Звери (гет)

Обычно я думаю о чём-то своём, а улыбаюсь из вежливости.

Франсуаза Саган

Мисс Эридес Эйвери остановилась, чтобы отдышаться. Вечно суетящийся домовик с кучей пакетов, солнце, нещадно припекавшее, длинная мантия — всё мешало мисс Эйвери двигаться без остановок и с нормальной скоростью. В итоге мисс Эйвери безумно запарилась, раскраснелась и возжелала прохладной воды и геля для душа с запахом сирени.

Именно этот гель и заполнил головку мисс Эридес, грозясь вскипеть и вытечь наружу. В этом случае мисс Эридес наплевала бы на все приличия и стянула бы мантию прямо на улице, оставшись в светлом лёгком платьице.

Но воспитание взяло верх над желаниями. А воспитание было у мисс Эйвери отменное. Она принадлежала к одному из старейших чистокровных родов Британии. Её мать, урождённая Розье, могла похвастаться не менее пышной родословной, чем её отец. Словом, мисс Эридес Эйвери была самой настоящей аристократкой, белой костью и, кроме того, персональной принцессой своей семьи.

Мисс Эридес была младшей из двух детей. Её брата Эстюса родители, мягко говоря, не жаловали, считая его недалёким и жестоким. И Эридес не отставала от них: брата ей порой было жаль, но не более того. В душе она даже радовалась, что ей не приходилось делиться с ним любовью родителей, которые носили дочурку на руках. Поздний ребёнок, смешливая, улыбчивая, немного непоседливая и невероятно домашняя девочка жила без нужды в окружении родительского внимания, плюшевых игрушек, любимых ею до безумия, и книг сказок из домашней библиотеки, где любимая сказка «Фонтан Феи Фортуны» насквозь пропахла горячим шоколадом и мандаринами.

На первом курсе этот «золотой» ребёнок завоевал всеобщую любовь. Мило улыбаясь, тряся кудряшками и звонка хохоча, мисс Эйвери врывалась в тёмную и мрачную обитель «гадючек» из Слизерина, обязательно либо цепляясь за мебель, либо роняя то, что было в этот момент в её руках. Обстановка гостиной налаживалась, градус напряжения снижался. А девочка неслась к своим подругам пересказывать очередную интереснейшую сказку, найденную в библиотеке.

Наверное, вы подумали, что на старших курсах у мисс Эйвери не было отбоя от поклонников? Ничуть. Эридес не считалась красавицей. В детстве, особенно в подростковом возрасте, она была склонна к полноте, что удалось частично победить уже только после окончания школы. У этой пухлой девочки, к тому же, были самые обыкновенные рыжеватые волосы, немного скуластое лицо, тонковатые губы и брови не очень красивой формы. Прибавьте к этому ещё веснушки, рассыпанные по всему лицу от лба до подбородка, даже на носу и губах. И единственное достоинство, тёмно-карие глаза-вишни, не могло полностью скомпенсировать многочисленные вышеперечисленные недостатки. Это сейчас мисс Эридес Эйвери завивала волосы и подкрашивала их для яркости, выщипывала брови до изящных дуг, красила губы, чтобы сделать их объёмными, замазывала веснушки специальными мазями и подчёркивала глаза. Тогда же, в старших классах, мисс Эридес Эйвери была простым гадким утёнком.

Привлекательности для в большинстве своём меркантильных молодых людей также не прибавляла крайне неприятная история, непосредственно коснувшаяся мисс Эйвери. В девять лет её, представительницу знатного рода, просватали за не менее знатного юношу старше её ровно на девять лет. И всё бы ничего, но через два года жизнь совершила какой-то невообразимый кульбит: жениха этого отправили в Азкабан отбывать пожизненное заключение вместе с его родственниками. В волшебном мире на их фамилию было наложено своеобразное негласное табу.

А что же малышка мисс Эридес? Её непутёвый братец с трудом открестился от тюрьмы и от греха подальше уехал в фамильное имение в Уэльсе. Её жених отправился ждать смерти среди дементоров. А на её пальчике поблёскивало тоненькое колечко-змейка с глазками из изумрудов.

Помолвку мистер и миссис Эйвери, конечно, разорвали в одностороннем порядке, но дело это чисто формальное, к тому же про злосчастную помолвку знали все благородные фамилии. Неудивительно, что желающих жениться на сестре Пожирателя Смерти и невесте узника Азкабана не нашлось.

Природная улыбчивость и естественность девочки уберегли её от состояния полного изгоя. Слизеринцы продолжали с ней общаться, а позже к ним присоединились несколько ребят из Равенкло и Хаффлпаффа. Что же до имиджевого урона, нанесённого её семье, то тут было сложнее: Эйвери не были так богаты, как Малфои.

В общем же, мисс Эридес Эйвери дожила до двадцати пяти лет, оставаясь безнадёжной старой девой, родительской дочкой и вообще неспособным к самостоятельной жизни ребёнком. Любовь к плюшевым игрушкам и шоколадно-мандариновому «Фонтану...» осталась, только новые увлечения — изучение искусства и шоппинг — заменили прежние, школьные.

Единственное, что омрачало безоблачное существование Эридес — это страх. Нет, не страх убийцы-жениха (она верила, что от дементоров-то он не сможет убежать), а страх потерять родителей. Что уж скрывать, они были стариками. Отцу было уже за семьдесят, мать была помоложе — постоянный страх их потери глубоко врезался в сердце мисс Эйвери. Это было даже не как заноза: занозу можно вытащить, да, будет больно, но это возможно. Эту же рану излечить было нельзя, она была всё время в Эридес, она жила в ней. Эридес боялась, что родных погубит драконья оспа или что какое-нибудь заклятие случайно сработает неверно... Когда родители заболевали, Эридес молилась, чтоб они выздоровели. «Только не они, лучше пусть Эстюс!» — думала Эридес.

Ещё больше она перепугалась в то зимнее утро, когда пришёл «Пророк» с десятью колдографиями на первой странице. Эридес бессмысленно взирала на ухмыляющееся лицо крайне заросшего и худого мужчины, который так не был похож на того улыбчивого юношу, который подарил ей на десятый день рождения бежевого плюшевого мишку с чёрными глазами, ныне спрятанного за толпой мягких кошечек, собачек и совушек.

Мистер Эйвери, менее склонный к ностальгии и философствованию, немедленно развернул кипучую деятельность. Таких часто называют «могучими стариками», и он абсолютно оправдывал это прозвание.

Ещё до рождения детей он перевёл все свои сбережения в швейцарское отделение Гринготтс, объяснив всем, что сделал он это, потому что в Швейцарии лучше разбираются в финансах, чем в Англии. На самом же деле, дело было в том, что мистер Эйвери, в отличие от своих одноклассников, не стал идти в Пожиратели Смерти. Ему не нравилась идея о ничтожестве маглов, а главное, ему не хотелось быть чьим-то слугой; его же, так скажем, бывшему однокласснику закономерно не слишком-то нравилось нежелание Эйвери.

С недвижимостью проблема тоже была решена. У Эйвери имелось три объекта недвижимости: большой старый особняк в Лондоне, имение в Уэльсе и огромное поместье в Аргентине, бывшее приданым мисс Розье. Это имение миссис Эйвери получила от бабушки, последней представительницы знатного чистокровного рода из Аргентины. Мистер Эйвери когда-то провернул с этим поместьем дельце: в итоге, все были уверены, что он его продал. В реальности же мистер Эйвери, потратив кругленькую сумму, получил огромное поместье на берегу океана, спрятанное по самым последним и сильным магическим технологиям. Именно туда мистер Эйвери и решил немедленно эвакуироваться.

Миссис Эйвери, заламывая руки, шпыняла двух эльфов, а те носились с бешеной скоростью по гулким коридорам дома. Эридес долго прощалась с любимой комнатой и предвкушала чудесное будущее в Аргентине, где так пахнет океаном и так тихо.

Более серьёзный удар настиг семью Эйвери через несколько месяцев. Эстюса арестовали в Отделе Тайн и посадили в Азкабан. Даже тот факт, что в тюрьму вернулись и беглецы, никак не успокоил благородное семейство. Министерство прекратило нападки на Дамблдора и Гарри Поттера, признав, что Сами-Знаете-Кто вернулся. Страшные чёрные острые буквы заголовков передовиц будто бы отрезали путь на покой. Магический мир погряз в панике и истерии. Эридес сидела в комнате, опасаясь заснуть на ходу, надышавшись парами успокоительных зелий, исходящими от миссис Эйвери. Мистер Эйвери не показывал своего горя и ужаса. Однако Эридес знала, что тусклый свет в кабинете отца горит до поздней ночи.

Эридес почти всё время проводила за изучением латиноамериканской кухни и искусством составления букетов. Просторные залы главного дома были уставлены вазами с благоухающими розами, пионами и, конечно, орхидеями.

Эридес уже всерьёз готова была так и умереть за вазами и книгами в солнечной Аргентине, когда пришло письмо из Лондона. Её лучшая подруга Хелен собралась выходить замуж за их общего лучшего друга Джона. Это стало для неё неожиданностью, ведь Эридес была уверена, что Джон давно и безнадёжно влюблён в Хелен, а та всегда воспринимала его исключительно как друга. Мысль об их свадьбе даже не появлялась. Эридес подозревала, что Хелен симпатичен скорее красивый Филипп, последний из их дружной компании, а не Джон, скромный и умный.

От неожиданной свадьбы Эридес мысленно перешла к сеньору Суарресу. Сеньор этот был божественно прекрасен, и сердце старой девы готово было пасть и без особой осады. Эридес мечтательно вздохнула. Солёный ветер из приоткрытого окна перевернул порывом письмо, и Эридес пришлось отвлечься от аргентинского Аполлона, чтобы поймать листок, в котором Хелен приглашала подругу на свадьбу и просила её приехать за месяц для помощи в подготовке, так как единственная относительно близкая родственница Хелен отказалась даже просто посетить свадьбу, считая подобный брак, мягко говоря, неравным.

Именно поэтому, после недели ссор, споров и слёз, мисс Эридес Эйвери сейчас стояла у магазина мадам Малкин на Диагон-аллее, а не составляла букеты в Аргентине.

Настроение у Эридес было бунтарское: ей захотелось пробыть одной всё лето. Посетить пыльное имение, погулять по душному Лондону, повстречаться с друзьями. Поэтому Эридес немедленно послала сову родителям и ждала их ответа, искренне надеясь при этом, что бедная птица не умрёт от солнечного удара по пути к мистеру и миссис Эйвери.

Пока же Эридес позвала всю компанию друзей для вкусного и шумного вечера. Ей было интересно увидеть Джона и Хелен в необычной роли жениха и невесты.

Наконец Эридес отдышалась и махнула рукой домовику. Нужно было возвращаться домой: время было неспокойное, убийства, пропажи людей, какие-то жуткие слухи...

— Эридес! Эридес Эйвери, это ты?

Эридес вздрогнула от звонкого вскрика. Редкие прохожие шарахнулись от неё на другую сторону улочки. «Эйвери. Ага, как же...». Девушка нехотя развернулась и тут же выпучила глаза от изумления, не совладав с собой.

— Бассет? Здравствуй! Какая встреча! Как поживаешь?

Мисс Бассет, однокурсница Эридес, хаффлпаффка, стояла совсем рядом и улыбалась во весь свой прелестный ротик. Это была миниатюрная блондиночка, с миленьким носиком и влажными глазами. В целом, она была ничего, но вот...

— Ах, Эридес! Какие новости! Слышала, наша Хелен выходит замуж...

— Да, я как раз приехала, чтобы помочь подобрать платья, украсить зал, — невежливо прервала её Эридес, не желая выслушивать все новости в редакции мисс Бассет.

— Ах... — Бассет явно расстроилась, что не сообщила эту новость раньше, чем её сообщила Эридес сама невеста и по совместительству её лучшая подруга. — Как это мило! Я тоже приглашена! Ах, это прелестно! Кто же мог подумать, что красавица Хелен выйдет замуж за ушастого Джона! Ах, это нонсенс! Они же совершенно не пара, она же Шафик! — Эридес безуспешно пыталась вставить хоть слово, улыбаясь и ахая вместе с мисс Бассет. — Надеюсь, что вы подберёте красивые платья для подружек невесты! Ах, надеюсь, они будут не зелёные, в последнее время этот цвет навевает печальные мысли...

Дальше Эридес выслушала эмоциональную лекцию о зелёном, «печальном цвете тоски». Она старалась улыбаться, думая про себя, что за столько лет мисс Бассет ничуть не изменилась, в частности, она совершенно упустила из виду, что Эридес вообще-то училась на Слизерине.

— Ах, — закончила Бассет, — а что ты чувствовала, когда услышала, что твоего брата Эстюса и жениха арестовали? Он к тебе приходил?

— Он же в Азкабане, — грустно улыбнулась Эридес, — Да и так бы не пришёл. Эстюс не очень меня жалует.

— Да нет, ах, я про твоего жениха. Ведь он чуть ли не полгода был на свободе! На фото в «Пророке» он такой импозантный мужчина!

— Отдохнул в Азкабане, — пробормотала Эридес, вспомнив фото невероятно заросшего и исхудавшего человека, где уж там мисс Бассет углядела импозантность, одному её мозгу известно.

— Да нет, это уже летом было, когда и твоего брата арестовали, — в голосе мисс Бассет появились лёгкие нотки благожелательного нетерпения.

— А... — протянула Эридес, — Я даже в руки не брала газеты. Хватало одного вида заголовков... У нас только отец читает газеты, нам не даёт, чтобы мы не нервничали.

— Так он приходил?

— Нет, — не без доли сомнения ответила Эридес.

Мисс Бассет расстроилась.

— А как же ваша помолвка?

— Мне было девять лет, Элла! Да ни за что! Какие глупости.

— Никогда заранее не загадывай, — изрекла Элла Бассет.

Эридес с трудом удержалась от того, чтобы возвести глаза к небу. Как заметила про себя девушка, у мисс Бассет так и не хватило мозгов, чтобы спросить Эридес, где она пропадала полтора года. Для Эллы Бассет это была несущественная мелочь.

Свобода означает ответственность. Вот почему большинство людей боится свободы.

Дж. Б. Шоу

Эридес совсем и не предполагала, что волнительная подготовка к такому прекрасному событию, как свадьба, может быть настолько ужасной.

Оказавшись одна, без родителей, наедине с выходящей замуж подругой, мисс Эйвери почувствовала всю "прелесть" самостоятельной жизни: оплата счетов, покупки, постоянный процесс ведения связанных с домом дел, встречи с полусумасшедшей невестой и счастливо-удивлённым женихом, выбор ресторана, выбор меню, выбор наряда для невесты и для её подружек, выбор причёсок, выбор подарков, приглашения гостям — всё легло на плечи несчастной. Эридес просто сбилась с ног и устала неимоверно.

Хелен Шафик и Джон Джонсон были лучшими друзьями Эридес Эйвери, и поэтому измученная барышня никак не могла отказать им в помощи. Ещё один из их компании, красивый Филипп, особого участия в организации торжественного мероприятия не принимал, предпочитая рассматривать уже выбранные варианты ресторанов, меню, нарядов и причёсок. И если бы не крепкая дружба, проверенная временем и жизненными неурядицами, Эридес сгоряча давно бы порвала всякие отношения с ним.

В целом, мисс Эйвери делила своих друзей на три категории: собственно, сами друзья, тёплые приятели и знакомые. В последних двух категориях состояло членами более десятка человек, а вот первая включала в себя только троих, а именно Хелен, Джона и Филиппа.

Эридес очень ценила эту троицу и с удовольствием приглашала их в гости. От нетерпения девушка в ожидании друзей скакала по ступенькам огромной лестницы с перилами в виде гигантских змей с туловищами из малахита. И вскоре, после необычайно серьёзного звона, мрачный, преимущественно в зелёных тонах особняк с резными деревянными панелями на стенах оживлялся смехом, шутками и песнями — Филипп прелестно пел и обожал всячески демонстрировать свои умения — эльфы-домовики носились по дому с подносами и только успевали готовить тортики и печенье, Эридес кружилась по изящной гостиной в очередном пышном платье с бокалом шампанского в руках, а Джон смущённо сидел в углу, пока разгорячённая Хелен с бархатно сияющими глазами показывала элегантно небритому Филиппу варианты своего свадебного наряда.

Как же Эридес любила такие минуты!.. Ради этого она готова была мучится несколько часов, выбирая тортики и платье. И именно по причине этой любви мисс Эйвери в один из подобных вечеров радостно предложила Хелен и Джону устроить в её особняке вечеринку по случаю свадьбы.

— Мой дом самый большой из наших, есть великолепный зал, лестница широкая, холл просторный. Ещё пару эльфов — и проблем вообще никаких!

— А тебя это не стеснит? — спросил Джон, сумев перекрыть своим голосом визги невесты, тотчас бросившейся на шею подруги.

— Нет, что ты! Наоборот, это потрясающе! Я смогу попробывать организовать лучший вечер в Лондоне! И все будут говорить, что мисс Эйвери прекрасно устраивает вечера!

Эридес не стала добавлять, что ей невыносимо скучно и одиноко в своём родном тёмном особняке, что ей хочется оживить его и сделать таким же солнечным, каким он был когда-то в её раннем детстве.

* * *

Эридес Эйвери устало присела на подоконник: похоже, что с солнцем в Лондоне наступил дефицит. Жаркие деньки резко сменились отвратительно осенней погодой. Лил дождь не переставая, он заливал окна и закрывал весь свет. То и дело вспыхивали молнии, гремел утробно гром. Тьма будто поселилась в городе и громко и мокро отказывалась покидать его. А ещё эти туманы...

Эридес оглянулась на свою комнату: в этой персиковой обители она провела все свои годы. Красивые обои с тонкими цветами, светлая изящная мебель... Двухэтажная кровать, на верхней полке которой разместилась целая дивизия плюшевых зверей. Книжный шкаф с яркими журналами и книгами, гобелен с единорогами... Как всё это отпечаталось в сердце, какой вечный неизгладимый след оставило...

"А ведь скоро мне тридцать..." — подумала Эридес, прижавшись щекой к ледяной глади стекла. Отчего-то слёзы выступили на глазах, и одна несуразно крупная слезинка влажно скатилась к губам. Солёный привкус отвлёк Эридес.

— Что же я? — спросила девушка тишину.

Тишина промолчала, и Эридес нерешительно слезла с подоконника. В конце концов, завтра такой день! Они с Хелен собрались мерить платья для свадебной церемонии и мантии для вечеринки после неё. Какие слёзы? Что ещё нужно для счастья?

Тут Эридес наткнулась взглядом на колдографии на стене. Мама и папа счастливо обнимают свою дочку, а та хохочет и размахивает конвертом как флагом: в этот день Эридес в первый раз пришло письмо из Хогвартса. Хотя в благородных семьях не принято как-то отмечать подобное событие, воспринимаемое как данность, мистер и миссис Эйвери нарушили эту традицию. Ведь это было настоящее облегчение: маленькая Ри почти не радовала своих родителей всплесками магии. Поэтому они сжимали дочурку в объятиях, целовали и улыбались во весь рот.

Девушке стало страшно: какой-то липкий страх охватил её сердце, сковывая и заставляя леденеть ноги. Эридес стало дурно: она приложила холодную руку ко лбу и начала медленно дышать. Надо срочно написать письмо родителям, а сон подождёт.

Писала она это письмо до поздней ночи и утром поэтому выглядела как недовольный нахохлившийся воробушек. Так, во всяком случае, сказала Хелен. Только примерка очаровательных нарядов позволила Эридес расправить плечи и улыбнуться новому хмурому дню.

А уж Филипп, решивший сделать сюрприз девушкам и завалиться в салон с двумя громадными букетами цветов, совсем разрядил обстановку. Подруги тут же показали ему платья. Эридес гордо продемонстрировала своё нежно-розовое платье с розой на талии и аквамариновую мантию с тонкой вышивкой серебром.

— Ри, видно, что твоя мать Розье, — улыбнулся Фил.

Сама же Эридес с какой-то таинственной тоской наблюдала за друзьми, стоящими так близко друг к другу и так весело общающимися. Изящный, как росчерк пера, Фил в прекрасном костюме, сшитом на заказ в Италии (он предпочитал дорогую магловскую одежду магическим "балахонам", как он это называл), небрежно причёсанный, богемно небритый, так необыкновенно смотрелся рядом с яркой, бархатной Хелен в роскошном бордовом наряде в россыпях жемчужинок. И Джон в своей мантии, худой, в очках и с нервной улыбкой, как-то не очень подходил сюда. Оттого и было Эридес немного грустно.

— Ри, — воскликнула Хелен, — пойдём, покажем Филу мою мантию.

Эридес тут же наклеяла улыбку на губы и кивнула. Фил за спиной Хелен лучезарно улыбнулся и подмигнул.

* * *

Свадебная церемония была просто оглушительной: Хелен сияла в пышном платье, подружки невесты показывали колдокамерам свои белоснежные зубы, Фил просто был звездой в очередном магловском костюме с иголочки, даже Джона нарядили в соответствующее событию и вручили ему модную оправу для очков.

Эридес Эйвери старалась не отставать от остальных: она улыбалась, хохотала и игриво подмигивала камерам. Неудобств было два: первое — слой мази на лице, скрывающий хоть немного дикое количество веснушек, и второе — девичник за день до этого, который продлился всю ночь. Но это не мешало Эридес быть светской леди и предвкушать дальнейшее — вечеринку у себя дома. На неё обещалась даже сама Нарцисса Малфой! А она давно уже не выходила в свет. С тех самых пор, как её мужа посадили в Азкабан.

Эридес сбежала со свадьбы чуть раньше всех, для того чтобы смочь сделать последние приготовления и отдать эльфам последние приказания. И переодеться, конечно!

Весь первый этаж особняка Эйвери, вся тяжёлая резная лестница были вымыты и очищены до блеска: ни единой пылинки. Пол мягко блестел, свечи таинственно горели, а лакированная мебель и рамы картин отражали их мягкий свет. Эридес особенно гордилась освещением: Хелен по её наводке заколдовала свечи так, чтобы они плыли под потолком как в Хогвартсе.

Столы прогибались под тяжестью блюд, эльфы бегали с подносами с десятками бокалов с шампанским, играла лёгкая ненавязчивая живая музыка. Гости прибывали.

Волшебники и волшебницы в дорогих модных мантиях всех цветов и оттенков, колдуньи в прекрасных фамильных драгоценностях, маги с гордыми лицами и тонкими руками заполонили особняк Эйвери. Все приветствовали хозяйку в прелестной аквамариновой мантии и новобрачную — в роскошной красной, с богатой вышивкой. Рядом с ними разместился смущённый Джон, прячущийся за массивной оправой очков, а сбоку стоял великолепный Фил, флиртующий со всеми женщинами в радиусе пяти метров.

Ни одного случайного лица. Если ты не чистокровный, то ты либо очень богатый, либо при власти. В воздухе стоял запах духов, шуршание мантий, смех и звон бокалов. Казалось, что пахнет деньгами и звенят монеты.

Мисс Эйвери изящно переходила от группы к компании, развлекала одиночек и командовала эльфами, в общем, ощущала себя в своей стихии. Ни один гость не чувствовал себя обделённым вниманием хозяйки.

Едва Эридес слышала где-то разговор на повышенных тонах, как немедленно порхала туда, успевая по дороге зацепить пироженку или нежную ягоду. Она успела пообщаться с заместителем министра и его супругой, с редактором "Ведьмополитена", с мистером и миссис Паркинсон, Буллстроуд, с миссис Малфой и мисс Фелисити Мэйсон, любовницей председателя Совета Директоров банка Гринготтс; ей удалось притушить семь споров, две намечающиеся ссоры и ликвидировать одну неловкость.

Смех становился всё выше, пары уже вовсю танцевали, мужчины успели выпить почти всё шампанское, а женщины — обсудить новоиспечённую жену и хозяйку с кончиков туфелек и до самых завитых макушек. Некоторые уединялись в коридорах, библиотеке и у лестницы. Эридес устала до безумия и страшно хотела спать.

Она как раз проходила мимо знаменитой лестницы, когда кто-то взял её за локоток и затащил в тень.

— Джон? — усталым тоном поинтересовалась Эридес.

— Джон? — переспросил Фил, а это оказался именно он. — Нет, я его, кстати, давно не видел. А вот нашу милую Хелен — только что. Она очень нервничает. Но не суть важно...

— Давно? — Эридес даже не стала скрывать тревогу в голосе.

— Не беспокойся, Ри, — Фил наклонился к уху девушки. — Твой вечер просто бесподобен. А ты сама произвела фурор! Я слышал...

— Это не мой вечер, а вечер Хелен и Джона, но всё равно спасибо, — Эридес не удержалась от искренней улыбки. — Я так устала, Фил, так устала... Я готова заснуть прямо здесь, на ковре...

А вечер, между тем, продолжался. Туман над городом сгущался, в особняке Эйвери шампанское лилось рекой.

Ребячество — плакать от боязни того, что неизбежно.

У. Шекспир

Дождь уныло барабанил по стеклу, однотонно и необыкновенно тоскливо, а в ушах всё стояли крики и плач обычно такой жизнерадостной и неунывающей Хелен.

" Июль..." — вяло подумала Эридес. — "А словно октябрь какой..."

Гости уже расходились, и остались только самые близкие, когда произошло то, что никто не ожидал, то, что было насколько странно и неестественно, настолько же абсурдно и глупо.

Хелен и Эридес пытались найти Джона, очень хотели его найти, но нашли в таком виде, в каком лучше бы его вообще не оказалось. В объятиях мисс Мэйсон.

Не спавшая уже вторую ночь Эридес просидела весь день у Хелен, где так пахло розами и пудрой. Её сменил Филипп, поменявший парадно-соблазнительный смокинг на обычный светло-голубой костюм, и Эридес аппарировала домой.

Она не сразу легла спать. Будто кто-то вколол ей Бодроперцовое зелье, и девушка по инерции блуждала по украшенному особняку, натыкаясь на эльфов, разбиравших столы. Ей давно не было так плохо и при этом так... так пусто в душе. Абсолютно пусто.

В полдень следующего дня Эридес проснулась с тяжёлой от долгого сна и выпитого шампанского головой. К обеду заявился Фил с "ошизенной" новостью: Джон пропал, а мисс Мэйсон попросила не раздувать из этого конфуза скандал.

— Очень попросила! Она же любовница шишки из Гринготтса, ну ты понимаешь меня. И теперь куча претензий и нервных заламываний пальцев. И чем её цепанул наш очкастый друг?

Эридес сама не понимала, чем. Может, умом?..

— И пока мы вынуждены скрывать случившееся и не подавать прошение на разрыв брака.

— Мы? — Эридес задумчиво покрутила палочку.

— Не смеши меня, Хелен пока не в состоянии выползти из своей комнаты, а Джон вообще исчез в непонятном направлении.

— Да, ты, пожалуй, прав...

Эридес пробубнила заклинание — и уже потухшие плавающие свечи расстаяли в воздухе.

— Ри, мне не нравится твоё настроение. Конечно, тут все эти дела, да ещё этот дождь с туманом... Но ведь жизнь продолжается, Ри! И она прекрасна!

— Очевидно, что в какой-то другой реальности, — вздохнула Эридес. — В моей же одна мгла. Я очень боюсь за своих родителей, Фил. Они стары и далеко отсюда. Мой брат в Азкабане. Пропадают люди. Дамблдор погиб. Двое моих лучших друзей наверняка поссорились уже навсегда. И мне почти тридцать лет. Ни перспектив, ни постоянной почвы под ногами. Мгла. Где жизнь прекрасна?

Фил немного помялся.

— Ну так посмотри на это с другой стороны. Ты чистокровная волшебница из Слизерина. Поттер жив. Пропадают в основном маглы. Джон и Хелен могут помириться, твои родители на другом континенте, а твой брат в Азкабане! Всё круто, Ри! Ты взрослая очаровательная девушка в свободном плавании!

— Не начинай, Фил. А то я сейчас расплачусь. Нет, это правда. Я не хочу терять своё гордое звание старой девы только из-за минутной тоски. Но ты навёл меня на мысль. Съезжу в имение — и обратно. Я хочу закатить ещё один вечер. Только теперь без скандалов.

— Вот и умница, Ри. Не надо унывать, всё в наших руках!

* * *

Имение Эйвери в Уэльсе представляло из себя старинный дом времён магловской Реформации из серых камней и с кучей каминов, заставленный стульями с высокими спинками и резными массивными буфетами.

В этом доме весело обитал Эстюс Эйвери до своего попадания в тюрьму. И особым вниманием к дому он себя не утруждал: несчастные эльфы только успевали выносить бутылки и отстирывать ковры от пролитого вина, все комнаты впитали в себя дым от кубинских сигар, так любимых Эстюсом, и лишь только библиотека была девственно чиста и нетронута.

Сколько времени прошло с ареста, но домовики до сих пор упорно отмывали дом от духа непутёвого сына хозяина.

Эридес бродила по коридорам и обменивалась репликами с предками на картинах. Все они выражали необычайную признательность девушке и признавались ей, что им гораздо приятнее видеть её, а не Эстюса в этом пустынном доме.

— Он слишком много пил вина! И слишком много курил! — возмущались портреты, а Эридес послушно кивала и охала вместе с ними.

Эридес активно занялась приведением в порядок величественного особняка: пыльные шторы были раскрыты и завязаны серебряными шнурами с тяжёлыми кистями, с зеркал сняли чехлы и до блеска оттёрли их поверхность, в вазах разместились изящные букеты, на столиках вместо пепельниц легли журналы и газеты, а запах сигар был окончательно выветрен с помощью парочки заклинаний.

Довольная мисс Эйвери ходила по пушистам коврам и поправляла орхидеи, жалея только, что и в Уэльсе установился туман. Она подробно расписала свою деятельность в письме к родителям и связалась через камин с Филом, чтобы похвалиться проделанной работой.

Несчастная же Хелен укрылась в своём загородном поместье и на контакт шла неохотно. Видимо, вазы и шторы не слишком её интересовали в данный момент. Это печалило Эридес, но сделать она ровным счётом ничего не могла. А ещё эти глупости.

Фил решил отчего-то, что что-то изменилось, и он вполне мог теперь заваливать Эридес букетами, письмами и подарками. Подарки Эридес не открывала, букетами украшала дом, а письма прочитывала со смесью щемящей радости и ощущения чего-то неправильного.

Её ответы состояли в целом из выражений опасений, может ли Филипп оказывать ей, простой девушке, подобные знаки внимания без определённого порицания со стороны общества и может ли она, простая девушка, так просто принимать их, не уведомляя в том своих родителей. На самом же деле Эридес очень льстило внимание Фила, льстило до такой степени, что она не удержалась и согласилась на встречу в ресторане в Лондоне после того, как она вернётся из Уэльса.

Эту встречу Эридес ждала с нетерпением, тщательно готовясь и подбирая наряд. Ресторан был выбран магловский, но очень хороший, с богатым интерьером и с официантами такого важного вида, будто они личная любимая прислуга королевы.

Филипп вручил девушке букет томных красных роз и поцеловал руку. Еда была очень вкусной, а лёгкий поцелуй Фила перед дверью особняка несколько неожиданным. Эридес смутилась и попросила Фила впредь быть более сдержанным.

— Ты так прекрасна, любовь моя. Ты словно древняя богиня, сошедшая со страниц старинных фолиантов!..

Если это был бы не Фил и если Эридес была бы не Эридес, то Фил схлопотал бы пощёчину за намёки. Но Эридес была как-то странно счастлива, хотя и немного недовольна: что же Фил так долго молчал?..

Этот вопрос тревожил её и во время подготовки к новому вечеру в особняке Эйвери. Этот вечер должен был стать украшением туманной жизни лондонских друзей Эридес. Девушка с особенным чувством выбирала блюда и напитки, рассматривала новые фасоны мантий и новые модные причёски. Увиденное её не обрадовало: мантии были все какие-то тёмные, а причёски слишком короткие и простые. Эридес не хотелось состригать свои волосы, а чёрный цвет она не любила ещё со школы: это легко понять при учёте того, что в чёрных мантиях Эридес проходила долгих семь лет своей жизни. Пришлось обойтись немодным.

Хелен отказалась принять участие в вечеринке, объяснив это тем, что её лицо походе на вздутую подушку, а сама она — на китайца; Эридес не стала её отговаривать, понимая, что подруге ещё тяжело выходить в свет. А вот Фил сообщил, что обязательно придёт — это не могло не радовать мисс Эйвери.

Но однажды случилось нечто невообразимое, разделившее жизнь Эридес на "до" и "после", это нечто было словно вспышка молнии, разрезавшая чёрное небо пополам, и попавшая в дерево, сжигая его дотла. Так сгорела в один миг и привычная жизнь Эридес.

Ещё утром она шпыняла сбившихся с ног эльфов и ставила любимые орхидеи в хрупкие вазы, а уже к обеду сидела в малой гостиной среди кучи писем с извинениями и отказами от посещения вечеринки, держа в руках листок с покосившимся от скорости почерком отца, велевшего не паниковать и клятвенно обещавшего сделать всё, чтобы вытащить её из Лондона.

Это был конец. Она чувствовала это и знала.

За двадцать семь лет своей жизни мисс Эйвери научилась понимать настроения своего отца. И его почерк. Никогда ещё он не был так неразборчив, никогда буквы так не кривились и не прыгали по строчкам. Ни когда сбежали десять узников, ни когда арестовали Эстюса, ни когда она упала с лестницы на четвёртом году обучения в Хогвартсе. Никогда.

Произошло действительно плохое и необратимое. Из Азкабана массово сбежали все узники, а положение Скримджера становилось всё более неустойчивым. Отец нервничал. Эстюс не придёт. Но другими повелевать он не в состоянии.

Эридес слегка покачивалась, а эльфы бегали вокруг неё с бокальчиками шампанского и рюмочками успокоительного.

Липкий же вечный туман приобретал чёткие, вещественные формы огромных фигур в плащах.

Всё не просто плохо. Всё очень-очень плохо.

* * *

Многие люди считают, что снимать с сосисок кожуру — это глупо. Не верьте им, на самом деле, споры о степени глупости снятия кожуры с сосисок ещё глупее.

— Этот негодяй прислал мне письмо такого содержания, что логичнее всего с его стороны было подписаться кровью!

Фил негодовал. А Эридес блуждала пустым взглядом по медленно сохнущим цветам.

— А главное, как будто он не понимает моих намерений! Мы с тобой столько лет знакомы, я не бросил тебя в трудные минуты, столько всего вместе пережили, и горести, и радости, а он тут утверждает права какого-то... свиньи без всяких на то серьёзных оснований!

Эридес очнулась от своих мыслей и уточнила:

— Он не свинья, а мой родной брат. Поэтому он имеет все основания.

— Да при чём тут твой брат!

Фил взлохматил свои богемные кудры и прошёлся по комнате. Эридес непонимающе уставилась на него.

— Как при чём?

— Я про этого оболтуса, старикана из Азкабана! Ну, про женишка твоего!

Эридес поморщилась при последних словах.

— Не такой уж он и старый. Ему лет тридцать пять.

— А ты уже и посчитала! — Фил громко фыркнул и развернулся на каблуках. — Видел я их, ходят, совершенно не прячась, в какой-то дурацкой форме, будто в мундирах каких-то чёрных! Не считают маглов за людей, а идею мундирчика слямзили и не постеснялись! Клоуны!

Фил опять развернулся и метнулся в противоположный угол комнаты.

У Эридес уже кружилась голова от бесконечной беготни Фила, и она не выдержала:

— Филипп! Прекрати носиться как угорелый и сядь наконец!

Фил немного удивился и сел на диванчик рядом с девушкой.

— Вот. Теперь лучше. Слушай. Эти клоуны прекрасно умеют пытать и убивать. И самое отвратительное, что двое из этих клоунов имеют все возможности пролезть в этот дом. В любую минуту.

Фил, начавший было обнимать Эридес за плечи, дёрнулся и отодвинулся от неё.

— Что? Кто эти люди?

— Один — мой брат Эстюс, — невесело усмехнулась Эридес. — А другой, как ты выразился ранее, мой женишок.

— Что?! Этот негодяй может войти в твой дом? Но почему?

— Помолвка. В ней всё дело. Магическую связь трудно разорвать, поэтому он вполне может пройти до лестницы. На второй этаж уже не сможет — там личное пространство и потому особая защита. А первый...

Фил слегка покашлял.

— Э... Ри, это правда? — севшим голосом спросил он.

— Да, — вздохнула Эридес.

После этого разговора Фил больше не аппарировал к Эридес, предпочитая общаться с ней посредством писем и камина.

Эридес осталась совсем одна. От жуткой тоски и безысходности она ходила в магловские музеи и скупила целый магазин платьев, туфель и сумочек. Почти не вылезала из своей комнаты, прячась от холодного дождливого мира за кремовыми шторами. Читала запоем книги-сказки при мягком свете зелёного абажура. Пыталась каждое утро начать уборку безделушек и плюшевых зверят. Пыталась нормально жить.

Один из таких дней Эридес целиком провела в огромном магловском торговом центре: ничего стоящего не нашла, но зато ужасно натёрла ноги. Блестящие витрины бутиков и магазинчиков уже слепили глаза, а товар сливался в одно большое цветовое пятно. Эридес надоело даже рассматривать лица и одежду проходящих мимо маглов, и она решила зайти в какую-нибудь кафешку.

В кафе она выпила вкуснейший кофе и съела кусок прелестного воздушного торта с кремом и клубникой. Полистала яркие журналы и с завистью рассмотрела модные новинки маглов, сравнив их с чёрно-серой модой магов. Поглазела на сладкую парочку за соседним столиком. Повздыхала. Помечтала.

Опять походила вдоль витрин, перемерила около десятка платьев, но наконец поняла, что больше не может идти. С трудом дошла до нужного места и аппарировала.

Дверь сундука, то есть особняка легко поддалась, и Эридес ворвалась в до боли знакомое пространство прихожей. Эльфийка с сумасшедшими глазами что-то пытался сказать ей, но девушка прервала её не очень метким броском туфелек с ног и похромала к гостиной.

— Ханни! Чай и печенье в малую! И ещё приготовь мазь против мозолей!

Эридес вошла в комнату.

— Ну здравствуй, моя дорогая.

Жизнь пробует и испытывает волю людей на разные лады: то сделает так, чтобы ничего не происходило вообще, то обрушит на тебя все сразу и одновременно.

Пауло Коэльо

Кто-то в странной чёрной форме сидел в кресле, нагло закинув ноги на столик.

Эридес вскрикнула и вытащила палочку, которая тут же вылетела из её рук в сторону незнакомца.

— Без глупостей, Десс, — мягкий низкий голос звучал как-то лукаво.

— Вы кто? — нашла Эридес несомненно самый очевидный вопрос.

— Я и не надеялся, что ты вспомнишь меня.

С притворным вздохом незнакомец лениво дёрнул свой палочкой: свет вспыхнул, на секунду ослепив девушку.

Эридес подумала, что сейчас упадёт в обморок. Но не упала, о чём тут же пожалела. "Как, как такое возможно?! Нет, нет!"

— Баста... То есть... Мерлинову мать, — не будет преувеличением тот факт, что мисс Эйвери первый раз в жизни произнесла вслух нецензурное выражение.

— Ты изменилась ещё больше, чем я ожидал, — ухмыльнувшись, прокомментировал неловкость незваный гость.

— Я... Это... — Эридес схватилась рукой за косяк и попыталась найти в комнате воздух, стараясь при этом успокоить сердце, пустившееся в дикую скачку. Это невозможно, как это могло произойти, что же теперь делать?.. Лихорадочные вопросы без ответов, ужас, обречённый страх... Что же делать? — Мистер Лейстранж, уберите ноги со стола, это невоспитанно!

Мистер Лейстранж в ответ устроился в кресле поудобнее.

— И не подумаю.

Сзади Эридес раздался тоненький писк:

— Мисс Эридес, мисс Эридес, он пришёл сюда, дом его пустил, а Ханни не может его остановить! Ханни не может!

— Я понимаю, Ханни , — слабо ответила ей Эридес, думая, что пора бы уже взять себя в руки, ведёт себя как истеричный эльф-домовик, — я понимаю. Не волнуйся, ты сделала всё, что должна была сделать.

— Ханни, где же обещанный чай и печенье? Я верю, что за эти годы оно стало у тебя ещё вкуснее, — Лейстранж не отрываясь рассматривал Эридес, что вызвало в ней чувство смущения и раздражения, непривычного и оттого неприятного этой новизной. Страх уступил место какой-то сумеречной злости. Девушка решила покончить со всем этим свалившимся на голову кошмаром прямо сейчас — глубоко вздохнула и, гордо подняв подбородок, прошла к другому креслу и изящно присела на самый кончик сиденья.

— Принеси, Ханни, воду и сухари, — промолвила Эридес.

Ханни на секунду замерла в замешательстве, а потом подскочила и помчалась на кухню. Мистер Лейстранж хмыкнул.

— Не слишком тонко, Десс.

— Но надеюсь, намёк понят? — холодно отпарировала она.

— Допустим, не понят, — Эридес на мгновение вспыхнула, но тут же приняла прежний высокомерный вид.

Повисла тишина.

— Я вижу, ты начала красить волосы.

— А вы брить виски, — он расхохотался и поменял положение ног на столешнице, Эридес поморщилась, но смолчала.

Эридес надоело, что Лейстранж без стеснений разглядывает её с головы до ног, и она тоже стала изучать нежеланного собеседника. Она с изумлением обнаружила, что Лейстранж выглядет совсем не плохо для человека, пятнадцать лет проведшего в таком месте, как Азкабан. Хотя его лицо было измождённым, бледным и худым, тело было крепким, а плечи — широкими, словно Пожиратель не в тюрьме сидел, а постоянно ходил на тренировки. Это не нравилось Эридес. А особенно ей не понравился его слишком красивый нос, слишком заметные уверенность и, увы, она уже чувствовала это, обаяние. Увы, мистер Лейстранж был красив, не так красив, как Фил, но что-то особенное было в нём. И это было очень опасно.

Видимо, все эмоции от увиденного высветились на лице Эридес, потому что она вдруг обнаружила, что глаза Лейстранжа слегка сузились, а ухмылка искривила его губы. Девушка запнулась, смутилась, но тут же наткнулась на глаза гостя, такие странные, что они перечеркнули всё впечатление от тела и лица.

Дрожь галопом пронеслась по спине Эридес, и она даже быстро встала и отошла подальше, тут же укоряя себя за свою поспешность.

Она хорошо теперь вспомнила прежнего Лейстранжа, когда он ещё был просто Бастой, весёлым, обаятельным юношей, помогавшем в её розыгрышах над Эстюсом. Тонкий, резкий, он был так мало похож на этого взрослого мужчину с ленивыми движениями сильного тела. Но главное — глаза; те глаза были чёрные, искрящиеся, с беззлобными чёртиками, буквально светящиеся всепоглощающей любовью к жизни. А эти были как чёрный лёд. Вы видели когда-нибудь чёрный лёд? Чёрную сталь глаз, веющую холодом и чем-то страшным, но плохо разбираемым?

— Много лет прошло, — Лейстранж больше не ухмылялся.

— Слишком много лет, — согласилась Эридес, надеясь про себя, что её голос не очень дрожит. — Настолько много, что я не понимаю, что привело вас сюда.

— Холостяцкая жизнь мне милее всего, но твои фото в газетах очень возбудили, — его глаза сверкнули, — моё любопытство.

Эридес мысленно прокляла всех фотографов и газетчиков и поругала себя за дурацкую любовь покрасоваться.

— На тебе было красивое платье, вот только веснушек было сильно меньше, — лениво протянул Лейстранж.

Это был удар ниже пояса — Эридес покраснела, и в повисшей тишине стало слышно, как её сердце заходилось в безумных ударах и стучало чересчур громко, выдавая Эридес с головой.

Но всё же она сумела промолчать, хотя одна колкость так и вертелась на пересохшем от ужаса языке. Избежать очередного молчания удалось благодаря Ханни, которая вошла в гостиную с подносом на голове. Эльф испугалась нарушить все приказы и поэтому принесла и чай, и воду, и печенье, и сухари.

— Спасибо, Ханни. Мазь от мозолей жду в свою комнату. А пока что, — Эридес повернулась к Лейстранжу, с интересом за ней наблюдавшему, — попрошу вас, мистер Лейстранж, вернуть мне мою волшебную палочку и покинуть этот дом.

Лейстранж хмыкнул:

— Уже бегу, Десс, — он тут же посерьёзнел. — Ты совсем ничего не понимаешь, Десс. Мы у власти, а твой отец не слишком любим. Где он? Никто не знает. Но тебя трогать не будут — чистой кровью не принято разбрасываться. Считай, это статус-кво. Но лично я уходить из этого дома не собираюсь. Жить вместе с моей безумной невесткой мне не улыбается, а у Люцика уже развернуться негде. У тебя огромный дом, весь первый этаж свободен для меня, у тебя не убудет.

У мисс Эйвери неаристократично отвисла челюсть.

— Что?! Я... я... Я не допущу! Это шантаж! Угроза!

— Можешь, конечно, и так считать, но скорее это, — Лейстранж на секунду замолчал, — дружеский совет.

— У вас нет никаких прав!

— Есть, Десс. Дом принял меня, а ты знаешь, что это значит.

Да, она знала: это значит, что магическая помолвка осталась в силе.

— Я... Я никогда не выйду за вас замуж, мистер Лейстранж, — Эридес чувствовала, как все её веснушки стали ещё ярче.

— Будто мне это самому надо, — протянул Лейстранж, — у тебя дурной характер, не очень покладистый. Я никого заставлять не буду, хотя мы ещё посмотрим, кто первым начнёт проситься.

Эридес сначала не поняла смысл сказанных Пожирателем слов, но едва он дошёл до неё, как Эридес буквально задохнулась от возмущения.

— Я последняя женщина рода Эйвери. Но есть ещё последний мужчина. Пусть мой брат и занимается продолжением рода, а я же абсолютно свободна в своих действиях. Так что не смейте даже...

— Ты уже и о продолжении рода подумала, — ирония так и сочилась из слов Лейстранжа, — молодец. Я об этом ещё даже и не заикнулся.

Эридес показалось, что она больше не сможет вздохнуть, взглотнуть воздуха: перед глазами поплыл красноватый туман, а голова слегка кружилась.

Лейстранж отправил заклинанием палочку к Эридес, та её на автомате поймала и тупо упёрлась взглядом на деревянную поверхность. Потом перевела глаза на Лейстранжа, отвлекшись на какой-то блеск на его руке...

Её осенило. Эридес взмахнула палочкой и вскоре в её руке лежало потускневшее кольцо. Она, тяжело дыша, швырнула его в сторону Лейстранжа и пулей вылетела из гостиной, перескакивая через ступеньки, к своей комнате.

Оказавшись в персиковой обители, девушка заперлась и бросилась на кровать, отчаянно стараясь успокоиться. Но отчего-то вместо этого разрыдалась.

Слёзы страха, душевной боли и обиды душили Эридес. Она жаловалась на жизнь, такую дурацкую, на одиночество, на родителей, бросивших её одну, на погоду, на больные истёртые ноги, на Лейстранжа, на свой проклятущий язык, на веснушки, на особняк, на магические помолвки и на власть. Слёзы волнами застилали глаза, из горла рвались гнётущие всхлипы, грудь резко дрожала и никак не могла начать ровно вдыхать.

Проплакав так полчаса, Эридес уселась на пушистый ковёр и принялась мазать пятки, только потом сообразив, что нужно было сначала помыться. Опять слёзы.

— Что же это такое! Неудачница недоделанная!

Ливень обрушился на город, капли ручейками лились по стеклу, образовывая тонкие прозрачные веточки — словно волшебный хрупкий лес.

* * *

Утром Эридес проснулась с тёплой надеждой, что всё ей просто приснилось, но тяжесть в голове и боль в глазах от тусклого лондонского света моментально разъели эту надежду. Эридес застонала и схватилась за виски. Печально. Крайне печально.

Ещё печальнее было отражение в зеркале: красные глаза, припухшее лицо, сухие губы. Оно послужило ещё одним аргументом в пользу того, что следует остаться в своей комнате, но потом девушка решила, что с её стороны будет глупо что-то демонстрировать, всё-таки она чистокровная леди, а не простая маглорождённая. Умнее будет показать своё превосходство и при этом абсолютную холодность и отрешённость. Ведь умеет же она это делать при том же Филе!

Вода приятно освежила лицо, капли смягчили красноту глаз, пара заклинаний — и последствий истерики почти невидно; Эридес профессионально выполнила утренний лёгкий мейк-ап и долго выбирала наряд, остановившись на свободной светлой мантии — ей надоели взгляды Лейстранжа, скользящие по её фигуре и ногам.

Эридес вышла из комнаты и спустилась в столовую, сердце громко стучало и пропускало удары, и девушка раззозлилась на саму себя за такой глупый страх. Но в столовой никого, кроме низко поклонившейся эльфийки не было. Эридес выдохнула и, сев за завтрак, как бы между прочим поинтересовалась:

— Лесси, неужели вам удалось спровадить нашего, — Эридес втянула носом воздух, — нашего гостя? — при этом ехидно подумав про себя "спроавадить".

— Нет, нет, мисс Эридес! — пропищала Лесси. — Мистер Лейстранж встал рано утром и уже позавтракал.

"Скотина, ещё и бесплатно поел за мой счёт" — пронеслось в голове мисс Эйвери.

Еда не лезло в горло, и Эридес, лишь слегка перекусив, вышла из-за стола, недоумевая, куда делся Лейстранж, и втайне надеясь, что он исчез и больше не вернётся. Но что это не так, ей подсказал нос: ещё у лестницы девушка отчётливо почувствовала запах табака, такой противный и приятный одновременно. Напускное спокойствие мигом сдуло, заменившись раздражением: Эридес ненавидела людей, курящих в помещении. Особенно, если это помещение — её дом.

Запах привёл её в гостиную. Открывшаяся картина заставила несчастную остолбенеть: Лейстранж сидел в кресле, держа в одной руке газету, а в другой сигарету, а рядом, на столике, стояли пепельница и пустой бокал, судя по золотистым остаткам напитка, с огненным виски. Эта идиллия была бы очень смешной, если бы не была бы такой жуткой.

"Ещё и алкоголик! С утра — и сразу виски!" — Эридес окончательно раздражилась.

— Шампанского я в шкафчике не нашёл, видимо, его весь выпили, — не отрываясь от газеты, произнёс Лейстранж. — Так что я ещё могу поспорить, кто из нас больше привязан к алкоголю.

Эридес осознала всю правду: она высказала своё мнение вслух. Это было ужасно, обычно девушка не допускала подобных промахов. Она тут же надулась:

— У меня недавно у лучших друзей свадьба была, — обиженно ответила она.

— Потрясающий аргумент. Кстати, о друзьях, — Лейстранж сложил газету и кинул её на стол, — я не настолько неблагодарный, насколько ты можешь подумать, Десс. Я не буду приводить сюда свою компанию или своих девиц, — Эридес побледнела, — но при одном условии, что в этом доме и ноги не будет субъекта с именем Филипп.

Эридес от неожиданности закашлялась. Филипп?

— Фил? А что в нём не так? — Эридес рассмеялась, но тут же замолкла, увидев лицо Лейстранжа: он явно не шутил и говорил очень серьёзно.

— В нём всё не так. Считай это моим капризом, но я думаю, что желание какого-никакого, но жениха не встречать человека, который присвоил себе мои обязанности, — Лейстранж закурил и красиво выдохнул дым, на клубы которого Эридес смотрела как кролик на удава, — вполне оправданно и логично.

Эридес поймала себя на том, что заворожённо таращится на курящего Лейстранжа, вздрогнула, встрепенулась и ляпнула первое, что пришло в голову.

— Какие обязанности?

— Супружеские, конечно, — поднял брови Лейстранж.

Эридес озадачилась.

— Да и просто неприятно видеть человека, у которого напрочь отсутствует вкус в женском нижнем белье и фантазия.

Эридес совсем озадачилась.

— Что? Какое бельё, какая фантазия, о чём вы?

Лейстранж перестал курить и внимательно вгляделся в глаза Эридес.

— Ты не смотрела его подарки?

— Нет, зачем мне это. Какое бельё?

Лейстранж откинулся на спинку кресла и протянул:

— Значит, этот Фил... Бедняга, смысл было тратиться на подобные вещи... Но это не меняет дело.

Эридес решила на досуге поразмышлять над словами Лейстранжа, а пока что надо было предпринимать меры:

— В моём доме нельзя курить, — она сказала это самым своим ледяным тоном.

Лейстранж с какой-то звериной грацией, которую от него Эридес никак не ожидала, вскочил с кресла, подошёл к девушке, заметившей про себя тот неприятный факт, что он выше её на целую голову, затянулся и, нагло выдохнув дым ей почти в лицо, сказал:

— Да неужели?

И неторопливо ушёл.

Эридес ещё минуту ошалело смотрела в одну точку, а потом будто очнулась и начала раздуваться. Гнусное хамло!

Она поняла, что её проблемы только начинаются и что разрешить их будет даже труднее, чем она предполагала до этого. Намного труднее. И нужно, просто необходимо было придумать план. Но сначала ей нужно снова умыться: потребность в этом она ощутила особенно остро и резко.

Эридес развернулась и уже в дверях чуть не столкнулась с Лейстранжем.

— Ты забыла кое-что.

Эридес, никак не ожидавшая такого развития событий, автоматически протянула руку — Лейстранж глянул на её озадаченное лицо, хмыкнул и ловко надел на палец кольцо. Эридес с удивлением воззорилась на блестящую змейку.

— Не снимай его: оно вполне сойдёт за своеобразный пропуск к жизни, — Лейстранж пропал из поля зрения, и вскоре до Эридес донёсся негромкий хлопок аппарации.

"Вот дура," — подумала Эридес.

Однако кольцо не сняла.

Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от намерения вас повесить.

Джордж Бернард Шоу

Жить сложно. Жизнь странна, причудлива и непредсказуема. Жизнь похожа на метеосводки: ждёшь одного, а происходит совершенно другое.

Эти простые, детсадовские истины мисс Эридес Эйвери узнала только, смертельно приблизившись к тридцатнику.

Она изо всех сил пыталась вести себя так, словно бы ничего и не изменилось. Ходила по магазинам, красилась, расставляла цветы по вазам. Только вот всё чаще останавливала свой выбор на закрытых и относительно скромных нарядах, и руки только вот дрожали, когда пытались вставить влажный стебель в гущу цветов и зелени.

Жить невероятно сложно.

— Глупо спрашивать, Десс, как ты провела все эти годы, — Лейстранж не спрашивал, он утверждал.

— Наверное, действительно глупо, — сквозь зубы бросила Эридес. — Очевидно, из моих уст этот вопрос будет звучать ещё глупее, — она старалась утверждать, но не смогла скрыть лёгкую неуверенность, сквозившую в голосе.

Прошло три дня с того знаменательного вечера. Но это был первый диалог, произошедший с тех пор. Разговор не клеился.

Тишину нарушали часы, они медленно отстукивали секунды, забирающие с собой минуты жизни. Эридес казалось, что это идёт отсчёт срока до её смерти. Она сидела на самом краешке мягкого креслица, заламывая пальцы и упорно рассматривая узоры на старинном ковре; напротив вальяжно расположился Лейстранж, поглаживающий палочку. Эльфы попрятались по чистым тёмным углам особняка.

Эридес очень нервничала. В любой момент, стоит матёрому Пожирателю просто дёрнуть палочкой, как она тут же будет корчиться в муках на старинном ковре, а её крики заглушат мерный стук часов. В этом была доля смысла: стук неимоверно раздражал Эридес, но Лейстранж раздражал её больше — она боялась лишний раз шевельнуться или как-то продемонстрировать своё раздражение. Сердце будто разорвалось на части и билось в пятках, в горле, в голове, ладони потели, а с губ сдирались полоски тоненькой кожицы.

Лейстранж же, по-видимому, забавлялся ситуацией, попутно отдыхая от своих дел, благодаря которым Эридес не видела его почти два дня. Его глаза внимательно разглядывали слегка дрожащее лицо Эридес, в их чёрной глубине волнами плескался сарказм, губы искривила усмешка, а вся свободная, ленивая поза говорила об общей расслабленности.

— Видно, что эти годы были для тебя приятными. Частично, — Лейстранж остановил взгляд на искусанных губах Эридес.

Эридес вздрогнула. Это "частично" затянуло в далёкий мир, который так отличался от её привычного существования среди красивых ярких платьев и воздушного шампанского. В этом мире царил мутный тягучий страх за родителей, серая нелюбовь к брату, скрытая зависть к дружным гриффиндорцам, которые так обожали при каждой возможности напомнить ей о людях, скрытых за каменными стенами Азкабана. Жених, обычно такой весёлый и солнечный, дочка тётки, сумасшедшая Беллатриса с королевскими замашками, её муж Рудик, плотный и невозмутимый — все вставали перед глазами Эридес как живые, будто и не прошло с тех пор столько каменных лет.

Частично.

Лейстранж что-то говорил, его хриплый голос с лукавыми нотками слился в один сплошной звук, без букв, без слов, без смысла. У того Басты не было этой хрипотцы, навевающей образы холодных промозглых одиночных камер без света и без свежего воздуха. У той Беллатрисы не было таких безумных глаз, слепых и яростных, а тот Рудик не упирался бессмысленным взором в пустое пространство.

Пожалуй, да, только частично.

Тик-так, тук-тук, так...

Так было. И так стало. Такие же часы тикали и двадцать лет назад, но их стук был совсем другой, звонкий, счастливый, идущий по блестящему скользкому полу полками старых оловянных солдатиков Эстюса, без рук и с облупленными мундирами.

Эридес вдруг резко захотелось схватиться за палочку и разнести эти часы Бомбардой к мерлиновой бабушке. Эридес порывисто встала, тяжело дыша и багровея. Лейстранж замолк на полуслове.

— Десс, — протянул он, — смысл было переезжать к тебе, если ты отчаянно косишь под моего братца и его прелестную жёнушку.

— Меня раздражают эти часы, — преувеличенно спокойно произнесла Эридес.

— Что? Часы? — у Лейстранжа на секунду округлились глаза, но почти тут же он расхохотался. — И поэтому ты решила взорвать их?

Эридес поняла, что крепко сжала в пальцах палочку, направляя её на злосчастные часы. Эридес покраснела и убрала палочку за спину. Раздражение на тиканье спало, но на его место вышла злость на Лейстранжа, которую невозможно было устранить ничем. Лейстранжа Бомбардой не уберёшь, мало того, что не добьёшься ничего, так ещё и схлопочешь Круциатус на свою голову.

Эридес глубоко вздохнула, распрямила плечи и, извинившись, вышла вон из комнаты.

* * *

Пушистые котята печально опустили плюшевые головы, мягкие змеи грустно улыбались беззубыми ртами, а у совят меланхолично блестели глаза. Тёплый зеленоватый свет бросал блики на персиковые обои и на гобелены, на которых, казалось, оживали нежные единороги, покачивающие серебристыми рогами среди тонких изящных цветов. Кремовые шторы не пропускали в комнату призрачное освещение лондонской улицы, и хотелось думать, что они смогут воспрепятствовать и туману. Эридес читала письмо от Джона.

Он дико извинялся, мучительно ругал самого себя и мимоходом спрашивал о Мэйсон. Эридес морщилась и решительно отказала бывшему другу в ответном послании. Хелен так и не пришла в себя, а сильный голос Фила больше не разрывал сонный воздух особняка Эйвери. Всё кончено.

Котята смотрели на Эридес очень понимающе и сочувственно.

— Нет, это всё твои глупости! — пухленькая девочка со смешливыми губами с самым серьёзным видом качала головой.

— Отчего же? Подумай сама, ведь в этом есть смысл, — другая девочка, с пышными тёмными волосами, из всех сил, и мимикой, и жестами, пыталась уговорить подругу.

— Фил, а что ты думаешь?

Красивый тонкий мальчик пожал хрупким плечом.

— Он умный. Если что, сможет помочь.

— Его так жалко! Он же совсем один! — пышноволосая сердобольно всплеснула руками.

— Ла-адно, так уж и быть, — сдалась пухлюшка.

— Ура! Решено! Джон Джонсон — наш друг!

Эридес вздохнула и запустила руки в кудри. Они приняли его, фактического изгоя, полукровку, к себе, в свою компанию... А Фил уже тогда выгоду везде искал... А бедная Хелен, несчастная, бархатноглазая Хелен...

Где-то внизу утробно пробило двенадцать. Эридес отложила письмо и встала из-за стола, зевая и потягиваясь. Переодеться — и спать.

Внизу послышался глухой хлопок, входная дверь с грохотом раскрылась.

Эридес уронила сияющую заколку для волос, мгновенно потускневшую до черноты. Только отдохнула, только пришла в себя, только забрезжила слабая надежда, что больше он не вернётся...

Нет. Это слишком жирно для мисс Эридес Эйвери.

Эридес отвернулась от двери и продолжила переодеваться.

— Десс! Выходи — поиграем!

Эридес поморщилась.

— Десс!

Шёлковый халат, палочка и суровый взгляд без тени страха. Неспешным шагом до угла, поворот, коридор, вот и лестница.

Внизу неё вечный Лейстранж, оперевшийся сапогом о нижнюю ступень, как всегда с наглой ухмылкой и чёрным ледяным взором. Но всё же явно очень уставший и немного потрёпанный. Сбоку от него дрожавшая в нервном припадке Ханни.

Полотно "Не ждали".

— Ты не скучала, Десс? — сузил глаза.

Эридес и не думала спускаться вниз и заключать в объятия блудного женишка.

— Не очень. Где виски, спросите у Ханни, — Эрилес собралась возвращаться к себе.

— Где виски, я выясню сам, без Ханни.

Эридес фыркнула. Неудивительно, если оно вообще уже закончилось.

— Отчего же ты, Десс, не спрашиваешь у дорогого жениха, где он пропадал почти неделю?

— Ваша личная жизнь, пьянки и работа, — Эридес вернула Лейстранжу его сарказм, — мистер Лейстранж, меня совершенно не интересуют.

— А жаль, это очень интересно, настоящая энциклопедия жизни. Не всем же цветы по вазам расставлять. Моя жизнь очень разнообразна, Десс.

Эридес вскинула подбородок и развернулась, чтобы наконец-то уйти.

— Например, сегодня мы брали Министерство.

Эридес споткнулась на ровном месте и замерла, как жертва, почувствовавшая угрозу.

— Брали?

— Да, Десс. Этот Скримджер — редкая заноза в... Не суть важно. Мелкая, но очень надоедливая.

— Его убрали? — догадалась Эридес. — Кто теперь?

— Пий Тикнесс. Мальсибер постарался на славу.

Мальсибер... Неприятный приятель Эстюса. Он как-то приезжал к ним. После случая с одним эльфом мистер Эйвери отказался больше принимать его у себя дома.

Эридес вернулась назад и даже спустилась на автомате на несколько ступенек вниз. Она пыталась уловить что-то в лице Лейстранжа, но он только с интересом разглядывал изгибы её тела под шёлковых халатом в крупных цветах.

— Я... Это... Но как же... Ведь там авроры... — растерянно пробормотала Эридес.

— Что ты там бормочешь? Авроры? — Лейстранж оторвался от созерцания ног Эридес и кивнул на палочку в своих руках. — Авроры — это не проблема.

Эридес стало противно. Холодный жёсткий мужчина с красивым профилем, освещённым тусклыми свечами, сказал, что авроры — это не проблема. Ей показалось, что под причудливым светом на поверхности палочки словно бы проступила кровь, растеклась по тонким пальцам и полилась каплями на пол. Это не проблема. Всё чётко и запредельно ясно.

Конечно. Она как-то глупо забыла об этом. Люди вообще склонны забывать всё, что причиняет им неудобство, так легче жить. Конечно. Ведь это — Пожиратели. Пожиратели смерти. Они питаются смертью, а вернее отниманием жизни, как дементоры питаются счастливыми воспоминаниями.

Дементоры у власти. Долго мы ехали-ехали и приехали. Теперь магами управляют дементоры в человеческом обличии. Те в серых плащах и с гнилыми руками; эти — в глухом чёрном и пальцы у них музыкальные. Но все они убийцы. И сегодня вступили в бой с теми, кто обозначает собой восход, возрождение, свет, саму жизнь, с серьёзными волшебниками с уставшими глазами.

Не скоро она увидит своих родителей.

Эридес захотелось расплакаться, но вытекла лишь одна крупная слеза, влажно побежавшая по веснушчатой щеке.

Совсем не скоро.

Эридес прерывисто втянула воздух и, скривившись, выдавила из себя:

— Спокойной ночи, мистер Лейстранж.

И она не была уверена, что ей только послышался негромкий смех, донёсшийся с подножия лестницы.

Хочешь жить — умей вертеться.

Так Эридес когда-то говорила на уроках зельеварения. У неё не шёл этот предмет, никогда не получалось запомнить все формулы, законы и составы. В итоге Эридес сдувала всё с крошечных листков, исписанных бисерным почерком. Какому магу-учителю может прийти в голову, что юная аристократка-слизеринка пользуется магловским методом списывания?..

Вот и сейчас.

Как бы не шли у неё отношения с Лейстранжем, но сейчас, когда он вместе со своими "сослуживцами" стал реальной властью, придётся как-то вертеться. Отец писал ей, чтобы она "не ссорилась и не пререкалась" и старалась быть с "гостем" повежливее. Пора исполнить отцовский наказ.

Говорите "спасибо" своему недругу: только лишь самый жестокий и бездушный не почувствует необходимость вести себя чуть менее по-свински.

* * *

Август. Как раньше Эридес ненавидела его!..

Сидела и отсчитывала дни до того дня, когда родители забросят её в поезд вместе с тяжеленным чемоданом и совой. Когда они с Хелен будут тащить свои чемоданы по узким коридорам, обливаясь потом и наезжая на пятки окружающим, пока не наткнутся на кого-нибудь из Слизерина, кто поможет донести поклажу. До тех безумно длинных месяцев, наполненных преимущественно ненужной и уж точно целиком занудной учёбой, мерзким и глупым, но неимоверно сложным зельеварением, периодическими моральными пинками со стороны красной оравы и письмами, письмами, письмами... Отсчитывала день за днём.

Приближалась неизбежная, как смерть, школа...

Как же ненавидела Эридес август! Этот месяц постоянного ожидания, нависшего над душой словно грозовая туча.

Потом школа закончилась.

Август перестал восприниматься столь болезненно. Но чувство, какое-то гадкое, тоскливое, оставалось в глубине души. И не зря. Август — мерзкий месяц.

— У тебя такой бледный вид, Десс. Чего же так? Ведь лето же на дворе!

Ага. Лето. Как же. Отвратительно туманный август.

— Читаешь газеты? Там всё равно никогда правду не скажут. Вот есть там, что мугродье после Комиссии будет лишаться палочки и всякой возможности заработка? А некоторых посадят в Азкабан?

И что? Азкабан уже не тот. Все дементоры тут, вокруг. В удушливом августовском мареве.

— В Лондоне как-то очень дождливо.

Он смеётся или просто издевается?..

— Не помню такого. Льёт как из ведра.

— Это Лондон! Здесь всегда дождливо!

Истеричных ноток в голосе не избежать.

Это же август. Август 1997 года.

Не всегда будет лето.

Эзоп

Человек может измениться только в отрицательную сторону.

Франц Кафка

Эридес Эйвери уже всерьёз подумывала прекратить новую манеру поведения с Лейстранжем. Хотя, конечно, поведение вежливого, молчаливого и покорного эльфа вполне подходило ей по всем параметрам. Но Эридес безумно надоело исполнять по сути единственную прихоть Пожирателя.

На первый взгляд, выглядила эта прихоть невинно и необременительно: Эридес должна была проводить вечера с Лейстранжем, сидя в гостиной. Эридес согласилась: отлучки "гостя" зачастились, и девушка не могла избавиться от твёрдой уверенности, что эта тенденция сохранится. Между тем, Лейстранж проводил в особняке Эйвери половину недели. И Эридес, мучась и болезненно сжимаясь, была вынуждена по два-три часа сидеть напротив Лейстранжа, не зная, чем себя занять. В итоге, она пристрастилась к чтению газет. Какой бы бред в них не писали, это всё же лучше, чем тупая неизвестность.

Эридес не понимала, зачем Лейстранжу эти "посиделки". Он изредка обсуждал погоду, требовал у Эридес, чтобы она не куксилась, периодически неодобрительно косился на газеты и рассказывал отрывки из "истинного положения дел". Отрывки эти безумно расстраивали Эридес, требования раздражали, а погодные монологи почти что вызывали у неё истерику. Когда же Лейстранж не говорил, то он либо задумчиво рассматривал обстановку гостиной, ни на чём особо не задерживая свой взгляд, либо внаглую глазел на Эридес, на её лицо, которое она старательно пыталась прикрыть газетой, на её ноги, которые она тщетно прятала под шёлковыми мантиями, на тонкое кольцо-змейку на пальце. Эридес не понимала этого "развлечения". Да, было заметно, что Лейстранж считает её довольно привлекательной, но в его чёрных глазах из всех возможных чувств при данных обстоятельствах блестели только живой интерес и тяжёлая задумчивость.

Эридес казалось, что разглядывая её губы, глаза, нос, Лейстранж словно бы пытался найти в них что-то, будто силясь что-то вспомнить. Так человек смотрит на знакомое лицо, все усилия прилагая к тому, чтобы понять, откуда он знает его, что с ним его связывает.

В такие минуты Эридес становилось даже немного чуть жаль Лейстранжа: жаль было, что такой решительный нос как-то печально опущен, на точёной переносице и белом лбе выступали морщинки, а впадины-глаза озарялись тайной беспомощностью и непониманием.

Но эта жалость сдувалась как проколотый воздушный шарик, едва только стоило Лейстранжу открыть рот.

Первое сентября не обошлось без обмена репликами по поводу... школы.

Лейстранж только приступил к рассматриванию Эридес, перейдя от кисточек на шторах и журнального столика. Эридес сидела мрачнее тучи. Всё утро она придавалась воспоминаниям о несчастливой школьной поре, буквально видя перед собой ряды скрипучих парт и спящих с открытами глазами одноклассников.

— Ах-ха-ха-ха! Толстый эльф! Не носила летом передачки своему женишку?

