Звери (гет)

Успокойся, смертный, и не требуй

Сергей Есенин

Эридес изнывала от безделья.

Лестранж-Холл, с отрывом лидируя в плане роскоши, колоссальности, древности и мрачности, всё же отчаянно проигрывал особняку Эйвери в Лондоне по всем остальным статьям: в нём абсолютно не было ничего, что могло бы хоть как-то занять время Эридес.

Да, в наличие была гигантская библиотека, больше смахивающая по размерам на главную сцену оперного дома, чем на домашнее собрание книг; тысячи фолиантов в высоченных стеллажах, вычурные колонны с позолоченными фамильными гербами Лестранжей, росписной потолок, по которому летали птицы и бегали олени с ветвистыми рогами, — всё это было необычайно красиво, но не привлекало Эридес. Она не особо любила читать, получая удовольствие только от чтения сказок с яркими иллюстрациями, но чтобы найти подобные книги, ей пришлось бы обратиться за помощью к домовику. А Эридес совсем не хотелось, чтобы кто-либо из Лестранжей прознал про любовь почти тридцатилетней невестки к сказкам.

Да, ещё была большая шкатулка в будуаре, покрытая позолотой, в которой Эридес нашла хрупкую диадему, колье с изумрудом, величиной с голубиное яйцо, серёжки, похожие на бриллиантовые фонтанчики, множество самых разных колец, браслетов и брошь в виде орхидеи. Эридес выработала привычку рассматривать эти украшения перед отходом ко сну, жадно гладя указательным пальцем огромный изумруд, примеряя легонько звенящие серёжки и разглядывая каждую деталь, каждый камень невесомой диадемы; её это успокаивало, давало силы на то, чтобы пережить ночь.

Да, у Эридес в распоряжении был почти весь дом, все его душные гостиные, кладовые, переполненные едой, погреб с сотнями пыльных бутылок, ждущих своего часа, гостевые спальни, напыщенные и показушно роскошные. И да, Эридес не испытывала недостатка в платьях, мантиях, косметических средствах и туфлях, особенно после того, как по её просьбе Ханни переправила некоторые вещи из Лондона в Лестранж-Холл.

Да, у Эридес определённо было всё, что только можно было пожелать для нескучной жизни.

Но всё же не хватало главного.

Она была оторвана от привычного общества, от встреч со своими друзьями и приятелями — с Хеленой Эридес общалась только письмами, да ещё, разве что, с Филом, на возобновление переписки с которым Эридес решилась, лишь окончательно заскучав. Многие другие знакомые по Хогвартсу, по изысканным вечерам, устраиваемым в особняке Эйвери, по совместным походам в маггловские кварталы, пропали, испарились, очевидно, прознав про то, что блестящая светская леди Эридес Эйвери всё же вышла замуж за того самого Рабастана Лестранжа. Фил писал очень вежливо, не переступая через какую-то черту, которую он, видимо, сам провёл между собой и Эридес: ровные строчки, ни одного комплимента, одни достаточно односложные ответы на вопросы старинной подруги. А ведь Эридес уже простила ему его сусликообразность, готова была снова дружить, ходить по ресторанам и слушать великолепные арии в его исполнении, его чистый и сильный голос. Но нет.

По вечерам Лестранж-Холл гостей не принимал, хотя они и были обещаны. Эридес бы перетерпела выходки Мальсибера и пьяницу-брата, однако и тут ей не повезло. На хозяев в этом отношении также не получалось положиться: Беллатрикс почти не появлялась, пропадая, по словам периодически приходящий на чай Нарциссы, в поместье Малфоев, где неотлучно находилась рядом с Тёмным Лордом, её же муж всегда ночевал у себя, часто составляя Эридес компанию за ужином. Однако вечно уставший, с серым лицом, с потухшим взором, Рудольфус Лестранж молча сидел во главе длинного пиршественного стола и не делал существование Эридес более увлекательным и разнообразным.

И его брат.

Появляясь пару раз в неделю, он, явно издеваясь, заставлял Эридес спать с ним в одной кровати, причиняя ей кучу неудобств. Во-первых, Лестранж взял моду целовать Эридес перед сном. Её это просто выводило из себя, и, право, если бы не изумрудное колье и забавные часы, символизирующие бесконечное течение времени (из яичка появлялся крошечный птенчик, он рос, взлетал ввысь и умирал, падая и вновь превращаясь в яичко, — Эридес могла наблюдать за этим целую вечность), она бы в один прекрасный день и вправду последовала бы совету Лестранжа, засунув под подушку нож. Лестранж, будто читая мысли "жены", всё испытывал и испытывал её ангельское терпение, а Эридес же упрямо сжимала губы, не давая ему ни единой возможности повторить свадебный поцелуй. Во-вторых, и этот пункт, в принципе, был связан с первым, Лестранж, совершенно не таясь и не стесняясь, раздевался прямо перед ней, хотя сама Эридес всегда переодевалась либо в ванной, либо в будуаре, за закрытыми дверьми. Эридес приходилось всё время, что он тратил на отход ко сну, лежать с закрытыми глазами; она из принципа не открывала их вплоть до того момента, пока Лестранж не тушил свет. Она даже научилась почти не обращать внимания на его довольно обидные комментарии насчёт её "манеры целоваться": лежать бревном, сложив руки крестом на груди, с закрытыми глазами и губами, сжатыми в ниточку. В-третьих, Эридес бесило его отношение к себе. Нет, оно и раньше было, мягко говоря, не аховым, но сейчас Лестранж просто перешёл все границы. Он постоянно намекал на то, что Лестранж-Холл принадлежит его семье, что Эридес здесь на полулегальном положении, что приняли её чисто из жалости и по необходимости, в общем, что она должна знать своё место. Эридес своё место знала и поэтому изнывала от безделья весь день, таскала из погреба бутылки и располагалась каждый раз в новой гостиной, потягивая вино и ощущая себя хозяйкой жизни, а по ночам истошно молчала, отодвигаясь на самый край постели и вздрагивая при малейшем движении на другой стороне кровати.

