Джонни Уокер (джен)

— Ты дал себя подстрелить. — Сакагучи откидывает полы пальто и садится на стул возле больничной койки. — Это почти трогательно.

— Анго! — восклицает Дазай. — Ты принёс апельсины?

— Соли. Чтобы посыпать, — кисло откликается тот и закидывает ногу на ногу. — Зачем ты меня позвал?

— Ты так быстро пришёл, я даже польщён…

— И не надейся, я проезжал мимо.

— Твой дом в десяти километрах к западу, работа — в пятнадцати к северу. Сделал круг, чтобы…

— Дазай.

В палате становится тихо. Лишь негромко пищит кардиомонитор, шипит кислород, а из коридора доносятся высокие голоса медсестёр. Солнце золотит бледно-жёлтые стены и принесённые Кёкой подсолнухи и бликами отражается от стёкол круглых очков. Взгляд у Анго отсутствующий, но Дазай слишком долго и хорошо его знает.

— До того, как я едва тебя не убил, ты был веселей, — замечает Осаму и широко улыбается.

— Взрослею — умнею. Что тебе нужно?

Дазай вздыхает, косится на инфузомат и, что-то для себя прикинув, показывает на него Анго.

— Подвинь-ка ко мне весёлую коробочку.

Сакагучи смотрит на капельницу и заламывает бровь.

— Бога ради, Дазай, если ты позвал меня только для того, чтобы ширнуться…

— Анго, подвинь, — почти требует Осаму, и тому ничего не остаётся, кроме как шумно вздохнуть и подвинуть инфузомат ближе.

Дазай жмёт на кнопку «выключить» и прикрывает глаза.

— От этой дряни бесконечно хочется спать и совсем не хочется думать.

— Будет больно.

— Осторожно. Не то я решу, что ты волнуешься.

— Ох, к чёрту! — Анго закатывает глаза и отмахивается. — Я тебя ненавижу. Сдохни. Так лучше?

Осаму улыбается и едва приподнимает веки.

— Привычней.

Мимо двери, негромко смеясь, проходят медсёстры. Сакагучи нервно ёрзает на стуле, коря себя за слишком длинный язык, и старается не смотреть на болезненно бледного Дазая. Нездоровый цвет тому не к лицу так же, как и очевидная беспомощность, а есть на свете вещи, в незыблемость которых веришь.

Непобедимый Осаму Дазай — одна из них.

— Так зачем я здесь?

— Демон Достоевский, — значительно живее отвечает Осаму, — вырвался из бутылки. Слыхал?

— Да. Ты знаешь, здесь я ничем не могу помочь.

— Анго, в этой чёртовой палате даже вентиляционная шахта заблокирована. Ни одной камеры или жучка — зуб даю.

— Ты выбьешь, лишь бы меня позлить, — по привычке огрызается Сакагучи и недоверчиво оглядывается. — Не могу сообщить ничего, что поможет тебе в данный момент. Эта изворотливая дрянь как второй ты, только без чувства вины.

Слова грузом повисают в воздухе. Сакагучи тут же дёргается и бросает на Дазая виноватый взгляд. Открывает рот, чтобы извиниться, но Осаму качает головой. Сколько бы лет не прошло, тема по-прежнему запретная, а уж о чём ни один из них сейчас спорить точно не готов, так это о былом.

Анго проводит рукой по волосам, словно сбрасывая с себя и нервозность, и невольно потревоженных призраков прошлого, и отворачивается к окну.

— Не обещаю, что из этого хоть что-нибудь выйдет, но буду держать тебя в курсе.

— Да ты золото.

— Заткнись.

— И ещё кое-что, — разумеется, не замолкает Дазай. — Если ты решил в эту крысиную нору внедриться, мне нужно об этом знать.

— С чего бы мне говорить тебе правду?

— С того, что ложь я всё равно узнаю.

— Нет. Он ментальный эспер: прикрытие не вариант, — вздыхает Анго и поднимается со стула. — Это всё?

Дазай поводит плечами, и Сакагучи, снова включив капельницу, поворачивается к выходу.

— Восхитительное человеколюбие, — доносится ему в спину. — В том смысле, что люди, которые умеют и могут убить, этого не делают.

Анго тормозит у порога и, не оборачиваясь, фыркает.

— Ты, я надеюсь, не о себе.

— Нет, конечно. О тебе.

От и без того угрюмого веселья не остаётся и следа. Сакагучи оборачивается, растерянно улыбнувшись постовой медсестре, смотрит на Дазая с опаской и молчит.

— Или это тоже чувство вины?

— Замолчи, или…

— Я просто хочу сказать, — чуть повышает голос Осаму, — что, если увидишь Достоевского, стреляй. К чёрту вину: мёртвый ты ничего не исправишь.

В палате снова становится тихо.

Лишь негромко пищит кардиомонитор, шипит кислород, а на посту громко звонит телефон. Солнце золотит бледно-жёлтые стены и принесённые Кёкой подсолнухи и бликами отражается от стёкол круглых очков.

Взгляд у Анго немного потерянный. У Дазая — как будто бы прощающий. О некоторых призраках прошлого им спорить не нужно.

____________________________

Пока ещё совершенно не ясно, что обо всём этом думает правительство в общем и Анго в частности, но я рискнула пофантазировать.