Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

Фонари мелькают на периферии: раз фонарь, два фонарь, направо, раз фонарь, два фонарь, налево, чернота подворотни, вспышка лампы у лавки, раз фонарь, два…

Он видел как-то интересную вещицу из ассортимента Отдела Тайн — доску с ветвями-бороздками, по которым бегут огни (Антонин смеялся и говорил, что в СССР любой школьник соберет такой «transistor»; Августус поджимал губы и углублялся в тонкости различий маггловской вычислительной техники и артефактов для высчитывания достоверности пророчеств).

Последнее время, размазавшееся в бесконечность, его голова напоминает доску с деревом вариантов: просчитать, предусмотреть, подстраховать, перестраховаться — и без страха, просто на всякий случай, прочертить еще одну ветвь, свести три линии воедино и повести за край доски.

Он смотрит на шахматное поле, где схемы игры закручиваются в лабиринт, и ровный голос требует подготовить план убийства американского президента — он так же ровно отвечает: «Да, мой Лорд». Лорд добродушно смеется: «Твоя преданность выходит за пределы человеческих сил, мой юный друг, но тот президент давно убит — как ты будешь выполнять приказ?» — «Это не имеет значения, мой Лорд: просто чуть более сложная работа». Он просыпается от пощечины, черные глаза лихорадочно блестят в полумраке спальни, собственное имя звон в ухе цензурирует, как писк на маггловском радио: «…ты стонешь во сне».

Он видит одновременно мостовую под своими ботинками, самого себя с удобных точек для нападения, свой маршрут на карте Лондона и пульсирующий огонек на дереве вариантов: это предпоследний этап, до места назначения семь… четыре… три поворота — через десять минут круглая прорезь загорится ровно, фиксируя успех, а его огонек запульсирует к следующей точке.

Два поворота. Один. На неряшливо выкрашенной крышке пожарного ящика с песком руны вспыхивают холодно-голубым: скрип, щелчок, завернутый в бумагу пакет ложится в руки: три комплекта документов, три набора материала для Оборотного, три новые палочки.

Иррационально хочется распотрошить пакет, как подарок на Рождество: доказательство, что уже скоро они трое затеряются в пустоте и смогут какое-то время не думать ни о чем, чтобы потом — не ткнув наугад, как в этот раз, он больше не позволит такого — расчертить дерево вариантов и начать…

Люмос Максима бьет по глазам даже из-за спины. Два. Три. Четыре, пять, шесть, семь и неопределенное количество в темноте.

— Мистер Лестрейндж, в ваших интересах отложить палочку и то, что вы держите в руках, не дожидаясь предупредительных действий боевой группы…

* * *

Женщина ждет.

Просыпается каждое утро на выстывшей постели — окна здесь выходят на море, в комнате все время как будто сыро и зимой холоднее, чем в ее комнатах с окнами во двор, но она всё равно забирается в эту кровать каждый вечер, чтобы смотреть в потолок и сосредоточенно считать трещины.

Нельзя сбивать режим. Нельзя сбивать настрой. Нельзя ждать, пока ждешь.

Мудрость маггловских снайперов и боевиков в засаде, которую некогда передал ей Антонин — пока ждешь, нужно быть сосредоточенным на своей позиции, на пейзаже перед глазами, на времени и сонастройке с группой. Нельзя уходить вглубь головы, перебирая варианты «что делать, если», нельзя вглядываться слишком пристально — начнешь ловить миражи, нельзя раздергивать себя мыслями…

«Где он? Почему так долго? Всё ли идет по плану — может, что-то давно сбилось на каком-то этапе, а я не знаю?»

Она пробирается в чужой кабинет, залезает с ногами в кожаное кресло, кутается в шаль — чтобы запоздало вспомнить, что она давно не девочка в кабинете отца, и щелчком пальцев позвать эльфа: принести чай, зажечь шандалы, растопить жаровню.

«Ты сказал, что лучшей идеей будет сразу обозначить им «точку старта» — предсказуемую, очевидную почти точку, чтобы не светить убежище, если придется у последней черты сделать шаг назад. Ты всё просчитал — но что, если кто-то с другой стороны просчитал всех нас не хуже?»

Она задремывает в кресле, и ей грезятся то волчьи глаза вместо прогоревших углей жаровни, то оленьи рога над головой, то знакомые шаги в коридоре.

В первые дни наедине с собой и домом она пользовалась тем, что ее никто не видит — разносила в клочья мишени на заднем дворе самыми громкими взрывными, позволяла себе поддаться вспышке ярости во время размышлений и швырнуть в стену чашкой, несколько раз просто выходила в колко-ледяное море по щиколотку и орала во весь голос.