И когда-то она посмела подумать, что Лестранж не лишён благородства. Как бы не так.

После того случая, когда Лестранж не дал ей уйти, использовав магию, Эридес смертельно на него обиделась и молчала, хотя вопросов было немало. Один из самых волнующих её Эридес задала Нарциссе, пришедшей проведать её и присоединившейся к чаю.

— Почему Алекто Кэрроу сказала, что меня не возьмут в Пожиратели? Какие Пожиратели? Неужели у них была такая идея? — голос Эридес дрогнул, выдавая её необычайную заинтересованность в этом вопросе.

— Алекто — женщина со специфическим чувством юмора, не стоит всерьёз воспринимать всё, что она говорит, — Нарцисса беззвучно размешала сахар и отложила серебряную ложечку. — Она и Беллатрикс — фактически единственные исключения из общего правила: никогда не брать женщин в Пожиратели. Наша задача — не защищать чистую кровь борьбой, а рожать и воспитывать следующие поколения чистокровных волшебников и волшебниц.

Нарцисса, какая-то прозрачная, бесцветная, слабо улыбнулась Эридес, и та вспомнила, что, по слухам, её единственный ребёнок, Драко, стал Пожирателем.

Но всё же этот ответ не до конца успокоил Эридес. И наконец она решилась спросить у Лестранжа.

Как обычно, он раздевался, а она лежала с закрытыми глазами, собираясь с силами и очень нервничая. Наконец когда Лестранж сел на кровать, Эридес произнесла, пожалуй, чуть твёрже, чем нужно было:

— Мистер Лестранж, у меня к вам важный вопрос, — она всё ещё питала лёгкую надежду на то, что Лестранж удивится и забудет о поцелуе, позволив Эридес сразу убить двух зайцев.

— Да ну? И какой же? Коллекционное вино заканчивается? — Эридес вспыхнула и от возмущения даже распахнула глаза.

— Нет, — сквозь зубы ответила она, призывая всю свою светскую выдержку. — Меня собрались брать в Пожирательницы? — вот так, напрямую, без утайки. Да, она сделала это.

— Если только лимонных долек, — мрачновато хмыкнул Лестранж и потянулся к тут же зажмурившейся Эридес. — Ты как бы потенциальная мать наследника Лестранжей, и даже Беллатрикс это понимает.

Эридес недовольна выдохнула и крепче сжала руки на груди.

— Всё равно ничего не бывает вечным, — прошептал Лестранж и поцеловал её, задержавшись чуть дольше обычного. Едва свет погас, Эридес схватилась за голову и порывисто повернулась на бок, кусая губы и испепеляя взглядом полоску холодного ночного света, выглядывающего из-за тёмных тяжёлых занавесок.

* * *

Эридес изучила весь дом с какой-то яростно любопытным упорством, в котором она раньше как-то не замечалась. Пролезла во все комнаты, в какие только смогла попасть, а двери тех, что остались закрыты для неё, получали от раздражённой миссис Лестранж ощутимый пинок ногой. Вики подобострастно сообщил обиженной хозяйке, что за той чёрной дверью с вырезанными змеями — покои Рудольфуса Лестранжа, за другой, чуть с меньшим количеством ползучих гадов — его младшего брата, а вот та дверь посветлее — хозяйки, супруги мистера Лестранжа. Эти сообщения под конец (а именно, у двери посветлее) совершенно разъярили Эридес, и она фактически наорала на домовика, требуя отдельные покои "с дверью обязательно с самыми зубастыми змеями!"

— Но, хозяйка, у вас же уже есть отдельные покои, — пролепетал Вики, немного отстранившись от пыхтевшей Эридес.

Отдельные. Покои. Иногда эти эльфы бывают такими тупыми. Это не её комната. И это вполне доходчиво объяснил её муж. Который, собственно, тоже не её. Порой судьба слишком увлекается иронизированием и доходит до откровенного сарказма. И какого божественного сарказма: Эридес готова хохотать над ним до слёз.

Дверь в не её покои была почему-то ещё светлее, чем у Беллатрикс и, главное, была далеко от места концентрации комнат, занимаемых семьёй Лестранж. Ручка в форме изящной змейки с блестящими глазками заметно выделялась на фоне однотонных резных цветов; любопытно, кому в голову пришло выделить ей покои именно с такой непохожей на другие дверью?.. 5324:0, госпожа Судьба.

Раздумывая над тем, что она слишком много внимания и нервов тратит на двери, Эридес приготовилась к обеду, который из-за позднего времени возвращения Рудольфуса Лестранжа стал скорее ужином, выбрав прекрасную бордовую мантию (настроение у Эридес было бунтарское), ещё допожирательской моды, с красивым вырезом (довольно глубоким; Руди Лестранжу всё равно, а Эридес приятно и одновременно жутко бунтовать таким образом), приталенную — настоящая мечта каждой модницы! Она привыкла к ужину одеваться как на бал, опасаясь, что, сидя в четырёх стенах, просто-напросто растеряет все свои навыки, которые так старательно вырабатывала все эти годы.

