У нас впереди целая жизнь, Северус (джен)

В этот поздний час учительская пустовала, но голоса, доносившиеся из коридора, мешали мне сосредоточиться. Я подошел к двери, намереваясь напугать студентов, но вдруг узнал в одном из говоривших Рональда Уизли и остановился.

— А может, ну его, Аврорат. Пойду к Джорджу в магазин работать, — голос Уизли был тихим.

— Дело, конечно, твое. Ты знаешь, я не из тех людей, что любят соваться со своими советами. Только помни, — непривычно ласково ответила ему сестра, — мы в любом случае всегда будем для Джорджа самыми близкими людьми.

Наступила небольшая пауза. Я осторожно выглянул из учительской.

Двое младших Уизли сидели на подоконнике. Брат порывисто обнял сестру и на пару секунд крепко прижал к себе.

— Так ты и не научился обнимать девушек, Ронни, — с фальшивым недовольством прогнусавила Уизли.

— Заткнись, — ухмыльнулся ее брат и разомкнул объятия.

Оба были явно смущены взаимным проявлением родственных чувств. Если память мне не изменяет, эти двое никогда особенно не ладили.

Меня они не заметили, чему я был несказанно рад.

Решив им не мешать, я осторожно прикрыл дверь. Последним, что я услышал, были слова Рона Уизли:

— Пойдем-ка, мне еще надо накатать эссе для Снейпа.

О, мой Бог. Даже не сомневаюсь, что «накатает» он не выше, чем на Отвратительно.

К несчастью, мне пришлось вскоре встретиться и с другими представителями этого надоедливого семейства.

* * *

Идти к Минерве я не особенно жаждал. Но узнать, на каком основании она изменила расписание тренировок у команд Гриффиндора и Слизерина, было необходимо. Учитывая последние события, я в своем учебном плане специально подготовил контрольные для сдвоенных уроков со слизеринцами, чтобы у них было время и потренироваться, и настроиться на проверку знаний по зельям. А я очень не люблю, когда в мои планы вмешиваются.

Естественно, такие расчеты я проводил, учитывая исключительно интересы своих учеников. Другие деканы сами должны следить за нагрузками собственных студентов. Насколько я знаю, Минерва, к примеру, перед особенно важными матчами не задавала домашних заданий. Что, на мой взгляд, неразумно. Наверняка из-за подобной халатности возникало отставание в программе.

Тем более меня привело в недоумение то, что, как правило, директор Хогвартса не занимается расписанием тренировок; во всяком случае, Альбус в это дело не вмешивался. Только выслушивал наши пожелания о том, когда удобней проводить матчи. И все.

Скрепя сердце, я коротко постучал.

— Войдите.

До чего все-таки отвратительно видеть не Альбуса в этом кабинете. Пересилив себя, я отворил дверь.

Первой бросилась в глаза Молли Уизли, сидевшая в кресле. Она с любопытством и некоторым замешательством посмотрела на меня.

— Не знал, что у вас посетители, Минерва, — стараясь не обращать на Уизли внимание, безэмоционально проговорил я. — Зайду позже.

— Да бросьте, Северус. Оставайтесь, — улыбнувшись одними губами, директор указала рукой на место рядом с Уизли.

Смутные подозрения заставили меня недоверчиво сузить глаза. Не нравится мне этот дружелюбный тон. Наверняка у нее заготовлена хорошая издевка, и она не преминет воспользоваться ею при свидетелях. Подойдя к пустому креслу, я положил на его спинку руки.

— Здравствуйте, — без надежды на то, что я отвечу, поздоровалась Молли.

Она всегда так вела себя при мне. С выражением лица, говорившим, что не стоит пренебрегать правилами приличия, пусть даже в присутствии человека, от которого бесполезно чего-либо ждать. Мимолетно взглянув на нее, я посмаковал эту неловкую ситуацию.

Меня наконец посетила догадка: Минерва рассчитывала, что я буду белым и пушистым при посторонних и не осмелюсь указать ей на абсурдность некоторых ее действий в качестве директора.

Мечтать не вредно.

— Я зашел, чтобы узнать, почему вы изменили расписание тренировок у команд Гриффиндора и Слизерина, — мстительно осведомился я. — Объясните, зачем было что-то менять? Матч Слизерин — Гриффиндор перенесли, чего вам еще надо? Или вы так развлекаетесь?

