Цветок ацеласа (джен)

Даин из Железных Холмов и вправду явился в гости не один.

— …а то ведь и на свадьбу гулянку как-то зажал, и про дочерей его только из его же разговоров и слышал… Говорит, мол, все в него красавицы удались, а сам — будто их прячет!

— Потому и прячет! — ответила мудрая Дис. — Девчонки — они ж еще только в возраст входить начинают, а уже знай успевай, чтоб излишне ретивых ухажеров отгонять.

— Неправильная ты девчонка была, Дис.

— А кто Нирви нос сломал? А Фрерин каждый раз Ольфу обещал вторую ногу совсем оторвать — до самого сватовства ему эта шутка не приедалась!

— Вот и все они, целых два…

— А остальных я сама гоняла, потому что не нравились! Вот будут у тебя дочери — тогда поймешь… в смысле, а вдруг нечаянно еще будут…

— А что, — засмеялся Торин, — а вдруг да и будут! Старшего-то не я назвал, но следующих бы можно Фрерин и Фрея.

— А я бы все-таки сначала спросил про «если будут», — сварливо вроде бы отозвался полурослик, — а потом уже шкуру неубитого варга пытался делить. Я еще с прошлого раза этих приключений вот так наелся…

Но Торин смеялся, тискал своего полурослика при каждом удобном случае — а тот и не думал отмахиваться. Разве что для вида:

— Тебе что, по ночам мало, медведь ты ненасытный…

А в кухне мог и вовсе тряпкой отмахнуться:

— …занят же! Тут, вон, говорят, гномья стряпня — лучшая в мире, а я бы как раз поспорил…

В итоге уже только ко встрече дорогих гостей было наготовлено самого разного: выпечка и мясные деликатесы, всевозможные конфеты и нежнейшие маринады, засахаренные фрукты и отменное вино. А поскольку дело шло к Овечьему Солнцу, то, разумеется, уже сейчас на столе красовались (разумеется, исключительно пока на пробу!) множество сыров и молочной нуги. Торчавшие вроде как с официальным визитом в Эреборе эльфы внесли свою лепту в предстоящий праздник: Леголас, например, помогал развешивать парадные гобелены, потому что даже с одной рукой ловкий эльф лазил по верхам лучше иных гномов. А маявшийся от собственной неприкаянности главный-рогатый, от нечего делать даже качавший колыбельку приемного внука, исхитрился увести потихоньку полную тарелку нарезанного зеленого сыра — эльфы они вообще очень ловкие, к чему ни приложатся. Так что видел только Фродо, заметивший даже не вслух:

— А рожа наколдованная не треснет?

Трандуил подавился слегка:

— Ты что-то сказал, малыш?

— Я говорю, приятного аппетита, дяденька эльф, а вам шрамы на лице кушать не мешают? Потому что Торину больше всего мешало, что у него два зуба еще на Битве были выбиты с одного краю, но потом ему их доктор вставил…

Фродо с некоторых пор перестал бояться и изуродованного эльфа (потому что уже слышал, что лицо эльфу очень давно и не здесь опалило драконье пламя), и полуслепого Фили — потому что пока валялся и болел, Фили вечно притаскивал то мелких игрушек, то леденцов, то катал на плечах…

Встречать Даина и его свиту высыпали все. Хотя что там за свита, всего десяток с ним ехал, и то считая закутанную в шубы немалую женскую фигуру на белоснежном козлотуре, что шагал рядом с ездовым кабаном узбада Железных Холмов.

— Что, дождались?! — голос у Даина был похож на медвежий рев, и сам он изрядно напоминал здоровенного рыжего с проседью медведя, ростом чуть ниже Торина (когда они обнялись, то было заметно), но раза в полтора шире — просто огромный и по гномьим меркам, и по человеческим… Например, по сравнению и с той женщиной, что помог спуститься с седла:

— Не слезай сама, курочка моя…

И Торину:

— А мы тут всей семьей внезапно! Принимай гостей, брат!

