Нетерпение сердца (гет)

Мэри

По ее руке бегут мурашки. Северус сразу делает пару шагов назад, и она видит напряжение в его глазах. Гиацинты безвольно лежат в ее руке, нежные и хрупкие.

Но мгновение разрушено.

— Как ты вошел? — Мэри смотрит на человека, который еще прошлой весной заявил, что у них больше нет ничего общего. И ей кажется, как будто он ушел лишь вчера. Прошлое ударяет в голову словно огневиски, и она пошатывается.

Джонатан проходит внутрь комнаты, насмешливо и удивленно рассматривая Северуса с ног до головы.

— Ого, — произносит он небрежно. — Вот это неожиданно.

— Как ты вошел? — повторяет Мэри раздраженно, видя, как рука Северуса незаметно скользит к карману с палочкой. — Ты за мной следил?

Джонатан проходит в гостиную и разваливается в кресле у камина, протягивая к огню замерзшие руки. Он практически не изменился с их последней встречи, разве что лицо его стало худее, а глаза — больше и настороженнее.

— Я встретился в Румынии с твоей матерью, чисто случайно: я ехал из Венгрии по спешному делу, а она приехала покупать новые драконьи седла. Так я и узнал о том, что ты перебралась в Хогсмид. И я подумал — какого черта… Нужно приехать, поговорить…

Краем глаза Мэри видит, как Северус переступает с ноги на ногу, и она быстро произносит:

— О чем?

— О нас.

— Для этого несколько поздно, — холодно замечает Северус, прежде чем Мэри успевает открыть рот. — У Мэри и помимо вас есть много забот, и ей ни к чему лишние разговоры с людьми, которые выбрали не ее. У вас есть дела? Вот ими и займитесь.

Джонатан поднимается с кресла и рассматривает Северуса с нескрываемым любопытством. Мэри вспоминает их первую встречу: когда-то он и на нее смотрел так же, словно она была неизвестным зверем, а ему хотелось ее укротить. Потом она переводит взгляд на Северуса: тот стоит спокойно, ничуть не волнуясь. И его спокойствие почему-то передается ей, на мгновение, а потом — она не понимает, как — Джонатан отлетает к противоположной стене и врезается в стул.

— Неплохо, — произносит он мрачно. — Невербальная магия, значит. Неужели в Хогвартсе этому тоже обучают?

— В придачу к легилименции.

— Я зайду, когда ты будешь одна, — Джонатан небрежно одергивает пиджак и набрасывает скинутый плащ на плечи. — Я остановился у какой-то взлохмаченной тетки в «Трех метлах». Придешь завтра, ладно? Нам действительно нужно поговорить.

И он демонстративно не замечает Северуса.

Мэри пожимает плечами, не отвечая. Потом вспоминает, что еще держит в руках гиацинты, и идет в кухню за вазой. В холле громко хлопает дверь. Мэри опускает голову и опирается руками о раковину. Пальцы слегка дрожат. Но ведь она так легко сожгла ту колдографию! Почему же сейчас сердце так бешено колотится? Она увидела знакомые черты лица, и снова все вспомнилось: ночи и дни, и счастливые моменты, и улыбки, и слабый запах одеколона.

— Спасибо за гиацинты, — выдавливает она сквозь зубы. — Извини за все это, я даже предположить не могла, что он может вернуться.

Северус заводит руки за спину, и его лицо становится бледнее привычного. Мэри пытается понять выражение его глаз, но они непроницаемы и холодны, как у статуи.

— Мне нужно возвращаться, — произносит он приглушенно. — Я зайду за тобой с утра. Или не стоит?

— Конечно, приходи, — Мэри подается вперед и касается его руки. — То, что он приехал, ничего не меняет, правда. Ты прав: он давно сделал свой выбор.

Северус слегка медлит на пороге.

— Не встречайся с ним. Не нравится мне это все. Кто знает, откуда он узнал про Хогсмид и про то, где ты живешь. Вполне возможно, что он шпионил за тобой все это время.

Мэри молча закрывает за ним дверь и прислоняется к ней спиной. Действительно, почему Джонатан появился именно сейчас, когда она почти отпустила его из своего сердца? В голову продолжают лезть дурацкие воспоминания, залитые солнечным светом. И Мэри сама не замечает, как по щекам бегут горячие и жгучие слезы.