— Разумеется, нет, — презрительно фыркнула директор. Обратившись к Уизли, она добавила: — Извини, Молли, отвлекусь. Сама понимаешь, здесь в двух словах не решишь.

Да-да, в этом она права, я бываю порой утомителен.

Затем Минерва сухо произнесла:

— Скажите лучше, на кой черт вам понадобилось такое огромное количество тренировок. Думаю, все должны быть в равных условиях и стоит урезать часы, на которые вами забронировано поле.

— Наши команды... — я притворно вздохнул и округлил глаза, — ах, простите, уже ведь не наши. Все время забываю, знаете ли, что вы больше не декан Гриффиндора. Так вот, команды и так в равных условиях. Проливные дожди идут уже вторую неделю, не переставая, — я кивнул на унылую погоду за окном, — и если кто-то выразил желание тратить больше своего личного времени, то не стоит мешать.

— Шансы у всех будут равные, — категорично сказала Минерва.

— Сильно сомневаюсь, — насмешливо ответил я. — А если вдруг вы захотите найти пример того, как некто (один из учеников, не буду называть имен) решил взять на себя нагрузку вдвое больше положенной, и вы согласились, не колеблясь, то я вам с удовольствием напомню. Был такой случай. И вы яро защищали тогда одну из гриффиндорок, рассказывали, какая она ответственная и прочее в этом роде. Правда, мои ученики умеют рассчитывать свои силы.

Намек на Грейнджер и хроноворот немного остудил ее пыл.

— Опять за победой гонитесь?

— Нисколько, — ехидно ухмыльнувшись, сказал я. — Но да, Гриффиндору стоит морально готовиться к сокрушительному поражению. Ну, так как?

— Я подумаю, — поджав губы, произнесла Минерва. Голос ее звучал мягче, нахмурившись, она указала рукой на кресло: — Может быть, вы все-таки сядете?

— Нет, я заходил только за этим, — не раздумывая, отозвался я, — так что, пожалуй, пойду.

— Я настаиваю. Посидите с нами, — настойчиво произнесла Минерва, подходя к серванту и доставая чашку. — Очень хотелось бы знать ваше мнение насчет того, что напечатали в «Пророке».

Вот надоедливая женщина. Как бы отвязаться? И чего я сразу не ушел, как только все выяснилось? Никого бы это не удивило.

Внутренний голос тут же подсказал, что мне просто не хотелось больше грубить Минерве. На сегодня достаточно. Хотя ее повелительный тон не устраивает меня ни в коей мере.

Я нехотя опустился на мягкое сиденье.

— Вы, разумеется, видели?

На директорском столе лежал раскрытый номер «Пророка» с колдографией Лестрейнджа, закованного в цепи. С самого утра все только и обсуждали сенсационное (хотя, на мой взгляд, вполне логичное) событие: дементоры возвратились в Азкабан. Как бы Кингсли ни увлекался гуманистическими идеями, его все-таки вынудили принять настоящие меры. Достойные политика.

Покосившись на Молли, которая как воды в рот набрала с момента моего появления, я равнодушно ответил:

— Слышал. Саму статью не читал.

Нахмурившись, я придвинул к себе газетенку. Пробежал глазами пару строк.

— Вы чай будете или кофе?

— Чай, — я исподлобья глянул на портрет Альбуса и уловил грустную улыбку, адресованную мне.

В эту же секунду я почувствовал, как сожаление и невысказанная тоска подкатывают к горлу и лишают способности говорить. В очередной раз все внутри помертвело от одного взгляда на то, что от него осталось. Я скучаю. Особенно по тем вещам, которые меня больше всего раздражали в директоре: по привычке увиливать от неудобных или несвоевременных вопросов, по его манере задавить человека своей искренней добротой и безграничной верой до того, что сам начинаешь искать в себе качества лучше, чем есть на самом деле. Портрет никогда не заменит человека.

«Прекрати», — приказал я себе. Что за манера у меня без конца бить себя самого по больным точкам?

«Не буду больше на него смотреть», — уткнувшись в статью, решил я. Все наши вечера и многочасовые чаепития в прошлом.

Но для утешения я все же позволю себе иногда ностальгировать об ушедшем. Я не хочу забывать о директоре. А Дамблдор навсегда им для меня останется.