Торин меж тем слегка опешил, потому что гномку гостья напоминала мало, но поклонился:

— Рад, что привез с собой и дочь…

Даин не просто смеялся — казалось, дикий козлотур ревет! — и только утерев с лица невольные слезы, прояснил:

— Ну обласкал, брат! Не дочь — жена! Доченьки — вон…

И махнул рукой в сторону смиренно спешившихся троих, одетых в доспехи:

— Маленькую только дома оставили, бабуля уговорила — вот уж посмотрим, как она с таким веретеном справится, кто кого укатает… Словом, встречай. Жена моя, Лит, и доченьки мои — Хейла, Хилд и Хадвен, старшенькая.

— Они что, они…

— Нет, — ласково и звонко подала голос жена Даина, — не люди, Король-Под-Горой…

И откинула с головы теплый капюшон. Чудесные и даже на вид мягкие темные волосы, переплетенные серебряными и золотыми шнурами, и не думали прикрывать острых ушей.

— Лилталоссе, — будто не веря сам себе, повторил Трандуил, — Лилталоссе.

— Что, лесная фея, узнал? Думал, наверно, сдохла уже давно, а я — вот!

— А у твоей супруги язык без костей! — развеселился вдруг Торин. — Еще острей, чем уши! Оттого и прятал, а?

— Оттого и от другого — ты с эльфами сколько угодно ссорься на здоровье, а мне с братом ссоры ни к чему…

— И то хватит, — скомандовала Дис. — Даин, ну обнял бы хоть, кабан ты неотесанный, пришел и стоит, как в гостях… Хорошо, что не один!

— А одного я и не отпустила бы больше, — ответила эльфийка, — вон в прошлый раз как уехал на битву, так и явился, кабанчик мой, только месяц спустя, с похмелья и со следами женских ногтей по всему лицу!

— Сие, курочка моя, не женские ногти были, а когти варжьи!

Поднялся веселый галдеж, пока проводили гостей до приготовленных комнат (спешно надо было выделить еще и отдельные покои для всех приехавших девиц), потом все двинулись к столам…

Бильбо чувствовал себя в этой толпе неприкаянно и неловко, без конца думая о том, как Торину вздумается его представить в ответ и опасаясь, что Фродо наверняка испугается такого скопления народа и непременно раскапризничается.

Но то ли Даина кто предупредил, что он просто слегка (по гномьим меркам слегка, разумеется, потому что ребра жалобно хрустнули) приобнял Бильбо:

— Ну, здравствуй, герой битвы, жив-здоров? — и обернулся к хоббитенку:

— Хорош, вылитый Торин, только еще помельче и покудрявей, зато наверняка и шкодник такой же. Там мои девицы тебе кое-каких подарков насобирали, в красном тюке все должно быть…

Переодетые из своих лат в платья, дочери Даина Железностопа оказались очень даже пригожими. Красотой, сколько Даин ни хвастался, все-таки они удались не в него, а в мать, разве что рыжие и ни разу не худые оказались все три; а крупнота эльфийки объяснилась просто — когда она оставила свои шубки и теплый плащ, то стало видно, что жена Даина на сносях.

— Что мне, дома сидеть было? Успею еще в этот год, насижусь! И доченек одних не отпущу — так, на всякий случай…

Доченьки Даина, вполне уже взрослые, умело притворялись скромницами за общим столом, но глазами постреливали по сторонам; разве только та, которая «Хадвен, старшенькая», наверняка мечтала сбежать на другой край стола, где и разговоры шли уже куда проще и точно повеселее. Впрочем, кубок за кубком весело уже было всем — и тем, кто отдохнули и отогрелись с дороги, и тем, кто ждали и дождались своих гостей — и вот уже голоса сливаются в общий праздничный гул под высокими сводами, разрумянившаяся Дис пытается на пальцах объяснить жене Даина какую-то мудреную схему вышивки, а Фродо, натужно сопя, тащит Торину чехол с маленькой арфой — значит, сейчас и песни начнутся с плясками…

Леголасу от того веселья досталось совсем немного — он вернулся с Змеиной Горки ближе к ночи. А точнее — к полуночи. Забрал сонно вякнувшего мелкого от кормилицы, а пока шел к себе — тот успел и проснуться, и разгуляться, да и дел своих младенческих наделать так, что сквозь пеленки попало и на одежду взрослого. Хорошо попало и метко — стыдно сказать, будто сам обмочился. Пришлось швыряться в охапке свежего неразобранного белья, чтоб понять: собственные штаны так и остались сохнуть на террасе, а по дороге на террасу Флинн так и норовил вывернуться из своего свертка… Так что, едва ли не столкнувшись на террасе с кем-то, вышедшим покурить, эльф даже не очень понял, кто именно здесь был, а поняв — так и не нашелся, что сказать, кроме как попытаться прикрыть мокрое пятно на нижних штанах снятыми с веревки вещами и на всякий случай предупредить:

— Это не я!