Потом все чувства за неимением новых стимулов как будто закончились — возможно, впрочем, винить стоит бессонницу. Днем она бодрствует как спит — и, вновь осознав, что уже час бездумно рассматривает побледневшую Метку или просто стоит, прислонившись к тренировочному манекену, каждый раз пугается, будто в последний момент проснулась на лютом морозе, уже перестав чувствовать руки и ноги. Ночью — дремлет вполглаза, ни на минуту не переставая отслеживать пространство вокруг, и хватается за палочку при малейшем шорохе, а как только мерещится, что открывается дверь — вылетает на лестницу прямо в сорочке и алчно вглядывается в темный холл.

Один раз сознание обмануло совсем жестоко — в темноте почудился красный отблеск глаз, как бы недовольно вопрошающих: «Беллатрикс? Где все? Я думал, у меня серьезная Организация из взрослых людей — а вас и на полгода нельзя оставить?»

Но чаще всего мираж принимает самую логичную форму — с увесистым пакетом документов, мокрыми кусочками льда, которые здесь вместо снега, в волосах и ворчанием: мол, подумаешь, сдвиг тайминга, было бы из-за чего поднимать шум.

Или другую — взъерошенную, по-мальчишески шмыгающую носом после мороза, с какой-нибудь ерундой вроде газетного кулька мандаринов или бутылки маггловского виски: «Что, так и не появился? Да-а-а, дела… Ладно, сейчас кофе поставим — подумаем, что делать».

Холл пуст.

* * *

В порту легко затеряться, просто накинув на голову капюшон маггловской куртки — если у него всё получится, можно будет с полным правом показать кому-то язык при встрече: вот и нужно было громоздить многоэтажные планы, если можно было просто купить билеты на маггловский транспорт, эх ты, стратегический гений.

Вода идет рябью: серое, золотое, зеленое, розовое, синее, размытые отражения выкрашенных яркими цветами домов. В глазах рябит не меньше: хочется спать, до корабля еще — короткий взгляд на часы на столбе — не меньше получаса.

Он никогда не был мастаком в кидании рун — Эйдан сердито вздыхал, перехватывал руку на полпути к наскоро прожженным линиями камням, качал головой и смахивал ладонью невразумительный расклад. Объяснял: ты, мол, к рунам руку тянешь уже с предубеждением — хочешь, чтобы то или это выпало. Они тогда чуть не подрались, но потом один испугался, что и так зря раскрыл секрет, второй сам над собой заржал, что обиделся на свою бесталанность в девчоночьих гаданиях…

Хочется смотреть на воду, но лучше на доски под ногами: щели, мелкий сор, пятна от рыбы и мазута — так себе зрелище. Да и история, de facto, так себе вышла, «дьявольский выбор» vulgaris: или ты дурак, потому что ты пошел, или не пошел — и если удастся выяснить что-то важное, всё равно дурак…

А он посмотрел на брата — усталого до смерти, но все равно вычерчивающего сложную схему аргументов твердой рукой. На эту женщину посмотрел — сразу понял, что она и одна пойдет, сама себе войско и орифламма. На младшего приятеля даже смотреть не стал — если мелкого берут, если мелкий сам идет, то уж мне-то уже и думать-то несолидно.

На одной из старых квартир Мальсиберов для «залегания на матрасы» в лондонском Чайна-тауне не думать уже не получалось. Когда миновали три дня с последнего срока, мысленно подкинул монету: решка — пересидеть, рискуя, что удавка сожмется вокруг шеи; дракон — дернуть через границу без документов и оборотки, на одном Конфундусе и шальной удаче, а потом уже найти остальных… или, если придется, вытащить, и вот тогда точно можно будет поцеловать кому-то руку и пошутить про королеву в башне, а кому-то показать язык и сказать…

Когда до трапа останется меньше сотни шагов, скучающий маггл с букетом вдруг отбросит цветы на доски. Вода, отблески, корабль. Он вытряхнет палочку из рукава и ускорит шаг. Круглые камни, «райдо» и «лагуз», порезы на руках. Услышав характерный хлопок, сорвется на бег и — раздавленная каблуком рамка с семейным колдо, окровавленное лицо Фрэнка, потерянный взгляд Алисы — почти сразу поймет, что не успеет.

Дальше будет как секс по пьяни — шумно, грязно, до обидного быстро.

— Парень, — почти заботливо скажет заломавший руки аврор, — ты бы хоть башку покрасил, ей-Мерлин.

* * *

Женщина ждет.