— Что вы думаете? Правильно ли Кингсли рассудил? — допытывалась Макгонагалл.

Стряхнув с себя оцепенение, я пожал плечами:

— Обдуманное решение и закономерное, я бы сказал. И рассуждаю я подобным образом не только потому, что самому посчастливилось не оказаться среди заключенных.

С досадой я поставил чашку на место, так и не сделав глотка. Уизли заелозила в кресле. Я нарочно отвернулся от нее совсем.

— Вы простите, — пролепетала Уизли. — Я всего на полчасика забежала узнать, как мои тут поживают.

Макгонагалл расстроенным голосом ответила:

— Уже уходишь?

— Да, извини меня. Дел по горло, — оправдывалась Молли, — где у тебя порох?

— Давай покажу, — Макгонагалл поднялась со своего места.

Пока они копошились, я преспокойно сидел в кресле.

Когда Молли наконец-то удалилась, Макгонагалл устало опустилась на мягкое сиденье. От всей души надеюсь, что мне только послышалось, как она пробормотала: «Невозможный человек». Вид у нее был хмурый и недовольный, точеные крылья ее носа трепетали от негодования.

— Кто вас за язык тянул, Северус?

Я иронически приподнял бровь.

— О чем это вы? — находя наслаждение в цинизме, протянул я.

Сверкнув глазами, она принялась усиленно размешивать сахар в своем кофе. Мне ничего не стоило выдержать этот взгляд: за студента пусть меня не принимает.

С тех пор, как я начал работать в школе, мы с Минервой вечно были на ножах, но меня это не так уж тревожило. Ведь в трудные минуты (а таких с поступлением Поттера в Хогвартс каждый год становилось все больше) она неизменно находила во мне поддержку.

— Между прочим, Молли как раз сказала мне, что ни в чем вас не винит, — с опаской добавила Макгонагалл, пристально разглядывая газету.

Похолодев от ее слов, я судорожно сжал ручки кресла.

Мне достаточно того, что я сам об этом не забываю.

Выдержав паузу, Макгонагалл поспешно начала делиться со мной своими впечатлениями и надеждами на Министерство и Кингсли. Вслушиваясь в ее речь и изредка вставляя свои реплики, я понемногу расслаблялся. Не скажу, что душевное спокойствие вернулось ко мне: я вообще не помню того времени, когда не чувствовал себя виновным в чем-либо, — но ощущать я стал себя почти также уверенно, как прежде. Когда я видел перед собой дремавшего Дамблдора и ободренную моей сговорчивостью Минерву, в голове мелькали мысли о том, что есть еще вещи, которые можно вернуть, хотя, казалось, они потеряны безвозвратно. Будь то даже расположение одного человека.

* * *

Хэллоуин неумолимо надвигался, а я так и не решил, есть ли у меня право прийти на ее могилу вновь. Однако если так рассуждать, то и после совершенного мной убийства приходить к Лили в очередной раз я бы не посмел. Но я пришел и сидел на снегу, пока не окоченел. Никак не получалось проститься навсегда.

Страшное слово. Никто в полной мере не осознает весь его смысл. Наверное, только когда умираешь, можешь понять его значение. И, будь у меня возможность, я попытался бы отдалить неизбежный час еще лет на десять. Но просить отсрочки было не у кого: оставался всего год на то, чтобы Поттер выполнил порученное ему Дамблдором. А значит, тот Хэллоуин обещал стать финальной точкой. А теперь надо снова учиться не вспоминать о ней нарочно каждый день, что я позволял себе делать в последнее время. Не ждать, что она повернет из-за угла, когда идешь по коридорам Хогвартса, не искать невольно ее лицо в толпе учеников. Я так долго тренировался, что даже Дамблдор считал, будто во мне осталось лишь сожаление о содеянном и ни капли прежних чувств к Лили.

Что ж, буду стараться быть терпеливее и покорно ждать смерти.

До чего удручающе звучит. Как можно быть до такой степени жалким, что сам себе становишься омерзителен?

В ночь на тридцать первое я не сомкнул глаз.

Решил пойти поработать в лабораторию. Подготовил ингредиенты. Я начал нарезать коренья, как неожиданно свело руку. Некоторое время я бездумно изучал ее под треск горящего под котлом огня, потом снова попытался взять нож и понял, что не могу пошевелить ни одним пальцем.