— Нет, я всё лето усердно занимался изучением флоббер-червей. Я верю в их потенциал!

— Как дела?..

— ...и такие красивые мантии, одна словно рубин!

— Жаль, не изумруд.

— Дейв, покажи ту колдографию! Я чуть не помер со...

— Какое счастье вернутся в школу!..

— ... такая дрянь ...

— Было немного больно. Там же высоко!

— А мы ездили с родителями на Лазурный берег...

— ...всё лето у бабушки...

— Толстый эльф!

Шум, гам, смешки, восторженные лица и сияющие подростки, кашляющие от паровозного дыма, уханье сов...

— Что с тобой, Десс? — прервал её размышления хриплый голос.

— Ничего страшного, — буркнула Эридес.

После секундного молчания Лейстранж выдал:

— Тебе не нравилась школа? — Эридес подняла глаза и с удивлением воззорилась на него.

— Она мне нравилась поначалу, а потом всё изменилось.

Лейстранж опять впал в задумчивость.

Газета не читалась, раздражение вновь охватило Эридес. Ведь ясно было, что он понял, отчего "всё изменилось". Нормальный давно бы уже хотя бы извинился. Но нет, мы же не нормальные, а великие и ужасные Пожиратели!..

— У вас все Пожиратели такие милые собеседники? — Эридес не скрывала ехидства в голосе.

— У нас их столько же, сколько и у вас, — голос резко похолодел, глаза замёрзли.

Эридес недоумённо уставилась на Лейстранжа. "У вас"? Это у кого?

Теперь молчание повисло основательно и капитально.

Эридес терзали смутные догадки, что в последних словах Лейстранжа главным был не ответ на её вопрос, а это "у вас".

Да, она и её семья ещё не встали твёрдо на ноги. Их положение очень хрупкое и неустойчивое. Не они правят этим сумасшедшим балом, их роль — тихо исполнять редкие поручения и не высовываться из своего угла.

Надо знать своё место.

* * *

На улицу сегодня Эридес решила не выходить. Что-то сказало ей, что это лишнее. То ли тревожные сны, то ли ветер, бившийся как раненый зверь в окно.

Она поэкспериментировала с причёсками, поменяла цветы, украсив гостиную изящным букетом орхидей, даже попыталась разобрать книги и подшивки журналов, но застряла на статейках, посвящённых охмурению особ мужского пола и варки Амортеции разной крепости. Посмеялась, вспомнила Фила. Потосковала. Вспомнила Джона. Расстроилась.

Написала письмо Хелен, как и всегда ни о чём: ходили слухи, что почту вскрывали. Мысленно попредвкушала ночной разговор с родителями, приславшими ей сильное зачарованное зеркало.

— Как душно! — Эридес обмахивалась подолом.

Наконец не выдержала и открыла окно.

Ветер с воем ворвался в комнату, ударив форточкой Эридес по рукам. Эридес охнула, бросившись ловить разлетевшиеся листки. Фотографии улыбающихся ведьмочек, рисунки модных десять лет назад мантий, слова и слезливые истории летали, подхваченные злым молодецким ветром.

Девушка палочкой захлопнула окно. Листки ей пришлось разбирать самостоятельно.

К счастью, в этот вечер Лейстранж не пришёл.

— Эридес, до нас дошли странные слухи... Не теряй спокойствия... Всё обойдётся... будь осторожна с Лейстранжем...

У отца ещё больше морщин, глаза потухли, волосы белые словно январский снег, некогда волевая линия губ стала какой-то беспомощной; мать — нервная, испуганная, с выбившейся прядкой из причёски, растерянно бросавшая взоры на дочь...

Эридес крепилась, но когда убрала зеркало в ящик, расплакалась. Никогда она ещё не видела своих статных величавых родителей такими глубокими стариками.

Наутро Эридес собрала газеты в охапку и отнесла в гостиную, заранее готовясь к возможному явлению Лейстранжа. Ей было тоскливо и отчего-то очень хотелось посмеяться, найти что-то смешное, что смогло бы её развеселить. Но перед глазами то пробегала слабая, тщедушная старушка Ханни, то седые головы на портретах, то зелёные змеи — одна за другой.

Эридес долго рассматривала себя в блестящую зеркальную поверхность серебряного подноса с фамильным гербом рода Розье, отмечая первые морщинки, обвислость щёк и веснушки. Выпила шампанского. Стало легче, но не намного.

После обеда Эридес вернулась в гостиную, села в кресло...

Ей почудились какие-то тени, потом лестница...

Снова этот сон.

Она, толстенькая, с отдышкой бежит по мрачному готическому коридору. Её снова обидели. Обозвали, когда она оказалась одна, без слизеринцев, в библиотеке. Подмышкой тяжёлая книга, в глазах — застывшие сухие слёзы. Она не заплачет, нет. Нельзя.

Спотыкается о каменную плиту, книга отлетает вперёд, а она сама, как неуклюжий толстый страус, за ней. Цепляется ногой за фолиант и ухает вниз.

Ступеньки, одни ступеньки, сердце пропускает удары, глухо стучит в ушах, отзываясь нервным покалыванием в груди. Боль, одна сплошная боль, в ногах, в руках, в спине, даже в мягком дряблом животе.

Ступенька за ступенькой.

В темноту.

Эридес вздрогнула и проснулась.

Конечно, она летела быстрее, видя ступеньки лишь интуитивно, не глазами, а спиной и грудью. И тьма не такая там была.

Это просто кошмар.

Эридес открыла глаза. Перед ней, развалившись на диване, сидел Лейстранж. Его лицо было бледным, а глаза лихорадочно блестели. Он курил, глубоко затягиваясь, выпуская острые облачка сизого дыма.

— О, — только и вымолвила Эридес.

Лейстранж в упор смотрел в её глаза, ещё осоловевшие, сонные, с невыплаканными слезами и остатками плескавшегося ужаса от кошмара древнего, как она сама.

Эридес смутилась и протянула руку за первым попавшимся чтивом. Им оказалась "Придира". Неплохо, там в последнее время интересные вещи писали.

По обложке журнала бегал министр Тикнесс, нервно заламывая руки, а на него с любопытством взирал сверху Гарри Поттер. Он поднял ярко-зелёные глаза на Эридес и смущённо улыбнулся. Эридес улыбнулась в ответ, но тут же покраснела и суетливо открыла оглавление.

Весь выпуск был посвящён скандалу в Министерстве магии. Оказывается, вчера Поттер пробрался туда под видом самого Ранкорна, умудрился оглушить Амбридж, перепугать всех сотрудников, отпустить маглорождённых, ожидавших суд, и опростоволосить Пожирателей. Периодически Эридес сдерживала смех, читая отчёт о переполохе в отделе Амбридж и об оглушении последней. А в конце она наткнулась на фото настоящего, некогда всесильного Ранкорна, багрового от злости и стыда, крутящего глазами и трясущего рукой, измазанной чем-то малоприятным. Вроде бы идиотское фото, но Эридес не выдержала и расхохоталась в голос, так громко и искренне, как не смеялась уже очень давно. Она наконец нашла столь необходимый повод, и хотя её смех напоминал уже истерический, он был настоящим, он был.

Эридес отбросила журнал в сторону и легко выбежала из гостиной, заливаясь смехом, от которого уже болели рёбра и голова.

Она смеялась, как смеялась много лет назад, когда Эстюс на званом обеде случайно заехал локтем в тарелку сидевшего рядом гостя, а тот, уже порядочно нализавшись, издал громогласный смешок, похожий на трубный зов слона. Или когда перепутала составные части на практическом занятии по зельеварению и получила в итоге Веселящее зелье, с сияющими разноцветными парами. Тогда, правда, хохотали все.

Эридес отдышалась, держась за бока. Более-менее успокоилась и только тогда вернулась нехотя обратно в гостиную. Её взгляд сразу же остановился на диване: он был пуст. Эридес едва успела удивиться, как произошло нечто такое, что заставило её забыть дышать.

Её обняли сильные руки, её прижали к себе; Эридес чувствовала горячее дыхание на своём затылке, запах сигарет, дыма и виски ударил её в нос, отчего на секунду она потеряла голову. Гостиная с зелёными шторами и гобеленами поплыла перед взором, пол зашатался, а руки всё крепче обнимали её талию.

Странные, какие-то новые, неестественные ощущения потопили в себе несчастную Эридес, она чувствовала, что он прижимается к ней, словно бы пытаясь получить свою долю тепла, долю уже затихшего смеющегося счастья. Одна широкая рука нырнула вниз и легла на нижнюю часть живота Эридес. Это было такое личное, такое... такое интимное движение, что Эридес задохнулась от накативших горячих чувств и горького возмущения.

Эридес поняла, что её лицо покрывается некрасивыми бурыми пятнами. Это подействовало как пощёчина. Возмущение и выскочившее из тени горячности отвращение одолели всё — и Эридес легко вырвалась из объятий и развернулась лицом к обидчику, уже взвинченная и рассерженная.

Лейстранж стоял бледный и, как ей показалось на секунду, даже растерянный, но то мгновение ушло — тут же в его глазах блеснула холодая язвительная сталь, на губы набежала ухмылка, а сам он отвесил шутовской полупоклон.

— Свинья неблагодарная! — из роя всевозможных обзывательств и крепких слов Эридес произнесла отчего-то именно это, детское и глупое, и фурией вылетела вон из гостиной.

Добежала до своей комнаты, со всего размаху хлопнула дверью, запечатала её и, снимая одежду на ходу, бросилась в ванную.

Никогда, никогда, ни сеньор, ни Фил, никто не позволял себе такого. Это было отвратительно противно. Переполненная гадливостью, Эридес принялась отмываться. Ей всё казалось, что тяжёлая ладонь ещё лежала на её животе, а она сама ещё переживала что-то странное и неестественное.

Да как он посмел!

Скотина! Лапать! Её! Мисс Эридес Эйвери Розье! Её! Пропахшая виски и дымом скотина! Убийца! Узник! Пожиратель!

Как мерзко.

Эридес была в громком ужасе от скотины Лейстранжа и в тихом — от своей минутной слабости. Этот тихий ужас заставлял её особенно остервенело тереть живот губкой до болезненной красноты.

Этот ужас заставил её порывисто броситься на кровать, лечь лицом к потолку и краснеть, краснеть, краснеть. И ужасаться. Но не плакать.

Отлежавшись, Эридес успокоилась, отошла от аффекта и задумалась.

Что это было? Почему именно сейчас? Что его заставило так сделать?

Она так и не смогла заснуть, ворочаясь с бока на бок и недовольно сопя.

* * *

Под утро, когда уже начало светать, Эридес наконец-то погрузилась в беспокойный сон: море, прелестный городок, она бежит куда-то, к кому-то на такую важную встречу... Сейчас она узнает, что это...

— Хозяйка! Хозяйка! Вставайте!

Скрипучий старческий голос Ханни ворвался в туманную дымку приморского городка и вырвал Эридес из сна.

Эридес села и недовольно одним относительно проснувшимся глазом посмотрела на эльфийку, всю горевшую в нервном возбуждении.

— Фсто? — с трудом выговорила Эридес.

— Хозяйка! Хозяйка! Там хозяин!

Опять не слава Мерлину, Лейстранж что-то натворил, а Ханни, хороша, уже и хозяином его называет...

— Пусть этот Лейстранж...

— Это не мистер Лейстранж, это ваш брат!

Слова Ханни прервали возвращение Эридес под одеяло в мир сладких дурацких снов. Девушка подскочила, вырвалась из постели, запутавшись, и мигом натянула халат, схватила палочку и выбежала из комнаты.

От резких движений у Эридес слегка закружилась голова, а в глазах потемнело, но она упорно продолжала путь. Её остановил голос брата, слегка дрожащий и глухой:

— ... тебе легче, Рабастан. Ты привык. В Уэльсе же никого нет, а я в таком состоянии не могу без людей...

— Без людей скучно, — хриплый ответ заставил Эридес вздрогнуть от накатившего слепого ужаса.

— Тебе скучно, а мне сдохнуть можно.

Эстюс в порванной мантии, бледный как труп, пошатываясь, держался за высоко поднимающуюся голову змеи на перилах. Вокруг него хлопотали эльфы: один колдовал над обнажённой коленкой хозяина, а другой очищал мантию от грязи. В пару метрах от Эстюса стоял Лейстранж, уже одетый, здоровый, презрительный. Эстюс будто боялся поднимать глаза на него и весь как-то сгорбился, подрагивая круглым животиком, уменьшившимся с того раза, когда Эридес видела его в последний раз. Его лысинка блестела как магический шар, а полный подбородок скорбно вжимался в грудь. Эридес охватило какое-то неприятное чувство, смешанное с обидой за родителей. Лейстранж же был прямой, спокойный, невозмутимо скучающий, он глядел на Эстюса сверху вниз, чуть приподняв нос. Эридес тут же стало жаль брата, такого слабого, некрасивого, так похожего на побитого щенка.

— Ну и рассердился он, мерлинову мать, я думал, копыта отброшу...

Эльф, очищавший мантию Эстюса, поднял голову и воскликнул:

— Хозяйка!

Эридес мысленно надавала тумаков дурацкому эльфу и вышла из тени.

— Здравствуй, брат.

Эридес грустно улыбнулась и осторожно спустилась вниз, стараясь не обращать внимания на внимательный взгляд скрестившего руки на груди Лейстранжа, будто бы заметившего и её невыспавшийся вид, и отголоски ужаса, и даже капли привычного отвращения к Эстюсу.

— Ри! Малышка! Прости, что так рано!

Эстюс отпихнул от себя эльфов и опустил штанину.

— Не мог не прийти... Не говори, пожалуйста, отцу... Я ненадолго...

— Что ты, конечно не скажу.

Эридес с опаской спустилась с лестницы и встала рядом с братом.

— Мне было слишком больно...

— Я, пожалуй, покину ваше милое семейное сборище, — подал голос Лейстранж. — Не буду мешать.

Но прежде чем выйти за дверь, Пожиратель повернулся к Эстюсу и чётко сказал:

— Эйвери, не трепись тут особенно.

Эридес чересчур громко фыркнула и вскинула голову, хотя ноги подгибались от страха, а ощущение руки на животе, которое она давече остервенело счищала губкой, вспыхнуло вновь.

— Пойдём на кухню, Эстюс.

Эстюс, ожидая, пока эльфы подлатают пожирательскую форму, громко пил чай с огненным виски, постепенно хмелея и становясь всё разговорчивее.

-... Я не знал, куда мне идти. Сначала я аппарировал к поместью, но не дошёл и рухнул прямо на дементорову землю. Как же всё ломило, я не мог идти... Дождался ночи, аппарировал в Лондон, но промахнулся и долго добирался до тебя...

— Что же случилось? — вопрошала Эридес, скрывая, что её мутило от мощного запаха виски.

— Это... Это Тёмный Лорд... Очень сердился... Проворонили...

Выяснилось, что Пожирателям не удалось поймать Поттера и его сообщников, пробравшихся в Министерство магии.

— Мы пролезли в его берлогу, в дом Блэков, но они улизнули, а эльф-домовик пропал...

Поттер был в их руках, стояло сжать кулак — и он бы не выбрался. Тёмный Лорд был в гневе.

— Он... Круциатусы... Мельницы... Тебе кто-то выпадает, и ты должен... Было больно... Я содрал кожу и разбил колено, мантия порвалась... Это была Беллатрикс... Мне выпала она... — Эстюс всхлипнул и приложился к чаю.

Эридес остекленевшим взглядом смотрела на блестящее красное лицо брата, на его мутные большие карие глаза.

— Тётя умеет... Она забыла меня... Я ей руку целовал... Родители... Я не сидел, отвертелся... — Эстюс совсем опьянел.

— Неужели всех? Ведь не все же виноваты, что Поттер сбежал...

— Не винова-аты, не винова-аты, — чуть не плача произнёс Эстюс. — Кому какая разница...

Вскоре Эстюс заснул, разбив чашку, а Эридес тупо уставилась в окно на утро, хмурое и серое. Эльфы убрали осколки и унесли Эстюса в его старую спальню.

Ей вспомнился жуткий воющий ветер, поднявшийся в тот день. Сошедший с ума ветер, сдувший даже ледяной туман. Злой чёрный ветер.

И ей стало страшно.

Ненависть — месть труса за испытанный стрх.

Джордж Бернард Шоу

Не было бы несчастья, да несчастье помогло.

Таков был основной принцип существования мисс Эридес Эйвери в течение последних недель.

Но сейчас всё стало намного хуже.

Молчаливые вечера в тёмной тёплой гостиной прекратились, эльфы только успевали пополнять запасы алкоголя, а Эридес с каждым новым утром всё сильнее медлила, прежде чем приступить к завивке волос и макияжу.

Постоянные суды над маглокровками, неприятные истории с пьяными Пожирателями и мутные, всё более неуверенные заверения "Придиры" в том, что Гарри Поттер жив-здоров и борется за правое дело, подтачивали и без того хрупкие ножки слабой надежды Эридес на то, что всё образуется, всё закончится и она поедет в солнечную Аргентину к седовласым родителям.

А тут ещё это.

Эридес много чувств пережила в ходе своей жизни. Это и постоянный страх, и смертельный ужас, и визгливое восхищение, и необъятная радость, и шаровидное счастье, и болотная тоска. Грусть, влюблённость, злость, обида, веселье, нервозность, нелюбовь, презрение — всё, что угодно.

Но такой ненависти она не помнила.

Глухой чёрной ненависти, такой сильной, но при этом такой слабой, немощной, неспособной ответить.

Что-то серьёзно изменилось.

Это стало очевидно через четыре дня после достопамятного появления раненого и больного Эстюса Эйвери, напившегося до беспробудности от нескольких капель огневиски в чае. И через три дня после его ухода, чуть более здорового, бритого и трезвого.

Эридес с утра собралась выйти наконец-то на улицу, тщательно готовилась к этому, выбирая наряд поярче, не желая даже думать о чём-то таком же сером, как ныне вечные уже лондонские туманы.

Набросив мантию, Эридес в последний раз оглянулась на холодно освещённую главную лестницу особняка Эйвери. Отчего-то она загляделась на блестящие камни в глазницах змей и не среагировала оперативно на открывшуюся входную дверь.

А когда среагировала, то было уже поздно.

Талию обвила рука, а в ухо прошептали:

— Доброе утро, Десс.

Эридес повернула голову и громко охнула, Лейстранж же ухмыльнулся и нагнулся ближе к её лицу:

— А ты кого ожидала увидеть?

Эридес на долю секунды озадачилась, а потом решительно дёрнулась из его рук. Правда, вырваться ей не удалось.

— Я ещё не всё сказал, Десс.

У Эридес потемнело в глазах, а слепая глупая ярость заставила её раздуть ноздри носа.

— Не суйся в таком виде на Диагон-аллею. Там Беспалочковые появились, а их внимание не стоит привлекать.

Эридес затравленно подняла покрасневшие глаза на своего мучителя. Стыд, отвращение, гнев разливался по её венам зелёным ядом. Лейстранж был невозмутим, ухмылялся и, прищуриваясь, рассматривал её лицо.

Эридес мчалась от Лейстранжа, от некогда казавшегося безопасным и уютным особняка с невероятной скоростью, наплевав на каблуки.

Внутри неё всё полыхало, бурлило и пенилось. Как же давно были те милые безоблачные деньки, когда она жила спокойно, без лишних диких эмоций, читала перед камином тёплыми вечерами и не запирала дверь в комнату заклинаниями; как же быстро она научилась вспыхивать, сердиться, ненавидеть и презирать одновременно. Слишком быстро.

Всю свою лёгкую жизнь, обременённую лишь одной глубокой эмоцией — тупым ноющим страхом за родителей и свой уютный мирок, Эридес никогда не сталкивалась с чем-то, что заставляло бы её стыдиться. Она понимала, что она занудная старая дева, привыкла, что обычно молодые люди, только узнав её фамилию, становились необычайно учтивыми и благодушно отстранёнными. Исключение составляли лишь три человека: мальчик-полукровка с Равенкло, с которым Эридес один раз целовалась (в основном из любопытства), сеньор Суаррес, с пламенными глазами и холодными руками, и Фил. Да, добрый друг Фил.

Но ни один из них не позволял себе подобные выходки. Никто не шептал ей так в ухо, не хватал бесцеремонно за руки и талию, никто... Да, никто.

Эридес всерьёз опасалась, что Лейстранж захочет сделать то же самое, что когда-то согласился сделать мальчик с Равенкло. Она какой-то частью души и разума понимала, что не сможет воспротивиться этому, у неё не хватит сил и духа. Ей было противно, она терпеть не могла Лейстранжа за то, что он имел над ней полную власть и право эту власть использовать, но в конце концов, ей было любопытно, как целуется этот взрослый и (так уж и быть, Мерлинова бабушка) привлекательный мужчина с ледяным взором и тёплыми ладонями.

Вся мешанина эмоций, весь калейдоскоп противоречивых мыслей слились в одно чувство, не отпускавшее ни на минуту. Эридес не знала, что сделает Лейстранж. Она не знала, как сможет отреагировать. Она не знала, что будет завтра. Неизвестность никогда не была частым явлением в её упорядоченной жизни.

И в этом виноват Лейстранж. Он и только он.

Сами-Знаете-Кто? Нет, где уж ему до неё, если бы он захотел отомстить бывшему "другу", Эридес давно бы отдала душу где-нибудь в подземельях малфоевского особняка особо извращённым способом. Пожиратели? Да там половина таких же ободранных щенков, как её брат. Нет, это всё Лейстранж. Сильный, властный, похожий на опасного зверя, с интересом изучающего свою жертву. Он смог бы отправить её к родителям, отпустить, просто покинуть дом. Но нет. Он рядом, постоянно рядом, и ночью, даже в часы его отсутствия, Эридес не чувствовала себя в безопасности. Несмотря на родовую магию, несмотря на эльфов, которым было велено сторожить её, на давнишние слова, что ему она неинтересна и он настаивать не будет.

Эридес боялась. И в её душе всё сильнее поднималась ненависть к человеку, который одним своим появлением внёс в её привычный уютный мир какой-то разлад, в любой момент могущий оказаться фатальным.

* * *

Эридес бродила по Лондону до самого вечера. Маглы, проходившие мимо, бросали восхищённые взгляды на красиво, пусть и странно одетую девушку; в Диагон-Аллею зайти она так и не решилась.

Ей не хотелось идти домой. Категорически не хотелось. Не сейчас. Только не сегодня. Не понимая ещё до конца, что делает, Эридес зашла в один из небольших отелей, которых было немало в Лондоне. Хозяйка отеля приветливо встретила её. Комната была довольно дорогой, но магловских денег у Эридес имелось достаточно. С тех самых пор, как волшебная мода окрасилась в туманно-мглистые цвета, Эридес всегда носила с собой непривычные бумажки, обменяв галеоны в Гринготтсе.

Хотя Мистер и миссис Эйвери не были маглолюбами, они не привили Эридес ненависть к маглам. Она считала их вроде братьев меньших, милых, вечно суетящихся и куда-то спешащих. У Эридес не было ни одного знакомого магла, она никогда не позволяла себе заводить с ними отношений. Но не более того. Эстюс же попал под влияние своих слизеринских друзей, особым вниманием которых Эридес не владела с того года, как её жениха упрятали в Азкабан. Эридес не понимала готовность убивать маглов и грязнокровок, которую Эстюс периодически высказывал при отце. Отец только презрительно кривил губы и говорил, что никто из Эйвери никогда не поднимет руку на человека, даже и ущербного. Эстюс кипятился. Но с недавних пор Эридес поняла, что вся эта готовность была только на словах. Она видела отвертевшегося от тюрьмы брата, стоявшего рядом с Лейстранжем, "честно" отсидевшим почти пятнадцать лет. Брат не был похож на убийцу. Просто слабоватый, пусть и жестокий, но пустой человек, ставший Пожирателем из-за собственной глупости, упрямства и желания что-то доказать отцу. Маленький зверёк, зубастый, но всё же слабый. Лейстранж... Вот это был совсем другой тип человека.

Эридес вздрогнула, подумав, что теми же руками, которыми он её обнимал, он же и держал палочку, пытая Лонгботтомов. И мало ли других кровавых секретов у него. Наверняка много.

За окном совсем потемнело.

Эридес легла на прохладную накрахмаленную постель. Она не любила магические отели, слишком пыльные и старые, магловские же вызывали у неё своей пустотой какую-то жалостливую брезгливость, но сейчас ночёвка вне магического мира была единственной возможностью спокойно всё обдумать, решить для себя, набросать мысленно план...

Девушка завернулась в одеяло и уставилась в потолок. Усталость, пережитое потрясение навалились свинцовым грузом, веки отяжелели.

"Только не спать," — подумала Эридес.

И тут же заснула.

Она стояла посреди хогвартского Большого зала. Столов не было, факелы горели слабым зелёным светом, а по потолку медленно плыли грозовые тучи.

Было холодно. Её передёрнуло, и она обняла себя за плечи. Почему она здесь?

— Почему ты ушла, Десс?

Она резко развернулась.

Лейстранж стоял в нескольких метрах, поигрывая палочкой.

— Я не хотела снова встретиться с вами, сэр.

Глупости. Глупый правдивый ответ. Тон — словно говорит с учителем, пытаясь оправдаться, но при этом не рассердить.

— Вот как?

Лейстранж плавно обошёл её, не торопясь и не отрывая взгляда. Ей пришлось поворачиваться вслед за ним.

— Зато честно. А это очень необычно для тебя.

Она была в менее выгодном положении, чем он. Лейстранж медленно кружил вокруг неё по широкой траектории, а ей всё время приходилось следить за ним и вращаться на одном месте — голова начала кружиться.

Пламя играло с тенями, танцевавшими какую-то дикую пляску, зал погружался во тьму, а они словно вальсировали, и было отчётливо ясно, кто из них двоих ведёт.

Из тьмы вышла фигура.

— Ты боишься меня, Десс. А знаешь почему? — бархатистый голос обволакивал и кружил голову ещё сильнее. Стало вдруг невыносимо жарко. — Потому что ты боишься себя. Посмотри, ты боишься своей реакции на меня. Всё дело в тебе.

Она наткнулась взглядом на молчавшую фигуру.

— Но, пожалуй, ты в чём-то права. Меня можно и без этого бояться, — Лейстранж остановился в паре шагов от фигуры.

— Эстюс?

Это был Эстюс, раненый, грязный, в рваной мантии, совершенно измученный. Она уже видела его таким.

— Круцио!

Эстюс задрожал и упал на каменный пол.

Тишину прорезал чей-то жуткий вопль, нечеловеческий, высокий, не похожий на Эстюса, какой-то глухой, отдалённый. Это не он! Не может быть, чтобы это был он!

Она задыхалась, дышать было нечем.

Путы обвили шею...

Эридес проснулась и начала отчаянно выпутываться из одеяла, обернувшего её как кокон.

Справившись с взбесившимся одеялом, Эридес выдохнула и легла обратно на подушку. Присниться же такое.

Тусклый свет утреннего марева мешал заснуть; где-то на улице раздалось два хлопка.

"Странно, будто аппарировал кто..." — подумала Эридес и вылезла из постели.

Выйдя из отеля даже не позавтракав, Эридес огляделась. У входа в соседний дом дежурили магловские авроры, дымившие, как хогвартский паровоз, стояла машина странной формы с красными крестами, толпились зеваки. Эридес, повинуясь любопытству, подошла к ним.

— ...так кричала, ужас просто. Я думала, режут кого-то, — испуганная женщина качала головой и охала.

— Да, я даже проснулся! — высокий мужчина с недовольной физиономией разглядывал входную дверь.

— Интересно, насмерть? — тщедушный подросток увлечённо тянул шею, стараясь увидеть полицейских.

Дверь распахнулась, и из неё двое крепких санитаров вынесли носилки с длинным чёрном мешком. За ними ещё двое с ещё более крупным мешком на носилках. Кто-то всхлипнул, кто-то ахнул.

На секунду Эридес подумала, что это мусор, просто обыкновенный мусор...

— Больше трупов нет? — спросил один из куривших у вышедшего вслед за санитарами сослуживца.

— Нет. Ты б видел их...

У Эридес потемнело в глазах. В грозовом небе качался череп, презрительно хохоча над маленькими маглами, глазевшими на чёрные мешки, из его перекошенного рта извиваясь вылезала змея, будто готовясь напасть на любопытных, но слепых глупцов.

Эридес замутило. Испугавшись, она рванула прочь от дома. Сон, крик, чей-то нечеловеческий вопль... Это было в соседнем доме, почти за её стенкой! За её стенкой убили двух людей! Убили!..

Эридес казалось, что тучи превращаются в скалящиеся черепа, змеи и фигуры в плащах. Эридес стало холодно, и её будто окружили длинные чёрные мешки с мусором — с маглами — с людьми, эти мешки были везде, работники в форменной одежде тащили их к своим железным монстрам с ножами, рубящими и режущими, они стояли у подъездов, в подворотнях. Они были кругом, окружили со всех сторон и мешали двигаться. Эридес тошнило. Она опустила взгляд и увидела кольцо, тонкую змейку с изумрудными глазами.

Эридес слабо вскрикнула, шмыгнула в тёмный переулок и с хлопком аппарировала.

— Хозяйка!..— Ханни с поклоном встретила девушку в прохладной прихожей.

— Ханни, Ханни, там убили, убили двоих маглов, прямо за моей стенкой, я слышала крик, там череп, Ханни, их убили! Мешки, чёрные мешки...

Эридес помчалась вверх по лестнице в свою комнату.

Свет не горел — кремовые шторы посерели, абажур почернел, а плюшевые зверята попрятались в тень.

Началась война. Не просто смена власти или суды над маглорождёнными, а война с боевыми действиями, пока больше похожими на обыкновенное убийство, без возможности для жертвы хоть как-то ответить.

Больше Эридес не выйдет в город. Тут опасность одна, известная и вполне вещественная. Там же... Там же только мгла и мешки, над которыми зелёным смехом заливается череп со змеёй вместо языка.

* * *

Обедала Эридес в комнате. Ханни принесла ей успокоительное, и девушку перестало трясти.

— Мистер Лейстранж просит вас составить ему компанию за ужином, — осторожно сказала Ханни, забирая лекарство у хозяйки.

Эридес поморщилась. Конечно, она могла бы и не спускаться, но ведь отец требовал не злить Лейстранжа и по возможности не перечить ему. Видимо, придётся составить компанию, хотя, Мерлин видит, ей этого очень не хотелось. Ненужные воспоминания и ужасные ассоциации упрямо лезли в голову и без него.

Эридес привела себя в порядок, надела любимую нежную мантию и вошла в столовую на десять минут позже срока.

Не обращая на неё ни капли внимания, Лейстранж сидел во главе стола, куря с задумчивым видом и время от времени прикладываясь к бокалу с огневиски. Эридес подумала, что, быть может, он вовсе не заметил её и не знал, что она пришла. Клубы серого дыма медленно поднимались вверх, закручивались в причудливые кольца — девушка всё ждала, когда же кольца превратятся в дымчатых змей.

Эридес села напротив, скрипнув стулом; Лейстранж очнулся и, прищурившись, начал смотреть в её глаза. Как же её раздражала эта его привычка смотреть прямо в её глаза!.. Эридес недовольно вздёрнула нос. Взгляд Пожирателя воскресил воспоминания недавних событий, сон, убийство маглов, стеной вставшие перед взором Эридес, в центре же всего спокойно и молча расположился Лейстранж.

— Здравствуйте, мистер Лейстранж, — поздоровалась Эридес как можно более невинно.

— И что же у тебя, Десс, всё опять не слава Мерлину? — Эридес испугалась, что он рассержен на неё, но нет: глаза как всегда холодны, черны, а лицо не выражало никаких эмоций. Тогда Эридес решила обидеться.

— Почему опять? — спросила она, поджав губы.

— Ну да, как же я мог забыть, — притворно вздохнул Лейстранж, — у тебя же это по жизни.

Эридес надулась.

Эльфы разнесли блюда, и они принялись за ужин. Лейстранж почти не ел, но зато уже и не курил, а Эридес, всё ещё голодная и нервная, сдерживалась, чтобы не съесть всё, что было в удобной доступности.

— Где ты ночевала? — как бы между прочим спросил Лейстранж.

— А какая вам разница, сэр? — не утерпев, Эридес нагловато выделила стариковское чужое обращение к "жениху", словно бы подчёркивая, что они люди неблизкие, и он, старый и посторонний, со своей не то ревностью, не то любопытством может катиться к...

— Даже не думай, Десс, что меня это лично как-то волнует или беспокоит, — Эридес слегка покраснела. — Но ты должна понимать, что чистокровные волшебницы ведут себя согласно определённым правилам.

— Значит, у чистокровных волшебников подобных правил нет? — Эридес очень старалась скрыть ехидство.

— Есть, конечно, — Лейстранж даже бровью не повёл. — Но мы вполне можем позволить себе то, что женщины не могут.

Лейстранж встал. Эридес вздрогнула, мысленно ругая себя за колкости. Он обошёл стол (Эридес сразу вспомнила сон) и остановился сбоку от неё, разглядывая нервный профиль и веснушчатый нос.

— Какие бы мысли не прыгали в твоей голове, Десс, не забывай, что ты моя невеста. И мне совсем не хочется, чтобы мою теоретически будущую жену считали шлюхой.

Эридес оттолкнулась от стола, вскочив со стула, и ушла к противоположной от Лейстранжа стене, тяжело дыша и отчаянно пытаясь придумать хоть какой-то ответ. Залепить пощёчину? Гордо уйти? Ни один полезный совет для истинной леди как-то не говорил, что делать, если тебя оскорбил Пожиратель из Азкабана, прекрасно владеющий Авадой и Круциатусом.

— Что, в вашем Азкабане, — сквозь зубы протянула Эридес, — дементоры высасывают и манеры тоже?

Лейстранж мягким шагом подошёл к ней и негромко ответил:

— Не исключено.

Эридес затрясло. Но теперь уже не из-за ненависти или злости, а из-за ужаса, неожиданно объявшего её, как пламя пожирает пергамент. Остро, болезненно чётко она увидела себя в огромном зеркале на стене, слабо освещённую свечами, дрожавшую, а за ней — возвышавшегося чёрной громадой Лейстранжа.

Не исключено.

Палочка в кармане, блестящие ножи, вилки на столе среди тонких хрупких стаканов... Они не помогут, она не сможет ничего сделать, она просто не успеет. Ей не хватит духу. Она только маленький, слабый человечек, жертва, которая ничего не решает, которая не может распоряжаться даже своей судьбой. Глупая, ненужная, умеющая шпынять эльфов, совсем уж безответных существ. Её можно оскорблять, обижать, пугать, даже не помышляя об ответе. Да что там говорить, у неё даже Экспеллиармус нормально не получался, вечно промахивалась и слишком медлила.

"Интересно, какого размера нужен мешок для него?.." — вдруг бесмысленно пронеслось в голове Эридес. Перед глазами проплыл череп.

— Зачем надо было убивать тех маглов? Что они такого сделали? За что? — Эридес поначалу не узнала свой голос; какой-то тонкий, прозрачный.

— Нужен же кто-то, чтобы провести церемонию посвящения новых Пожирателей.

Эридес побледнела. Новые Пожиратели. Им нужны жертвы, те самые жертвы, так похожие на эльфов. Хищникам нужна кровь.

Лейстранж обнял её и прижал к себе, но Эридес продолжала смотреть пустыми глазами в зеркало.

— Но ты не думай об этом, Десс. Это не твоя задача.

Эридес смотрела в зеркало и видела там высокого сильного мужчину в чёрном, с чёрными же, ледяными глазами, крепко державшего чуть округлую уставшую девушку с потухшим затравленным взором в чём-то посторонне светлом, вечно не к месту и не ко времени. Вокруг была тьма, освещённая испуганным светом, словно бы боявшимся залезть в чёрные углы зала.

Она в клетке. Её жизнь, её мир в руках этого опасного человека, убийцы, бывшего узника Азкабана. Она зависит от него целиком и полностью. Пока что зверь позволяет ей побегать, пожить, но вскоре он явно поймает её.

И что будет потом, она не знала.

* * *

— А с другой стороны, зачем это мне надо? Вот объясни.

— Не надо, не лезь, будто тебя уговаривает кто.

— Мальс, ты пойми же, мой дорогой папаша просто голову потерял от моей сестрёнки, носится как ненормальный с ней, мамаша тоже...

— И что?

— Мерлиновы подштанники, Мальс, это обидно. Она только недавно родилась, ещё мелкая букашка, а уже всеобщая любимица. А я... Я никому не нужен. Я же бездарность неодарённая, чего уж там!..

— Не драматизируй, ты ж не баба... Но постой... Хочешь сказать, что ты собираешься в Пожиратели, чтобы что-то доказать отцу?

— Да, а что в этом странного? А ты?

— Тоже мне, минута откровений...

— Ну Мальс.

— Ладно, дементор меня дери. Я ненавижу маглов! А особенно этих выскочек из мугродья. Вспомни эту рыжую подругу Сева. Вылезла из грязи своей, а теперь любимица у старика Слагха.

— Нет, мне тоже противно, но...

— Ты пробовал Империус когда-нибудь?

— Н-нет, отец всегда талдычил, что Эйвери не причиняют вреда людям...

— Это всё сказки про фонтанчики удачи. Это не вред. Это власть. А люди не могут без власти, без неё они превращаются в тупое стадо. Им нужен вожак, который поведёт их куда надо.

— А Империус?..

— Максимально убыстряет процесс превращения стада в полк. И этот полк в твоих руках, скажи им только — и они сделают всё, абсолютно всё, даже не задумываясь.

— Знаешь, Мальс...

— Ты попробуй.

— Но на ком?

— Да на любом мугродье. Их полно в Хоге.

— А можно на той шотландке из Гриффиндора?..

— Да ладно, Эст, ты хочешь потренироваться на МакКошке?

— Да нет же, не на ней... Хотя?..

Пустая бутылка с грохотом упала с дивана, разбудив помятого мужчину, который до этого сладко похрапывал.

— Мерлинову мать, зараза, — недовольно поморщился мужчина, — ещё и пустая...

Бутылка полетела в угол.

Мужчина задумался и хмыкнул:

— Счастливое детство и такие же счастливые идиоты.

Не тогда безнадёжность, когда поймешь, что помочь не может никто — ни религия, ни гордость, ничто, — а вот когда ты осознаешь, что и не хочешь ниоткуда помощи.

Уильям Фолкнер

Все существующее — сон; все, что не сон — не существует.

Хорхе Луис Борхес

Эридес надоело. Эридес задолбалась. Эридес измучилась.

И скучно, и грустно, и некому морду набить. И руку подать тоже, кстати. Один мерзкий Лейстранж остался в её жизни, да больше никого.

Его наглое поведение, язвительные слова, звериные повадки — всё словно бы говорило: "смотрите на меня, я здесь хозяин, я ваш хозяин!", будто Лейстранж был богатым нуворишем, в детстве не наевшимся мороженым, а ныне, разбогатев, способным скупить все фабрики по изготовлению оного, и оттого возомнившем себя хозяином жизни.

Эмоции, одни лишь эмоции. Когда-то это было нехарактерно, необычно, но Эридес привыкла к тому, что с некоторых пор она постоянно находилась в состоянии сгустка нервов, какого-то вулкана, плевавшегося лавой при любом удобном и неудобном случае. А вулканы, знаете ли, не помещаются в кокон с кремовыми шторами и зелёным абажуром.

В груди Эридес кипела чёрная злоба. Злоба к этому псу, с которым она теперь, получается, связана на веки вечные, от которого она и её семья зависели целиком и полностью. От одного хриплого голоса которого хотелось отрезать уши, а от прикосновений — отмывать тело жёсткой щёткой до красноты.

В душе Эридес поселился постоянный страх. Казалось, что над её головой висит огромный острый топор на тонкой цепочке, которую так легко разрезать одним заклинанием.

Эридес безвылазно сидела у себя в комнате, спускаясь вниз только по просьбам Лейстранжа, переданным через Ханни. Они молча ужинали, говорил только иногда Лейстранж, лениво растягивая слова и периодически понижая голос, заставляя Эридес прислушиваться. Он говорил о новых судах ("Подруга Поттера так и не явилась до сих пор, уже даже Кэрроу могут понять, что это означает"), о встречах в поместье Малфоев ("Нарцисса носит очень милые серьги в виде жемчужных пауков в бриллиантах. Десс, если ты наденешь такие, я удавлюсь от восхищения"), о каких-то людях из Министерства, штампующих один указ за другим ("Скоро нам велят пить после каждого посещения Диагон-аллеи, которая уже превратилась в переулок Беспалочковых, дезинфицирующие зелья. Вот Снейп-то разбогатеет"). Но ни разу о "службе", о рейдах, о каких-то своих делах. Порой он говорил очень смешно, но при этом не смеялся, а только ухмылялся, а измученной молчанием Эридес с трудом удавалось сдержаться. Она молчала, постоянно молчала, изредка вставляя какие-то глупости, отдалённо напоминавшие ехидные колкости.

В один из дней Лейстранж описывал статую в Атриуме Министерства магии с скрученными телами маглов в основании, на котором сидели маги. Эридес не выдержала и фыркнула:

— Пора бы уже вам определиться: вы убиваете маглов или делаете их рабами.

— В принципе, одно другому не мешает, — резонно заметил Лейстранж.

Но в один день Эридес надоело. После неожиданно вспыхнувшего спора ("Маглы тоже не просты, у них наверняка есть оружие!" — "Оружие есть, но мозгов не хватает..." — "У них объём мозга такой же, как у нас, они даже внешне на нас похожи!" — "Тогда почему ты не общаешься ни с одним маглом?"), после очередного сеанса связи с родителями, нервными белыми стариками, она предпочла наведаться в аптеку, где за несколько галлеонов купила флакончик с расслабленно пахнувшем зельем.

Остаток дня пролетел незаметно. Эридес прекрасно провела время, расставив цветы в вазах и приготовив для себя вкусное печенье. Вазы она долго меняла местами, а на кухне торопила эльфов, чтобы они работали активнее. Послеобеденное обычное времяпрепровождение состояло из выбора причёски (свободно падающие локоны), примерки платья (лиловое, с облегающим силуэтом), наведения вечернего макияжа и вызова через камин Фила.

— Фил, я обязательно вышлю тебе моё печенье, оно давно не получалось таким вкусным.

Они обсудили свои наряды и договорились встретиться в тот же день в ресторане.

В ресторане Эридес наелась досыта и поговорила с Филом. Эридес сообщила, что с личными встречами у неё дома придётся повременить из-за "маленькой неурядицы", на прощание они поцеловались, и счастливо-апатичная Эридес аппарировала домой с огромным букетом томных роз.

На Лондон уже опустился поздний вечер, туман потихоньку спадал, а дождь почти не капал. Эридес была чрезвычайно довольна и расслаблена.

— Ханни! — звонко позвала девушка домовуху. — На ужин достаточно сладкого, я уже поела.

— Да, мисс Эридес.

— И поставь цветы в столовой на стол.

— Да, мисс Эридес.

Эридес потянулась, стянула с ног туфли и пошлёпала босиком в сторону столовой.

Там её уже ожидал сладкий ужин.

— Загуляла, Десс, — лукавый хрипловатый голос застал Эридес за глотком вина.

— Это мой нормальный распорядок дня, — спокойно отреагировала Эридес, поставив бокал обратно на стол.

Лейстранж неспешно подошёл к месту напротив и сел.

— Ханни, принеси мне бутылку виски.

Ханни задрожала, но всё-таки кивнула и бросилась за бутылкой и бокалом.

— И как же проходит твой нормальный распорядок дня? Меряешь платья, красишься, шпыняешь эльфов и меняешь цветы в вазах? — Лейстранж с ухмылкой разглядывал непривычно открытые плечи и шею Эридес.

— Да, — сказала просто.

В глазах Лейстранжа мелькнуло удивление:

— Да? Я не узнаю тебя, Десс. А где же ответная реакция в духе "Не всем же тратить весь свой день на убийства и выпивку?" — он перевёл взгляд с шеи на её лицо.

— Хороший ответ, но только смысл? — Эридес пожала плечами. — Спасибо, Ханни, за ужин, — Эридес отложила приборы и встала из-за стола. — Спокойной ночи, мистер Лейстранж.

Эридес поднялась к себе и удовлетворённо и весьма быстро заснула.

* * *

Эридес снилась толстенькая девочка со смешными косичками и смешливыми губами. Девочка со звонким хохотом, размахивая конвертом, носилась между стульями по ярко освещённой золотым солнцем комнате, солнечные зайчики радостно прыгали по хрустальным вазам и заставляли хмуриться суровых людей на портретах.

Эридес снилось прошлое.

— Мама! Мама! Мне пришло письмо! Папа! Папа!

В комнату быстрым шагом вошли величавый седовласый мужчина и прекрасная взволнованная женщина.

— Доченька! Десси! Радость-то какая! Солнышко моё! — женщина крепко обняла хохотавшую девочку, а мужчина просто сказал:

— Молодец, поздравляю, — но в глазах его стояли слёзы.

— Эстюс, поздравь сестру, у неё сегодня праздник! — в комнату осторожно заглянул прыщавый подросток с плутовским выражением лица.

Эстюс колдографировал радостных родственников, девочка размахивала письмом как флагом, а солнце целовало её в осыпанный веснушками нос.

Эридес проснулась с улыбкой на лице.

* * *

— Итак, зелье Невозмутимости и Спокойствия.

Эридес, сидя на кровати, вертела в руках флакончик с прозрачной густой жидкостью.

— Что ж, эффект вполне хорош. Без него как без рук.

Эридес налила в серебряную ложку жидкости. Теперь она была действительно спокойна. И почему ей раньше в голову не приходило начать принимать это прелестное зелье?

Всем грязнокровкам велено было явиться на специальные слушания, Хелен перестала писать, а мистер Лейстранж пропадал на целые дни, появляясь иногда только ближе к утру.

— Жаль, почти закончилось... — вздохнула Эридес. — Надо ещё купить.

Вчера ночью Лейстранж завалился в дом совершенно пьяным. Пьяным вдрызг. Он был один, но помогал себе идти магией и наделал такого шума, что перебудил весь дом: Эридес вскочила как ошпаренная, натянула в спешке халат, схватила палочку и помчалась к лестнице.

На самой нижней ступеньке сидел, вытянув ноги в грязных сапогах, сам виновник переполоха. Он курил, неровно дышал, а глаза его лихорадочно блестели. Домовихи уже разбирали поломанную вешалку для верхней одежды и утаскивали погнутый подсвечник.

— О, Десс. Прошу прощения, — с трудом выговорил Лейстранж, — я нечаянно, — он хмыкнул и нервно затянулся.

Эридес возвела глаза к потолку, но всё же некоторое раздражение почувствовала: очевидно, что выпитое с утра зелье уже выветривалось.

— Пить надо меньше, — спокойно произнесла Эридес и как раз собралась возращаться к себе, когда до неё донёсся ответ Лейстранжа.

— И тебе, Десс, тоже. Стимуляторы и прочие зелья до добра не доведут.

Эридес споткнулась, лёгкий туман из-за зелья исчез, и страх почти пригвоздил её к месту. Девушка с трудом заставила себя оторвать ногу от пола и тут же помчалась в комнату.

Эридес передёрнуло, когда она вспомнила об этом. Даже зелье не помогло. Тупой ноющий страх впился в грудь и не отпускал. Эридес попыталась восстановить дыхание.

— Наверное, слишком маленькая доза. Надо ещё добавить.

* * *

Спокойствие — спасение. Страх — смерть любого живого существа. Когда жертва пытается спастись от хищника, главное для неё спокойствие, потому что без него появляется паника, а паника невозможна без страха, тупого животного страха. И вот — жертва начинает паниковать, теряет голову, лишается трезвого разума. И она уже в ловушке. Так легко убить того, кто и так до смерти боится тебя.

А спокойствие — это царство разума, сущность трезвого расчёта, удел сильнейшего. Это спасение, хотя бы надежда на него.

Эридес это знала. Только спокойствие могло дать ей оружие против ироничного и острого на язык Лейстранжа, у которого, видимо, вошло в привычку поддевать её. А как можно поддеть спокойствие? Ведь весь смысл пропадает.

Она всё больше увеличивала дозу зелья. Спокойствие почти убило ноющий страх и притупило боль. Время стало пролетать совсем незаметно: девушка и не замечала раньше, как быстро может пройти день, если провести его за наблюдениями какого-нибудь предмета или явления. Например, за просмотром льющейся воды. Она и не знала раньше, что можно жить спокойно, без лишних эмоций и не отвлекаться на всякие пустяки.

Родители присылали странные письма, в которых они выражали беспокойство её редкими ответами и отсутствием сеансов связи. Дошло уже до того, что девушка просто написала им, что, дескать, в нашем доме поселился замечательный сосед по имени Рабастан Лейстранж, пьющий, курящий и вообще хам, но вы-де не волнуйтесь, его дома почти не бывает, видимо, ушёл в загул, ну или у них там какой-нибудь пожирательский карательный набег намечается.

Родители больше не писали. Вскоре её, сидевшую в столовой, оторвал от многочасового созерцания засохших роз хаос в лице того самого "замечательного соседа".

— Итак, Десс, ты догадалась-таки выложить родителям всю правду-матку до самого конца. Молодец. Ещё бы пару месяцев подождала бы, что же, не горело ведь, — Лейстранж обошёл продолжавшую молча сидеть девушку.

Он внимательно осмотрел её бледный профиль, проследил за взглядом и заклинанием растворил вазу с розами. Созерцательница тихонько вздохнула и перевела взгляд на шкаф.

— М-да, тяжёлый случай. Ханни!

Эльфийка появилась буквально через секунду и поклонилась.

— Ханни, тебе не кажется, что с твоей хозяйкой не всё в порядке? — Лейстранж красноречиво поднял бровь.

— Э... Да, сэр, пожалуй, — эльф с опаской поозиралась.

— Я думаю, она пьёт какую-нибудь дрянь. Я в Хоге с зельями дружил, а вот она, насколько я узнал от её родителей, не очень.

Ханни кивнула.

— Смотайся к ней в комнату, может, найдёшь что.

Ханни смутилась, но остекленевшие глаза хозяйки убедили её последовать приказу Пожирателя. Вскоре она вернулась с почти пустым флакончиком.

— Зелье Невозмутимости и Спокойствия. Десс, мерлинова жопа, ты о чём думала вообще, когда мешала его с шампанским и вином? — риторический вопрос новоявленного специалиста по зельям повис в воздухе.

— Что будем делать, сэр? — уважительно воззорилась Ханни на Лейстранжа.

— Ждать. Её ломать начнёт. Остаётся только ждать.

* * *

Вы знаете, что такое кошмары? Это сны с оторванными головами, это море крови, жуткие чудовища и непрекращающиеся вопли? Нет, значит, вы не знаете, что такое кошмары.

Порой просто выпавший во сне зуб с кровью страшнее всех монстров и уродов. Просто выпавший зуб.

Или родные, которые не видят тебя, не слышат, и ты не можешь их догнать. Или одиночество в бесконечных тоннелях, кривые зеркала, в которых ты отражаешься сотни тысяч раз. Или пустая тьма, без воздуха и жизни.

Вот это и есть настоящие кошмары.

Но оторванные головы — это, конечно, тоже ужасно. А ещё ужаснее, когда подушки на диванах или круглые вазы в витринах шкафов превращаются в эти самые головы в реальной жизни, не во сне.

Везде ей мерещились ужасы и какие-то мерзкие гадости; чудовища выглядывали из-за шкафов, со стен надменно глядели гниющие трупы. Глаза закрыть у неё мучительно не получалось. А ещё эта дрожь. Дрожь, пробиравшая насквозь, зверский холод, поселившийся под самой кожей.

Всё было каким-то красным, голова раскалывалась, словно орех под молоточком, и жутко хотелось пить.

И страх, страх, накатывающий волнами.

Страх?..

Она вспомнила про родителей, про Пожирателей, про туманы. Она всё вспомнила. И это было похоже на пробуждение после длительного сна во мгле. Пробуждение в кошмаре.

Она не могла понять, сколько сейчас времени и где она. Постепенно она почувствовала, что лежит на чём-то не слишком мягком, похожем на диван. Потом, до неё стало доходить, что вазы и подушки — это вазы и подушки, что на картинах изображены живые приятные люди, что никаких мифических чудовищ нет. И что лежит она на боку, на диване, в столовой.

У себя дома.

Эридес громко всхлипнула.

— А вот и здравствуйте, — голос заставил Эридес вздрогнуть.

— Лейстранж? О Мерлин, — простонала девушка. Да, теперь она вспомнила всё. Хотя, не всё. — Что случилось? Почему мне так плохо?

— А потому что не надо пить зелье Невозмутимости и спиртосодержащие напитки одновременно, — ехидным тоном ответил Лейстранж. — Поверь старому псу, мы сами по юности любили экспериментировать. Так эту мешанину мы прозвали "Спокойный трупиком".

— Что? Так я приняла "спокойного трупика"? — поморщилась Эридес.

— Ну или "невозмутимого". Мы были не слишком оригинальны в названиях.

Эридес обняла саму себя: казалось, она не спала целую вечность, а тело нещадно ломило.

— То есть я могла умереть? — тихо спросила Эридес.

— Вряд ли. Бокал вина не убил бы тебя. Хотя...

Эридес задрожала.

— Подожди, скоро тебя ещё тошнить начнёт, — Эридес не знала, смеялся он над ней или же жалел.

— Зачем вы мне помогли?

— Я тебе не помог. Просто остановил. Есть разница.

— Но почему?

— Пришло письмо от твоих родителей, где меня обвинили чуть не в преднамеренном сживания со свету тебя, Десс. Видишь ли, они не знали, что я перебежал из Лейстранж-Холла в их особняк. По тону письма я понял, что в следующем будет уже смертельное проклятие. Стало ясно, что ты принимаешь какие-то средства, а у меня были к этому моменту подозрения о зелье. Слишком уж спокойная ты стала, да и письмо им странное написала.

Эридес схватилась за голову.

— Я им написала, Мерлин... Сколько времени я... я такая? Дней пять?

— Три недели, Десс.

Жизнь — одна печаль и скука. И абсурд.

— Три недели...

Эридес попыталась встать, но её отчаянно качало. Она увидела Лейстранжа, сидевшего в каком-то кожаном кресле, которое он себе, видимо, наколдовал, и зажмурилась от попавшего в глаза тусклого света одинокой лампы.

— Ханни!

Эльф мгновенно оказалась рядом.

— Ханни, отведи меня в мою комнату.

Они медленно пошли из столовой. Уже в дверях Эридес повернулась и глухо сказала:

— Спасибо.

Мы так легко живём и потом так сожалеем, когда понимаем, что жизнь можно также легко потерять, но уже навсегда. И что все наши глупости, все непродуманные решения и желание спокойной жизни, порой, лишь только ускоряют потерю. Но понимаем, когда уже поздно.

Но некоторым везёт, и что-то или кто-то вовремя останавливает их.

"Теперь я, мисс Эридес Эйвери, аристократка и слизеринка, должна мистеру Рабастану Лейстранжу, Пожирателю Смерти. Отлично. Приехали," — думала Эридес.

Но в подобных вещах не бывает титулов, социального положения или прочей шелухи. Теперь просто Десс должна просто Рабастану.

И сердцем Эридес это понимала.

Всё стало намного сложнее.

Всё всегда заканчивается хорошо. Если всё закончилось плохо, значит, это ещё не конец.

Пауло Коэльо

Приближался Хэллоуин.

Когда-то Эридес очень любила этот праздник, весёлый, красивый и немного злой. Но теперь она думала о нём с ужасом.

Мистер и миссис Малфой собрались устраивать на Хэллоуин роскошный маскарад, пригласив на него всю знать и, как подозревала Эридес, всех Пожирателей. Конечно, и мисс Эйвери пришло изящное чёрное приглашение в виде летучей мыши с горевшими жёлтым пламенем глазами. Она долго смотрела на него, по привычке прикидывая в уме, что надеть, но потом вспомнила поговорку.

Пир во время чумы.

Да, это оно. Очень подходит.

Пожиратели в одинаковой форме, в масках, и аристократы, ещё не получившие меток, в нарядных костюмах. Кто кого развлекать будет?..

Эридес готова была уже подняться наверх, чтобы написать твёрдый отказ со множеством извинений, как обнаружила на подносе ещё одно точно такое же приглашение. Ей стало дурно.

Вечером опасения подтвердились.

— Десс, ты уже выбрала, что наденешь? — Лейстранж залпом выпил виски, а Эридес так и замерла с вилкой у рта.

— Ч-что?

— Тебе же пришло приглашение от Малфоев.

Эридес осторожно кивнула.

— Вот и замечательно, — Лейстранж словно задумался, продолжать ли ему разговор или нет, и наконец добавил: — Твой брат тоже там будет.

Так Эридес попала в безвыходное положение.

Отказать Лейстранжу она не могла. Он её спас, а в магическом мире такая услуга закрепляется на особом уровне. Как вариант, Эридес могла бы спасти ему жизнь, но как и, главное, зачем?.. Может, попросить Ханни подсыпать ему в ужин яд, а потом вырвать тарелку прямо из рук?.. Или не вырвать вовсе?..

Однако Эридес не могла переживать слишком долго. Первый шок и недовольство прошли, и девушка с головой окунулась в знакомую стихию. Выбирала по каталогу мантию, придумывала причёску, купила несколько баночек крема, скрывающего веснушки. Ей страстно захотелось показать себя, доказать всем, что она не просто невезучая старая дева, а мисс Эридес Эйвери.

Глубокого фиолетового цвета тяжёлая вечерняя мантия была украшена только тонкой серебряной вышивкой на рукавах и по подолу. На шею Эридес повесила старинный кулон в виде пышного цветка розы с жемчугом, бриллиантами и крупным аметистом — реликвию Розье. Волосы убрала наверх, открыв шею сзади. Подчеркнула тёмные глаза. Спрятала в рукав палочку.

Оставалось дело за маской. Эридес выбрала серебряную, почти невесомую, от которой глаза казались зрительно ещё больше.

Крутясь перед зеркалом, Эридес решила, что выглядет великолепно. И не слишком вычурно. Лишь бы Эстюс не подвёл.

Брат аппарировал за полчаса до выхода. Вид у него был как всегда потрёпанный, и конечно же он не нашёл ничего лучше, как вырядиться в....

— Костюм Пожирателя? Ты смеёшься? — Эридес с недоумением таращилась на форму Эстюса и на маску, которую он вертел в руках.

— Это не костюм, — буркнул Эстюс. — Мы все так придём.

— Даже Люциус? — фыркнула Эридес, думая, что её шутки стали подозрительно сбываться.

Эстюс что-то недовольно пробурчал. Эридес обошла его со всех сторон и вздохнула.

— Тебя надо налысо побрить. Так лучше было бы.

— Нет! Не надо! И так сойдёт.

Эридес возвела глаза к потолку.

Аппарация прошла успешно. У входных массивных дверей они столкнулись с небольшой группой людей. Эридес никак не могла разглядеть, кто это, а Эстюс отчего-то сжался и втянул голову в плечи.

Это было трое мужчин в масках и форме Пожирателей Смерти и женщина. Один был коренастый, крепкий, стоявший чуть в стороне вместе с другим, высоким и широкоплечим. Третий, худой, жилистый, говорил о чём-то с женщиной в тёмно-красной мантии и с пышными чёрными волосами.

Эстюс испуганно сделал шаг назад, а Эридес стало остро стыдно за брата, и она решительно пошла вперёд, к красивым воротам; Эстюс засеменил за ней.

Когда они проходили мимо группы, говорившие замолкли, а Эридес вежливо поприветствовала их и приложила приглашения к замку. Ворота открылись, и мисс и мистер Эйвери зашли внутрь.

Путь до главного входа в особняк был украшен светящимися тыквами и летучими мышами, вдоль дороги гордо вышагивали павлины, а роскошный фонтан мягко шумел блестящими брызгами воды, отбрасывавшими блики на чистую землю. Брат и сестра Эйвери вышагивали вдоль постриженных в виде черепов кустов (Эридес с трудом удержала дрожь), шурша мантиями и прислушиваясь к шевелению веток, скрипевших под шорох листвы.

Кулон Эридес, ловя свет от огненных тыкв, заискрился, и Эстюс впервые за всё время неожиданно сказал:

— Мерлин меня раздери, ты сегодня очень красивая.

Хозяйка выглядела просто необыкновенно: такой дорогой мантии Эридес в каталогах и не видела, а украшение на голове явно было лучшей гоблинской работы. Люциус Малфой держался на удивление чуть скованно, а его вид оставлял желать лучшего: под потухшими глазами легли синяки, а лицо исхудало и осунулось. В одном Эридес оказалась права: на Люциусе была явно не форма ПСа.

Зато тех, кто надел её, в доме было подавляющее количество. Чёрные фигуры в мрачных масках медленно блуждали по залу, сбивались в маленькие компании или в одиночестве пили шампанское, стоя у стены. Исключение из чёрной массы составляли женщины и какие-то шишки из Министерства с венцом вечера — Пием Тикнессом, самим министром магии. Эридес хватило одного беглого взгляда, чтобы составить своё мнение о нём: вживую министр казался даже неприятнее, чем на колдографиях.

Чёрное море с вкраплениями цвета волновалось и гудело. "Оживляли" обстановку белоснежные скелеты, висевшие на стенах среди тыкв — Эридес ёжилась от скрипа их костей и щёлканья челюстей. Эстюс как-то грустно посмотрел на скелеты и покинул сестру, отправившись искать "чего покрепче".

Хелен здесь точно не могло быть, а Филиппа вряд ли пригласили: всё-таки он никогда не имел никакого отношения к Пожирателям или власти (хотя это теперь одно и то же). Оставалось только бродить между рядами масок, ни с кем не говоря и ничего не делая. И зачем она пришла сюда?.. Может, надо было прикинуться больной?

Никогда Эридес не помнила такого скучного бала-маскарада. При этом организация была бесподобна: музыка, пусть и спорные, но запоминающиеся украшения, дорогие напитки, блестящий лакированный пол, таинственное сияние свечей, шуршащие под потолком летучие мыши — атмосфера была воистину хэллоуинской, прекрасный образец магического вечера, но...

Эридес помнила Хэллоуин у них в особняке, когда тьма будто бы сгущалась, отступая одновременно перед ведьмами и магами в мрачных костюмах; когда шумно и ярко мчались люди под взрывную музыку; когда шутки были раскованно злобные, двусмысленно тонкие, саркастичные; когда привычные маски обыденной жизни заменялись условными масками маскарадной свободы, позволяя шептать самые пошлые откровенности и самую глупую правду. Свобода достигалась неопознанным, негласным взаимопониманием.

Здесь же всё было как-то слишком искусственно. Обычные маски не пали, а будто бы намертво приклеились к каменным лицам, красочность окрасилась в чёрные тона, хохот был неискренним и сухим. Всё было образцово сухим. Сухие скелеты, сухие люди, порой напоминавшие мертвецов из-за своих бледных лиц и каких-то пустых глаз, постоянное движение масс, непрекращавшееся, механическое, раскатистый хохот, нараставший гул — у Эридес даже закружилась голова от всего этого.

Эридес взяла один бокал у эльфа, разносившего шампанского; заиграла музыка, остервенело весёлая, дикая, необузданно сильная. Но никто не танцевал.

Эридес со скрытой тоской наблюдала за зарождавшимся некоторым общением вокруг и почти допила свой бокал, когда её отвлёк женский смех.

— Ах, что вы! Почту за честь!

— Ну тогда нам ничто не мешает, — знакомый до ужаса хриплый голос заставил Эридес захлебнуться последним глотком шампанского и почти что закашляться. Мерлин, она ж совсем забыла, что Лейстранж тоже здесь!

Тупейшее положение. Крашеная ведьма с пристрастием к фиолетовому, да с розой на груди — кто же это может быть? Дементор сожри, до чего же она всегда была невезучей.

Эридес скосила глаза: Лейстранж стоял в пару метрах рядом с какой-то женщиной в светло-салатовом. Вот же... Получается, что это он тогда стоял в компании коренастого и худого мужиков и колдуньей с пышными волосами? А она...

Эридес больше не смогла сдерживаться и закашляла громче, нервно ища хоть какой-то путь избавления от Лейстранжа с его салатом. Это было бы очень смешно, если б не было так грустно.

— Ри! Вот ты где! — счастливое восклицание брата прозвучало как выстрел в тишине. Лейстранж замолчал и повернулся на крик. Как раз по направлению к Эридес.

Та не нашла лучшего выхода, как позорно бежать. И Эридес уже собралась дать дёру, как увидела идущего с Эстюсом того коренастого, сложила два и два и получила полный привет: это был Рудольфус Лейстранж. Рудик.

Она в западне.

* * *

— Очень приятно, мистер Лейстранж, — Эридес распрямилась и попыталась быть максимально невозмутимо-скучающей.

— Я плохо помню вас, мисс Эйвери, — честно признался Рудольфус Лейстранж, как-то грустно опустив уголки губ.

— Ничего страшного, мистер Лейстранж.

Рудольфус несколько секунд осматривал её, задержав свой взгляд на руке девушки.

— Вы ведь невеста моего брата... Когда же свадьба будет?

С лица Эридес сползла улыбка.

— Надеюсь, никогда.

Рудольфус удивлённо воззорился на неё, но тут обстановку разрядил появившийся Лейстранж-младший.

— Это у Десс такие шутки, Руди, — он по-хозяйски встал рядом с Эридес и бросил на неё быстрый вгляд, слегка сузив глаза.

Рудольфус сразу успокоился. Эридес поморщилась и тут же заметила то, что позволило ей сделать вывод, что на сегодня её лимит невезения наконец-то пройден. Она увидела Фила, одиноко стоявшего у стенки.

— Я сейчас, прошу простить меня, господа.

Эридес скрылась в толпе, стараясь прорваться к старому знакомому.

— Фил! Фил, и ты здесь!

Все обиды и печали Эридес мгновенно позабыла. Зато с трудом удержалась от фырканья: красивый, богемный Фил облачился в связи с ответственным мероприятием в модную мантию, несмотря на все изыски и дороговизну выглядевшую на нём по меньшей мере смешно.

— О, Ри. Здравствуй, — Фил очнулся и вымученно улыбнулся подруге, — не правда ли, милый вечер?

— О да, и очень интересный, — Эридес серьёзно кивнула, а затем подмигнула Филу. — Хватит кукситься, Фил, у нас есть столько тем для обсуждения!

Фил подобрался и, немного покраснев, спросил:

— А что твой кадр?

— Мой кадр ещё не проявлен.

Фил смутился из-за боевого тона Эридес. Она же неожиданно воспряла духом, видимо, решив для себя, что пора всем показать свой характер. Мерлин, неужели она также убого выглядит, так жалко и мелко, как Фил и Эстюс? Фу. Однозначно надо взять себя в руки.

— Что с тем контрактом? — изобразила заинтересованность Эридес, всё более ощущая какое-то отвращение к этой мешковатой мантии Фила, которая будто убила его индивидуальность, уничтожила то, что всегда выделяло его и делало особенным, потрясающе красивым, к его трясущимся рукам, неаккуратно скрытым складками мантии, к его неожиданно непрямой спине и к его испуганным глазам.

Эридес вспомнила сильный голос Фила, разрывавший сонную тишину особняка, его прекрасные костюмы, которых ни у кого больше не было. И розы. Томные красные розы. И поцелуи после ресторана.

А ведь она не любит красные розы. Ей вообще больше нравятся ландыши.

Фил пробежался глазами по чёрной толпе и взглотнул.

Эридес захотелось ещё шампанского.

— Я... Ри, я скажу тебе, что всё было...

— Десс, вот ты где, — Лейстранж подошёл к ним сбоку, мягко ступая по сияющему полу. Эридес вздрогнула; Фил посерел и выпучил глаза. Лейстранж кинул взгляд на Фила и быстро увёл Эридес от него, держа её за локоть.

— И это твой друг детства? — Лейстранж был немного недоволен.

— Да, — Эридес вырвала руку и вздёрнула подбородок. — Лучший друг.

Лейстранж внимательно оглядел её упрямое лицо и выдал:

— Смешная у него мантия. На суриката похож.

Сурикат. Мило. Хотя и правда похож. Тонкий, длинный, дрожащий, с влажными глазами... И да, мантия. Да, в ней он такой же как все, в ней он не великолепный Фил; весь богемный шик куда-то исчез, испарился. Остался сурикатный облик.

— А вот и Белла, — Лейстранж тихо сказал Эридес, кивая куда-то в сторону. — Будь с ней аккуратнее, следи за словами, — хрипло прошептал он ей в самое ухо.

Он был другой. Если Фил — суррикат, то он — барс, крупная хищная кошка, с плавными движениями, с лёгкой ленцой.

Хищник.

— Рабастан, деверёк, не познакомишь ли ты меня со своей прелестной невестой? — отзвук каркающего надтреснутого голоса Беллатрикс Лейстранж пробежал холодом по позвоночнику Эридес. Стремительный шаг, изломанные крылья мантии, развивавшиеся за спиной ведьмы, тонкие губы, изгибавшиеся в усмешке, некогда красивое лицо представителя вырождающейся аристократии — Беллатрикс Лейстранж изменилась невероятно, но не изменилась вовсе.

Та бордовая колдунья с тонкими белыми запястьями и короной блестящих волос постарела, покрылась сеткой морщин и мокрой пылью Азкабана, намертво въевшейся в её черты. Глаза горели пламенем, сияли и прожигали насквозь. Вспоминались все случайные встречи с маглами, дружба с полукровками, все чуть пренебрежительные слова о Пожирателях. Всё хотелось сказать, во всём признаться. Глаза-Круциатусы.

— Ты знакома с Эридес, — протянул Лейстранж, свысока глядя на жену брата.

— Рабастан, это когда было-то, — расхохоталась Беллатрикс. — Это было давно. И мисс Эридес тогда была смешной толстой девчонкой, не более того, — Эридес стало неловко от её чуть сюсюкующего тона. — А сейчас стала такая красотка. Примерно в её возрасте я отдала долг служения Тёмному Лорду.

— Надеюсь, что Эридес не будет никому отдавать долг служения, как ты, невестушка. Это не для неё.

