Путешествие на Восток (джен)

Ещё до того, как чужаки показались — только слышны были их шаги, от которых дрожала под ногами земля — Волчонок шагнул вперёд, а Шарки, трусоватый, как и всегда — шарахнулся назад, за спины волков. Эльф остался на месте, погружённый в свою и чужую мелодии.

Что ж, не так плохо: все бойцы на передовой. В недавнем бою себя и Шарки показал так, что поневоле хотелось зауважать, но его дело с переднего края не сделаешь. Наоборот, пусть себе держится позади и там плетёт свои чары, рисует свои знаки и шепчет свои слова.

Эльф же, когда дошло до дела, оказался совсем неплох, и топор ему был не для красоты. Только бы стряхнул наваждение вовремя.

Наваждение... оно и самого Волчонка коснулось. Чем ближе были чужаки, тем сильнее внутри разгоралась... радость. Детская, щенячья радость, зов первого снега, который ловишь ртом и не можешь остановиться, зов гонок за хвостом и других весёлых игр, забытых вместе с мамой и теми днями, когда ног было четыре и они ещё не очень уверенно стояли на земле.

Но он был сильнее наваждения.

Он — не его дети. Заливаясь по-собачьи бессмысленным брёхом, они бросились вперёд, навстречу странным тварям из леса. Навстречу терпкому запаху сосняка под дождём, спелых яблок и чего-то третьего... можжевельника? Да, пожалуй, его. И свежей воды — кто скажет, что у воды нет запаха, тот не умеет его почуять. Свежей, только оттаявшей по весне, такой весёлой и говорливой...

Волчонок сжал кулаки, впился ногтями в ладони, заставляя себя держаться. Бросил дерзко:

— Кто вы такие? Что вам от нас надо?

Чужаки его словно не заметили. Самый высокий, похожий на ожившую улыбчивую сосну, неспешно, с лёгким древесным скрипом склонился к детям, загудел неторопливо, низко и ласково:

— Хорошие, хорошие мальчики... Хумм, и девочка, замечательная девочка!... Дети, хорошие дети!..

Дети продолжали вести себя, как бестолковые псины: лаять, ластиться и проситься под многопалую руку. И самое мерзкое — Волчонку тоже хотелось так же! Чтоб на четыре лапы, и чтобы чесали по холке, и говорили добрые слова...

Он поёжился. Рауко говорил — в каждом добром волке живёт собака, но разве он добрый?

Эльф считал — да. «Добро и зло — это не кровь, это выбор». Как будто кровь не определяет, какой выбор кому доступен.

Как будто сын Тар-Майрона может, например, выбрать уехать на Заокраинный Запад со своими детьми, чтобы дать им вечную fairie и зелёные луга под ясным светом. «Если ты можешь пожелать такого выбора, то можешь и сделать его. Кто запретит тебе?» — эльф говорил так, словно Хозяин был пустым местом и не имел власти над своими творениями. Словно Злые Силы не могли его остановить.

— Он не творил тебя, — эльф сердито нахмурил брови, недовольно притопнул ногой. — Он никого не творил!

— А откуда тогда мы все взялись? Орки, волки, драконы? Его твари, созданные жрать друг друга и служить Его воле?

— А откуда у него взялись Сильмариллы? Он вас украл, только и всего, — пожал плечами эльф. — Украл, изуродовал, но власть над вами так и не смог получить, вот и приходится ломать вам волю, чтобы вы его хоть сколько-то слушались. Разве ты не запрещаешь своим детям есть друг друга? — он постоянно перепрыгивал вот так с темы на тему, подлавливал на хитрых вопросах, мелких противоречиях.

Драконий Язык, коварный ум.

Сидишь потом и пытаешься распутать эти плетения, выпутаться из них, понять — как он так заставил признать, что всё живое и мыслящее между собой в родстве?..

— Что вы такое?! — повторил он вопрос.

Голос был несколько неровным.

— Не бойся! — ответил ему самый маленький из троих, протягивая многопалую руку.

(«Добро бывает и грозным, и страшным. Знаешь, с чего начинал Оромэ беседы с нашими предками? Он говорил им: "Не бойтесь!"»)

— Я не боюсь, — солгал Волчонок.

Он боялся, конечно. Его дети на хорошем мясе вполовину не такими вымахали — чем же эти дуры-то питаются?

— Хорошо! А кто ты такой? Я... — он запел.

Песня говорила о кустах можжевельника, о росе на ветвях, тёмно-синих ягодах, солнечном свете, звёздном сиянии, о ночи и холоде, мёртвой пустыне и ростке среди чёрной жёсткой травы.

— Я Волчонок, — ответил он быстро, пресекая песню, пока она не заворожила его.

— Так коротко?

— А надо длиннее?

— Не знаю, — ответил Можжевеловый. — У нас имя — это история того, кто его носит. Но я слышал, другие народы вечно куда торопятся и на бегу оставляют себе только огрызки себя.

— Хочешь сказать, я не Волчонок? — он сердито нахмурился.

— Ну, наверняка ты не только Волчонок? Ты ведь уже взрослый. Совсем как я! Не можешь же ты всю жизнь оставаться только сыном волка, верно?

— Ещё я отец волков! И Хозяин этой земли!

— А что это значит?

— Что она мне принадлежит!

— Мне принадлежит дудочка, и я на ней играю, — задумчиво сказал странный чужак, показывая толстую трубу с дырками. — Матери принадлежат семена, она сажает их. Отцу принадлежит родник, и он черпает из него воду. Нам принадлежит дом, и мы встаём в нём ночевать. А что ты делаешь с этой землёй?

«Хожу по ней без дома и цели».

— Я хочу отнять её у отца, — ответил он, выбрав менее обидную правду. — Смотри, что он натворил! — широким жестом он обвёл чёрный лес, мёртвую землю, пустой дом и издевательски спелые плоды в саду.

— Да, это не добро. Человек, что жил здесь... это был хороший человек. Когда он забирал у нас, он возмещал взятое. Он не трогал матку с детёнышем и никогда не искал больше, чем ему было надо. И никого не обижал — ни словом, ни делом. Мы жалели, что он уйдёт — но его выгнали до срока. Такое нельзя простить.

— И вы не прощаете?

— Сейчас не до того. Надо вылечить землю.

— Зачем?

— Она мучается, — ответил Можжевеловый. — Ей больно. Разве можно терпеть, когда земле больно? Она породила нас, водой напоила нас — разве мы бросим её в час ненастья?

— Отец дал мне жизнь и кормил меня мясом, но я отвернулся от него, когда он потерпел поражение, — пожал плечами Волчонок.

Можжевеловый словно споткнулся, замер, недоумённо хлопая своими гигантскими зелёными зенками. Потом спросил — осторожно, медленно:

— А ты любил его? И он, любил ли он тебя? Эта земля любила нас. Она поила нас, она растила нас, на ладонях к свету поднимала нас, ничего взамен не просила у нас, — он снова начал сбиваться на песню.

Песню о матери, которая не хочет ничего для себя, которая всё отдаёт своим детям. О весне с её ливнями, об осени с её холодами, о зимнем сне и летней роскоши. О надёжной руке, которая всегда направит на верный путь, о добром слове, о дыхании за спиной. О тех, кто никогда не бросит, на кого можно опереться в беде, кто поможет расти и тянуться ввысь и становиться собой....

Отвечая на песню, ожила вода в чёрном пруде, заиграла — и рассыпалась множеством брызг, повиснув удивительной семицветной лентой. Словно для одного Волчонка повиснув, словно что-то пытаясь ему сказать.