Бесси механически всплеснула руками, и Эридес стало совсем уж тошно от осознания того, что единственные существа, которые относятся к ней как к миссис Лестранж, — это домовики. Через пару дней после свадьбы она пыталась описать родителям те чувства, что мучили её, но не слишком преуспела в этом; миссис Эйвери долго и внимательно слушала дочку, а потом натурально выгнала из комнаты мужа и в лоб спросила, как развиваются отношения с Лестранжем. Очевидно, что сбивчивые описания свадьбы (уже не в первый раз рассказанные), восхищения домом, недовольство непонятно чем и неумение его объяснить вконец расстроили миссис Эйвери, решивший, что дело всё в некой "неудовлетворённости".

— Что? Отношения? С Лестранжем? Да он относится ко мне, как к домовику! — выпалила Эридес, надеясь, что Бесси её не услышит.

— Неужто заставляет убираться? — охнула миссис Эйвери.

Когда же она наконец смогла добиться от Эридес признания в том, что, оказывается, в брачную ночь молодая жена разрезала себе руку и накапала крови на простыню, то охам и ахам не было предела. Да того не было, что Эридес едва ли не в первый раз обиделась на мать и спрятала зачарованное зеркало в чулок.

— Мне нужно знать своё место, вот я и знаю его, — пробормотала Эридес тогда, задвигая ящик.

Эридес и вовсе подумывала, что ей пора сменить роскошные мантии на простыню и начать падать в ноги Лестранжа. Может, случится чудо — и у него воскреснет совесть.

Она спускалась в зал, погружённая в воспоминания; эта ссора с матерью её подкосила до того, что даже Лестранж, заявившийся на следующий день, отметил особенную бледность Эридес.

Конфликт заставил её вытрясти из закоулков памяти всё то хорошее, что сделали её родители. Их поддержка, их искренняя любовь к дочери, их по-старчески нежная осторожность друг к другу... Она так хорошо запомнила то особое чувство взаимного уважения, которым были проникнуты отношения мистера и миссис Эйвери; Эридес ещё давно поняла, что этого чувства в её семье не будет. Но, Мерлин, она, изначально не испытывавшая уважения к Лестранжу, никак не ожидала того, что и с его стороны уважения она не увидит. И это просто втаптывало её в каменный пол Лестранж-Холла; никто и никогда не относился к ней так с самых школьных времён.

Она вновь словно попала в те годы.

Маленький зверёк, которого в попытках приручить то бьют тапком, то ласкают и вкусно кормят.

— Хозяйка, — ещё один домовик в грязной тряпке, раскрыл перед ней двери, и Эридес вошла в зал с грустной ухмылкой, искривившей губы.

— Какой цвет выбрала наша малышка Эридес! Долго выбирала? — голос Беллатрикс словно бритвой чиркнул по ушам, и ухмылка резко сошла. За столом сидело всё достопочтенное семейство в полном составе, в первый раз с самого дня свадьбы: Рудольфус, не соизволивший и повернуться на вошедшую, чёрная Беллатрикс с пышной короной волос и Лестранж, неотрывно следящий за Эридес, которая, проигнорировав разложенный прибор рядом с мужем, прошла на привычный противоположный конец стола.

— Бесси, перенеси... — начала было озвучивать свою просьбу Эридес, но её прервала Беллатрикс.

— А сама? — Эридес была до такой степени не в настроении, чтобы препираться, что просто вынула волшебную палочку и произнесла:

— Акцио, прибор, — ложки, вилки, ножи, бокал и тарелки взлетели в воздух, а салфетка, как морской скат, вспорхнула и поплыла вслед. Ножи летели низко, задевая лезвиями за столешницу и оставляя на ней длинные следы, вилки почему-то скакали, дробно громыхая и время от времени делая кульбиты, а тарелки со свистом рассекали воздух. Беллатрикс взвизгнула и расхохоталась.

Эридес, покрасневшая от напряжения, вздрогнула: тарелки с грохотом повалились на ножи, вилки слетели на пол, а бокал, с хрустом шмякнувшись, вдребезги разбился; самая лёгкая из всех, салфетка грациозно приземлилась на остатки прибора.

— Браво, — Беллатрикс похлопала в ладоши, а Эридес, так и замерев с палочкой в руках, не могла оторваться от созерцания результатов своего волшебства.

Только бы не расплакаться. Иначе она точно вернётся в прошлое. Только ещё более страшное прошлое, где вместо одногруппников бывшие узники Азкабана.

Бесси щёлкнула пальцами, и всё исчезло, будто ничего и не случилось. Но кое-что всё-таки случилось, и следы от ножей ещё танцевали на столешнице, служа свидетельством этому.

Перед Эридес уже стоял новый прибор, Беллатрикс продолжала что-то говорить, а неудачливая волшебница всё смотрела на то место, где окончательно погибла последняя надежда на уважение со стороны Лестранжей.

Ужин проходил в молчании. Эридес максимально беззвучно и бессмысленно поглощала одну смену блюд за другой, желая проснуться. Да, это был сон. Конечно, просто кошмарный сон. Прошло столько лет, столько прекрасных, почти ничем не омрачённых лет, как это могло вернуться? Как?..