— Точно, — молвила прекрасная дева, укрывшая плечи простым плащом поверх дорогого платья. — Совсем непохож. Я почему-то знала, что встречу тебя здесь, остроухий.

Она была красавицей, самой настоящей, не чета всем, виденным прежде — даже Тауриэль, которую Леголас вроде бы любил когда-то, напоминала лишь рыжиной.

Флинн снова зашвырялся и заскрипел, и гномья дева, так мало похожая на всех, виденных Леголасом прежде, бодро скомандовала:

— Давай-ка! — и забрала ребенка из его рук. — Идти-то куда?

— Ты иди вперед, я скажу.

— Ох, мало я бесштанных видела…

Вот ведь бесстыдница! Хотя и вправду оглядываться не стала — и пока дошли до комнат, и, покуда Леголас поспешно натягивал на себя еще влажноватое и очень холодное после сушки на улице, то ловко, как куклу, перепеленала эльфенка.

— Тяжело с одной рукой-то? Где его мать?

— Умерла.

— Не знала, что ты вдовец, Листок.

— Я не… Ох, Хад, Хадвен, зачем вам тут возиться!

— У меня три младших сестры, должна же когда-то была мне пригодиться возня с ними! И согрей молока, если можно: мальчишка, похоже, опять голодный.

Она была ослепительная красавица по чьим угодно меркам. С тяжелыми косами, с кожей розовой и гладкой, словно мякоть спелого южного фрукта, ласковой улыбкой и смешливым прищуром чудесных темных глаз, румяная и круглая, как яблоко, и такая же юная и свежая… Ей бы под ноги дорогой плащ бросить, чтоб ступать по камням было мягче, ей бы в тяжелой золотой чаше подать столетнего вина — а вместо этого Леголас опрокинул нечаянно прямо на подол прекрасной деве корзинку с грязными детскими тряпками, пока искал чистую посудину под принесенное из ледника молоко. Подать бы с вежливым поклоном ей самых изысканных сладостей — а вместо этого сама прекрасная Хадвен, услышав, что эльф всего час как вернулся и потому-то обошелся пока без ужина, принесла из кухни жаркого и каких-то невероятно вкусных пирожков. Хотя, окажись те пирожки хоть с волчьей ягодой, Леголас бы точно не заметил…

А потом, когда остался таки один, то вместо чтобы спать, эльф снова выбрался на террасу. Ночь была хмурая и совсем беззвездная. Леголас потер лицо полными пригоршнями влажного снега, но ни щеки гореть не перестали, ни настроение творить глупости никуда не пропало. Говорят, на Овечье Солнце зима начинает уступать свои права приближающейся весне — так вот, не врут ни разу.

* * *

Праздничная готовка — праздничной готовкой, но как не найти было места и другим любимым забавам! Дис и Лилталоссе склеили несколько листов старой бумаги в один, чтоб на получившемся большом квадрате рисовать хитрый узор для ткани. Тауриэль тоже позвали — к рукодельям она относилась с прохладцей, но рисовать умела и любила. Она вообще была тогда и злой, и неприкаянной — Кили в ночь ушел на Верхнюю высоту, а Двалин, когда просто сунулась на площадку к махавшимся там доросткам, цыкнул на нее, как на совсем соплю:

— Гуляй отсюда, душа моя, и в ближний год даже носа не показывай!

Непонятно, что задело сильнее, этот снисходительный тон или сам факт того, что гном вообще сунул нос не в своё дело. И ожидаемая злость на Кили: вот брякни этому болвану, про то, что только еще может быть, а он мало что разорался (за это и получил, а отдельно — за то, что вообще поднял крик) — и готово, вся Гора уже в курсе, что жена младшего принца наконец затяжелела.