Она идет в комнату к бабушке и долго сидит рядом, положив голову ей на плечо.

Северус

Отец разворачивает принесенный им пакет и с удовольствием рассматривает неожиданный подарок: простенькие шахматы.

— Я подумал, может, ты захочешь сыграть, — Северус садится напротив за старый стол. — Ты, кажется, играл с нашим соседом, пока тот окончательно не спился.

Отец кивает, и Северус ловит на себе извиняющийся взгляд.

— Жаль, что все это завертелось так поздно.

— Чушь.

— Ты знаешь, что я долго не протяну. Завод меня убил, я сам себя убил, — отец надрывно кашляет. — И никакая ваша магия не поможет.

— Ты еще долго проживешь.

Отец виновато улыбается, и Северус неохотно, против своей же воли замечает, что он действительно выглядит хуже, чем еще пару месяцев назад.

— Мать, наверное, не одобряет, что ты ко мне наведываешься?

— Мне двадцать два.

— А, — отец понимающе и довольно кивает. — Закончилась ее власть, значит. Ну и правильно, не все же тебе вечно ей в рот глядеть да слушать, что она одобряет или не одобряет. Впрочем, я понимаю, что ты и раньше жил своей головой, но все же оглядывался на мать — в отношении меня. Мы потеряли много лет, в первую очередь из-за меня.

Северус сосредоточенно расставляет фигурки, но мысли его не совсем здесь. Они скачут с отца на странное поведение Лорда, а с него — на Мэри и ее глаза, наполненные замешательством и паникой. Он еще никогда не видел в них столько боли и отчаяния. Да, такова жизнь, получается: мало сжечь колдографию, нужно сжечь ее внутри своего сердца. То, что случилось с ним и Лили.

— Ты в порядке?

Голос отца с трудом вырывает его из мечущихся мыслей. Северус по привычке утвердительно кивает, да и все объяснять отцу будет слишком долго и опасно.

— Как дела у Мэри? — отец делает первый ход: он играет за черных. — До чего мне нравится эта девочка.

Северус отводит взгляд, делая вид, что рассматривает фигуры, и не отвечает. Холодок пробегает по его спине при мысли о том, что Мэри может вернуться к этому заносчивому самовлюбленному человеку. Сейчас, когда Лили остается за пеленой пожара, за чертой, Мэри оказывается как никогда близка ему.

— Не упусти ее, — отец терпеливо ждет его ход. — Как дела у матери?

— Частенько захаживает в "Сладкое королевство", — Северус двигает фигуру, чуть не забыв, что в маггловских шахматах фигуры не двигаются самостоятельно. — Она словно пытается восполнить все годы заточения в Паучьем Тупике, но в Хогсмиде не разгуляешься.

— Деревушка небольшая, — отец задумчиво кивает. — Но для Эйлин хватит. У нее никогда не было больших амбиций. Особенно после семейной истории…

Северус хмурится. Опять эти намеки! Почему ему никогда не рассказывают, что случилось в этом старом доме Принцев?

— Расскажешь?

— Это не моя тайна. Может, мать когда-нибудь и расскажет. Да и лучше тебе не знать, крепче спать будешь. Прошлое должно остаться в прошлом, для каждого из нас.

Он уходит от отца с тяжелым сердцем и четким ощущением, что времени у них действительно осталось немного. Магия не лечит смертельные заболевания, да и самые обычные она иногда тоже не лечит. Это всегда его немного удивляло. Можно вырастить кости, но нельзя исправить зрение. Да, везде есть свои правила. Иногда ты играешь по ним, иногда — против них. Иногда не знаешь, что сложнее.

Северус медленно проходит Хосгмид и идет к замку по слегка припорошенной снегом тропе. Уже поздно, а у него целая стопка непроверенных работ, да еще нужно пробежаться по плану урока у шестикурсников. Преподавание дается ему нелегко, и самое нелегкое — это установить авторитет. С младшими курсами он пошел самым простым путем: путем страха. Не хочешь учить? Минус балл. Неразборчиво пишешь? Еще минус два. Это касается и своего, и других факультетов.

