Истории, рассказанные шёпотом (джен)

Горетобер, день четырнадцатый: синяки, царапины, прочие незначительные травмы. Канон: 8 песнь «Кумарасамбхавы» Калидасы

Предрассветные сумерки — странное время. Ночь прошла, однако утро наставать не торопилось; Чандра скрылся, колесница Сурьи где-то задержалась, замедлив свой бег, но непроглядная тьма уже отступила.

Одеяла сбились в комок. Парвати надеялась, что её одежда отыщется в груде покрывал на полу, и что она не превратилась в лоскуты. В горах всё-таки прохладно, и облачённой исключительно в стороны света долго не походишь. Тем не менее ей было тепло, даже жарко.

Парвати подняла руку, осторожно, чтобы не потревожить Шиву, спящего у неё на груди (хотя, скорее всего, он не спал, а дремал или лежал с закрытыми глазами), всмотрелась в запястье. Следы пальцев на нём проступили чётче и темнели браслетом из чёрных камней. Сладко ныли царапины на бедре, как бы напоминая: «Мы здесь, и ты знаешь, царевна, как ты нас получила». У Шивы на плече красовались отметины от её зубов, а царапин на спине было и вовсе не сосчитать.

Видели бы их сейчас подруги Парвати. Тем для сплетен им хватило бы надолго.

~*~

Месяц после свадьбы Шива и Парвати прожили во дворце Химавана: негоже забирать любимую дочь у родителей, не дав им проститься с нею, а ей — привыкнуть к мысли о грядущей разлуке.

Днём она бродила по саду, с грустью касалась деревьев и кустов кончиками пальцев. Джая и Виджая, верные спутницы и наперсницы, желая отвлечь Парвати от раздумий, без устали поддразнивали её и, снедаемые любопытством, просили поведать, как прошла ночная пора и жаден ли до услад её грозный супруг. Предательский румянец вспыхивал на щеках, переползал на шею; Парвати опасалась, что кожа навсегда останется ярко-алого цвета. Красный с синим сочетался, конечно, но не до такой степени. Да и причин для смущения, в общем-то, не было. Что она могла рассказать? «Дорогие подруги, в первую брачную ночь мы с мужем держались за руки, и больше ничего. Нет, это не метафора, не иносказание, призванное скрыть смысл того, что неприлично обсуждать и с посторонними, и с близкими, я говорю вам истину».

На свадебном пиру гости бросали на Шиву и Парвати многозначительные взгляды, словно предвкушая что-то с нетерпением; провожая их до дверей спальни, перемежали поздравления со скабрезными шутками. Парвати мечтала, чтобы пол разверзся у неё под ногами. А ещё лучше —под ногами шутников. Шива ничего не сказал, только выразительно посмотрел на богов, богинь и мудрецов. Этого оказалось достаточно, чтобы те спешно ретировались. Парвати засмеялась бы, но голос не повиновался, грудь сдавили невидимые верёвки.

Они с Шивой наконец остались наедине. Парвати несмело присела на край кровати, силясь унять дрожь, не имевшую ничего общего с возбуждением. Шива молча положил на покрывало руку, ладонью вверх. Парвати ухватилась за неё, как за спасительную соломинку. Она слушала спокойное, размеренное дыхание мужа и невольно начала дышать в том же ритме. Вскоре её глаза сами собой закрылись, и она погрузилась в сон.

Проснулась Парвати уже утром, закутанная в одеяло. Шива сидел рядом с кроватью. И по-прежнему держал её за руку.

~*~

Парвати сознавала, в чём заключался её долг как жены. К тому же, до свадьбы матушка позвала её для беседы, чтобы лишний раз убедиться в этом. Она много раз слышала историю дочери Дакши и про разгром его жертвоприношения. «Ты — воплощение Сати, — объяснил мудрец Нарада. — Мы очень долго ждали твоего возвращения, дэви. Так пусть скорее сбудется обещание».

Проблема заключалась в том, что Парвати не чувствовала себя чьим-то воплощением. Свою прошлую жизнь она не помнила (смутные образы и ощущения не в счёт), а выспрашивать подробности не решалась. Особенно у Шивы, хотя именно он был тем, кто знал Сати настоящую. Но, когда любишь, не станешь причинять возлюбленному боль, бередя старые раны.