Беллатрикс поджала губы и медленно ответила:

— Да, я вижу, что мисс Эйвери не из тех, кто умеет исполнять свой долг в принципе.

Эридес хотела возмутиться и сказать, что она довольно ответственна, не надо тут иронизировать. Но тут же испуганно успела подумать, что Лейстранж начнёт спрашивать у неё про долг Тёмному Лорду. А между тем мисс Эйвери хватало всегда только на то, чтобы убить комара. Не более. И то, только если кто-то другой не успеет сделать это раньше её. Так что в деле исполнения долга Тёмному Лорду — тут она крайне безответственна.

— Такая красоточка, Рабастан, когда же свадьба? Мне бы так хотелось бы побывать на свадьбе самого Рабастана Лейстранжа! Чудо из чудес.

Ответить Лейстранж не успел: откуда-то сбоку появился Рудик, сосредоточенно хмурясь на брата и жену.

— Тёмный Лорд нас ждёт.

Бледные щёки Беллатрикс вспыхнули болезненным румянцем.

— Подождите меня, я быстро, — Лейстранж крепко взял Эридес за руку и отвёл её подальше. — Десс, тебе пора возвращаться домой.

— Что? — Эридес удивлённо подняла брови. Какие глупости. Домой? Она только начала входить во вкус — сейчас все Пожиратели отправятся к своему Хозяину, а она найдет Фила и поговорит с Нарциссой Малфой.

— Домой, Десс, домой. В царство печенья, платьев и резных каминов. Тебе больше не стоит здесь оставаться, официальная часть закончилась.

Эридес оглянулась и поняла, что и правда, множество женщин и детей потихоньку исчезает, отдавая зал во власть чёрных мантий. Но всё равно Эридес надулась: почему все сегодня считают её за ребёнка?

На улице похолодало. Ветер усилился, закручивая опавшие сухие листья в сумасшедшем вихре, тыквы мигали ледяным огнем в темноте, а где-то в пятнистом ночном небе тихо шумели летучие мыши. Эридес Эйвери шла к тонким воротам, чтобы вернуться домой.

Её не пугали ни треск ветки, ни глухое уханье совы, ни внезапно погасшие свечи.

Дома Эридес долго переодевалась, снимая изящное фамильное украшение, тяжелую мантию, распуская волосы, тут же волнами кудрей упавшие на спину в цветастом шёлковом халате. Смыла краску и мази с лица, потёрла особым составом начинавшую уже провисать кожу под подбородком.

С резной рамы зеркала ей улыбались щурясь змеи, а единороги с гобеленов беззвучно скакали среди роз и плодоносных деревьев.

Эридес осторожно включила любимую вечную лампу с зеленым абажуром, сняла с кремовых штор мягко шуршащие кисти, села за хрупкий письменный столик.

Родители не мигая смотрели на дочку, немного уставшую и отчаянно веснушчатую. Они кивали седыми головами и рассказывали о бурлящем океане, видном из окон дома, о старых аргентинских друзьях и о подагре.

— Мама, папа, я сегодня была у Малфоев.

Отец замер, а мать побледнела.

Вот чувствовала Эридес, что не надо было говорить им об этом! Не послушалась саму себя и вот что получила.

* * *

Утром Эридес завтракала в одиночестве. Лейстранж не явился, и она подозревала, что Пожиратели после совещания с Лордом отправились убивать магов в честь праздника.

Но он пришёл.

Помятый, с синяками под глазами и со шлейфом из запахов огневиски, табака и чего-то пережаренного. Ещё и не совсем трезвый.

— Мистер Лейстранж, — Эридес внушительно поднялась из-за стола, подготавливаясь к обороне.

Но он не подошёл. Так и остался стоять в дверях, странно растерянно озираясь по сторонам и пытаясь сконцентрировать взгляд на мисс Эйвери.

— Десс... — низкий голос утратил тёплые бархатистые нотки, став острым и нездоровым.

Эридес испугалась. Что случилось такое, что повергло Лейстранжа в такую растерянность? Неужели Тёмный Лорд объявил о роспуске организации Пожирателей Смерти?

— Десс... Вчера Тёмный Лорд услышал от Беллатрикс о нас. И он велел, чтобы была немедленно объявлена дата нашей свадьбы. До конца этого года.

Эридес села обратно на стул.

"Дикая" музыка на маскараде — Вальс из сериала "Мастер и Маргарита" (2005).

Ожидание несчастья — худшее несчастье, чем само несчастье.

Торквато Тассо

Капли дождя барабанили по рамам, звонко отбивая какой-то старинный марш.

Свечи тихо плакали горячими слезами, а воздух вокруг плясавших язычков радостного пламени слегка колебался, словно неясные призраки язычников танцевали с первобытной раскованностью вокруг поднимавшегося высоко в мрачное небо костра.

Сероватые туманные цветы, сухие и мёртвые, покрылись пушистой пылью.

Мутные стекляшки люстр покачивались из стороны в сторону, издавая тихий звон.

Скрытый в клубах табачного дыма Рабастан Лейстранж перебирал приглашения, подписанные слабой рукой. Буквы курчавились, текли пеной волн ровными строчками, зазывая на главное светское событие года — свадьбу, которая соединит крепко и бесповоротно два древнейших и чистейших рода Британии — Лейстранж и Эйвери. Учтивые и изящные шаблонные фразы были настолько красивы, что за этой их красотой, между тонких строк, невозможно было увидеть пыль на цветах и тишину пустых комнат, невозможно было прочесть страх в карих глазах и рассеянность в чёрных, следивших за появляющимися из-под пера чернильными буквами.

Единороги мирно жевали цветы на гобеленах, а кремовые шторы силились перекрыть серость дождя, не давая ей проникнуть в комнату и потревожить ужин единорогов. Золотистые баночки с душистыми кремами, серебряные тюбики с магической помадой, блестящие заколки-бутоны, тончайшие как паутинка чулки и расползающееся по полу бордовое пятно от вина. Эридес Эйвери сидела на кровати, поглаживая твёрдую, накрахмаленную ткань густого тёмно-зелёного цвета, спрятавшую под собой почти всю кровать и ноги Эридес и падавшую широкими складками на мягкий персиковый ковёр.

Невесты древних аристократических родов не надевают на собственные свадьбы белое платье, хоть они трижды девственницы и при том искренне считают, что детей приносит Мерлин. Белое платье на свадьбе — это моветон. Белое платье на свадьбах носят только паршивые магловки, успевшие до самой церемонии много раз переспать со своими женихами, пряча под грудой дешёвых кружавчиков цвета чистоты и невинности округлившиеся животы.

Невесты древних аристократических родов надевают на свадьбу тяжёлые тёмные платья, в пол, с корсетами, сжимающими талии в тисках, с пышными юбками, с длинными шлейфами. Талии — осиные, плечи — безупречно белые, волосы — убраны наверх, под латами свадебного платья — самое тонкое, самое дорогое и изысканное нижнее бельё. И у аристократов есть воображение.

Невесты древних аристократических родов никогда не плачут над своими свадебными платьями.

Тогда почему же Эридес плачет?

* * *

— Это будет очень красиво, — завершила своё описание причёски Хелен Джонсон.

Они сидели у Эридес в комнате. Эридес уже давно буквально поселилась в ней, предпочитая не спускаться вниз даже ради ужина.

— Ри, — бархатные глаза уставшей и постаревшей за эти месяцы миссис Джонсон поглощали свет свечей, и казалось, что она слепа. — Ри, меня не покидает ощущение, будто я тебя готовлю не к свадьбе, а к похоронам. Конечно, это очень тяжело. Это очень грустно. Но, Ри, нас к этому готовили ещё с детских лет! Наши мамы наполняли наши головки мыслями о том, что мы станем взрослыми и выйдем замуж за того, на кого нам укажут. Каждый день нас готовили к браку, построенному не на любви.

— Готовили. Но вся эта готовка оказалась пустой и ненужной, — почти прошептала Эридес Эйвери. Слёз уже не было, и сухость наполняла опухшие глаза. — Без любви... Какая любовь, Хелен, какая? Мои родители, которые, видите ли, посовещались и решили, что в Англию им ехать пока небезопасно, мои родители женились не по любви. Но они счастливы и всегда были счастливы, Хелен. Потому что их брак строился на уважении. Тебе ли не знать, Хелен, как это важно?

Миссис Джонсон отвернулась, дёрнув себя за тёмный локон, который она до этого задумчиво накручивала на палец.

— Любовь умрёт, плоть постареет, но уважение всегда останется и будет только крепчать. Не будет поцелуев и страсти, но будут уютные разговоры, взаимный интерес к внутреннему миру друг друга.

Хелен что-то прошептала, скривив губы в секундной усмешке.

— Брак не станет обузой, потому что счастье останется, счастье быть рядом с человеком, которого ты уважаешь, который всегда поможет и который будет прекрасным отцом для твоих детей. Не будет ссор и склок, не будет неудовлетворённости. Будет такая семья, какая была у меня когда-то.

Маленькая пухлая девочка сидит за большим обеденным столом, танцуя мягкими подушечками пальцев по начищенной до слепящего блеска столешнице. В центре стола — хрустальная ваза, до отказа набитая сочными яркими яблоками и бархатистыми персиками. Напротив вольготно располагается тонкий юноша с аккуратными белыми ладонями и смеющимися глазами. Он щурится солнечному свету, льющемуся из-за кружевной занавески и бегущему по столешнице, чтобы поиграть в гранях вазы.

— Эридес Лейстранж. Миссис Эридес Лейстранж. Миссис Лейстранж, — задумчиво протягивает девочка, водя пальцами по столу, — А мне нравится. Звучит.

— С такой фамилией всё зазвучит, — смеётся юноша. — Подумай только, Эридес Странная.

— Странная? — не без подозрения переспрашивает девочка, но тут же широко улыбается. — Будто королева! Эридес Странная, королева, которая любила своих подданных и всегда помогала им.

— Тонко, тонко, — качает головой юноша.

— Да когда же они придут наконец? — девочка вдруг проявляет редкое нетерпение и слезает со стула. На соседнем полулежит красивая кукла с пышной копной волос; её хозяйка бережно берёт в руки и прижимает к груди. — Ты же будешь любить меня? — неожиданно спрашивает девочка.

— Конечно, — очень серьёзно отвечает он. — Но только если ты похудеешь, — юноша подмигивает ей, а девочка топает ногой и кричит:

— А тебе неплохо было бы, наоборот, потолстеть! Ты похож на папину трость!

Эридес подняла глаза на старинную подругу.

— Я его не уважаю, Хелен. Он убийца. Сколько лет он просидел в Азкабане? Пятнадцать? Отлично. Просто потрясающе. А полюбить я его точно не смогу. Пусть он больше и не похож на старую трость отца.

Хелен непонимающе взглянула на Эридес, но всё-таки нашла, за что уцепиться.

— Никто и не просит его любить. От тебя требуется наследник! По правде говоря, это всё, что требуется от всех нас, но... Пойми, Ри, ты просто должна родить наследника. А в этом деле можно обойтись и без общих интересов, — ухмыльнулась Хелен. — Ты сама не знаешь до конца, что ждёт тебя после официальной церемонии. Поверь, там наплевать на уважение и на высокие чувства. Азкабан Лейстранжа в физическом плане явно не испортил. Он хорош: высок, плечист, мужествен. Что ещё нужно?

— Мерлин, ты-то откуда всё знаешь про неофициальную часть, — возвела глаза к потолку Эридес.

— Да уж знаю, поверь, Ри. Это ты у нас одна такая, из редкой во всех смыслах породы. Если Лейстранж не дурак, то он сделает тебе наследника и отпустит к родителям без всяких опасений за чистоту репутации своей фамилии.

— Ничего, что я могла бы сделать, никогда не сможет сделать его фамилию ещё чернее, чем она есть сейчас.

— Тем более. Тебе не стоит переживать. Ты выйдешь замуж, родишь наследника — и твои родители наверняка будут прощены. Знай это и успокойся.

— Знаю, — Эридес поднялась со своего места и подошла к окну. — Просто я не могу смириться с тем, что мне не суждено иметь такую собственную семью, какая была у меня самой.

* * *

В последнюю ночь перед свадьбой мисс Эридес Эйвери отчаянно не могла заснуть. Её трясло, а в ушах всё ещё звенели слова матери о том, что она должна сделать, когда останется одна, наедине со своим мужем.

Эридес казалось, что её вырвет, едва Лейстранж просто прикоснётся к ней.

Что же делать?

Эридес лихорадочно думала, как бы ей отвертеться. По естественным причинам этого сделать не удалось — одна из родственниц чётко рассчитала дату церемонии, а соврать ей Эридес не решилась.

Упасть в обморок? Притвориться больной? И сразу получить бочку какого-нибудь Бодроперцового зелья?

Эридес трясло, ладони потели, голова кружилась, словно бы ей предстояло сдать разом все С.О.В. и Ж.А.Б.А. в полторы недели. И начало уже завтра. И причём сдача будет происходить не в Хогвартсе, а в... в Дурмстранге.

Эридес забирают из дома. Церемония будет проводиться на территории поместья Лейстранжей. На чужой территории.

Что же делать, Мерлин, что?

Утром Эридес встала с больной головой, проспав едва ли пару часов. Хелен чуть ли не насильно впихнула в неё завтрак, а многочисленные домовики, тётки и кузины, аппарировшие ещё вчера вечером (и добавившие Эридес головной боли), принялись суетиться вокруг невесты.

Эльфы тщательно помыли Эридес душистыми гелями, одна из старушек поколдовала над веснушчатой кожей Эридес, проводя кончиком резной палочки по особенно проблемным местам, а Хелен соорудила из заново покрашенных волос всё ещё мисс Эйвери сложную причёску. Кружевные чулки закрепили на пояс, красивым корсетом сжали талию Эридес, тёмное платье скрыло полностью всю нижнюю часть тела от посторонних глаз, а обнажённые плечи натёрли приятно пахнущим маслом.

Эридес приготовили, но Эридес не была готова.

Она запомнила всё до мельчайших деталей: дрожащие губы Ханни, завязывающей на тонкой щиколотке своей хозяйки ленты туфельки, внимательный взгляд старушек и юных девушек, провожающих невесту к замужней жизни, скрип ступеней на парадной лестнице, моргающий свет. И туман, бесконечный промозглый туман на улице, от которого не спасала даже тёплая мантия.

Она спустилась по нескольким ступенькам, казавшимся бесконечными, и очутилась перед Эстюсом, даже на свадьбу собственной сестры надевшего форму Пожирателя Смерти.

— Ты прелестна, сестра, — неловко улыбнулся Эстюс и крепко взял Эридес Эйвери за руку, тут же аппарировав.

Лейстранж-Холл считался во все времена одним из величайших сооружений, когда-либо возведённых волшебниками. Это был огромный, воистину колоссальный комплекс зданий, потемневший от времени и спрятанный от посторонних маглов и магов. Главный дом, больше напоминавший замок, был украшен каменными горгульями, жутко ухмылявшимися со своих сторожевых постов. Ходили легенды, что только хозяин Лейстранж-Холла знает заклинание, способное мгновенно оживить их: горе тому, кто попробует вступить на территорию поместья без ведома его хозяина!

Вокруг основного здания разросся дикий сад, превратившийся с определённого момента в настоящий лес. Плодовые деревья вперемешку с хвойными, сирень среди дубов, заросли земляники и малины — дичь, полнейшая пустынная дичь, нетронутая и одинокая. Ни фонтанов, ни подстриженных кустов, ни, упаси Мерлин, павлинов.

Сейчас листья опали, плоды перемешались с землёй, цветы осыпались, и лишь только кривые старческие ветки деревьев прикрывали небо над головами идущих людей.

Шёл мелкий снег, плавно опускаясь на голую коричневую землю. Дорожка была вычищена, но всё же иногда Эридес чувствовала, как шлейф цепляется за жадные корни деревьев, доползшие до дорожки.

Внутри особняк казался ещё величественнее и больше, чем снаружи. Пол был уложен мозаикой, изображающей драконов, единорогов, русалок, оборотней и прочую волшебную нечисть. Все фигуры шевелились, стоило только наступить на них: Эридес не покидало чувство, что если она сейчас встанет на огромного чёрного дракона посредине, то он сожжёт её своим пламенем.

Одна из тётушек приподняла шлейф платья Эридес и взмахнула палочкой, очищая его от земли и веточек.

Хелен на прощание поцеловала Эридес в щёку и ушла вслед за остальными женщинами. Несколько домовиков засуетились под ногами у невесты, поправляя подол, снимая тёплую мантию с её плеч, потом они же вынесли из темноты корзинки с цветами и вручили их подружкам невесты — трём маленьким чистокровным девочкам в зелёном. Один из эльфов что-то быстро шептал Эстюсу Эйвери, осматривая при этом его ботинки. Наконец все угомонились.

— Пойдём, — Эстюс взял Эридес под руку и повёл через высоченную дверь, с которой немо шипели толстые змеи, по длинному коридору. Резной потолок терялся где-то наверху, а шаги идущих гулко отзывались под сводами.

"Похоже, что меня стошнит ещё раньше, чем Лейстранж дотронется до меня," — испуганно подумала мисс Эйвери.

Ещё одна дверь вывела их в зал, наполненный магами и ведьмами. Где-то в глубине мозгов Эридес поняла, что зал полон не абы какими магами, а самыми настоящими Пожирателями Смерти. Вот тут Эридес стало действительно страшно.

Она чувствовала, как липкий страх затуманивает разум, а глаза упрямо смотрят вниз, лишь бы не увидеть его. Лишь бы не увидеть Тёмного Лорда. Как же она не догадалась! Как же ей не пришло в голову, что на свадьбу одного из своих самых верных слуг может явиться сам Хозяин?..

Путь был какой-то безумно длинный, влажные пальцы Эстюса едва держали её, слегка подрагивая, а шепотки будто пропитали воздух.

Она слегка покачнулась, когда Эстюс остановился. Теперь другие пальцы держали её.

Эридес гадала, тут Лорд или не тут. Мерлин, как же всё плохо! И так было плохо, но теперь всё просто до ужаса плохо, до изнеможения! Зачем ему приходить на её свадьбу, зачем? Зачем видеть её состояние, читать её мысли, зачем? Слава Мерлину, отец с матерью не... Родители!..

Вспомнила. Едва не ахнула. Забыть, забыть, немедленно забыть.

Волшебник бубнил знакомую всем, кто бывал до этого на магических свадьбах речь, а потом Эридес даже сквозь закрытые веки видела солнечные завихрения, окружавшие всех невест и женихов на всех свадебных церемониях ещё задолго до рождения самой Эридес.

Так настойчиво лезут в мозг яркие живые образы родителей, из пелены выступает дом с белыми колоннами и шумит в ушах океан.

Забыть. Сейчас же забыть. Он узнает, узнает...

Палец заледенел прохладным ободком. Руки развернули Эридес, и она впервые увидела своего жениха. Вернее, уже мужа. Бесстрастное лицо без единой эмоции, твёрдая линия губ, чёрные пустоты глаз. Он чуть сощурил их и словно бы шепнул одними губами беззвучно:

— Забудь.

И легонько поцеловал, едва коснувшись.

* * *

Играла лёгкая ненавязчивая музыка, пары невесомо кружились, по воздуху плыли серебряные подносы с бокалами шампанского, а столы ломились от яств. Изысканные французские закуски, сочные мясные блюда, супы на любой вкус, разнообразнейшая выпечка и воздушные пирожные; огневиски столетней выдержки, дорогое вино, соки из экзотичных фруктов; сами фрукты и ягоды: горы мандаринов, холмы абрикосов, вазы, полные свежайшей клубники.

Новоиспечённой миссис Лейстранж кусок в горло не лез.

Лейстранж был подчёркнуто учтив и вежлив, гости высоко смеялись, поздравляли молодую пару и желали им всего наилучшего, а Эридес всё ждала, когда придёт он. К ним подошёл Руди Лейстранж, Хелен Джонсон, чета Малфоев, Антонин Долохов, даже сам министр и розовое нечто, которое было представлено как Долорес Амбридж. Со всеми общался Лейстранж, в то время как Эридес невпопад благодарила их всех и постоянно высматривала что-то в толпе, напрягшись как дикая кошка перед прыжком. Поток гостей всё двигался и двигался, лица сменялись лицами, улыбка приклеилась к губам.

После очередного маленького провала в сотой светской беседе Лейстранж не выдержал.

— Что же мне делать с тобой, Десс? — наклонившись к уху Эридес, спросил Лейстранж.

Эридес покосилась на него, а затем вернулась к привычному высматриванию. Мистер и миссис Эйвери грустно качали седыми головами, не веря, что их дочка потерпела крах на поприще светской львицы.

— Хорошо. Ты сама напросилась.

Эридес успела насторожиться, но времени на осмысление слов Лейстранжа у неё не осталось. А вот на осмысление его дальнейших действий у неё ушёл весь вечер.

Лейстранж, как когда-то давно, обхватил её за талию, приподнял и теперь уже поцеловал намного серьёзнее, чем в конце свадебной церемонии. Почти как когда-то давно Фил...

Атмосфера отстранённой холодной вежливости оглушительно лопнула: зал замер на секунду, загудел, громко зашептал, гости засмеялись, а некоторые даже заулюлюкали.

Струнка, натянутая в груди Эридес, ослабла, образ родителей растаял, и на долю времени весь мир сузился до этого поцелуя. Вспомнился мирный свежий вечер, свечи, отблеск фонарей в лужах, мощь голоса, проникающая даже в тёмные углы родного особняка, запах печенья, запах роз. Томных красных роз.

Роз и печенья, а не огневиски пополам с табаком.

Эридес принялась отпихивать Лейстранжа от себя, те вечера улетели, испарились, остались только шрамик на душе от сусликообразности Фила и довольно-лукавая физиономия Лейстранжа.

— Значит, целоваться мы умеем?

Слава Мерлину, у Эридес всё-таки хватило светской выдержки, чтобы не залепить наглецу пощёчину.

Какой позор!

Эридес задыхалась от возмущения, всё в ней клокотало, хотелось достать палочку и засунуть её Лейстранжу в...

Повисла тишина.

Тяжёлое прерывистое дыхание Эридес оглушало в этой тишине. Толпа расступилась, и к виновникам торжества вышла торжествующая Беллатрикс Лейстранж.

Эридес ещё не могла понять, почему её ведут куда-то, она ещё пыталась сбросить руку Лейстранжа со своей талии, но тот будто специально только крепче прижимал её к себе.

За ними шли Малфои, Руди, Долохов, какие-то Пожиратели, которых Эридес не успела разглядеть. За ними закрылась дальняя дверь. Стало ещё тише.

— Тёмный Лорд ждёт нас, — провозгласила Беллатрикс.

Эридес резко захотелось назад. Туда. За дверь. Где гости и отвратительно розовая Долорес Амбридж. Эридес готова пережить ещё двадцать таких же поцелуев перед всем честным народом, но только не это!..

Поцелуй?

Эридес бросила взгляд на Лейстранжа, всё ещё не отпускавшего её. Он смотрел в этот момент на неё. Эридес гневно фыркнула и мысленно наслала на него Круциатус, а он лишь только подмигнул и послал воздушный поцелуй свободной рукой.

Козлина.

Злорадные мысли Эридес о том, как именно она унизит Лейстранжа в ответ на его выходки прервала новая дверь. И новый зал. Теперь намного меньше и темнее. Яростное пламя билось в камине, щёлкая как огненный хлыст. Высокая прямая фигура древнем идолом стояла перед камином, окружённая кровью огня.

Эридес так перепугалась, что поначалу со страха даже забыла вежливо присесть. В голове смешались Лейстранж, планы мести, Беллатрикс, много поцелуев, Фил, гости и печенье.

Красные глаза не дольше секунды впивались в лицо Эридес, а потом не без брезгливости перешли на других вошедших.

Тёмный Лорд прошипел какие-то поздравления, которые Эридес не расслышала и не запомнила, поскольку её вдруг слишком занял вопрос о том, кто целуется лучше: Лейстранж или Фил.

Очнулась она только, когда услышала слово "ребёнок". Оно так жутко, так грубо, так неестественно прозвучало из бледных губ Тёмного Лорда, что Эридес с трудом удержалась от того, чтобы не передёрнуться. Всё равно если бы старый директор Хогвартса Дамблдор на приветственном вечере произнес бы матерное слово.

— Всё чистокровное сообщество ждёт наследника рода Лейстранжей.

Она оглянулась на непривычно серьёзного и собранного Лейстранжа, и ей стало вновь страшно, в который раз за этот день. Так много времени прошло с того момента, когда мисс Эридес Эйвери плакала над платьем, страшась того, что будет после свадебной церемонии.

— Молодой миссис Лейстранж дурно, Тёмный Лорд. Разрешите, я отведу её в приготовленную комнату, — нежный голос своим звучанием расслабил Эридес. Ей показалось, что это мама вошла в этот душный зал и обратилась к Тёмному Лорду.

Мама.

— Конечно, Нарцисса. Беллатрикс, помоги сестре. Нам надо подготовить молодого, — хохот зазвенел в ушах Эридес, готовой расплакаться от жалости к самой себе.

Тяжёлая рука пропала, а прохладные пальчики увлекли Эридес за дверь. Они шли по коридорам, мимо мрачных портретов в резных рамах, на которых посапывали носатые и темноглазые волшебники.

— Цисси! — резкий вскрик перебудил портреты, злобно напустившиеся на Нарциссу Малфой.

Когда Эридес очутилась в тёмном будуаре, в котором пахло пылью и старыми терпкими духами, она тихо спросила у миссис Малфой:

— Почему портреты ругали вас?

— Я не Лейстранж, — просто ответила та. И вот тут Эридес по правде подурнело.

Беллатрикс зажгла взмахом руки массивный подсвечник и подняла его, освещая старинную мебель, атласные обои и десятки блестящих флакончиков.

— Бесси! — взвизгнула Беллатрикс, и перед ней с хлопком появилась домовуха. У Эйвери одежда домовиков всегда была аккуратной, и Эридес поморщилась при виде хрупкого создания в такой дрянной залатанной тряпке. — Помоги раздеться новой миссис Лейстранж.

Эльф принялась снимать с Эридес туфли, а Нарцисса повернулась к ней и вежливо поинтересовалась:

— Могу ли я спросить, как вам организация свадьбы? Я наняла лучших специалистов в этой области и лично составляла меню.

— Мне очень понравилось, миссис Малфой. Всё было на высшем уровне. Это великая честь для меня, что вы взяли заботы по организации свадьбы на себя, — искренне улыбнулась Нарциссе Эридес.

Миссис Малфой улыбнулась в ответ.

— Я тогда подготовлю спальню: зажгу свет и, пожалуй, запахи поменяю, — Эридес совсем не хотелось, чтобы Нарцисса Малфой уходила, но возразить она не смела.

Так она осталась наедине с Беллатрикс Лейстранж.

Эридес никогда не понимала, как две такие разные женщины могут быть родными сёстрами. Вот и сейчас старшая являла собой абсолютную противоположность младшей.

— Что ж, Бывшая-Мисс-Эйвери, я смотрю, ты не в восторге от этого дома, — скривила губы миссис Лейстранж. Эльф испуганно замер и с быстротой начал снимать с Эридес платье. — Что ты возишься всё! — Лейстранж размахнулась палочкой, и Эридес даже зажмурилась от острого ужаса. Все ленты и шнуры мигом развязались, платье с вдохом шумно поднялось наверх и повисло на вешалке. Эльфу осталось только снять с Эридес нижнее платье.

— И ты же, — продолжала Беллатрикс, — не в восторге от слов Тёмного Лорда о наследнике. Я хочу тебе сказать, Эйвери, хочешь ли ты этого или нет, но твоё дело выносить и родить чистокровного Лейстранжа, последнюю надежду нашего рода. Рабастан здоров, насчёт этого можешь не волноваться, — пламя свечей причудливо исказило черты лица женщины, сделав его похожим на посмертную маску. — Так что поправь кружавчики, а ты, Бесси, — ещё один замах палочкой, и эльф с воем отбежал от Эридес, посасывая пальцы, — не смей развязывать корсет. Пусть это сделает молодой муж. Им нравится долго и мучительно снимать корсеты, — Беллатрикс блеснула глазами, а Эридес подумалось, что если и дальше так пойдёт, то она просто забаррикадируется в комнате и организует глухую оборону против Лейстранжа. — Надеюсь, твоя матушка, — Эридес побледнела, — тебе про всё рассказала?

— Да! — пискнула Эридес.

— Вот и прекрасно. Порадуй его, — хмыкнула Беллатрикс. — Мы ждём наследника.

Как этим часто грешили все Эйвери, у Эридес вмиг переменилось настроение.

— Значит, вам не удалось наделать наследника, и отдуваться за вас я теперь должна? Это вы попали в Азкабан, вместо того чтобы рожать и рожать, а теперь вышли на свободу — что, фигуру не хочется портить? Это вы виноваты в том, что у Лейстранжей до сих пор нет наследника.

Теперь побледнела Беллатрикс. Эридес охнула и прикрыла болтливый рот ладонью. Вовремя вернулась чуткая Нарцисса.

— Белла, только не надо, она всё равно ничего не знает, Белла! Ради Мерлина!

— Ах, так ты не знаешь, малышка, почему у меня нет детей? Про дементоров ты, конечно, не подумала — мозгов не хватает, — почти прошипела Беллатрикс Лейстранж. — А ведь ты, ути-пути, не знаешь, что за годы в Азкабане меня напоили таким количеством противозачаточного зелья, что у тебя и знаний арифметики не хватит, чтобы его посчитать? Ты же не знаешь, почему мужчины в Азкабане остаются мужчинами? Как нас, женщин, что оказались за решёткой, среди дементоров, отправляли в камеры, где нас насиловали воры и мелкие убийцы? Ведь про такое не принято рассказывать милым барышням! А знаешь, меня и к женишку твоему постоянно отправляли. Он сначала корчил из себя благородного, отказывался, успокаивал меня. А потом, потом, знаешь, мне стало всё равно. Он же такой красивый, оказался самым крепким из всех наших... Он так похож... — Беллатрикс взглотнула. — Я многому его научила, и он меня тоже. Ты знаешь об этом?

Она возвышалась над Эридес, тёмная, в многослойном наряде, словно сшитом из множества рваных кусков ткани, с безумными глазами и сладострастными губами.

— А ты, жалкая аристократочка, не знающая жизни, которой сам Тёмный Лорд даёт благословение на рождение наследника, сидишь и тужишься, строишь из себя невесть что! Ты можешь родить сына, настоящего Лейстранжа, который будет верно служить Лорду! Это величайшая честь! Вот это величайшая честь, а не то, что Цисси нашла рецепт пирожных или позвала музыкантов. Вот это честь!

Нарцисса бледной тенью маячила за спиной Беллатрикс, а Эридес просто не знала, что сказать. И просто заплакала.

От жалости, настоявшейся с презрением, к этой очевидно безумной женщине, которая то ли понимает, то ли не понимает своего несчастья.

— Не сметь плакать! — вновь взмах палочки. Ни новых слёз, ни влажных дорожек на щеках. — Рабастан вряд ли собирается заниматься всю ночь твоим успокоением.

Они ушли.

Бесси ещё оставалась в комнате, тихонько убирая слишком большое и тяжёлое для неё платье.

Эридес встала и зашла в соседнюю комнату: там пахло вечными розами, а кровать под масштабным балдахином возвышалась между несколькими горящими подсвечниками. На обоях качали пышными головками бутонов розы, а в зазор между почти чёрными шторами едва проникал слабый холодный свет. Эридес подошла к зеркалу и сняла все украшения, подаренные семьёй Лейстранж за бесконечно длинные дни перед свадьбой. Сняла и положила их зачем-то на кровать меж розовых лепестков и закрыла ложе.

— Ненавижу розы, — пробормотала Эридес.

Вернулась в будуар за палочкой.

Все её поступки и слова казались ей самой полными противоречий, абсолютно нелогичными и... И глупыми. Да, глупыми. Она глупая, тупая идиотка, боится того, чего избежать невозможно, Мерлин, хотя бы о дементорах уж можно было и догадаться.

И он. Со своей невесткой... Больно и просто противно...

Нужно подумать, что делать. Подумать. Но не здесь. Здесь слишком пахнет розами.

— Бесси!

— Что, молодая хозяйка? — эльф подобострастно поклонился.

— Бесси, аппарируй меня в особняк Эйвери.

— Но... но... молодая хозяйка! Хозяева будут гневаться!

— Я тоже теперь твоя хозяйка. И я уже гневаюсь. Быстро!

В прохладном чистом доме пахло печеньем. Прибежала Ханни в переднике, всплеснула руками.

— Бесси, никому ни слова о том, где я. Ни намёками, никак. Аппарировать сюда тоже не смей.

Бесси заплакала и с хлопком исчезла.

Конечно, они не найдут её. А он, если он найдёт, то его на второй этаж не пустит дом. Не пустит в её комнату. Это только её комната. И там не пахнет этими мерзкими розами. Змеи на перилах сверкнули глазами и заулыбались задумке и непривычной решительности хозяйки.

Но с Эридес спала вся решительность.

Она едва волоча ноги поднялась по лестнице к себе.

Сняла корсет одним взмахом палочки и хотела смыть с плеч масло, но спать хотелось больше.

Вообще страшно хотелось спать.

Бросила палочку на стол, натянула ночнушку.

Эридес развернула одеяло, зевая и засыпая на ходу. Потушить лампу и спать. Часы мерно тикали, стучали крошечными молоточками, негромко позвякивали, будто древняя домовуха-ключница из уэльского поместья шла по гулким коридорам, перебирая ножками в деревянных башмаках.

Эридес слышала, как тихо идёт она, вот сейчас — вот она заглянет в комнату к хозяюшке и пожелает ей спокойной ночи.

До этого она навестила наследника, а он наверняка прогнал её, швырнул тапком. А она, Эридес, не будет гнать старушку, помнящую ещё прабабушку своей хозяйки.

Дверь скрипнула и раскрылась.

Эридес сонно потрясла головой и сделала шаг назад, к письменному столу, на котором она оставила свою палочку.

Вдруг стало очень страшно, хотелось позвать маму, потому что старенькая ключница всегда стучалась, прежде чем войти. И вообще домовуха в Уэльсе, а Эридес в Лондоне.

В Лондоне.

— Десс, не стоит бояться. Это я, — из тьмы коридора в комнату не спеша вошёл Лейстранж.

Эридес мгновенно проснулась, вскрикнула, неловко взмахнула рукой в надежде схватить палочку и сбила со стола вечную лампу с зелёным абажуром. Лампа со скрипом проехалась по столешнице, соскочила вниз, зелёной молнией сделав неполный кульбит в воздухе и с грохотом повалилась на пол. Абажур лопнул и порвался, стекло треснуло — и осколки брызнули во все стороны, а металлический бок как-то жалобно заныл и тут же мёртво замолчал.

Примечание:

Советую послушать песню Within temptation "Frozen"; в целом, она подходит к главам, которые пойдут теперь, когда же я писала конкретно эту главу, она и вовсе не вылезала у меня из головы.

Это ад, сущий ад... Быть связанным с человеком, когда все источники общения загрязнены и отравлены. Что ни скажешь — всё не то, всё гнусно.

Айрис Мёрдок

Единороги попрятались по розовым кустам, а плюшевые звери опасливо косились на немую сцену, разыгравшуюся перед ними.

Эридес стояла словно статуя, бледная и не издававшая ни звука; по её ноге текла кровь от ранок, нанесённых осколками разбившейся лампы с зелёным абажуром — кровь щекотала кожу, прокладывая по ней извивающиеся багряные дорожки, падая каплями на пушистый ковёр: бодрые буйные его ворсинки впитывали в себя кровавые капли, темнели, бурели и падали ниц. Напротив Эридес опирался на косяк Рабастан Лейстранж, серьёзный и напряжённый, его глаза были обращены на замороженное лицо новоиспечённой жены, будто стараясь прочесть в нём что-то сколько-нибудь вменяемое, а пальцы крутили палочку.

— Ханни, — негромко позвал он домовуху, которая тут же с хлопком появилась в комнате. — Обработай ногу хозяйки.

Ханни кивнула и исчезла. Лейстранж лениво дёрнул палочкой, и осколки лампы вместе с её металлическим телом и погнутым абажуром канули в Лету.

— Очевидно, что не только Блэки, но и Розье немного страдают невменяемостью. Совсем каплю. Сбежать со своей свадьбы, да ещё так умно — этого я не ожидал от тебя, Десс.

Ханни вновь оказалась в комнате и принялась обрабатывать ранки хозяйки, а той же оставалось только изредка шипеть от жжения.

— Присядьте, хозяйка, пожалуйста. Ханни надо вытащить несколько осколков.

Эридес вздрогнула и словно ожила: всхлипнув и издавав слабый стон она повалилась на стул; домовуха тут же сунула ей кружку с каким-то зельем, а едва только кружка опустела, тут же щёлкнула пальцами и несколько блестящих осколков с лёгким чмоканьем перелетели из ноги Эридес в маленький тазик. Ханни намазала раны чем-то крепко пахнущим и густым, и мазь на глазах стала впитываться в кожу.

Нижняя губа непроизвольно и обидчиво так оттопырилась и задрожала, нос набух, а глаза покрылись тонкой красной сеточкой, потемнели, увлажнились и готовы были обрушить новую масштабную порцию слёз. Эридес на долю секунды вновь замерла, а затем со скоростью и стремительностью лягушки, ловящей своим длинным языком неудачно пролетавшую мимо муху, схватила палочку со столика и с решительным видом направила её на Лейстранжа. Тот не ожидал такой прыти от только что готовой закатить истерику девушки, но моментально осознал это и принял во внимание.

— И что теперь, Десс? Наколдуешь мне прыщи? — иронично поинтересовался Лейстранж, любовно погладив указательным пальцем свою волшебную палочку.

Эридес пошла некрасивыми серо-малиновыми пятнами, но продолжала упорно держать на мушке незваного гостя.

— Ладно, как хочешь, всё равно долго не сможешь её держать, — пожал плечами он, и словно бы в ответ на его реплику рука Эридес начала мелко подрагивать.

— Что вы делаете в моей комнате? — Эридес не стала больше затягивать с самым актуальным вопросом этого часа, решив, что пока Лейстранж в относительно благостном настроении для ответа на него.

— Сам не знаю, дорогая моя Десс. Я предполагал ранее, что в этот ночной час буду увлекательно проводить время немного в другой комнате, — Лейстранж бросил взгляд на лицо Эридес, покрытое потёкшим от слёз кремом для сокрытия веснушек и добавил: — ладно, увлекательно — это я хватанул.

Эридес издала какое-то не то рычание, не то фырканье и взяла палочку в другую руку.

— Мне кажется, мною был задан вполне конкретный вопрос.

— Мне кажется, мною был дан вполне адекватный конкретному вопросу ответ.

Копируя своего батюшку, Эридес раздражённо втянула воздух, почувствовав, как трепещут при этом крылья носа; правда, это получилось не слишком внушительно из-за образовавшихся в нём затруднений. В общем, Эридес раздражённо швыркнула носом. Невозможно надоедливый тип.

Самое простое в данный момент — наколдовать ведро влажного теста и вывалить его на голову Лейстранжа. Определённо.

И Эридес уже собралась было исполнить этот несомненно блестящий план, однако Лейстранж вдруг задал свой вопрос, который на минуту выбил её из колеи.

— Зачем ты сбежала, Десс?

Задал совершенно спокойным тоном, без истерики и даже без единого упрёка, с едва сквозящим любопытством уставшего за день человека.

Если бы он при этом разгромил её комнату, голыми руками разорвал бы её любимую плюшевую совушку или бы даже просто произнёс это "страшным голосом", ослепляя несчастную молниями из своих глаз, Эридес испугалась бы меньше и быстрее нашла бы подходящий ответ. Но тут... тут ей стало действительно страшно, потому что она вдруг почувствовала себя виноватой и пристыженной, вся логика её действий растаяла и превратилась в пепел, а ещё больше её напугала возможная реакция других Лейстранжей, вернее, другой Лейстранж, о которой она как-то позабыла, аппарируя из провонявшей розами спальни.

— Я... — голос решительно не слушался и сорвался на слабый писк.

Какая же она слабачка. Тряпка половая, которая всё тужится изображать из себя персидский ковёр. И смешно, и грустно, а более всего — противно.

— Я сбежала, потому что...

Стоп. А с другой стороны, она, что, оправдывается перед ним? Она, мисс Эридес Эйвери, чистокровнейшая волшебница с предками из Розье, Блэков и Ноттов? Перед ним, узником Азкабана? Да пусть кровь его в сто раз чище её, пусть он наследник одного из богатейших родов Британии, он в первую очередь отсидевший Пожиратель Смерти, она не должна забывать это.

А ведь она забыла, забыла это на несколько минут.

— Потому что я не нашла для себя ни единой возможности дольше оставаться.

Вот так.

— Я тоже. Там явно повесился взбесившийся розовый куст.

Эридес с трудом сдержала смешок.

— Но запах легко можно убрать, не так ли? — сощурил глаза Лейстранж, и Эридес отчётливо поняла, что по возвращении она опять окунётся с головой в запах роз, так как Лейстранж определённо не удосужился последовать собственной идеи.

О. Она начала думать о возвращении.

— Не буду более скрывать моих чувств и моего мнения касательно случившегося сегодня, — чопорно провозгласила Эридес, желая наконец-то покончить с неопределённостью. — Я чрезвычайно разочарована тем, что стала вашей женой, мистер Лейстранж, и у меня нет ни единого намерения находиться в одном здании, где находится столько представителей вашего семейства на один квадратный метр.

— И чем же тебе, Десс, так не угодила наша весёлая семейка? — хмыкнул Лестранж.

— Мой отец, узнав, что Эстюс принял Чёрную Метку и начал участвовать в нападениях и убийствах, выгнал его из дома. Я полностью солидарна с таким отношением, и мне очень стыдно и противно, что теперь я вынуждена носить фамилию рода, все ныне живущие представители которой — смертники Азкабана.

Эридес выдохнула, завернув свою фразу до конца, и прямо взглянула на Лейстранжа, тут же осознав, что давно уже опустила руку с палочкой.

— Тебе стыдно? — любопытно, но именно это слово больше всего зацепило Лейстранжа, и он схватился за него, как за вынутый из ножен острый меч.

— Конечно, — фыркнула Эридес, удерживая ещё при себе остатки решимости. — Не очень-то нестыдно носить фамилию убийц и палачей.

— Не очень-то нестыдно... А по-нормальному ты вообще умеешь говорить? — буркнул поморщившись Лейстранж. — Или это у вас семейное?

Эридес стало обидно за брата. Да, он дурак редкостный, но говорить так о нём посторонний человек не имеет никакого права!

— А ведь, кстати, твоя девичья фамилия, — подчеркнул новый статус Эридес Лейстранж, — тоже должна вызывать у тебя стыд.

— Я и не говорила, что уважаю брата, — не моргнув ответила Эридес.

Лейстранж отклеялся от косяка и вошёл в комнату; Эридес немного побледнела, но решила пока воздержаться от комментариев: ей не нравилось выражение глаз Лейстранжа, по-видимому, его терпению приходил конец.

— У тебя странные понятия для чистокровной волшебницы, Десс. И что же ты тогда предлагаешь? Развода не будет, это ты сама понимаешь.

Он слишком быстро перешел к главному вопросу, и Эридес не успела взять себя в руки. Липкий страх, ставший почти родным за эти недели, вновь окутал её в свою прохладу, тело заледенело, словно перед сидящий Эридес вытащили огромную острую иглу, которых она панически боялась, и, мягко и вкрадчиво обещая, что будет совсем не больно, остановили острие в дюйме от её лица.

— Я не буду жить в Лейстранж-Холле, — не сейчас, пока она не готова даже обсуждать это.

— Да неужели? — приподнял бровь Лейстранж. — И ты решила, что тебе кто-нибудь это разрешит? Нет, конечно, месяца через три — четыре ты вполне можешь немного пожить здесь, но сейчас по всем правилам приличия ты должна оставаться в Лейстранж-Холле вместе со мной. Не забудь, каждый вечер у нас будут гости.

Эридес чуть не застонала. Гости. Она стала необычайно забывчивой в последнее время.

— Ах, гости. В таком случае, принимая ваших всяких Долоховых и иже с ними, я не вижу никакой необходимости в соблюдении правил приличия.

— Что ты имеешь в виду? — протянул Лейстранж, встав напротив неё.

— Долохов совсем не соблюдал правила приличия, когда убивал двух последних представителей чистокровного рода Пруэттов по мужской линии, не так ли? — передразнила Эридес манеру Лейстранжа.

Этот случай наделал немало шума в высшем обществе в своё время.

Впрочем, Эридес тут же поняла, что мнение Лейстранжа по этому вопросу несколько отличалось от мнения светских львиц.

В лице Лестранжа на мгновение что-то изменилось, а в глазах ясно заплескалась злость напополам с горькой полынью досады.

— А ты, Десс, не думаешь, что месть не требует соблюдения какие-либо правил? — Лейстранж сделал мягкий шаг вперёд, к Эридес.

— Месть вообще не имеет смысла, — осторожно предположила Эридес и промахнулась.

— Месть всегда имеет смысл, Десс, всегда! Порой, это вообще единственное, что имеет смысл в этой жизни. Ты ничего не понимаешь, абсолютно, а вякаешь, будто понимаешь многое, — Лейстранж беспокойно прошёлся по комнате, сжимая палочку в кулаке. — У Антонина был единственный сын, Александр, — он сбавил громкость речи, стал говорить медленнее, будто выуживая воспоминания откуда-то глубоко из памяти. — Хороший парень был, балагур, любил петь под гитару. Помню...

Лейстранж резко замолчал. Эридес вздрогнула и сжалась: она отчётливо увидела, как в чёрных глазах всегда такого уверенного в себе Лейстранжа сверкнул вспышкой ужас, сменившись туманной пустотой, как эти самые, обычно такие нахально прищуренные глаза округлились, как Лейстранж сделал глубокий вдох и на секунду отвернулся.

Он забыл. Забыл.

Эридес закусила губу. Она видела уже эту пустоту. Она видела её в глазах Рудольфуса Лейстранжа, когда он смотрел на неё, силясь вспомнить, кто перед ним, она видела её и в глазах Беллатрикс, и в глазах брата.

— Так... Так что случилось с... с Александром? Я слышала, он был Пожирателем... — голос предательски дрожал, выдавая Эридес с головой.

— Был. Его приняли позже меня. На первом же серьёзном задании его окружили братья Пруэтты и убили. Ему не успели помочь ни Эван Розье, ни твой братец. У самих на хвосте было с тучу орденцев.

Эстюс?..

Эридес никогда не слышала от брата историй о его "работе" Пожирателем. Она и не знала, что в том убийстве, всколыхнувшем все гостиные, участвовал её брат. Она прижала ладонь ко рту.

Её брат... Её брат не просто участвовал в охоте на маглов и маглорождённых, он нападал на чистокровных волшебников! Вот почему как раз примерно в это время мистер Эйвери выгнал его из дома, запретив в нём даже появляться. Он наверняка пролил чью-нибудь чистую кровь. Что ему мешало убить того же Боунса?

Лейстранж почувствовал перемену в настроении Эридес. И заметно напрягся.

— Это война, Эридес. Пруэтты получили по заслугам, хотя Британия и потеряла ещё один чистокровный род. Но если бы мы это не сделали, — Эридес отметила это "мы", — они убили бы ещё кого — нибудь, кого угодно, например, моего брата или твоего. Это война, и если бы они были бы на нашем месте, они сделали бы то же самое.

— И что же? Что за глупости, детские оправдания! — Эридес вскочила со стула и даже чуть топнула ногой. — Если бы они были бы на нашем месте, они бы сделали то же самое, — она передразнила Лейстранжа, добавив шепелявости. — Тьфу просто! Откуда нам знать, что бы сделали бы они, если они этого не сделали! Не сделали! А вы сделали, и теперь никто никогда не будет вас оправдывать, потому что вы первые начали. Зачем убили МакКиннонов? Я понимаю, да, допустим, Долохов жестоко убил Пруэттов за то, что они убили его единственного сына. Отомстил, как говорится. Опустим, что сын этот был Пожиратель, и я совсем не уверена, что он никого не убил до этого. Но причём здесь эта семья?

Эридес тяжело дышала, пылая возмущением. Но Лейстранж, наоборот, стал спокоен, а злость и досада разом исчезли из его взгляда, оставив только ту туманную пустоту.

— Антонин не смог отомстить. Их было пятеро против двоих Пруэттов. Он хотел остаться с ними один на один, но... Но он не получил разрешения на это.

Эридес уставилась на Лейстранжа: тот не смотрел ей в лицо, предпочитая равнодушно следить за жизнью единорогов на гобелене. Она столько всего сказала, откровенно высказала мнение, при нынешних обстоятельствах, мягко говоря, опасное, распиналась тут перед ним, а он, он просто закончил историю Долохова. Хотя, нет, не совсем закончил. Дальше был суд и Азкабан.

Она не нашлась, что сказать ему.

Лейстранж же подошёл к окну, вынул откуда-то сигарету и зажег её кончиком палочки.

— В моей комнате... — очнулась было Эридес.

— ...курить нельзя. Я помню, в курсе и искренне раскаиваюсь, — но курить не перестал, пуская рваные клубы дыма изо рта.

— Сущее свинство, — пробормотала Эридес и поплотнее завернулась в халатик.

На улице было ещё темно, но уже чувствовалось неспешное приближение зимнего утра: к темноте примешивалась розоватая серость, внося своей акварельностью лёгкий сумбур в гуашевую чёткость ночи.

Мимо окна прошуршала колёсами магловская машина, освещая каменные основания особняков, на которых тут же принимались за пляску тени. Голые деревья тихо постукивали о стены болезненными ветками с мрачно нахохлившимися воронами, готовыми в любую минуту сорваться ввысь и оглушить округу своим карканьем. В доме напротив загорелся свет.

Брачная ночь грозилась перейти в брачное ранее утро. Кто же знает этого Лейстранжа.

— Нам надо возвращаться, — Лейстранж отвернулся от окна и потушил сигарету, испарив её в воздухе.

Эридес не стала возражать. Всё-таки в глубине души она понимала, что Лейстранж прав и она должна быть в Лейстранж-Холле; и понимание это озвучивалось голоском, подозрительно похожим на голос миссис Эйвери.

* * *

В тёмном комнате по-прежнему приторно сладко пахло розами, а свечи интимно освещали бутоны на обоях и отодвинутый полог кровати, на которой среди лепестков неаккуратно валялись радужно переливающиеся украшения (хотя Эридес прекрасно помнила, что разложила их не без задумки). Было невероятно тихо, только лишь огонь негромко щёлкал, разгоняя тишину, уже давящую на уши.

Эридес бросила испуганный взгляд на Лестранжа, с помощью заклинания деловито собравшего украшения в одну кучу и перенёсшего их на тумбочку. Она чувствовала, как напряжение и первобытный ужас овладели ею полностью, окунув в море страха с головой. Неприятный привкус на языке и дрожащие коленки напоминали ей старые "добрые" времена Хогвартса, когда она сдавала С.О.В. и Ж.А.Б.А. и из-за нервного срыва даже оказалась в Больничном Крыле. Сейчас было примерно то же самое, только ещё хуже.

Они обсудили всё. Всё, но не это.

Внезапно Лестранж в два счёта преодолел пространство между ними и, схватив Эридес за руку, потащил её к кровати.

— Нет! — такого вопля она сама от себя не ожидала.

— Да что же ты орёшь, Десс? А как, по-твоему, решить проблему с кровью? — Лестранж сузил глаза, а Эридес пару секунд простояла столбом, а потом дёрнулась и сунула Лестранжу вторую руку. — Режь сама. На середину накапай только.

И ушёл в соседнюю комнату.

Эридес озадачилась. Но страх отступил: даже если это и была первая и последняя минутка милосердия по-лестранжевски, всё равно её кошмар случится не сегодня. Не сейчас.

Эридес вынула из кармана халатика палочку и залезла на середину кровати, предварительно сбросив с одеяла всю розовую пакость на пол. Посидела. Подумала. И немножко попрыгала по кровати, стоя на коленях. Запыхалась, рухнула на мягкое одеяло и вытянула ноги. Отметила мысленно точку и, зажмурившись, порезала заклинанием ладонь: кровь закапала, впиталась в ткань, расплываясь некрасивым грубым пятном.

— Прекрасно, — порез Эридес залечила за пару секунд и удовлетворённо слезла с кровати. Теперь ещё снять бы этот дурацкий корсет...

Пришлось позвать Ханни, так как местным домовикам Эридес не доверяла.

— Не слишком разлёживайся, Десс. Через два часа нам нужно выйти на завтрак, — глухо прозвучало из-за двери.

Эридес поморщилась и рванула с груди так по сути и не понадобившийся кружевной корсет.

* * *

Мистер и миссис Лестранж шли по коридору под аккомпанемент шепотков темноволосых людей в чопорных глухих нарядах; стук их каблуков терялся где-то в зелёной ковровой дорожке, прячущей под собой пол. Блестящие латы маслянисто бликовали от тусклого белого света волшебной палочки, а люди жмурились и отворачивались от него, тут же прекращая шептаться с соседями.

Давно миссис Лестранж не давалось так тяжело какое-либо расстояние, как эта сотня метров, покрытая зелёным ковром.

Истинные единомышленники не могут надолго рассориться; когда-либо они снова сойдутся.

Тёмный, едва освещённый несколькими тяжёлыми подсвечниками зал произвёл на Эридес крайне неприятное впечатление. То ли были виноваты подсвечники, по виду которых место им было в фамильном склепе, а никак не в столовой, то ли почерневшие потолки, теряющиеся где-то вверху, то ли длинный стол со столешницей, покрытой паутиной царапин; а может, и не они виноваты, а дело всё было в людях, сидевших на резных стульях с высокими спинками и вставших с них, чтобы поприветствовать вошедших молодожёнов — Эридес точно не могла сказать.

Одно Эридес поняла прекрасно: столовая Лестранж-Холла была полной противоположностью столовой в особняке Эйвери с её жёлтым светом, проникающим сквозь тонкие занавески, с хрустальными вазочками, наполненными пушистыми абрикосами и сочными яблоками, с накрахмаленной скатертью, по которой бегали солнечные зайчики и радужные полосы от хрусталя.

Лестранж помог ей сесть, пока она теряла голову от охватившего её ужаса и от липких взглядов, которые бросали на новоявленную миссис Лестранж завтракающие. Вечно изящная Нарцисса чуть кивнула и улыбнулась ей, сверкнув бриллиантами серёжек-пауков, Люциус Малфой, бледно-серый, непривычно скромный, вымученно последовал примеру жены. Эстюс, немного помятый и, по всей вероятности, страдающий похмельем, отреагировал немного радостнее, а вот Руди Лестранж как всегда даже бровью не повёл и продолжал находиться в состоянии невозмутимости, в то время как его дражайшая супруга гнусно облизнулась, продемонстрировав испорченные Азкабаном зубы.

Имена остальных Эридес знала только из газет, вернее, из объявлений о розыске. Немолодой мужчина с искривлённым лицом явно и был тот самый Антонин Долохов — вспомнив вчерашний разговор, Эридес слегка покраснела и почувствовала себя крайне неудобно. Ужасных, с толстыми рябыми лицами, похожих друг на друга, но всё-таки разнополых Пожирателей она идентифицировала как Амикуса и Алекто Кэрроу. Другого мужчину, примерно возраста Лестранжа, со светлыми глазами и обаятельной улыбкой, Эридес смутно припоминала со школьных времён: кажется, это был мастер Империуса Мальсибер, старинный друг Эстюса и оживший кошмар мистера Эйвери.

За столом сидело ещё несколько человек, среди них — Яксли и Руквуд, но никого из тех, кто был бы близок Эридес, никого из её круга или друзей. Не было даже Хелены, которая после замужества на полукровке стала отдаляться от общества. Вернее, её отдаляли от него.

Эридес совсем погрустнела: не очень-то приятно осознавать, что твоим связям в высшем свете предпочитают отношения с Пожирателями Смерти. Хотя это довольно логично, если учитывать "профессию" жениха.

Который, кстати, поразил Эридес необычайной серьёзностью и невозмутимостью. Она так привыкла к хамоватой наглости Лестранжа, так привыкла видеть в нём большую дикую кошку с ленивыми движениями, что нынешнее состояние каменной безэмоциональной статуи было для неё действительно странным и необычным. Да, она помнила, каким он стал при встрече с Тёмным Лордом, помнила его сосредоточенность, столь отличную от обычной живости. Но сейчас здесь нет Лорда, а Лестранж будто и не знал этого и оттого так внимательно наблюдал за сидящими, словно ожидая от них какого-то подвоха.

— Мы как раз обсуждали перед вашим приходом прошедшую свадьбу. Это было восхитительно, — протянул Мальсибер, неотрывно глядя на Эридес. Ей вдруг показалось, что он знает, что она никакая не миссис Лестранж, что кровь на постели из её ладони, а ночью они с Лестранжем занимались, мягко говоря, нестрастными разговорами. Эридес почувствовала себя пойманной на месте преступления. Она соврала, но они поймут, они узнают... Они уже знают.

— Благодарю, мистер Мальсибер, но она такой не была бы без неоценимой помощи миссис Малфой, — Эридес была жалкой и жалкими же были её слова, будто она была испуганной скромной девочкой-отличницей, списавшей в первый раз чужую работу и теперь выслушивающей за неё похвалу от строгого учителя.

— Что ты, Эридес, можно подумать, что это было мне в тягость, — улыбнулась Нарцисса. — Устраивать свадьбы кузин — дело приятное и душеспасительное, — тонкий, но вежливый намёк на сложность и хлопотность устройства свадьбы был принят, и Эридес издала вежливый же смешок. Этот обмен любезностями ненадолго нарушил тишину, но все усилия двух кузин и Мальсибера разбились о непробиваемое молчание остальных участников завтрака. Лестранж играл в гляделки с братом и невесткой, Мальсибер неотрывно глядел на Эридес, а Кэрроу громко жевали.

Постукивание приборов о тарелки, скрежет ножей по глазури, причмокивания, чавканье, звон задетых за края тарелок хрустальных ножек — Эридес всерьёз казалось, что только лишь она и чета Малфоев ограничивали себя правилами приличия за столом, а остальные о них совершенно забыли. Более того, даже звучное рыгание Амикуса Кэрроу посреди трапезы осталось совершенно незамеченным; разве только миссис Малфой вдруг резко захотелось промокнуть губы салфеткой. Эридес же больше не чувствовала желания продолжать завтрак: она с тоской посмотрела на маленький кусочек хлеба, который как раз собиралась окунуть в апельсиновый джем, и отложила его.

— Как поживает ваш дражайший батюшка, миссис Лестранж? — грубый голос Яксли отвлёк Эридес от отрешённого созерцания миссис Малфой. Эстюс, сидящий рядом с ней, поперхнулся и давясь закашлялся.

Эридес едва не удержалась от того, чтобы вздрогнуть, и почти перестала дышать. Вдруг это не её спрашивают? Она же мисс Эйвери и сидит за одним столом с настоящей миссис Лестранж. Вдруг он спрашивает об её отце.

Глупости. Дедушка давно умер.

— Миссис Лестранж, по-видимому, ещё не привыкла к своему новому статусу, — фыркнула Беллатрикс по прошествии минуты.

Эридес молчала. Чтобы сгладить неловкость, она зацепила кончиками пальцев отложенный хлеб, но съесть его не успела.

— Не рановато ли было, Баста, в первый же раз использовать методы Азкабана? — хохотнул Мальсибер, наконец-то отводя взгляд от Эридес.

Пламя свечей замерло, дрогнуло и радостно заплясало от громыхнувшего над столом гнусного хохота, напоминая этим старых салонных сплетниц, почуявших назревание скандала.

Щёки и шея вчерашней невесты покраснели, а кусочек хлеба оказался раздавлен, измазав джемом ладонь, — поверх низкого мужского смеха отдавался от сводов чей-то визжаще-истерический. Эридес подняла глаза: Алекто Кэрроу хихикала, периодически причмокивая животно-первобытными губами и подмигивая в сторону бледнеющего Малфоя. Но хихикала тихо. Это была не она.

Это была Беллатрикс.

Всё поплыло, скрылось за сероватой дымкой, а рука сама потянулась куда-то к желудку. Эридес тяжело взглотнула.

Ей определённо просто необходимо выйти.

Эридес чуть повернула голову в сторону Лестранжа; на губах того играла злая весёлая улыбка. Эридес вспомнила, что ей говорила Беллатрикс. Он долго отказывался... долго отказывался быть с ней.

— Уйдём, — едва слышно прошептала Эридес, даже не удосужившись придать интонации чуть больше вопросительности. Беллатрикс, отхохотавшись, удовлетворённо стукнула кулаком по столу:

— Как в старые добрые времена!

Лестранж удивлённо глянул на Эридес и приподнял бровь, тут же вернувшись к наблюдению за разворачивающимся обменом своеобразными комплиментами между Мальсибером и миссис Лестранж.

Эридес возмущённо втянула воздух в нос и отвернулась от него. "Спасибо большое за неоценимую помощь, мистер Лестранж, какой же вы чуткий, разорви вас горгулья," — подумала Эридес и стала искать другого союзника. 

Нашла она его довольно быстро: кузина Нарцисса сидела с самым невозмутимым выражением лица, разве чуть сморщив носик, будто на роскошном приёме перед ней поставили тарелку со сгнившими улитками в протухшем соусе.

— Так и что же? — фыркнул Мальсибер.

Нарцисса на долю секунды прикрыла глаза.

— Разочарую тебя, Мальс, но я консервативен в подобных вопросах и предпочитаю, чтобы женщинывспоминали меня с удовольствием, — лениво протянул Лестранж, а Эридес осознала, что хочет сейчас только одного: залезть под стол и просидеть там весь день, до самого вечера.

— Ну не знаю, мне всегда было положить на них. Главное, чтоб я помнил, — Мальсибер сузил светлые, какие-то призрачные глаза, и Эридес внезапно поняла, что Лестранж и Мальсибер на дух друг друга не выносят. 

И по-видимому, её догадка была верна.

Нарцисса остекленевшим взором глядела на булавку в галстуке сидящего напротив Яксли и молчала; Малфой, совсем скисший от внимания Алекто Кэрроу, тоже молчал; Беллатрикс села поудобнее и положила подбородок на кулак, словно собралась смотреть интреснейший спектакль, а Эстюс, открыв рот, в полном ужасе глазел на неё. Ни у кого явно и в планах не было прерывать завязавшийся диалог. Все вдруг стали невероятно воспитанными.

— Спасибо за напоминание, Мальс, — Лестранж откинулся на спинку стула, — но позволь спросить, как же ты тогда в Азкабане обходился без палочки?

Беллатрикс опять засмеялась.

— Обходился, обходился. Вполне терпимо причём, — фыркнула Алекто и присоединилась к совсем развеселившейся Беллатрикс.

— Терпимо! — проорал какой-то лысый мужчина со сломанным носом и вызвал этим бурную реакцию сидящих за столом.

Мерлин, что смешного? Эридес захватило то самое малоприятное чувство, возникающее, когда сидишь себе в шумной компании незнакомых людей, а тут они начинают травить какие-то одни им понятные анекдоты сомнительного содержания. Вроде бы можно изобразить смех, но смутные догадки насчёт смысла всех этих блистательных шуточек не дали ей это сделать.

— Если вам, миссис Лестранж, надоест консерватизм вашего мужа, то я всегда к вашим услугам, — перекрыл шум голос красного как луч Круциатуса Мальсибера, изобразившего при этом шутовской полупоклон.

Так же внезапно, как начался, гомон прекратился.

Эридес с удивлением обнаружила, что ещё минуту назад безэмоционально сидевший во главе стола Рудольфус Лестранж оказался уже на ногах. Его серое лицо продолжало оставаться невозмутимым, но невозмутимость эта была какая-то жутковатая, из тех, что страшнее открытой ярости.

— Господа, я бы хотел попросить вас воздержаться от подобных шуток в моём доме. Не забывайте, что у Эридес сегодня первый день в качестве полноправного члена нашей семьи, — поблагодарив гостей, Рудольфус тяжело сел обратно на стул и вновь ушёл в себя.

Если бы сегодня рано утром Эридес не убила бы целый час на наведение марафета (и на то, чтобы скрыть следы бессонной ночи), она обязательно бы пустила слезу благодарности и лёгкой жалости к мужу кузины.

Ей всегда было грустно видеть Рудольфуса рядом с Беллатрикс: спокойный, молчаливый, основательный, ему больше бы пошло быть каким-нибудь охотником на великанов, чем Пожирателем, убивающем безоружных магглов. Они были красивой парой, но маленькой Эридес всё равно казалось, что это неправильно, что кузина Белла дурно влияет на своего мужа. Вернее, так казалось миссис Эйвери.

— Бедный Руди, — сокрушалась миссис Эйвери, перебирая шёлковые ленты, — Белла совсем не та женщина, что подходит наследнику рода. Совсем не та.

— Красивая, но для счастливой семейной жизни не это главное. Тебе нужно это пораньше понять.

Да, уже тогда Эридес Эйвери была полнее своих ровесниц. Мама как в воду глядела. Вот стала Эридес красивее — и что же? Где оно, это счастье?

Вон Алекто Кэрроу — урод уродом, а вид имеет самый довольный из возможных.

— Как дела в Хогвартсе, Амикус? — спустя несколько минут поинтересовалась миссис Малфой.

— Плохо, Мерлин меня дери. Мелкие гадёныши отказываются тренировать заклятия на одногруппниках. Калякают на стенах какие-то тупые слова.

— Для тебя все написанные слова тупы, Ами. Неудивительно, ты же не умеешь читать, — скорчил рожицу уже отличившийся ранее лысый мужчина. 

— Селвин, не называй меня Ами! — прорычал Кэрроу под смешки завтракающих.

Селвин возвёл глаза к потолку. Эридес едва удержалась от улыбки: про обвинение в неумении читать Кэрроу благополучно забыл.

Миссис Малфой же была, по всей вероятности, готова к нечто подобному и спокойно продолжила:

— А кто тогда остался в замке? 

— Снейп, — выплюнул Амикус Кэрроу. — Но мы всё равно сегодня вечером вернёмся в Хогвартс.

Какая жалость. А всех остальных вы с собой случаем не заберёте?..

Оставшееся время все просидели в глубоком молчании.

* * *

Сказать, что Эридес не была удивлена, значит, не сказать ничего.

Эридес была поражена. 

Ещё в Хогвартсе многие считали её дурочкой, милой и безобидной девчушкой без каких-либо талантов, слабо учившейся и вечно витавшей в облаках. Да, с учёбой мисс Эридес Эйвери никогда не дружила, но вот откровенной дурой она точно не была.

Не нужно уметь разливать смерть по склянкам, сотворять котят из ёжиков и заниматься прочей лабудой, чтобы понять, что организация Пожирателей Смерти, пугало для всего волшебного мира, переживает не лучшие времена. Да, Министерство в их руках, Хогвартс под их контролем, сопротивления почти никакого нет, но в самом "дружном коллективе" всё очень и очень печально.

Эридес не могла понять, как вообще Пожиратели Смерти существуют уже столько времени. Духом товарищества даже и не пахнет, единения нет и в помине, зато вполне достаточно склок, взаимного недоверия и даже презрения друг к другу. Эридес не видела силы, которая может бить как кулак. Кулака не было, были лишь свободно двигающиеся пальцы рук.

Рудольфус Лестранж находился в параллельной вселенной, Рабастан смотрел (и плевал) на всех с Астрономической башни, Беллатрикс вообще окончательно сошла с ума, покажи ей вилку — зальётся истерическим хохотом, Кэрроу никто не уважал и даже не пытался скрыть это, Яксли, явно себе на уме, внимательно вслушивался в каждое произносимое слово, а в Малфое и вовсе ничего от Малфоя-то и не осталось, одни только платиновые волосы. Долохов весь завтрак мрачно просидел над тарелкой и даже не притронулся к еде, а во взгляде Руквуда явно читалось жалостливое пренебрежение умного человека к окружающим его безмозглым несчастным.

Эридес такого не ожидала. Мерлин, как же они умудряются ещё оставаться у власти? Наверняка на собраниях творится подобное сегодняшнему бардаку на завтраке.

Размышляя о том, как такие разные люди оказались в одной, настолько крепкой лодке, Эридес шла рядом с Нарциссой Малфой, которую она пригласила на прогулку по Лестранж-Холлу.

Нарцисса, словно проглотив метлу, прямо, с высоко поднятым подбородком, ловко переступала через грязные лужицы растаявшего снега и влажно-блестящие корни деревьев. Каблуки маленьких кожаных туфелек тихо вязли в мягкой земле, а пальцы в тонких белых перчатках нервно теребили ручку небольшой сумочки, что немного нервировало новоявленную миссис Лестранж, которая старалась не отставать от кузины. Однако несмотря на все её усилия, именно уверенно идущая Нарцисса Малфой казалась со стороны хозяйкой и тёмной громады дома, и густого запущенного леса, и целого комплекса зданий непонятного назначения, стоящих в стороне от главного дома.

Давно Эридес не чувствовала себя настолько не к месту.

Наконец потемневшие от дождей и времени каменные стены исчезли за резким поворотом — и Нарцисса остановилась.

— Милая кузина, — миссис Малфой, неожиданно для Эридес, обняла её, — милая Эридес, позволь попросить у тебя прощения за то, что случилось сегодня.

От Нарциссы пахло ландышами, и для Эридес не составило труда, закрыв глаза, на секунду представить себя в одном весеннем лесу, где когда-то маленькая мисс Эйвери собирала вместе с мамой такие хрупкие с виду белые цветы, чтобы составить из них букет для отца. Сквозь ветки высоченных деревьев, кончавшихся где-то высоко в небе, прорывались лучи солнца, и ландыши тихонько качали своими жемчужными головками-колокольчиками, вызывая у мисс Эйвери мечты о том, что это невидимые феи играют беззвучную лесную песенку.

— Нарцисса, — прошептала Эридес. Как же она похожа на маму, мама тоже тёплая, цветочно пахнущая, с нежным голосом... 

— Тебе не надо обращать на них внимания, Эридес, они не стоят того, правда, — Нарцисса посмотрела в глаза Эридес, ещё чуть влажные от минутной слабости воспоминаний.

