнулся и качнул головой.

— Не то чтобы я был сильно в курсе того, о чем ты только что сказала. Пару раз, — он наморщил лоб, — в газетах мне, кажется, попадались заголовки со словами "феминизм" и "феминистки", но я не счел их стоящими внимания. Это какое-то женское движение?

— Да, движение за права женщин и равные возможности с мужчинами.

— Разве маггловские женщины ущемлены в правах? Насколько я знаю, по крайней мере в британских законах не делается различий по признаку пола.

— Формально да. Но общество традиционно отводит женщине второстепенную роль. Ее удел — дом, кухня, ребенок.

— Мало ли кому какую роль пытается отвести общество. У человека всегда есть выбор: играть по чужим правилам или по своим собственным. Да, второй путь сложнее, потому что непременно встречает противодействие. И, выбирая его, важно правильно рассчитать силы. Иногда разумнее подчиниться. Но когда риск сводится к косым взглядам и чьему-либо неодобрению... Это же буквально повторение истории Лилит и Евы: у них были равные возможности, но одна выбрала свободу, другая — быть тенью мужа и нести вечную кару за единственный эпизод неповиновения.

— И, судя по всему, вы полностью на стороне Лилит?

— Ну как сказать... Ева тоже имела право на собственный выбор, который и сделала. Другое дело, что выбор Лилит мне гораздо ближе. И я его одобряю.

— Логично, но... немного неожиданно.

— Почему?

— Из того, что вы говорили ранее, у меня сложилось впечатление, что вы за сохранение старых традиций, а их основой, в моем понимании, всегда был патриархат.

— Так не маггловских же традиций, Лили! — с веселым возмущением воскликнул Волдеморт и развел руками. — Я всегда говорил, что я против наносного, чуждого нашему миру. Да, в первую очередь мне претят современные веяния, как у этих... — с выражением брезгливого припоминания нахмурился он, — "детей природы": главное в жизни — это удовольствия. Алкоголь, наркотики, промискуитет. "Назад к природе"! Ну, тут и не поспоришь: именно к животному состоянию такой образ жизни и приведет. Но нам этого не надо... Однако не только этим маггловское мировоззрение противоречит нашему. В базисе нашей нравственности никогда не было и не могло быть никакого грехопадения. И на костер за пучок лекарственных трав или неправильный цвет волос волшебники уж точно никого не отправляли.

Волдеморта нельзя было упрекнуть во лжи, но его стройные доводы в сознании Лили перемежались с воспоминаниями, горькими, как полынь.

"Добропорядочная ведьма никогда не променяет семью и возможность родить мужу наследника на карьеру".

— Скажите, Том, — дождавшись паузы, с улыбкой спросила она, — как много среди ваших сторонников тех, чьи жены реализовали себя вне семьи? В профессии, например?

Хмыкнув, он вскинул брови.

— Признаюсь, ты застала меня врасплох. — Взгляд в сторону и легкое пожимание плечами. — Специально не интересовался, но если навскидку... — немного. Единичные случаи. Но к чему ты клонишь? Лично я очень сомневаюсь, что их кто-либо принуждал.

Пришел ее черед пожимать плечами.

— И тем не менее, в семьях волшебников девочкам с малых лет внушают, что их главное и чуть ли не единственное предназначение — быть женой и матерью. При этом нередко помолвлены они чуть ли не с рождения, то есть даже самостоятельно выбирать супруга дано не каждой. А непослушание наказывается вплоть до лишения наследства и любой иной поддержки семьи. Я это не выдумала, а много раз слышала от однокурсниц, причем преимущественно от чистокровных. — Подобные разговоры между девочками действительно случались, и упоминать свекровь Лили сочла излишним.

— Не буду спорить, — немного помолчав, заключил Волдеморт. — У меня слишком мало данных на текущий момент. Но если ты права, то определенно тут есть над чем подумать. Воспроизводство новых поколений — это действительно важная миссия, и биологически она лежит на женщине. Однако никакое принуждение в этом вопросе недопустимо. У каждого волшебника должна быть любящая и вместе с тем довольная собой и собственной жизнью мать.

Пока он говорил, Лили успела испытать удивление и радость от того, насколько серьезно он воспринял поднятую ею тему, перетечь от чувства внутреннего удовлетворения к сомнениям и вернуться обратно.

Волдеморт замолчал, и несколько секунд они просто смотрели друг другу в глаза, безотчетно и не испытывая неловкости.