Сидеть с хозяевами Эридес отказалась под предлогом больной головы, и, дойдя до лестницы, она глубоко вздохнула, стараясь унять боль в груди.

— Ты, — холодная рука, хватившая Эридес за запястье, напугала её до писка, — мне нужна для разговора, — Беллатрикс потащила ослабевшую невестку через дверь, ведущую в правое крыло. Там было довольно-таки холодно, но миссис Лестранж это явно не волновало.

— Кажется, ты не отличаешься понятливостью, крошка. Хотя можно было догадаться по твоему братцу, — Беллатрикс всё-таки отпустила руку Эридес, и та отошла от кузины. — Кажется, тебя просили позаботиться о наследнике, а ты даже не удосужилась до сих пор переспать с собственным мужем, — прошипела Беллатрикс.

Эридес сделала ещё шаг назад, не веря, не желая верить, что она узнала. Как она могла узнать?..

— Как? — отчаянный шёпот Эридес напоминал последние слова умирающего.

— Я слишком хорошо знаю Рабастана, малышка Десс, во всех смыслах знаю. У тебя слишком кислое лицо, лицо старой девы, а Рабастан... — Беллатрикс сделала зловещий вдох, но закончить не успела.

— Я не могу! Я не хочу! — пискнула Эридес и заплакала.

— Сегодня же ночью!

— Нет, — бешено завертела головой, будто это что-то может поменять. Как же она не понимает? Почему она не хочет понять?

— Развела здесь целую трагедию, будто девственность твоя стоит миллионы галеонов!

— Нет, ни за что! — Эридес закричала, переходя на визг, и отмахнулась от Беллатрикс.

— Мугродье, заткнула свой рот, — кончик палочки обжёг горло, и Эридес, взглянув в почерневшие глаза, покрытые красной сеточкой лопнувших сосудов, поняла, что это конец: одно Силенцио и немного Круциатуса — и Эридес приползёт к Лестранжу в постель.

— Белла, отпусти её.

Вот это да, ей даже никуда ползти не придётся, здесь вполне достаточно места и есть широкий диван. Какое везение.

Эридес больше не хотелось плакать. У неё есть палочка, и, в конце концов, её всегда можно воткнуть в нос или выбить глаз. Главное, быть храброй.

Беллатрикс, тяжело дыша, отошла от Эридес.

— Рабастан, не потворствуй этому мугродью, просто завали её и всё, — прохрипела Беллатрикс.

— Для тебя всё всегда просто, Беллатрикс, — Лестранж ногой шире распахнул дверь. — Десс, иди в комнату, нам с Беллой нужно поболтать.

Эридес вздрогнула и, согнувшись, протиснулась между косяком и Лестранжем, бросившись бежать. Она не знала, где спрятаться, боялась ещё больше разозлить своих мучителей.

Да, мучителей.

Она бежала по коридору, по зелёному ковру, так гармонирующему с тоном деревянных панелей и с серебром рыцарских лат. Её кошмары ожили, материализовались, теперь не получится просто проснуться и потереть глаза, чтобы сон окончательно прошёл.

Вечные коридоры! Как же она их ненавидела! Ненавидела все эти портреты, с которых на неё взирали разбуженные её топотом темноглазые люди: казалось, что с каждого полотна, из-за каждой рамы на неё смотрит Лестранж; и она бы не удивилась, если бы рыцари подняли свои забрала, открыв хохочущее лицо Беллатрикс. Ненавидела и всех этих рыцарей, калейдоскоп давно ушедших образов, хаос благородства, превращённого в раба, готового по первому зову порубить любого, только прикажи. Свет впереди зажигался, отвоёвывая у ночи блестящие алебарды и уродливые шлемы, а сзади свечи гасли как умирающие звёзды, и тьма чёрным пятном ползла по пятам, пытаясь догнать бегущую Эридес.

Давно она так быстро не переодевалась, стаскивая через голову мантию и почти срывая бельё; змейки, обвившиеся вокруг подсвечников, взирали на неё с немым укором, на лепестках молчаливых роз переливались капельки росы, а бабочки порхали над зеркалом, с которого Эридес схватила пилку для ногтей, — давно этот будуар не видывал бросание на пол корсета и повисшего на стуле чулка.

Одеяло не спасало от холода, как и грелка, заботливо положенная в ноги. Эридес трясло, руки мелко подрагивали, а пилка выскакивала из вспотевших ладоней. Она не хочет, что же непонятного? Что неясного в том, что она не желает быть со своим супругом, который столько лет просидел в Азкабане за пытку двух авроров? Что странного в том, что ей противен убийца? Никто не интересовался её желаниями, никто не спрашивал, готова ли она выйти замуж за сбежавшего узника и Пожирателя Смерти, который умудрился испортить её жизнь, даже находясь в сотнях километрах от неё?..

Голова кружилась каруселью, сердце выскакивало из груди, а часы, спрятанные где-то в темноте, мерно стучали, отбивая последние часы Эридес Эйвери.

* * *

Она смогла заснуть, несмотря на малоудобную позу и выскальзывающую пилку, заснуть без снов и без кошмаров, провалившись в непробудную черноту.

Разбудила её Бесси своим пением: Эридес легонько вздрогнула, потянулась и обнаружила, что лежит на левом боку, а прямо перед её носом валяется пилка для ногтей. Левая сторона была изрядно помята, одеяло же чуть спало на пол.

Эридес округлила глаза, удивившись, что умудрилась не проснуться от прихода Лестранжа. Бесси пожелала хозяйке доброго утра и раскрыла занавески, наполнив всю комнату прохладно-голубоватым декабрьским светом.