Подходя к замку, он с удивлением замечает у ступеней Мэри: она стоит неподвижно, глядя на рассыпанные по темному небу звезды. Северус лихорадочно пытается вспомнить, не забыл ли о какой-то встрече.

— Мне захотелось пройтись, — поясняет Мэри смущенно, и ее щеки розовеют. — Ты был у отца?

— Да.

— Люпин рассказал мне про диадему. Если Дамблдор поддержит эту идею, мы можем уничтожить еще один крестраж. Только бы знать наверняка.

— Лорд знает, что Блэк догадался.

— Он был в пещере?

— Совершенно точно был. Но пока что не предпринимает никаких действий, — Северус пропускает Мэри вперед, открыв дверь. — Думаю, он уверен, что никто не догадается о следующих крестражах.

Они спускаются в подземелье и через класс входят в его кабинет, из которого можно через потайную дверь попасть в спальню.

Мэри встает у камина, и на ее нежном лице играют красноватые блики. Она выглядит встревоженной и напряженной и словно не знает, куда себя деть. Северус наклоняется и добавляет в огонь несколько поленьев.

— Мне хочется что-то сделать, — произносит он глухо, глядя в огонь. — Хочется остановить время. Не могу сказать, что я простил. Я просто пытаюсь взглянуть на все другими глазами, а для этого нужно время.

Чуть помолчав, Мэри поднимает на него глаза.

— Понимаю. У меня такие же взаимоотношения с матерью. Вот, думаешь, не сейчас, но потом, потом ты вырастешь и поймешь, и она тебя поймет. И вы будете идти рядом и болтать о всяких мелочах. Но этот день отодвигается все дальше. А сейчас — сейчас мне страшно. Наверное, поэтому я здесь.

Северус сглатывает. Он так хотел увидеть ее весь долгий день, он запретил себе заходить к ней по дороге в замок, но она сама пришла и теперь стоит так близко, что он чувствует этот ее цветочный аромат.

— Гиацинты такие красивые, — произносит она шепотом, и ее болотные глаза блестят. Северусу странно, что когда-то ему не нравился их цвет. — Я каждый раз просыпаюсь и смотрю на них с удовольствием.

И Северус поддается этому упрямому порыву, который уже давно кипит в нем. Он наклоняется к Мэри и касается губами ее губ. Они горячие и сухие — от жара разошедшегося камина. Мэри словно ничуть не удивляется и, подавшись вперед, отвечает на поцелуй.

Они оба не произносят ни слова.

Мэри

Она идет туда против своей воли, по неожиданно выпавшему в начале марта снегу, идет только для того, чтобы взглянуть в лицо страху и прошлому. После вчерашнего вечера в ее душе наступает спокойствие и уверенность, что страх, который захватил ее сердце при виде знакомого лица, призрачен. Так люди боятся, что не смогут отпустить или забыть, пережить. Или разлюбить.

Но когда Мэри садится за столик и смотрит в серые глаза, она знает: страх остался позади. Она никогда не вернется к прошлому, потому что нельзя вернуться в другую себя. Никто не может стать тем человеком, каким был даже десять минут назад.

— Хорошо выглядишь.

— Спасибо.

Они сидят в кафе мадам Паддифут, хотя Мэри оно никогда не нравилось. Здесь вкусно, но слишком приторно и навязчиво, и по атмосфере больше подходит старшекурсникам, чем им.

— Ты изменилась.

— Ты — ни капли.

Джонатан меняется в лице, но ничего не отвечает на эти резкие слова. Мэри смутно ощущает, что он здесь не просто так, и встреча с матерью тоже не случайна, и она, поерзав, убеждается, что сможет легко достать палочку.

— Что-нибудь заказать? — Джонатан оборачивается на витрину с пирожными. — Может быть, кофе?

Мэри откидывается на спинку стула.

— Я не люблю кофе.

— Чай?

— Я не хочу, спасибо. Мы, кажется, поговорить пришли.

— Тогда я возьму что-нибудь себе.