— Они... они всегда такие? — слишком жалобно спросила Эридес. Нарцисса моргнула и грустно улыбнулась.

— Да, почти всегда. Беллатрикс и Алекто... Не вини их, мы не имеем права на это, ты же это понимаешь?

Эридес кивнула. Конечно, они не имели права винить Беллатрикс и Алекто или обвинять в чём-то; при одном только упоминании с их стороны об Азкабане Эридес хотелось заплакать. Как Эридес и Нарцисса могут их винить? Они, все эти годы проведшие в тёплых и изящных особняках, ходившие на светские рауты, на которых обсуждали последние сплетни с бокалом шампанского в руках, пока Беллатрикс и Алекто заживо гнили в тюрьме, среди дементоров, периодически поддерживая мужскую сущность других узников? Нет, они не могут их винить. Лишь только попытаться понять.

— А Рабастан и Мальсибер... Они никогда не любили друг друга. С некоторых же пор Мальсибер просто возненавидел Рабастана, — увидев, что Эридес хочет поподробнее узнать причины такого отношения, Нарцисса быстро продолжила. — Когда-нибудь ты узнаешь причину этого, но думаю, на сегодня тебе вполне достаточно впечатлений. Тем более, что впереди ещё один совместный приём еды, — Эридес застонала. Мерлин, точно, а она уже решила, что самое страшное позади.

Тяжёлое серое небо, спрятанное за массой облаков, давило на плечи, а промозглый ветер тревожил голые ветви, которые заунывно поскрипывали над головами двух кузин, изящно одетых, причёсанных, выглядящих инородным элементом посреди дикости и запущенности парка Лестранж-Холла.

— Не волнуйся, я думаю, что просьба Рудольфуса отрезвила их; он редко говорит в последнее время, но к нему всегда прислушиваются, — как Эридес надеялась, что Нарцисса права!.. — Пойдём лучше в дом, кажется, сейчас снова пойдёт снег.

Гулкая прихожая, которую язык иначе как залом и не повернётся назвать, встретила их тишиной и сумрачной прохладой. Фигуры на мозаичном полу сонно шевелились, оборотни зевали, а драконы расправляли крылья после сна; змеи на дверях негромко шипели о чём-то друг с другом, а крошечный сморщенный домовик, помогая кузинам снимать уличную обувь, бормотал себе под нос слова благодарности "за величайшую оказанную честь". Эридес же ощутила острую тоску по лондонскому особняку Эйвери.

— Тебе следовало бы осмотреть свой новый дом, — мягко заметила Нарцисса, увидев, что Эридес продолжала сидеть на бархатном диванчике, хотя домовик с обувью уже исчез.

Свой новый дом. Какая ирония. Любопытно, а миссис Малфой знает про её первую небрачную ночь?

Но отказываться от логичного предложения кузины Эридес не стала. Действительно, довольно глупо так и не узнать дом, в котором ей предстоит провести, как минимум, несколько недель. Не будет же она вечно ходить из спальни в столовую и назад?

Нарцисса позвала Вики, который оказался слабеньким худым эльфом-домовиком в старой наволочке от подушки. Огромные синие глаза домовика с неприкрытым восхищением смотрели на молодую хозяйку, и Эридес грустно подумала, что в глазах своего возлюбленного супруга никогда ничего подобного не увидит. Вики бесшумно открыл левую дверь, пропуская вперёд дам, и начал своеобразную экскурсию.

Странно пустой дом поражал своей грандиозностью и старостью. Длинные коридоры в резных дубовых панелях, перемежавшихся нишами, в которых безмолвно стояли рыцарские латы с алебардами и мечами, будто готовые по первому же зову спрыгнуть со своих постаментов и обрушиться всей мощью оружия на несчастного врага; гостиные, стены которых были завешаны потемневшими блёклыми гобеленами с едва угадывающимися фигурами в роскошных мантиях; множество массивной резной мебели, портретов гордых магов и ведьм, взирающих на ещё одну Лестранж с любопытством и даже одобрением, изящных безделушек навроде старинных часов с сюрпризом или венецианского зеркала в золотой раме — Лестранж-Холл производил впечатление великолепного музея, в котором есть всё. Те же Эйвери выглядели на фоне Лестранжей совершенными бедняками, и теперь Эридес поняла, почему эта фамилия всегда обладала таким уважением среди чистокровных волшебников.

— Мерлин, они такие богатые, — не удержалась от восклицания Эридес напротив огромного напольного сундука, крышка которого была усыпана полудрагоценными и драгоценными камнями. От Нарциссы не укрылось восторженное восхищение в голосе кузины, и миссис Малфой лукаво улыбнулась:

— Ну Малфои-то считаются богаче Лестранжей, зачем скрывать, — эта лукавость позабавила Эридес, и та с удивлением обнаружила, что отвечает на выпад с наигранным возмущением чрезвычайно довольного человека.

— И кто же так считает? Не Люциус случаем?

Нарцисса тихо рассмеялась и покачала головой.

— Малфои действительно богаче, если считать главным богатством монеты, но в плане культурных ценностей, тех же ювелирных украшений, оружия, золотой посуды, Лестранжи дадут фору всем.

Эридес чувствовала, как её рот растягивается в улыбке, и ничего не могла с этим поделать.

* * *

В комнате никого, кроме домовика, не было. Нет, не то, чтобы у Эридес было желания встретиться с Лестранжем, просто ей показалось это странным: мужу следовало бы также переодеться к обеду. Но с другой стороны, Эридес только порадовалась, что одна, всё-таки Лестранжу не следовало видеть её возбуждённо-приподнятое настроение.

Будуар был тих и тёмен, и Эридес зажгла один из светильников, желая подготовиться к испытанию совместной трапезой с десятком Пожирателей Смерти. Она очень устала за эти дни, безумно хотела спать, но просто лечь на кровать и обойтись только лёгким ужином молодая миссис Лестранж не могла. Во всяком случае, не в первый же день супружеской жизни.

Хрупкие флакончики с духами и зельями, золотистые пудреницы, крошечные баночки с гелями томно поблёскивали, обещая исправление всех недостатков лица, тела, волос; красивая тёмно-синяя шёлковая мантия приятно легла на плечи, прохладными волнами падая до пола. Домовик помогла Эридес заколоть локоны на бок и разобраться во всём великолепии пузырьков на туалетном столике.

— Ах, какая вы красавица, хозяйка! — всплеснула руками домовуха. Впрочем, Эридес была уверена, что точно такие же слова говорит своей хозяйке и домовик Алекто Кэрроу (если он у неё вообще был, конечно, в чём лично Эридес сильно сомневалась). Все домовики всегда так говорили, даже когда у Эридес было полтора подбородка и толстые ляжки.

Но сегодня она была мила, да. Не настолько, чтобы вызвать домовухино восхищение у собственного мужа, но всё же мила. Очень мила. Ей хотелось сиять, показать всем, что она достойна жить в таком богатом, таком прекрасном, таком загадочном доме — оттого и бросали радужные блики длинные серьги и заколка, сплошь покрытые бриллиантами, и радостно мерцали глаза, и винно-красные губы манили к себе.

Они ещё будут ей руки целовать, а не шутки шутить. Будут. Все. До одного.

Эридес чуть приподняла уголок губ и подмигнула самой себе через зеркало.

Она специально опоздала, чтобы разозлить своего мужа и вынудить его войти в столовую без неё. И когда миссис Лестранж вошла, моментальный шум отодвигающихся стульев обнадёжил её; она заметила, как сощурил светлые глаза Мальсибер, как очнулся от вечного полусна Рудольфус, как смотрел на неё раскрыв рот Селвин, как ободряюще улыбнулась Нарцисса и как резко помрачнела Алекто Кэрроу.

Но Рабастан Лестранж ничего не сказал. Совсем ничего. Мазнув ленивым взглядом по разрумянившемуся лицу жены, он просто помог ей сесть за стол и вернулся обратно к прерванной её появлением беседе с Руквудом.

Вечер был малость подпорчен.

Но всё же окончательно испортиться он не сумел: обед прошёл на удивление спокойно, общались между собой только сидящие рядом, а общих разговоров не было. Сидевший рядом Люциус Малфой шептался о чём-то с женой, а Яксли в этот раз не наблюдал за всеми вокруг, предпочитая думать о чём-то своём.

Эридес было скучно.

От нечего делать она принялась разглядывать сидевших за столом. И обнаружила, что никто из них, за исключением собственно самой Эридес и Нарциссы, не удосужился не то, что переодеться, даже просто причесаться. Например, Беллатрикс была совершенно растрёпана, вернее, растрёпана больше, чем обычно. Все что-то обсуждали, и Эридес решила прислушаться к негромкому разговору Лестранжа и Руквуда.

— ...да, эта мысль тоже приходила мне в голову. Уверен, что он обязательно захочет навестить свой дом. Я бы на его месте поступил бы именно так.

— Подозрительно, что он до сих пор не побывал там. Но это нам только на руку, — изрытое оспой лицо Руквуда было предельно серьёзно, а утреннее пренебрежение совершенно отсутствовало в его сосредоточенном взгляде.

— Когда мы этим займёмся? — Лестранж был не менее серьёзен и даже не приступил ещё к еде.

— Тебе решать, — хмыкнул Руквуд, чуть кивнул головой в сторону Эридес, которая очень натурально изображала внимание к своей тарелке и ещё натуральнее — к бокалу с вином.

Лестранж впервые за вечер прямо глянул на увлечённую глотком Эридес.

— Завтра.

— Договорились, — и Руквуд присоединился к Эридес, отпив прилично из своего бокала.

Значит, завтра она Лестранжа не увидит. Вот и чудесно. Жаль, что Руквуд не может взять Лестранжа чем-то там заниматься сегодня же ночью — тогда ужасно начавшийся день завершился бы триумфально.

Люциус очень вежливо стал расспрашивать Эридес об её впечатлениях о доме, периодически бросая красноречивые взгляды на Лестранжа, который, однако, предпочитал их не замечать.

Эридес подумала, что не стоит делать Лестранжу приятно и расхваливать его дом, поэтому отвечала очень сдержанно, заметив только между делом:

— Здесь столько прекрасных портретов! Мы с кузиной очень мило пообщались со многими из них, я даже немного удивлена, что они оказали мне столько внимания, — скромно сказала Эридес, мысленно от души наступив Лестранжу на ногу.

Вечер продолжился в плохо освещённой гостиной, заставленной диванчиками и креслами. Рудольфус Лестранж грузно сел в одно из них и устало прикрыл глаза, Беллатрикс увела в сторону Руквуда, а брат и сестра Кэрроу плюхнулись на диван, вызвав этим целый водоворот поднимающейся пыли. Эридес составила компанию чете Малфоев и уже намного искреннее выразила своё восхищение Лестранж-Холлом.

— К сожалению, о территории вокруг главного дома я ничего подобного сказать не могу. Очень уж всё дико и неухожено, — бледный Люциус, оказавшийся вблизи совсем постаревшим, согласился с ней.

Кто-то ойкнул, и Эридес поморщилась, узнав в этом ойканье своего брата. Эстюс пролил на себя вино и теперь смущённо благодарил Яксли, который успел мигом осушить мантию Эстюса прежде, чем жидкость окончательно впиталась бы в ткань. Селвин что-то рассказывал Амикусу Кэрроу, на что тот то и дело кивал и вставлял свои реплики.

Стояла такая благостно-сосредоточенная атмосфера, что Эридес стали мучить подозрения; не могли все эти люди так быстро помириться и начать нормально общаться, когда ещё утром они готовы были глотки перегрызть друг другу. Что-то тут было не то.

— Мистер Малфой, а где вы сегодня были? Мы весь день провели с Нарциссой, гуляя по дому, но никого не встретили! И вас в комнате мы не нашли, — Нарцисса на самом деле зашла к себе, чтобы припудрить носик, и Эридес ради интереса заглянула внутрь: Люциуса там не было.

Нарцисса чуть нахмурилась, а Люциус заметно напрягся, явно не горя желанием раскрывать свой секрет. Эридес даже приготовилась к тому, что так ничего и не узнает, но всё же расстроиться не успела.

— Да, мы сегодня всей компанией отправились... эээ... — неуверенный ответ Малфоя прервала Беллатрикс, словно выросшая из-под ковра:

— К Тёмному Лорду, — Беллатрикс подняла подбородок и, взмахнув палочкой, перенесла одно из кресел прямо к дивану, на котором расположились Малфои и Эридес. Она величественно села и продолжила, сверкая, как обсидианом, тёмными глазами. — Свадьба свадьбой, но самые верные сторонники Тёмного Лорда должны забывать обо всём личном и всегда быть рядом с ним, — миссис Лестранж так выделила это "с ним", что Эридес, мысленно усмехнувшись, представила, как Беллатрикс на письме выделила бы "ним" заглавной буквой.

Вот и причина того, что никто не переоделся. Вот и объяснение внезапно возникшему единению.

Пока они с Нарциссой слушали рассказы старого домовика о доме, звучавшие как воспоминания престарелого джентельмена о юной возлюбленной, первой его любви; пока Эридес красила губы винной помадой, жмурясь от отражающегося в зеркале света свечей, а Нарцисса у себя накручивала тугие локоны, хозяева Лестранж-Холла и их гости находились у своего хозяина.

Эридес словно заново поняла, где, а главное, с кем находится в одном помещении.

Вон Долохов, посаженный за пытки десятков магглов, а рядом с ним Мальсибер, прославившийся тем, что прекрасно накладывал сильнейший Империус, а на другой стороне комнаты Амикус и Алекто Кэрроу, в чьём послужном списке несколько убийств замученных людей. Вот и Рабастан Лестранж, возвышающийся над креслом, в котором сидел его старший брат Рудольфус, — они известны в первую очередь зверской пыткой двух авроров, мистера и миссис Лонгботтом, от которой молодые родители сошли с ума. Да и сколько других преступлений висит на душах вечно молчаливого Рудольфуса и Рабастана с его злой улыбкой?

А она была так счастлива, так рада сегодня днём, с детским восхищением подмечая каждую деталь величественного Лестранж-Холла, в которого она так наивно влюбилась. Что ж, считала, что не дурочка? Нет, не дурочка. Полная идиотка.

— Её нельзя брать в Пожиратели, — сипло-визглявый, неприятный до отвращения голос Алекто Кэрроу словно окатил Эридес ледяной водой. — Она будет хныкать и давиться соплями над каждым мугродьем.

Амикус расхохотался, но остальные пока сохраняли молчание; Беллатрикс с вниманием человека, разглядывающего раздавленного зверька, следила за полуопущенным лицом Эридес, только наполовину скрытым волосами.

— Буду, — неожиданно для себя твёрдо, упрямо произнесла Эридес, чувствуя, как душа уходит в пятки от ужаса и взявшейся откуда-то бессмысленной, лихой, гриффиндорской храбрости.

Даже Амикус перестал хихикать. Тишина стояла, как в храме, переполненном глубоко верующими людьми, в котором один из прихожан вдруг взял и высказал совершенно еретическую мысль о Боге.

Да, теперь она, кажется, поняла, почему организация Пожирателей Смерти существует так долго.

— Буду? — наконец охнула Беллатрикс, опустив голос почти до шёпота.

— Как тебя воспитывали, бедняжка? — покачал головой Селвин, чуть отодвигаясь от разбухающего Амикуса.

— В уважении ко всем живым существам, — Эридес встала. — Прошу меня простить, господа, но мне нездоровится. Удачного продолжения вечера и спокойной ночи.

Эридес осторожно, но довольно быстро вышла вон из гостиной и, выйдя, принялась бежать.

Ещё с детства у неё осталась привычка бегать или подпрыгивать, когда эмоций накапливалось столько, что начинало казаться, что просто лопнешь от их числа. А так пробежишь пару метров — сердце бешено стучит, отдаваясь в ушах, дыхание сбито, но голова чистая, словно бы все эти эмоции и чувства вылетели от скорости бега.

Эридес взлетела вверх по ступеням и позвала Вики, забыв имя приставленного к себе домовика. Вики с звонким хлопком явился и с удовольствием аппарировал хозяйку в её комнату.

Эридес тут же направилась в ванную, желая успокоить дрожащие ноги. Храбрость спала, и остался только ужас от осознания того, с кем она живёт в одном здании, за кого она вышла замуж и кому она наговорила про уважительное отношение ко всем людям.

Эридес, отказавшись от помощи домовухи, сама потёрла себе тело жёсткой губкой, а домовуха вылила на неё целый ушат очень тёплой, почти горячей воды. Она вдыхала пар, пахнувший сиренью, и ощущала свой страх каждой клеточкой. Что же она наделала, Мерлин, что.

Но сирень, жар и неловкое, но мелодичное пение домовика постепенно успокоило Эридес, и к тому моменту, когда домовуха щелчком пальцев осушила её и одела в длинную ночную рубашку и халатик, бывшая мисс Эйвери была спокойна, как принявший Поцелуй дементора узник.

Она забралась под одеяло, подумав про себя: "Как же я устала. Я так устала, что точно не засну". И конечно же, едва успев закрыть глаза, провалилась в темноту.

* * *

Ей снилось, как она бежит по длинному бесконечному коридору, уставленному рыцарскими латами; латы хохотали над ней, то и дело пытаясь подставить подножку, а она уворачивалась и всё бежала и бежала, сама не зная куда, пока из-за угла не выпрыгнула Алекто Кэрроу, заоравшая "Мугродье!", что вызвало истерический смех одного из рыцарей. Она споткнулась и мешком рухнула на зелёный пол, а рыцарь поднял забрало, оказавшись Беллатрикс. Рыцари окружали её, ставшую такой маленькой и настолько толстой, что не могла даже сдвинуться с места. Один из рыцарей поднял меч, и она ухнула куда-то вниз.

И проснулась.

— Что за?.. — комната, большей частью погружённая в сумрак, освещалась только слабым свечным светом, идущим откуда-то слева. Эридес, с дурнотой человека, резко изменившего положение после внезапного пробуждения, и нездоровой головой только что пережившего ночной кошмар, не сразу догадалась повернуться на свет.

Собственно, лучше бы она вообще не догадывалась. Потому что обнаруженная чья-то голая спина, а затем осознание того, что эта спина какого-то мужчины, севшего на вторую половину кровати, заставило Эридес сначала завопить не своим голосом, а потом умудриться завалить подсвечник со своей тумбочки в попытках нащупать волшебную палочку.

— Десс, намного умнее хранить палочку под подушкой. Хотя в твоём случае имеет смысл вообще заменить её ножом, — устало протянул хриплый голос, который Эридес узнала бы из десятков других, являвшихся в её кошмарах.

Она бы съязвила в ответ, но была настолько напугана, что изо рта выходили лишь какие-то неясные звуки, а духа хватило только на то, чтобы лечь обратно. Ей потребовалось около минуты, чтобы немного прийти в себя и понять, что Лестранж стаскивает с ног сапоги. "Даже странно, что он не позвал домовика или не снял их с помощью заклинания", — пронеслось в голове раздражившейся Эридес.

— Вон из моей комнаты, — прошипела она.

— Сегодня у тебя прямо день твёрдых и решительных реплик, не так ли? — Лестранж мигом стянул брюки, заставив Эридес зажмуриться, и залез под одеяло. — И позволь тебе напомнить, Десс, — Эридес почувствовала на своём лице тёплое дыхание и испуганно распахнула глаза, обнаружив Лестранжа, нависшего над ней, — это комната моя, как и все другие комнаты, залы и коридоры. Моя и моего брата. Так что это тебя следовало бы выгнать отсюда за такой тон, но, — он отодвинулся от Эридес и лёг, — я добрый. Поэтому можешь остаться.

Эридес остановила свой взгляд на одном из завитков на ткани балдахина: завиток изящно лился между другими до тех пор, пока не закончился змеиной головой с раздвоенным языком, вылезающим из раскрытой пасти; её колотило.

Нет. После такого не остаются.

Эридес скинула с себя одеяло и собралась уже слезть с кровати, как вдруг что-то перехватило её за талию, выбив воздух из лёгких, и почти швырнуло обратно. Лестранж невозмутимо повёл палочкой — и одеяло прикрыло обнажившиеся ноги Эридес.

— Спокойной ночи, жёнушка, — с ещё одним взмахом палочки свет погас, и наступила тьма.

Комментарий

Искренне прошу прощения за эту главу у вас, дорогие читатели! Она очень тяжело мне далась (и не в последнюю очередь из-за Эридес, ПОВ которой тянет меня совсем не туда, куда хотелось бы). Героини "было скучно", автор плакал горючими слезами от тоски xD Торжественно обещаю, что следующая глава по степени тоскливой скукоты определённо проиграет этой) *и уже проигрывает на радость автора*

Советую послушать Backyard восхитительной группы Of Monsters and Men, в голове у меня это мелодия стала своеобразной главной темой фанфика.

И ещё раз спасибо вам всем за то, что читаете!)

Успокойся, смертный, и не требуй

Сергей Есенин

Эридес изнывала от безделья.

Лестранж-Холл, с отрывом лидируя в плане роскоши, колоссальности, древности и мрачности, всё же отчаянно проигрывал особняку Эйвери в Лондоне по всем остальным статьям: в нём абсолютно не было ничего, что могло бы хоть как-то занять время Эридес.

Да, в наличие была гигантская библиотека, больше смахивающая по размерам на главную сцену оперного дома, чем на домашнее собрание книг; тысячи фолиантов в высоченных стеллажах, вычурные колонны с позолоченными фамильными гербами Лестранжей, росписной потолок, по которому летали птицы и бегали олени с ветвистыми рогами, — всё это было необычайно красиво, но не привлекало Эридес. Она не особо любила читать, получая удовольствие только от чтения сказок с яркими иллюстрациями, но чтобы найти подобные книги, ей пришлось бы обратиться за помощью к домовику. А Эридес совсем не хотелось, чтобы кто-либо из Лестранжей прознал про любовь почти тридцатилетней невестки к сказкам.

Да, ещё была большая шкатулка в будуаре, покрытая позолотой, в которой Эридес нашла хрупкую диадему, колье с изумрудом, величиной с голубиное яйцо, серёжки, похожие на бриллиантовые фонтанчики, множество самых разных колец, браслетов и брошь в виде орхидеи. Эридес выработала привычку рассматривать эти украшения перед отходом ко сну, жадно гладя указательным пальцем огромный изумруд, примеряя легонько звенящие серёжки и разглядывая каждую деталь, каждый камень невесомой диадемы; её это успокаивало, давало силы на то, чтобы пережить ночь.

Да, у Эридес в распоряжении был почти весь дом, все его душные гостиные, кладовые, переполненные едой, погреб с сотнями пыльных бутылок, ждущих своего часа, гостевые спальни, напыщенные и показушно роскошные. И да, Эридес не испытывала недостатка в платьях, мантиях, косметических средствах и туфлях, особенно после того, как по её просьбе Ханни переправила некоторые вещи из Лондона в Лестранж-Холл.

Да, у Эридес определённо было всё, что только можно было пожелать для нескучной жизни.

Но всё же не хватало главного.

Она была оторвана от привычного общества, от встреч со своими друзьями и приятелями — с Хеленой Эридес общалась только письмами, да ещё, разве что, с Филом, на возобновление переписки с которым Эридес решилась, лишь окончательно заскучав. Многие другие знакомые по Хогвартсу, по изысканным вечерам, устраиваемым в особняке Эйвери, по совместным походам в маггловские кварталы, пропали, испарились, очевидно, прознав про то, что блестящая светская леди Эридес Эйвери всё же вышла замуж за того самого Рабастана Лестранжа. Фил писал очень вежливо, не переступая через какую-то черту, которую он, видимо, сам провёл между собой и Эридес: ровные строчки, ни одного комплимента, одни достаточно односложные ответы на вопросы старинной подруги. А ведь Эридес уже простила ему его сусликообразность, готова была снова дружить, ходить по ресторанам и слушать великолепные арии в его исполнении, его чистый и сильный голос. Но нет.

По вечерам Лестранж-Холл гостей не принимал, хотя они и были обещаны. Эридес бы перетерпела выходки Мальсибера и пьяницу-брата, однако и тут ей не повезло. На хозяев в этом отношении также не получалось положиться: Беллатрикс почти не появлялась, пропадая, по словам периодически приходящий на чай Нарциссы, в поместье Малфоев, где неотлучно находилась рядом с Тёмным Лордом, её же муж всегда ночевал у себя, часто составляя Эридес компанию за ужином. Однако вечно уставший, с серым лицом, с потухшим взором, Рудольфус Лестранж молча сидел во главе длинного пиршественного стола и не делал существование Эридес более увлекательным и разнообразным.

И его брат.

Появляясь пару раз в неделю, он, явно издеваясь, заставлял Эридес спать с ним в одной кровати, причиняя ей кучу неудобств. Во-первых, Лестранж взял моду целовать Эридес перед сном. Её это просто выводило из себя, и, право, если бы не изумрудное колье и забавные часы, символизирующие бесконечное течение времени (из яичка появлялся крошечный птенчик, он рос, взлетал ввысь и умирал, падая и вновь превращаясь в яичко, — Эридес могла наблюдать за этим целую вечность), она бы в один прекрасный день и вправду последовала бы совету Лестранжа, засунув под подушку нож. Лестранж, будто читая мысли "жены", всё испытывал и испытывал её ангельское терпение, а Эридес же упрямо сжимала губы, не давая ему ни единой возможности повторить свадебный поцелуй. Во-вторых, и этот пункт, в принципе, был связан с первым, Лестранж, совершенно не таясь и не стесняясь, раздевался прямо перед ней, хотя сама Эридес всегда переодевалась либо в ванной, либо в будуаре, за закрытыми дверьми. Эридес приходилось всё время, что он тратил на отход ко сну, лежать с закрытыми глазами; она из принципа не открывала их вплоть до того момента, пока Лестранж не тушил свет. Она даже научилась почти не обращать внимания на его довольно обидные комментарии насчёт её "манеры целоваться": лежать бревном, сложив руки крестом на груди, с закрытыми глазами и губами, сжатыми в ниточку. В-третьих, Эридес бесило его отношение к себе. Нет, оно и раньше было, мягко говоря, не аховым, но сейчас Лестранж просто перешёл все границы. Он постоянно намекал на то, что Лестранж-Холл принадлежит его семье, что Эридес здесь на полулегальном положении, что приняли её чисто из жалости и по необходимости, в общем, что она должна знать своё место. Эридес своё место знала и поэтому изнывала от безделья весь день, таскала из погреба бутылки и располагалась каждый раз в новой гостиной, потягивая вино и ощущая себя хозяйкой жизни, а по ночам истошно молчала, отодвигаясь на самый край постели и вздрагивая при малейшем движении на другой стороне кровати.

И когда-то она посмела подумать, что Лестранж не лишён благородства. Как бы не так.

После того случая, когда Лестранж не дал ей уйти, использовав магию, Эридес смертельно на него обиделась и молчала, хотя вопросов было немало. Один из самых волнующих её Эридес задала Нарциссе, пришедшей проведать её и присоединившейся к чаю.

— Почему Алекто Кэрроу сказала, что меня не возьмут в Пожиратели? Какие Пожиратели? Неужели у них была такая идея? — голос Эридес дрогнул, выдавая её необычайную заинтересованность в этом вопросе.

— Алекто — женщина со специфическим чувством юмора, не стоит всерьёз воспринимать всё, что она говорит, — Нарцисса беззвучно размешала сахар и отложила серебряную ложечку. — Она и Беллатрикс — фактически единственные исключения из общего правила: никогда не брать женщин в Пожиратели. Наша задача — не защищать чистую кровь борьбой, а рожать и воспитывать следующие поколения чистокровных волшебников и волшебниц.

Нарцисса, какая-то прозрачная, бесцветная, слабо улыбнулась Эридес, и та вспомнила, что, по слухам, её единственный ребёнок, Драко, стал Пожирателем.

Но всё же этот ответ не до конца успокоил Эридес. И наконец она решилась спросить у Лестранжа.

Как обычно, он раздевался, а она лежала с закрытыми глазами, собираясь с силами и очень нервничая. Наконец когда Лестранж сел на кровать, Эридес произнесла, пожалуй, чуть твёрже, чем нужно было:

— Мистер Лестранж, у меня к вам важный вопрос, — она всё ещё питала лёгкую надежду на то, что Лестранж удивится и забудет о поцелуе, позволив Эридес сразу убить двух зайцев.

— Да ну? И какой же? Коллекционное вино заканчивается? — Эридес вспыхнула и от возмущения даже распахнула глаза.

— Нет, — сквозь зубы ответила она, призывая всю свою светскую выдержку. — Меня собрались брать в Пожирательницы? — вот так, напрямую, без утайки. Да, она сделала это.

— Если только лимонных долек, — мрачновато хмыкнул Лестранж и потянулся к тут же зажмурившейся Эридес. — Ты как бы потенциальная мать наследника Лестранжей, и даже Беллатрикс это понимает.

Эридес недовольна выдохнула и крепче сжала руки на груди.

— Всё равно ничего не бывает вечным, — прошептал Лестранж и поцеловал её, задержавшись чуть дольше обычного. Едва свет погас, Эридес схватилась за голову и порывисто повернулась на бок, кусая губы и испепеляя взглядом полоску холодного ночного света, выглядывающего из-за тёмных тяжёлых занавесок.

* * *

Эридес изучила весь дом с какой-то яростно любопытным упорством, в котором она раньше как-то не замечалась. Пролезла во все комнаты, в какие только смогла попасть, а двери тех, что остались закрыты для неё, получали от раздражённой миссис Лестранж ощутимый пинок ногой. Вики подобострастно сообщил обиженной хозяйке, что за той чёрной дверью с вырезанными змеями — покои Рудольфуса Лестранжа, за другой, чуть с меньшим количеством ползучих гадов — его младшего брата, а вот та дверь посветлее — хозяйки, супруги мистера Лестранжа. Эти сообщения под конец (а именно, у двери посветлее) совершенно разъярили Эридес, и она фактически наорала на домовика, требуя отдельные покои "с дверью обязательно с самыми зубастыми змеями!"

— Но, хозяйка, у вас же уже есть отдельные покои, — пролепетал Вики, немного отстранившись от пыхтевшей Эридес.

Отдельные. Покои. Иногда эти эльфы бывают такими тупыми. Это не её комната. И это вполне доходчиво объяснил её муж. Который, собственно, тоже не её. Порой судьба слишком увлекается иронизированием и доходит до откровенного сарказма. И какого божественного сарказма: Эридес готова хохотать над ним до слёз.

Дверь в не её покои была почему-то ещё светлее, чем у Беллатрикс и, главное, была далеко от места концентрации комнат, занимаемых семьёй Лестранж. Ручка в форме изящной змейки с блестящими глазками заметно выделялась на фоне однотонных резных цветов; любопытно, кому в голову пришло выделить ей покои именно с такой непохожей на другие дверью?.. 5324:0, госпожа Судьба.

Раздумывая над тем, что она слишком много внимания и нервов тратит на двери, Эридес приготовилась к обеду, который из-за позднего времени возвращения Рудольфуса Лестранжа стал скорее ужином, выбрав прекрасную бордовую мантию (настроение у Эридес было бунтарское), ещё допожирательской моды, с красивым вырезом (довольно глубоким; Руди Лестранжу всё равно, а Эридес приятно и одновременно жутко бунтовать таким образом), приталенную — настоящая мечта каждой модницы! Она привыкла к ужину одеваться как на бал, опасаясь, что, сидя в четырёх стенах, просто-напросто растеряет все свои навыки, которые так старательно вырабатывала все эти годы.

Бесси механически всплеснула руками, и Эридес стало совсем уж тошно от осознания того, что единственные существа, которые относятся к ней как к миссис Лестранж, — это домовики. Через пару дней после свадьбы она пыталась описать родителям те чувства, что мучили её, но не слишком преуспела в этом; миссис Эйвери долго и внимательно слушала дочку, а потом натурально выгнала из комнаты мужа и в лоб спросила, как развиваются отношения с Лестранжем. Очевидно, что сбивчивые описания свадьбы (уже не в первый раз рассказанные), восхищения домом, недовольство непонятно чем и неумение его объяснить вконец расстроили миссис Эйвери, решивший, что дело всё в некой "неудовлетворённости".

— Что? Отношения? С Лестранжем? Да он относится ко мне, как к домовику! — выпалила Эридес, надеясь, что Бесси её не услышит.

— Неужто заставляет убираться? — охнула миссис Эйвери.

Когда же она наконец смогла добиться от Эридес признания в том, что, оказывается, в брачную ночь молодая жена разрезала себе руку и накапала крови на простыню, то охам и ахам не было предела. Да того не было, что Эридес едва ли не в первый раз обиделась на мать и спрятала зачарованное зеркало в чулок.

— Мне нужно знать своё место, вот я и знаю его, — пробормотала Эридес тогда, задвигая ящик.

Эридес и вовсе подумывала, что ей пора сменить роскошные мантии на простыню и начать падать в ноги Лестранжа. Может, случится чудо — и у него воскреснет совесть.

Она спускалась в зал, погружённая в воспоминания; эта ссора с матерью её подкосила до того, что даже Лестранж, заявившийся на следующий день, отметил особенную бледность Эридес.

Конфликт заставил её вытрясти из закоулков памяти всё то хорошее, что сделали её родители. Их поддержка, их искренняя любовь к дочери, их по-старчески нежная осторожность друг к другу... Она так хорошо запомнила то особое чувство взаимного уважения, которым были проникнуты отношения мистера и миссис Эйвери; Эридес ещё давно поняла, что этого чувства в её семье не будет. Но, Мерлин, она, изначально не испытывавшая уважения к Лестранжу, никак не ожидала того, что и с его стороны уважения она не увидит. И это просто втаптывало её в каменный пол Лестранж-Холла; никто и никогда не относился к ней так с самых школьных времён.

Она вновь словно попала в те годы.

Маленький зверёк, которого в попытках приручить то бьют тапком, то ласкают и вкусно кормят.

— Хозяйка, — ещё один домовик в грязной тряпке, раскрыл перед ней двери, и Эридес вошла в зал с грустной ухмылкой, искривившей губы.

— Какой цвет выбрала наша малышка Эридес! Долго выбирала? — голос Беллатрикс словно бритвой чиркнул по ушам, и ухмылка резко сошла. За столом сидело всё достопочтенное семейство в полном составе, в первый раз с самого дня свадьбы: Рудольфус, не соизволивший и повернуться на вошедшую, чёрная Беллатрикс с пышной короной волос и Лестранж, неотрывно следящий за Эридес, которая, проигнорировав разложенный прибор рядом с мужем, прошла на привычный противоположный конец стола.

— Бесси, перенеси... — начала было озвучивать свою просьбу Эридес, но её прервала Беллатрикс.

— А сама? — Эридес была до такой степени не в настроении, чтобы препираться, что просто вынула волшебную палочку и произнесла:

— Акцио, прибор, — ложки, вилки, ножи, бокал и тарелки взлетели в воздух, а салфетка, как морской скат, вспорхнула и поплыла вслед. Ножи летели низко, задевая лезвиями за столешницу и оставляя на ней длинные следы, вилки почему-то скакали, дробно громыхая и время от времени делая кульбиты, а тарелки со свистом рассекали воздух. Беллатрикс взвизгнула и расхохоталась.

Эридес, покрасневшая от напряжения, вздрогнула: тарелки с грохотом повалились на ножи, вилки слетели на пол, а бокал, с хрустом шмякнувшись, вдребезги разбился; самая лёгкая из всех, салфетка грациозно приземлилась на остатки прибора.

— Браво, — Беллатрикс похлопала в ладоши, а Эридес, так и замерев с палочкой в руках, не могла оторваться от созерцания результатов своего волшебства.

Только бы не расплакаться. Иначе она точно вернётся в прошлое. Только ещё более страшное прошлое, где вместо одногруппников бывшие узники Азкабана.

Бесси щёлкнула пальцами, и всё исчезло, будто ничего и не случилось. Но кое-что всё-таки случилось, и следы от ножей ещё танцевали на столешнице, служа свидетельством этому.

Перед Эридес уже стоял новый прибор, Беллатрикс продолжала что-то говорить, а неудачливая волшебница всё смотрела на то место, где окончательно погибла последняя надежда на уважение со стороны Лестранжей.

Ужин проходил в молчании. Эридес максимально беззвучно и бессмысленно поглощала одну смену блюд за другой, желая проснуться. Да, это был сон. Конечно, просто кошмарный сон. Прошло столько лет, столько прекрасных, почти ничем не омрачённых лет, как это могло вернуться? Как?..

Сидеть с хозяевами Эридес отказалась под предлогом больной головы, и, дойдя до лестницы, она глубоко вздохнула, стараясь унять боль в груди.

— Ты, — холодная рука, хватившая Эридес за запястье, напугала её до писка, — мне нужна для разговора, — Беллатрикс потащила ослабевшую невестку через дверь, ведущую в правое крыло. Там было довольно-таки холодно, но миссис Лестранж это явно не волновало.

— Кажется, ты не отличаешься понятливостью, крошка. Хотя можно было догадаться по твоему братцу, — Беллатрикс всё-таки отпустила руку Эридес, и та отошла от кузины. — Кажется, тебя просили позаботиться о наследнике, а ты даже не удосужилась до сих пор переспать с собственным мужем, — прошипела Беллатрикс.

Эридес сделала ещё шаг назад, не веря, не желая верить, что она узнала. Как она могла узнать?..

— Как? — отчаянный шёпот Эридес напоминал последние слова умирающего.

— Я слишком хорошо знаю Рабастана, малышка Десс, во всех смыслах знаю. У тебя слишком кислое лицо, лицо старой девы, а Рабастан... — Беллатрикс сделала зловещий вдох, но закончить не успела.

— Я не могу! Я не хочу! — пискнула Эридес и заплакала.

— Сегодня же ночью!

— Нет, — бешено завертела головой, будто это что-то может поменять. Как же она не понимает? Почему она не хочет понять?

— Развела здесь целую трагедию, будто девственность твоя стоит миллионы галеонов!

— Нет, ни за что! — Эридес закричала, переходя на визг, и отмахнулась от Беллатрикс.

— Мугродье, заткнула свой рот, — кончик палочки обжёг горло, и Эридес, взглянув в почерневшие глаза, покрытые красной сеточкой лопнувших сосудов, поняла, что это конец: одно Силенцио и немного Круциатуса — и Эридес приползёт к Лестранжу в постель.

— Белла, отпусти её.

Вот это да, ей даже никуда ползти не придётся, здесь вполне достаточно места и есть широкий диван. Какое везение.

Эридес больше не хотелось плакать. У неё есть палочка, и, в конце концов, её всегда можно воткнуть в нос или выбить глаз. Главное, быть храброй.

Беллатрикс, тяжело дыша, отошла от Эридес.

— Рабастан, не потворствуй этому мугродью, просто завали её и всё, — прохрипела Беллатрикс.

— Для тебя всё всегда просто, Беллатрикс, — Лестранж ногой шире распахнул дверь. — Десс, иди в комнату, нам с Беллой нужно поболтать.

Эридес вздрогнула и, согнувшись, протиснулась между косяком и Лестранжем, бросившись бежать. Она не знала, где спрятаться, боялась ещё больше разозлить своих мучителей.

Да, мучителей.

Она бежала по коридору, по зелёному ковру, так гармонирующему с тоном деревянных панелей и с серебром рыцарских лат. Её кошмары ожили, материализовались, теперь не получится просто проснуться и потереть глаза, чтобы сон окончательно прошёл.

Вечные коридоры! Как же она их ненавидела! Ненавидела все эти портреты, с которых на неё взирали разбуженные её топотом темноглазые люди: казалось, что с каждого полотна, из-за каждой рамы на неё смотрит Лестранж; и она бы не удивилась, если бы рыцари подняли свои забрала, открыв хохочущее лицо Беллатрикс. Ненавидела и всех этих рыцарей, калейдоскоп давно ушедших образов, хаос благородства, превращённого в раба, готового по первому зову порубить любого, только прикажи. Свет впереди зажигался, отвоёвывая у ночи блестящие алебарды и уродливые шлемы, а сзади свечи гасли как умирающие звёзды, и тьма чёрным пятном ползла по пятам, пытаясь догнать бегущую Эридес.

Давно она так быстро не переодевалась, стаскивая через голову мантию и почти срывая бельё; змейки, обвившиеся вокруг подсвечников, взирали на неё с немым укором, на лепестках молчаливых роз переливались капельки росы, а бабочки порхали над зеркалом, с которого Эридес схватила пилку для ногтей, — давно этот будуар не видывал бросание на пол корсета и повисшего на стуле чулка.

Одеяло не спасало от холода, как и грелка, заботливо положенная в ноги. Эридес трясло, руки мелко подрагивали, а пилка выскакивала из вспотевших ладоней. Она не хочет, что же непонятного? Что неясного в том, что она не желает быть со своим супругом, который столько лет просидел в Азкабане за пытку двух авроров? Что странного в том, что ей противен убийца? Никто не интересовался её желаниями, никто не спрашивал, готова ли она выйти замуж за сбежавшего узника и Пожирателя Смерти, который умудрился испортить её жизнь, даже находясь в сотнях километрах от неё?..

Голова кружилась каруселью, сердце выскакивало из груди, а часы, спрятанные где-то в темноте, мерно стучали, отбивая последние часы Эридес Эйвери.

* * *

Она смогла заснуть, несмотря на малоудобную позу и выскальзывающую пилку, заснуть без снов и без кошмаров, провалившись в непробудную черноту.

Разбудила её Бесси своим пением: Эридес легонько вздрогнула, потянулась и обнаружила, что лежит на левом боку, а прямо перед её носом валяется пилка для ногтей. Левая сторона была изрядно помята, одеяло же чуть спало на пол.

Эридес округлила глаза, удивившись, что умудрилась не проснуться от прихода Лестранжа. Бесси пожелала хозяйке доброго утра и раскрыла занавески, наполнив всю комнату прохладно-голубоватым декабрьским светом.

— Такие тучи, хозяйка, быть метели, — Бесси чопорно принялась поднимать край одеяла с пола.

— Сколько сейчас времени? — Эридес точно не могла сказать, почему её вдруг так взволновал этот вопрос, возможно, дело было в исключительно тяжёлой от сна голове.

— Почти двенадцать, хозяйка. Хозяин приказал вас не будить, — в голосе Бесси явственно читалось уважение к такому жаботливому мужу.

— О Мерлин, — простонала Эридес. Она пропустила всё на свете, Беллатрикс съест её с потрохами, не взирая на то, что вина-то, собственно, лежит не на ней. — Тогда принеси мне завтрак в постель.

— Сию минуту, хозяйка, — домовуха поклонилась и с хлопком пропала.

Эридес сползла с кровати и поплелась в ванную. Зеркало ехидно прокомментировало её внешний вид, который, и вправду, был далёк от идеального — потёкшая тушь, смазанная помада, растрёпанные волосы и опухшее из-за слёз и долгого сна лицо с красными полосами от каймы подушки. Зрелище было настолько жалкое, что Эридес даже всплакнула.

После завтрака она принялась за себя всерьёз, пытаясь ровно нанести бордовый лак на ногти и нанести на веснушки нужное количество мази. Руки ходили ходуном, стоило их только вытянуть, а в ногах ещё оставалась мерзкая слабость.

— Мне бы пережить пару дней, и у меня будет фантастический аргумент, — шептала Эридес, печально-иронично осознавая, что никогда ещё так не ждала крови на простыне.

Из комнаты она не выходила, послав Бесси с сообщением, что молодая миссис Лестранж очень плохо себя чувствует и поест в одиночестве в постели. По счастью, Бесси не передала ничего от Лестранжей, а просто поставила перед Эридес поднос.

Потемнело очень рано, пошёл снег, и Эридес довольно быстро поняла, что вскоре взвоет, если просидит взаперти хотя бы ещё час. Поэтому накинув самую скромную тёплую мантию, какая только у неё была, Эридес вышла из покоев, соблюдая тишину и осторожность, чтобы дойти до библиотеки и взять какую-нибудь книгу с красивыми иллюстрациями.

В коридоре было ещё холоднее, чем вчера, у лестницы же и вовсе был настоящий холод, подкрепляемый завываниями ветра. Самый большой дракон выдыхал из ноздрей густой дым, словно грея им своих соседей по мозаике; змеи свернулись в клубки, не обратив никакого внимания на пришедшую. Эридес нерешительно встала у лестницы, взвешивая все за и против того, чтобы спуститься вниз; она уже почти что решила возвращаться обратно и попробовать пройти в библиотеку другим путём, как дверь в левое крыло раскрылась, и вышло двое мужчин. В лысом Эридес узнала Селвина, а брат выдал себя фигурой и манерой спотыкаться на ровном месте. За секунду оценив обстановку, Эридес сделала шаг назад и скрылась за стенкой, потушив свет в коридоре.

— Полегчало? — спросил Селвин.

— Если бы всё было так просто, — Эридес буквально видела, как морщится Эстюс, выдыхая эти слова, отдаваемые горечью.

— Ну пойдём, нас наверняка все заждались, — фыркнул Селвин, и Эридес отчётливо услышала звон бутылок, видимо, скрытых складками мантий.

Эстюс и Селвин распахнули входную дверь, впустив в прихожую злой ветер и множество пушистых снежинок.

Эридес, оставшись одна, принялась разглядывать ковровую дорожку. Так просто... Отец часто корил Эридес за то, что она слишком однобоко смотрит на мир. "Не забывай, — говорил он, — мир намного сложнее, чем тебе кажется, намного неоднозначнее". Эридес помнила горечь в голосе отца, когда он произносил это. Горечь, так похожую на то чувство, которым были наполнены слова Эстюса.

— Папа, — прошептала Эридес, — мама...

Как она могла! Уму не постижимо. Родители, единственные родные и действительно близкие люди, которые всегда любили и будут любить её, несмотря на все недостатки, что у неё есть и ещё будут. Родители, которые столько сделали для неё, столько сил потратили на её воспитание, столько пережили: и падение с лестницы, и плохие оценки, и проблемы с Эстюсом, и... А она обиделась на них за то, что они подумали, что Лестранж её как-то задел или не понравился ей. Обиделась за то, что они, видите ли, посмели подумать, что она может, чисто теоретически, воспылать к Лестранжу каким-либо чувством, отличным от ненависти. Какая потрясающая, просто невообразимая глупость!..

Да сотни Лестранжей не стоят и мизинца её родителей! Тысячи Лестранжей, миллионы. Они — всё, что есть у неё, образец для подражания, тёплый золотой огонёк, греющий её даже через огромный океан.

Эридес возвращалась почти бегом; в ящичке, в чулке лежало зачарованное зеркальце. У них сейчас что там, тоже вечер?.. Папа всегда по вечерам работал в кабинете, он ответит, да, он должен ответить...

— Эридес? — изрезанное глубокими морщинами лицо, глубокие тёмные глаза, Эридес готова была целовать каждую морщинку и, плача, умолять её простить, но ледяная блестящая грань неумолимо напоминала о гигантском пространстве между ней и домом с белоснежными колоннами в окружении цветов.

— Папа! — Эридес сбивчиво начала просить прощения и жаловаться на одиночество, убивающее её. Она бормотала и швырялась обвинениями. Отец внимательно слушал её, не выдержав наконец:

— Но друзья...

— Друзей нет! Хелен не пускают сюда с самой свадьбы, а остальные пропали, они все бросили меня, папа! Я устраивала им вечера, Ханни раздавала им бокалы с шампанским, я сама выбирала всегда это шампанское! И пирожные, и концерты, и балы, папа, а они меня оставили, как только я вышла замуж за этого урода! — боль и обида на друзей, накопившиеся за эти дни, выливалась из Эридес какими-то толчками, сопровождаемыми всхлипами и топаньем ногой о пол.

— Эридес, не стоит их винить, — спокойно сказал отец. — На их месте ты бы поступила бы точно так же.

Эридес швыркнула носом.

— Всё плохо, Эридес. Пожиратели крепко схватились за власть в Британии и раскинули свои идеологические сети на Европу. Ты слышала, что их агенты вовсю действуют на Балканах и вполне удачно действуют?

Эридес не слышала. Она никогда не интересовалась политикой.

— Тебе нужно быть сильной. Ты залог безопасности всей нашей семьи.

— Что?..

Ветка близко стоявшего к окну дерева со скрипом проехалась по стеклу.

— Ты жена одного из самых верных сторонников Тёмного Лорда, из самых к нему приближённых. Тебя не тронут, а вместе с тем и на нас с матерью не развернулась охота, — яркие солнечный луч позолотил снежные волосы мистера Эйвери. — И у Эстюса больше надежд на адекватное отношение к себе...

— Эстюс, — прошипела Эридес, чувствуя мерзкий кисловатый привкус на языке. Она залог безопасности. Вполне логично. Как она раньше не догадалась. Но всё же лучше быть залогом, чем проданной по дешёвке безделушкой. — Его презирают, он слаб и он трус. И он участвовал в убийстве Пруэттов! Не говори мне о нём, я терпеть его не могу!

Она никогда его не любила. Никогда. Он живое напоминание всех её неудач, всех проблем. Над смеются, его презирают — и её надежды рассыпаются, как песок сквозь пальцы.

— Эридес, — мистер Эйвери, напряжённый, прямой, закрыл глаза, немного помолчал и продолжил: — не говори так о своём брате. Он один, кто остался в Британии из родных.

— Есть ещё Нарцисса Малфой!

— Она кузина. А Эстюс — твой брат.

— Он мне не брат, — выплюнула Эридес.

По лицу мистера Эйвери пробежала тень.

— Он предал нашу семью, стал Пожирателем! Он нападает и убивает людей! И он жалок, поверь мне, отец. Я за эти месяцы нагляделась на других Пожирателей.

— Эридес. Кем бы не был Эстюс, но предателем семьи его назвать нельзя.

— Тогда позор семьи, без разницы, — отмахнулась Эридес.

— Эридес, это я, я предатель.

Она замерла. Ветер бился в окно словно в дикой истерике, ветка качалась за окном, отбрасывая жуткую тень на стену: огромная лапа неведомого чудища музыкально шевелила пальцами, пугая змей и бабочек, прячущихся в розах.

— Это я предал Эстюса.

Сердце затихло. Слёзы высохли. Что происходит? Почему мир потихоньку сходит с ума, бросая и её в пучину безумия?

— Я учился вместе с Тёмным Лордом. Его тогда звали ещё Томом. Я, ещё отец братьев Лестранжей, другие ребята... Я общался с ним, как и остальные. Но потом... Потом я не пошёл в Пожиратели. Эйвери не служат... — отец взглотнул, солнечные зайчики на обоях сзади него отплясывали вальс, — не служат нечистокровным, да никому. Мы сами по себе, мы всегда были максимально нейтральны. Шли годы, у нас родился сын. Он был шумным, крикливым, бестолковым мальчишкой, любящим бить палкой по всему, что подвернётся под руку. Но тут появилась ты, милая рыжунья, ласковая, смешливая... Наш маленький эльф... Лорд... Он требовал службы, он становился сильнее, — мистер Эйвери закрыл лицо руками. — Я решил отдать ему сына. Я был немолод, я должен был защищать вас с матерью. Я не мог вас потерять... Я отдал ему сына, который счастливо присоединился к своим однокурсникам, к этому Мальсиберу, — из горла отца вырвался хрип. — Я отдал ему сына, а тебя пообещал отдать Лестранжу. У него был хороший и жизнерадостный младший сын, хотя и Пожиратель. Я купил себе годы безопасности, годы семейного счастья.

Эридес казалось, что её душа разорвётся. В клочья, разобьётся в мелкие осколки, и внутри не останется ничего. Совсем ничего. Или там уже ничего не осталось?..

— Я, это я отдал ему сына, я. Больше у рода Эйвери нет будущего, — плечи старика затряслись, и Эридес услышала сдавленный вой, страшный тихий вой.

Это плакал отец.

Эридес убрала зеркало в ящик.

Эстюс.

Эстюс.

Эстюс.

Круглый, плешивый, потный Эстюс. Как он жалок, как ужасен, как она его презирает. Эстюс, проливающий на себя вино. Неловкий криворукий идиот. Фотография Эстюса в тюремной робе с номерной табличкой в руках. Позор семьи, осрамил их на всю страну, кто теперь придёт к ней на вечеринку в пятницу? Пьяный Эстюс в рваной мантии, которого выгнал отец. Пьянь, опять нажрался со своими дружками. Эстюс, пихающий в плечо стоящего рядом Мальсибера. Два дебила — это сила. Щелчок камеры и улыбающаяся физиономия брата, выныривающая из-за аппарата... Опять издевается над ней.

Улыбка брата. Брат.

Эстюс.

Эстюс.

Эстюс.

* * *

Эридес выбежала на улицу. Шёл крупный снег, и ей приходилось жмуриться, чтобы хоть что-то увидеть.

Внизу ветер был тише, и деревья немо стояли все в снежных шапках, завёрнутые в белые шубы. В Лестранж-Холле не горело ни одного окна, и он мрачной громадой возвышался над парком, как огромный замок посреди зачарованного леса, в котором держится в заточении принцесса.

Эридес слабо представляла, где она может найти брата. Следы давно занесло снегом, и ей осталось только гадать, куда они с Селвином понесли бутылки. И тут она увидела.

Между деревьями была тропинка, по которой явно относительно недавно ходили. Эридес, поплотнее завернувшись в мантию и натянув пониже капюшон, пошла в чащу.

Деревья куполом скрывали небо, и снег здесь не летел прямо в лицо. Ветки занудно скрипели, и Эридес испугалась бы, если бы ей не было наплевать. Наплевать на всё, кроме брата.

Впереди, между двумя толстыми стволами, блеснул огонёк. Эридес ускорилась и вскоре поняла, что это зажжённый огонь в камине на первом этаже одного из тех непонятных зданий, что были разбросаны по парку Лестранж-Холла.

Эридес обошла полукругом полоску света на снегу и подошла к стене дома сбоку. Плотные шторы были задёрнуты не до конца, и через щель можно было увидеть только каменный пол и край кроваво-красного дивана. Кто-то прошёл мимо огня, и Эридес так перепугалась, что чуть не вскрикнула.

Значит, милые посиделки с огненным виски у камина? С неспешными разговорами?..

Она решила, что нет ничего неверного или неприличного в том, чтобы зайти к ним и позвать брата. В конце концов, Беллатрикс же явно там, раз её нет в доме. Но всё-таки есть смысл перестраховаться.

Эридес отошла от окна и вернулась обратно в чащу.

— Бесси, — тихо позвала она домовуху, которая тут же с привычным щелчком появилась перед хозяйкой.

— Хозя... — Бесси не успела доорать, прерванная приказом Эридес.

— Молчи! — маленькое тельце Бесси тряслось, сама же она щипала себя за уши и бешено пучила глаза. — Сделай меня невидимой до тех пор, пока я сама не попрошу тебя вернуть мне видимость, поняла? — глаза Бесси были настолько испуганно-безумными, что Эридес подумала, что было бы лучше сделать пару уточнений. — Я пойду сейчас вот в этот дом, а ты здесь спрячешься и будешь меня ждать. Но чтобы меня не выдавала, поняла? Спрячься, стань невидимой и молчи. Не надо, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь, — время в таких приказах не принято уточнять, это Эридес хорошо запомнила.

Щелчок — и Эридес посмотрела на свои руки и тело, но ничего не увидела. Щелчок — и сама домовуха испарилась.

— Вот и прекрасно.

Эридес не стала идти через главный вход, надеясь найти чёрный. Минут через десять ей это удалось. Вынула палочку, шепнула заклинание и осторожно приоткрыла дверь, юркнув внутрь. Она не могла точно объяснить, к чему была вся эта конспирация, но, наверное, самое простое объяснение — её тогдашнее состояние. Острая необходимость встретиться с братом была больше похожа на одержимость, и Эридес с упорством и неожиданной ловкостью шла через какую-то комнату, не то кухню, не то ещё что, с горой пустых бутылок на грязном столе.

Ещё одна, но уже незапертая дверь — и она очутилась в коридоре, из которого вело три двери и хлипкая лестница. Одну из дверей по грязному коврику Эридес определила как входную, две другие, между которыми был большой пустой шкаф, были приоткрыты, и из-за них слышался громкий смех и какой-то стук.

Эридес выбрала ту дверь, что была открыта шире и направилась к ней. Ей повезло: она успела отскочить в сторону, и внезапно вышедший из двери Пожиратель в маске не задел её и раскрыл дверь настолько широко, что Эридес легко зашла внутрь.

Это была большая комната, просторная, с диванами и креслами, стоящими вдоль стены, со столиками, полными стаканов, бутылок и даже пепельниц. Всё освещение состояло из камина и огромной металлической люстры, словно сплетённой из змей, которая давала лишь тусклый свет.

На диванах и креслах располагались Пожиратели Смерти, все в масках, с палочками в руках, и смотрели на что-то в глубине комнаты, откуда доносился надтреснутый смех. Эридес осторожно вышла почти на середину комнаты и замерла.

Перед ней скрючившись стоял худой Пожиратель, играючи водивший палочкой, из которой выходил ярко-красный луч. Эридес засунула в рот пальцы и прикусила их.

На полу извивалась женщина.

Словно склеенные конечности и голова бились с глухим стуком о пол, а рот, из которого тонкой струйкой текла кровь, был раскрыт в немом вопле, глаза бешено вращались, по телу проходили волны судорог, одна за другой, одна за другой...

— Антонин, — сказал кто-то, — тебе пора отдохнуть.

Долохов, тяжело дыша, опустил палочку и, схватив с ближайшего столика открытую бутылку огненного виски, начал пить прямо из горла.

С кресла прямо напротив лежащей женщины поднялась стройная высокая фигура и не спеша обошла её.

— Прости, Рудольфус, но на сегодня мы достаточно поберегли твою больную голову, — Эридес узнала в этом холодном голосе Мальсибера и отшатнулась к стенке. Мальсибер снял с женщины Силенцио и встал у неё в ногах. Женщина стонала и подвывала, но так и не поменяла положения, продолжая валяться на голом камне. Мальсибер наклонил голову набок, как шаловливый ребёнок, наблюдающий за чем-то любопытным, вытянул руку с палочкой и шепнул: — Империо...

Эридес подняла плечи и вжалась между камином и стенкой. В глазах темнело, и все маски Пожирателей будто плясали перед ними, и хохотали, заливались, отдаваясь болью в виске.

— Вставай, — промурлыкал Мальсибер, и женщина с трудом встала, пошатываясь из стороны в сторону. Её лицо разгладилось, дымка спокойствия застыла на пухлых окровавленных губах и во мглистом взгляде.

— Начинается, — брякнул коренастый Пожиратель, голос которого был смутно знаком Эридес. — Пойду поищу Эйвери, опять пошёл ссать и с концами, — Пожиратель вышел из комнаты, а Эридес оставалось только клясть свою судьбу. Она прошла в сантиметрах от брата, он был так близко, только руку протяни!..

— Красивая фигура, — Мальсибер провёл указательным пальцем по талии женщины. — Как славно, что Белла сегодня не с нами, и стесняться-то некого!

— О, Мальс, вот не надо тут бордель разводить, — сидящий под окном Селвин отбросил от себя пустой стакан. — С нами Амикуса нет, а остальные вполне способны сами туда аппарировать.

— Раздевайся, — прошипел Мальсибер.

Эридес замутило: неизвестная женщина спокойно принялась стягивать с себя куртку.

Она чуть отодвинулась, и Эридес впервые заметила, что в углу сидел мужчина в драной рубашке, покрытой бурыми пятнами. Он сидел на корточках и как-то бездумно качался, не то тихо подпевая, не то читая стихи. В остекленевших глазах плескалось отражение пламени. Эридес глянула в них и увидела там себя.

— И брюки снимай.

— Мерлин, вечно твои эти инциативы, Мальс. Я бы вполне обошёлся бы и обычной пьянкой, — Селвин потянулся и пихнул соседа в бок. — Мужик тебе точно нужен? Что-то для опытов он больно не в себе, перестарались.

Сосед сдержанно кивнул.

Женщина закричала.

С грохотом упала бутылка, и плотный Пожиратель закрыл уши руками.

— Громче, громче!

Жуткий шум за дверью вынудил всех вскочить со своих мест. Дверь раскрылась, и из коридора вылетел Пожиратель без маски и шмякнулся о пол.

Эстюс.

— Мразь трусливая, сбежать хотел, — влился в женский вополь грубый голос вернувшегося коренастого Пожирателя. — У тебя вода, мразь, а не кровь, — он пнул лежащего, грязного от мокрого снега.

— Громче!

Женщина сбила с камина песочные часы и завопила. Кровь во рту? Откуда кровь во рту?..

Огонь плясал на бутылках, огонь плескался в золоте виски, огонь отражался в глазах и бегал по резьбе масок.

Стены надвигались, сжимались, потолок давил на плечи, затылок заныл, и холод затанцевал, заплясал по ногам — и выше, ещё выше...

Нет, нет! Не надо, пожалуйста! Я же забыла, забыла, я же дала клятву, что забуду!

Столик опрокинулся, и миллионы стаканов повалились в пропасть. Они падали и бились, разбивались в крупные осколки, в прозрачные ножи, а по их лезвиям лился огонь...

Маски, маски, зачем так кричат, зачем так кричат?

Зачем маски кричат? Почему маски стонут?

Или стонут не маски?

Стонет огонь!

Огонь, огонь, Эстюс, брат, где ты? Брат, спаси меня, спаси! Роберт, Роберт!

Спасите меня, хоть кто-нибудь!

— Авада Кедавра.

— Лестранж, мать твою, — голое женское тело с влажным стуком упало на пол, как марионетка, у которой разом обрезали все ниточки, — что ты наделал?!

Бежать, бежать, скрыться, вот дверь, просочиться водой, вода тушит пламя.

— Надень штаны лучше, Ромео, — сипло хмыкнул Селвин и снял маску.

Высокая фигура бросилась вперёд, наступив на тело, покрасневшее от отблесков огня и крови, но тут же остановилась, увидев направленную на себя палочку.

— Ты же знаешь, Мальс, я тянуть не буду, убью сразу.

* * *

Разыгралась самая настоящая метель. Снег валил тяжёлыми хлопьями, скрывая за собой и деревья, и небо, холодно кусал лицо, залетал в глаза, таял на ресницах.

— С днём рождения!

Смеяться и кружиться, кружиться!..

Ветер взвыл, швырнул в лицо охапку снежинок, заглушая далёкий отчаянный крик.

Той Эридес больше нет.

Комментарий

Финальные титры главы:

Our solemn hour — Within Temptation

Глава писалась эмоционально, и оттого, как мне кажется, получилась путанной, какой-то... В общем, мне очень важно Ваше мнение, читатели, поскольку я уже второй месяц не в состоянии самостоятельно понять, что конкретно в ней не так и что мне с этим делать xD.

Омывай полученную обиду не в крови, а в Лете, реке забвения.

Пифагор Самосский

Рабастан Лестранж стоял в тени деревьев небольшого сквера и изучал обстановку. Фонарь, похожий на высокого старомодного джентельмена, тускло освещал аккуратные скамеечки с сиденьями, заваленными сугробиками, подстриженные кустики, натянувшие на себя снежные капюшоны, ровные дорожки, напоминавшие теперь белоснежные реки. Чистый, только что выпавший снежок переливался серебристо-бриллиантовыми звёздочками на квадратах света из окон окружающих скверик домов; за полупрозрачными кружевными занавесками видны были потолки с вычурной лепниной, рамы картин и фигуры отдыхающих магглов.

Лестранж не понимал эти кружевные занавески: что за полумеры? Это как с женщиной: либо она спряталась за одеждой и таинственно манит своей загадкой, вызывая острое желание разгадать её, либо она полностью обнажена и вся открыта перед тобой, опять-таки провоцируя желание. А тут какая-то половинчатость, не то ложная скромность, не то напускная распущенность. Хотя это же магглы, что с них взять.

На одном из окон дрогнули плотные шторы — и на снегу появился ещё один световой остров; стройный женский силуэт замер в рамке окна, сияющая вывеска над входом в ресторан, выходящим на сквер, забросала тёмный наряд и бледную кожу яркими неоновыми каплями. Женщина тихонько вздохнула и отвернулась, так и не заметив человека, смотрящего прямо на неё.

Из тьмы переулка выбежала юная девушка в засыпанном снегом пальто и, пролетев мимо Лестранжа, предпочла его ресторану, на дверь в который она бросила полный потаенной зависти взгляд и вновь скрылась в темноту.

И что они все нашли в этом ресторане — этот вопрос волновал Рабастана Лестранжа, пожалуй, даже больше, чем скрытый глубокий смысл любви магглов к кружевным занавескам. Ресторан, и ресторан. Два бугая при входе в старомодных серых пальто и шляпах, выглядящих в них не менее нелепо, чем если бы они надели пачки. Несколько блестящих солидных машин. Дурацкое напыщенное название на безвкусно-роскошной вывеске. Доносящаяся мелодичная музыка: надрывные скрипки и чьё-то эротично хриплое пение. Наверняка, это место обожают посещать молодящиеся старики с сигарами в зубах и с молоденькими девочками под руку, ластящимися к ним, как кошки к коробке с валерьянкой. Но Десс далеко до первых и уже поздновато для второго.

Но она всё равно выбрала этот ресторан. Хотя, если брать в расчёт её нынешнее, явно невменяемое состояние, то выбор был не так уж и плох: многие на её месте, да и сам Лестранж, аппарировали бы в какой-нибудь захудалый тёмный кабак. Но это же была Эридес, а не Лестранж, и она даже тут постаралась держать марку.

Однако в целом ситуация выходила нетривиальная.

Что что-то не так, Лестранж понял, едва переступив порог комнаты: от двери до будуара тянулась целая дорожка из грязных туфель, утеплённой мантии, потемневшей от растаявшего снега, жуткого толстого платья, которого Лестранж про себя назвал "преступлением против человечества", и пары не менее ужасных толстых чулок. Над чулками-то как раз и сидела заплаканная домовуха Бесси, заламывая руки и дёргая себя за уши (правда, и сам Лестранж, наглядевшись на эти чулки и платье, испытал секундное желание присоединиться к домовухе в истязании собственных ушей).

Покинутому мужу понадобилось аж с полчаса, чтобы успокоить домовуху, выяснить у неё все подробности произошедшего и выявить бреши в приказах сбежавшей жены. Успокаивалась Бесси со скрипом, то есть с водопадом слёз и с ретивой дрожью в голосе, а подробности смахивали на сценарий сладко-сопливой драмы, которую однажды, по юности лет и исключительной неопытности, решив познать жизнь магглов, тринадцатилетний Рабастан увидел на большой белой простыне в странном месте, где показывали целые истории из склеенных колдографий. Десс, как выяснилось, с чего-то попёрлась на ночь глядя в парк Лестранж-Холла, набрела на одно из разбросанных по нему зданий, главное назначение которого состояло в проведении увлекательных посиделок старых друзей, вызвала Бесси, забросала её приказами и, явив миру великого мастера конспирации, пробралась внутрь. Рабастан прекрасно понимал, что она там обнаружила, поэтому не особо удивился ужасу домовухи от выражения лица "молодой хозяйки" и её странным дальнейшим действиям. Десс как угорелая пробежала мимо невидимой Бесси и только минут десять спустя вызвала её; Бесси нашла хозяйку в совершенно расстроенных чувствах, перебросила её в покои, где та, зависнув ещё на пару минут, продемонстрировала бедняге (и это вместо того, чтобы дождаться благоверного супруга) раздевание на скорость, а потом ошарашила и без того шокированную Бесси целым рядом специфических просьб.

— Хозяйка велела ей сделать самую красивую причёску, намазать тело цветочным маслом, а потом помочь надеть то красное платье хозяйки из её дома. Такое странное платье, хозяин, совсем не похожее на мантию! — в глазах домовухи плескались и восхищение, и страх одновременно, причудливо смешиваясь и придавая в целом её виду некоторую долю безумия. Впрочем, Лестранж, услышав это, тоже немало озадачился: определённо какая-то логика в действиях Десс была, но пока что он её увидеть не мог.

Тяжелее было вытащить из Бесси место, куда она аппарировала Десс. Лестранжу после нескольких минут безостановочного битья Бесси головой о стенку пришлось воспользоваться легилименцией.

И теперь, скрываясь в тени деревьев, Рабастан Лестранж размышлял, как без шума вытащить непутёвую Десс. Ему, мягко говоря, не улыбалось разводить шумиху в маггловском ресторане, которая обязательно бы привела к тому, что факт присутствия Эридес при их посиделках выплыл бы наружу. Мальсиберу необязательно знать, что Десс видела его мастерство в действии. Это совершенно лишнее.

Бугаи не спеша прогуливались вдоль входа в ресторан. Пара Конфундусов — и проблема была бы решена прямо сейчас. Правда, тут же возникла бы другая проблема: маловероятно, что Десс заседает в этом ослепительном ресторане в глубоком одиночестве. Так на всех Конфундусами не напасёшься.

Справа послышался звук поворачивающей машины, и Лестранжу хватило нескольких секунд, чтобы всё рассчитать и аппарировать именно в тот момент, когда, остановившись у входа в ресторан, она с громкими щелчками выпустила сразу всех своих пассажиров, наполнивших громкими репликами тишину.

Проще потратить ещё время, дать возможность Десс подостыть (слушать её вопли и истерики Лестранжу совсем не хотелось) и заодно переодеться во что-то более маггловское: у него точно был вполне себе приличный чёрный костюм и даже пальто.

Превратившись из матёрого Пожирателя в респектабельного маггла, Лестранж смог спокойно, без нервов подойти к бугаям, вежливо с ними поздороваться и с самым невинным видом наложить на обоих Конфундус.

— Сэр, — левый бугай, с мясистым носом и монобровью, потряс головой и растерянно спросил, — вы приглашены?

— Конечно, — благородному возмущению мистера Лестранжа не было предела.

— Сэр, — правый, пониже и, видимо, посообразительнее, моргнул и осторожно выдал: — но мы пропускаем только по приглашениям.

— Я уже показал вам своё приглашение, вы и так меня задержали, а я спешу на важную встречу, — у охранников были на редкость глупые физиономии, когда они беспомощно бросили последние взгляды на вошедшего в ресторан человека с рукой, скрытой под пальто; Лестранж не любил держать палочку в карманах верхней одежды, считая, что в расстёгнутых полах проще запутаться. Внутренний карман того же пиджака был предпочтительнее.