— Такие тучи, хозяйка, быть метели, — Бесси чопорно принялась поднимать край одеяла с пола.

— Сколько сейчас времени? — Эридес точно не могла сказать, почему её вдруг так взволновал этот вопрос, возможно, дело было в исключительно тяжёлой от сна голове.

— Почти двенадцать, хозяйка. Хозяин приказал вас не будить, — в голосе Бесси явственно читалось уважение к такому жаботливому мужу.

— О Мерлин, — простонала Эридес. Она пропустила всё на свете, Беллатрикс съест её с потрохами, не взирая на то, что вина-то, собственно, лежит не на ней. — Тогда принеси мне завтрак в постель.

— Сию минуту, хозяйка, — домовуха поклонилась и с хлопком пропала.

Эридес сползла с кровати и поплелась в ванную. Зеркало ехидно прокомментировало её внешний вид, который, и вправду, был далёк от идеального — потёкшая тушь, смазанная помада, растрёпанные волосы и опухшее из-за слёз и долгого сна лицо с красными полосами от каймы подушки. Зрелище было настолько жалкое, что Эридес даже всплакнула.

После завтрака она принялась за себя всерьёз, пытаясь ровно нанести бордовый лак на ногти и нанести на веснушки нужное количество мази. Руки ходили ходуном, стоило их только вытянуть, а в ногах ещё оставалась мерзкая слабость.

— Мне бы пережить пару дней, и у меня будет фантастический аргумент, — шептала Эридес, печально-иронично осознавая, что никогда ещё так не ждала крови на простыне.

Из комнаты она не выходила, послав Бесси с сообщением, что молодая миссис Лестранж очень плохо себя чувствует и поест в одиночестве в постели. По счастью, Бесси не передала ничего от Лестранжей, а просто поставила перед Эридес поднос.

Потемнело очень рано, пошёл снег, и Эридес довольно быстро поняла, что вскоре взвоет, если просидит взаперти хотя бы ещё час. Поэтому накинув самую скромную тёплую мантию, какая только у неё была, Эридес вышла из покоев, соблюдая тишину и осторожность, чтобы дойти до библиотеки и взять какую-нибудь книгу с красивыми иллюстрациями.

В коридоре было ещё холоднее, чем вчера, у лестницы же и вовсе был настоящий холод, подкрепляемый завываниями ветра. Самый большой дракон выдыхал из ноздрей густой дым, словно грея им своих соседей по мозаике; змеи свернулись в клубки, не обратив никакого внимания на пришедшую. Эридес нерешительно встала у лестницы, взвешивая все за и против того, чтобы спуститься вниз; она уже почти что решила возвращаться обратно и попробовать пройти в библиотеку другим путём, как дверь в левое крыло раскрылась, и вышло двое мужчин. В лысом Эридес узнала Селвина, а брат выдал себя фигурой и манерой спотыкаться на ровном месте. За секунду оценив обстановку, Эридес сделала шаг назад и скрылась за стенкой, потушив свет в коридоре.

— Полегчало? — спросил Селвин.

— Если бы всё было так просто, — Эридес буквально видела, как морщится Эстюс, выдыхая эти слова, отдаваемые горечью.

— Ну пойдём, нас наверняка все заждались, — фыркнул Селвин, и Эридес отчётливо услышала звон бутылок, видимо, скрытых складками мантий.

Эстюс и Селвин распахнули входную дверь, впустив в прихожую злой ветер и множество пушистых снежинок.

Эридес, оставшись одна, принялась разглядывать ковровую дорожку. Так просто... Отец часто корил Эридес за то, что она слишком однобоко смотрит на мир. "Не забывай, — говорил он, — мир намного сложнее, чем тебе кажется, намного неоднозначнее". Эридес помнила горечь в голосе отца, когда он произносил это. Горечь, так похожую на то чувство, которым были наполнены слова Эстюса.

— Папа, — прошептала Эридес, — мама...

Как она могла! Уму не постижимо. Родители, единственные родные и действительно близкие люди, которые всегда любили и будут любить её, несмотря на все недостатки, что у неё есть и ещё будут. Родители, которые столько сделали для неё, столько сил потратили на её воспитание, столько пережили: и падение с лестницы, и плохие оценки, и проблемы с Эстюсом, и... А она обиделась на них за то, что они подумали, что Лестранж её как-то задел или не понравился ей. Обиделась за то, что они, видите ли, посмели подумать, что она может, чисто теоретически, воспылать к Лестранжу каким-либо чувством, отличным от ненависти. Какая потрясающая, просто невообразимая глупость!..

Да сотни Лестранжей не стоят и мизинца её родителей! Тысячи Лестранжей, миллионы. Они — всё, что есть у неё, образец для подражания, тёплый золотой огонёк, греющий её даже через огромный океан.

Эридес возвращалась почти бегом; в ящичке, в чулке лежало зачарованное зеркальце. У них сейчас что там, тоже вечер?.. Папа всегда по вечерам работал в кабинете, он ответит, да, он должен ответить...

— Эридес? — изрезанное глубокими морщинами лицо, глубокие тёмные глаза, Эридес готова была целовать каждую морщинку и, плача, умолять её простить, но ледяная блестящая грань неумолимо напоминала о гигантском пространстве между ней и домом с белоснежными колоннами в окружении цветов.