Мэри терпеливо ждет и невольно вспоминает все те три с небольшим года, что они провели вместе. Была ли она другая? Да, конечно. Доверчивая и любящая, до глубин сердца уверенная, что ее не предадут и не оставят. Но у жизни свои взгляды на судьбу.

— Слушай, тип этот, который у тебя тогда был, суровый такой и страшный, как демимаска, это кто?

— Не твое дело. Если кратко, он коллега.

Джонатан от смеха давится миндальным пирожным. Он всегда была сладкоежкой и никогда не следил за тем, сколько ест.

— Хочешь сказать, он тоже преподаватель? Вот умора. И ты, значит, в школу устроилась? Бросила курсы мракоборцев? Тебе же оставался всего год.

— Я ничего не бросала, я взяла отпуск, — Мэри устало скрещивает руки на груди. — И потом, эти курсы достаточно сложные. Это не просто — научиться продавать всякий волшебный хлам наивным старушкам.

Джонатан приподнимает брови, но ничего не отвечает, потому что Мэри укалывает в самое больное место. После окончания Дурмстранга он так никуда и не устроился: когда они жили вместе, он подрабатывал в издательстве. А теперь болтается по странам и продает всякую ерунду.

— Неужели тебе нравится работать с детьми? Да еще и с животными?

— Да.

— Ты ужасно неразговорчива. Раньше болтала без умолку, а теперь молчишь.

— Что ты от меня хочешь?

— Поговорить о прошлом. О том, что, может быть, еще не поздно все вернуть? — Джонатан становится серьезным и смотрит на нее выжидающе. — Что думаешь?

Мэри сначала молчит, разглядывая его напряженное лицо с серыми глазами, которые она когда-то до безумия любила. А потом изнутри прорывается смех, и его уже не остановить. Она смеется во все горло, даже не прикрывая рот рукой. Это не злобный смех, это смех свободы. Она вскакивает со стула, накидывает на плечи плащ и выбегает из кафе. Прошлое остается за спиной, в приторном кафе. Больше — никогда! В дверях она едва не сталкивается с мисс Олридж, которая окидывает ее презрительным взглядом.

Подбрасывая пушистый снег кончиком ботинка, Мэри идет по плохо расчищенным улочкам Хогсмида к «Сладкому королевству» и замечает внутри Эйлин. Та сидит за столиком, развернув «Пророк», и ясно наслаждается субботним утром. Мэри слегка медлит, потом решительно тянет дверь на себя, обрушивая звук колокольчика на гостеприимного владельца.

— Ты взъерошенная как воробей и довольная как синичка, — Эйлин смотрит на нее оценивающе. — Что случилось?

— Махнула рукой прошлому.

— Это всегда приятно, — Эйлин понимающе кивает. — Понять, что прошлое над тобой больше не властно. Не знаю, что может быть лучше этого.

Мэри широко улыбается. Вокруг — война. И рядом смерть. Но в это странное утро она чувствует себя невероятно свободной и счастливой. И не может перестать улыбаться.

— Увидишься сегодня с Северусом? — Эйлин допивает кофе и звонко ставит чашку на плоское блюдце.

— Разумеется.

— И кем ты мне послана для этого оболтуса? — Эйлин тяжело вздыхает. — Всю школу в рот этой девке ненормальной смотрел. В Темную магию даже ввязался, из-за нее, конечно. Мол, докажу ей, что я из себя представляю. А она и думать про него забыла сразу, как в школу попала. Вертихвостка. И то ей нужно успеть, и это. Никак ее не выбить было из дурной его головы. А ты смогла.

У Мэри от неожиданности дрожат пальцы.

— Откуда вы знаете?

— Как гиацинты увидела, так и поняла. Ты не смущайся, Мэри. Пойду я, бабушка твоя уже проснулась, так принесу ей имбирного чертика. Ты когда вернешься?

— К обеду. И спасибо, что присматриваете за ней. Если бы не вы, я бы и с половиной дел не управилась. Как думаете, она выздоровеет до конца?

Эйлин пожимает плечами. Ее некрасивое желтоватое лицо становится задумчивым.

— Я уже перестала чему-либо удивляться, Мэри. И ты потом перестанешь. Думаю, нам остается только верить, ведь этого у нас не отнять.