В океане чужих ожиданий и волнений Шива казался островом нерушимого спокойствия. Он ничего не требовал и ни о чём не просил, приносил Парвати фрукты, звал на прогулки и по-своему пытался её растормошить, с помощью историй и маленьких чудес — на его ладони вдруг возникали прекрасные цветы, которыми он украшал её косы.

Парвати охватывало нестерпимое желание дотронуться до него и убежать на край света, и чтобы Шива отвёл взгляд и в то же время никогда не переставал на неё смотреть.

Она не понимала. Ни своих желаний, ни страхов. Что раздражало до зубовного скрежета. «Я его не боюсь. Он нежен и терпелив со мною, и дело не в том, что он мне не нравится. Пожалуй, наоборот — он мне нравится сверх всякой меры».

К концу второй недели ночь они проводили в одной постели — правда, на расстоянии вытянутой руки. Иногда, спросонок, забывшись, Парвати подбиралась ближе, прижималась к тёплому боку. Шива застывал изваянием, продолжал дышать ровно и тихо, пока Парвати робко гладила его по плечу.

Неизвестно, сколько бы это тянулось — Парвати подозревала, что бесконечно. И что первый шаг в любом случае пришлось бы сделать ей. Но на исходе третьей недели собственная стеснительность встала ей поперёк горла. Шива был её мужем, она — его законной женой, и они оба имели право… на что конкретно, воображение подсказывать отказывалось, но это и не было важно. Просто однажды вечером, когда они готовились ко сну, Парвати решительно шагнула к Шиве и коснулась его губ своими — неловко, неумело, слишком быстро.

А потом она как-то незаметно очутилась у Шивы на коленях.

Второй поцелуй вышел долгим, чувственным, головокружительным.

Из спальни они выбрались лишь к следующему вечеру. Да и то потому, что у них закончились фрукты, а Парвати захотелось лепёшек, чтобы с пылу с жару, и масла побольше.

~*~

Дворец она покидала почти с лёгким сердцем. Там было много глаз и ушей. Прощаясь с отцом и матушкой, Парвати не удержалась от слёз, но ласковые пальцы осушили их, и горбатый бык понёс её и Шиву навстречу приключениям.

— Я всегда мечтала посмотреть мир.

— И ты его увидишь.

Единственное, что огорчало — Шива обращался с ней, как с чем-то беспредельно хрупким. Парвати мысленно фыркала. Она отшельницей провела в лесу три тысячи лет. Никто не верил, что она выдержит суровую аскезу. Она выдержала. И доказала, что её место рядом с богом богов. А теперь она хотела ощутить его мощь — тщательно сдерживаемую, завораживающую, бурлящую где-то глубоко внутри.

Мудрецы говорили (не при ней, так, шептались по углам, но сплетничать любили не только Джая с Виджаей), что она — Шакти Шивы и поэтому единственная, кто может принять его во всей полноте, та, кому он не сумеет случайно навредить, не рассчитав силу.

Но как заставить Шиву... не потерять контроль, нет, а всего лишь на мгновение отпустить себя?

Шестнадцать способов соблазнения не годились — Парвати не была уверена, что владеет ими на должном уровне и что Шиву они подействуют. Танцы? Опять же, реакцию Шивы она предсказать не бралась. С равным успехом он мог отнестись к её танцу равнодушно, удивиться, зачем ей это понадобилось, или присоединиться к ней в неистовой пляске. Последнее было бы восхитительно, но…

Парвати вздохнула. Оставался самый простой и одновременно самый сложный способ: высказать желание вслух.

Вечерние сумерки Шива посвящал медитации.

Парвати дождалась, когда он поднимется на вершину, и отправилась за водой, глиной и цветами. Преданные обращаются к богам с просьбами через посредника-мурти. И если смущаешься попросить о сокровенном, глядя в глаза, то поможет собственноручно слепленный лингам. Заодно можно спросить и про танец. Почему бы и нет?

~*~

Парвати вновь посмотрела на украшавшие запястье синяки. Да. Результат… превзошёл ожидания. Она обвела пальцем отметины на плече Шивы.

— М-м? — пробормотал тот, приподняв голову. Взгляд у него был подозрительно ясный для того, кто вроде бы только что спал.

— Солнце скоро появится на небосводе. Кое-кто обещал мне танец.

— Я всегда выполняю свои обещания. — Шива коснулся губами запястий Парвати (синяки исчезли) и потянул её за собой, видимо, решив, что одежда — лишний элемент и напрасная трата времени.

«Стороны света, так стороны света», — подумала Парвати и улыбнулась.