А в женской компании Тауриэль ощущала себя все-таки на редкость неуютно. То ли дело жена Даина — вот ей-то все здесь было ровно как дома. Хорошо, уютно, весело — как старые подруги вместе с Дис что-то колдовали за ткацким станком, негромко переговариваясь и вполголоса звонко смеясь... Можно уже начинать тосковать от одиночества и обиды — но заметили, усадили рядом, не обращая внимания на вежливый отказ и попытку отговориться делами.

— Нитки мотать и резать нельзя, примета плохая, — предупредила матушка Дис. — Судьбу спутаешь! Но готовыми-то пользоваться можно!

— Заранее тоже шить не велят, но и потом некогда будет! — скомандовала Лит. — В любом случае, киснуть без дела не след. Оттого и дитя может плаксивым да невесёлым уродиться!

Сережки — тяжелые гномьи сережки в острых ушах — согласно звякнули. У неё вообще много было украшений на руках и шее, будто всю жизнь свою прожила в горных пещерах, и все это жена Даина носила с абсолютно эльфийским изяществом. Будто так оно и полагается, и косы у неё были заплетены по всем правилам — и теперь-то, вблизи, стало понятно, что не серебряными шнурами завязаны, а целыми прядями растёт самая настоящая седина!

— Маленькая месть от вечности за потраченное бессмертие! — белозубо усмехнулась Лит. — А ты чего, душа моя, с косами так сурово?

Этот вопрос задавался Тауриэль чаще других, оттого ответ был уже заранее заготовлен самый простой и почти грубый:

— Психанула, когда поругались — вот и отхватила! Вместе со всеми заколками.

— Что уж ты, девочка...

— Не устала? Прилечь, может, хочешь? Или есть?

— Есть — точно нет! И лежать не хочу. Мне бы на озеро выбраться или по лесу побегать... А то этот га... голубь сизокрылый без меня теперь приключается...

Тауриэль вздохнула, будто ныряя с высокого берега в темную воду:

— Страшно мне...

— Но не жалеешь ведь?

— Ни разу.

— Ну и ладно — это дар, а за дар расплачиваться не принято.

— Да я не про это! Я боюсь, не справлюсь... Кили вон один теперь уходит. А единственный детеныш, которого я видела близко и держала в руках, был Фродо — если не считать бельчат и лосенка в Лесу.

Дис и Лит принялись вдруг смеяться, будто ничего веселее в жизни не слышали, а следом за ними начала смеяться Тауриэль — буквально до слез, а вместе с этими слезами будто ушли из неё тоска и тревожность, томившие душу ещё с Дуринова дня. И стало все на свои места — серый неприглядный день где-то за высокими окнами, несколько дней до праздника, клубки ниток и мотки ткани по всем поверхностям в мастерской Дис. Уют, дом.

— А на самом деле, дурацкая она примета, что ничего заранее нельзя! Вон тут у меня уже давно раскроенные рубашки лежали... Так, на всякий случай...

И Кили, кажется, почти не удивился, когда нашёл свою эльфийку в компании не лука метательных ножей, а с завидным упорством шьющую кукольного размера одежду. Получалось у неё пока не очень, стежки ложились кривовато, но с каждым разом все лучше и лучше. Эльфы — они ведь иногда поупрямее иных гномов будут.

А вот чего Кили не ожидал, так что именно теперь его накроет осознанием всего случившегося. Она ж как была, так и осталась худая пока что, сплошные косточки и веснушки, разве что грудь вроде слегка выросла. Рубашка Кили на эльфийке как раньше висела — так и оставалась висеть, бесстыже сползая с плеча, раннее солнце добавило еще больше золота в куцый жеребячий хвост на затылке (с боков-то она отхватить не успела, когда Кили ножик отобрал), теплые чулки с ног сползли до пяток... Словно уголек вспыхнуло жаркое гномье сердце, и даже дышать стало больно:

— Любимая моя, жена моя...

На Овечье Солнце еще месяц зимы впереди вроде бы, но весна уже начинает просыпаться где-то под снегом — так оно и выходит.