Закрыв за собой дверь кафе, Мэри всем своим радостным сердцем желает, чтобы Эйлин наконец перестала быть несчастливой. У каждого человека есть право на счастье, особенно если он делает хоть маленький шажок ему навстречу.

Северус

Он встречает ее на полпути к замку, заметив издалека. Под ногами хлюпает весенняя грязь, но это хлюпанье совсем иное, чем осенью — оно полно жизни и предвкушения.

— Привет, — Мэри улыбается, и он, оглядевшись по сторонам, обнимает ее за плечи.

— Привет.

Рука ложится в руку — такая маленькая, словно созданная для его широкой ладони. И от прикосновения по коже бегут мурашки.

— Гиацинты завяли, — произносит Мэри почему-то шепотом.

— Я принесу свежие, — отвечает он тихо, глядя на нее искоса. — Как вчерашние пятикурсники?

Мэри тяжело вздыхает, наверное, вспомнив о взлохмаченных головах нескольких студентов, которые явно выдумали все ответы.

— Написали в работе черт знает что, — говорит она слегка сердито. — У нас же сегодня собрание? Я даже не знаю, что сказать МакГонагалл. Там полно троллей, причем я все это подробно объясняла. Такое ощущение, словно им мой предмет вообще не нужен. От этого немного грустно и начинаешь понимать Кеттлберна, который занимался животными больше, чем детьми.

Северус замедляет шаг, вытаскивая из кармана старые маггловские часы.

— У нас есть примерно полчаса. Хочешь прогуляться по Запретному лесу? Там никто нас не заметит. Честно говоря, тошнит от одной мысли, что за нами постоянно кто-то следит.

Мэри пожимает плечами, и они незаметно проходят по опушке, мимо хижины Хагрида, к высящимся впереди деревьям. Темные, влажные от дождя стволы встречают их с немым удивлением: Запретный лес — не самое лучшее место для прогулок. Северус не может вспомнить, попадал ли он здесь в какие-то неприятности. Скорее всего, для этого он был слишком занят.

— Жутко, — Мэри оглядывается по сторонам. — Кеттлберн говорил, что если зайти сюда одному, можно и не выйти.

— Самое интересное, что ни один из директоров школы не относился всерьез к подобным замечаниям, — мрачно замечает Северус. — Впрочем, пропадет пара детей — на уроках станет тише.

— Почему?

— Пропадают обычно самые наглые.

Мэри смеется, и ее смех эхом проносится по пустой аллее из старых вязов. Они оба замирают и прислушиваются к вернувшейся тишине. А потом невдалеке отчетливо слышится звук, похожий на скуление собаки.

— Это щенок шушаги, — пройдя несколько шагов, Мэри наклоняется к свернувшемуся на ворохе старых листьев белому комочку. — Малыш, как ты здесь оказался?

— Осторожно, — Северус опускается рядом с ней на корточки. Откуда здесь взялась эта чертова недособака? Он так мечтал побыть наедине с Мэри, без всяких посторонних глаз, и, может быть, еще раз поцеловать ее. — Он же может укусить.

Мэри, разумеется, не слышит. Она подхватывает щенка на руки и пристально рассматривает, блестя взволнованными глазами. Щенок, проснувшись, обнюхивает ее со слабым интересом.

— Он крошечный, — заявляет Мэри авторитетно, и ее волосы, растрепанные по плечам, придают ей сходство с сумасшедшим Кеттлберном. — Недели три или четыре от роду. Мамы нет: или убили, или сбежала. Придется ее заменить.

Северус тихонечко стонет. Что? Заменить мать этому грязному существу? Ей своих забот мало? Он смотрит, как Мэри засовывает щенка под мышку и снова берет его за руку, слабо улыбаясь.

— Мы должны были здесь оказаться, понимаешь?

— Нет.

Она укоризненно наклоняет голову, потом слегка приподнимается и легонько целует его в холодные губы. Дыхание сбивается, и сердце нетерпеливо несется вперед в сумасшедшем ритме. Странно, но ничего подобного он не испытывал рядом с Лили. Там в его голове просто все путалось, а здесь, сейчас, он прекрасно понимает, что с ним происходит.