— Знаешь, чем более всего ты похожа на Лилит? — в очередной раз поменяв тон, спросил он приглушенно и мягко.

— Чем?

— У тебя есть свое мнение. И ты умеешь его отстаивать без истерики и бравады, по существу. — Уголки тонких губ дернулись кверху, но иронии в голосе не возникло. — Ты точно не из глины и не из кости, скорее уж, как и она, из огня и воздуха.

— Я думала, Лилит, как и Адам, из глины.

— Нет. По замыслу они объединяли в себе все четыре стихии: Адам — из земли и воды, а Лилит должна была его дополнить. Но что-то пошло не так...

* * *

Как и тогда в музее, Лили фыркает и, присаживаясь за столик, переключает внимание на подруг.

— И о чем это вы таком веселом с Молли шушукались, если не секрет? — выпуская в сторону струю табачного дыма, интересуется Марлин.

— Да так, — выдыхает Лили, — о детях, о мужьях.

— Нашли о чем. — Марлин хмыкает, щуря эффектно подведенные миндалевидные глаза. — Да, так мы ребенка не перевоспитаем...

— Какого ребенка? — растерянно улыбается Лили, ровным счетом ничего не понимая.

— Вот этого ребенка, — Марлин выразительно кивает на Мэри, одновременно делая затяжку. — Двадцать два года девочке, ни с кем не встречалась, сексом не занималась. Мы с Тесс пытаемся ей доказать, что так нельзя, нужно уже вылезать из кокона.

— А я им говорю, что не могу без любви, не представляю. — Мэри заводит обе руки под волосы, обнимая себя за шею и будто прячась, умоляюще смотрит на Лили.

— Так и я не представляю! — не медлит с ответом та.

— Мы так и поняли. — Марлин лениво прикрывает веки. — Девочки, дело, конечно, ваше. Но нам же не по пятнадцать уже. Пора уже понимать, что любовь — это одно, секс — другое. Любовь то ли случится, то ли не случится, и если случится, то надолго ли — никогда не узнаешь заранее. А секс должен быть, и начинать нужно вовремя, потому что с некоторого возраста это может стать проблематично, элементарно из-за отсутствия опыта. Это раз. И второе — даже при наличии этой самой большой любви связывать себя с одним мужчиной — невероятно глупо!

— То есть, вот например, у тебя с Бродягой несерьезно? — пытается съехидничать Лили, вспоминая, как вздыхала Марлин по Сириусу на седьмом курсе, однако та невозмутима.

— Что значит несерьезно? — Встряхивая длинными каштановыми локонами, она откидывается на спинку стула. — Мы собираемся когда-нибудь пожениться, если ты об этом. И друг друга любим, но не считаем это поводом надевать кандалы. У нас с Сириусом свободные отношения, а потом будет такой же свободный брак. Идеально...

— Вы такие крутые! — восклицает Тесс. — Прогрессивные... Я прямо завидую.

— Может быть, это и круто, но для меня неприемлемо, — вежливо улыбнувшись, Лили отводит взгляд.

— Зря! Девчонки, правда, тем более сейчас такое время: не знаешь, когда жизнь оборвется. Нельзя ставить ее на паузу. Надо брать по максимуму от каждого дня.

— Да уж... — вздыхает Тесс, но тут же вскидывается и, хоть звукоизолирующие чары и были выставлены в первые же минуты встречи, громко шепчет: — Лили, а ты знаешь, что Марлин стала лучшей в отряде по выслеживанию и ликвидации Пожирателей?! У нее своя особая тактика! Круто, да? Кстати, Марс, это сколько уже на твоем счету?

Та усмехается и медленно задирает рукав блузки: от локтя к запястью по боковой поверхности предплечья тянутся в ряд несколько вытатуированных змеиных голов.

— Когда победим, сведу, а пока они везде со мной.

— Семь! — отмечает Тесс.

— Красивое число, — улыбается Мэри, явно испытывающая облегчение от перемены темы.

— Красивое, — кивает Марлин с коротким смешком. — Уже можно считать, не зря живу. Но останавливаться я не планирую. Следующая моя цель — дюжина... Лили, не расстраивайся. Года два потерпи еще, а там в отряд вернешься, будем вместе гадов мочить. И мелкого, если что, на тренировки с собой сможешь брать. Даже хорошо, пусть учится.