— Папа! — Эридес сбивчиво начала просить прощения и жаловаться на одиночество, убивающее её. Она бормотала и швырялась обвинениями. Отец внимательно слушал её, не выдержав наконец:

— Но друзья...

— Друзей нет! Хелен не пускают сюда с самой свадьбы, а остальные пропали, они все бросили меня, папа! Я устраивала им вечера, Ханни раздавала им бокалы с шампанским, я сама выбирала всегда это шампанское! И пирожные, и концерты, и балы, папа, а они меня оставили, как только я вышла замуж за этого урода! — боль и обида на друзей, накопившиеся за эти дни, выливалась из Эридес какими-то толчками, сопровождаемыми всхлипами и топаньем ногой о пол.

— Эридес, не стоит их винить, — спокойно сказал отец. — На их месте ты бы поступила бы точно так же.

Эридес швыркнула носом.

— Всё плохо, Эридес. Пожиратели крепко схватились за власть в Британии и раскинули свои идеологические сети на Европу. Ты слышала, что их агенты вовсю действуют на Балканах и вполне удачно действуют?

Эридес не слышала. Она никогда не интересовалась политикой.

— Тебе нужно быть сильной. Ты залог безопасности всей нашей семьи.

— Что?..

Ветка близко стоявшего к окну дерева со скрипом проехалась по стеклу.

— Ты жена одного из самых верных сторонников Тёмного Лорда, из самых к нему приближённых. Тебя не тронут, а вместе с тем и на нас с матерью не развернулась охота, — яркие солнечный луч позолотил снежные волосы мистера Эйвери. — И у Эстюса больше надежд на адекватное отношение к себе...

— Эстюс, — прошипела Эридес, чувствуя мерзкий кисловатый привкус на языке. Она залог безопасности. Вполне логично. Как она раньше не догадалась. Но всё же лучше быть залогом, чем проданной по дешёвке безделушкой. — Его презирают, он слаб и он трус. И он участвовал в убийстве Пруэттов! Не говори мне о нём, я терпеть его не могу!

Она никогда его не любила. Никогда. Он живое напоминание всех её неудач, всех проблем. Над смеются, его презирают — и её надежды рассыпаются, как песок сквозь пальцы.

— Эридес, — мистер Эйвери, напряжённый, прямой, закрыл глаза, немного помолчал и продолжил: — не говори так о своём брате. Он один, кто остался в Британии из родных.

— Есть ещё Нарцисса Малфой!

— Она кузина. А Эстюс — твой брат.

— Он мне не брат, — выплюнула Эридес.

По лицу мистера Эйвери пробежала тень.

— Он предал нашу семью, стал Пожирателем! Он нападает и убивает людей! И он жалок, поверь мне, отец. Я за эти месяцы нагляделась на других Пожирателей.

— Эридес. Кем бы не был Эстюс, но предателем семьи его назвать нельзя.

— Тогда позор семьи, без разницы, — отмахнулась Эридес.

— Эридес, это я, я предатель.

Она замерла. Ветер бился в окно словно в дикой истерике, ветка качалась за окном, отбрасывая жуткую тень на стену: огромная лапа неведомого чудища музыкально шевелила пальцами, пугая змей и бабочек, прячущихся в розах.

— Это я предал Эстюса.

Сердце затихло. Слёзы высохли. Что происходит? Почему мир потихоньку сходит с ума, бросая и её в пучину безумия?

— Я учился вместе с Тёмным Лордом. Его тогда звали ещё Томом. Я, ещё отец братьев Лестранжей, другие ребята... Я общался с ним, как и остальные. Но потом... Потом я не пошёл в Пожиратели. Эйвери не служат... — отец взглотнул, солнечные зайчики на обоях сзади него отплясывали вальс, — не служат нечистокровным, да никому. Мы сами по себе, мы всегда были максимально нейтральны. Шли годы, у нас родился сын. Он был шумным, крикливым, бестолковым мальчишкой, любящим бить палкой по всему, что подвернётся под руку. Но тут появилась ты, милая рыжунья, ласковая, смешливая... Наш маленький эльф... Лорд... Он требовал службы, он становился сильнее, — мистер Эйвери закрыл лицо руками. — Я решил отдать ему сына. Я был немолод, я должен был защищать вас с матерью. Я не мог вас потерять... Я отдал ему сына, который счастливо присоединился к своим однокурсникам, к этому Мальсиберу, — из горла отца вырвался хрип. — Я отдал ему сына, а тебя пообещал отдать Лестранжу. У него был хороший и жизнерадостный младший сын, хотя и Пожиратель. Я купил себе годы безопасности, годы семейного счастья.

Эридес казалось, что её душа разорвётся. В клочья, разобьётся в мелкие осколки, и внутри не останется ничего. Совсем ничего. Или там уже ничего не осталось?..

— Я, это я отдал ему сына, я. Больше у рода Эйвери нет будущего, — плечи старика затряслись, и Эридес услышала сдавленный вой, страшный тихий вой.

Это плакал отец.

Эридес убрала зеркало в ящик.

Эстюс.

Эстюс.

Эстюс.

Круглый, плешивый, потный Эстюс. Как он жалок, как ужасен, как она его презирает. Эстюс, проливающий на себя вино. Неловкий криворукий идиот. Фотография Эстюса в тюремной робе с номерной табличкой в руках. Позор семьи, осрамил их на всю страну, кто теперь придёт к ней на вечеринку в пятницу? Пьяный Эстюс в рваной мантии, которого выгнал отец. Пьянь, опять нажрался со своими дружками. Эстюс, пихающий в плечо стоящего рядом Мальсибера. Два дебила — это сила. Щелчок камеры и улыбающаяся физиономия брата, выныривающая из-за аппарата... Опять издевается над ней.