— И что мы будем с ним делать?

— Пока что оставим в твоем кабинете.

— Некогда, — с облегчением произносит Северус. — Нас ждут на собрании минут через десять… Девять. И это не собрание факультетов, это собрание у Дамблдора. Я не хотел говорить по дороге, потому что постоянно думаю, что нас подслушивают.

— Это касается крестража?

— Да. Мы с Люпином провели несколько бессонных ночей, разбираясь с атрибутами Кандиды, пока Блэк болтался по замку и только и делал, что таскал еду у домовиков, так что сомнений нет, и Дамблдор абсолютно согласен. Версия с кольцом была увлекательна до тех пор, пока мы не узнали, что кольцо никогда не исчезало из школы.

— Если нас увидит Филч, нам конец, — заговорщицки шепчет Мэри, и Северусу на мгновение становится тепло на душе: словно ему еще пятнадцать, и он не сделал все эти ошибки, не шагнул в темноту. — Особенно в компании миссис Норрис.

Почти пробежав по пустым галереям, они поднимаются в башню директора. Их ждут, и наверняка с нетерпением: Северус мгновенно ловит на себе пристальный, прожигающий взгляд Лили, стоящей рядом с Блэком.

— А, Северус, Мэри, — Дамблдор широким жестом предлагает им сесть на низкий диван напротив него. — Мы только начали обсуждать, как будем уничтожать эту дьявольскую вещь. Боюсь, еще раз рисковать с Адским пламенем будет непозволительно.

Лили тут же дергает плечами.

— Можно найти какой-нибудь глухой угол, самую далекую деревню, что угодно! — произносит она зло. — Или мы будем ждать и искать информацию в книгах? С меня довольно ожиданий. Мы с Регулусом уже который месяц сидим в заточении, и почему?

— Том был в пещере, Лили. И я почти уверен, что он сейчас следит за каждым нашим шагом, за маггловскими новостями, и если мы оступимся, то это может закончиться печально.

Лили скрещивает руки на груди. Эта привычка буквально срослась с ней в последнее время, как и поджатые губы. Северус смотрит на нее словно невзначай, и она не кажется ему красивой. Во всяком случае, не настолько красивой, как раньше. В ее лице нет ничего особенного — обычное лицо с веснушками, бледное от английской погоды. Только глаза действительно красивы, но он никогда не видел в этих глазах надежду для себя. От этой мысли ему хочется крепко прижать к себе Мэри. И поцеловать.

— Сначала нужно найти диадему, — замечает Регулус. — Как ее уничтожить — уже следующая задача. Как я понял из слов Ремуса, диадема спрятана в замке. Есть идеи, где нужно искать?

Дамблдор хитро улыбается.

— Там, где все спрятано.

…Выручай-комната завалена самыми невозможными вещами. Если бы они не знали, как выглядит диадема, найти ее было бы невозможно. Внимательно обегая глазами каждую безделушку, Северус замечает, что Лили идет следом, отставая всего лишь на несколько шагов.

— Вы с Мэри сошлись? — спрашивает она вдруг, поравнявшись с ним. — Я заметила, что ты на нее как-то особенно смотришь.

Северус даже не поворачивается к ней. У него уже нет сил и желания.

— Не твое дело.

— Неожиданно, — ее голос почему-то дрожит. — Я думала…

— Что я буду ползать перед тобой всю жизнь, а ты сможешь отталкивать меня все дальше, пока не спихнешь с Астрономической башни? — он даже не пытается сдержать ярость. — Да, было такое время, когда я мог следовать любому твоему слову, лишь бы ты оказалась рядом. А потом у меня открылись глаза.

— На что?

— На твою обыкновенность.

Лили, потерявшись в его ярости, остается позади, а спустя несколько минут он слышит радостный возглас Блэка. Вернувшись к центру комнаты, они все с интересом и некоторым ужасом смотрят на сияющие сапфиры и блеск серебра. И только Дамблдор, взяв украшение в руки, рассматривает его так, словно оно — неизученное новое существо.

— Любопытно, — произносит он тихо, а потом ловко прячет диадему в карман. Лили провожает ее жадными, почти безумными глазами. — Что же, теперь нам остается придумать способ, как расправиться с этой частицей души наименее заметным способом.