Слова о том, что Гарри через два года будет всего четыре, Лили не без труда заталкивает обратно в пересохшее горло. Прокашливается:

— Да я, если честно, не о том думала. Хочется, чтобы война закончилась. Ведь наших тоже много погибло. Это какой-то тупик.

— Ясное дело — всем хочется, чтобы закончилась. Но для этого надо победить.

— Или договориться. Ведь, если так дальше пойдет, скоро в Британии волшебников не останется.

— Да ладно, — усмехается Марлин. — У нас Уизли есть. И Мэри, глядишь, дождется своей великой любви — тоже с десяток родит.

— Это страшно, Марлин. — Лили чувствует, как краска сползает с ее лица, будто с облупившегося забора. — И не смешно абсолютно.

— Слушай, прости. — На мгновение закрыв глаза, Марлин накрывает руку Лили своей. — Прости, это я... Рябиновка, наверное, в голову ударила. Зря про детей сказала... Но и ты тоже! — голос ее внезапно становится резким и жестким. — Думай, что говоришь! Договориться?! С кем?! С теми, кто всю мою семью?.. — она срывается на хрип, сглатывает. — Ты знаешь, что я пережила в тот вечер, когда вернулась домой? Майку было восемь, — слова превращаются в глухой жуткий шепот.

— Марлин, ты что, она же ничего такого... — испуганно лепечет Мэри.

А Лили не находит сил отвести взгляд от расширенных зрачков лучшей школьной подруги, от ее искаженного болью лица. А та повторяет:

— Понимаешь, восемь! А ты предлагаешь договориться! Это что значит? Забыть? Предать память... всех, кого эти уроды убили? Да, жертв много. И именно поэтому. Мы обязаны победить! — Марлин переходит на крик. От удара кулаком по столу надрывно звенит посуда. А еще недавно вальяжная красавица хватает бутылку с крепким алкоголем и делает несколько больших глотков из горлышка. Однако заканчивает почти спокойно: — Победить — и никак иначе.

Лили смотрит на нее и чувствует, как все тело, от кончиков пальцев до корней волос на затылке, сковывает колючим льдом. Как она могла забыть... К горлу поднимается тяжелый ком. У Молли погибли оба брата. У Тесс — сестра. А Марлин два года назад в один день потеряла и родителей, и бабушку, и братишку. Бродяга пытался Лили намекнуть, но до нее почему-то не тогда не дошло: война стала для нее чем-то отдаленным, похожим на досадное недоразумение, которое не слишком-то ее касается. А для девочек эта война — рана, нагноившаяся, дергающая, не заживающая. И, пока они каждый день живут с этой болью в душе, она бегает на тайные встречи и наслаждается обществом...

— Прости! — с навернувшимися на глаза слезами вырывается из нее придушенный хрип. — Девочки, простите меня.

Ее, конечно, никто ни в чем не упрекает. Марлин порывисто обнимает за плечи и, целуя в щеку, говорит, что напрасно сорвалась. Не по своей воле Лили выпала из гущи событий и не виновата в том, что все происходящее для нее затерлось, потеряло остроту. Кто-то предлагает выпить за победу, и Лили, выдавливая улыбку, глотает сладко пахнущую обжигающую горло рябиновую наливку. Озноб отступает, но тяжесть на сердце остается. Сославшись на маленького ребенка и поздний час, Лили вскоре уходит домой.

Первым делом она поднимается в комнату Гарри, однако на сына почти не смотрит, будто чем-то виновата и перед ним.

Кожаная обложка блокнота жжет пальцы. Уничтожить или написать... Написать, что дальше так продолжаться не может. Но подходящие слова не идут на ум. А потом отправку послания и вовсе приходится отложить, потому что в комнату входит Джеймс. Лили едва успевает положить блокнот обратно в ящик. Он лежит на виду, но Джеймс не видит.

— Лили, ты чем-то расстроена? — Он осторожно обнимает сзади. — Это из-за того, что я наговорил? Но ты же знаешь, на меня просто иногда находит, сам не знаю почему...

— Джеймс, ты совершенно ни при чем, — прерывает она поток извинений, оборачиваясь. — Просто вспомнили погибших: родственников, друзей... и мне стало нехорошо.

— Что поделать, это война. — Он привлекает ее к себе, и Лили не сопротивляется. — Иногда кажется, что к ней привыкаешь, но... это невозможно, наверное.

Лили кивает и позволяет увести себя из детской.

1) Об этом он сам сказал Лили в ходе разговора, описанного в приквеле "Запах вереска"

Вернуться к тексту