Улыбчивая блондинка с толстыми запястьями за мраморной гардеробной стойкой приняла у Лестранжа его пальто и шляпу, кокетливо поднимая на него светлые глаза в обрамлении коротких ресниц. Поначалу он хотел спросить у блондинки, не видела ли она рыжеватую девушку в красном платье, но потом передумал, решив, что не стоит привлекать к себе ещё больше внимания. Так что Лестранжу предстояло самостоятельно отыскать благоверную — нужен был ясный ум, и он вытащил портсигар — стоящий при входе в зал молодой человек в красном услужливо поднёс зажигалку.

Внутри ресторан оказался больше, чем Лестранж предполагал. Лестница с позолоченными перилами спускалась от гардероба вниз, в широкий зал, забитый столиками, бархатными диванчиками, официантами с набриолиненными головами, бегающими между ними с высоко поднятыми подносами, на которых звенели бокалы с шампанским, и морем публики, очевидно считающей себя очень изысканной: увешанные бриллиантами дамы все сплошь были в дорогих нарядах и с пышными причёсками, а господа в безупречных костюмах приподнимали бритые подбородки и мерились ценой запонок, драгоценных зажигалок и кожаных туфель. Как и думал Лестранж, значительную часть всего общества составляли мужчины солидного возраста и сопровождающие их юные девушки со скучающими лицами. Перед сценой танцевало с десяток пар, а темнокожая певица в серебристом платье пела очень прочувственно и, кажется, на испанском. 

"Красиво умираете", — сузив глаза, подумал про себя Рабастан Лестранж и выдохнул изо рта дым.

Над залом висела мерцающая сотнями огней, колоссальная люстра, частично загораживающая низкий второй этаж, больше напоминающий внутреннюю открытую мансарду: на этом этаже вдоль стен стояли длинные барные стойки, за которыми сидели в большей степени одинокие люди и потягивали коктейли.

Второй этаж заинтересовал Лестранжа больше, чем первый; намного логичнее в положении Десс было разместиться именно за барной стойкой, чем среди танцующих пар, хотя к её логике у Лестранжа всегда было немало вопросов.

— Прошу прощения, — раздалось за его спиной, и Лестранжу пришлось посторониться: солидный мужчина вёл по лестнице спутницу в розовом платье, облепляющим её, как вторая кожа. Женщина бросила взгляд на Лестранжа и чуть улыбнулась.

И она была отнюдь не единственной: уже заскучавший Лестранж от нечего делать даже начал подсчитывать количество белозубых улыбок и усиленно стрелявших в него глаз, мысленно добавляя себе очков в виде маленьких Чёрных Меток. Количество Меток вышло настолько впечатляющим, что Лестранж не мог не сделать тешащий своё самолюбие вывод: сегодня он был явно на высоте (впрочем, как и всегда), несмотря на маггловский костюм. Но времени на использование этого преимущества у Лестранжа не было: нужно было поскорее вызволять отсюда Эридес.

Молодые юноши сумрачно глядели на дно фужеров, девушки чуть покачивали носами туфелек, сидя полубоком на высоких несуразных стульях — но пока что Десс видно не было. Красные платья выбрали многие, зелёные же почти не встречались, и Лестранж позабавился, представив, что все эти магглы выбрали красный цвет, чтобы выразить солидарность с Гриффиндором, которому, исходя из слов Кэрроу, доставалось больше всех.

Дойдя до поворота, Лестранж уже был в лёгком раздражении на супругу от всё увеличивавшегося количества впустую улыбающихся ему женщин, но вглядевшись в ряд людей, который ему предстояло только обойти, он наконец увидел Десс. Рыжие волосы, убранные волной набок, длинная серьга, усыпанная старыми, чуть тусклыми алмазами, густого красного оттенка платье, обнажающее спину, она смотрела куда-то налево, в обратную от Лестранжа сторону, окружённая пустыми стульями. Бармен, совсем молодой, юркий юноша, обтирал белоснежным полотенцем бутылку — подойдя поближе и определив её содержимое как шампанское, Лестранж понял, что ошибки быть не может, это точно Эридес.

Он даже потушил сигару и оставил её в первой попавшейся пепельнице, понадеявшись, что это ему зачтётся, и максимально естественно и лениво подошёл к стойке и сел прямо рядом с Десс.

— Здравствуй, дорогая, — тихо сказал Лестранж и, дав Эридес несколько секунд на осмысление, подозвал бармена, чтобы тот налил ему "лучшего и самого дорогого виски".

Бармен справился с заданием скоро и, на радость Лестранжа, тактично удалился на другой конец стойки.

"Хороший малый", — оценил тот и всё своё внимание обратил на Эридес.

— Десс, я... 

Лестранж обмер, не успев закончить свою фразу: Десс очень грациозно передёрнула плечами и, едва повернув голову, кокетливо скосила на него ярко накрашенные глаза, демонстрируя точёный профиль — изящный носик, чуть приоткрытые красные губы и густые ресницы, отбрасывающие тень на чистую кожу без единой веснушки. 

— Здравствуйте, — Эридес отодвинула полупустой бокал, поднесла ко рту ранее скрытую от Лестранжа левую, покрытую странными пятнами, похожими на следы от зубов, руку с тонкой сигаретой, закурила и пустила длинную струю дыма, — как паршиво, что вы пришли.

Лестранж много повидал на своём веку, и лишь это спасло его от того, чтобы выразить свой шок как-то иначе, кроме того, как быстро моргнуть и нахмуриться.

Эридес пьяна; удивительно, что она до сих пор не вскочила на барную стойку и не начала разбрасывать тапки. Пожалуй, имело смысл разобраться почему.

Если подходить к вопросу без особого углубления, то, по скромному мнению господина Лестранжа, существуют два универсальных типа, на которые можно поделить всех прилично принявших на грудь. Первый тип людей, которые, напиваясь, становятся либо молчаливее обычного (и к этому типу как раз относился сам Лестранж), либо просто выглядят не менее адекватно, чем обычно, производит впечатление, что они умеют пить не пьянея; а есть другой тип — эти, наоборот, начинают болтать без умолку, озвучивать все мысли, скачущие как блохи в нетрезвом мозгу (хотя и тут тоже есть разные степени запущенности). Что ж, кажется, есть вероятность, что он сегодня узнает много нового и интересного. А ведь он искренне полагал, что Эридес вообще из тех, кто не попадают в подобные классификации. Такая леди, позволяющая себе выпить от силы пару бокальчиков шампанского, а не идущая штурмом на вторую бутылку. Да, такое не может не шокировать. Если он отправится завтра к Малфоям и обнаружит там пьяную вдрабадан Нарциссу, то сможет с полной уверенностью заявить, что нет в мире чистоты и непьющих людей.

Лестранж запустил руку во внутренний карман пиджака и невербально лишил Десс сигареты. Та некоторое время смотрела на опустевшие пальцы, пытаясь сконцентрировать взгляд, а потом устало схватилась за бокал, допила и поставила его обратно со стуком.

— Десс, пора возвращаться, — ещё несколько минут назад он собирался сказать ей что-нибудь очень язвительное, но сейчас говорить вообще не хотелось; Эридес задумчиво облизала губы.

— Нет, — всё её кокетство, весь притягательный вызов испарились, исчезли, лопнули как мыльный пузырь, и теперь её не хватало даже на самую слабую улыбку.

— Десс, нельзя, чтобы кто-то знал, что ты...

— Что я здесь? — Лестранжу надоело, что она его уже во второй раз прерывает, но не стал пока никак выказывать своё недовольство. — Конечно, среди всех этих тупиц магглов, что я здесь делаю? — её голос был ниже обычного, язык чутка заплетался, но всё же Десс удивительно хорошо держалась, что навело Лестранжа на мысль, что напилась она далеко не в первый раз.

— Нет, не это главное, а то, что...

— Я здесь делаю, потому что мне здесь самое место, — почти прошептала Эридес. Лестранж не совсем понял, к чему она клонит, неужели опять дело в том, что Эйвери чересчур человеколюбивы? Поэтому проигнорировал то, что она опять его прервала, и внимательно стал слушать. — Да, самое место. Я ничем не отличаюсь от всех этих магглов, почти ничем.

— Ты волшебница, Десс — и одно это делает тебя совершенно не похожей на всех них.

— Я? Волшебница? — она произнесла это таким тоном, каким обычно пользуются, пытаясь придать словам вид саркастичной шутки. Начинается.

"Скажи это ещё громче, а то получилось слишком тихо".

— Мне кажется довольно странным изображать из себя МакГонагалл, Десс, — невинная твердолобость Эридес и её девственно-упрямый сарказм чуточку бесили Лестранжа, особенно сейчас, когда необходимость сматывать удочки и аппарировать отсюда была ясна и сквибу. — Не строй из себя маггловскую одиннадцатилетку.

Впрочем, Лестранж тут же понял, что просчитался, решив, что Эридес движут, в первую очередь, твердолобость и пьяное упрямство: она вздрогнула, будто ей дали звонкую пощёчину и сжала сочно-красные губы в тонкую и жёсткую линию.

— Ты, Лестранж, — он отметил резкий переход в обращении, но вряд ли это надолго, если только Эридес не собралась пить теперь каждый день, — ничего не знаешь, сидел в своём этом Азг... Азгабане и не знал, что происходило со мной в эти годы, — Десс сжала руку в кулак, и Лестранж окончательно настроился на роль пассивного слушателя, не желая прерывать её. — А я ведь полусквиб, умею с трудом только апп... аппарировать, научилась с годами, а зелья, превращения, всякая там защита — у меня ничего не получалось. Я была безнадёжна, я чуть не завалила С.О.В., на уровне Ж.А.Б.А. учила самые тупые предметы, — она прикрыла глаза и опустила голову, зазвенев серёжками. — Я бездарна, — закончила она слишком безразлично.

Лестранж позволил себе залпом выпить виски.

— Как же тогда ты попала сюда? Мне пришлось наложить два Конфундуса, чтобы пройти.

Но он не угадал с выбором случая для поддержания духа. Эридес громко фыркнула.

— Очень просто, Лестранж. Бесси ап-парировала со мной в женский туалет, — Лестранж сделал себе заметку на будущее: потратить время и посмотреть воспоминания чуть дольше того момента, что нужен. На всякий случай.

Эридес покрутила в руках бокал.

— Как же я тебя ненавижу.

Собственно Лестранж не стал утруждать себя и удивляться этому. Всё предельно логично: был бы он почти тридцатилетний девственницей, которую без спроса выдают замуж за бывшего узника Азкабана, сразу бы заавадился.

— Ты испортил мне всю жизнь. Как надо мной издевались. Как смеялись! Если первый год в этой грёбаной школе ещё был терпим, то потом... Полусквиб, у которой женишок в тюрьме, за пытку любимых всеми и уважаемых авроров, — безразличие ушло и с лица, и из тона Десс. Она почти шипела, периодически будто захлёбываясь свистящими словами, — как чудно можно травить её! Как весело оскорблять её, отнимать палочку, зная, что заколдовать всё равно не сможет. Как круто подстерегать её, когда она одна. И как прекрасно смотреть, как эта жирная корова падает с лестницы кубырем! — Лестранж замер, залипнув на её дрожащей нижней губе, на слезе, потёкшей по щеке вниз, оставляя за собой чёрно-телесный след. — А как чудесно перехватить её поздно вечером, по дороге из библиотеки, затащить в чуланчик и, — бокал хрустнул в руках, рассыпался по столешнице, разрезав кожу до крови, и она зашипела от боли, — стянуть юбку. Она же всё равно даже Силенцио снимать не может.

Бармен, услышав хруст, подался было к ним, но очередной Конфундус остановил его, заставив подумать, что намного важнее вернуться к протирке бутылок.

Что ж, с девственницей он, видимо, погорячился. Лестранжу хотелось выпить ещё, но звать юнца было не с руки. Ещё хотелось узнать имя того, кто это сделал, найти его и не убить, нет. Наконец-то попробовать метод Мальса. И заодно фаворита Беллатрикс использовать — тут у него точно получится. Причём не хуже, чем у невестки.

— Но меня спас мальчик, мальчик-староста с Равенкло, он успел заметить, как меня втащили в чулан, и он умел колдовать. Родители так и не узнали, — красное лицо Эридес перекосилось, — а он мне помог забыть. Он был такой хороший, от него так вкусно пахло мандаринами... Он был первый, с кем я поцеловалась... Мы тайно встречались, а когда он закончил школу, мы стали переписываться. Но потом он перестал писать. Не знаю, что с ним стало... Не знаю... Может, кто-то прознал? Я не знаю, не знаю... Но у нас с ним всё равно не было будущего, — Эрилес затрясло. — И я забыла.

— Забыла?

— Забыла, дала клятву забыть. Я вырвала это из памяти, вырвала даже его. Так, первый поцелуй, не более... — Эридес поднесла окровавленную ладонь к глазам, словно изучая раны с интересом исследователя. — Роберт. Его звали Роберт.

Лестранж достал сигару, осторожно зажёг её от палочки и закурил, пуская рваные клочья дыма.

— Можно... Можно я тоже закурю? Мне так будет легче забыть, — попросила Эридес. Посеревшее лицо, бессмысленное выражение пустых глаз, дрожащие губы, дорожки слёз на щеках и крови — на пальцах.

— Нет, хватит. Пойдём на улицу, нужно залечить твои порезы.

— Я умею лечить порезы, — внезапно сказала Эридес. — И я не хочу туда. Мне надо к брату. Мне надо его увидеть, потому что я такая сука.

— И признаться ему в этом? — Лестранж огляделся и восстановил из осколков бокал, счистив заодно и кровь.

— Зачем? Он это и так знает, — кажется, он начинал догадываться, что причина изрядного подпития Десс не только в увиденном в Лестранж-Холле и нахлынувших воспоминаниях.

— Пойдём, Десс, — он подал ей свободную руку, — ты должна достойно уйти.

— В смысле, взорвать тут всё Бомбардой? — мрачно отреагировала Эридес и сфокусировала взгляд на Лестранже. — Я недостаточно весела для этого. Я всегда, когда пью, не становлюсь весёлой, как многие. Только за языком не могу уследить.

Это точно. Не напейся Десс, он никогда бы не узнал эту историю с попыткой изнасилования. Что ж, всё к лучшему.

Эридес оценивающе оглядела Лестранжа с ног до головы, запнувшись на сигаре, и неожиданно выдала:

— А ты красивый, — тут же приняла его руку, измазав её в крови, и встала со стула, немного качнувшись. — Это будет нелегко. У меня кружится голова, — Лестранж знал одно неплохое антипохмельное заклятие, но время действие у него было ограниченное, зато после его окончания в башку, казалось, запихивали беспокойного дракона. Тем более пока ей не стоит анализировать собственные слова, которые она вполне может забыть, если ничего не будет принимать. — И руки болят.

— Это ненадолго, ты сможешь.

Они пошли через левую сторону второго этажа, в пустом углу которого Лестранж вытащил палочку, очистил её и свои руки от крови и, вопреки своим привычкам, положил её в карман и выдал Десс платок, чтобы закрыть самые глубокие раны.

Они шли вальяжно, Десс цеплялась за локоть Лестранжа и нетвёрдо, но очень аккуратно переступала каблучками по начищенному полу. Женщины ему больше не улыбались, если только кисло и чуть презрительно, очевидно, замечая нетрезвое состояние спутницы. Мужчины бросали оценивающие взоры на Эридес, примерно такие же, как недавно проделала сама она.

По лестнице больше никто не спускался, все столики были заняты, а танцующих было в разы больше. Заиграло танго, и множество дам с высокими вырезами, обнажающими их стройные ноги, двигалось под него, ведя в танце, будто рассказывая вызубренный текст.

— О, я обожаю эту мелодию! — это утвердило Лестранжа во мнении, что, во-первых, Эридес всё-таки лишена какой-либо логичности и, во-вторых, она здесь бывала и раньше. И кажется, он догадывался с кем именно. Он выкинул сигару в позолоченную урну.

Что ж, напиться в таком месте — да, такая идея могла прийти в голову только бывшей мисс Эйвери.

— Давайте потанцуем! Я пьяна, у меня кружится голова, и я почти ничего не помню, что было сегодня. Я хочу забыть, совсем забыть!

Мерлин и Моргана, как не вовремя в ней проснулась восторженность (но что уж скрывать, девизом Десс определённо должны служить слова: "не вовремя, но всё же вовремя").

Эридес отпустила его руку и на удивление бодро стала спускаться по лестнице; как Лестранжу не хотелось покинуть это пропахшее духами и дымом место с рекордным количеством магглов, ему всё же пришлось последовать за ней.

Они дошли до свободного места, и Эридес повернулась к нему, вновь слегка качнувшись, и ему пришлось действовать поактивнее.

Вести Эридес совершенно не собиралась и предоставила эту необыкновенную честь Лестранжу, видимо, рассудив, что он, как и все аристократы, умел прекрасно танцевать всё, в том числе, и танго. Да, так оно и было. Но до Азкабана. Сейчас же у него в памяти остались только отдельные движения, никак не склеевающиеся в единый танец; выход был один — внимательно следить за другими и повторять их заученные движения. Он был очень собой недоволен. Глупость, конечно, но осадок и не собирался растворяться.

Эридес закрыла глаза, словно впитывая в себя музыку, вслушиваясь в каждую ноту; кровь опять сочилась из её ран и щекотала его пальцы — он не любил вида крови, нет, не боялся, но это было ему неприятно: слишком грубо, слишком животно. Вот Долохов баловался этим делом и часто использовал Режущие. Наверное, дело было в том, что его сын был найден в огромной луже крови. Наверное, в этом. Ладно, без разницы, просто ему это неприятно.

Десс, несмотря на выпитое, вполне недурно двигалась, идеально следуя ритму. И Лестранж почувствовал горечь на языке: она не просто была здесь раньше, она танцевала это танго с кем-то другим.

Нет, определённо ему следует навестить этого Фила. И жаль, что он не знает фамилии того магглорождённого, Роберта, спасшего Эридес. Знал бы, не тронул бы его или, наоборот, сразу же убил бы, если был бы с Мальсибером или тем же Долоховым.

От равенкловца мысли опять вернулись к Филу, которому (а Лестранж не сомневался, что именно уши этого суслика торчали в деле знакомства Эридес с маггловскими ресторанами) пришло в голову привести чистокровную волшебницу сюда. Да и сама чистокровная волшебница хороша: дала привести себя и, более того, завела привычку в горе бросаться именно в этот ресторан, где она проводила время с Филом, а не, например, в объятия своего супруга.

Забавно, но Рабастан Лестранж всегда считал, что ему чрезвычайно везёт с женщинами: они велись на его обаяние, внешность, на голос, на язвительность, которая до странного привлекает их, даже на его манеры. Да, ему определённо везло.

Но не с Эридес. С малышкой Десс Эйвери, которая выросла и стала миссис Лестранж. Вернее, так и не стала и не собиралась становиться: Эридес Лестранж ненавидела своего мужа и только по пьяни сейчас танцует с ним, просто чтобы забыть. И вот это раздражало Лестранжа даже больше, чем её благосклонность к тому суслику.

Эридес была каким-то удивительным зверьком, который всё никак не приручался. Да, жаль, что спаивать дам не в его принципах (всё-таки до какой степени принципы порой мешают даже в достижении самого необходимого). Однако что-то делать было нужно. Вечно это продолжаться не может — Белла права, хотя и выразила верную мысль в несколько специфичной форме.

А тут ещё этот чулан... Малолетние идиоты. Насколько же дети бывают жестокими, порой, даже более жестокими, чем взрослые. У взрослых есть на это причины, а у детей — нет. Жестокость ради жестокости, насилие ради насилия. Ради смеха.

Как он презирал этот инфантилизм в насилии, нежелание брать ответственность за смерть человека, но готовность втоптать его в грязь и оставить там подыхать самостоятельно. Презирал и ненавидел.

Поэтому он разыщет этого старосту Роберта с Равенкло и выяснит у него, кто тогда посмел затащить в чулан чистокровную волшебницу, его невесту. Он решит эту небольшую проблему, не в его принципах оставлять без наказания тех, кому хватает ума трогать его семью.

Но вот что ему теперь делать с Десс, в понимании которой, как выяснилось, личные отношения связаны с насилием в стиле Мальсибера? Как объяснить ей, что не все такие, как душевнобольной Мальс или те подростки? Что он, Пожиратель Смерти, узник Азкабана, не будет издеваться над ней, как издевались над ней в Хоге?

Белла всё слишком упростила, заявив, что Десс просто кобенится. Всё намного сложнее. И, Мерлин дери, ещё этих сложностей ему и не хватало для полного счастья.

Танго закончилось, а Эридес всё стояла с закрытыми глазами, и он сам повёл её из душной толпы магглов. Блондинка-гардеробщица с неудовольствием посмотрела на летающую в облаках Десс и сунула вещи Лестранжу и без намёка на улыбку.

— А дама без верхней одежды пойдёт? — подозрительно спросила гардеробщица.

— Мы на машине, — кинул универсальную фразу Лестранж и укутал тихо мурлыкающую себе под нос Десс в пальто.

Громилы-охранники продолжали стоять на посту и вежливо пожелали им спокойной ночи. Скверик всё так же был засыпан снегом и тих, только горящих окон почти не осталось.

Лестранж вытащил палочку, уже не таясь, и наскоро остановил кровь у Десс — у него с целительной магией близких отношений не сложилось.

Он покрепче взял её за плечи и с хлопком аппарировал.

Из окна с тонкими кружевными занавесками всё это время за странной парой, вышедшей из ресторана, — девушкой в мужском пальто и мужчине в одном костюме и шляпе — следила темноволосая немолодая женщина. Она грустно смотрела на них и слабо улыбалась, когда девушка качалась, видимо, будучи навеселе.

Наконец толстый ствол старого дерева скрыл их.

Больше женщина их не видела.

* * *

Душная тишина спальни с розовыми во всех смыслах обоями встретила мистера и миссис Лестранж духотой и тишиной. Огонь мягко щёлкал в камине, отбрасывая блики на его каменную резьбу; хрупкие золотые часы на каминной полке, усыпанные густо-кровавыми шпинелями, тусклыми сапфирами и грязноватыми алмазами, глухо стучали, поскрипывая кружевными стрелками; две фарфоровые пастушки в пышных юбках, украшенных тонкими цветами, чопорно изгибаясь, пустыми глазами взирали на потемневший от времени пейзаж на противоположной стене, на котором под раскидистым деревом полулежала молодая пара в пудрёных париках; пара чуть морщилась от света камина и прикрывала глаза бледными ладонями, не забывая обмахиваться широким веером, едва спасающим от висящего жаркого воздуха. Роскошный бархатный балдахин, возвышаясь над креслом в шёлковой обивке и тумбочками в завитушках, даже не шевелился, будто сделанный из камня, а не сшитый из ткани, а стук часов был единственным звуком, спорящим с щёлканьем пламени.

Лестранж аппарировал ко входу в парк Лестранж-Холла и, не желая тащить Эридес на себе через весь парк, вызвал Бесси, которая сразу же перебросила их в спальню Десс.

Жаркая духота комнаты совершенно выбила его из колеи: Лестранж плохо переносил жару, с некоторых пор отвыкнув от неё, — это обстоятельство и отвлекло его от Десс, которая сбросила пальто прямо на пол и швырнула с ног каблуки в угол, издавших при этом утробный грохот.

— Бетси! — крикливо позвала напуганную домовуху Бесси Эридес. — Помоги мне раздеться! И сделай уже что-нибудь с моими руками! — после аппарации девушка еле держалась на ногах и опьянела окончательно; впрочем, не до такой степени, чтобы попросить помочь раздеться у Лестранжа.

Бесси быстро увела свою качающуюся хозяйку в будуар, а Лестранжу оставалось только снять пиджак, стянуть бабочку и упасть в кресло. Чем меньше людей ли, нелюдей ли будет знать о сегоднейшем увлекательном приключении Лестранжей в мире магглов, тем лучше. Он пересидит у Десс, а потом пойдёт к себе, когда уже все точно улягутся, в том числе и домовики.

На столике аккуратно лежала какая-то перевёрнутая книга, старая, потрёпанная и выцветшая; Лестранж от нечего делать взял её в руки и рассмотрел помутневшую надпись на обложке.

Сказки барда Бидля.

— И почему я не удивлён?

Пожелтевшие шуршащие страницы слабо пахли мандаринами и шоколадом, некоторые их уголки были загнуты, а над названиями сказок кто-то давно набросал чернилами небольшие рисуночки: и прыгающий котёл, и трёх дам в высоких головных уборах, и даже Смерть в балахоне.

Лестранж просмотрел все страницы и на нахзаце обнаружил выведенную тонкими завитушками подпись: мисс Эридес Эйвери. Под ней расплылось высохшее, но, видимо, недавнее чернильное пятно, частично закрывшее другую подпись: имени было не разобрать, зато фамилия Шафик гордо отпечаталась на бумаге. Наверное, это Хелен, нынешняя миссис Джонсон. Яркая, южная красавица, страстная, горячая — да, жаль, что так всё неудачно сложилось у неё с этим полумугродьем Джонсоном.

Лестранж опустил глаза ещё ниже. В самом низу жёстким, плывущим и неровным почерком было написано: миссис Эридес Лестранж. Бумага вокруг была бархатистой, а последняя буква фамилии затерялась за кляксой. Несложно было представить, как Эридес, разгневанная и расстроенная, влетает в комнату, носется по ней, замечает на столике книгу, хватает её и пишет на обложке дрожащей рукой, сбиваясь, ставя кляксы, свою новую фамилию, а потом, словно одумавшись, роняет перо на имя Шафик и плачет.

За стеной послышался высокий смех, и Лестранж чуть не выронил книгу от неожиданности и на всякий случай вернул её на место.

Из будуара выползла Эридес, хватаясь за косяк двери, в цветастом шёлковом халате, на босу ногу, с растрёпанными волосами. Даже не обратив внимания на Лестранжа, всё ещё сидящего в кресле, она прошлёпала к кровати, сдёрнула одеяло и грохнулась на постель, сопроводив сие действие слабым залихватским визгом, покрутилась и замерла.

— Десс? — не особо надеясь на вменяемый ответ, спросил тишину Лестранж.

— Лестранж? Ты всё ещё здесь?

Он только хмыкнул, но встал и подошёл к кровати. Эридес, плашмя лёжа на постели в позе морской звезды, расслабилась и была как-то туманно счастлива, разительно этим отличаясь от себя самой в маггловском ресторане, мрачноватой и горькой. Закрытые глаза придавали её облику своеобразный ореол покоя, но всё же красный нос и пятна на щеках и шее выдавали её состояние.

— А ты пьянчужка, Эридес Эйвери, — улыбнулся Лестранж.

— А ты убийца, Лестранж, — вдруг прошептала она. Её истинное отношение к этому разгадать было невозможно: глаза были закрыты, лицо ничего не выражало, а тон напоминал тот, что обычно используют дети, когда хотят поведать какую-то тайну. — Это ты убил ту женщину.

Лестранж перестал улыбаться. Он не видел смысла в ответе: у него были своеобразные аргументы, но, пожалуй, их Эридес, если брать в расчёт её мнение относительно убийства Прюэттов, и в трезвом-то состоянии вряд ли смогла бы оценить. В принципе, почти любому убийству можно найти оправдания. Много ума для этого не требуется. А уж этому и подавно.

Тишину нарушило ровное негромкое сопение.

Лестранж тут же выкинул воспоминание, в котором фигурировал Мальсибер и маггла, из головы и присел на кровать рядом с Десс.

Он смотрел на её ставшее спокойным лицо, на разбросанные по подушке волосы, приоткрытые губы, на тонкую шею, на красивую женственную фигуру, белые руки и голубые от вен запястья и силился вспомнить её другую, ту маленькую девочку, от которой у него в памяти остались только вспышки света, звонкий смех и образ наивных больших глаз, чистых, с неподдельным восхищением.

Но девочки нет, осталась молодая женщина, настоящая женщина, слабая, нежная, воспитанная, домашняя, любящая музыку, танцы, красивые платья, изящные украшения и балы. Женщина, которая в детстве подвергалась оскорблениям и издевательствам, но смогла сохранить в себе любовь к жизни и забыть, сумела забыть едва несовершившееся насилие над собой, забыть на столько лет и жить нормальной жизнью.

Настоящая женщина... Но такая ли слабая?

Рабастан Лестранж, несмотря на все свои умения и силу, не умел так забывать.

Комментарий

Зачастила что-то я со своими комментариями xD Не удержалась, прошу прощения)

Да, это ПОВ Лестранжа) Но тут я позволила себе чуть больше отавторщины: всё-таки я довольно слабо представляю себе мужскую логику, поэтому наблюдательность Лестранжа, его, так скажем, рациональность и повышенное внимание к женскому полу, то бишь вполне себе мужские черты повествования, которых в ПОВах Эридес не было, разбавлены чисто авторскими заморочками, хотя и с попытками тоже добавить "мужиковости" на рабастановский лад. Не знаю, получилось ли. Решать Вам, дорогие читатели)

Что касается музыки. В моей голове крутилось танго из "Запаха женщины", хотя это и не суть важно; но думаю, примерно мелодика ясна) И да, это чистое эстетство xD

Наказание и месть — разные понятия.

Айрис Мердок

Борьба со злом не делает человека поборником добра.

Эрнест Хемингуэй

Мистер Уэйн размешал сахар в чае, положил алюминиевую ложечку на клеёнку и, нарочито не обращая внимания на жену, сидящую напротив, отпил из чашки, немного поморщившись: чай был исключительно невкусный, жидкий и недостаточно сладкий, несмотря на два куска сахара.

— Роберт, — спокойно произнесла миссис Уэйн, сцепив пальцы в замок, — Роберт, скоро Рождество, а мне не на что покупать вам подарки.

— Я обойдусь и без подарка, — в тон ей ответил мистер Уэйн.

— Ты, может, и обойдёшься, но наш сын — нет.

Дешёвая пластмассовая лампочка, висящая над столом, издала слабый хлопок и моргнула; мистер Уэйн допил одним глотком весь чай и поставил с глухим стуком чашку прямо на грубо изображённую розу на клеёнке.

— Ему только три года, Роберт. Как я могу ему объяснить, почему мы подарили тебе на день рождения пакет сахара, а в детские магазины ходим только раз в месяц?

— У него немало игрушек.

— Немало! — тихо выдохнула миссис Уэйн. — Ещё несколько месяцев назад ты постоянно что-нибудь ему приносил... А мы с ним ходили в детские магазины... И как я ему объясню, что у меня нет денег на рождественский подарок для него?

— Я наймусь на ещё одну работу.

— Роберт, — миссис Уэйн встала с жалобно вскрипнувшей табуретки, подошла к мужу и обняла его за плечи.

В соседней комнатке, за тонкой стенкой, послышались шорох и сопение — миссис Уэйн на цыпочках побежала туда и спустя пару минут вернулась.

— Спит?

— Спит.

Мистер Уэйн поднялся со своего места и, взяв со стола посуду, положил всё в раковину; холодная вода воткнулась в лежащую сверху грязную тарелку хрустальным мечом и полилась вниз ручьём, оставляя за собой чистый след. Роберт Уэйн сощурился и провёл пальцем по нему, но тут же одумался и поспешно завернул кран, с которого успела сорваться крупная капля, с утробным звуком разбившаяся о тарелку.

Миссис Уэйн, вытерев стол болотно-зелёной тряпкой, убрала в шкафчик сахарницу и, подойдя к мистеру Уэйну, прижалась щекой к его спине.

— Роберт? Роберт, когда это всё кончится? Скажи, пожалуйста, когда?

Она не видела лица мужа, но почувствовала, как напряглась его спина.

Ещё одна капля набухла на носике крана и рухнула вниз. Неужели теперь и этот кран прохудился? Неужели теперь и он будет мучить их по ночам, отбивая одному ему известный заунывный ритм, реквием по их прошлой жизни?

Нет, она не могла замолчать, она и так слишком долго молчала.

— Роберт, я смогла пережить то, что ты оказался... Оказался волшебником, — взглотнула миссис Уэйн, набираясь решимости. — Я никогда не задавала лишних вопросов, я сумела понять, что и наш сын может оказаться магом... Но почему ты столько месяцев не говоришь мне, что случилось в Британии? Почему ты вынужден работать грузчиком и охранником за копейки? Почему мы вообще в такой спешке покинули Лондон и приехали сюда? Что происходит? Роберт, когда это всё закончится?

Миссис Уэйн внезапно замолчала, и Роберт Уэйн развернулся и крепко прижал беззвучно плачущую жену к себе.

— Не плачь, Мэри. Это закончится, я обещаю тебе.

Лампочка моргнула ещё раз и вспыхнула ярким светом.

— Роберт, давай я уйду из магазина и найду работу получше?

— Нет, — твёрдо ответил бывший сотрудник Отдела Тайн Министерства Магии Великобритании. — Это я отыщу что-нибудь получше, и мы купим Уиллу подарок. В конце концов, ведь я умею водить машину.

* * *

Ветреная тишина стояла над некогда уничтоженным, разбомбленным, а теперь постепенно оживающим городом в Саксонии. Похожее на колоссальную гробницу здание оперы господствовало над влажно блестевшей площадью, украшенной ёлкой в слабо переливающихся огоньках, на которую таращились святые праведники и рыцари с крыши собора, одинокие и обожжённые, а почерневшая барочная колокольня поднималась в небо, будто поддерживая шпилем хмурое ночное небо в тяжёлых облаках. По широкому тёмному мосту, перекинутому через серую беспокойную реку, не спеша шёл человек. Ветер трепал его странную одежду и швырял по кустам обёртки от жевачек и жёваные окурки, а редкие фонари едва освещали мокрую каменную кладку под его ногами в старомодных сапогах. Впереди него лилась вдоль реки дорога, мимо благочинного отеля и мимо заросшего парка в столетних дубах, а за ней — высвеченная решёткой горящих окон аллея, скованная высокими длинными домами, смахивающими на бетонные соты. Проехавшая мимо незнакомца машина, прошелестев шинами по шершавому асфальту, обдала его ледяной водой из лужи у обочины и скрылась за громадным пустым особняком.

Человек выругался, перешёл дорогу в неположенном месте и, оглядевшись, с хлопком исчез.

Его исчезновения не заметили ни несколько молодых людей, сидевших в обшарпанном кафе за хлипкими столиками, ни пожилая женщина в драповом пальто, выходившая из магазина бытовых товаров с мешком порошка в руке, ни подросток в джинсовке, куривший на балконе, заставленном коробками и битыми горшками.

Лишённый возможности пошалить с одеждой незнакомца, ветер совсем заигрался с мусором и, воя, понёсся по мосту; огоньки ёлки продолжали развлекать праведников и раздражать рыцарей своей вечной радостной весёлостью, а за собором, из арки прохода, поддерживаемой мускулистыми атлантами в пене бород, долетел до реки одинокий всхрип старого мотоцикла торговца местными минералами, заглушивший таинственный хлопок.

Вновь незнакомца увидел лишь старик, расположившийся у окна в одном из старых домов в нескольких километрах от магазина бытовых товаров и собора, да и то, увидел лишь мельком его отражение в покрытой тонкой коркой льда луже.

В этом районе уже не было тихо.

Стены невысоких зданий, покрытые растрескавшейся штукатуркой, были густо изрисованы острыми словами, цифрами, рожами не то людей, не то зверей и символами прошлого, часто стыдливо закрашенными чем-нибудь более нейтральным. Входы в подворотни, заставленные помойками и ржавыми машинами, перемежались сомнительными кафешками, магазинчиками, продающими продукты, видеокассеты и кальяны. В одной из подворотен явно разворачивалась какая-то потасовка: грубые ругательства и звуки борьбы привлекли целую группу зевак, подбадривавших дерущихся резкими выкриками. Из некоторых окон доносились голоса ведущих из громко включённых телевизоров и оживлённые разговоры, а в магазине с витриной, завешанной плакатами с киношными героями и обнажёнными женщинами, гремела оглушительная музыка.

Странно одетый незнакомец с интересом осмотрел плакаты, прислушался к музыке и, покачав головой, продолжил свой путь.

Следующим человеком, кто обратил внимания на него, оказалась миссис Уэйн, по привычке выглянувшая перед сном из окна во двор.

— Ну и чудак, — не стала она скрывать своего отношения к нему.

— Кто? — не понял мистер Уэйн, как раз облачавшийся в мятую пижаму.

— Да мужик какой-то. Одет, как клоун с кладбища.

Мистер Уэйн тихонько рассмеялся, боясь разбудить сына.

— Ладно, давай спать.

Надо сказать, что этот непривычно одетый человек вряд ли бы обрадовался такой характеристике даже со стороны Мэри Уэйн. Хотя в данный момент он не обрадовался бы и тысячи комплементов со стороны Мисс Магическая Британия: настолько ему опротивили поиски нужного адреса в этом городе, где, казалось, добрая половина всех домов была в принципе нежилой, а оставшиеся здания — в разной степени запущенности. Собственно, изначально как такого адреса у него на руках и не было, он только знал, что повзрослевший староста Равенкло, сотрудник Министерства, невыразимец Роберт Уэйн бесследно исчез в начале августа, а длительные попытки найти его привели лишь к тому, что он чудом узнал название города, в который уехал бывший невыразимец. Таким образом, ему предстояло самостоятельно отыскать сначала самого Уэйна, а потом проследить за ним.

А между тем неотвратимое Рождество наступало на пятки, и Рабастану Лестранжу было всё сложнее придумать адекватные оправдания для своих постоянных отлучек. Но однажды, когда замёрзший Лестранж уже и не чаял встретить Роберта Уэйна, удача всё же улыбнулась ему: он внезапно обнаружил его на рождественской ярмарке таскающим ящики с жареными каштанами.

Некогда склонный к полноте Роберт Уэйн сейчас производил впечатление измождённого жизнью и трудом человека: он перетаскивал ящики без помощи магии один за другим, то и дело вытирая красными руками пот с покрытого ранними морщинами лба.

Лестранж, предпочитавший не отсвечивать и для этого использовавший Дезиллюминационные чары, успел презрительно подумать про себя, что этот бывший отличник, бывший староста, бывший невыразимец наверняка ещё и палочку свою сломал, прежде, чем вдруг вспомнил, что вообще-то Уэйн спас Десс.

Идя за уставшим Уэйном по пятам прямо до его дома, Лестранж то и дело отгонял от себя мысль, что с этим-то человеком Эридес Эйвери и поцеловалась в первый раз в жизни. Подающий надежды, симпатичный умница с ямочками на щеках, улыбающийся с фотографии личного дела, похудел, посерел, ни разу не улыбнулся за всё время, что наблюдал за ним Лестранж, и вообще в своём виде опустился до самых низов — настоящий маггл, да ещё и явно нищий. И какую интеллектуальную работу этот умник отыскал себе в Германии: таскать ящики магглам на ярмарке! Маг помогает магглам без магии за деньги! Это просто не помещалось в голове Лестранжа. Подобное унижение казалось ему не менее жестоким наказанием за нелояльность и бессмысленный побег, чем срок в Азкабане.

Конечно, сдавать Уэйна он не собирался, а увидев условия его жизни (особенно дом, который воскресил в памяти самые дальние уголки Выколоточного переулка), Лестранж и вовсе на подсознательном уровне решил как-то помочь. Впрочем, он в любом случае должен как-то отблагодарить Уэйна.

Лестранж, дав беглецу возможность пару часов отдохнуть, скоротал время прогулкой по городу, в итоге задержавшись часов на пять, и добрался до дома Уэйна только под ночь.

В подъезде пахло так, словно когда-то здесь жил целый полк крыс, но затем на него напала рота кошек, и все потом радостно сдохли. Квадратики кафеля уродливого цвета были крикливо исписаны, а почтовые ящики, по всей вероятности, кто-то методично сломал один за другим. Под ящиками стояла грустно одинокая банка пива, оставленная кем-то прямо на полу за неимением помойного ведра.

"Прекрасное место для бывшего невыразимца, очень символичное. Тот, кто не с нами, тот — на помойке истории".

Для Рабастана Лестранжа всегда оставалось загадкой, как же магглы умудряются всегда разводить вокруг себя срач. Перманентная нечистоплотность во всём — неудивительно, что их часто зовут грязнокровками (хотя сам Лестранж предпочитал использовать старое доброе "мугродье"). И самое малоприятное, что магглы способны втягивать в эту грязь даже волшебников; например, у них очень удачно получилось поглотить полукровку Уэйна.

Где-то на верхнем этаже что-то щёлкнуло — Лестранж непроизвольно сжал палочку и осторожно начал подниматься вверх по сбитым, исхоженным ступенькам. Дверь в квартиру Роберта Уэйна была не менее грязной, чем остальные, в пятнах ржавчины, с немощно висящей ручкой и с пыльным глазком. Подавив секундный порыв открыть её Алохоморой, Лестранж громко постучался. Не стоит ожидать от сбежавшего невыразимца отсутствия защитных заклинаний.

Спустя некоторое время из-за двери послышался сонный голос:

— Кто там?

— Откройте, я от Эридес Эйвери.

Повисшая тишина разбилась от топота, глухих выкриков, из которых Лестранж не разобрал ничего конкретного, и плача.

Плача?..

Выкинув из головы это обстоятельство, Лестранж приступил к активным действиям.

"И почему люди никогда не понимают по-хорошему с самого начала?.. Если подумать, то сколько людей пострадало из-за обычной несговорчивости".

Несколько заклинаний, озадачив Лестранжа, показали, что на квартире совсем нет защиты — и дверь расхлопнулась после детской Алохоморы, впустив его в крошечный коридорчик, заставленный обувью и вешалкой с одеждой. В него выходили три прохода: закрытая дверь, по-видимому, была ванной, через невысокую арку можно было заметить угол стола, покрытого отвратительной клеёнкой в розах, и кухонный шкаф, а третий вход вёл в единственную жилую комнатку. Как раз из неё и доносился топот и плач: худенькая, миниатюрная девушка с развивающимися русыми волосами в длинной дешёвой ночнушке прижимала к груди рыдающего мальчугана, стоя посредине комнаты, а Уэйн в смешной пижаме носился из стороны в сторону, роясь то в тумбочке, то в ящичке с игрушками.

Наконец он вынул откуда-то палочку и успел только повернуться, а она уже была в руках у Лестранжа, вышедшего из тьмы коридорчика, и мёртво крутилась в его пальцах.

— Роберт Уэйн, не стоит, — да, его предположение об уничтожении Уэйном своей палочки оказалось верным. Но имело смысл уточнить, для чего он это сделал и почему не купил новую на замену.

Уэйн замер, как волк, которого кто-то крепко ударил по башке, но который всё же готов вот-вот ринуться вперёд на защиту своей стаи. Мальчуган заорал ещё сильнее, и это вывело бывшего невыразимца из оцепенения.

— Вы! — выпалил Уэйн, сделав быстрый шаг к девушке.

"Как она сюда попала? Кто это вообще?"

Лестранж оглядел комнату: железная узкая кровать с тонким матрасом, детская кроватка, старенький засиженный диванчик, голый пол, тусклая лампочка — это жильё воскресило в памяти другое помещение, холодное, каменное, с грубым столом и двумя неудобными табуретками.

Девушка всхлипнула и отвернулась от Лестранжа, закрывая собой мальчика. Хотя тот и не особо умел определять возраст детей, понять, что ему прилично за год, не составило труда. Год. Плюшевый совёнок, женское платье, брошенное на диван, курчавые светлые волосы ребёнка, точной копии Уэйна, так порывавшегося прикрыть неизвестную... Но ведь в документах не было ни слова о жене или сыне Уэйна.

— Вы здесь живёте?

— Нет, случайно оказались, — сквозь зубы ответил Уэйн и быстро завёл за спину дрожащую девушку.

— Остроумно, — Лестранж рассмотрел палочку Уэйна. — Я не солгал, когда сказал, что я от Эридес Эйвери.

Мальчик, замолкнув было за спиной Уэйна, заверещал вновь.

— Я клянусь вам, что не причиню вреда ни вам, ни вашим... — он не стал продолжать, словно приглашая Уэйна самому раскрыть личности женщины и ребёнка.

— Я вам не верю. Мы по разные стороны баррикад, — протянул, подобравшись, Уэйн.

— В данной ситуации я муж Эридес и действую исключительно в этом, внебаррикадном, качестве.

— Как вы нашли нас? — этот вопрос явно очень волновал проигнорировавшего слова Лестранжа Уэйна, хотя он и старался скрыть своё волнение. Впрочем, Лестанж сам подумывал рассказать ему об этом. Но не сейчас. Не ради этого он пришёл сюда.

— Я думаю, что миссис Уэйн нужно успокоить сына, — наобум сказал Лестранж, заметив на столике странный аппарат, которые, как он помнил, магглы использовали для связи. Он не разбирался в маггловских ценах, но всё же при такой бедности вряд ли у Уэйна хватило деньжат на второй аппарат на кухне.

— Да... Мэри, иди на кухню.

Мэри, затравленно-испуганный, непонимающий взгляд которой внезапно возбудил в Лестранже подозрения, что она была магглой, ушла, и Лестранж остался с Уэйном наедине.

— Почему я должен верить вам?

— Слишком много вопросов, — Лестранж с неудовольствием заметил ножницы, лежащие рядом с аппаратом, и на всякий случай притянул их к себе. — Это я должен задавать вопросы. Вернее, один вопрос.

Роберт Уэйн вздрогнул, но всё же, как отметил про себя Лестранж, держался молодцом: спокойный, даже деловитый; когда женщина с ребёнком были в комнате, он был куда менее адекватным и намного более агрессивным. Неужели Уэйн обвёл вокруг пальца начальство и тайно женился на маггле? Лихо это он оставил с носом всё Министерство — Кэрроу вот уже четвёртый месяц не могут решить проблемы с собственными студентами-малолетками.

— Однако я позволю себе ещё пару вопросов, мистер Уэйн. Почему вы не воспользовались заклинанием Доверия?

— Доверия? А кому я могу доверять?

— Не стройте хорошую мину при плохой игре, мистер Уэйн. На вашей двери нет ни единого заклятия, а эта палочка — фальшивка, — Лестранж покрутил в пальцах деревяшку, в которой он узнал обычную подделку, едва дотронувшись. — Куда вы дели свою палочку?

— Она... Её нет, — тихо ответил Уэйн. — Я... Я уничтожил её.

Он явно не собирался продолжать, но Лестранж услышал подтверждение своей мысли. Но что-то подсказывало ему, что дело тут не в желании скатиться в полное мугродство. Невыразимец никогда бы не уничтожил палочку просто так, без серьёзной причины; в потерянном взгляде Уэйна, наполнившемся при ответе безнадёжной рассеянностью, Лестранж на секунду увидел самого себя. Диван и кроватка исчезли, стены сжались, лицо Уэйна сменилось каменной физиономией аврора, свет лампочки ослепил глаза, а на грубой деревянной поверхности стола вместо маггловского аппарата, как в тумане, возник образ его палочки, которую он возьмёт в руки только через четырнадцать лет, но которая тогда казалась вечно недостижимой...

Нет, любой маг никогда не уничтожил бы свою палочку просто так.

— Почему?

Уэйн вздохнул.

— Вы же знаете, что я невыразимец, мистер... — Уэйн замялся.

— Мистер Лестранж, — помог ему Лестранж. — Но если вы будете называть меня господин Пожиратель, я не обижусь.

За стенкой прекратился плач и послышалось негромкое мелодичное пение: тянувший гласные женский голос то и дело срывался, старательно следуя всем нотам.

— Она маггла, но она мать моего сына и моя жена, — невыразимец будто окончательно очнулся и поглядел прямо в глаза Лестранжа. — Она прекрасная мать, мистер Лестранж. Когда она случайно узнала, что я волшебник, она приняла это и даже родила мне ребёнка.

— Она знает, что вы невыразимец?

Уэйн покачал головой.

— Это сложно объяснять, — тусклый свет светильника на долю секунды погас, а потом загорелся ярче, бросая причудливые тени на осунувшееся лицо Уэйна.

— Ладно, забудем о палочке, хотя почему вы не купили новую...

— На какие деньги? — усмехнулся Уэйн. — Купить и засветиться? Проще затеряться среди магглов, чем среди магов, советую вам это запомнить, — ухмылка сменилась жёстким выражением глаз. — На всякий случай.

Лестранж отметил намёк, но совет запомнил. Не каждый день получаешь советы от невыразимца. Он хорошо знал Руквуда, но тот слишком любил заниматься опытами, не имеющими, по мнению Лестранжа, практического значения. А ведь мало ли, что может случиться в жизни. Умирать раньше времени или снова садиться в Азкабан он в любом случае не собирался.

Уэйн внимательно следил за Лестранжем, и тот почувствовал себя неудобно: странные люди, эти невыразимцы; никогда не знаешь, что у них на уме.

— Вы сказали, что вы муж мисс Эйвери. Ваш вопрос касается её?

— Да, — Лестранж небрежно кивнул, но вдруг замер, пронзённый догадкой. Странно, но за время поисков он ни разу не подумал над причинами, побудившими Уэйна прекратить переписку с Эридес, а тут сразу же всё понял. — Десс сказала, что вы перестали ей писать и отвечать на письма. Вы учились на невыразимца, а невыразимцу, после случая с Руквудом, не следовало иметь отношения с сестрой и невестой Пожирателя Смерти?

Уэйн не изменил выражения лица, но его серые холодные глаза блеснули.

— Я думаю, что и мистеру Эйвери не хотелось этих отношений. Я полукровка как-никак. А Мэри — чудесная девушка, далёкая от моей работы.

"Он был с ней задолго до побега. Прятал что ли? Впрочем, теперь стало понятно, почему он убежал в такой спешке из страны: Руквуд мог вынюхать о жене-маггле и сыне," — подумал Лестранж, но решил воздержаться от дальнейшего развития этой темы.

— Я пришёл узнать имя.

— Имя? — Уэйн не скрыл своего удивления. — Как вы нашли меня?

— И не спрашивайте, — поморщился Лестранж. Последние пару часов он провёл в каком-то погребке над огромной тарелкой с громадным куском жирной свинины в сопровождении квашеной капусты и поэтому ощущул себя странновато: так что вспоминать всю эту эпопею с общением с магглами, нахождением билетов и так далее было чревато пока непонятными последствиями.

— Должно быть, вы выяснили, что у меня есть маггловский паспорт, — задумчиво протянул мистер Уэйн. — Много же магглов вам пришлось перетерпеть ради одного имени.

Лестранж предпочёл промолчать.

— Что за имя вам нужно?

— Имя того му... парня, которого вы оттащили от Эридес в хогвартском чулане.

Спокойная задумчивость внезапно сошла с лица Уэйна и окончательно сменилась рассеянным удивлением.

— Ах, тот парень... — Уэйн нахмурился. — Наверное, мне нет смысла спрашивать, зачем вам его имя.

Пение стало чуть тише, заглушённое порывами ветра, шумящего на железной крыше.

— Нет, — согласился Лестранж.

— Знаете, я не удивлён, что вы настолько мстительны. Но прошло больше десяти лет, и он не успел ничего сделать.

— Это не месть, — Лестранж подобрался, заметив блеск в глазах Уэйна. — Это наказание.

— Он вполне наказан теперь. Вы поймёте это, когда увидите его. Но я назову вам его имя. Ведь это я давал обещание, что не трону его, а не вы, — глаза бывшего невыразимца потухли, и он устало зевнул. — Его зовут Гектор Фоули.

Лестранж присвистнул.

— Да, я очень рисковал, — хмыкнул Уэйн. — Но Эридес фактически меня спасла: она пообещала ему, что если он тронет меня, то будет иметь дело с её семьёй, — морщины на лбу Уэйна чуть разгладились. — Разборки чистокровных, они всё и решили.

На выходе Лестранж, так и не договорившись с Уэйном о благодарности (тот решительно отказывался от любой помощи), всё же не удержался от мучившего его вопроса:

— Уэйн, почему вас не уволили из Отдела Тайн за брак с магглой и нарушение Статута?

— А кто сказал, что мы были женаты? — впервые именно улыбнулся Роберт Уэйн, и ямочки вновь заиграли на его щеках. — Я невыразимец, мистер Лестранж, а Министерство всегда нас недооценивало.

* * *

Согласно любому мало-мальски приличному путеводителю по магическому Лондону, Выколоточный переулок стабильно занимает третье место во всей Британии по степени опасности. На втором месте располагается Лестранж-Холл, поместье чистокровной семьи Лестранжей, расположения которого толком никто не знает. Как сообщают, когда поместье впервые оказалось в подобном списке, но на пятом месте, тогдашний глава рода заявил, что господа составители совершили досадную ошибку и посему он их приглашает лично прочувствовать на себе всю свою некомпетентность. В результате Лестранж-Холл поднялся аж на три позиции, восстановив таким образом вопиющую историческую несправедливость.

Самым же опасным местом в Британии считается паб "Весёлый лепрекон" в Белфасте.

Выколоточный же переулок, довольствуясь почётным третьим местом, составляет в путеводителях серьёзную конкуренцию всем в номинации "Самая скучная глава".

И в этом нет ничего удивительного, поскольку как минимум половина главы, посвящённой переулку, будет предупреждать вас о том, насколько небезопасен переулок днём, сколь много опасностей вы встретите там в обеденный перерыв и как быстро вы потеряете, по крайней мере, свой кошелёк, гуляя по ночному Выколоточному.

Но Рабастан Лестранж никогда не читал путеводителей и уж точно бы нашёл их предупреждения глупыми, так как, во-первых, предпочитал передвигаться по Выколоточному переулку как раз ночью, а во-вторых, будучи Пожирателем, мог самостоятельно представлять опасность для кого угодно.

И в этот раз он направился в эту "клоаку подозрительных личностей всех мастей и пород" поздним вечером, ничуть не беспокоясь о кошельке и нервах.

Узенькая улочка, мощёная гладкой, как морская галька, брусчаткой, извивалась между кривыми домиками с венчающими их причудливыми крышами с множеством труб, похожих на толпы пьяных магглов у бара пятничным вечером. Магазинчики с пыльными витринами в грязных разводах, тёмные лавчонки с почерневшими от времени и влаги вывесками, развалы, перегораживающие большую часть и без того неширокого переулка, древние пабы, из которых несло дешёвым огненным виски, — всё было странно оживленно. Хрипло звенели колокольчики на скрипучих дверях, торговались покупатели с закрытыми лицами и продавцы в глухих капюшонах, качаясь из стороны в сторону, шагали и скользили на мокром булыжнике подвыпившие граждане в замызганных мантиях, под ноги бросались патлатые ведьмы в рваных шляпах, чёрные кошки утробно мяукали, перебегая дорогу и получая под зад от магов, трясущих подбрякивающими амулетами; некоторые окна светились, швыряясь бликами в слепых соседей, дым из труб то валил, как из жерла пробудившегося вулкана, то едва поднимался тонкой струйкой и тут же испарялся в воздухе; книги источали мглу и шептались, пробирки поблёскивали или, наоборот, поглощали свет, черепа щёлкали челюстями, а нахохлившиеся существа в клетках недовольно покрикивали и периодически пытались вырваться из них.

Толпа текла, растекалась по проулкам, просачивалась внутрь домов и усиленно толкалась: ведьмы отпихивали друг друга, желая первыми сунуть прохожему слизняка или зуб дракона, торгаши отталкивали столы-конкуренты, рассыпая товар по земле, а пьянчужки усиленно притирались сзади, явно имея намерение обчистить карманы жертвы.

Но всё же перед твёрдо идущим Пожирателем Смерти в маске толпа расступалась: ведьмы кланялись, торгаши замирали, а пьянчужки резво меняли направление в сторону ближайшего паба. Даже кошки опасались лишний раз перебежать дорогу.

Лестранж медленно продвигался вперёд, ловя себя на том, что то и дело заранее предугадывает, мимо какой лавки он вот-вот пройдёт, или загодя про себя проговаривает названия на ещё только угадывающихся в тумане вывесках. Он не спешил, через прорези маски наблюдая за жизнью Выколоточного переулка, такой знакомой, и ловя себя на том, что получает от этой прогулки давно неизведанное удовольствие.

Вон "Белая виверна", где молодые Пожиратели часто собирались после выполнения летних заданий: скользкие ступеньки вели вверх, перекрытые изящной кованой оградой, а сквозь шум ночного переулка пробивались мелодичные звуки гитары; а вот и "Дистальная фаланга", мерзкий магазин, который просто обожал посещать Мальсибер; и, конечно, букмекерская контора, когда-то оставившая шестикурсника Басту Лестранжа без всех карманных денег, выделенных старшим братом на лето.

Да, не слишком-то счастливые воспоминания были связаны у Лестранжа и с этим переулком, и конкретно — со всеми этими заведениями, но всё же какое-то чувство лёгкой досады на мгновение захватило его, когда Выколоточный переулок закончился тупиком.

Тупик этот, лишённый лавочек и магазинчиков, целиком был занят большим уродливым зданием из мелкого кирпича, почти без окон, с одной высокой запертой дверью без табличек, без ручек, без замочных скважин.

Надо отметить, что этому зданию и не требовались никакие таблички: всякому было известно, что это был своеобразный доходный дом, старый предприимчивый хозяин которого когда-то снёс все внутренние стены и возвёл маленькие клетушки, сдаваемые по сю пору его потомками всем подряд, без разбору.

Лестранж когда-то бывал внутри, в гостях у внука нынешнего владельца, и насмотрелся всякого. Было любопытно узнать, изменилось ли что-то и помер ли неприятный дед, оставив внуку богатое наследство.

На двери было всего одно заклятие, но даже его Лестранжу было лень снимать. Лёгкий стук заставил оживиться кого-то за дверью — и спустя целую минуту на уровне подбородка Лестранжа появился глазок.

Маска Пожирателя совсем оживила сторожа, которого Лестранж почти легко вспомнил. Всё те же подслеповатые глаза, трясущиеся губы, ничего не поменялось.

— Господин Пожиратель, такая честь для нас, — подобострастно прошамкал старик, держа в руках пыльный фонарь с дрожащим язычком огня, едва освещавшего ленты взбухших обоев на стенах и рассыпанные по полу половицы.

Лестранж молча прошёл мимо сторожа, не ответив на его приветствие, и повернул за угол, углубляясь в темноту коридора. Впереди замаячила арка, украшенная лепниной, покрытой двумя слоями паутины: под хрупкими кружевами работы жирного паука по штукатурке расползались тонкие трещинки; тусклый свет с противоположной стороны арки не проникал в коридор, неловко выстраиваясь в ровную линию прямо под её сводом. Лестранж крепче сжал палочку — тишина давила на барабанные перепонки, и он уже едва разбирал собственное дыхание и стук сердца — и сделал шаг в арку.

Его оглушил целый залп из звуков: крики, отборные ругательства, топот, оглушительный хохот, стоны, режущий звон и разудалое бренчание чьей-то расстроенной гитары. Коридор летел вперёд, змеился между дверями, проходами и арками, которых было десятки. Друг напротив друга, стройными шеренгами они выстроились, как две вражеские армии на поле боя. Крошечные клетушки, узкие пенальчики, переполненные самым разным сбродом: ведьмами в тонких мантиях, снующими из комнаты в комнату, контрабандистами, дерущимися над очередной добычей, нищими пьяницами, у которых уже нет средств, чтобы покупать огненное виски в пабах, и всяческой волшебной тварью, вроде бледных вампиров или оборванных леших.

Лестранж вдохнул полной грудью, чувствуя, как лёгкие наполняются запахом немытого тела, протухшей еды и испорченными зельями; тогда его чуть было не стошнило, когда он втянул в себя здешний воздух — теперь же он улыбнулся.

Здесь совсем ничего не поменялось. И, Мерлин, он помнит здесь всё, до мельчайших деталей, до последнего разбитого фонаря, который никто так и не починил за эти годы.

— Господин Пожиратель! — охнула растрёпанная ведьмочка в засаленной остроконечной шляпе. Короткое платье под расстёгнутой мантией выдало в ней представительницу, мягко говоря, нечистокровной семьи.

Давненько же они не устраивали рейды в это место.

— Господин Пожиратель! — тут же всплеснул руками толстячок в выцветшем котелке. Все разом замолкли.

Лестранж, мысленно посылая этих двоих к дементоровой матери, выкинул из головы всё, что скопилось там за последние несколько минут, и, зацепив заклятием толстячка, поволок его в конец коридора, к другой арке, ведущей на лестницу. Любопытные постояльцы со страхом проследили за развивающейся чёрной мантией и за спотыкающимся беднягой в котелке до самой арки, а затем сразу же стали яростно обсуждать такую необычайную новость.

Впрочем, толстяк явно совсем не считал создавшуюся ситуацию необычайной: он повизгивал и громко топал, с трудом успевая переступать ногами; едва тишина ударила в уши, а свет испуганно остался позади, он запутался в полах мантии и плашмя рухнул на пол.

— С-сэр, г-господин П-по...

Мерлин, как же его уже бесит это обращение; впрочем, сам виноват, накаркал.

— Где я могу найти Гектора? — прервал поток бессвязной речи Лестранж, оглянувшись на деревянные, захоженные в хлам ступени.

— Г-гектора? — пискнул толстяк и от неожиданности смог быстро перегруппироваться и встать. — Который варит?

— А есть другой?

— Н-нет, здесь один только Г-гектор... О-он на последнем этаже, в сорок второй.

Лестранж поднял палочку.

— Н-не убивайте меня, прошу вас, я полукровка, не мугродье! Умоляю вас, — он упал на колени. — Не убивайте!

— Ты не назвал меня опять господином Пожирателем, поэтому убивать я тебя не буду, — хмыкнул Лестранж. — Живи, полукровка, — но палочку не опустил, шёпотом добавив: — Обливиэйт!

Никакого резона в том, чтобы упростить местным сплетникам разгадку тайны смерти местного же зельевара, Лестранж не видел.

* * *

Таблички на сорок второй комнате не было, и о том, что это именно та комната, Лестранж понял по написанному мелом номеру на соседней двери.

Дверь легко поддалась, и Лестранж вошёл внутрь, закрыв её за собой и швырнув парочку защитных. Было настолько зверски холодно, что изо рта повалил пар, а кончик носа заледенел даже под маской; густая серая тьма окружила его, и Лестранж осознал, что лихорадочно ищет взглядом не человека, ради которого собственно и пришёл, а хоть какое-нибудь отверстие в стене, хоть маленькое зарешеченное оконце.

— Кто здесь? — хриплый голос прозвучал почти рядом — Лестранж моментально зажёг огонёк на палочке, осветив сгорбленную фигуру, сидящую на табуретке. Из тьмы блеснули колбы, и Лестранж, очнувшись от липкого наваждения, остро почувствовал пряные запахи, сладостные, терпкие, которые он не заметил, отвлёкшись на неприятные ассоциации. Ледяные иголочки танцем побежали по подушечкам пальцев, а тьма по углам шевельнулась, заворочилась, сгустилась, и он ударил себе в лицо заклинанием, едва успев загнать тьму обратно.

Варит, значит.

Влажная палочка хозяина комнаты уже коснулась пальцев, а сгорбленная фигура только вздрогнула, вскочила с табурета и, пошатываясь, рванула на Лестранжа.

Он успел отшвырнуть чужую палочку, размахнуться и ударить слишком медленного противника кулаком в лицо. Тот с грохотом повалился на пол, сбив табуретку, у которой, жалобно вскрипнув и захрипев, надломилась ножка.

Притянув к себе фонарь, Лестранж зажёг его и поставил на стол, сбросив с того какие-то исписанные бумаги и грубые склянки из толстого стекла.

— Что же вы, господин Пожиратель, не брезгуете теперь и маггловским мордобоем? — вытерев кровь, льющуюся из носа, прогнусавил хозяин комнаты 42, устроившись сидеть прямо на голом полу.

— Не хочется об тебя палочку марать, — скривился Лестранж, рассматривая человека перед собой.

Гектор Фоули улыбнулся, и от этой улыбки, растянувшей полные женственные губы, Лестранжу захотелось всё-таки поднять палочку. Светлые большие глаза, будто вырезанные из грязного оконного стекла, неотрывно смотрели на Лестранжа, полностью игнорируя оружие в его руках, словно пытаясь проникнуть за маску, сдёрнуть её с кожей и посмотреть, что найдётся внутри. Бледное желтовато-серое лицо с синяками под глазами, расплывшимися чернильными пятнами, походило на лицо покойника, и Лестранж даже суеверно подумал, что он опоздал и что из Фоули уже кто-то пытался сделать инфернала.

Он видел колдографию, на которой блестящий семикурсник, наследник знаменитой фамилии, внук министра магии, нахально улыбаясь, стоял на первом плане среди однокурсников-друзей, небрежно засунув руки в карманы и обаятельно подмигивая; колдография была цветной, но невысокого качества: несколько жёлто-чёрных и бронзово-синих галстуков рамкой окружали буйство красного с золотом; кровавая лента удавкой висела и на шее Фоули.

Мерлин, вот и ещё один аргумент против просматривания семейных альбомов. Как же он изменился за эти годы? Тоже осунулся, исхудал, подурнел, постарел?.. Как воспринимается людьми, знавшими его до Азкабана? Неужели и его сравнивают с трупом?

— Да, я Гектор, — прохрипел с бравадой Фоули, — но боюсь, что вы не за зельем пришли. Или вас не удовлетворил результат? — он чуть хихикнул.

— Заткнись, — Лестранж с каждой секундой всё больше понимал, почему Уэйн тогда высказал казавшуюся сначала дикой мысль.

Он вполне наказан теперь. Вы поймёте это, когда увидите его.

— Я убил бы вас, но вы куда-то зажопили мою палочку. Приношу свои глубочайшие извинения.

Фоули кашлянул и ещё больше измазал лицо собственной кровью.

— Неплохо выглядишь, Фоули. Я думал, ты окончательно спился.

— Спился? — он неожиданно громко фыркнул, вызвав этим обильное кровотечение из разбитого носа. — Спиваются магглы. Для нас это слишком пошлый способ укоротить собственную жизнь.

— А варить галлюциногены — это не по-маггловски, нет, — Лестранж попытался скрыть злобу за саркастическим тоном; окончательно отойдя от временного помутнения рассудка, вызванного запахом, стоявшим в комнате, он окунулся в целый калейдоскоп эмоций: презрение к самому себе, так легко позволившему страху и воспоминаниям завладеть собой из-за какого-то глупого варева Фоули, к своей физической слабости, которой его одарил Азкабан (обычный запах, ничего особенного, просто запах, даже не испарения), злость на этого придурка, который вполне стойко переносил всю эту обстановку, раздражение на Уэйна, несоблаговалившего заранее и почётче объяснить, что именно произошло с Фоули, желание взорвать здесь всё к Мерлиновой бабушке и где-то под всем этим мысль просто развернуться и уйти.

Фоули раскрыл свои ладони, как бутоны кувшинок, и внимательно изучал кровь на пальцах, сгибая и разгибая их, то выставляя локти, то прижимая к бокам. Он напоминал маленького ребёнка, вдруг впервые понявшего, что у него есть руки и они его слушаются; бывший блестящий гриффиндорец сидел на полу и что-то мурлыкал себе под нос, причмокивая губами, явно больше не собираясь геройствовать и бросаться на нежданного гостя; сальные волосы тихо шуршали каждый раз, когда он чуть наклонял голову, чтобы получше разглядеть узоры из собственной крови.

Это было так жалко, и так напоминало что-то Лестранжу, что-то далёкое, из давних времён: какого-то соломенного нескладного мальчишку, какого-то знакомого из...

— Зачем ты это сделал? — Лестранж сам удивился, что это он задал этот вопрос, и на всякий случай установил ещё одно заклинание против запахов. Нет, эта комната определённо плохо на него действует.

— Что именно? — не отвлекаясь от созерцания, чуть деловито спросил Фоули.

— Зачем ты затащил Эридес Эйвери в чулан?

Зачем он спрашивает это — этот вопрос был сейчас намного важнее. Лестранж не понимал, что его дёрнуло назвать Десс и так подставиться. Мерлин, насколько же его мозги размокли за годы в Азкабане.

— Эридес Эйвери? — Фоули произнёс имя нараспев так, что оно прозвучало каким-то таинственным заклятием. — Эйвери... — он опустил руки и нахмурился. Свет фонаря блеснул на склянках, и вниманием Фоули полностью овладела какая-то палка в углу. Он нахмурился ещё больше, а потом внезапно широко улыбнулся: — Ах, Эридес Эйвери, та толстушка, сестра дебила Эстюса? Припоминаю. Эстюс любил развлекаться вместе с Мальсибером. А потом стал Пожирателем, — пустые оконные глаза Гектора Фоули загорелись каким-то тусклым светом, словно бы в их глубине зажгла костёр группа бездомных бродяг. — Они оба стали Пожирателями.

Лестранж осветил палочкой маску на своём лице.

— Осторожнее, Фоули.

— Я помню, — опять улыбнулся тот. — Меня не держали в Азкабане, и я не настолько ещё подсел на зелья, чтобы потерять всю свою память. Я помню чулан. Да, я помню, как потащил туда Эйвери. Надо сказать, это было нелегко, — очередная ухмылка искривила полные губы Фоули, — она весила с целую тонну. Но ещё лучше я помню, — он подобрался и наклонил голову набок, не отрывая воспалённых глаз от маски Лестранжа, — как насиловали Алису Лонгботтом Лестранжи и Барти Крауч.

— Это ложь, — прохрипел Лестранж, чувствуя, как пальцы до боли сжимают палочку.

— Это слухи. На суде говорилось только о доведении до безумия магическим путём. Но на судах часто недоговаривают. Считается, что родственники преступников не должны отвечать за их проступки, — Фоули скривился. — И вот это уже действительно ложь.

— Эстюс Эйвери не участвовал в этом, — Лестранж делал один глубокий вздох за другим, концентрируясь на переносице Фоули.

Только бы не сорваться. Только не в этом случае.

— Зато его сестра была обещана в невесты Рабастану Лестранжу. Судьям не хватило силы духа даже на то, чтобы просто забрать опасное имущество Лестранжей, чего уж говорить о наказании людей, связанных с ними. Они даже не смогли войти в их поместье.

— Зато ты смог затащить девочку-подростка в чулан. Ну и волевой же ты человек, Фоули, — ещё один вдох. Ещё глубже, ещё медленнее.