Они все выходят из Выручай-комнаты далеко за полночь, и привычно шумные галереи школы совсем пусты. Только люди на портретах переговариваются вполголоса, а сэр Кэдоган, преследуя их, звонко гремит латами.

В кабинете на столе Северуса ждет письмо. Оглянувшись на Мэри, которая возится со щенком, он быстро вскрывает конверт с печатью Принцев.

— Она умерла, — произносит он глухо. — Моя бабка.

Мэри поднимает на него обеспокоенный взгляд и словно читает его мысли.

— Теперь мы никогда не узнаем, что там произошло. Конечно, она ждала тебя, надеялась, что ты заглянешь еще один раз. Жаль, что…

— Не жаль, — он бросает письмо в камин. — У нее была целая жизнь, чтобы пригласить меня в этот дом раньше. Кроме того, она завещала мне особняк. Бумага подписана и отправлена в Гринготтс. Неужели она думала, что мне от нее что-то будет нужно?

Мэри берет щенка на руки и резонно замечает:

— Ваш дом в Тупике сгорел. Почему не воспользоваться этим шансом? Не обязательно там жить. Можно продать особняк за неплохие деньги и вложиться в покупку нового домика. А можно снести особняк и построить новый, старый яблоневый сад там очень красив. Это может быть своего рода искуплением твоему отцу за то, что волшебники сделали с его домом.

Северус продолжает смотреть в огонь, пожирающий остатки письма. Да, отцу может понравиться эта идея. Пусть сам решит, что делать с этим домом, с картинами, с мебелью, с фарфором, со всеми этими вещицами, создающими иллюзию благополучной жизни. Когда-то он хотел хоть глазком посмотреть на всю эту роскошь, хотел быть частью ее — недолго, правда. Потом его затянуло в Темные искусства.

Мэри подходит к нему и осторожно заглядывает в глаза. Северус привлекает ее к себе за плечи.

— Нужно возвращаться, — шепчет Мэри. — Я не могу постоянно оставлять бабушку на твою маму. Да и потом, мы собирались поговорить. Благодаря твоему зелью мы снова разговариваем. Щенок останется у тебя, ладно? Домовики принесут ему еды, я просила Сириуса передать им мою просьбу. А завтра я решу, можно ли будет забрать его в Хогсмид. Останется придумать ему имя.

Северус улыбается. Только Мэри может думать о том, как назвать существо, посреди всего окружающего хаоса.

Мэри поднимает на него лукавые глаза. Это — их мгновение, свободное от войны. Только с того вечера, с того поцелуя он начинает все больше и больше думать о Мэри: о том, что у нее маленькие теплые руки с изящными пальцами, и нежные губы, и цветочный запах от волос, в которых блестят золотинки. И вот сейчас она тоже стоит перед ним, такая податливая и словно счастливая. Он не знает до конца, может ли она быть счастлива рядом с ним.

Но Северус все равно ее целует.

И когда Мэри уходит, в кабинете остается легкий аромат ее духов. Щенок тихонечко скулит на отданной ему диванной подушке, и Северус закатывает глаза, но садится напротив него и мрачно разглядывает рыжие пятна.

У него появляется странное, жуткое предчувствие, что самое плохое еще впереди.

Мэри

Годрик — она решила, что это имя отлично подойдет для веселого щенка — лежит около камина, довольно грызя свежую косточку. Северус его уже, конечно, терпеть не может, Годрик отвечает взаимностью, и Мэри до боли в боку смеется, глядя на взаимодействие этих двоих.

На столе красуются розовые гиацинты, и Мэри любуется ими, изредка отрываясь от проверки работ и составления планов уроков на следующую неделю. Вот если бы договориться с Лондонским магическим зоопарком на парочку экскурсий… Одобрит ли эту идею Дамблдор? В школе нет и половины нужных существ. А показывать картинки и самой их рисовать ей порядком надоело.

Годрик вдруг перестает грызть кость и, поднявшись, замирает напротив двери. Проходит несколько секунд — и он начинает рычать. Мэри на всякий случай вытаскивает из кармана палочку.