Улыбка брата. Брат.

Эстюс.

Эстюс.

Эстюс.

* * *

Эридес выбежала на улицу. Шёл крупный снег, и ей приходилось жмуриться, чтобы хоть что-то увидеть.

Внизу ветер был тише, и деревья немо стояли все в снежных шапках, завёрнутые в белые шубы. В Лестранж-Холле не горело ни одного окна, и он мрачной громадой возвышался над парком, как огромный замок посреди зачарованного леса, в котором держится в заточении принцесса.

Эридес слабо представляла, где она может найти брата. Следы давно занесло снегом, и ей осталось только гадать, куда они с Селвином понесли бутылки. И тут она увидела.

Между деревьями была тропинка, по которой явно относительно недавно ходили. Эридес, поплотнее завернувшись в мантию и натянув пониже капюшон, пошла в чащу.

Деревья куполом скрывали небо, и снег здесь не летел прямо в лицо. Ветки занудно скрипели, и Эридес испугалась бы, если бы ей не было наплевать. Наплевать на всё, кроме брата.

Впереди, между двумя толстыми стволами, блеснул огонёк. Эридес ускорилась и вскоре поняла, что это зажжённый огонь в камине на первом этаже одного из тех непонятных зданий, что были разбросаны по парку Лестранж-Холла.

Эридес обошла полукругом полоску света на снегу и подошла к стене дома сбоку. Плотные шторы были задёрнуты не до конца, и через щель можно было увидеть только каменный пол и край кроваво-красного дивана. Кто-то прошёл мимо огня, и Эридес так перепугалась, что чуть не вскрикнула.

Значит, милые посиделки с огненным виски у камина? С неспешными разговорами?..

Она решила, что нет ничего неверного или неприличного в том, чтобы зайти к ним и позвать брата. В конце концов, Беллатрикс же явно там, раз её нет в доме. Но всё-таки есть смысл перестраховаться.

Эридес отошла от окна и вернулась обратно в чащу.

— Бесси, — тихо позвала она домовуху, которая тут же с привычным щелчком появилась перед хозяйкой.

— Хозя... — Бесси не успела доорать, прерванная приказом Эридес.

— Молчи! — маленькое тельце Бесси тряслось, сама же она щипала себя за уши и бешено пучила глаза. — Сделай меня невидимой до тех пор, пока я сама не попрошу тебя вернуть мне видимость, поняла? — глаза Бесси были настолько испуганно-безумными, что Эридес подумала, что было бы лучше сделать пару уточнений. — Я пойду сейчас вот в этот дом, а ты здесь спрячешься и будешь меня ждать. Но чтобы меня не выдавала, поняла? Спрячься, стань невидимой и молчи. Не надо, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь, — время в таких приказах не принято уточнять, это Эридес хорошо запомнила.

Щелчок — и Эридес посмотрела на свои руки и тело, но ничего не увидела. Щелчок — и сама домовуха испарилась.

— Вот и прекрасно.

Эридес не стала идти через главный вход, надеясь найти чёрный. Минут через десять ей это удалось. Вынула палочку, шепнула заклинание и осторожно приоткрыла дверь, юркнув внутрь. Она не могла точно объяснить, к чему была вся эта конспирация, но, наверное, самое простое объяснение — её тогдашнее состояние. Острая необходимость встретиться с братом была больше похожа на одержимость, и Эридес с упорством и неожиданной ловкостью шла через какую-то комнату, не то кухню, не то ещё что, с горой пустых бутылок на грязном столе.

Ещё одна, но уже незапертая дверь — и она очутилась в коридоре, из которого вело три двери и хлипкая лестница. Одну из дверей по грязному коврику Эридес определила как входную, две другие, между которыми был большой пустой шкаф, были приоткрыты, и из-за них слышался громкий смех и какой-то стук.

Эридес выбрала ту дверь, что была открыта шире и направилась к ней. Ей повезло: она успела отскочить в сторону, и внезапно вышедший из двери Пожиратель в маске не задел её и раскрыл дверь настолько широко, что Эридес легко зашла внутрь.

Это была большая комната, просторная, с диванами и креслами, стоящими вдоль стены, со столиками, полными стаканов, бутылок и даже пепельниц. Всё освещение состояло из камина и огромной металлической люстры, словно сплетённой из змей, которая давала лишь тусклый свет.

На диванах и креслах располагались Пожиратели Смерти, все в масках, с палочками в руках, и смотрели на что-то в глубине комнаты, откуда доносился надтреснутый смех. Эридес осторожно вышла почти на середину комнаты и замерла.

Перед ней скрючившись стоял худой Пожиратель, играючи водивший палочкой, из которой выходил ярко-красный луч. Эридес засунула в рот пальцы и прикусила их.

На полу извивалась женщина.

Словно склеенные конечности и голова бились с глухим стуком о пол, а рот, из которого тонкой струйкой текла кровь, был раскрыт в немом вопле, глаза бешено вращались, по телу проходили волны судорог, одна за другой, одна за другой...

— Антонин, — сказал кто-то, — тебе пора отдохнуть.

Долохов, тяжело дыша, опустил палочку и, схватив с ближайшего столика открытую бутылку огненного виски, начал пить прямо из горла.