Фоули опустил руки, сжав ладони в кулак. Этот оборванный грязный человек, сидящий на истоптанном полу в ледяной, едва освящённой комнате в Выколоточном, наскозь пропитанной запахами галлюциногенных настоек, распрямился, черты его лица опасно заострились, а в глазах зажёгся фанатичный огонёк — вот теперь Лестранж мог легко узнать в нём того самого Гектора Фоули, бывшего наследника знатной министерской семьи, выгнанного из Хогвартса за попытку отравить своего одноклассника-слизеринца.

— Вы не щадили наших близких. Никогда не щадили. Вы убили МакКиннонов, вы убили Боунса, вы убили Пруэттов, вы свели с ума Лонгботтомов, вы... Да что я буду перечислять всех, вы и так отлично это всё знаете. Вы зло, а со злом нужно бороться, — Фоули вызывающе гордо поднял подбородок: хоть прямо сейчас колдографируй для пропагандистских плакатов Поттеровского дозора. — Любыми методами. Это не только месть, но и необходимость. Ведь что дальше? Тот парень-староста спас её, а теперь эта жирная корова Эйвери всё-таки стала миссис Лестранж и ещё родит наследника этой ублюдочной сумасшедшей семье, — вдох... — Наверное, Лестранж теперь сожалеет, что я не попортил её тогда, в чулане, когда любуется ночами её дивными толстыми ногами.

— Круцио!

Вополь будто разрезал барабанные перепонки, вспорол и нагрел воздух, разорвал что-то в груди; Фоули бился головой о пол, извивался, как червяк, вытащенный рыбаком из грязной земли, кричал и захлёбывался криком.

От грохота с самого края стола слетела большая, крепко закупоренная склянка и вдребезги разбилась, расплескав по немытому полу густую шипящую массу; на губах Фоули забулькала кровавая пена.

Стало тяжело дышать.

Сладкий цветочный запах, запах роз, странный, причудливый, отдающий горьковатой кислятиной.

А ты убийца, Лестранж.

Тьма закричала, завыла, заплакала, соломенный мальчишка захохотал над телом молодой женщины, а каменные стены с крошечным окошком под потолком захлопнулись, как крышка гроба — и он спешно сбросил Круциатус, ходившей в руке ходуном палочкой восстановив защиту.

Фоули замер и жалобно заскулил.

— Мы зло, говоришь? Любыми методами, да? — он тяжело дышал, чувствуя, как воздух с трудом наполнял лёгкие, а паника цунами отходила назад, забирая всё и ничего ему не оставляя. — А чем вы тогда отличаетесь от нас?

Фоули заворочался и перевернулся на бок, подняв заплаканный взгляд на Лестранжа.

— Мы... — кашель прервал его на несколько секунд, но он всё же смог проговорить севшим от криков голосом: — Мы должны мстить. Никто не отомстит за нас. Убийца должен быть убит. Насилие должно быть отомщено насилием. Разве вы так не считаете, мистер Лестранж? Вы же ради этого и пришли сюда, верно? — и он засмеялся. Харкал кровью, кашлял, но смеялся. — Решили сделать подарок своей супруге на праздник? Мою голову на зелёном блюдечке?

— Твою башку только на блюдечке и нести, Фоули, — сквозь зубы огрызнулся Лестранж.

Дементорова комната, неудивительно, что Фоули чокнулся.

Лестранж порывисто вдохнул чистый воздух, бесцветный, неживой.

Нет, он никогда не позволит себя вновь упечь в Азкабан, никогда.

Сейчас он просто уйдёт, просто оставит Фоули здесь, на полу, среди обломков табуретки и осколков склянок, просто аппарирует в какой-нибудь кабак и напьётся.

Но потом, при других обстоятельствах, когда пройдёт день рождения Десс, он вернётся и просто убьёт его.

* * *

Have yourself a merry little Christmas

Let your heart be light

Next year all our troubles will be

Out of sight

Отмытые до зеркального блеска витрины переливались яркими огоньками лампочек, освещающих спрятанные между нарядными манекенами фигурки смешных снеговичков в припорошенных искусственным снегом цилиндрах и статных оленей с ветвистыми рогами, украшенными мишурой и развешанными шариками. Укутанные в тёплую одежду прохожие, нагруженные разноцветными пакетами, с восхищением разглядывали модные костюмы и расшитые пайетками платья; дети радостно смеялись, ловя пархающие снежинки на язык, а их румяные мамы с трудом поспевали за ними, держа в руках продолговатые коробки с игрушечным замком принцессы или новенькой железной дорогой. Старики медленно шли, с мягкими усталыми улыбками взирая на беспокойных подростков, липнувших к витрине магазина компакт-дисков, представляющей новый альбом, выпущенный на голубом виниле.

Once again as in olden days

Happy golden days of yore

Faithful friends who are dear to us

Will be near to us once more.

Ёлки самых разных размеров и цветов, огромные, выше человеческого роста, в роскошных дизайнерских однотонных шарах, милые и простые красавицы в недорогих пластмассовых гирляндах, крошечные неоновые малышки — у каждого магазинчика, у каждого универмага они столпились в ряд, зазывая покупателей. Из дверей неслись весёлые песенки, звучали звонкие бубенчики и поздравления Санты, густым басом желающего счастливого праздника.

Нежные пушистые снежинки вальсировали в морозном свежем воздухе, кружились, а люди спешили по своим делам, громко переговаривались, вдыхая атмосферу приближающегося чуда, отмечающего ещё один прошедший год и обозначающий начало нового.

Приближалось Рождество.

Большая часть нашей жизни уходит на ошибки и дурные поступки; значительная часть протекает в бездействии, и почти всегда вся жизнь в том, что мы делаем не то, что надо.

Фредерик Стендаль

Из расписного граммофонного рупора лилась неспешная мелодия, которой подпевал чуть глуховатый, приятный голос популярного певца. Весёлый огонь в камине ритмично танцевал под музыку, освещая большую гостиную, заставленную диванами и креслами, обитыми велюром густого зелёного цвета. Недалеко от камина высилась недавно только срубленная, а поэтому ещё пахнущая зимним морозным лесом ёлка, украшенная хрупкими шариками, полупрозрачными сосульками и легонько позванивающими колокольчиками. Сервировочный столик на колёсах с целой ротой бутылок и графинов стоял рядом с ней.

Рудольфус Лестранж напряжённо замер в удобном кресле у самого камина, следя за танцем язычков пламени. Его руки были крепко сжаты в замок, а неморгающие глаза остекленели. Рудольфусова супруга была на одном из дальних диванов: она с ногами забралась на него и, думая о чём-то своём, с улыбочкой попивала из бокала.

Рабастан Лестранж и молодая миссис Лестранж сидели на разных концах дивана напротив рождественской ёлки: оба держали в руках бокалы, оба были в не особо приподнятом настроении. Эридес зажалась в самом углу и то и дело прикладывалась к шампанскому; изящная шёлковая мантия цвета слоновой кости струилась вокруг неё мягкими складками, а убранные в высокую причёску волосы короной венчали её полуопущенную голову. Лестранж периодически косился на неё, но заводить разговор ему совсем не хотелось: музыка прекрасно позволяла им обойтись и без разговоров.

Эридес допила бокал и встала, чтобы его освежить: звук льющегося из бутылки шампанского словно бы пробудил Рудольфуса Лестранжа, и внезапно он высказал совершенно безобидную мысль:

— Какая красивая ель! Не думал, что мы поставим её в этом году.

Беллатрикс фыркнула, но промолчала, но вернувшаяся в свой уголочек дивана Эридес молчать не стала.

— А мы всегда сами украшали ёлку, — почти прошептала она, невидяще глядя на рождественскую зелёную красавицу. — А тут я только намекнула домовику, что нужно добыть ёлку, как они сами её поставили и сами же украсили, — какое-то детское разочарование промелькнуло в её тоне, разочарование девочки, мечтающей о живом пушистом кролике в подарок на Рождество, а получившей лишь его плюшевую копию.

— Ёлка! Какая детская глупость. Слава Мерлину, никому не пришло в голову класть под неё подарки! — резкий голос Беллатрикс перекрыл мелодичное пение хора, подпевающего певцу.

Лестранж заметил, как губы Десс чуть дрогнули; она бросила грустный взгляд на прекрасную ёлку и сжалась ещё больше.

— Не поздно это исправить, — подмигнул он, отсалютовав невестке бокалом. — Вот чтобы ты хотела получить в подарок, Белла?

— Голову мальчишки Поттера! — рявкнула Беллатрикс и откинулась назад. — Мы могли бы устроить прекрасный рейд, могли попроситься на дежурство, но нет. И где-то сейчас этот мальчишка радостно отмечает этот сопливый праздник.

Эридес прикрыла глаза на мгновение.

— В глухом одиночестве, без друзей, прячась от Пожирателей... Отличное Рождество, прямо как у меня, — пробормотала она и залпом выпила шампанское.

Рудольфус начал излишне методично разглядывать украшения на ёлке, и его брату показалось, что сегодня он, пожалуй, один, кто относительно трезв из всей компании.

"Лучший способ отметить светлый праздник — нажраться до авады," — подумал он, бросив быстрый взгляд на раскрасневшееся блестящее лицо Эридес. — "Может, стоит присоединиться?"

Последнее время он почти не бывал дома, Беллатрикс постоянно пропадала у сестры, а Рудольфус явно не собирался изменять привычке сидеть запершись в своей комнате — Эридес была предоставлена самой себе. И бывшая мисс Эйвери, оказавшись одна, явно не теряла времени зря: кроличьи глаза в сеточке сосудов, трясущиеся руки и увеличившийся напудренный нос — всё это, прикрытое шёлком и бриллиантами, не скрылось от Лестранжа.

"Лучше бы книжку почитала," — недовольно пробурчал внутренний голос Лестранжа. Хотя он даже и не приступал ещё к воспитанию Эридес, нянчиться с ней ему уже надоело. Он прекрасно осознавал, что возможности позвать её родителей у него нет (стоило вспомнить также, что из последнего их письмеца выходило, что Эридес крупно поссорилась с отцом), что вероятность успеха при попытки воззвать к сестринско-материнскому чувству Беллатрикс равна минус нулю и что оставались считанные недели до того, как небеременность Десс станет просто неприличной. Если бы кто-то мог помочь ему. И почему Малфой так не вовремя начал проявлять бездеятельность, заставляя этим Нарциссу крутиться белкой в колесе?..

Граммофон замолчал, но никто этого будто и не заметил.

— Пожалуй, я пойду спать, — Десс встала и поставила на сервировочный столик пустой бокал, задев им при этом хрустальную вазочку. Раздавшийся звон словно стал той самой доминошкой, по которой нужно щёлкнуть, чтобы кропотливо сложенная из домино фигура рассыпалась за несколько секунд: эльфы услышали этот звон, один из них с хлопком появился в гостиной, готовый убрать осколки, которых и не было, и разозлил этим Беллатрикс, всегда очень не любившую соприкасаться с бытовым трудом домовиков.

— Мелкая тва... — она уже почти выхватила палочку, но тут Эридес сделала нечто совершенно неожиданное: она взяла в руки бутылку шампанского и с размаху ударила её о пол. Тёмно-зелёные осколки стекла перемешались с разлившимся напитком, пропитавшим ковёр и некрасивым пятном затемнившим наборный паркет.

Беллатрикс замерла, а эльф оживился и принялся за свою работу.

"Две бешеные," — несколько ошарашенно подумал Лестранж, но озвучивать свои мысли не стал.

— Пожалуй, я пойду спать, — спокойно повторила Эридес и вышла вон из комнаты.

Домовик быстренько испарился, закончив чистку. Рудольфус отреагировал на произошедшее, заторможенно опустив веки, а Беллатрикс спустила ноги с дивана и чётко произнесла довольно грубые слова по поводу поведения Эридес, заставившие Лестранжа поскорее откланяться и последовать за своей женой в порядке поддержания имиджа любящего супруга.

Его впечатлил порыв Десс, которая никогда не производила впечатления человека, практикующего время от времени залихватское битьё бутылок. Особенно бутылок шампанского. Особенно почти полных бутылок дорогущего винтажного шампанского. Да ещё и перед Беллатрикс.

Да, Лестранж был впечатлён.

Не до конца понимая, что именно ему надо у Десс в эту ночь, и нутром при этом чувствуя, что как раз сейчас к ней ему идти не нужно, Лестранж раскрыл дверь в комнату Десс и погрузился в сладковатую духоту.

Десс сидела на кровати спиной к нему. По дрожанию её сгорбленной спины Лестранж понял, что она плачет, и тут же испытал неотмываемое желание закрыть дверь снаружи и отправиться прямиком к себе.

— Почему всё так плохо? — сквозь нетрезвые слёзы спросила Эридес, не поворачиваясь к Лестранжу. После такого вопроса уйти было бы слишком невоспитанно, и ему пришлось подойти к мягкому креслу напротив неё и развалиться в нём.

— И что же это было, Десс? Я про звёздный полёт Veuve Clicquot Ponsardin La Grande Dame 1976 года, — Лестранж специально буквально пропел французское название шампанского, втайне надеясь, что это вызовет у Эридес приступ совести и отвлечёт её от пьяного самокопания.

Удалось ли ему это, Лестранж не узнал, так как Десс прятала лицо за ладонями и выражение его было не разобрать, но всё же голос выдал её лёгкое недовольство.

— Мне нужно было сделать что-то, чтобы эльф не зря появился и миссис Лестранж не стала бы его тогда трогать. Я же виновата, что чуть не разбила бокал, — её тон явно говорил о том, что она слегка разочарована в умственных способностях Лестранжа, которого дёрнуло уточнить очевидную причину столь маловажного сейчас поступка.

Лестранжа этот тон уязвил.

— Ладно, Хельгушка, эльфа ты спасла, значит не всё так уж и плохо. Есть в мире место добру, — язвительно протянул он. — Даже если лучики добра преломляются от жалких останков Veuve...

— Veuve Clicquot Ponsardin La Grande Dame 1976 года, — прервала Лестранжа Эридес. — Я уже поняла, прошу меня понять и простить. Мне показалось в ту секунду, что здоровье маленького домовика важнее бутылки шампанского. Прошу меня простить, сплоховала, — злобно выпалила Десс. Лестранж осознал, что разговор принимает не самый подходящий оборот, но всё же более безопасный, чем перспектива поболтать о тщете всего сущего и т.п.

Но продолжать развивать беседу о героической гибели Veuve Clicquot Ponsardin La Grande Dame 1976 года во имя эльфов-домовиков он не собирался: эта шутка уже начинала отдавать бородатостью и пора было с ней закругляться.

— Но всё же всё это подтверждает, что всё плохо, — прошептала Эридес и отвела руки от лица, демонстрируя таким образом заплаканное лицо, размазанную тушь и телесные подтёки мази от веснушек.

"Да, действительно, плохо," — с неудовольствием заметил про себя Лестранж, отметив и стёкшую с искусанных губ помаду, что в целом придало Эридес вид несчастной, воспользовавшейся Engorgio для увеличения губ.

— Сегодня Рождество, — решившись за пару секунд, Лестранж ещё удобнее расположился в кресле, представил себе для развлечения Эридес с результатом от Engorgio в другом месте и продолжил: — а в Рождество принято делать добрые дела, да ведь, Хельгушка? Теперь моя очередь, и я готов изобразить из себя маггловского мозговстава. Рассказывай, что всё там всё плохо у всех.

Эридес слегка надулась, но быстро отошла и выпалила:

— Мне очень одиноко!

— И ты это говоришь человеку, отсидевшему с пятнадцать лет в Азкабане? — поднял бровь Лестранж. — Следующее.

— Я не видела своих родителей уже несколько месяцев! — Эридес сцепила руки, стараясь унять их дрожь, и дёрнула ногой, с которой слетела изящная туфелька и глухо упала на ковёр.

— А я не видел их уже много лет, так как они умерли, когда я был совсем ребёнком, — Лестранж заученно вытащил палочку и начал вертеть её в пальцах. Ему почему-то всегда теперь при упоминании Азкабана хотелось её вытащить. — Следующее.

— Господи, — прохрипела Эридес, но тут же буквально подпрыгнула на кровати: — Я живу одна, без родных и друзей, в одном из самых страшных домов Британии в окружении психов-Пожирателей, сбежавших из Азкабана!

— Вот это — аргумент, — оживился Лестранж, отклеяв взгляд от палочки.

— И я не понимаю, почему? Почему я не могу просто уйти и жить там, где захочу, и с кем захочу!

— По той же причине, по которой я не нахожусь сейчас на Багамах в окружении полногрудых и обязательно полуголых нимф.

— Фу, как пошло, — скривилась Эридес.

— Жизнь вообще состоит из одних пошлостей, Десс, — хмыкнул Лестранж и наигранно устало откинулся на спинку кресла. — Что ещё?

Эридес прикусила губу и посмотрела на него.

— Мне кажется, и этого вполне достаточно, — она напустила на себя холодный вид, мало сочетающийся с её зарёванной мордашкой.

— Слабовато, слабовато, — покачал головой Лестранж, отмечая про себя, что его контраргументы немного, но всё же подействовали на Эридес. Она была обижена на него, однозначно рассердилась из-за его отрицания важности её проблем, но всё же задумалась. Лестранж был этим доволен: в конце концов, как он считал, все наши проблемы по-настоящему интересны только нам самим, и раздувать из них пожар мирового масштаба и мучить ими окружающих людей совсем не имело смысла.

— Вы просто невероятно, просто до противности беспечно относитесь к жизни! — Эридес внезапно подала голос и отвлекла этим Лестранжа от философских раздумий.

— Не-а, — Лестранж резко крутанул палочку. — Уже новый год наступает, а мы до сих пор не смогли ничего сделать с Поттером, мой старший брат так и не оправился от Азкабана и на моих глазах сходит с ума, моя невестка совсем съехала с катушек и на общих собраниях уже почти залезает на Тёмного Лорда, моя жена так и не стала моей женой и заявляет, что всё плохо, у рода Лестранжей нет наследника, и у меня болят пальцы на левой ноге, потому что их мне пару дней назад отдавил дубина Гойл. Болят сильно, — поморщился Лестранж. — Довольно затруднительно не обращать на всё это внимание, но вполне возможно не вываливать на других. Так что, как видишь, есть разница между беспечным отношением к жизни и рациональным подходом к ней.

— Как, Руди сходит с ума? — всхлипнула Эридес и снова расплакалась, по-видимому, пропустив мимо ушей всё остальное.

— Хреновый из тебя мозговстав, Десс, — Лестранж потёр переносицу. Действительно, проблем у него полон рот, а идей, что с ними со всеми делать, почти и не было. Что ж, более того, по правде говоря, одиночество Десс и её переживания по этому поводу вызывали у Лестранжа лишь приступ внутреннего гомерического хохота, но всё же ещё прозрачнее намекать ей на это казалось ему бессмысленным.

— Бедный Руди, — тихо хрюкнула Десс и вытерла кулаком под носом. — Вот почему я его не вижу целыми днями, хотя он и дома! Я думала, он меня чурается...

Лестранж не удержался и возвёл глаза к потолку.

— Я настолько мелка, настолько... Такая тряпка! — Эридес произнесла это с особенным чувством, выдавшим её с головой: Лестранж хорошо помнил, что точно так же она призналась ему в своей магической несостоятельности. Родные, друзья, недостаток общения — это всё важно, да, но она слишком эгоистична и слишком закомплексована, чтобы позволить себе страдать только из-за этого. — Бессмысленная, никому не нужная тряпка! Раньше, — она задохнулась, — раньше у меня хотя бы не было времени на то, чтобы задумываться о таких вещах, но сейчас... Сейчас у меня навалом времени — и я думаю, думаю, думаю... И вспоминаю, постоянно сравниваю с тем, что потеряла! С тем, что когда-то было в моих руках, и я это не ценила! — Эридес дрогнула всем телом и в голос разрыдалась.

— Раскисать — самое последнее дело, Десс! — Лестранж резко встал с кресла и направился к двери. Его бесило такое отношение к жизни: как можно не понимать, какое это необыкновенное счастье — жить в данный момент? Жить, дышать полной грудью, смеяться, говорить, пить, целовать женщин, идти вперёд, бок о бок со своими друзьями! Какое это хрупкое, какое жизненное счастье!.. Как вообще возможно не ценить каждую секунду своей жизни? Как можно постоянно цепляться за то, что давно прошло и испарилось? Живи и наслаждайся мгновением — и больше ничего не надо.

— Я не знаю... Я больше ничего не умею, только ною и всё, — прошептала она, всхлипывая и жалобно швыркая носом. — Поэтому я ничего и не сделала в своей жизни, совсем ничего.

Часы на каминной полке пробили двенадцать.

— А я зато сделал очень много, — ответил Лестранж, на секунду задержавшись в дверях. — И честно скажу тебе: иногда мне кажется, что лучше совсем ничего не сделать, чем сделать много, да всё не то.

* * *

Рабастану Лестранжу не было свойственно сожалеть о совершённых поступках. Он едва помнил свою юность, но даже по тем жалким отрывкам, что ещё сохранились у него в голове, несложно было понять, что умение сожалеть вообще не его характерная черта.

Бывало, что он жалел о чём-то сиюминутном: например, о лишнем стакане долоховской водки или о поспешном выборе в бою не самого полезного в данный момент заклинания.

Но жалеть о давних словах или действиях, произошедших уйму времени назад?.. Нет, Рабастан Лестранж никогда не жалел о прошлом.

Попав в Азкабан, он не стал раскаиваться в содеянном, хотя, собственно, ничего такого он и не успел натворить к тому моменту. Та тёмная поляна, человек, лежащий на траве — он даже не видел его лица, и при появлении дементоров ему мерещилась просто чёрная фигура, пронзаемая ядовито-зелёным лучом. Зато хриплые крики того человека, окованного чьим-то Круциатусом, он помнил отлично.

Рабастан Лестранж всю свою жизнь презирал насилие в целом и Круциатус — в частности.

Поэтому, сидя на ледяном полу в промёрзшей насквозь камере, он просто говорил себе, что помог тому человеку избавиться от боли. Что его бы всё равно убили. Или бы он сам умер от разрыва сердца или болевого шока. Или сошёл бы с ума, прямо на глазах превратившись в овоща. Баста Лестранж знал, что такое случается. Слишком хорошо знал.

Поэтому, сидя на полу в камере, он легко уговаривал себя не жалеть.

Как выяснилось после освобождения из Азкабана, как-то даже слишком легко.

В своей комнате Лестранж не стал разжигать камин и просто встал у окна, вглядываясь в холодную тишину парка, тишину мёртвую и прекрасную. Очутившись в привычной немой температуре и пуская пар изо рта, он никак не отреагировал на тяжёлую поступь Рудольфуса, идущего мимо его двери. Он лишь лениво, но с оттенком острой горечи подумал, что Руди — как раз из того типа впечатлительных людей, которые слишком много размышляют о прошедшем, тогда как им — то, при их впечатлительности, лучше вообще не думать, а просто плыть по течению. Но Руди хотя бы только себя топил, а вот Десс норовит за собой и ближнего потянуть.

Ведь тянет, тянет за собой, в эту трясину памяти, где у Лестранжа совсем нет козырей, затаскивает, как русалка опьяневшего от её пения моряка утаскивает за борт, на дно моря, и пытается навесить на шею ещё одно ярмо, груз сожаления о зря прожитой жизни.

Рабастану Лестранжу не было свойственно сожалеть о совершённых поступках. И он не сожалел. Рабастан Лестранж никогда не сожалел о прошлом. Потому что он слишком любил жизнь и ценил настоящее.

Но всё же иногда, как сейчас, например, на него нападало особенное, настроенное на философию и пространные рассуждения настроение, вцеплялось в горло и не отпускало — и Лестранж переживал тяжкие минуты сожаления. Сожаления о том, что растратил такое сокровище — жизнь — на полную хрень.

Нет, не то чтобы он мечтал всю жизнь провести за неспешным дегустированием Veuve Clicquot Ponsardin La Grande Dame 1976 года (но что скрывать, это было бы недурно) или за громоздким столом министерского служащего. Он нутром чувствовал, что мог бы сделать в своей жизни нечто большее, чем просто гоняться за малолетними грязнокровками или добивать измученных жертв Мальсибера. Чувствовал, что в его силах было стать кем-то значительным, каким-нибудь учёным-путешественником или искателем приключений. Он чувствовал, что его потенциал был настолько серьёзным, что он мог бы замахнуться и на кресло Министра Магии, если бы ему захотелось. Чувствовал свои мозги, свою решительность, настойчивость, доходящую до пробивной наглости, жажду нового и готовность быстро приспосабливаться к изменившимся условиям.

Рабастан Лестранж, даже не особо льстив себе, понимал, что бесповоротно просрал все свои возможности и всю свою жизнь.

И оттого ещё сильнее цеплялся за настоящее.

Это едкое чувство, кислотой разжигающее броню его "рационального" отношения к жизни, проникало в самые потаённые уголки его души, или что там от неё ещё оставалось, и ныло, зудело, как мерзкая противная зубная боль. И осознание того, что он бездарно истратил годы на сидение в Азкабане, на служение Пожирателем Смерти, на какие-то погони за мугродьем или на стычки с орденцами, разъедало его изнутри. Медленно, со вкусом, в стиле Долохова. И понимание того, что все они уже проиграли: и он, и его брат — будто всаживало нож в рану. Понимание, что они оказались-то по сути плохими Пожирателями Смерти.

Рудольфус — плохой Пожиратель Смерти. Пожиратели не должны копаться в себе и пытаться себя постичь: это всё равно, как если бы маньяк или наёмный убийца сел бы обдумывать свои поступки и их последствия. Пожиратели просто должны делать то, что велено, а если совсем надо будет подумать, то всегда есть готовые решения: идеология, лозунги, всё ради благой цели, ударим по мугродью рейдом и т.д. А Руди все эти лозунги не спасали, и то, что помогало ему держаться и быть рьяным приспешником Тёмного Лорда, одним из самых верных, рассыпалось в прах ещё в Азкабане. Теперь он был лишь тенью самого себя, тенью наводящего ужас Пожирателя Смерти Рудольфуса Лестранжа, отправленного за решётку за пытку Круциатусом двух авроров.

Да и из его брата, Рабастана Лестранжа, Пожиратель что-то тоже выходил фиговый.

Он никогда не был особо повёрнут на идеологии. Да, очевидно, что его детство было пропитано насквозь идеями о превосходстве чистокровных, об абсолютной неприемлемости даже секундного общения с мугродьем, о необходимости бороться со сложившейся "излишне толерантной к мугродью" системой и прочая, и прочая. Да, определённо, насколько он помнил, в Слизерине считалось нормой участвовать в издевательствах над грязнокровками (особенно любил это заваривать Мальсибер). И да, ясно, что Рудольфус к моменту выпуска Басты Лестранжа из Хогвартса стал уже значительным Пожирателем, к тому же ещё и женатым на главной фанатке, пардон, фанатичке Тёмного Лорда.

Но сам Баста Лестранж просто всё воспринимал как должное и шёл туда, куда пошли все его друзья и родные. Им обещали, что чистокровные семьи вернут себе былую славу, что они избавят магический мир от скверны магглорождённых, что они станут победителями, эдакими Цезарями в чёрных мантиях. Что ещё требовалось семнадцатилетнему сопляку, недавно потерявшему отца, чтобы захотеть получить Метку?

А что требуется почти сороколетнему мужчине, всю свою молодость проведшему в Азкабане, чтобы упорно нести эту Метку?..

Сейчас жизнь Рабастана Лестранжа шла по накатанной, и, выработав в себе ненависть к аврорам и орденцам, засадивших их в Азкабан, он просто участвовал в рейдах, где старался отвести душу за Руди и следить, чтобы Мальсибер не перегибал палку, слушал верноподданнические речи на собраниях, соглашался с тем, с чем принято соглашаться каждому Пожирателю, просто с каждым зелёным лучом всё больше убеждался в том, что сожалеть нельзя, и продолжал делать то, что должно.

Пожалуй, в своей жизни Рабастан Лестранж вообще слишком опирался на принцип "Fais ce que tu dois, et advienne que pourra".

Дождь не может быть вечным.

"Ворон"

Всё на свете можно исправить, кроме смерти.

 Мигель де Сервантес Сааведра

Остатки снега, больше похожего на обычную грязь, жались по углам улочки. Ручейки воды лились между брусчаткой, вливались в зеркальные лужицы и текли по ступенькам, покрывая их стеклянными трещинами.

Одиноко фонарь моргал в исчерченном ливнем воздухе, словно фигура поверженного, но всё ещё пытающегося сопротивляться воина, время от времени видневшаяся из-за спин его победителей.

Свет с щелчком вспыхнул в последний раз и погас.

Прятавшийся от ливня под вывеской лавочки, продающей сломанные перья, порванные пергаменты и битые чернильницы, пожилой мужчина ругнулся и отвернулся от погасшего фонаря: он не успел разглядеть как следует безделушку, найденную им сегодня на земле. Вывеска совсем не справлялась с обязанностями зонтика, и мужчина закутался в мокрую мантию, натягивая её до самых ушей. Капли дождя били по его лысинке, и если бы мужчина знал о древней восточной пытке, во время которой жертва сходила с ума от постоянного стука капель о свою голову без возможности шевельнуться, то он бы согласился с её авторами, что это лучше консервативного обезглавливания. Монотонные мокрые удары действовали ему на нервы, он промок насквозь, ему было очень холодно, и он буквально ощущал, как болезнь готовится схватить его за горло.

Этот день заканчивался так же отвратительно, как и начинался, и даже потерянная кем-то побрякушка не могла исправить положение.

Последний фонарь погас, почти все лавочки и магазинчики уже закрылись (с некоторых пор они делали это раньше привычного), а горящие окна домов не могли заменить свет витрин и фонарей: было очень темно, и мужчина отчаянно щурился в попытках хоть как-то разглядеть находку и этим развлечь себя.

— Мерлин побрал этот дождь! — выругался мужчина и встряхнул правым рукавом, с которого во все стороны брызнул фонтан воды.

С тех пор, как его обвинили в воровстве магии и отняли палочку, прошло уже три месяца, три месяца, наполненные холодом, отчаянием и редкими обедами. Слава Мерлину, что он так и не женился.

Мужчина громко чихнул, не услышав из-за этого ряд хлопков.

Тихонько ругнувшись, он по привычке потёр указательным пальцем под носом и тут же замер, увидев через завесу дождя четыре фигуры в чёрных мантиях, прежде которых не было.

Огонёк толстой свечи, стоявшей на первом этаже соседнего дома, резво пробежался по уродливым маскам — мужчина задрожал всем телом и вплотную прижался к стене.

Находка выскользнула из его ослабевших пальцев и шлёпнулась в лужу, но ливень с такой силой бил по крышам домов, хлюпал по брусчатке, по ступенькам и вывескам, что заглушил это.

Один из аппарировавших махнул рукой, и все четверо прошли вперёд по Диагон-аллее, не обратив никакого внимания на трясущегося человека, спрятанного темнотой пустой улицы и косым ливнем.

— Мерлин одари дождь... — прошептал он.

* * *

Это был большой дом, почерневший от разводов воды. С двух сторон трухлявую дверь подпирали две резные, похожие на изящные флакончики для духов колонны, отделявшие от двери витрины, содержимое которых было скрыто за тяжёлыми бархатными занавесями.

Здесь жил старик-мастер, последний представитель своего рода, всю свою жизнь делавший волшебные игрушки: чешуйчатых драконов, изрыгавших из пасти струи огня, ухавших сов, следящих за своими юным хозяевами стеклянными глазами, тонких кукол, которые умели разговаривать и пить чай из хрупких чашек, целые крошечные армии, смешных деревянных клоунов, корчающих рожицы, — всё, что так нравилось мальчишкам и девчонкам из магических семей, всё, за что готовы были заплатить их родители. Витрины его лавки были забиты разнообразными игрушками на самый взыскательный вкус, но теперь мало кто решался привести на Диагон-аллею своего ребёнка, поэтому мастер не видел смысла держать витрины и двери магазина открытыми.

Во всяком случае, так говорила официальная версия.

На самом деле, согласно доносу одного из лавочников, чистокровный маг, выжив из ума, на склоне лет решил погеройствовать и спрятал у себя в доме двух опасных грязнокровок, умудрившихся сбежать прямо из-под носа авроров, сопровождавших их в Азкабан.

И как назло, этот донос пришёлся как раз на дежурство Рудольфуса Лестранжа.

Рабастан Лестранж и без того не выносил эти дежурства, считая, что очень глупо тратить время Пожирателей Смерти на подтирание соплей егерям, и был твёрдо убеждён, что раз уж те способны отлавливать нарушающих Табу, среди которых и орденцы попадались, то самостоятельно ловить сбежавшее мугродье и допрашивать чистокровного старика им вполне по силам. Да тут ещё дежурство Рудольфуса: на него давненько не выпадало ничего подобного.

Однако никто мнения Лестранжа не спрашивал, поэтому ему пришлось без лишних возражений сопровадить брата в этом странном рейде к старому кукольнику, у которого, возможно, сам когда-то выбирал себе подарки на Рождество или день рождения.

Вместе с ними были Торфинн Роули и Нотт. Роули, безмозглый и импульсивный здоровяк, пытающийся с переменным успехом копировать Мальсибера, по прибытии сразу же взял на себя командование их небольшой карательной экспедицией: Рудольфус не проявлял никаких особых желаний, кроме как, пожалуй, дышать, Рабастан был слишком для этого недоволен, а Нотт, кроликообразный сушёный старичок, не обладал достаточной наглостью и рисковостью, чтобы пытаться опротестовать самоназначение Роули.

Именно Роули и выбил дверь в дом, хотя вид у неё был такой, что она вполне могла бы раскрыться от дуновения ветерка.

Лестранж был рад наконец скрыться от мокрого холода и дождя во тьме магазина: и он уверенно прошёл за Роули и Ноттом. Рудольфус осторожно последовал за ним, грузно ступая по мягкому вытоптанному ковру.

— Люмос Максима! — просипел Нотт, хворавший ещё с отсидки в Азкабане. Яркий свет пожрал темноту, и Рудольфус сделал малюсенький шажочек назад.

Лавка кукольника оказалась внутри во много раз больше, чем снаружи. Огромный прилавок был весь заставлен оловянными солдатиками и фигурками зверей и птиц; стеллажи за прилавком пухли от плюшевых мишек с глазами-бусинами, пушистых зайцев с огромными зубами, сотен пуховых совят, похожих на кусочки ваты, и прочей самой разной живности. Напротив прилавка тоже были стеллажи, первые были целиком отданы молчаливым поездам, домикам и кукольной мебели.

— Что-то здесь тихо, — с подозрением прошелестел Нотт, вторя дождю, врывающемуся в зал из двери. — Я помню, как-то покупал здесь Тео железную дорогу с Хогвартс-экспрессом, так вот тут такой тогда гам стоял! Всё двигалось, болтало, смеялось!

Лестранж не смог найти в себе сил разделить лёгкое разочарование Нотта: работать в таком шуме было бы намного сложнее.

— Гоменум ревелио! — произнес Роули. — Я уже установил все блоки, пора начинать охоту, — он удовлетворённо ухмыльнулся, получив доказательство верности доноса: в доме явно было больше одного человека.

Рабастан поморщился и немного отстал, пропуская вперёд остальных: если сводки верны, и старик так хорошо владеет трансфигурацией и заклинаниями, то недооценивать его путём выставления Руди прикрывать их тылы не стоило.

Путь к маленькой дверце в углу зала пролегал мимо шкафов, забитых куклами. Свет палочки Нотта вырывал из тьмы их мёртвые восковые личики и отражался в пустых стеклянных глазах. У двери, словно охранник, растянулся в струнку деревянный шут в потешной маггловской военной форме. Его длинный нос в бородавках, закрытые глаза, худые слабые плечики, глупо смотрящиеся в золотых эполетах, идиотский колпак в бубенчиках, натянутый на огромные, как у летучей мыши, уши, — Лестранж в жизни своей не видел более отвратительной игрушки: если бы видел, такой кошмар дементоры бы точно не переварили.

"Когда Десс родит мне сына, никогда ничего подобного ему не куплю и другим не позволю," — пришла в его голову дурацкая мысль.

Роули направил палочку на дверь, но, по счастью, его опередил Нотт, с помощью простой Алохоморы открывший замок: не один Рабастан понимал, что даже блоки не сравнятся с внезапностью появления. Хотя о внезапности можно было уже не беспокоиться: грохот разнесённой в щепки двери слышали, наверное, в "Дырявом Котле".

От двери сразу отходила лестница, довольно неудобная для пожилого человека: высокие перила были увиты чугунным плющом, а узкие ступеньки спиралью поднимались вверх. Они вчетвером с трудом помещались на ней одновременно, и только Нотту не приходилось сгибаться в три погибели; казалось, что невесомая конструкция вот-вот провалится под ними.

На секунду идущий первым Нотт остолбенел, но тут же пришёл в себя и быстренько отошёл в сторону; через несколько секунд Лестранж понял, что именно напугало Нотта: прямо перед выходом с лестницы на стене висело огромное зеркало в витиеватой резной раме, с верхней части которой сладко лыбились два толстых купидона, — довольно неприятно было увидеть собственную чёрную фигуру в капюшоне и в маске, выходящую на площадку. Лестранж чуть поморщился и огляделся: на пыльную, давно не убранную площадку вели две арки, украшенные тонкой лепниной.

— Разде... — начал было Роули, но его прервало глухое уханье. Люмос Нотта погас, и все они разом направили палочки на левую арку.

Лестранжу бросаться вперёд не хотелось, Рудольфус был бледен и сер, а у Нотта был сын-школьник, так что Роули определённо не раз проклял себя за желание быть командиром их небольшого отряда.

Он первым осторожно прошёл в арку и удивлённо произнёс, чуть опустив палочку.

— Это всего лишь игрушечная сова.

Левая арка вела в красивый зал, вместо окон в котором висели зеркала, а сам зал был заставлен десятками тяжёлых канделябров, грубоватых подсвечников и расплывающихся лужицами из воска свечей. Некоторые из них ещё догорали, но большинство уже потухли и слепо стояли в пыли на полу, на камине под очередным зеркалом, на каких-то табуретках и коробках.

"Бред какой-то," — промелькнуло в голове Лестранжа. — "Неужто старик давно помер. Или просто рехнулся и перестал следить за домом."

Посреди слабо освещённого помещения на жёрдочке сидела большая, очень реалистично выполненная сова; её огромные красноватые глаза с немым укором взирали на непрошеных гостей, а из полураскрытого клюва доносилось однообразное уханье, которое вскоре затихло.

Нотт нервно взглотнул и крепче вцепился в палочку. Лестранж никогда не отличался излишней боязливостью, особенно сейчас, уже будучи взрослым человеком, но даже ему было немного не по себе: отблеск в глазах совы был слишком схож по оттенку с лучом от Круциатуса, а пламя горящих свечей вело себя чересчур неопределённо: то оно горело ровным столбом, то бросалось в пляс, словно от дуновения ветра, которому в этой комнате взяться было не откуда.

Один из подсвечников разом весь погас, будто на него дунул кто-то невидимый, что заставило Нотта быстрым шагом первым пересечь зал и раскрыть дверь в следующее помещение. Рудольфус тихо шепнул: "Не правда ли, это магия?" — и Лестранж улыбнулся дурашливой шутке брата, чувствуя, как внезапно ему стало легче дышать.

Другой зал, чуть побольше прежнего, был заставлен ящиками, на которых разместился целый полк кукол самых разных размеров и видов: от крошечных пупсов до балерин в человеческий рост. Здесь уже были гигантские окна, и разыгравшаяся на улице стихия внесла свои изменения: барабанная дробь капель о стекло, холодный мокрый свет, ручейки дождя на окнах, отбрасывающие тени-слёзы на молчаливые лица кукол, живших своей жизнью. Стройная девушка в пышном кружевном платье и с сияющей короной на белёсых волосах замерла среди ящиков, сложив ладони в скорбной мольбе, грубоватый красноносый клоун раскрыл рот в беззвучном хохоте, а маленькая старушонка в чёрном вдовьем платье грозила кому-то костлявым пальцем.

Лестранж посмотрел на группу дам в пудрёных париках: одна словно шептала что-то своей соседке на ушко, а третья смотрела прямо на него и будто едва сдерживала смех, распирающий её изнутри.

Он терпеть не мог кукол, похожих на живых людей: они вызывали у него какое-то особое чувство гадливости и желание поскорее уйти от них подальше. Замершие в самых неестественных позах, серолицые, с пустыми глазами, они были слишком насмешливы и слишком реальны.

"Будто трупы сидят и смеются над тобой."

Рудольфус очень заинтересовался своей палочкой, и Лестранж напряжённо подметил, что от благодушного настроя, внезапно напавшего на брата в зале со свечами, не осталось и следа. Лестранж отвернулся от него, ощущая покалывания в сжатом кулаке: какое идиотство посылать Руди в дом, полный детскими игрушками. Рассерженный Лестранж зацепился взглядом за блестящую стеклянную слезу, одиноко остановившуюся на бледной щеке беловолосой принцессы, и понял, что тонкое широкоскулое лицо этой куклы имело невероятное сходство с Десс. Он даже моргнул, попытавшись отогнать наваждение: на секунду ему показалось, что это и есть раньше срока поседевшая Десс.

Роули возился с замком следующей двери, неподдавшейся на его заклинания, он клял Мерлина и периодически шумно втягивал носом прохладный воздух. На недовольном лице Нотта Лестранж прочитал те же мысли, что возникли и у него самого: если бы не антиаппарационное заклятие, которое было наложено ими ещё при входе в дом, у старика-кукольника было бы достаточно времени не только на аппарацию, но и на сборы своего барахла.

Наконец замок открылся, и Роули нетерпеливо распахнул дверь: шум, звон и гам были несколько неожиданны после такой долгой тишины, и все четверо Пожирателей мигом влетели в комнату, держа наготове палочки. Эти звуки оказались звуками напряжённой работы, идущей в мастерской кукольника. В небольшой комнате, окольцованной полками, забитыми болванками, кусками тканей, восковыми ручками, курчавыми париками и стеклянными глазами в баночках, было сразу несколько столов, каждый из которых вызвал бы у любого ребёнка приступ восхищения и желания оказаться на месте хозяина: на одном выстроились оловянные солдатики, терпеливо дожидающиеся своей очереди на покраску, за которую отвечали забавные фигурки странных существ со множеством длинных умелых рук; на другом похожая игрушка, но только покрупнее, набивала ватой тельца мишек и зайчиков, на ещё одном скакали маленькие деревянные стулья, шкафы и крошечные фарфоровые чашечки; на столе в дальнем углу расположились пока неодетые куклы, которые при виде вошедших Пожирателей завизжали и принялись прикрываться волосами и обрывками тканей.

Из-за стола, занятого большой моделью дома и точной копией Хогвартс-экспресса, выкатился здоровенный табурет, на котором восседал старичок в огромных очках, делавших его глаза размером с голову. Бледное морщинистое лицо было окружено ореолом белых пушистых волос, а крошечные ручки с тонкими пальцами нервно крутили кусок чугунных рельсов.

— Добро пожаловать, марионетки, в моё царство кукол! — улыбаясь во весь рот, очень торжественно произнёс старичок и развёл руки в стороны.

Лестранж не знал его: хозяин магазина игрушек представлялся ему более крепким, более таинственным, скорее эдаким Дамблдором в его лучшие годы, а никак не таким крошечным и прозаичным. Ему стал неприятен этот кукольник с венчиком пушистых волос: он храбрился, старался показаться спокойным, но кругаля, которые давал кусок железной дороги в его руках, выдавали его с головой. Лестранж нутром почувствовал, что все слухи и сплетни о мугродье в этом доме не ложь.

Роули вышел вперёд и заклинанием сбил из-под старика табурет: тот охнул, ударившись о пол, и выронил из рук рельсы. Вся работа, кипевшая на столах остановилась: зайчонок с незашитым животом, из которого торчали клочья ваты, вывалился из ослабевших металлических пальцев помощника кукольника, а мундиры нескольких солдатиков остались раскрашенными только наполовину.

— Итак, старикан, говори, где мугродье? — прорычал Роули. Нотт сделал шаг назад и скрылся в тени; настроение Лестранжа, и так бывшее не аховым, окончательно испортилось: он был по горло сыт Мальсибером и за последнее время слишком часто убирал за ним, не хватало ему ещё и Роули в подопечных.

— Какое мугродье? Вы о магглах? Как видите, здесь много кукол, но живой только я, — голос у кукольника был вкрадчивый и мягкий, которым впору было обращаться к покупателям возрастом до десяти лет, но никак не к шкафообразному Пожирателю.

— Не много ли берёшь на себя, — рыкнул Роули; Лестранж мысленно поапладировал ему, не ожидав, что Роули вообще способен распознать сарказм.

Лестранжу надоела вся эта возня, и он вспользовался сильным обнаруживающим, однако это не дало никаких результатов: в доме было столько магии и заклинание Незримого расширения было таким старым, мощным и крепким, что палочка не могла точно сказать, где и сколько людей здесь прячется.

Роули увидел это: не надо было иметь богатое воображение, чтобы представить, как его лицо под маской искажается улыбкой, из-за мелких острых зубов и большого рта похожей на акулий оскал.

Старик-кукольник взглотнул и неуверенно произнёс:

— Это же магазин игрушек, где здесь прятаться...

Мало кто может перенести Круциатус без потерь для своей репутации: самые яростные храбрецы точно так же бьются в конвульсиях и пускают слюни, как и самые трусливые слабаки. Перед болью все равны.

— Круцио!

Звуки пытки потонули в вое, гаме, визге, криках и оре: плюшевые медведи, оловянные солдатики, манерные куклы — все одновременно закричали, и сложно сказать, чего больше было в их криках — их собственного ужаса или боли их хозяина.

— НЕ ВРИ. Мы знаем, что они у тебя! Где они? ГДЕ ТЫ ИХ СПРЯТАЛ?

Лестранж закатил глаза: едва он привык к невообразимому шуму, поднятому игрушками, как понял, насколько глупо и непрофессионально выглядит всё это со стороны.

"Очень сложно Снейпу выдать нам Веритасерум," — в очередной раз зло подумал Лестранж: каждый раз одно и то же, они вынуждены добывать информацию пытками, в то время как намного легче сделать это при помощи Веритасерума.

На секунду перед его глазами всплыла пустая комната с расцарапанными стенами и квадратное лицо аврора, слепящего ярким светом палочки в слипающиеся из-за бессонной ночи глаза. Тогда тоже никто не использовал Веритасерум, только Круциатус: жестокому времени жестокие методы.

— Роули, мы тогда осмотрим дом, — Нотт дождался, когда Роули сделает перерыв, давая время отдышаться себе, а старику — осознать боль; тяжело дыша и сдавливая палочку, тот кивнул — Нотт прошёл всю комнату и пролез в маленькую дверцу в самом углу, Лестранжи, с трудом протиснувшись, проследовали за ним, оказавшись в узком коридоре. Едва дверца была закрыта, как Роули снова начал орать на кукольника, пытаясь перекричать вопли игрушек. — Паноптикум, — вздохнул Нотт, и Лестранж с ним был абсолютно согласен: когда-то они сражались с Орденом, бились на смерть, мстили, а сейчас же гонялись за какими-то грязнокровками, спрятавшимися среди детских игрушек. Когда и почему всё так изменилось?

Нотт мялся, и Лестранж догадывался почему: им надо было делиться, но он подозревал, что Нотту не хотелось возвращаться через мастерскую и вести поиски в одиночестве.

— Лучше не будем делиться, — озвучил общую идею Лестранж. — Они будут вынуждены уходить от нас, а пути все перекрыты либо блоками, либо Роули, — Лестранж сам не собирался отпускать Рудольфуса одного или в компании с Ноттом, не для того он попёрся сюда не в своё дежурство.

Пока они осматривали пустые крохотные комнаты, нежилые, однообразные, похожие на одиночные камеры в Азкабане, заселённые куклами, плюшевыми зверьками или клоунами, Лестранж откровенно заскучал; на улице усилился дождь, хотя казалось бы, куда уж ему быть сильнее, и из трещин в потолке стекала вода — штукатурка и обои набухали прямо на глазах, и Лестранж задался ради развлечения вопросами: что привело к такому запустению этот некогда роскошный дом, почему старик живёт в нём один, почему в таком большом и старом доме нет эльфа-домовика, ради чего кукольник вообще затеял всю эту аферу с мугродьем? Решил вписать своё имя в анналы истории? Что ж, в список нарушителей какого-то там очередного постановления Комиссии по учёту маггловских выродков он уже попал.

После узенького коридора и маленьких помещений попасть в достаточно просторный и широкий зал было своеобразным облегчением. Рудольфус распямился и задрал голову, осматривая расписной поток, по которому среди чудесных цветов кружились диковинные птицы. Окна, занавешанные плотными бархатистыми шторами, потемневшими от капель дождя и покрытыми клочьями серой пыли, заканчивались под потолком, и ливень, бивший по стенам и стеклу, здесь был слышен особенно чётко.

— Наверное, здесь был танцевальный зал, — заметил Нотт и словно в подтверждение этого чуть подпрыгнул на пружинистом полу. — Вон он! — резкая смена ноттовского тона оживила Рудольфуса, и он, когда-то один из лучших Пожирателей, уважаемый всеми за быстроту реакции, бросил Оглушающее, следуя наводке Нотта. К сожалению, меткость старшего Лестранжа из-за долгих лет заточения не была столь блестящей, как когда-то — заклятие задело левую штору и попало в окно, вдребезги его разбив в то время, как из-за правой выбежал человек и бросился наутёк.

Это был парень. Молодой, с отросшими волосами и в потрёпанной одежде, он на секунду выглянул из-за грязных влажных штор, видимо, чтобы вдохнуть воздуха: его нос был алым, а из глаз текли слёзы (Лестранж знал, что у него самого есть похожая реакция на перец, и мысленно посочувствовал парню: перец не влажная пыль, не помешал бы ему спрятаться от преследователей). Этой секунды вполне хватило, чтобы шевеление штор и силуэт головы были замечены Ноттом.

Грязнокровка оказался довольно шустрым: он вихлял из стороны в сторону, ещё несколько заклятий не попали в цель, и они были вынуждены последовать за ним.

Вспышки заклятий освещали пустынные комнаты, по которым бежал парень, поднимая пыль столбом; ручейки воды лились по стенам, редкие испорченные куклы тут и там выглядывали из углов, качая распухшими от влаги головами и размахивая надутыми руками — словно зрители подбадривали бегущего эстафету спортсмена.

Он бежал, ощущая кожей, как смерть играет с ним, как забавляется, словно кошка с маленьким мышонком, жмурясь от вспышек заклятий, которые рубили штукатурку, вспарывали обои и, отрикошетив, убивали кукол, подскальзываясь на влажном блестящем полу в попытках закрутиться в ещё одной петле, покрываясь потом, каплями дождя и слезами. Сердце стучало в горле, в затылке набатом била боль, а лучи заклинаний Пожирателей Смерти отгоняли мрак тьмы, выскакивающей на него в каждой новой комнате, и ливень бил в окна, отбивая последние секунды его жизни.

Пролёт впереди, выходивший на идущую наверх лестницу, был занавешен рваной тканью: он почти прорвался сквозь него, почти преодолев, но на долю секунды запутавшись...

— Диффиндо! — закричал Нотт, разрезая занавесь, неожиданно громко упавшую на пол.

Лестранж удивлённо поднял брови.

— Кажется, ты не только от тряпки нас избавил, — заметил он, поднимая палочку и испаряя занавеску. Парень, пару секунд назад так резво улепётывавший от них, лежал навзничь на ступеньках, лицом вниз, дёргаясь в предсмертных конвульсиях: из его шеи выливалась кровь. Лестранж быстро сделал вывод: Нотт, самый низкий из них, на автомате разрезал ткань на уровне своего роста, и его заклятие через дыры задело намного более высокого парня.

— Авада Кедавра! — зелёный луч Рудольфуса попал парню в спину — он замер. Повисла тишина. Рудольфус был бледен и неотрывно смотрел на рану магглорождённого.

— Какая... Какая ужасная смерть... — прошептал Нотт. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, он перевернул заклинанием тело и с минуту глядел в мёртвые глаза, затем вздрогнул, совсем неслышно выдохнул: — Я не хотел... — сгорбился и не оборачиваясь начал подниматься наверх.

Лестранжи переглянулись: Рабастан видел в пустых глазах брата смертельную усталость, сам же понимая, что в его собственных глазах можно увидеть сейчас куда больше.

Нотт всегда казался Лестранжу лишним в их дружеском клубе по интересам: тихий, маленький, отец-одиночка, обожающий своего единственного сына и носящий вечный траур по давно умершей жене, он не был похож на Пожирателя Смерти, не обладал тем, что имелось у остальных в том или ином виде — равнодушием к чужой жизни. Он был отличным волшебником и умным малым, но в бою в нём не было никакого толка: Нотт не использовал Непростительные, ограничиваясь гуманными Оглушающими чарами или Парализующим заклятием, и часто, особенно с возрастом, попадал под более жестокие заклинания противников. Ему нередко попадало за это от Тёмного Лорда, но он продолжал с упорством хаффлпаффца гнуть свою линию.

Лестранж был смутно доволен, что Руди догадался ускорить смерть парня: сам он подзадержался, размышляя, каким образом магглорождённый вообще оказался на ступенях с перерезанной шеей. Но что-то подсказывало Лестранжу, что Нотт всё равно будет винить себя в этой по сути-то случайной смерти.

"Наоборот, порадовался бы, что парень избежал Круциатуса от Роули и умер быстро," — хладнокровно подумал Лестранж, глядя в сгорбленную костлявую спину Нотта.

Лестранж в очередной раз удостоверился, что Нотт был слабохарактерным человеком: то, что лично он не марал руки, отнюдь не спасало тех, кого он предпочитал просто обездвижить, а не убить. На такой случай всегда находилась очередь из желающих развлечься: если то был орденец — первым в ней стоял Долохов, если какой-нибудь левый маггл или грязнокровка — то, как правило, радостный Мальсибер.

Лестранжу вспомнилась колдография, выпавшая из кармана Нотта, когда тот истекал кровью в Отделе Тайн: худощавый мальчишка, смахивающий на кролика, сидел под портретом долговязой немолодой женщины с большими глазами... У Лестранжа кружилась голова из-за сильного удара о напольные часы (он до сих пор помнил ту комнату, наполненную деловым и неумолимым тиканьем сотен часов) и болели скрученные руки, но он отчётливо видел эту колдографию в руках Нотта потом, когда он прилетел к ним, стоящим на коленях, лёжа на носилках, направляемых молчаливым аврором.

Тишину, нарушаемую только отзвуками непогоды, прорезал крик Нотта: краем глаза Лестранж увидел мелькнувшую фигуру во тьме верхней площадке, когда видимость перекрыл летящий спиной назад Нотт.

Едва успев остановить полёт Нотта, Лестранж подбежал к нему, оставив Рудольфуса стоять на кровавых нижних ступеньках.

Нотт скрючился у перил, слегка дрожа.

— Идите за ней! — хрипло выкрикнул он, отвернулся и затрясся сильнее, вцепившись до боли в побеги чугунного плюща.

Лестранжи вышли на окутанную темнотой площадку, на которую выходил лишь один проход. Пройдя через несколько пустых комнат, они оказались перед большой резной дверью.

Это был тёмный зал, в котором выложенные стеной коробки образовывали своеобразный лабиринт: часть из них была открыта, и содержимое будто силилось вылезти наружу, причём некоторым это сделать удалось. На одной из самых высоких башен из коробок обвивала аккуратную круглую коробочку змея ядовито-зелёного цвета, чуть ниже вальяжно расположилась большая пантера, сверкая белоснежными зубами и горящими во тьме жёлтыми глазами; откуда-то сбоку, с самого пола выглядывал маленький плюшевый сурикат, а на основании ближней к Лестранжу пирамиды сидела миленькая белочка с рыжеватым блестящим мехом.

— Мерлин меня дери, ещё и тут искать, — сквозь зубы пробормотал Лестранж, отворачиваясь от очередного грустного клоуна. — Как же задолбали игрушки, куклы и прочая хренотень.

Если бы не тот факт, что сны ему почти никогда не снились, он бы был уверен, что после сегодняшнего рейда ему в кошмарах явилось бы много кукол и плюшевых совят, порывавшихся его сожрать. Лестранж приготовился испарить все коробки, чтобы наконец покончить с этим делом.

— Рудольфус, отойди, пожалуйста, — брат стоял чуть впереди и смотрел на что-то в верхней раскрытой коробке. — Руди?

Он не двигался.

— Что за... — Лестранж быстро подошёл к брату и подвинул коробку к себе.

Внутри коробки лежала одна-единственная, очень реалистично сделанная кукла, по виду и росту — девочки лет шести, наряженная в милое клетчатое платье, с тёмными кудрявыми волосами. От резкого движения Лестранжа кукла ожила: она вздохнула, села и вполне осмысленно взглянула на Рудольфуса Лестранжа.

— Папа? — тоненький голосок прорезал установившуюся тишину.

Лестранж обалдело уставился сначала на куклу, а потом на брата — и в этот момент подумал, что либо он сходит с ума, либо кукольник спасся от Роули и решил зло пошутить над ним, заменив Рудольфуса жуткой восковой копией.

Лицо старшего Лестранжа стало похоже на предсмертную маску умершего в нестерпимых муках человека, потерявшего от этой боли человеческий вид. В вечно пустых глазах словно зажглось Адское пламя, рот искривил беззвучный вопль ужаса, а палочка едва держалась в его пальцах, грозя в любую секунду упасть на пол.

— Рудольфус?

— Папа! — взвизгнула кукла, и Лестранж, на уровне звериных инстинктов осознав, что именно она довела брата до такого состояния, захлопнул коробку.

Палочка выпала из рук Рудольфуса, и внезапно он завыл, завыл по-бабьи, горько, заунывно и страшно: так в старину выли женщины, провожая в последний путь покойника. Этот сдавленный вой был наполнен страхом и ужасом, пропитан осознанием смерти, пониманием того, что уже ничего невозможно изменить; этот вой был концентрированным горем.

У Лестранжа окончательно всё перемешалось в голове: падающий занавес, бегущий человек, освещаемый вспышками заклятий, тело на окровавленных ступеньках и дрожащий Нотт, вцепившийся в перила лестницы, смеющиеся куклы, мишки, лежащий в ногах у Роули кукольник, Десс-принцесса, суслики, пыль, свечи и дождь.

— Что случилось? — где-то послышался голос Нотта.

— Эм, брату плохо, мы уходим! — что-то очень неприятное, подозрительно похожее на панику подступало к нему. Рудольфус бледнел и начал задыхаться, и пока лишь туманно контролируя ситуацию, Лестранж попытался сдвинуть Руди с места, но тут же понял, что от ворот до дворца он дойти не сможет.

— Рэгз! — позвал он первого эльфа-домовика из Лестранж-Холла, имя которого ему пришло на ум, и подобрал палочку брата.

* * *

О ней все забыли. Случилось чудо: это был последний зал в доме, больше ей было негде прятаться от них.

Она поступила самонадеянно, по-гриффиндорски: рискнула оттолкнуть Пожирателя, подумав, что это может их отвлечь, ведь во многом благодаря похожему её поступку им с Ником удалось бежать. Но ошиблась, не приняв в расчёт, что Пожиратели Смерти — это не авроры.

Поэтому она искренно благодарила небеса за то, что у того Пожирателя с именем Рудольфус случился какой-то припадок, пряча в дальние уголки души мысли о том, что вообще-то грешно за такое благодарить.

Наверняка это был сам Рудольфус Лестранж, мучитель Фрэнка и Алисы Лонгботтом. Несмотря на свой возраст и маггловское происхождение, даже она знала о том кошмаре, что произошёл с ними как раз тогда, когда ей было только четыре годика и она впервые пережила всплеск магии (это была любимая мамина ваза для фруктов: хрупкая и изящная, на ней расцветали экзотические цветы и порхали чудесные птички. Она так испугалась, когда разбила её, совершенно случайно, просто решила узнать, что будет, если повиснуть на скатерти, и совсем не думала, что ваза будет стоять на самом краю. Она так плакала над осколками, что они склеялись прямо у неё на глазах. Она думала, это от её слёз, а на самом деле это была магия).

Господи, она была на волосок от гибели! Она слышала, как кричали игрушки старого кукольника и слышала грубые окрики оставшегося с ним Пожирателя.

Дом давно замолк, но всё равно она почти пять часов просидела в самом углу тёмного зала с коробками, боясь выйти раньше и наткнуться на Пожирателей. У неё не было палочки, только перочинный ножик, но что такая мелочь может сделать с Круциатусом? А уж против Авады Кедавры и вовсе нет приёма. Вот если бы ей автомат...

Её ноги затекли, и она с трудом смогла встать, не чувствуя онемевшую левую ногу и двигаясь как сломанный робот. Её внимание привлекла неаккуратно закрытая, сдвинутая со своего места коробка: она осторожно раскрыла её, движимая странным любопытством.

— Что же вас заинтересовало здесь? — прошептала она.

В коробке лежала красивая куколка-девочка, очень живая и миленькая. Она коснулась мягкого платьица, и кукла раскрыла глаза:

— Мама? — она вздрогнула, но тут же догадка пронзила её. Она вспомнила, что точно такой же голос звал кого-то "папой", но потом замолк, сменившись воем некоего Рудольфуса.

— Интересно... — протянула она, погладила куклу по кудрявой головке и осторожно закрыла коробку. Хотя это и дико звучало, но Пожиратели ведь тоже люди, у них тоже есть личная жизнь и семья, наверное, для этого Пожирателя больно было услышать такое от куклы-копии живой девочки годиков четырёх.

"А как больно нам, когда вы лишаете нас всего и охотитесь на нас, словно мы животные."

Она не рискнула звать Ника по имени, поэтому вышла из зала, не произнося ни звука. В доме стояла абсолютная тишина, и как бы она ни старалась идти безвучно, всё равно лёгкие её шаги звучали просто оглушительно.

Она шла вперёд, мягко ступая на носочках и с удовлетворением подмечая, как её левая нога оживает и постепенно разгибается. Комнаты заброшенной части дома были ещё тёмнее, чем несколько часов назад, когда она бежала через них, пытаясь спрятаться от Пожирателей; но теперь, когда дождь закончился, и на город опустилась глубокая ночь, она, медленно двигаясь по скрипучему полу, испытывала смутное желание повторить свой забег: до такой степени все эти пустые и запущенные помещения, лоскуты обоев, осыпавшаяся штукатурка, стук редких капель, падающих через щели в потолке, — всё это было настолько зловещее, что она подумала, что совсем не расстроена тому, что им придётся покинуть гостеприимного одинокого старика.

"А жив ли он?" — пронеслось у неё в голове, когда она вступила на лестницу, но ответить себе самой не успела.

Не успела она и спуститься с лестницы; но вот упасть на колени и больно удариться ими о ступеньки она смогла. Крик застрял в пересохшем горле.

На окровавленных ступеньках, в луже крови, лежал Ник, смотря на высокий серый потолок расширенными зрачками мёртвых глаз.

* * *

У Рудольфуса было темно. У него всегда было темно из-за наглухо закрытых штор, которые скрывали за собой семейный склеп на возвышении в нескольких десятках метров от стен, едва угадывавшийся по куполообразной форме и по силуэту статуи ангела. Ветер тревожил деревья рядом, и их ветви корябали холодный камень. Большой хрустальный крест в оправе из рубинов стоял в единственном освещённом углу, остальное же было поглощено мраком. Свечи перед крестом никогда не тушили, они горели как звёздочки, маленькие огоньки пламени скромно танцевали, поджигая до кровавой красноты камни и золотя крест.

Рудольфус отпустил руку домовика и, пошатываясь, подошёл к окну, отодвинув тяжёлую штору.

— Руди, — Лестранж отослал домовика и осторожно позвал брата; он казался самому себе напуганным мальчишкой. — Руди, что это было? — он видел отражение брата в окне: напряжённое лицо — закрытые глаза, плотно сжатые губы, нахмуренный лоб — в обрамлении отблесков свечей. Паника затихла, в душе остался только странный страх — Лестранж вдруг подумал, что ведь именно так будет выглядеть лицо Рудольфуса, когда его положат в обитый шёлком гроб и расставят вокруг свечи. — Руди? — Лестранж прибавил голосу громкости.

Рудольфус заметно вздрогнул, отвернулся от окна и перевёл всё своё внимание на крест — его глаза вспыхнули рубиновым цветом. На мгновение он чуть приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но передумал; вместо этого он поднёс к лицу свою волшебную палочку и шепнул заклятия.

Перед крестом вспыхнула ещё одна свечка.

Вместе со свечой молнией вспыхнула и догадка.

Лестранж взглотнул и в слепом ужасе уставился на свечи. Одна, вторая, третья, четвёртая... В темноте огонь свечей резал глаза, и число язычков пламени перепуталось в его голове, мешая сосредоточиться на счёте. Он знал, что его брат убивал. Знал, но почему-то это знание не уберегло его от всколыхнувшегося в душе ужаса, вселённого числом и светом свечей, не спеша переливающимся в хрустале креста и танцующем в кровавых рубинах, самим фактом того, что Руди вовсе не ради освещения комнаты держал эти свечи, как привык думать Лестранж.

Чем больше свечей — тем больше света.

Да, Рабастан Лестранж, никогда не раскаившийся и ни о чём не жалевший, много видел крови, много тел и много человеческих мучений — и научился не бояться, научился отворачиваться и идти дальше. Но вид горящих у креста свечей, на каждую — по жизни, выбил у него опору из-под ног.

Его брат, родной брат, годы назад приведший его к Тёмному Лорду и стоявший за его спиной, когда кончик палочки Хозяина выжигал на его коже Тёмную Метку, всегда сильный, всегда твёрдый в своих словах и поступках, верный последователь, послушный слуга, первый, кто вступал в бой, и первый, кто кричал "Авада Кедавра!", направляя луч в противника, — и никогда в глазах брата не было ни раскаяния, ни сожалений.

Его брат зажигает вечно горящие свечи перед крестом. На каждую — по жизни.

— Ты не знал, Баста, я не говорил тебе, но Белла...

Рудольфус опустил палочку и начал негромко говорить, с трудом, делая продолжительные паузы, будто пытаясь подобрать верные слова, но на самом деле пытаясь справиться с желанием замолчать, замолчать навсегда и не озвучивать то, что висело на его изуродованной душе, поддерживаемой одними только свечами.

— Она была беременна... Мы не стали никому говорить, срок был небольшой... Я ждал, Баста, я столько ждал и надеялся... — на мгновение в пустых, полных боли глазах Рудольфуса словно загорелся светлый огонёк, но он почти сразу погас, оставив лишь один пепел. — Там была семья одной из орденцев, маггловская семья, и мы убили их всех, и эту девушку тоже... Она была совсем юной, но сражалась как воин... Я решил посмотреть на кухне, мне казалось, ещё кто-то остался живой в квартире... Я вошёл, что-то шевельнулось за приоткрытой дверцей шкафа — и я... Я метнул проклятие... Это была девочка, Баста... — Рудольфус качал в руках палочку, будто убаюкивая её. — Хорошенькая маленькая девочка. Она выпала из шкафа, вся в крови, она не могла даже кричать... Просто из неё вытекала вся кровь... Было так много крови...

Девочка. Не орденец, не взрослый волшебник, не мать, защищающая соего ребёнка, а маленькая девочка. Интуитивно Лестранж почувствовал, какая из свечей — её. Самая высокая, тоненькая, хрупкая, она была ближе остальных к кресту. Рядом с ней стояла ещё одна, точно такая же.

И Рабастан понял, чем всё закончилось.

— Через три дня Белла потеряла ребёнка...

Он помнил то лето, когда всё окончательно изменилось в их семье: он как раз закончил Хогвартс и вступил в ряды Пожирателей Смерти. Белла была долго больна и, когда она наконец явилась на собрание, демонстративно села рядом с Тёмным Лордом, подальше от мрачного и бледного Рудольфуса, в лице которого не было ни кровинки.

— Белла едва выжила... Она чуть не умерла, а ребёнок родился мёртвым... Та девочка так долго умирала, а моя девочка не успела прожить ни секунды... — он остановил тогда Беллу, именно по его требованию они дождались, когда Фрэнк и Алиса Лонгботтом вышли вечером из дома одни, без своего сына, хотя Белла порывалась схватить их посреди белого дня прямо с ребёнком... — Я видел это, Баста... В Азкабане... Каждый день... — Рудольфус почти шептал. — Дементоры мне показывали девочку, вся в крови, Баста, было так много крови! Моя девочка, такая хорошенькая, с тёмными волосами, в том платье, так долго умирала, умирала от моей руки, прямо у моих ног, и вокруг моей дочки было так много крови...

Пламя двух тоненьких одинаковых свечей скорбно закивало, горя алым цветом крови, и Лестранж представил, что этот крест стоит у него в комнате и что это его свечи вокруг, вечно зажжённые, — и света от них вполне достаточно, чтобы не раскрывать шторы.

Примечания: не могу в этот раз советовать песни и т.п. Просто скажу: если не смотрели, посмотрите "Бегущего по лезвию".

Возьми меня за руку и проведи через эту ночь. Чтобы я не чувствовал, что я один.

Рэй Брэдбери

Его ошпарило привычной духотой.

Часы, словно старик в пышных золотых одеждах, расшитых драгоценными камнями, тихо тикали, отстукивая один им известный срок; фарфоровые пастушки жеманились на каминной полке, не желая иметь ничего общего с простецким плюшевым совёнком, опиравшимся на подставку часов; пейзаж был пуст без привычной пары в вычурных нарядах: ветки деревьев беззвучно шумели, солнце скрывалось за облаками, а дурашливые птички прятались в листве. На столике валялись дамские журналы, с обложек которых улыбались прекраснолицые белозубые волшебницы, качающие головами в причудливых остроконечных шляпах, стояла пустая коробка с одной единственной шоколадной конфетой, розовая шёлковая лента змеилась по столешнице, мешая двум юным ведьмочкам улыбаться — те хмурились и пригибались, пытаясь увернуться от неё. Недопитая чашка чая придавливала один из концов ленты, на блюдце сбоку лежала ещё одна конфета, подтаявшая от жара напитка и поэтому измазавшая шоколадом фарфор. На кресле расположился пушистый кот с глазами из зелёного стекла, он сурово взирал на разобранную постель, на которой неаккуратно лежал цветастый лёгкий халатик.