Спустя несколько мгновений дверь разлетается в щепки, и на пороге появляется человек, которого она уже не думала снова увидеть.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Мэри жестко, и Годрик вторит ей лаем.

— Пришел спросить, где прячется Лили Поттер, — Джонатан зло улыбается. — Ты ведь Хранитель Тайны, не отпирайся. Мальсибер дал мне кое-какие сведения, а я сразу связал их с тобой. Они почти догадались, но я догадался быстрее.

Годрик бросается на него, прижав уши, но Джонатан отшвыривает его одним движением палочки. Мэри бросает взгляд на часы: Северус придет минут через двадцать, а это очень долго…

— Что будешь делать?

— Доставлю тебя к Лорду. Мне давно не хватало денег, а тут, болтаясь по Румынии, я встретил человека, который помог мне решить финансовые проблемы. И я подумал, что стоит продолжать.

Мэри поднимает палочку, усмехаясь.

— Ты никогда не умел работать честно.

— Я и не собирался.

Из его палочки вырываются веревки, но Мэри спокойно превращает их в летящий пух. Она никогда не говорила ему, что неплоха в трансфигурации. Наверное, поэтому Дамблдор и предложил ей эту работу.

— Импедимента!

— Протего, — снова спокойно отражает Мэри, делая глубокий вдох. — По щитовым чарам у меня было «Превосходно». Петрификус Тоталус!

Но Джонатана, конечно, этим не возьмешь. В Дурмстранге учат разному. Возможно, если бы он захотел ее убить, он бы убил легко, но она нужна ему живой, и вот здесь игра может стать очень опасной. Выдать Тайну невозможно без желания, но Мэри не радует мысль о пытках.

— Остолбеней!

Мэри ловко уворачивается, но против следующего красного луча приходится выставить защиту в виде пролетевшего по комнате кресла. Они долго кружат по комнате, глядя друг на друга.

И тогда дверь комнаты открывается, и бабушка, мило улыбаясь, встает на пороге.

— Уходи! — кричит Мэри, взмахнув рукой, и внутри нее все холодеет. — И закрой дверь!

— Что происходит, милая?

Мэри сразу все понимает: Джонатан не оставит свидетелей, чтобы ее дольше не хватились. И поэтому она сразу нападает, используя самые лучшие свои заклинания, но избегая смертельных, и она ошибается. Но все внутри нее кричит: ты не можешь убить человека, которого когда-то любила. Странно, что тот человек — может. Отражая очередной красный луч, она ставит перед собой щитом медный поднос со столика, и луч, отскочив от блестящей поверхности, пронзает грудь бабушки.

Она мягко сползает на пол.

Мэри на мгновение замирает, а потом видит, как Джонатан тоже падает — только резко и навзничь, и в его ставших неживыми глазах застывает досада и злость.

На пороге стоит Северус.

— Она должна быть жива! — Мэри падает на колени перед бабушкой, прислушиваясь к биению сердца. — Это всего лишь оглушающее, она сто раз его переживала на работе…

У нее дрожат губы и пальцы, и она не видит ничего, кроме старого любимого лица с морщинками вокруг глаз.

Северус молча считает пульс: волшебники так не делают, но в грязном, заросшем Паучьем Тупике можно нахвататься самых разных знаний.

— Пульса нет.

— Я не верю.

— В ее состоянии любое силовое заклинание могло быть опасно, — он переходит на шепот. — Прости, Мэри, мне безумно жаль, но мы не сможем ее вернуть.

Мэри ничего не отвечает, крепко прижимая бабушку к себе. Она пахнет детством, сказками и прогулками в лесу, ромашковым чаем и доверием. Это все, что есть у нее в жизни родного! Все, что было… Никто не любил ее так, как бабушка. И ведь они почти вернулись к прежним долгим разговорам! Все налаживалось, и теперь…

Мэри перестает что-то видеть вокруг себя из-за хлынувших слез. Северус что-то тихо говорит, потом поднимается, ходит по гостиной, садится около слабо шевелящегося Годрика, но Мэри ничего не замечает сквозь плотную пелену. Мы иногда так живем — в пелене, но не замечаем ее.