С кресла прямо напротив лежащей женщины поднялась стройная высокая фигура и не спеша обошла её.

— Прости, Рудольфус, но на сегодня мы достаточно поберегли твою больную голову, — Эридес узнала в этом холодном голосе Мальсибера и отшатнулась к стенке. Мальсибер снял с женщины Силенцио и встал у неё в ногах. Женщина стонала и подвывала, но так и не поменяла положения, продолжая валяться на голом камне. Мальсибер наклонил голову набок, как шаловливый ребёнок, наблюдающий за чем-то любопытным, вытянул руку с палочкой и шепнул: — Империо...

Эридес подняла плечи и вжалась между камином и стенкой. В глазах темнело, и все маски Пожирателей будто плясали перед ними, и хохотали, заливались, отдаваясь болью в виске.

— Вставай, — промурлыкал Мальсибер, и женщина с трудом встала, пошатываясь из стороны в сторону. Её лицо разгладилось, дымка спокойствия застыла на пухлых окровавленных губах и во мглистом взгляде.

— Начинается, — брякнул коренастый Пожиратель, голос которого был смутно знаком Эридес. — Пойду поищу Эйвери, опять пошёл ссать и с концами, — Пожиратель вышел из комнаты, а Эридес оставалось только клясть свою судьбу. Она прошла в сантиметрах от брата, он был так близко, только руку протяни!..

— Красивая фигура, — Мальсибер провёл указательным пальцем по талии женщины. — Как славно, что Белла сегодня не с нами, и стесняться-то некого!

— О, Мальс, вот не надо тут бордель разводить, — сидящий под окном Селвин отбросил от себя пустой стакан. — С нами Амикуса нет, а остальные вполне способны сами туда аппарировать.

— Раздевайся, — прошипел Мальсибер.

Эридес замутило: неизвестная женщина спокойно принялась стягивать с себя куртку.

Она чуть отодвинулась, и Эридес впервые заметила, что в углу сидел мужчина в драной рубашке, покрытой бурыми пятнами. Он сидел на корточках и как-то бездумно качался, не то тихо подпевая, не то читая стихи. В остекленевших глазах плескалось отражение пламени. Эридес глянула в них и увидела там себя.

— И брюки снимай.

— Мерлин, вечно твои эти инциативы, Мальс. Я бы вполне обошёлся бы и обычной пьянкой, — Селвин потянулся и пихнул соседа в бок. — Мужик тебе точно нужен? Что-то для опытов он больно не в себе, перестарались.

Сосед сдержанно кивнул.

Женщина закричала.

С грохотом упала бутылка, и плотный Пожиратель закрыл уши руками.

— Громче, громче!

Жуткий шум за дверью вынудил всех вскочить со своих мест. Дверь раскрылась, и из коридора вылетел Пожиратель без маски и шмякнулся о пол.

Эстюс.

— Мразь трусливая, сбежать хотел, — влился в женский вополь грубый голос вернувшегося коренастого Пожирателя. — У тебя вода, мразь, а не кровь, — он пнул лежащего, грязного от мокрого снега.

— Громче!

Женщина сбила с камина песочные часы и завопила. Кровь во рту? Откуда кровь во рту?..

Огонь плясал на бутылках, огонь плескался в золоте виски, огонь отражался в глазах и бегал по резьбе масок.

Стены надвигались, сжимались, потолок давил на плечи, затылок заныл, и холод затанцевал, заплясал по ногам — и выше, ещё выше...

Нет, нет! Не надо, пожалуйста! Я же забыла, забыла, я же дала клятву, что забуду!

Столик опрокинулся, и миллионы стаканов повалились в пропасть. Они падали и бились, разбивались в крупные осколки, в прозрачные ножи, а по их лезвиям лился огонь...

Маски, маски, зачем так кричат, зачем так кричат?

Зачем маски кричат? Почему маски стонут?

Или стонут не маски?

Стонет огонь!

Огонь, огонь, Эстюс, брат, где ты? Брат, спаси меня, спаси! Роберт, Роберт!

Спасите меня, хоть кто-нибудь!

— Авада Кедавра.

— Лестранж, мать твою, — голое женское тело с влажным стуком упало на пол, как марионетка, у которой разом обрезали все ниточки, — что ты наделал?!

Бежать, бежать, скрыться, вот дверь, просочиться водой, вода тушит пламя.

— Надень штаны лучше, Ромео, — сипло хмыкнул Селвин и снял маску.

Высокая фигура бросилась вперёд, наступив на тело, покрасневшее от отблесков огня и крови, но тут же остановилась, увидев направленную на себя палочку.

— Ты же знаешь, Мальс, я тянуть не буду, убью сразу.

* * *

Разыгралась самая настоящая метель. Снег валил тяжёлыми хлопьями, скрывая за собой и деревья, и небо, холодно кусал лицо, залетал в глаза, таял на ресницах.

— С днём рождения!

Смеяться и кружиться, кружиться!..

Ветер взвыл, швырнул в лицо охапку снежинок, заглушая далёкий отчаянный крик.

Той Эридес больше нет.

Комментарий

Финальные титры главы:

Our solemn hour — Within Temptation

Глава писалась эмоционально, и оттого, как мне кажется, получилась путанной, какой-то... В общем, мне очень важно Ваше мнение, читатели, поскольку я уже второй месяц не в состоянии самостоятельно понять, что конкретно в ней не так и что мне с этим делать xD.