Рабастан Лестранж не мог не заметить, как несколько этих небольших добавлений в интерьер комнаты полностью изменили её: комната ожила, перестала быть похожей просто на помещение для хранения антикварной мебели и старинных вещиц. Теперь это место можно было назвать домом, тем самым домом в узком смысле, о котором принято вспоминать при самом слове "дом".

Лестранж подошёл к окну и чуть отодвинул штору: за бликующим стеклом была непроглядная тьма. Он пытался понять, почему пришёл именно сюда, в эту душную сумрачную комнату с обоями в розах, с такой же тьмой за окном, как и во всём Лестранж-Холле.

Скрип двери оторвал его от созерцания смутных очертаний корявых ветвей деревьев. Из будуара в спальню плавно вошла Эридес в белой ночнушке до пола; она буквально вплыла, бледная, с тонкими руками, с заострившимся носом, её ночнушка развивалась, и в общем-то не склонный к мистицизму Лестранж чуть вздрогнул, до того она, слабо освещённая и молчаливая, была похожа на призрак в саване.

Эридес осторожно закрыла дверь в будуар и подошла к нему, беззвучно, чуть ступая мягкими тапочками по полу.

"Какая-то драма. До чего же жизнь бывает театральной," — подумал Лестранж, не отрывая взгляда от её золотившихся от огня камина волос, веснушчатого лица и больших тёмных глаз, словно поглотивших в себя весь свет. — "Идиотская ночнушка, кто ей вообще позволил напяливать на себя этот покойницкий кошмар?"

Эридес, внимательно вглядывалась в его лицо, будто искала что-то в нём, искала и наконец нашла: в глазах её блеснула какая-то звонкая искорка, а уголки губ чуть приподнялись.

Хрустальный крест в обрамлении кровавых рубинов, вечно горящие свечи, восковое лицо Рудольфуса и маленькая камера с крошечным окошком под потолком и истекающей кровью на каменном полу темноволосой девочкой становились всё дальше и дальше, уходили куда-то в туман, склизкий и свистящий туман Азкабана, вой Рудольфуса и визг куклы стихали, и кажется, Лестранж начал понимать, зачем он пришёл сюда. Он пришёл за своими настоящими воспоминаниями.

Они уходили от него, словно песок: просачивались, сыпались между пальцев, самые лёгкие и вовсе сдувались ветром, и от них не оставалось и следа.

Память вообще была избирательна.

Он отчётливо помнил, как в первый раз обожгло калёным железом Чёрную Метку: эта боль отпечаталась в его мозгу долговечнее, чем древние письмена на камне; не забыл и то, как, справившись с болью, он аппарировал в ночь.

Но не помнил, как впервые сел на метлу.

Он помнил, как из его палочки вырвался зелёный луч, как смеялся зелёным смехом череп на чёрном небе и как огромная змея, вылезая из его рта, словно шептала: ты смог... Не забыл он, сколько выпил, чтобы на время вырвать это из памяти.

Но не помнил свою первую женщину.

Он казался сам себе старым, никому не нужным сосудом, раньше наполненным целой взрывной смесью из пьянящего вина, из огненного виски, из сладких цветочных духов и дыма кубинской сигары. Целая жгучая смесь, как можно было что-то отделить от неё? 

Но Азкабан оказался слишком хорошим зельеваром. В сосуде осталась только морская вода с горьким привкусом крови.

За те годы Азкабан высосал из него всё, всё, что хоть как-то было связано с его прошлой жизнью, с людьми, окружавшими его. Смутные образы Беллатрикс и брата, такие, какими они были до Азкабана, до всего этого, были почти полностью скрыты тем, что он видел сейчас. Пыль тюрьмы намертво въелась в их черты, а в глазах он, сам того не желая, видел отражение грязно-серого неба, клочок которого он наблюдал через крошечное окошко под потолоком на протяжении почти пятнадцати лет.

В глазах бывшей Эйвери Эридес отражались только пламя камина и тёплый свет от зажжённой лампы, а на щеках играл нежный румянец.

Изменился Рудольфус, сходя с ума перед своими свечами, Беллатрикс превратилась из настоящей королевы, красивой и невероятно гордой, в безумную фурию, ведущую себя как базарная баба, поменялся Тёмный Лорд, потерявший последние частички адекватности, не узнать и Долохова, Малфоев, Руквуда, Лестранж-Холл, Лондон — изменилось всё, изменились все, изменился он сам. Одна Эридес осталась такой же, какой и была немногим менее двадцати лет назад: разбросанные по лицу, как монетки, солнечные веснушки, смешливый носик в крапинках, дрожащие длинные ресницы: это вдруг стало так просто — мысленно уменьшить лицо, фигуру, добавить весу, убрать морщинки, смыть краску с волос, растворить эту вечную грусть — и вот нынешняя миссис Лестранж вновь та самая милая и улыбчивая малышка Десс Эйвери. И мир, тот самый довоенный мир, молодость, здоровье, сила и сумасшедшая любовь к жизни, отвечающей тебе тоже искренней привязанностью, все те обрывки потухших образов, все те друзья, возлюбленные, родные — то время вернётся. И не будет больше ни тоски, ни мрака, ни всех этих единственно сохранившихся воспоминаний, которые больше смахивают на кошмары.

"Наивный идиот".

Он ненавидел собственную слабость, чересчур часто дающую о себе знать в последнее время. Он не должен об этом думать. Не должен.

Зачем об этом думать, когда рядом — девушка в одной ночнушке, причём такой уродской, его жена, в конце концов. Она была совсем близко, так близко, что он мог разглядеть каждую морщинку на её лбу; искорки в больших глазах испуганно вспыхнули, на секунду пропали и с глубоким вздохом вновь засверкали.

"Дементор высоси душу, как же здесь душно".

Эридес встала на цыпочки и поцеловала его.

"Слишком душно".

Десяток Конфундусов в голову — запах шоколада, домашнего уюта, лёгких цветочных духов и духота, необычайная духота, пропитавшая насквозь тьму.

Пастушки смущённо жмурились, то и дело лукаво поглядывая из-под ресниц, конфета окончательно расплавилась, превратившись в шоколадную лужицу, чай остыл. Кот по-прежнему был недоволен.

Часы на камине пробили двенадцать — и это словно окатило Лестранжа ледяной водой. Он внезапно, до режущей отчётливости прочувствовал, что не просто крепко обнимает чью-то талию, что чьи-то нежные женские руки обвили его шею и что он целуется с какой-то обладательницей этих рук и этой талии, а проделывает всё это с Эридес Эйвери. То есть, Десс Лестранж.

Он оторвался от её мягких губ и хрипло спросил самое очевидное в этот момент:

— Ты очень хорошо подумала?

Эридес широко раскрыла почерневшие глаза, из которых исчез весь свет, обнажив мутный бархат дрожащих зрачков, потом сузила их и чуть нахмурилась:

— Лестранж, заткнись и не отвлекайся.

* * *

Эридес болезненно морщилась. Всё тело ныло от усталости, губы чуть саднили, странные ощущения переполняли её, будто она была прежде каким-то пустым сосудом, текли по венам, лились по ногам. Воспоминания о боли мучили её больше, чем сама боль в момент её нападения. Ей казалось, что из неё всё ещё идёт кровь.

Но ведь это не её кровь, не её тело, не её ноги, не она, не может быть, чтобы это была она. Глупости, какие глупости. Мерлин, зачем, зачем она это сделала? Кому от этого стало легче? Почему с горячими поцелуями и пришедшей болью рухнули все аргументы, построенные на таком крепком фундаменте, такие логичные? Почему они, выработанные за столько дней, рассыпались в прах за тягучие минуты?

Мерлин. О мерлиновы трусы.

Я должна сделать это. Что в этом трудного? Совсем ничего. Мой отец совершил предательство, продал собственного сына за благополучие жены и дочери. Мой брат делал всё, что его просили: участвовал в нападениях и пытках, убивал; он продолжал служить, зная, что убежит — убьют и его, и всех его родных. А что я? Мне надо просто переспать с мужем, забеременить от него, и вся семья будет спасена. Не такая уж потеря — смерть девственности, если сравнивать её с гибелью души.

Насколько же она непроходимо глупа. Перепила, извела себя, довела до состояния амёбы — Мерлин, как же ей теперь смотреть в глаза матери? Она спала, её захватил какой-то кошмарный сон, какое-то безумие.

Мерлин, зачем она с ранних лет приучила себя сразу же выпивать специальное зелье, едва боль только собиралась разливаться по нижней части живота? Она не знала, как бывает, когда болит там. Мерлин, она умрёт. Точно, она умрёт, прямо здесь, лёжа под боком у Лейстранжа, держа голову на его влажном плече, под этим мятым одеялом, которого с трудом хватало только, чтобы прикрыть грудь.

Завитушки на пологе вились, сцеплялись в безумном танце, резали друг друга напополам, лились, лились, как кровь, которая дорожкой бежала по её коже.

— Пожалуй, обойдёмся без выкуривания пары сигарет, — хриплый голос Лейстранжа звучал так, будто она утонула и теперь лежит под водой, а он стоит сверху, на берегу, и видит её сквозь пелену воды.

Завитушки, завитки...

Лейстранж осторожно освободил своё плечо и внимательно посмотрел на сероватое лицо Эридес: её стеклянно-мутные глаза бессмысленно взирали на полог, а дыхание было прерывистым, под стать испуганному пульсу, такому громкому, что он легко услыхал его.

— Уже жалеешь, Десс?

Взгляд стал чуть более осмысленным.

— И что же тебя сподвигло на этот подвиг? — он сам не ожидал от себя горечи в голосе. Он был нежен, аккуратен, он долго целовал её, в общем, ничего ужасного не сделал, а вид у неё, будто он только что снял её с дыбы. Фантастика просто. Похоже, этой ночью первый опыт был не только у теперь уже бывшей девственницы.

— Мне больно, — сухие губы едва двигались.

— В первый раз всегда больно, — спокойно ответил он. — У всех.

— Мне наплевать на всех, — в её тоне сквозило раздражение, а глаза перестали блуждать по вышитым завиткам. Линия челюсти напряглась, и Лейстранж приготовился выслушать что-нибудь очень язвительное. Но она просто выплюнула: — Сколько нужно раз... раз этого, чтобы забеременеть?

Мученическое выражение сменилось упрямой и решительной гримаской, и Лейстранжу потребовалось совсем немного времени, чтобы примерно понять причины, побудившие Десс к поцелую, закончившемуся вполне логичным образом.

"Неужели мелкий эгоизм забыт?" — эта мысль, несмотря на всю свою адекватность, звучала как оксюморон. Лейстранж рассудил, что Эридес со своей позиции действительно совершила своеобразный подвиг.

— Кому как, — хмыкнул он, — но с одного раза редко у кого получается.

Эридес застонала и попыталась повернуться на бок, но Лейстранж навис над ней, вынудив её перестать двигаться.

— Десс, ты удивительный человек: умудряешься из естественного сделать какую-то трагедию шекспировского масштаба.

Она молчала, остекленевшим взором упираясь в переносицу Лейстранжа. Ему хотелось протянуть руку и закрыть ладонью её глаза, которые были слишком пустые, слишком азкабанские, а такие глаза не должны быть у Десс, она одна оставалась с живыми глазами, последняя.

— Посмотри на меня, — он приблизился к её лицу, вынуждая отвлечься от переносицы. Эридес чуть поморщилась, заново сконцентрировав взгляд. — Скажи, неужели тебе что-то не понравилось? Скажи только честно. Не ври хоть самой себе, ханжа.

Как это глупо спрашивать о таком. Он никогда не спрашивал, потому что и так, без всех этих бессмысленных слов, знал ответ с самого начала. Есть многое, что говорит намного больше, чем пустопорожняя болтовня.

— Я не ханжа. Просто вы мне... — сумбурное, но злое начало признания резко оборвалось вдохом: она едва не проговорилась. Нет, она не должна говорить ему, что она его боится, что презирает и что он ей противен. Не должна. Иначе какой будет смысл в этом её сегодняшнем геройстве?

— Дай угадаю, — Лейстранж сузил свои чёрные непроницаемые глаза и растянул губы в коварно-кошачьей усмешке. — Отвратителен? Мерзок? Противен?

Горло Эридес дрогнуло, и он решил, что пора действовать активнее. Хотя и не настолько активно, как с час назад. Он совсем низко наклонился над ней, почти касаясь губами её губ, и с каким-то сладко-саркастичным удовольствием отметил, как расширились зрачки Десс, как она глубоко вздохнула и прикрыла глаза, словно приглашая поцеловать себя. Он усмехнулся и собрался уже было принять немое предложение, как внезапно Эридес, не открывая глаз, хрипло проговорила:

— Но это не я. Это моё тело, а его я не умею контролировать. Не с чего уметь.

— Вот и отлично. Не люблю притворства, а тем более в таком деле, — он чуть нахмурился, нутром чувствуя, что на этот раз она его обставила.

— Но вот мой разум, — она распахнула глаза, и на долю секунды Лейстранж суеверно подумал, что видел похожий взгляд не так давно, у старого кукольника, прежде чем Роули начал его пытать, — его ты не получишь.

Она достаточно резво для недавно умирающей вылезла из-под Лейстранжа и, в попытках прикрыться одеялом, чрезвычайно неловко встала с кровати. Её невероятно раздражало это дурацкое одеяло, которое не слушалось её ватных пальцев и не желало оборачиваться вокруг талии. И как же было стыдно! Эридес казалось, что её щёки выглядят как два помидора, а лицо искажено гримасой смущения. Вроде бы некоторое время назад у неё и одеяла-то не было, а весь этот безумный хаос, что творился у неё в голове, её совершенно не тревожил.

Она дёрнула взбунтовавшееся одеяло, но оно не поддавалось. Какое-то мгновение Эридес думалось, что это оно просто зацепилось за что-нибудь и сейчас она дёрнет посильнее — и всё обойдётся, но это мгновение было чересур коротким, и поэтому, когда она обернулась посмотреть на кровать, Эридес уже знала, что там увидит: а именно развалившегося Лейстранжа с самой наглой ухмылкой из его коронных на губах, крепко державшего угол одеяла.

"Что за Мерлинова херня," — выругалась про себя Эридес, успев зажмуриться.

— Тебе так нужно это одеяло? — поинтересовался Лейстранж. — Спрячешь, чтобы потом предаваться над ним воспоминаниям?

— Что? — Эридес приоткрыла веки и опустила непонимающий взгляд на спасительную ткань. — Нет! — её писк стал лишь внешним выражением того урагана, который пронёсся по ней внутри: одеяло было словно полотном, на котором сам Поллок попытался при помощи кровавой краски отобразить всю суетность бытия.

Вспыхнула боль, причём Эридес не могла сказать, была ли эта боль физической или чисто душевной. Несомненно, эта картина была полна для неё глубочайшего смысла, обозначая конец её девичества, новый этап её жизни и невозможность что-либо изменить и повернуть назад. Вся сложная гамма чувств и мыслей, над которыми она размышлять пока была не в состоянии (мешали боль, стыд, желание немедленно помыться, кровь, голый Лейстранж, дурацкое одеяло) в данный момент, стала причиной вполне понятной и простой реакции: Эридес пискнула ещё раз, расплакалась, одновременно закрыв лицо руками и выронив одеяло, и позорно бежала в будуар, а затем — в ванную.

Это было забавно. Настолько забавно, что Лейстранж, не обладай он хоть какой-нибудь долей чуткости, точно бы рассмеялся. Но всё же он не стал этого делать, примерно догадавшись, в чём тут дело. Если он бы потерял девственность почти в тридцать... Хотя, нет. Такого просто не могло даже и случиться. Так что смех действительно был лишним.

Он лёг обратно на подушки и начал рассматривать завитушки, так полюбившиеся Десс; завитушки чуть отвлекали его от приятных в целом размышлений, среди которых были и злобные выпады в сторону покойного Фоули и его мнения о толщине ног Десс.

Несмотря на реакцию Десс и её слова, вообще-то довольно обидные, Лейстранж на неё ничуть не обиделся. Он не был подарком и это прекрасно понимал — у неё были все основания бояться его или не уважать. Но ему было на это, так скажем, наплевать. Он не изменится, не изменится их жизнь, он навсегда Пожиратель Смерти Лейстранж; так что придётся и ей свыкнуться с этим. Он же смог.

Причудливое сочетание мысленного опустошения и переполненности эмоциями, которое разрывало его изнутри ещё некоторое время назад, будто спряталось под кроватью, где-то в тёмном углу, и Лейстранжу совсем не хотелось вставать с измятых простыней: чувство удовлетворения, которое отгоняло всю темноту прошедшего дня, обязательно бы сдулось, стоило бы ему только коснуться ступнями прохладного твёрдого пола.

И да, нужно было сполна насладиться моментом: он наконец-то мог мыслить без лишних сильных эмоций. Рационально думать о том, что он сможет совместить приятное с полезным — и у Лейстранжей в перспективе будет наследник (в том, что у Десс будет мальчик, он ни секунды не сомневался: у Лейстранжей всегда рождались только мальчики), а лично у него в ближайшем будущем будет много светлых ночей здесь, а не где-нибудь ещё. Размышлять о том, что он испарит все ужасные ночнушки Десс, которые найдёт, и закажет ей новые, подобающие её внешности и положению.

За окном закаркала ворона, и это отвлекло Лейстранжа от его мыслей. Тишина была настолько оглушительной, что стук часов и всхлипы за стенами казались громче, чем вопли болельщиков на стадионе во время финала чемпионата мира по квиддичу. Казалось, что перестань Десс плакать, а часы — тикать, то Лейстранж услышал бы тихие стенания своего брата на другом конце особняка и щёлканье язычков пламени на его свечах...

На каждую — по жизни...

Лейстранж почувствовал, как ненормальная усталость со всей дури ударила ему в голову. Словно все трудности, все сегодняшние переживания заворочались под кроватью, выползли из тёмного угла и радостно приготовились схватить его за горло, а он это видел и понимал, сколько усилий ему потребуется, чтобы с ними справиться, сколько сил, которых у него нет. Брат, невестка, жена — каждый со своими проблемами, новые и новые бредовые задания и длительные рейды, умирающее без присмотра огромное поместье, идиоты-сослуживцы — так много того, что требует от него действий и каких-то решений, и тем больше пустота вокруг него, и тем более он одинок перед лицом всего этого.

* * *

Эридес сидела на мягком пушистом ковре перед ванной, на который с неё стекала вода: вода смыла кровь, но смыть то, что произошло, она не сумела.

Её кожа пузырилась пупырышками, а тело пробивала дрожь: в сравнении с той жарой, в ванной стоял обжигающий холод. Эридес не успела окунуться в полотенце: оно ей напомнило одеяло, валявшееся сейчас в той, другой комнате, и отошедшая было истерика вновь навалилась всей тяжестью и придавила к коврику.

Ощущение того, что она вошла в какое-то грязное болото, которое тянуло её ко дну, чувство свободного падения, не такого приятного планирования в воздухе, которое ей часто снилось в детстве, а именно падения мучили её. Казалось, что вот она поднимет голову и увидит хогвартские ступеньки, с которых она свалилась когда-то, опустит, а там — этих ступенек сотни, миллионы, без конца и без краю.

Почему, с каких это пор жизнь превратилась в падение с винтовой лестницы, конец которой перетекает в её же начало? За что? Что она такого сделала? Неужели все её печенья, роскошные платья, вечеринки, бутылки винтажного шампанского, эта ярмарка тщеславия, этот чистокровный бал среди пожирательской чумы — это то, за что она получает сейчас воздаяние? За все те жизни несчастных магглов и магглорождённых, которые унесли её брат и вся эта чокнутая семейка Лейстранжей и которые она не смогла спасти?

Она спала в одной кровати с младшим из братьев — да, она не умеет нормально колдовать, но что ей мешало ночью перерезать ему горло какой-нибудь пилочкой для ногтей?

Она слаба, она слишком слаба. До такой степени никчёмна, что ради безопасности своих родителей и своего брата смогла пожертвовать лишь своей девственностью: в ней нет ничего важного, что можно было бы отдать, кроме собственного тела. Очередная злая ирония юмористки-судьбы. Чем же она отличается тогда от тех грубых маггл в ужасных сетчатых колготках, которые предлагали себя Филу во время тайной ночной прогулки по Лондону их слизеринской компании? Чем? Тем, что у неё кровь чище?..

Как быстро она сообразила, что теперь судьба родных только в её руках. Как реалистично фантазия нарисовала сожжённый дом в Аргентине, вырванные с корнем деревья, осколки любимого обеденного сервиза с тонко выписанными цветами, рассыпанные по утоптанной земле, тела эльфов-домовиков на ступеньках... Как громко звенели в её ушах вопли родителей, корчащихся в муках в ногах у Долохова и Беллатрикс, крики Эстюса, избиваемого Яксли... Как живого она видела Рабастана Лейстранжа, выходящего из сумрака будуара, поднимающего палочку и спокойно произносящего:

— Авада Кедавра!

Да, причины ей были абсолютно ясны.

Но как же долго она уговаривала себя решиться. Как мучительно и последовательно представляла самых красивых мужчин, которых когда-либо встречала, даже сеньора Суарреса и Фила, и как подробно сравнивала их с Лейстранжем, стараясь доказать себе, что он не хуже. Что он выше их, что он лучше сложен, что у него мужественнее внешность, что его лицо не похоже на смазливые личики других красавчиков, что у него особенная выправка, что... Мерлин, чего только положительного она в нём не нашла! Она даже попыталась найти что-то хорошее в его поступках.

Ри Эйвери, попробуй мыслить рационально! Вспомни свадьбу, он помог тебе забыть о родителях! Да, он, конечно, повёл себя как свинья, но вдруг он сделал это специально? Ведь при Сама-Знаешь-Ком ты думала только о поцелуях и совершенно забыла о маме с папой! Вдруг он этого и добивался? А ночь после церемонии! Ведь он не заставил тебя лечь с ним! Подумай сама, что сделал бы на его месте какой-нибудь Мальсибер! Ну уж одним порезом ты бы точно не отделалась! Да, наверняка он и это сделал со своей определённой целью, а не ради тебя, но всё-таки...

Сколько дней она провела, уговаривая себя на то, чего от неё ждали все, абсолютно все, включая её собственных родителей. Как она прятала в самые отдалённые уголки памяти тёмный чулан и лестницу, все оскорбления и злые слова, почти всю свою юность — и методично вспоминала солнечное прошлое, где ещё совсем молодой Баста Лестранж был таким забавным и милым, прошлое, где он не был убийцей.

И что же? Почему вся пирамида, кропотливо выстроенная, оказалась такой хлипкой и рухнула от первой же физической боли? Ведь начиналось-то неплохо, она даже немного рассердилась, когда Лейстранж полез со своими дурацкими вопросами, тогда как почва под ней была опасно зыбка.

— Ты очень хорошо подумала?

— Лейстранж, заткнись и не отвлекайся.

Эридес даже застонала от разочарования: она могла сказать нет в тот момент, она ведь могла оттолкнуть его, могла убежать!.. Она бы всё на свете отдала за самый слабенький и вшивенький маховичок времени, она бы исправила всё, она бы не стала так торопиться, ей нужно было ещё время, ещё немного времени...

А теперь она не была уверена, что даже очень много времени ей хватит на то, чтобы залечить странную пустоту, что осталась после истерик.

Коврик под ней окончательно промок, и Эридес внезапно подумала, что эти неприятные ощущения влажности ей знакомы с самого раннего детства, когда с ней возилась старая домовуха и щелчком скрюченных пальцев решала эту проблему. Как просто всё решалось, когда она была ребёнком!..

Ребёнок.

Это ведь несложно, так легко, если вдуматься: забеременей, роди Лейстранжам наследника — и всё, от тебя отстанут, ты не будешь им больше нужна, они отпустят тебя к родителям и ты сможешь снова жить так, как хочется тебе, как ты привыкла жить.

Жить так, словно и не было ни Тёмного Лорда, ни побега из Азкабана, ни захвата Министерства, ни свадьбы, ни этих ласк, что какой-то романтик когда-то на пьяную голову посмел назвать светлым и добрым словом "любовь"...

Да, ей нужен ребёнок. Только он её и спасёт.

Надо взять себя в руки и поговорить с Лейстранжем. Спокойно, как цивилизованные волшебники. Надо уговорить его на сделку.

Она осторожно поднялась с пола, сняла с крючка пушистый зелёный банный халат и завернулась в него.

Дверь из ванной раскрылась бесшумно, но Эридес всё равно боялась, что шаги и дыхание выдадут её, и Лейстранж вскачет с кровати раньше времени или успеет подготовиться к её явлению.

Она встала у косяка и высунулась немного, чтобы оценить обстановку.

Лейстранж лежал, раскинувшись на кровати, и с мрачным видом разглядывал завитки на пологе; Эридес уже ненавидела эти узоры, которые так напоминали ей жизнь её и окружающих — отрывочные, режущие друг друга, пытающиеся скрутиться и спрятаться или, наоборот, раскрыться и подавить — теперь же их движения говорили ей ещё и о её боли, и она испытала приступ острого желания схватить палочку и сжечь всё к дементоровой бабушке.

Она заставила себя забыть об узорах и уделить больше внимания Лейстранжу; увиденное удивило её: она покинула его, блаженно довольного, расслабленного, а сейчас он был совершенно другой — Эридес и не помнила такую напряжённую тяжесть в его лице и отголоски какого-то слепого ужаса; она частенько видела их у себя на лице, но обнаружить подобное в чертах всегда такого лукавого и живого Лейстранжа — это было жутко.

Он всегда казался ей эдаким вечным гвоздём, крепким, жёстким, который хрен вытащишь, только зря ногти сломаешь да кожу до крови сдерёшь. Такой гвоздь не гнётся, не ломается — и тем страшнее было видеть, как его пожирает ржавчина.

Если такой человек поддаётся страху, унынию, ужасу, то что уж говорить о бедной Эридес?

Если Пожирателю Смерти, отсидевшему почти полжизни в Азкабане, плохо, то какие могут быть вопросы к ней, которая и жизни толком-то не знала, а потом её окунули в эту жизнь с головой?

Верно, никаких. Но это не отменяет того, что она слабачка, что она никто, что даже будучи в своём самом плохом состоянии Лейстранж намного сильнее её, умнее и хитрее: она снова проиграет очередную словесную дуэль, вновь её тело не сумеет сопротивляться — ни в какую сделку она не сможет его затащить, лишь ещё раз почувствует себя униженной.

Всё по-новой.

Она не смогла заставить себя войти в комнату и позорно сделала шаг назад, стараясь не шуршать халатом и не топать голыми пятками. Эридес так сосредоточилась на этом, что вспоровший тишину голос Лейстранжа прозвучал для неё как объявление МакГонагалл о внеочередной проверочной работе по трансфигурации.

— Надо поменять полог, — внезапно озвучил свою мысль Лейстранж. — На однотонный.

* * *

Это был прохладный ноябрьский вечер.

Воздух был свежий, чуть морозный, и он помнил, как не мог надышаться им, пытаясь унять бешеное серцебиение. Рядом шмыгал носом и клацал зубами Крауч, а напротив, чуть дальше, под Дезиллюминационным прятались брат и Белла — и хотя они с Краучом тоже использовали это заклинание, он невольно старался держать лицо и не раскисать.

Дул промозглый ветер, и Баста Лейстранж продрог до костей, поэтому за последние полчаса он использовал по отношению к Белле и аврорам все известные ему крепкие выражения, а также придумал ещё немало новых.

— Облезлый хвост низзла, — мрачно прошептал он, неприязненно косясь на дерево, под которым расположились Белла и Руди.

Фрэнк и Алиса Лонгботтомы показались спустя десять минут: он надел парадный костюм, а она куталась в красивую мантию; они решили пройтись пешком до пустынного сквера недалеко от их дома — удобного малоосвещённого места, откуда можно было незаметно аппарировать.

Через полминуты в них полетели заклятия, а ещё через минуту сквер был пуст.

Они аппарировали в лесу: до ближайшего маггловского населённого пункта было несколько миль. Воздух здесь стоял так, что хоть Диффиндо режь; неестественно выгибаясь, голые ветки деревьев корчились над их головами.

Сначала они пытали Фрэнка Лонгботтома.

Скованная заклятием наименее опытного из них Крауча, его жена сидела на холодной земле, прислонившись к стволу дерева, и должна была смотреть на то, как Беллатрикс, ещё сосредоточенная вначале, с каждой секундой теряла выдержку и как она не опускала палочку по несколько минут. Её время от времени сменял Рудольфус.

Он же смотрел на аврора, который с каждой секундой всё меньше походил на человека, и на Беллу, которая походить на человека перестала после первого же отказа аврора сказать, где находится Тёмный Лорд: она кричала так же громко, как и извивавшийся в осенней слякоти мужчина, её лицо было тоже красно, а глаза вылезали из орбит.

Когда они поняли, что от Лонгботтома им ничего не добиться, настал черёд Алисы Лонгботтом.

Он схватил её за мантию и потащил к мужу: ожерелье на тонкой шее лопнуло, и круглые жемчужинки посыпались в грязь.

Он пытал её первым. Его сменил Рудольфус.

Она кричала, а Лонгботтом, удерживаемый палочкой серо-зелёного Крауча, должен был смотреть.

Следующей была Беллатрикс.

Крауча вырвало, и он встал вместо него; Крауч кашлял, стоя на коленях, и пытался дышать.

Алиса Лонгботтом продержалась меньше мужа и, ничего так и не сказав им, ушла. Он понял это даже прежде, чем Рудольфус буркнул:

— Всё кончено.

Это была больше не аврор Алиса Лонгботтом, Алисы больше не было в этом холодном жутком ноябрьском лесу. Был кто-то другой.

И глядя на лежащую среди втоптанных в землю жемчужин, в вонючей луже, молодую женщину, на её круглое лицо в кровоподтёках и грязи, на обезумевшие от боли, пустые глаза в сетке лопнувших сосудов, искусанные до крови губы, он дал себе слово, что никогда больше не использует Круциатус.

Беллатрикс окончательно вышла из себя: последние остатки её величественности и гордости разом превратились в пыль, она истерично выкрикивала пыточные заклятия одно за другим, направляя их на лежащего мужчину.

Но и Фрэнка Лонгботтома тоже уже не было.

Скрюченные ветви деревьев, детская, растерянная улыбка, блуждающая по лицу женщины, жемчужинки, раздавленные каблуками Беллы, чёрная развивающаяся мантия Рудольфуса, запах крови, мочи, рвоты и палых листьев, опускающаяся ночь.

А потом...

Потом были авроры. Другие авроры.

Боль. Стол. Свет в глаза. Снова боль.

— Ты ответишь за то, что сделал, тварь.

Аврор с квадратным лицом не стал полагаться только на палочку; он, стараясь не попадать по лицу (не хотелось разводить бюрократическую писанину), с мстительным удовольствием, по-маггловски, бил его ногами в живот. Металлическая ножка привинченного к полу стола поднималась до самого потолка, а перед газами плыли круги, превращающиеся в жемчужинки.

Потом был суд.

Склизкие ледяные руки дементоров, похожие на ощупь на гнилое желе, держали его крепко, когда он, едва передвигая ноги, вошёл в зал-колодец.

Крауч кричал и взывал к отцу, клялся, что не участвовал в этом.

Он же молчал. Он не мог поверить. Ему казалось, что это не он, не может быть, чтобы это происходило с ним. Цепи вжимали его в камень, холод, смертельный холод, проникал в тело и высасывал всё, что было у него, всё, что было им.

Когда он, закованный в цепи, несколько минут стоял на пороге маленькой камеры с крошечным окошком под потолком, дементор не торопил его и не толкал в спину. Он просто висел за ним, пируя, и вот маленькая камера была уже не пуста: Алиса Лонгботтом перекатывала жемчуг в грязных руках, а чёрная фигура убитого им человека сжалась в углу.

Рабастан Лестранж сделал шаг и, переступив порог, обернулся: дементор со скрипом закрыл перед ним ржавую железную дверь в царапинах, словно захлопнув крышку гроба.

Этот скрип он запомнил навсегда.

Вернее, не он. Его уже не было. Это был кто-то другой.

Примечание:

Snow Ghosts Lost at sea

Приходи на меня посмотреть.

Приходи. Я живая. Мне больно.

Анна Андреевна Ахматова

Нарцисса Малфой гладила пальцем тонкий лист пергамента, лежащий перед ней, и проглатывала одну строчку письма за другой: легко выведенные буквы, чёткие и понятные настолько, что она без сложностей могла бы прочитать их и в глубоких сумерках. И так было всегда, с тех самых пор, как вообще он научился писать.

У многих людей с возрастом, по мере изменения характера, почерк меняется: кто-то начинает писать, сильно нажимая кончиком пера на пергамент и расплёскивая чернила, а кто-то впадает в грех слишком мелких буковок или неровных строчек. У Нарциссы подобного опыта не произошло: она продолжала писать аккуратным, безличным почерком, всегда идеальным, словно пример из прописи, всегда одинаковым, вне зависимости от условий написания письма.

Драко был таким же.

Его почерк не менялся с годами, разве только становился увереннее и чуть небрежнее. Ни разу его рука не дрогнула, и сложно было бы отличить это письмо от письма, написанного им, например, года три назад. Хотя обстоятельства написания за это время изменились до неузнаваемости.

Нарцисса впитывала в себя письмо сына, словно по окончании чтения кто-то обещал отнять его у неё; на самом деле, она собиралась прочесть его ещё раз, вечером, перед сном, более вдумчиво.

В этом письме, как и в десятках более ранних, Драко рассказывал об уроках и оценках, ругал грязнокровок, спрашивал о здоровье и погоде — ни слова о политике Пожирателей в Хогвартсе, ничего о собственных делах и мыслях, ни строчки, которая способна была бы встревожить мать. Но между строк Нарцисса буквально своими глазами видела грубые лица брата и сестры Кэрроу и наблюдала их глупые выходки — Драко ни разу не упомянул их в своём письме, и его молчание было намного более выразительным многих слов недовольства.

Дочитав, Нарцисса коснулась пальцами подписи сына, и её сердце заплакало, но на лице не дрогнул ни один мускул.

Ей было одиноко и страшно. Она никому в этом не признавалась, и ничто её не выдавало: ни слова, ни движения, ни выражение лица — но от этого одиночество и страх всё равно не становились слабее. Она носила маску красивой чистокровной волшебницы, богатой и гордой, маску белоснежную, изящную, словно снятую с древнегреческой статуи, но под ней пряталось её настоящее лицо, уставшее, страдающее, измученное переживаниями за единственного сына, похожее скорее на искорёженную Piangi. И это лицо Нарцисса старалась прятать даже от себя.

Страх сжирает тебя живьём каждый день, но, почти добив, бросает, оставляя жить, а после твоего короткого беспокойного сна вновь хватает своими острыми когтистыми лапами. Страх сам по себе ужасен, но одиночество перед его уродливой мордой — в сотни тысяч раз ужаснее.

Её Драко, её единственного сына, её родного мальчика, нет рядом с ней. Она не может ему помочь, она даже не может просто написать ему, как она волнуется за него. Драко Малфой — чистокровный наследник и Пожиратель, разве пристоило волноваться за него при режиме Пожирателей Смерти?

Нарцисса встала и на автомате спрятала письмо ближе к сердцу: такой театральный жест слегка, на долю секунды, позабавил её саму, но она не стала прятать письмо сына в ином месте.

Откуда-то снизу послышался пьяный крик; Нарцисса позволила себе поморщиться и подошла к окну в попытках сбить волну накатившего возмущения. С некоторых пор их прекрасный дом превратился в какой-то кабак, лабораторию, тюрьму и пыточную одновременно — и это пробуждало в Нарциссе холодное и немного тупое чувство постоянного возмущения, которое периодически усиливалось и затапливало её душу.

За ледяной гладью стекла тоскливо и тяжело дышал и хлюпал грязью март. На крышу наваливалось небо, затянутое густыми облаками. Нарцисса быстро устала от созерцания этой картины и отвлеклась на собственное отражение: белая стройная шея, нежные черты, большие тусклые глаза, морщинки, бледные щёки, поджатые губы — всё вызвало в ней куда больший интерес, чем мрачные тучки или грустные деревья, и куда больший отклик.

"Надо заказать новое зелье против морщин, а то это никуда не годиться."

Исходя из какой-то особой логики, Нарцисса мысленно перенеслась из своего кабинета в другую комнату, меньше, скромнее, почти без мебели и с голыми стенами, и вызвала в памяти яркий, живой образ сестры Андромеды, расположившейся в ней на подоконнике.

Андромеда, так похожая издалека на старшую сестру, но имевшая всё же более мягкие линии скул, подбородка и носа, обожала сидеть на подоконниках и могла целый час провести за рассматриванием магглов, спешащих по своим делам мимо невидимого для них дома.

И часто Меда поднимала глаза от прохожих на небо и долго-долго вглядывалась в него, даже если оно было такое же, как сегодня. На её лице сияла солнечная улыбка, а тёплые ореховые глаза искрились радостным и весенним светом. Белла не выносила это состояние сестры: она вечно сердилась, кричала на "глупую Меду", которая "так тупо таращиться на тучи", а иногда специально заклятием покрывала стекло толстой чёрной плёнкой. Белла не понимала сестру. Никогда не понимала. А Цисси и в голову бы не пришло спрашивать у Андромеды, что такого духоподъёмного она смогла найти в низком и хмуром небе: Цисси понимала, что сестра, удобно спрятавшись на подоконнике, мысленно сдувала все серые тучи, открывая ясное, чистое, ярко-голубое небо, — и именно им она и любовалась.

Меда всегда умела видеть без всего напускного и преходящего. Она всегда умела мыслить вне штампов, видеть глубже, чем окружающие её люди, видеть то, что скрыто, а не то, чем все закрывают свою суть.

И тем страшнее было осознавать, что она очень не любила, когда ей говорили, что они с Беллой как две капли воды. И вообще — что она не любила Беллу.

Кстати, которую было бы нелишним навестить.

Нарцисса разместила сестру в одной из самых красивых спален Малфой-Мэнора, но та упорно игнорировала мягчайшую постель и предпочитала спать где попало. Белла настойчиво выбирала каждую ночь новое место: то узкую кушетку где-нибудь на первом этаже, то бархатный диван в синей гостиной на втором, то и вовсе засыпала в самых странных местах (как-то Нарцисса обнаружила её спящей на шкуре тигра в экзотическом кабинете в восточном крыле — в окружении чучел обезьян и картин с нарисованными яркими красками джунглями).

Вчера ночью проживающие у них наездами Пожиратели Смерти, пользуясь вечными отлучками Тёмного Лорда, закатили шумное "собрание": сложно было сказать, было ли это в связи с каким-нибудь радостным событием или же они просто испытывали острую потребность в пьянке. Не исключено, что Белла не проигнорировала её и сейчас спит на коврике — нужно было найти её и привести в порядок.

Нарцисса заперла за собой дверь (специальным заклятием — никакая Алохомора не поможет) и отправилась в привычное путешествие по лабиринту Малфой-Мэнора.

Стройная высокая фигура в скромной светлой мантии быстрым и лёгким шагом шла по комнатам и залам, как ставшая уже полупрозрачной от напряжения, почти рвущаяся нитка проходит сквозь разномастные и невероятно роскошные бусины-камни: в одной тяжеловесная лепнина клочьями стекала с потолка на стены, закручиваясь вокруг райских цветов, тянущих томные бутоны к блёклому свету от витых канделябров, в другой — на гобелене великолепный павлин чистил пёрышки своего не менее прекрасного хвоста, а разноцветные бабочки порхали вокруг него, в следующей — легонько звякали хрусталики на люстре и громко стучали напольные часы; в последнем зале по наборному паркету были разбросаны раздавленные виноградинки, а в углу неровными рядами толпились графины и бутылки. Эльф-домовик, щелчками пальцев испарявший осколки, прервался и отвесил Нарциссе низкий поклон.

С неприятным мягким чмоканьем под её левым каблуком лопнула виноградинка, и Нарцисса брезгливо очистила заклинанием туфли от сока. После побега из Азкабана у всех словно отказало всякое чувство прекрасного, всякое воспитание и всякое понимание того, что можно и допустимо, а что совершенно неприлично и неприемлемо. Нельзя есть руками и издавать животные звуки за столом, нельзя вытирать рот скатертью и сморкаться в рукава мантии, нельзя гоготать в полное горло и рассказывать при дамах похабные анекдоты, нельзя напиваться как магглы в конце рабочей недели, нельзя... Мерлин, да всё, что делали бывшие узники Азкабана и как они это делали — всё как раз входило в эти многочисленные "нельзя". Да, этих ограничений много, но разве не они в первую очередь отличают их, чистокровных и благородных, от грязнокровной рвани, которая любит смеяться, прикрываясь, или кладёт ноги на стол?

Сейчас же едва ли не все Пожиратели Смерти вели себя как распоследние магглы, ошивающиеся в кабаках, и это было... Было отвратительно и стыдно. Она догадывалась, в чём была основная причина несдержанности гостей, но это не отменяло того, насколько это всё было мерзко. Как же она гордится своим мальчиком, который, несмотря на подобное окружение, сохраняет воспитание и всегда помнит о манерах!

Беллу она нашла в бордовой гостиной: густого оттенка стены окрашивали её изломанную во сне беспокойную фигуру в тёмные тона засохшей крови. Кончик палочки, крепко зажатой в худых пальцах, указывал на дверь, через которую вошла Нарцисса. За стеной кто-то громко и звучно храпел; в самой комнате стоял запах спиртного. Нарцисса прикусила губу и поборола желание расплакаться.

А ведь было время, когда всё было совсем по-иному.

Нарцисса позвала домовуху и вместе с ней занялась транспортировкой сестры. Спустя полчаса она покинула покои Беллы и отправилась к себе, в этот раз выбрав путь через галерею, увешанную портретами белобрысых мужчин и женщин с бледными лицами: первые поприветствовали её вежливыми пожеланиями хорошего дня, а вторые осыпали комплементами её мантию.

Мантии была ужасная на самом деле: преувеличенно скромная, из самого дешёвого шёлка, без привычной филигранной вышивки; однако, у неё было немало достоинств, в том числе, закрытый верх, но в который, при этом, удобно было прятать письма Драко.

Да, раньше ей не нужно было покупать самое дешёвое из самого дорогого: у Люциуса было столько денег и столько тщеславия, что он буквально осыпал невесту подарками. А уж будучи в браке Нарцисса и вовсе не стесняла себя в расходах.

В те годы вечера Пожирателей Смерти проходили совсем по-иному.

Первая её встреча в статусе миссис Малфой с Тёмным Лордом произошла вскоре после свадьбы. Этот особняк сиял чистотой и богатством. Нарцисса облачилась в нечто серебристо-голубое, очень нежное и чрезвычайно элегантное, став похожей на нимфу; пышные белокурые волосы волной струились по прямой спине, а шею украшало аквамариновое колье. Люциус лучезарно улыбался, встречая Беллу и Рудольфуса: мрачные, строгие, оба в чёрном, они были полной противоположностью чете Малфоев. Долохов по-джентельменски поцеловал ручку Нарциссе, а Селвин, тогда ещё молодой и не лысый, очень осторожно флиртовал с ней. Мальсибер тогда был самым наглым из всех: он раскованно общался с дамами, а его почти белые глаза порой смотрели не туда, куда было смотреть дозволено, но и он вполне чинно поглощал ужин.

В тот вечер выступал Тёмный Лорд. Нечеловечески красивый, со страшными алыми глазами, с острыми скулами, он говорил каким-то необыкновенным голосом, который проникал в самые отдалённые уголки души, говорил страстно-холодно, весомо и завораживающе. Белла не отрывала взгляда от него, забывая моргать и едва дыша, Яксли то и дело кивал, параллельно конспектируя, Руквуд блаженно внимал с закрытыми глазами, Нотт даже вытирал пот со лба, а младший Лестранж заслушался до такой степени, что сидел, открыв рот. Нарцисса тогда поддалась общему чувству восхищения, царившему среди слушающих: каждое слово, произносимое Тёмным Лордом, казалось ей верным, правдивым, каждое обвинение звучало как истина, опровергнуть которую невозможно, да и не нужно.

Она схватила тогда мужа за руку и, не вытерпев, глупо шепнула ему: "Какие правильные вещи он говорит!"

Следующие ораторы не были столь убедительны, но достаточно запальчивы, чтобы удерживать внимание. Глаза участников собрания горели тем особым огнём, который отличает всех людей, слепо верящих в то, что они делают правое дело: огнём бессмысленным, но жестоким, готовым разгореться ещё сильнее и спалить всё на своём пути.

Да, тогда всё было совсем по-иному.

Она не поняла только, когда и почему эти встречи изысканных соратников превратились в рейды в масках, а зажигательные речи — в Непростительные заклятия. Она не могла увидеть ту грань, тот момент, после которого изменения стали необратимы — и от требований защиты прав чистокровных они скатились до убийств и пыток.

Нет, она не могла понять.

Или же всё просто с самого начала шло к этому?

* * *

Блэки были городской фамилией. Их родовые гнёзда прятались в самых отдалённых уголках Лондона, совсем не похожие на величественные поместья Лестранжей, Малфоев, Ноттов, Мальсиберов; многоэтажные особняки, главным назначением которых было всяческое подчёркивание древности рода и чистоты крови, ютились между домами магглов, их лавками и их мусорными баками.

Однако если у живущих в городе Эйвери хватало средств содержать ещё и загородное поместье, то Блэки продолжали упорно сидеть в своих пыльных комнатах посреди маггловских районов и демонстрировали всем, что так и надо, что это почётно и т.п. На самом же деле, жить в поместье Блэки просто не могли себе позволить, а младшая их ветвь, к которой принадлежала Нарцисса, и вовсе с трудом находила деньги и на городской дом; все представители этой фамилии старались своим внешним видом не выдавать свою бедность, особенно внушительную на фоне тех же Малфоев, и на это у них уже уходила кругленькая сумма. Нарцисса всё детство ходила в самых красивых мантиях, сшитых из лучших тканей, но при этом обстановка их дома была самой скромной, на общих обедах они не ели фазанов, запивая их винтажным шампанским, дом обслуживал всего один эльф-домовик, а заколок и туфелек у Нарциссы было в разы больше, чем игрушек.

Даром что младшая ветвь чистокровного и благородного рода Блэков обходилась без роскошных обедов и не проводила балов, мистер Блэк обладал великим сокровищем, цены которому не было: тремя красавицами-дочками, умными, с самой чистой кровью и с самыми прекрасными манерами. Это сокровище стоило фазанов и прочих павлинов.

Младшее блэковское украшение досталось единственному наследнику едва ли не самой богатой чистокровной семьи Британии.

Люциус Малфой был холоден и предельно вежлив. Нарси пыталась его расшевелить, но он лишь только покровительственно кивал головой и мыслями был явно не с ней. Когда она была мала, по-детски обижалась на него за это и надувала губы, когда была подростком и влюбилась в него (такое точёное лицо, такие великолепные волосы, такой необыкновенный голос, стать, стройный стан, настоящий принц), хотела выть в подушку и читала мрачные книги, когда детство закончилось и началась юность — благосклонно думала о том, как ей повезло (такой богатый, такого хорошего происхождения, не будет нужды и бедности, да и Малфой-Мэнор) в сравнении с Беллой.

Лестранж-Холл производил впечатление величественной гробницы, а Рудольфус Лестранж проявлял больше интереса к служению Тёмному Лорду, чем к семейной жизни с молодой супругой. Визиты в Лестранж-Холл были тоскливыми: балов Лестранжи не устраивали, а их летние вечера были такими скучными, что если бы не младший брат Рудольфуса, Рабастан, она заснула бы на них от скуки.

Как время быстро летит...

Ещё недавно она порхала в шёлковых мантиях от волшебника к волшебнику, ловя их полные восхищения взгляды, а дома надевала на себя старенькие платья и сидела у окна в полупустой комнате, глазея на магглов за окном, а сейчас у неё взрослый сын и муж. Как они все изменились... Люциус замкнулся в себе, Драко пишет всё реже и суше, стараясь, видимо, не тревожить её, а в её доме толпятся Пожиратели, гигантская змея Тёмного Лорда ест в столовой преподавателей из Хогвартса, а Белла бьёт эльфов.

Впрочем, жизнь всё равно продолжалась: Нарцисса посетила Лестранжей неделю назад. Белла отказалась наотрез покидать Малфой-Мэнор даже на пару часов и совершить визит вместе с ней, а Люциус побоялся оставлять Беллу в доме без присмотра (надо сказать, Нарцисса в чём-то была согласна с ним: сестра в последнее время неподобающе обращалась с фамильными ценностями Малфоев — могла разорвать Диффиндо обивку дивана, на котором лежала, а могла совершенно случайно облить каким-нибудь зельем гобелен) — поэтому Нарцисса пришлось аппарировать в одиночестве.

Лестранж-Холл, при виде которого становилось как-то тяжело на душе, встретил её недружелюбно: ветер играл с подолом мантии, в волосах путались сухие прутики, срываемые им с деревьев, а каблуки несколько раз завязли в земле. Дракон на мозаичном полу царапнул когтями по подошвам, а эльф-домовик с семью поклонами снял с неё верхнюю мантию.

Обед прошёл спокойно: Рудольфус не спустился вниз, принеся свои извинения через брата, а Рабастан вёл себя очень галантно и оказывал всевозможные знаки внимания и гостье, и жене. Вечер обещал быть довольно приятным.

Рабастан Лестранж принадлежал к тому типу мужчин, который сложно назвать красивым, но по отношению к которому обычно используется фраза "он был хорош". Не обладая классической правильностью черт и при этом имея, на вкус Нарциссы, чересчур мужиковатую фигуру, Лестранж тем не менее умел как-то по-особенному кривить губы в усмешке и иронично улыбнуться одними лишь глазами — и женщины рядом с ним сразу вспоминали о том, что они женщины, начинали смеяться и яростно стрелять глазами, тотчас забывая о своих прекрасных спутниках. Сама Нарцисса ловила себя на том, что при общении с Лестранжем не спускает глаз с него и порой глупенько хихикает. Пожалуй, единственными женщинами, на которых таинственным образом не действовало обаяние Лестранжа, были Белла и Эридес Лестранж, бывшая Эйвери.

Собственно, поэтому его усилия частично потерпели крах.

Однако сегодня Нарцисса почувствовала какие-то важные изменения между ними. Эридес ещё больше погрузилась в себя, но теперь её направленный внутрь взгляд не носил лёгкой печати эгоизма, которая, по наблюдениям Нарциссы, стояла почти на всех словах и поступках двоюродной сестры. Глаза Эридес сияли, но при это были красны — словно миссис Лестранж мучилась своеобразным раздвоением, чему-то и радуясь, и от чего-то страдая одновременно.

Рабастан же весь обед старался заглянуть жене в глаза: это желание походило бы на маниакальное, если бы число его попыток перевалило за пару десятков, но он всё же ограничился чуть меньшим числом.

Было очевидно, что в Лестранж-Холле происходило нечто серьёзное, и поэтому Нарциссе не показался особенно странным вопрос вызвавшегося проводить её Лестранжа.

— Нарси, скажи, какие цветы любит Десс? — его лицо при этом вопросе не выражало никаких эмоций, однако в его глазах Нарцисса сумела заметить лёгкое беспокойство: не то он волновался, что она не знает ответа, не то его несколько нервировала её возможная неудобная реакция на подобный неожиданный вопрос.

— Только не розы, — лукаво улыбнулась Нарцисса и удовлетворённо отметила скользнувшее по лицу Лестранжа облегчение. — Эридес нравятся орхидеи, ей всегда дарили именно их, — она сделала небольшую паузу, а затем продолжила: — но вообще она просто души не чает в ландышах.

Нарцисса аппарировала из Лестранж-Холла, искренне улыбаясь. Эридес обретёт скоро своё счастье, своё вознаграждение, возможно, она пока это и не понимает, но Нарцисса сердцем почувствовала это. А ведь в первую ночь после её свадьбы с Лестранжем она вовсе не была уверена в том, что Эридес не сбежит навсегда, едва они с Беллой закроют за собой дверь.

Нарцисса любила свадьбы, эти напыщенные церемонии — она с интересом и странным любопытством наблюдала за новобрачными, вслушивалась в клятвы, нередко соглашалась помогать в организации торжеств. В её память врезались каждая мелочь, малейшая подробность: она отчётливо помнила платья невест, музыку, под которую танцевали гости, блюда, подававшиеся на обед...

Нарцисса любила свадьбы. Она получала какое-то особое, даже мучительное удовольствие от них.

Была лишь одна свадьба, от которой удовольствия она не получила: и это была как раз свадьба Эридес Эйвери.

Возможно, дело было в том, что у неё не осталось воспоминаний о собственной свадьбе. Или, наоборот, в том, что эти воспоминания были слишком похожи на то, что она видела на свадьбе Эридес Эйвери.

За день до церемонии умер её кот.

Это был пушистый толстый кот отличной породы, которого ей купила бабушка в Диагон-аллее, когда ей было всего три года.

Она могла вспомнить сотни забавных случаев и смешных историй, связанных с ним: и как он бегал за мячиком и, не умея тормозить, влетал в мебель, как он пытался спрятаться от неё за пузатым чайником на кухне, как он однажды выбрался на карниз и почти час выбирался с него, пятясь назад, пока они перерыли весь дом, и как он напугал домовика, который не заметил его и наступил ему на хвост. Она могла перечислить все радостные мгновения, которые она пережила вместе с ним: и короткие путешествия, и длительные поездки к родственникам, и игры, которые она специально придумывала для него. У неё хранились десятки блестящих бантиков и мячиков, которые она сама делала для него и которые он так любил ловить и кусать, держа их в своих крепких лапках. Он был у неё, а она была у него — у Нарциссы почти не было своих игрушек: кукол, мишек и сов — у неё был только её кот.

Он поехал с ней в школу и все семь лет провёл с ней там, согревал её, когда она мёрзла в подземельях Слизерина, несмотря на грелку, мурлыкал ей, пока она чесала его за ушком, терпеливо выслушивал все её жалобы и был ей лучшим другом, другом, который не обманет и не предаст.

Он был рядом с ней всегда, и когда умерла мать от драконьей оспы, и когда Андромеда ушла из семьи, сбежав с грязнокровкой, он был рядом, тёплый, ласковый, мурлыкающий.

Так было почти всю её жизнь.

А потом он умирал.

Умирал он медленно, не ел, почти не пил, усыхая на глазах; его лапки разъезжались на гладком скользком полу, и он сутками лежал как выжатая тряпочка, то во сне, то глядя на них поблёкшими голубыми глазами.

Она помнила, как она взяла в свою руку его лапку, похожую на сухую веточку, как гладила его по спинке, которая бугрилась острым позвоночником, она запомнила, как он сладко вытянул свои лапки, будто и не было этих годов, будто он и не умирал, и как она подумала в этот момент, что она его предала.

Но отец использовал Убивающее заклятие, решив, что гуманнее было бы старого кота убить.

Они говорили, что это помощь друзей, что ему больно, что он мучается, а она держала его за лапку и думала, что это предательство.

Когда отец вёл её под руку, а она осторожно ступала, боясь споткнуться, а впереди стоял Люциус Малфой и смотрел на неё, она могла думать только о мутных глазах своего кота и вместо тонких пальцев жениха вновь чувствовала кожей тёплую шёрстку и острые косточки под ней.

Они ошиблись, всё-таки это было предательство — она окончательно это поняла, когда Люциус Малфой поцеловал её в губы, поцеловал холодно и деревянно.

Нарцисса любила свадьбы.

Но свадьбу Эридес Эйвери она ненавидела почти так же сильно, как свою собственную.

* * *

Сегодня общий ужин не состоялся: все либо проспали до самого вечера, либо направились домой отсыпаться. Эльфы устроили скромное пиршество на двоих в одной из гостиных. Нарцисса и Люциус поужинали в полном молчании: разговор никому начинать не хотелось, да и говорить было не о чем. Тем более, что тишина стояла в гостиной красноречивая.

Люциус был бледен; он вообще отличался особенным цветом кожи, который с усердием берёг и сохранял, пользуясь защитными мазями и выбирая всегда тенистые стороны улиц — но последние месяцы эта бедность стала отливать самыми не подходящими оттенками от серого до зеленоватого.

Нарцисса прекрасно понимала его: их дом, изысканный и роскошный, превратился в постоялый двор. Пожиратели Смерти били бутылки, засыпая осколками блестящий паркет, совершенно случайно сбивали со столиков хрупкие вазы и фигурки, вешали мантии на хвосты лепных павлинов на стенах и разжигали декоративные камины.

И Нарцисса, понимая, что если бы гости захотели, они бы вели себя приличнее, подозревала, что дело было не столько в том, что все Пожиратели прямо поголовно были свиньями безо всяких понятий о правилах поведения в чужом доме. Просто так вышло, что этот чужой дом оказался домом самого Люциуса Малфоя. Просто так вышло, что пока кто-то гнил в Азкабане среди дементоров, а кто-то перебивался случайным заработком, подрабатывая казнями волшебных зверушек или занимаясь нелегальной деятельностью, Люциус Малфой закупал партиями павлинов и богател с каждым годом.

Он был виноват в том, что происходит. Из-за его страстной любви пускать пыль в глаза и любви к власти Тёмный Лорд устроил свой штаб в их доме. Это он захотел стать его правой рукой, это он возглавил операцию, которую же и провалил, а теперь последний Кэрроу может заявиться к ним в дом и зажарить очередного попугайчика.

Из-за него её сын, её единственный сын, получил Метку. Это он во всём виноват.

Люциус закашлялся, став таким жалким, ещё более жалким, слабым и никчёмным, и Нарциссе захотелось заорать на него, выхватить палочку и наслать на него все проклятия, которые она знала, разом.

Минуту после этого она даже будет счастлива, но потом...

Потом Драко узнает об этом, и ему будет больно.

А этого она допустить не могла.

Нарцисса никогда не ссорилась с мужем. Единственный случай, когда она позволила себе закатить что-то отдалённо напоминающее скандал, произошёл много лет назад: но тогда миссис Малфой не могла потерять сына, не могла дать разрешение на его учёбу в Дурмстранге, просто не могла.

Это был единственный случай в семейной жизни мистера и миссис Малфой.

Когда она была маленьким ребёнком, её родители едва ли не каждую неделю ссорились: постоянная нехватка денег сказывалась на их отношениях ничуть не в меньшей степени, чем на разнообразие семейных трапез. Тогда это был самый большой страх Нарси — слышать, как они кричат друг на друга, как бросают взаимные оскорбления. Сердце девочки, казалось, прекращало биться, а вокруг замирала абсолютная ватная тишина, сквозь которую пробивались лишь голоса родителей. Её тело, казалось, сжималось, и она становилась совсем крошечной, как Алиса, выпившая волшебного зелья из бутылочки. Она могла только плакать, и тогда, казалось, не существовало в Лондоне существа более несчастного и с большей болью в душе, чем она.

Это наши взрослые дела, и они касаются только нас двоих.

Вечная присказка всех родителей. И один из самых тупых и бездарных аргументов в истории человечества.

Да, конечно, ссоры отца и матери ничуть не касаются детей. Действительно, какое отношение имеет ребёнок к будущему своей семьи? Конечно, даже друзья и подруги имеют право знать все подробности, но никак не ребёнок.

Нарциссе думалось, что будто все люди, вступая в брак, подписывали какой-нибудь хитрый договор, придуманный гением гоблинов, среди многочисленных условий которого, помимо повышения степени занудства и понижения уровня фантазии, у них из памяти изымались воспоминания о боли и чувствах, которые переживали они в момент ссор близких, и память о той горечи, что испытывали они, когда их родители, красные и яростные, бросали им: "Это наши взрослые дела, и они касаются только нас двоих".

Однако либо Нарциссе удалось избежать подписания такого документа, либо ей попались особо чувствительные гоблины: она слишком хорошо помнила своё детство и дала себе обещание сделать всё, чтобы Драко не пережил то, что пережила она.

Малфои никогда не закатывали ссоры. Они были подчёркнуто вежливы друг с другом и излучали любовь.

Сейчас Драко был далеко, и ничего излучать не требовалось. Поэтому, глубоко вздохнув, Нарцисса встала, холодно пожелала супругу спокойной ночи и отправилась к себе.

Расположившись поудобнее в постели, Нарцисса принялась перечитывать письмо от Драко: в уютном свете свечей, в пушистой тишине ночи строки, написанные сыном, звучали ещё тревожнее.

Нарцисса представила себе, как Драко в одиночестве ходит по холодной слизеринской спальне, как смотрит пустым взором своих прекрасных глаз на Метку, изуродовавшуюего нежную кожу, как мучается бессонницей, как...

Нарцисса испуганно села и поджала под себя ноги. Она почти заснула, и страшное виденье, туманный кошмар грубо вытащил её из приятного полусна; когда она была маленькая, её из дремоты выводили падения на скользких дорожках или с лестниц, теперь кошмаром стали падения сына.

Нарцисса прижала ладонь к лицу и расплакалась.

Её мальчик, её единственный сын снился ей то падающим с башни, то обливающимся кровью, то мгновенно умирающим от зелёного луча, попавшего ему в грудь.

Драко, Драко, мой сын... Мой сын — Пожиратель Смерти.

Это Люциус, Лестранж, Нотт, Долохов, Руквуд, Яксли, Тёмный Лорд — они развязали войну, а не Драко, но почему он должен отвечать за ошибки своего отца, почему он должен воевать на этой войне, начавшейся ещё до его рождения?

Почему всегда, хотя войны начинают старые опытные мужчины, умирают на них молодые ребята, юноши, мальчики?

Она до сих пор хранила воспоминания об Эване, весёлом, яростном, красивом как восход солнца. У неё в памяти остался и образ совсем юного Басты Лестранжа, который всю молодость провёл в Азкабане.

И Пруэтты, и сын Долохова, и Марлин Маккиннон, и Поттеры — все они были молоды и все они мертвы.

А Дамблдор погиб год назад, а Грюм — лишь в прошлом году, а Долохов и Нотт здравствуют, а... А Тёмный Лорд — живее всех живых.

И вновь идёт война, и вновь её начали старики, и вновь страдают молодые: её малыш Драко, умница Тео, мальчишка Поттер...

И встаёт вопрос: неужели её кошмары сбудутся и на этот раз на войне стариков погибнут молодые?

Примечание: так сложилось, что я изменила своей привычной структуре ПОВ и написала такую разноуровневую кашу, поскольку эта глава в написании вышла слишком тяжёлой для меня в эмоциональном плане, но я торжественно обещаю в следующей главе подробнее раскрыть такое, пока что выходящее преувеличенно невоспитанным поведение ПС) и, конечно, больше Нарциссы и Люциуса. Особенно Нарциссы — она же просто потрясающая!

Не следует затевать ссоры с женщиной, в которой пробудились материнские чувства. На её стороне вся мораль мира.

Эрих Мария Ремарк

Нарцисса Малфой медленно шла вдоль берега, вдыхая прохладный свежий воздух; справа от неё была бесконечная стена повисшего над рекой плотного тумана: умом она прекрасно понимала, что за ней привычный и обыденный пейзажик из реки и леса на высоком берегу, но разыгравшаяся фантазия рисовала глубокую пропасть, уходящую далеко вниз.

Перед взором Нарциссы все ещё стояло окровавленное, покрытое порезами лицо Драко. Ей всё ещё слышались отголоски криков Драко, корчащегося на полу. Её губы всё ещё шептали, а сердце разрывалось от вопля:

— Драко, Драко, мой единственный сын!

Нарцисса остановилась и повернулась лицом к туману.

— Моя мать не виновата, Повелитель! Прошу вас, она даже не Пожиратель!

Внизу, под туманом, мягко зашипела, заволновалась вода.

Драко закричал «Мама! Мамочка!», дверь захлопнулась, и Нарцисса пошатнулась — и наступила тишина.

Ей показалось, что страх, так долго мучивший её, наконец пожрал её совсем: пустота в душе была настолько странной, настолько неестественной, что, дивясь такому изменению, Нарцисса ощущала себя лишь движимым инстинктами телом, а не живым человеком.

Холодная голова, трезвый расчёт, замершее сердце. Никаких внутренних истерик, никакого душевного разлада, ни капли сожаления.

Она знает, что делать.

* * *

Белла крутилась перед зеркалом: то и дело она била заклятиями по суетившемуся вокруг неё эльфу-домовику, дёргала себя за волосы и тыкала в стекло пальцем.

— Как думаешь, Цисси, эта мантия красивая? Она мне идёт? — Белла требовала присутствия Нарциссы при подготовке к каждому регулярному собранию Пожирателей Смерти, которое периодически возглавлял сам Тёмный Лорд.

— Да, она очень хороша, и ты в ней замечательно выглядишь, — дежурно ответила Нарцисса, подметив про себя, что эта мантиях отличается от всех остальных мантий Беллы абсолютно ничем. Чёрная, с кружевами и глубоким декольте, она делала Беллу похожей на жуткую ведьму из сказок, однако сказать правду Нарцисса не решалась. В конце концов, чёрный хотя бы бледнил её, а не превращал в нечто с красным лицом, как бордовые мантии.

Необходимость льстиво врать было не единственной причиной, по которой Нарциссе было неприятно быть с Беллой в такие моменты, но ей приходилось терпеть все мучения с ангельским терпением, прикрывая мужа. Откажись она, гнев и негодование сестры обрушатся именно на него. Кроме того, вся эта церемония в целом была на редкость удручающим действом. Нарцисса слишком хорошо помнила, какой Белла была в молодости, и то, что она видела перед собой сейчас, было просто ужасным.

Раньше Белла была роскошна. Высокая и статная, она походила на древнюю варварскую королеву-воительницу: пышная копна густых блестящих волос, крепкое белое тело, будто закованное в корсет, который она всегда носила поверх мантии, крупные металлические украшения и полные огня тёмные глаза — такой она осталась в памяти Нарциссы. Её белоснежная улыбка в обрамлении кроваво-красных губ, точёный хищный нос, острые скулы — всё придавало Белле необыкновенную обольстительность, и она была бы поистине самой прекрасной женщиной, если бы не портившая её жестокость, что отличала Беллу ещё до Азкабана.

Сейчас же от былой красоты остались лишь почти стёршиеся следы. Волосы поредели и поседели, стали тусклыми и блёклыми, лицо походило на череп, а тело — на скелет, обтянутый кожей, зубы частично выпали, частично сгнили, а злые морщины сеткой покрыли лицо.

Будучи прежде отличной моделью для прерафаэлитов, Белла нынче стала живым воплощением столь любимого художниками «vanitas».

Однако сама Белла это плохо осознавала. Подкрашивая сморщенные губы бордовой помадой, она только подчёркивала желтизну зубов, а обнажая испорченную кожу груди, только ярче показывала свою немолодость.

В своих попытках украсить себя с единственной целью — понравится, захватить внимание Тёмного Лорда — она была просто смешна и нелепа.

Нарциссе было так мерзко видеть спину Беллы, в которую словно намертво въелась грязь тюрьмы, с торчащими рёбрами и бугрившимся позвоночником — и всё, что она могла сделать, лишь уговорить Беллу её не оголять, хотя та думала, что это повысит её привлекательность. Нарциссе было так грустно перебирать одно за другим украшения, чтобы выбрать наиболее подходящие: изящные ювелирные изделия Малфоев смотрелись на Белле чужеродно, а тяжёлые готические Лестранжей ещё больше старили её. Нарциссе было так стыдно, когда её сестра заливалась диким хохотом в ответ даже на самые плоские и неостроумные шутки (хотя здесь она успокаивала себя одним: Белла столько лет провела в одиночной камере, что любая шутка наверняка кажется ей смешной, благо дементоры никогда чувством юмора не отличались).

Нарцисса не выдержала и отвернулась от Беллы, позволив себе прикрыть глаза и тихонечко вздохнуть: её ожидало ещё собрание, на котором ей потребуются все силы, всё терпение и всё умение владеть собой.

Это будет очень тяжёлый вечер, невероятно изматывающий, как и все подобные до него: Нарцисса не знала наверняка, явиться ли на этот раз Тёмный Лорд, не появлявшийся в Малфой-Мэноре уже довольно давно, и поэтому ей приходилось заранее быть готовой держать свой разум под контролем и не запускать в него всю бурю чувств, связанных с Драко.

От дальнейших мыслей Нарциссу отвлёк шум: вскрик домовика и ругань Беллы — звуки, ставшие уже настолько привычными, что Нарцисса не испугалась бы, даже если бы, пробудившись от глубокого сна, услышала их посреди ночи.

А ведь, пожалуй, на этот раз Белла может ей сослужить неплохую службу; Нарцисса чуть улыбнулась и обратила всё своё внимание на столик, по которому были разбросаны украшения. Взяв в руки первое попавшееся колье из громадных гладких чёрных камней, будто покрытых хлопьями снега, очень помпезное и исключительно безвкусное, она подошла к сердитой Белле, недовольной медлительностью домовика, надевавшего на её опухшие ноги туфли, и закрепила на шее это колье.

— Вот чего-чего, но вкуса у тебя бездна, — мигом забыв об эльфе, провозгласила Белла и удовлетворённо погладила камни на украшении. — Наверное, это компенсация за отсутствие характера, — шутка показалась ей остроумной, и она рассмеялась.

Нарцисса вежливо улыбнулась и не без некоторой доли мстительности подумала:

«Что же, теперь Тёмный Лорд в моей голове найдёт только мысли о мерзости колье Беллы».

* * *

За длинным столом в парадном обеденном зале Малфоя-Мэнора мог поместиться весь цвет Пожирателей Смерти, все ближайшие соратники Тёмного Лорда, но пока что все присутствующие предпочли не садиться за него. По правде говоря, если у самой Нарциссы был бы выбор, она бы скорее села на пол: ей казалось, что всю столешницу буквально пропитала кровь, хотя домовик очистил стол до блеска после того случая; видела она стол и вовсе только во время собраний: с некоторых пор Малфои трапезничали в гостиной.

Однако в обществе не следовало выказывать свои чувства, и Нарцисса напустила на себя каменно-гордый вид, принявшись отстранённо наблюдать за явившимися на собрание колдунами и ведьмами.

Белла вертелась у входа в зал, даже не став подходить к своему мужу, который, наоборот, предпочёл встать у противоположной стены. Хотя, приглядевшись внимательнее, Нарцисса поняла, что скорее это было решение Рабастана, бывшего сегодня непривычно серьёзным и намного более внимательным к брату, чем прежде. Рудольфус же выглядел очень нехорошо: страшные синяки под глазами, нездоровый цвет исхудавшего лица, слабость во всех, некогда сильных, членах — словно он всё ещё находился в Азкабане не только душой (это было как раз его нормальное состояние), но и телом.

Яксли о чём-то мрачно и злобно докладывал Руквуду. Тот скучал, но не отходил, в то время как Селвин и минуты не продержался в разговоре со своими собеседниками Кэрроу и улизнул от них в сторону Трэверса. Долохов, единственный, кто уже сел за стол, что-то негромко бормотал, схватившись за голову, а за его спиной прохаживался Мальсибер, витающий где-то в своих облаках, которые, как предполагала Нарцисса, походили скорее на преисподнюю. В уголке в тени пытался спрятаться Петтигрю, готовый в любой момент броситься в темницу, чтобы заткнуть сидевших там пленников. Ни один Пожиратель не смотрел в его сторону: ещё со времён своего обучения в Хогвартсе каждый слизеринец усваивал простую мысль, что предательство — это самый тяжкий грех. Именно за предательство Пожиратели жестоко убили Каркарова: это он сдал Руквуда, Крауча, да и готов был сдать их всех до одного. Ни один из избежавших Азкабана ни словом не обмолвился, кто конкретно на них наложил Империус — это сам Мальсибер признался в том, что любил использовать это заклинание на своих жертвах и на тех, чья лояльность была необходима Тёмному Лорду, и авроры решили сами решить, что это был он.

Другим изгоем был Люциус.

Он вжался в стенку и отчаянно изучал узорчатый паркет: никто не подходил к нему, никто даже не стал с ним здороваться, предпочитая приветствовать только Нарциссу. Думал ли когда-нибудь один из богатейших чистокровных магов Британии, что узники Азкабана будут считать ниже своего достоинства здороваться с ним за руку?

Нарцисса понимала причины такого почти всеобщего презрения: если поначалу его питали лишь те Пожиратели, что не стали прикрываться Империусом и в результате провели долгие годы в Азкабане — хотя и старались не очень этого показывать, всё же Люциус был богат и сумел вновь завоевать доверие Тёмного Лорда, став его правой рукой — то после провала операции в Отделе Тайн, который все решили повесить исключительно на Малфоя, к ним присоединились остальные, в первую очередь те, кто впервые оказался в тюрьме. Но только теперь и Тёмный Лорд резко охладел к своему слуге, и скрывать свои чувства никому уже не приходилось.

Даже старик Нотт, прежде всегда относившийся к Люциусу с дружелюбным уважением, затаил на него жгучую обиду: в Отделе Тайн его тяжело ранило, но именно Люциус приказал его оставить; Нотт едва выжил и до сих пор двигался, явно испытывая боль. А ведь Нотт был самым милым человеком в числе Пожирателей: иногда Нарцисса совсем не понимала, что он делает среди Яксли, Мальсибера и Трэверса.

Всегда больше напоминавший статую, чем человека, Трэверс, завершив разговор с Селвином, поднял голову и с какой-то особой ненавистью рассмотрел сияющую, страшно дорогую люстру, как раз к приходу первых участников собрания вычищенную домовиком. Трэверс был из тех Пожирателей, что фактически поселились в Малфой-Мэноре: его фамильный особняк сгорел дотла в ту ночь, когда за ним пришли авторы. Когда он сбежал из Азкабана, возвращаться ему было некуда. Нарцисса чувствовала, что Трэверс думал о том, что имея на руках сумму галлеонов, потраченную на эту люстру, он мог бы начать восстановление своего дома.

Мальсибер, также лишившийся жилья, иногда наведывался к ним, в перерыве между нередкими облавами: немалая доля убийств магглов приходилось именно на него. Нарциссе стоило тогда больших усилий не закричать от ужаса, когда Амикус Кэрроу доверительно поведал ей, что Мальсибер часто ночевал в домах своих жертв. В Малфой-Мэноре же он взял за традицию охотиться за павлинами: один раз ему даже удалось зажарить самого красивого из них.

А вот у Яксли с местом проживания всё было в порядке; кроме того, он был занят в Министерстве, поэтому Нарцисса видела его очень редко. Но и Яксли недолюбливал Малфоев, а с некоторых пор их вовсе их не выносил. Нарцисса подозревала, что дело было в обыкновенной зависти: её Драко был хорошим и послушным мальчиком, настоящей гордостью семьи, никогда не ставившим под сомнение авторитет близких, а вот находившийся на попечении Яксли сын его умершего старшего брата пошёл наперекор всему, сбежал из дома и начал учиться на аврора. Это было огромное унижение для Яксли, которое он всё ещё никак не сумел преодолеть и которое он перенёс на Драко, очевидно, не смирившись с мыслью, что это его племянник, а не «белобрысый мальчишка Малфой» стал позором для своей семьи.

— Что же, как поживает миссис Лестранж? Как скоро нам ожидать появление малыша с самой чистой кровью? — заскучавший Мальсибер решил развлечься, обратившись к Лестранжам с расстояния нескольких ярдов.

На удивление незаметный сегодня Рабастан Лестранж стоял с абсолютно каменным лицом и смог сохранить его, отвечая на ёрнический вопрос Мальсибера.

— К концу этого года, я полагаю, — Лестранж добавил в свой тон льда, всем своим видом показывая, что не имеет ни желания, ни намерения обсуждать эту тему.

Мальсибер облизнул губы и явно хотел что-то ответить, но потом передумал и смолчал.

Нарцисса внутренне выдохнула. Отношения между младшим Лестранжем и Мальсибером были известны своей, мягко говоря, холодностью: она могла назвать, как минимум, несколько известных только ей конфликтов, хотя она точно знала, что на самом деле их было намного больше. Кроме того, она могла с уверенностью сказать, что Рабастан Лестранж был из тех редких людей, которых Мальсибер боялся. Но если Тёмному Лорду он не рисковал и возразить, то на Рабастане он отыгрывался за свой страх, считая, видимо, что чем чаще будет пытаться его поддеть, тем легче будет ему самому справляться со своими эмоциями. Но определённую грань он никогда не переходил, ибо прекрасно знал, что для Лестранжа убить его не составит труда и оплакивать его никто не станет. Так, балансируя, Мальсибер ходил между жизнью и смертью и щекотал себе нервы.

Алекто Кэрроу завизжала от смеха: Нарциссе не нужно было видеть её, чтобы понять, что это развеселилась именно она. Такого смеха, похожего больше на визг умирающего под ножом поросёнка, не было ни у кого. Собственно, она сама была бы неотличима от поросёнка, если бы водились особи, умеющие ходить на задних копытцах. Её брат рассказывал, активно жестикулируя, что-то на редкость забавное для Алекто: его лицо, словно вытаченное скульптуром, находившимся в состоянии алкогольного опьянения, выражало глубокую любовь к самому себе и удовольствие от своего блестящего чувства юмора.

Поток амикусовых юморесок был прерван самым грубым образом: в зал вошёл твёрдым шагом Северус Снейп, и все невольно притихли: новый директор Хогвартса стал настолько близок к Тёмному Лорду, что никто не находил возможным вспоминать о том, что он вообще-то полукровка и не чета им.

— Тёмный Лорд не прибудет на сегодняшнее собрание, — как всегда чётко и с особой замедленной интонацией произнёс Снейп и прошествовал к своему месту.

Лёгкий недовольно-разочарованный гул на секунду повис в зале, а затем сдулся. Белла от расстройства топнула ногой и, ссутулившись, отошла от входа; Нарцисса не без труда сдержала облегчение и обменялась быстрыми взглядами с Люциусом, который даже слегка порозовел.

Сев на стул, заботливо отодвинутый Люциусом, Нарцисса выпрямила спину и положила руки к себе на колени; Белла бухнулась рядом и почти легла на столешницу, подперев подбородок кулаком. Нарцисса понимала, какое горькое разочарование сейчас испытывала Белла, для которой каждая встреча с Тёмным Лордом была подобна живительному глотку воздуха, но согласиться с ней никак не могла: исполнять обязанности хозяйки, среди которых была и необходимость посещать все собрания, было и в обычные дни нелегко, но в присутствии Тёмного Лорда это становилось непосильной ношей.

Нарцисса расправила складки на мантии, повернула голову к говорившему Яксли и изобразила живой интерес.

«Как давно я не видела Драко, если подумать! Насколько он подрос? Эта еда в Хогвартсе просто ужасная, такая неинтересная и жирная. Надо ему прислать что-нибудь из выпечки. И обязательно написать ему, чтобы приезжал ко мне. Поскорее бы наступили Пасхальные каникулы!»

* * *

Нарцисса сидела напротив Люциуса, неспешно пьющего вино из хрупкого бокала: это был редкий для них момент тишины и спокойствия. В преддверии Пасхальных каникул Пожиратели покинули Малфой-Мэнор: остались только Беллатрикс и Петтигрю. Однако первая пропадала где-то, видимо, искала новое место для сна, а второй присматривал за пленниками. Завтра должен был приехать Драко, и на душе у Нарциссы было удивительно благостно.

— Вам прислали уже книги, о которых вы говорили на днях? — Люциус, насколько она помнила, собирался купить Драко несколько ценных экземпляров на немецком языке в его личную библиотеку.

— Да, буквально сегодня утром, — не без удовольствия ответил Люциус и приложился к бокалу. — Они действительно оказались так хороши, как о них мне написали.

— Драко будет счастлив, тем более, ему давно пора немного освежить свои знания немецкого.

— И ткань для новых мантий тоже уже готова? — Люциус не мог забыть о желании Нарциссы обновить гардероб Драко.

Нарцисса кивнула.

Об ещё одном маленьком сюрпризе для Драко она не стала говорить мужу: это был очаровательный кулон в виде тоненькой лошадки, покрытой белоснежной эмалью, с глазами-сапфирами и бантиком из золота в волнистой гриве. Драко как-то обмолвился в одном из писем, что его невеста Астория Гринграсс очень похорошела и что она обладает прекрасным характером: не навязывается и ведёт себя скромно. Такая невестка была настоящим сокровищем, и Нарцисса, зная, что Гринграссы обожают лошадей, решила помочь Драко и заказала такой небольшой подарок для Астории. Драко пришлёт его ей вместе с поздравлением с Пасхой.

Коробочку с кулоном, украшенную изображениями пасхальных яиц, она положила лично в их особое с Драко потайное место. Драко был скрытным мальчиком и не любил делиться самым сокровенным, но он мог с уверенностью намёками говорить или писать Нарциссе, что его тревожит, и она легко угадывала его просьбы, подкладывая такие подарки или письма в нишу за портретом деда Драко, о которой Люциус и не догадывался.

В этот раз она себе позволила немного задержаться в комнате Драко, приготовленной к приезду хозяина: всё было чисто, вещи лежали на своих местах, а коллекция живых миниатюр всех моделей мётел переместилась в новый шкаф, купленный пару месяцев назад. Нарцисса коснулась мягкого покрывала, расшитого золотыми снитчами, проверила книжные полки, полюбовалась видом из окна и даже взяла с серебряного блюда зелёное яблоко, которые так любил Драко: домовик постарался на славу и выбрал для хозяина только самые свежие и хрустящие — Нарцисса провела несколько исключительно вкусных минут.

— Драко не передумал не приглашать в гости никого из своих друзей? — Люциус допил всё вино и напустил на себя равнодушный вид, хотя Нарцисса была уверена, что этот вопрос по-настоящему волнует его.

— Нет, он не писал, что поменял своё мнение.

Люциус расслабился и позвал домовика.

Она, как и Люциус, была согласна с тем, что ныне время не самое подходящее для того, чтобы приглашать в Малфой-Мэнор Тео Нотта или Блейза Забини, а уж тем более Паркинсон или Гринграссов (первую Нарцисса не выносила, а для вторых было слишком опасно жить в одном здании с целой группой не всегда адекватных взрослых мужчин).

Люциус заполучил свежий графин, полный вина, и Нарцисса оказалась вынуждена от нечего делать смотреть на портреты предков Драко, висевшие на тёмно-фиолетовых стенах парадной гостиной: каждый из них написал свою собственную страницу в истории рода Малфоев, но мало кто из них вызывал в душе Нарциссы отклик. Они были для неё всего лишь нарисованными фигурами, тенью людей, которыми они когда-то были. За исключением одного.

Это был портрет Абраксаса Малфоя, её свёкра, умершего от драконьей оспы всего два года назад. На портрете он был ещё довольно молодым, крепким мужчиной с надменным лицом, но Нарцисса запомнила его совсем иным: худым, измождённым стариком, с кожей, начинающей стремительно зеленеть от поразившей его болезни.

Абраксас относился к Нарциссе очень хорошо, и она это ценила, поскольку он был уважаемым волшебником, бывшим когда-то кандидатом на пост Министра магии, но не получившим его из-за своих достаточно радикальных воззрений. Он был близко знаком с самим Кантанкерусом Ноттом, и на базе его взглядов выстроил свою собственную стройную систему идей, включавшую не только чистую идеологию, но и практические шаги навроде законопроекта, который уменьшил бы число магглорождённых волшебников в Министерстве Магии. Это был Абраксас Малфой, кто подготовил отличную почву для деятельности Тёмного Лорда, ещё более радикального, чем Нотт и Малфой, но сам Пожирателем не стал, очевидно, не теряя надежду вновь выдвинуться на высший пост.

Малфой-старший был сильным человеком, но Нарцисса привыкла видеть его живым и домашним: они жили в одном доме, и Абраксас иногда выходил из своего кабинета, чтобы посмотреть на внука, в котором он души не чаял. Он постоянно дарил маленькому Драко подарки, и один из них, на десятилетие мальчика, был настолько великолепным, что Нарцисса даже не удержалась от лёгкой зависти. Этот его подарок до сих пор стоял на самом видном месте в комнате Драко: огромная и самая точная модель Хогвартса, с подземельем Слизерина, с Большим залом, даже с гостиной Гриффиндора и Больничным Крылом.

Абраксас вообще оказывал Нарциссе всяческую поддержку в воспитании Драко, поэтому когда он умер, а случилось это быстро, Нарцисса не знала, кому было больнее: ей или Люциусу, который внешне был исключительно сдержан. Ей же его очень не хватало, и первое время она мучилась от одиночества: через пару недель Люциус оказался в Азкабане, а Драко в сентябре вернулся обратно в Хогвартс, и Нарцисса осталась одна в огромном доме, в очередной раз почувствовав, что же это — смерть.

Когда она была маленькой, то не понимала, что это такое: ей казалось, что вот матушка вернётся к ним, прилетит на метле из Австралии, совсем скоро, а не прилетела она до сих пор лишь потому, что из Австралии долго лететь на метле. Но месяцы шли, матушка не возвращалась, а Нарцисса росла и быстро забыла, как жила до этого.

Ей было девятнадцать, когда умер отец. Он всегда требовал держать все двери открытыми, но она в тот же день, когда они аппарировали с кладбища, закрывала каждую дверь, которая попадалась ей на пути. Упрямо закрывала.

Она не ждала его, и ей не казалось, что вот она войдёт в отцовский кабинет и увидит его статную фигуру у окна. Нет, она отчётливо видела не его, а пустоту. Пустоту на его любимом кресле, пустоту в библиотеке, пустоту в кабинете и во главе стола.

После смерти Абраксаса весь Малфой-Мэнор стал пустым: это был его дом, каждая комната, каждая книга помнила его, и его присутствие в нём казалось вечным, нерушимым. Но он умер, и вместо него осталась лишь пустота.

Вот, что остаётся после нас — пустота. И чтобы мы ни делали, как бы ни пытались победить смерть, в наших руках изменить лишь одно — будут ли люди чувствовать эту пустоту и будет ли им больно от неё или она останется ими незамеченной.

Нарцисса думала, что уж Тёмному Лорд смерти бояться не надо: пустоту вместо него будут замечать долгие годы. Люди уж так устроены: плохих людей они помнят намного дольше и чётче, чем хороших.

* * *

— Crucio!

Нарцисса закричала и протянула ослабевшую руку вперёд, цепляясь пальцами за пол, но вопль Драко заглушил её крик: мальчик задёргался в страшных конвульсиях, его глаза в красной сетке лопнувших сосудов бешено вращались в глазницах, а лицо исказилось мукой.

Недалеко от него лежал Люциус, а в ногах у Тёмного Лорда валялась Беллатрикс.

— Мой Лорд, мой Лорд, он был здесь, мальчишка Поттер был здесь!

— Вы вновь посмели обмануть меня! Подвести! Crucio!

Это её кости плавились, это её череп рассыпался, это её руки и ноги вырывались из тела, это она испытывала самую сильную боль, которую в принципе может причинить один человек другому. Её, пусть он пытает её, но не Драко, только не Драко!

Почему, почему она такая слабая, почему на неё так подействовал Круциатус, что все её конечности стали весить словно Хогвартс, вся она превратилась в один сгусток боли, наполненный ужасом.

Лицо Драко, залитое кровью, стало похоже на уродливую языческую маску, и Нарцисса нашла в себе силы немного приподняться, оторваться от пола.

— Драко, мой мальчик, мой мальчик! ДРАКО! — мучаясь от боли, охватившей всё тело, она всё же встала, но не удержалась на ногах и повалилась назад, ударившись спиной о дверь.

— Мой Лорд, прошу вас!

— И вы вновь упустили его!

— Мама! Мамочка! — бессвязный крик Драко вдруг сменился мольбой о помощи: он звал её, он звал, ему больно, её сыну больно! Нарцисса рвала на себе волосы, исходясь в рыданиях.

— Мой Лорд! — призывы Беллы переросли в вопль боли.

За спиной Нарциссы вдруг образовалась пустота, и она в неё провалилась: кто-то схватил её за плечи и вытащил в коридор.

Дверь захлопнулась.

— ДРА… — внезапно чья-то ладонь закрыла ей рот, а затем её подняли и быстро понесли куда-то наверх, по лестнице.

Она вырывалась, извивалась как змея, кусалась: её Драко, её сын, он остался там!

Наконец, Нарциссу опустили на пол, и она, пошатнувшись, развернулась и кинулась было на человека, который забрал её от Драко.

— Стоп, Нарси, — перед своим носом она обнаружила нацеленную палочку. — Ты никуда не пойдёшь.

Нарцисса мигнула, сконцентрировала взгляд и поняла, что перед ней, закрывая собой дверь, стоит Рабастан Лестранж.

— Ра-рабастан? — прохрипела Нарцисса.

— Тебе надо присесть, — тяжело дышавший Лестранж, сохраняя предельно жёсткое выражение лица, указал палочкой на кушетку.

— Мой Драко… — Нарцисса сделала шаг вперёд, но Лестранж её прервал:

— Нарси, мне бы очень не хотелось использовать Петрификус Тоталус, — что-то подсказало Нарциссе, что он не врёт. А ей нельзя быть сейчас обездвиженной: её помощь может понадобиться Драко в любую секунду.

Нарцисса послушно рухнула на кушетку и чуть было не соскользнула с её шёлковой обивки. Она двигалась словно во сне, дёргалась как марионетка, управляемая неумелыми руками, тряслась всем телом. Спине было влажно и очень холодно, и та часть Нарциссы, которая всегда была озабочена собственным внешним видом, смутно осознавала, что взмокла от пота. Нарцисса согнулась и впилась ногтями в голову.

Повисла тишина, нарушаемая лишь стуком больших напольных часов, стоявших в углу.

Лестранж опустил палочку чуть ниже, но убирать её совсем не стал: в таком состоянии он Нарциссу никогда не видел, но не сомневался, что если она захочет, то нападёт на него с голыми руками. Он скосил глаза на порванный рукав мантии и потёр челюсть, в которую пришёлся один из ударов Нарциссы.

Нарцисса сидела, широко расставив ноги и раскачиваясь из стороны в сторону, обычно идеально гладкие волосы были взъерошены, а лицо алело. Монументальная торжественность комнаты, в которую он её затащил, была слишком инородной, настолько чужой и холодной, что Лестранжу стало неуютно: всё богатство, вся знатность, вся чистокровность Малфоев не уберегли их.

Лестранж притянул к себе бокал и графин с огненным виски и налил Нарциссе, не без опаски сунув бокал ей прямо в руку.

— Вот, выпей.

Нарцисса бездумно залпом выпила виски и уставилась на бокал: он был покрыт позолотой, а ножка была сделана в форме змеи.

Богатство, везде богатство, она бы отдала все деньги, всё до последнего кната, лишь бы вытащить Драко, лишь бы спасти его.

Нарцисса с ненавистью посмотрела на змею на бокале и выпустила его из рук: тот с противным хрустом упал на ковёр и разбился.

— Нарси, я понимаю, что сейчас не время, но… — голос Лестранжа дрогнул, и он схватился за голову, немного помолчал и продолжил уже спокойнее: — Нарси, я не стал писать, а решил сам, лично, сообщить, поэтому и пришёл, — Нарцисса подняла измученные глаза: бледное лицо Лестранжа озарилось слабой улыбкой. — Я и прежде подозревал, но теперь точно известно, что Десс ждёт ребёнка.

— Ребёнка? — прошептала она. — У вас будет сын?

— У Лестранжей всегда рождаются мальчики, — Лестранж было улыбнулся, но взглянув прямо в глаза Нарциссы, он резко помрачнел.

Беллатрикс всегда говорила, что если бы у неё был сын, она бы с радостью его ввела в круг Пожирателей Смерти. Но у неё и Рудольфуса нет ребёнка, поэтому это твой сын, наследник Лестранжей, займёт его место. И ты это прекрасно понимаешь.

Она чувствовала сердцем, особым материнским чутьём, обострённым до предела, читала это в глазах Лестранжа: он думал о том, что если всё останется, как сейчас, то на месте Драко может в будущем оказаться его сын. Она сумела уловить в нём ту перемену в душе, что происходит с каждым будущим родителем, тот почти животный инстинкт, что заставляет мать бросаться на того, кто угрожает её ребёнку, то чувство осознания, что ты уже не принадлежишь себе до конца.

Они смотрели друг другу в глаза, и Нарцисса вспомнила Эридес, такую нежную и чувствительную, она знала её ещё малышкой, а теперь Эридес станет матерью.

А потом, спустя долгие счастливые годы, вслед за первым шагом, первым полётом на метле, первым письмом из Хогвартса, первой поездкой с вокзала Кингс-Кросс, письмами, оценками, экзаменами, домашней выпечкой, весёлыми историями о школе и друзьях, у Эридес заберут её сына, заклеймят его и заставят убивать. Её сын будет писать письма о том, как отвратительны грязнокровки и как много они уже сделали, чтобы очистить от них мир, её сын будет ползать на коленях, умоляя не трогать мать, её сын будет кричать от боли. Её сын будет смотреть, как огромная змея пожирает его школьного учителя.

Её сын будет отвечать за все те ошибки, что уже совершил и обязательно совершит его отец.

Каждый неверный шаг Лестранжа станет шагом их сына к пропасти.

Да, Лестранж думал почти о том, что и она.

Нарцисса Малфой не знала, что Рабастан и Эридес Лестранж сделают, чтобы спасти свою семью.

Но она точно знает, что будет делать сама.

На всю страну монаршим криком грянет:

«Пощады нет!» — и спустит псов войны.

Уильям Шекспир

Хогвартс била дрожь: башни тряслись, стекло в окнах лопалось, а витражи рассыпались в разноцветные осколки; несколько Пожирателей, разместившись на возвышении, направляли свои палочки на замок, применяя древнюю тёмную магию по указке Руквуда, руководившего этим процессом.

Те, кто не был задействован Руквудом, пошли на штурм: в попытках остановить их защитники замка бросали со стен мандрагоры, а отдельные группы противника во главе с орденцами старались удержать территорию замка.

Рабастан Лестранж вызвался помогать Руквуду: ему показалось, что перспектива немного потрепать школу предпочтительнее беготни в хаосе начала боя. Тем более, что одного из великанов направили рушить северную стену замка; тот радостно потопал, периодически угрожая раздавить всех, кто попадался ему на пути. Между тем, быть раздавленным великаньей ногой не входило в планы Лестранжа.

Вскоре северная стена была разрушена — замок содрогнулся, и Руквуд выдвинул предложение присоединиться к тем, кто обменивался заклятиями с орденцами: бой был жарким. Лучи, вспышки и молнии освещали тёмные фигурки, носящиеся перед стенами Хогвартса: кое-кто поскальзывался на влажной от росы траве, с трудом удерживая равновесие, а кто-то падал и больше не поднимался.

По правде говоря, Лестранж не очень стремился в бой: ему хотелось сначала найти своего брата, который был среди штурмовавших замок, и уже рядом с ним войти в Хогвартс, поэтому он решил подождать, пока все разойдутся, не желая никого "смущать" активным высматриванием Рудольфуса.

Руквуд, едва ли не подпевая себе под нос, пружинистой походкой первым спустился вниз и запустил в ближайшего защитника Хогвартса каким-то необычным заклинанием, звучащим утробно и заунывно, отчего тот сделал странный пируэт; Руквуд любил сам изобретать заклятия, но у него не всегда была возможность их как следует испытать.

"Что ж, сегодня у него есть, где развернуться."

Предпоследним ушёл Нотт, стоявший всё это время рядом с Лестранжем. Он посмотрел в небо и чуть зажмурился; простояв так некоторое время, Нотт вздохнул, надел маску, натянул капюшон и аккуратно, похрамывая, пошёл по направлению к Хогвартсу.

Предварительно наметив несколько точек, где мог бы оказаться Руди, Лестранж поразмял пальцы, вдыхая прохладный ночной воздух; маска привычно закрыла лицо, на долю секунды погрузив его в полную тьму, а затем он уже смотрел на мир сквозь узкие отверстия для глаз — такой обыденный вид для Пожирателя.

Пока он спускался с возвышения, Пожиратели Смерти ворвались в Хогвартс: визгливые вопли усилились, вспышки засверкали с особой яростью, и в их свете он мог разглядеть, как Пожиратели в чёрных мантиях с капюшонами вбегали внутрь школы.

"Игра началась".

Откуда-то сбоку выбежала одинокая фигура в пижаме, по которой Лестранж не задумываясь ударил парализующим. В нескольких метрах промчался Эйвери: маску он потерял, а выражение его лица было очень смешным, если бы не предвещало возможной потери сознания.

В высоком Пожирателе, орудовавшем одновременно и топором, и палочкой, Лестранж определил Уолдена Макнейра: у того всегда были проблемы с магией, и по этой причине он нередко отдавал предпочтения холодному оружию. Кстати, это нередко срабатывало: не все ожидают от мага бросков топором.

— Давайте, хватайте их! — громкий самодовольный голос Мальсибера донёсся до ушей Лестранжа, который тут же замер как охотничья собака, учуявшая добычу.

Мальсибер где-то раздобыл мётел: вскочив на одну из них, он легко взлетел ввысь, засвистев от переполнявшего его восторга, и направил метлу прямо в одно из разбитых окон.

— Accio, метла! — ещё не до конца понимая, что он делает, Рабастан Лестранж повторил все действия Мальсибера и влетел в то же самое окно.

Мальсибера нигде не было видно, зато по коридору были раскиданы ростки какого-то очень неприятного на вид растения, судя по всему, высыпавшиеся из двух взорванных ящиков, чьи остатки ещё слегка дымились на полу. Садиться Лестранж не рискнул и полетел в ту сторону, куда направлялись оставленные кем-то следы: видимо, у этого окна разместились защитники Хогвартса, выбрасывавшие эту дрянь на Пожирателей и при явлении Мальсибера рванувшие вон, давя ростки.

Мало кому удавалось летать на метле по коридорам Хогвартса — за такое могли если и не исключить, так наказать по всей строгости. Поддавшись опьяняющему чувству почти что детского непослушания, Лестранж, порхнув мимо портрета напыщенной пожилой леди, тут же пославшей "негодяя и подлеца" к дементоровой бабушке, с трудом удержался от того, чтобы не показать ей неприличный жест, бывший популярным среди всех старшекурсников во все времена.

Приятный полёт продолжался недолго: шум боя становился всё сильнее, кто-то звал какого-то Дилана, и Лестранж даже не удивился, когда впереди показалось лежащее лицом вниз тело полного мальчишки.

— Повезло тебе, парень, ты ещё дёшево отделался, — негромко сказал Лестранж и, не задерживая взгляда на теле, полетел дальше, приближаясь, насколько он помнил, к вестибюлю.

Громкий и отчаянный крик, жалобный и полный боли, заставил его ускориться и завернуть за угол; там на каменном полу скрючилась рыжеволосая девушка, прячась в мантию явно с чужого плеча, и кашляла кровью, держась за окровавленный бок, а над ней стоял торжествующий Мальсибер, забывший и о метле, и о битве.

— Какая красавица! Кого-то ты мне напоминаешь! — Мальсибера не считал нужным скрывать нотки сладострастия в своём голосе, и девушка, явно почувствовав их, заплакала.

Рыжие волосы, милое, чуть припухлое личико и аккуратный носик, большие глаза — в полутемноте хогвартского коридора черты её лица были смазаны — и её можно было принять за кого угодно, у кого были рыжие волосы, большие глаза и тому подобное. В принципе, её можно было перепутать с кем угодно, но Лестранж интуитивно понял, кого именно имел в виду Мальсибер.

Понял и моментально взбесился. В его глазах потемнело, руки затряслись, и ярость схватила его за голову и со всей силой приложила о ненависть, ослепившую его.

— Crucio,— промурлыкал Мальсибер, девушка закричала, и одновременно Лестранж соскочил с метлы. — Imperio! — бархатисто пропел Мальсибер, девушка замолчала, а Лестранж с силой отшвырнул метлу дрожащими руками, и та с треском разломилась от удара.

Мальсибер обернулся.

— О, Лестранж, ты как раз вовремя! — в его светлых глазах плясали языческие огоньки, и он, продолжая смотреть на Лестранжа и не отводя палочку от мигом отупевшей девушки, рассмеялся и приказал: — Ну, красавица, разде...

— Avada Kedavra,— прошипел Лестранж.

* * *

- Они наступают! — какой-то хогвартский студент улепётывал от своего соперника по лестнице и орал благим матом. Впрочем, и без его криков было очевидно, на чьей стороне перевес.

Внутри Хогвартса было слишком много детей и слишком мало взрослых волшебников; хаос, охвативший коридоры, вестибюль, лестницы, поглощал школу, и школьники бесцельно и беспорядочно бегали, не зная, что теперь делать с Пожирателями Смерти, прорвавшимися сквозь редких орденцев и преподавателей.

Палочки в руках Пожирателей Смерти извивались, кружились, словно горели изнутри, посылая проклятие за проклятием на испуганных школьников, чьих сил хватало только на оборону, а сами Пожиратели наступали, наступали чёрными волнами, набрасывались голодными коршунами. Лучи заклятий отражались в изломах масок: лица большей части Пожирателей были похожи на кровавое месиво, но встречались и те, чьи маски светились зелёным огнём.

Вспышки заклинаний летали во все стороны, в воздухе висела густая пыль, которая забивалась в лёгкие сражающихся и вызывала у них приступы кашля, пол покрывали кучи осыпавшейся кладки и щебёнки, осколки стекла из разбитых окон, мусор; школьники пытались оттаскивать раненых, а те кричали, кашляли, многие плакали.

Кто догадался выставить против Пожирателей Смерти детей?

Рабастан Лестранж, сбивая с ног попадавшихся на пути школьников заклятиями и расшвыривая их по сторонам, только и думал о том, в какое же глупое положение попали они все. Что Пожиратели, что защитники Хогвартса.

Семнадцатилетние ребята, с грязными и окровавленными лицами (из каменных стен то и дело выбивали щебёнку, которая хлестала людей по щекам), забыв все премудрости и всю невербальную магию, выкрикивали самые простые заклятия, очевидно спутав карты Ордену и преподавателям, понадеявшимся на то, что семикурсники уже сдали С.О.В. и активно готовились к Ж.А.Б.А., а значит прочитали много книг и выучили оттуда немало.

Но Рабастан Лестранж знал, что никакие учебники не заменят годы практики. Ты можешь вызубрить какое-нибудь залихватское проклятие, но как окажешься перед суровым мужиком и как замаячит перед тобой перспектива Азкабана, так и повылетают из головы все забойные заклятьица. Только спустя десяток не тренировочных, а настоящих дуэлей ветер в башке поутихнет. Он отлично это знал: благо сам испытал на своей шкуре.

Боевой магии учатся всю жизнь. Нельзя просто выдать парню винтовку, показать, как из неё стрелять, и отправить его сражаться против танкистов, прошедших несколько военных кампаний.

Нет, конечно, можно, так часто и делают, но это уже будет не боем, а бойней.

Тут же бойня и вовсе смахивала на избиение младенцев, и это Лестранжа откровенно выбешивало.

Когда от взмаха его палочки очередной взъерошенный малец отлетал в сторону и ударялся спиной о стену, Лестранж в очередной раз морщился, втайне радуясь, что его лицо скрывала маска. Когда очередная девчонка в юбке, перевернувшейся задом наперёд, с визгом бросалась на него с палочкой в руках, а затем застывала и падала ничком, Лестранж в очередной раз проезжался по всем, кого мог только вспомнить.

Он клял Орден, которому пришло в голову использовать детей в войне, клял самих детей, у которых хватило ума согласиться на это, и даже Пожирателей, которые довели Орден до такого отчаяния, что те решились сделать мясом малолеток. Он клял и себя, совершившего такой непоправимо глупый поступок — убийство своего.

Это магглы любили устраивать массовые побоища, идти стенка на стенку, раз в несколько десятилетий выкашивать своими же руками сотни тысяч людей. Это всегда было в их стиле — штурмовать замки, калечить детей, решать политические проблемы пролитием крови и с остервенением убивать себе подобных. И это всегда было в стиле магов — сидеть, оттопырив пальчик, и попивать огненный виски, осуждая суетность и глупость магглов, тужившихся в попытках создать всё больше оружия и всё изощрённее навредить ближнему своему.

"И с каких это пор мы стали так похожи на магглов?"

С каких это пор Пожиратель Смерти убивает Пожирателя Смерти?

Рабастан Лестранж смертельно устал и был чрезвычайно зол.

Когда-то он был на месте этих ребят, пусть и по другую сторону баррикад. Когда-то и он впервые сошёлся в дуэли с орденцами, только выпустившись из Хогвартса. Он сам был когда-то сопляком, думавшим, что делает благое дело и сражается ради светлого будущего чистокровных волшебников. Но во время первой же дуэли Баста Лестранж понял одну простую истину: когда в него чуть не попало заклятие и он оказался на грани от поимки, суда и Азкабана, все идеи, все лозунги о чистоте крови и прочей гармонии — всё разом вылетело из его головы, оставив место лишь для одной мысли, мысли предельно простой, которая и заставляла его уворачиваться и отвечать. Мысли о спасении. Спасении физическом, спасении, которого он так хотел, что врубившийся на полную катушку инстинкт самосохранения вдребезги разбил выстроенный за годы политболтовни монумент, немало смахивающий на нынешний шедевр, гордо возведённый в Министерстве Магии.

Сейчас Рабастан Лестранж был зол, что тогда оказался слишком упёртым и слишком гордым, чтобы наплевать на всё и сбежать. Он смог бы это сделать, он же не Каркаров, но брат, Руди, горел идеей и готов был умереть за "мир без мугродья", все друзья, все мальчишки, с которыми он учился в Хогвартсе, напыщенно-напуганно участвовали в каждом следующем рейде, что им предлагался, и никто не сбегал. Неужели он, Рабастан Лестранж, слабак?.. Неужели он опозорит семью и своего брата?..

А дальше... Дальше он уже просто привык. А потом был Азкабан, и всё и вовсе стало кристально просто — и быть верным Пожирателем, и убивать, и не сожалеть.

Скоро Десс родит ему сына, наследника семьи Лестранжей, гордость семьи, он подрастёт, пойдёт в Хогвартс, будет учиться с другими слизеринцами-чистокровками, и наступит время, когда он станет кандидатом на вступление в ряды Пожирателей Смерти, получит Метку — и у него будет первая дуэль, первый рейд против оставшихся несогласных с режимом, первое попавшее точно в цель Убивающее.

И он когда-нибудь привыкнет.

Или он поступит по-другому? И станет отступником, как Дилан Яксли, и будет сражаться против собственного отца?

Прибежавший меньше чем через минуту парень, не смутившись увиденной картине и телу мёртвого Пожирателя, неожиданно для Рабастана молниеносно отреагировал на него и решительно наставил палочку на шею Лестранжа. В ширине его плеч и в общей крепкости фигуры было что-то яксливское — внутреннее чутьё подсказало Лестранжу, что это и был тот самый печально известный племянник Яксли Дилан, который «предал семью» и поступил на курсы подготовки авроров.

Ему ведь было примерно столько же, сколько было Рабастану, когда его посадили в Азкабан. У него тоже ведь не было выбора с таким-то дядей. Но он поступил по-своему.

— Vulnera Sanentur, возможно, это залечит рану, — прохрипел Лестранж и опустил палочку.

Молодой Яксли недоверчиво посмотрел на Лестранжа, затем на тело, затем на девушку.

— Дилан... — почти прошептала она, теряя сознание — по лицу Яксли пробежала боль, и он отступил.

Лестранж сжал палочку и пошёл в сторону вестибюля, пытаясь унять бешеное сердцебиение.

Будет ли его сын среди таких вот вчерашних школьников, прыщавых пацанов и хрупких девчонок, которые нервно дёргали конечностями, рискуя выронить палочки, будто марионетки, и падали на пол, подкошенные заклятиями, разрезающими их ниточки?

И Пожиратели, строявшие из себя Карабасов-Барабасов, сдували их как осенние листья, переступали через них и шли дальше. И Рабастан Лестранж должен будет так переступить через своего сына? Или они будут переступать вместе?

Переступят и пойдут дальше — чтобы подрезать ниточки ещё парочке ребятишек. Ребятишек, ставших жертвами большой политики, пешками в большой игре.

Впрочем, и орденцы, и Пожиратели — по сути те же фигуры на шахматном поле, разве что рангом повыше.

Он, вот, явно был подпорченной ладьёй: вроде бы ходит по прямой, как и велено, но мыслишки-то шальные, плутовские в голове, вроде бы ходит по правилам этой игры, но только что взял и сожрал своего же взбесившегося слона.

— Мерлинову мать, — выругался Лестранж, наткнувшись на лежащего бледного окровавленного хаффлпаффца, смотревшего стеклянными глазами на потолок. — Фенрир, вервольф тебя сожри.

Какая славная будет победа! Десятки Пожирателей Смерти одержали верх над студентами Хогвартса! Фанфары, салют, торжественный парад!

Злорадство Рабастана несколько поутихло с выросшим перед ним невысоким крепким парнем, который на удивление толково швырнул обезоруживающее. Лицо парня, покрытое копотью, светилось яростью и отчаянием, а его глаза, белые от страха, с ненавистью смотрели на маску Рабастана.

“А из этого получится неплохой боевой маг”, — подумав так, Лестранж ответил одним очень неприятным заклятием: урон от него был незначительный, лёгкий краткосрочный обморок, но зато луч гнался за жертвой до тех пор, пока та не сумеет его "поймать" палочкой. В памяти Лестранжа оставались смутные картины о юности, когда слизеринцы любили развлекаться с его помощью: избирали кого-нибудь одного из младших и били по нему, а тот был вынужден уносить ноги и с визгом бегать по гостиной.

Этот парень выставил защиту, но луч с присвистом пробил её, согнулся, но луч вернулся как бумеранг и нацелился в школьника, который охнул и рванул по коридору.

Рабастан двинулся в противоположную сторону, к входной двери.

— Avada Kedavra!— голос Яксли знающий человек узнал бы и во сне: грубый, скрипучий, полный злобы, такой до зубного скрежета стереотипный голос самого стереотипного злодея.

На Яксли маски не было, и его противником был не желторотый юнец: Флитвик, один из самых известных мастеров дуэли, использовал самые необычные заклинания, и пространство вокруг них было заполнено сиреневым светом, всполохами лазуревого, вспышками серебра. Яксли не отличался оригинальностью: его Убивающие носились с яростной скоростью, рикошетили, выбивали каменные осколки из стен, и Рабастану приходилось брать это в расчёт.

"Пожалуй, мне здесь делать нечего," — немного легкомысленно отметил про себя Лестранж и быстренько развернулся, наподдав какому-то оголтелому школяру, рискнувшему сунуться в эту часть коридора.

Внезапно прямо перед его носом пролетел Ступефай.

— Кингсли! — Лестранж с трудом сдержал недовольство: ему не очень-то и хотелось сражаться с кем-то аврористым. Сейчас ему надо было срочно найти брата; он не понимал ещё, скажет ли ему про Мальсибера, но он точно знал: ему надо увидеться с Руди, а дуэль с Кингсли обещала быть длительной.

Рабастан неохотно ответил.

Дуэль началась.

Кингсли бросал одно заклятие за другим, но ни одно из них не было Убивающим, и Рабастан, ловко уворачиваясь, отвечал ему тем же, ни разу не выкрикнув «Авада Кедавра».

Зато они оба периодически приседали или отскакивали, когда им грозил очередной шальной зелёный луч.

Неожиданно басовитый вопль отвлёк и Лестранжа, и Кингсли: выросший будто из-под земли парень разбросал ядовитую тентакулу, чьи усики схватили первого попавшегося Пожирателя, заоравшего во всю глотку.

Ярчайшая вспышка осветила лицо юного тентакулиста: круглое, улыбчивое, избитое, посиневшее от синяков; Рабастан инстинктивно вздрогнул всем телом.

— Всё кончено.

Жемчужинки, втоптанные в грязь, и нежное круглое лицо в грязи и кровоподтёках.

— Ты ответишь за то, что сделал, тварь.

Сердце пропустило удар, стены словно сомкнулись, пыль забилась в лёгкие, и он задохнулся и закашлялся. Грохнули двери, похолодало — в здание ворвался ночной ветер — близость дементоров стала ощущаться сильнее, отчаяние стало осязаемым: вдруг двери распахнулись, чтобы впустить их? Вдруг это конец?

Лестранж попытался сделать глубокий вдох, чтобы справиться с секундным приступом паники, но тут же его оглушили крики.

Двери распахнулись на самом деле, а не в его воображении. Огромные пауки, плотоядно щёлкая, заполнили всё помещение: Яксли и Флитвик забыли о дуэли и начали вместе забрасывать монстров заклятиями. Все бросились врассыпную, вспышки красного и зелёного почти скрыли за собой пауков, и Лестранж присоединился к тем, кто сдерживал пауков, будучи неуверенным в том, что эти твари в состоянии отличить пожирательское мясо от мяса защитников Хогвартса.

Небо колоссальной чёрной дырой нависло над полем битвы.

Древний замок бился в конвульсиях: из окон вырывалось пламя, облизывавшее подоконники, башни вздрагивали, поливая землю и крыши корпусов шрапнелью из осколков камней, каменные гаргульи с грохотом валились со своих постаментов, вспышки заклятий вылетали из дыр, образовавшихся в стенах; а дым поднимался ввысь, и его клубы были так похожи на уродливые морды каких-то неведомых чудищ.

Утробно ревели великаны: они колошматили друг друга, и земля сотрясалась под их ногами. Гигантские пауки, сверкая бусинами глаз, быстро перебирали своими сильными ногами, утаскивая кричащих и сопротивляющихся жертв.

От Запретного леса неспешно плыли дементоры, жадно всасывая весь воздух, подпитываясь жизнью, замораживая свежую майскую зелень, — и будто счастья никогда и не существовало в этом мире, полном войны.

Что это такое — счастье? Это больно?

Маленький гриффиндорец с волосами мышиного цвета сделал последний вдох, его окровавленные руки отпустили горло, безвольно упав; зрачки удивлённых карих глаз расширились, будто поглотив в себя всё ночное небо.

Не успевший вовремя дементор притормозил и сменил направление, отправившись искать кого-нибудь живого.

* * *

Приближался рассвет, но тьма всё ещё полноправно властвовала над Хогвартсом.

В Запретном лесу стояла неестественная тишина, давившая на барабанные перепонки; между хилыми деревьями скользили скучавшие дементоры: им было приказано не приближаться пока что к Хогвартсу и при этом держаться подальше от костра, разожжённого посреди лесной поляны, некогда служившей жилищем для гигантского паука Арагога и его потомства, следы пребывания которых всё ещё были видны: истоптанная сотнями лап земля, остатки огромной паутины, поломанные ветви деревьев.

Пожиратели Смерти разместились вокруг костра, едва освещённые дрожащим светом; многие не стали снимать капюшонов и масок, и все — молчали. Сидевшие чуть поодаль два великана также не издавали ни звука и не шевелились, будто колоссальные, но очень грубо выполненные статуи.

Все они смотрели на Вол-де-Морта, стоявшего близко к костру: он медленно крутил в своих белых длинных пальцах Бузинную палочку, а над его головой в сияющей зачарованной сфере плыла, свивая и развивая кольца, огромная змея. Подобострастно смотрела снизу вверх Беллатрикс, затравленно и осторожно — Люциус Малфой, а во взгляде Нарциссы Малфой читалось предчувствие чего-то недоброго.

Все смотрели на Вол-де-Морта, но не все его видели.

Рабастан Лестранж сгорбившись сидел на какой-то коряге чуть в стороне от костра; никто не мог знать, на что он смотрит, из-за глубокой тени, отбрасываемой маской на его глаза. Никто не подходил к нему, все старались не обращать на него излишнего внимания.

Рабастан Лестранж потерял своего брата.

Он узнал это случайно: когда Тёмный Лорд объявил о часовом сроке, в течение которого Поттер должен был прийти к нему, Пожиратели стали покидать замок, забрав своих погибших.

Рабастан Лестранж, смотревший по сторонам в попытках найти своего брата, шёл вместе со всеми. По пути ему попались Гойл и Роули, нёсшие тело одного из молодых Пожирателей.

— Шея сломана, — мрачно буркнул Роули. — Второй, кто был с ним, поломал ноги. Они спустились с какой-то горки и врезались в каменную стену.

Звучало слишком причудливо, чтобы быть правдой, но в эту ночь всё было ненормально, это Лестранж знал. Например, в эту ночь он показал себя ненормально отличным артистом, разыграв удивление при виде мёртвого мальсиберовского тела.

Мальсибера положили на носилки, трансфигурированные из штор. Его лицо было мистически прекрасно: заострившиеся черты лица, мраморная бледность и широко раскрытые почерневшие глаза придавали ему сверхъестественной красоты, красоты почти демонической.

— Нынче вновь они начали грязно играть, — Долохов, управлявший носилками, криво усмехнулся. — Надо же, Орден Феникса — и Авада.

Жалел ли он? Нет, он не жалел.

Более того, Лестранж, как следует разглядев тело Мальсибера, лишь утвердился во мнении, что это убийство было одним из самых правильных и закономерных, что он совершил; на мгновение он даже почувствовал, что это было едва ли не лучшее, что он сделал в своей жизни.

Да, Мальсибер был безумен. Но Лестранж не считал это достаточной причиной для сохранения жизни этому ублюдку. Просто Рабастан Лестранж категорически был не согласен со всем, что олицетворял собой Мальсибер: насилие, извращения, принуждение, унижение. Просто Рабастан Лестранж устал убивать измученных пытками жертв Мальсибера: он уже и не помнил, против скольких из них он использовал Убивающее заклятие. Просто Рабастан Лестранж ненавидел, когда кто-то угрожал его семье: а извращённая пытка девушки, похожей на Десс, с учётом-то всех предыдущих намёков Мальсибера, была очевидной угрозой.

— Какая красавица! Кого-то ты мне напоминаешь!

Это стало последней каплей.

Впервые Рабастан Лестранж направил палочку не на жертву, а на самого палача. Впрочем, это было в последний раз. Рабастан Лестранж никогда не промахивается.

Что до последствий, то он со спокойным душой постановил, что подумает об этом позже. Сначала ему надо было найти брата.

Запретный лес был совсем близко, когда, обойдя вереницу Пожирателей Смерти от начала до конца, Лестранж обнаружил, что к процессии наконец присоединились ещё двое, один из которых нёс тело, завёрнутое в мантию.

Поначалу его хватило на лёгкую, шальную мысль о том, что Рудольфус пошёл на поправку, раз помогает другим.

Потом мысли закончились.

Тело нёс Крэбб, а рядом с ним понуро шагал без маски на лице Нотт, хромая больше прежнего.

— Я был недалеко, в том же коридоре. Он был с Тикнессом, там были Поттер с друзьями и много Уизли. Они его оглушили, но потом... Это было какое-то мощное заклинание, вся стена в секунду взорвалась, пол вздыбился, люди полетели во все стороны, взрывная волна и до меня дошла, — негромко заговорил Нотт. — Видимо, я неудачно приземлился на больную ногу и отключился. Когда очнулся, дополз. Стена вдребезги, камня на камне не осталось, весь коридор в щепки. В нише видел одного из Уизли, с проломленной головой. Руди я не нашёл сам, он был под завалами, и мне Крэбб помог его откопать.

Рабастан слушал Нотта очень внимательно, запоминал каждое слово, словно оттягивая тот момент, когда он будет разматывать мантию.

Но вот Нотт замолчал, и они остались одни, в полной тишине. Из Хогвартса донёсся женский одинокий крик, истошный, полный муки.

Рудольфус в смерти не был прекрасен, как Мальсибер: он был залит кровью, весь в пыли и грязи, изломан, как выкинутая ребёнком старая надоевшая кукла. Камень проломил ему голову, и Рабастан даже не мог взглянуть ему в глаза.

Он вернул мантию на место и посмотрел на Нотта и Крэбба.

— Спасибо.

Тело Рудольфуса положили в лесу, вместе с остальными погибшими. Беллатрикс, растрёпанная и исцарапанная, с секунду глядела на мёртвого мужа, а потом отвернулась и ушла сидеть в ногах у Тёмного Лорда. Долохов постоял у тела несколько минут, крепко пожал руку Рабастану и вызвался с Яксли патрулировать лес. Селвин неловко обнял Лестранжа и пожелал ему чего-то, во что сам мало верил.

Больше же никто не решился подойти к нему.

Рабастану было тяжело думать, почти что больно. Его брат умирал уже давно, умирал постепенно, изнутри, за своими свечками, в своём собственном страшном мире, построенным Азкабаном. Но он не мог поверить в то, что Руди умер вот так, в битве за Хогвартс, в битве против школьников, раздавленный взорванной неведомым заклятием стеной.

Он убил сегодня Мальсибера, Пожиратель Смерти убил Пожирателя Смерти, и вот, по злобной иронии сволочной судьбы, его брат, Пожиратель же, погиб от руки Пожирателя.

Он даже не сомневался в этом.

Поттер и Уизли, оглушившие уже соперников, в хогвартском коридоре одни, определённо тёмное заклятие, ведь светлая магия не обладает такой мощью, способной взорвать насквозь пропитанные волшебством многовековые стены Хогвартса, — всё складывалось в очевидную и простую картину. Это был кто-то свой.

Думать было больно, а пустота в душе мешала дышать, но Лестранж упрямо думал и дышал. Дышал ненавистью.

Он смотрел с ненавистью на Пожирателей, столпившихся вокруг костра, — любой из них мог оказаться тем, кто убил его брата. Он смотрел с ненавистью на Беллатрикс, рассевшуюся как заправская шлюха у ног Тёмного Лорда, с почтительным обожанием во взгляде, с томным томлением в позе. Он смотрел с ненавистью на Тёмного Лорда, плохо осознавая почему, как затравленный дикий зверь, неспособный анализировать свои эмоции. Он ненавидел даже Руди в этот момент, за то, что тот посмел умереть, за то, что оставил его одного именно тогда, когда он убил Мальсибера и нуждается в его совете.

Он был переполнен ненавистью и с головой погрузился в неё. Он вновь, как и тогда перед Мальсибером, захлёбывался яростью, но теперь несколько иной: не исступлённой яростью, похожей на пылающее Адское пламя, а скорее яростью ледяной, более спокойной, менее заметной, но замораживающей само сердце, саму душу.

Поэтому поначалу он даже не обратил внимания на худого черноволосого паренька, вышедшего на свет костра из леса. Из транса его вывел только негромкий ясный голос Вол-де-Морта и вспышка зелёного.

Гарри Поттер, надежда всего мугродского мира, рухнул замертво, но вопль Беллатрикс возвестил всех, что не всё оказалось так просто.

Тёмный Лорд покачнулся и мешком повалился на землю: Беллатрикс свалилась за голову и принялась испуганно и при этом как-то интимно звать повелителя, несколько Пожирателей, в том числе Долохов и Яксли, торопливо подбежали к ним, остальные предпочли остаться в стороне, тревожно перешёптываясь и качая головами.

Рабастан равнодушно посмотрел на лежащие тела, но всё же встал со своей коряги: пока ещё до конца не осознавая свои действия, он затаился и начал следить за всеми: за хмурым Руквудом, внимательно разглядывавшим лицо Тёмного Лорда, за Малфоями, стоявшими сбоку и с самым подозрительным видом разговаривавшими друг с другом, почти не разжимая губ, и за Долоховым, который с озабоченным видом обошёл не подававшее признаков жизни тело Тёмного Лорда и с некоторой опаской быстро бросил взгляд на Поттера, ничком лежавшего в отдалении с неестественно вывернутой рукой.

Тёмный Лорд жив, в этом Лестранж был уверен: это подсказывала ему интуиция, какое-то звериное шестое чувство, он жив, и ничего ещё не закончилось.

Всё это вовсе неважно, важно было совсем другое.

Ему нужно забрать тело брата и похоронить его, это раз. Ему надо подумать, как быть с Мальсибером: наверняка среди погибших защитников Хогвартса найдётся хотя бы один орденец, на которого и свалят гибель Мальсибера, но Дилан Яксли и его подружка всё ещё оставались проблемой, и ему придётся их навестить для серьёзного разговора, это два. Ему необходимо забрать с собой Десс и на время смотаться из страны под предлогом горя и скорых родов, это три. Он должен понять, кто убил его брата, это четыре.

Лестранж лихорадочно продумывал всё до мельчайших деталей, цепляясь за них как за спасательный круг. Он видел ту же умственную работу в глазах Малфоев, но только в их плане был очевидно один-единственный пункт: найти Драко.

"Я тоже искал своего брата и нашёл," — с неожиданной злобой подумал Рабастан.

Справа от него что-то щёлкнуло: Лестранж оглянулся и заметил в руках одиноко стоявшего Нотта тяжёлый огромный медальон со створками. Он знал этот медальон: на одной створке была нарисована прекрасная женщина с роскошными волосами и мягкой улыбкой, а в другую была вставлена колдография смеющегося лопоухого мальчишки; Нотт всегда носил его с собой, помимо сложенных в кармане колдографий. Селвин нередко за глаза называл Нотта "ходячим колдоальбомом", и не все Пожиратели понимали, зачем тому при себе столько изображений мёртвой жены и подростка-сына.

На лице Нотта застыла странная решимость, и внезапно Лестранжу остро захотелось тоже иметь такой медальон: с одной стороны — улыбающийся Руди, такой, каким он был до Азкабана, а с другой — напыщенная Эридес, недовольная тем, что располнела из-за беременности. А потом он добавит перегородку, и там будет его сын.

— Довольно, — холодно произнёс Вол-де-Морт, вынудив сгрудившихся вокруг него почти бегом вернуться на свои места, и поднялся на ноги, прервав попытки оставшейся на коленях Беллатрикс помочь ему. — Мальчишка мёртв?

Все в полной тишине уставились на тело Поттера, но никто не решался приблизиться к нему. Лестранж вдруг успокоился: его голова расчистилась, и пустота в душе въелась и в его мозг — он забыл и о Нотте с его медальоном, и о деталях своего плана, и о всём сегодняшнем дне.

Тёмный Лорд вызвал Нарциссу Малфой проверить, действительно ли мальчишка мёртв: он ударил по ней коротким болезненным заклинанием, от которого она вскрикнула. Нарциссы, медленно вдыхая и выдыхая, стараясь справиться с болью, подошла к телу и опустилась рядом с ним. Её длинные блестящие волосы и спина, затянутая в тёмную мантию, частично закрывали обзор, но всё же было видно, как она приподнимает веко мальчика, как отыскивает его сердце.

Нарцисса Малфой выпрямилась и громко постановила:

— Он мёртв!

Пожиратели Смерти торжествующе закричали, засвистели, затопали ногами, многие вытащили палочки и принялась запускать в небо красные и серебряные вспышки, озарившие Запретный лес и категорически оценённые дементорами.

Под сияющие вспышки и радостные крики Нарцисса возвращалась к Люциусу, проходя мимо Лестранжа, и на какое-то мгновение их взгляды встретились: пустой взгляд Нарциссы стал очень осмысленным и отчаянным, решительным и каким-то фаталистским.

Люциус взял Нарциссу за руку, и они вдвоём нетерпеливо следили за телом Гарри Поттера, которое подкидывал один Круциатус за другим, будто больше всего на свете сейчас они хотели покинуть эту поляну.

Пожиратели же ликовали, торжествовали, были на седьмом небе от счастья и постоянно смеялись, словно выпили по бутылке огненного виски на каждого; в особенности бурный хохот и всеобщее веселье вызвало падение круглых очков с носа Поттера, ставших уже знаменитыми.

Тёмный Лорд, словно тамада на свадьбе, был необычайно говорлив, сыпал шутками и перебегал с одного места на другое; и именно он придумал нести мёртвого Поттера бывшему лесничему Хагриду. Громадный, неловкий, Хагрид открыто горевал посреди этого праздника жизни: его плечи тряслись от рыданий, а большущие слёзы сыпались градом, что ещё больше веселило Вол-де-Морта.

Лестранж не мог веселиться: та пустота не умела смеяться. Он был один на необитаемом острове посреди мёртвого океана, и весь смех едва доносился до него.

Хагрид осторожно поднял тело мальчика на руки, будто бы это было главным сокровищем мира, которое может вот-вот рассыпаться, и мальчишка казался на фоне лесничего совсем крошечным.

Лестранж сделал шаг назад. Маленький такой шажочек.

Рудольфус Лестранж всегда отличался грузной фигурой, но Азкабан действует лучше всяких диет: он осунулся, похудел, сгорбился. Но в руках почти двухметрового Крэбба он, завёрнутый в пожирательскую мантию как в саван, как-то сжался, ссохся, и казался совсем крошечным.

Процессия двинулась через Запретный лес в сторону Хогвартса. Рабастан Лестранж, смешавшись с другими, стал последним, кто присоединился к ней. Он сделал несколько шагов вместе со всеми, но затем он запнулся, пропустил один шаг, потом второй, третий, остановился.

Хохот и свистки доносились издалека, спины в пожирательских мантиях скрылись в лесу, и Лестранж остался один посреди утоптанной дороги.

Он постоял так с минуту, развернулся и пошёл в противоположном направлении. Он шёл на небольшую полянку в сотне метров от костра.

Там лежали мертвецы.

Полянка была спрятана от диких животных и посторонних наколдованным защитным куполом, но Лестранж, будучи волшебником и имея Метку, легко прошёл сквозь него.

Рудольфуса, скрытого мантией, положили рядом с Мальсибером, на которого Рабастан даже не взглянул.

Рабастан Лестранж всё же нашёл сегодня своего брата.

* * *

Белёсый едкий рассвет поднимался над Лестранж-Холлом.

Семейный склеп, господствовавший на возвышении в нескольких десятках метров от его стен, в этот рассвет ожил. Фигура скорбного ангела, вот уже столетие молившегося у входа в склеп, на старости лет стала вешалкой: на кончике искусно вырезанного крыла повисла маска, а через ангельское плечо был перекинут чёрный капюшон.

Кованые двери склепа были распахнуты: внутри, на одном из надгробий, стояла масляная лампа, освещавшая раскрытую древнюю книгу. На потемневших от времени страницах всё ещё можно было рассмотреть рисунки гробов, могил и надгробий. Магия специфическая, и мало кто из волшебников знал заклинания, необходимые для создания всего этого.

В углу склепа высилось только что возведённое надгробие. Рабастан Лестранж убрал палочку, закатал рукава мантии и, поддавшись какому-то особому порыву, сам вручную задвинул плиту.

Он вновь достал палочку и долго держал её в кулаке, глядя на плиту, пока наконец не решился вывести:

Рудольфус Рейнер Лестранж.

Лестранж никогда не понимал всех этих стихотворений и вычурных фраз на могилах.

Поэтому после имени брата он просто выжег год его рождения и год его смерти.

Необитаемый остров сотрясло. Прежде спокойный океан забурлил, и Рабастана, стоявшего в воде, снесло девятым валом. Волна принесла с собой всё: печаль, горе и боль.

Страшную боль.

И тут он заплакал.

Он не умел плакать по-настоящему, поэтому то, что происходило с ним, было похоже не столько на плач, сколько на подвывания раненого животного, умирающего в одиночестве.

Самое жуткое, когда плачут люди, не умеющие плакать. Их плач пугает, от их плача убегает сама надежда.

Последний Лестранж плакал над могилой своего брата, самой простой из всех, что были в склепе — могила Рудольфуса Лестранжа не шла ни в какое сравнение с двумя соседними. Это были их родители.

У отца могильная плита была из самого дорогого мрамора, а надписи были золотые, изящные и выверенные до последней завитушки на буквах, и особенно сильно выделялась среди них эта, нанесённая на мрамор под датами жизни:

"Последний же враг истребится — смерть".

Старый лозунг Пожирателей Смерти. Если бы Рабастан Лестранж попробовал вспомнить, что ему было обещано по получении Метки, он бы не нашёл среди всех тех обещаний хоть что-то вроде бессмертия. Они не за это сражались. Вовсе не за бессмертием десятки таких разных магов пошли в Пожиратели. И как иронично, что именно это им и будет даровано: память о Пожирателях Смерти переживёт века.

Люди склонны путать злое и великое. А великому ниспослана вечная жизнь в памяти потомков.

— Он прочитал сочинение мастера, — заговорил Левий Матвей, — и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?

— Мне ничего не трудно сделать, — ответил Воланд, — и тебе это хорошо известно. — Он помолчал и добавил: — А что же вы не берете его к себе, в свет?

— Он не заслужил света, он заслужил покой, — печальным голосом проговорил Левий.

М.А.Булгаков

Она уже не спала и сидела у окна на мягком пуфе с вышитым одеяльцем на коленях; несмотря на небольшой срок, её тело было спрятано в кокон лёгкого светлого платья с высокой талией, а на лице не было ни драхмы привычных косметических средств. Весеннее восходящее солнце проникало сквозь тонкие кружевные занавески и золотило её убранные в неаккуратный пучок волосы. Она наклонила голову и, чуть прикусив нижнюю губу, сосредоточенно вышивала голубой лентой колокольчики, то и дело касаясь указательным пальцем кончика усыпанного веснушками носа.

Он бросил быстрый взгляд на палочку, ходившую ходуном в подрагивавшей руке.

Наверное, он совершал очередную ошибку, которых у него и так скопилось намного больше, чем положено одному человеку. Наверное, он будет потом жалеть о том, что сделал и что не сделал. Да, наверняка, это так.

Но эта ошибка будет самой верной и самой сладкой из всех.

Дрожь ушла. Он убрал палочку и твёрдым шагом прошёл через комнату, оказавшись прямо рядом с Эридес, которая немного испуганно глянула на него и отложила одеяльце.

— Здравствуйте, мистер Лестранж, — пискнула Десс, снова взяла одеяльце в руки, начала его теребить, потом встала, но тут же передумала и решила сесть обратно.

Лестранж взял её за локоть, не желая, чтобы она опять села на слишком низкий пуф.

— Десс, — его сорванный голос прозвучал ещё более хрипло, чем обычно. Он не знал, что сказать ей:

— Десс, Руди убили, понимаешь, убили, его убил кто-то из своих!

— Десс, я убил Мальсибера.

— Десс, Тёмный Лорд убил Поттера, и Хогвартс вот-вот окончательно падёт.

— Десс, я сбежал с битвы, я предал своих, и мы бежим к твоим родителям.

— Десс, я выкрал тело брата и сам похоронил его.

— Десс, я не хочу, чтобы мой ребёнок повторил мою судьбу.

— Десс, я... Ты и наш сын — всё, что осталось у меня. Я не могу просрать ещё и вас.

— Вы проиграли, да? — тихо сказала Эридес, впервые за долгое время посмотрев ему в глаза.

— Наоборот, — это всё, что он сумел ей сказать.

Лестранж не мог оторваться от её грустных спокойных глаз, наполненных каким-то особенным внутренним светом, словно смотревших не только на него, но и куда-то вглубь себя, не мог ничего внятно объяснить, но ему это было и не нужно: она всё и так поняла.

* * *

Ноги в тяжёлых сапогах провалились в мягкий песок. Далёкие крики птиц едва были слышны за неспешным глубоким шумом солёных волн, которые одна за другой лизали землю и скрывались обратно в океане; над беспокойной гладью воды занимался рассвет: гребни волн были малиновы, а сама вода — особенного утреннего оттенка, холодного, лилово-голубого, с вкраплениями белого и глубокого чернично-фиолетового. Мягкие персиковые тона, серовато-сиреневые, чернильно-малиновые краски разливались акварелью по чистому небу, высокому и бесконечному.

От неба его отвлекла она, скинувшая разношенные тапочки с ног и с тихим вздохом погрузившая пальцы в прохладный, остуженный за ночь песок.

Она повела его за собой, тонущего с непривычки в песке, вела по берегу, и волны играли наперегонки друг с другом, стараясь дотянуться до них и намочить им ноги.

Он увидел его довольно скоро: небольшой аккуратный дом с колоннами, на некотором возвышении, с крытой верандой, на которой, наверное, так вкусно пить вино по вечерам, слушая музыку океана, в окружении ещё сохранивших уизливскую окраску кустов и крепких деревьев. К дому шла вычищенная от листвы каменная лестница с удобными для длинных мантий и пышных юбок ступеньками, чуть вдали виднелась белоснежная ротонда.

На нижних ступенях с хлопками появились два чистеньких эльфа-домовика, которые оба поклонились им. В доме на первом этаже вспыхнул свет, и входная дверь широко раскрылась: в светлом дверном проёме появились две фигуры, одна из которых выбежала на веранду и радостно что-то закричала.

— Мама! — Эридес расплакалась, а Рабастан крепче сжал её ладонь.

Холодные лиловые краски теряли свои позиции, будто кому-то не понравилось то, что было нарисовано, и этот кто-то густо стал наносить жёлтые, рыжие, алые мазки, замазывая прежнее.

Над океаном поднимался огненный шар Солнца.

Осенней Аргентине улыбался рассвет нового дня.

Чувствую я, что не доберусь до “Псов войны”, которые, согласно плану, должны были включать все те главы, ПОВы и истории о будущем, что не вошли по разным причинам в “Звери”. Или доберусь, но слишком не скоро.

Так что позволю себе разместить здесь коротенький текст, который в теории должен был стать целой главой, о том, что произошло после того, как Баста и Десс очутились на аргентинском берегу осенью на рассвете нового дня. Предупреждаю, что это чисто моё видение будущего персонажей и оно необязательно)

А время — оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта. И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль... и новую жизнь... Время — плохой доктор. Заставляет забыть о боли старых ран, нанося всё новые и новые... Так и ползём по жизни, как её израненные солдаты... И с каждым годом на душе всё растёт и растёт количество плохо наложенных повязок...

Эрих Мария Ремарк

Род Лестранжей прекратил своё существование. Пусть и не сразу, но зато бесповоротно.

У Рабастана и Эридес Лестранж, последних, кто носил эту фамилию, родилась двойня.

Две очаровательные темноволосые и кареглазые девчонки.

Больше детей Эридес не хотела, да и на её счастье колдомедики заявили, что вторых родов миссис Лестранж не перенесёт (впрочем, есть подозрение, что тут не обошлось без дара убеждения мистера Эйвери).

Десс любила своих девочек, но всё же она всегда была слишком эгоистичной, слишком сосредоточенной на себе, чтобы целиком отдаться этому чувству. А Рабастан, напротив, буквально ушёл с головой в их воспитание.

Малышки прекрасно овладели многими заклинаниями и даже зельями ещё до поступления в магическое учебное заведение, умели ездить на лошади, фехтовать и посылать назойливых ухажёров. Пока их мать занималась нарядами и посещала вечера, их отец занимался с ними и посещал секретные “пещеры” в саду, где девочки особенно любили играть.

Как можно было догадаться, мистер Лестранж не был принят в магическом обществе Латинской Америки. Почти всю свою оставшуюся жизнь он провёл на территории дома своего тестя, иногда, в крайнем случае, позволяя себе прошвырнуться по маггловским местам.

Да и жизни осталось у Рабастана Лестранжа не так уж и много.

Здоровый и крепкий, он, тем не менее, с каждым годом слабел, то ли от климата, то ли от осознания одиночества и всех понесённых потерь. Азкабан брал своё, и раны как и материальные (всё-таки долгие годы в ледяной влажной камере, продуваемой всеми ветрами, давали о себе знать), так и нематериальные, духовные (всё то, что было пожрано дементорами, оставило в его душе дыры, и даже счастливые мгновения с дочками не смогли их залатать) губили его здоровье.

Погибший брат, которого он собственноручно похоронил, потерянные наследие, семейное поместье, родина, на которую он не мог более никогда в своей жизни вернуться, друзья, в гробах или за решёткой, и отчаянные мучительные чувства разочарования, гнева, презрения, в том числе, к самому себе, — через такой мрачный калейдоскоп Рабастан Лестранж смотрел на мир.

Рабастан Лестранж чах. Умер он, по волшебным меркам, очень рано, едва дожив до пятидесяти трёх.

Спустя несколько лет Эридес Лестранж вышла замуж (неожиданно, но по любви) за аргентинского волшебника из очень чистокровный семьи и родила ему сына.

Обе мисс Лестранж также нашли себе блестящие партии, и их дети потребовали у британского Министерства Магии все ценности, активы и имущество, принадлежавшие семье Лестранжей. На чьей стороне будет суд, покажет время.