Так, Северус, соберись.

Еще раз.

Берем инструмент...

По телу пробежала судорога, нож вывалился из обмякшей руки и со звоном упал на пол.

Ничего не выходит.

Что-то давило на меня изнутри и мешало нормально соображать.

Нельзя разрешать себе быть уязвимым.

Нет, это никуда не годится. Наверное, все дело в том, что сейчас мне не от кого защищаться, не хватает стимула.

Спустя минуту я все еще стоял перед столом и уже не мог понять, какие составляющие нужны, чтобы улучшить свойства зелья.

Бросив свое бесполезное занятие, я вернулся в гостиную.

А ведь работа всегда так захватывала меня, что время пролетало незаметно. Но оно и без того вело себя странно. То останавливалось надолго, то, наоборот, неслось как сумасшедшее. А я без дела просидел много часов в кресле перед погасшим камином, прокручивая в голове одни и те же мысли. Идти к ней или нет? Я просто нуждаюсь в этом...

Так недолго и в овощ превратиться.

Я отстраненно подумал, что, может, оно было бы неплохо.

И еще мне вдруг взбрело в голову, что если я встречу Поттера, то сразу пойму, как поступить.

На завтрак я опоздал, опять отключившись, и почти не замечал праздничную кутерьму вокруг. Усталости я совсем не чувствовал, и есть тоже не хотелось, но, повинуясь привычке, я отправился в Большой зал.

Взгляд сразу обратился к дальнему столу. Героя среди гриффиндорцев не было: видно, уже набил свой желудок под завязку и сбежал. Я давно заметил, что он старался уходить с завтрака пораньше. Публика наконец-то начала смущать всеобщего любимца.

К своему изумлению, я почувствовал огорчение. Намного более сильное, чем следовало ожидать. Что за человек! Умеет привлечь к себе внимание, даже когда мне совсем не хочется, а теперь, когда он необходим, его нет на месте. А ведь присутствие мальчишки сейчас было единственным, что меня волновало.

Рядом сидела Хуч и в какой-то момент вздумала — не знаю, что ее дернуло, — завести разговор. Я отвечал. Только совсем не помню, о чем шла речь. В результате она отстала, заметив, наверное, что мне совсем не до нее.

Ковыряя вилкой в тарелке и усиленно делая вид, что якобы полностью этим поглощен, я пришел к выводу, что, может, оно и к лучшему. Не видеть Поттера. Меня может вывести из себя любая мелочь. Но больше всего я боялся удостовериться, что он и на этот раз не вспомнил о годовщине смерти своих родителей. Для него могила — всего лишь бренные останки, которые ничего не изменят, которые равнодушны к нему.

Так и не закончив завтракать, я отодвинул тарелку и отправился подготавливать класс к первому уроку.

Бывать в компании других учителей я не особенно любил. А в Хэллоуин и подавно. Потому что, в отличие от Поттера, многие еще могли случайно вспомнить, что случилось в этот день много лет назад. Всегда опасался, что кто-нибудь ненароком упомянет ее имя. А стерпеть тупую ноющую боль, которая засела внутри и потихоньку уничтожала меня, было куда легче, чем быть застигнутым врасплох чьей-нибудь бездумной фразой. Конечно, я полагался на выдержку и умение подчинять чувства разуму, к которым приучил себя еще в детстве. И мне часто удавалось не выдать истинных эмоций. Но теперь они все, все кругом, знали. Оставалось только утешать себя тем, что никто не обратит на меня внимания.

Уроки шли своим чередом. Я частенько поглядывал на часы: стрелки ползли медленней некуда.

— Томпсон, я вас умоляю, не прикасайтесь больше к ингредиентам, которые мы не используем сегодня, — злобно обронил я, проходя мимо стола хаффлпаффца. — Рекомендую вам проверить зрение. Вы явно не способны правильно прочитать рецепт.

Убедившись в том, что студент кромсает те коренья, которые следует, я продолжил медленно передвигаться по классу.

Последние несколько дней я упорно избегал Макгонагалл. Участливый взгляд, который она бросила в мою сторону за завтраком, встревожил меня не на шутку. Жалость я был способен снести только от Альбуса.

К вечеру я чувствовал себя совершенно раздавленным.

На отработку, назначенную мной на той неделе, пришла Лавгуд. Ее выходки окончательно доконали меня, и я сорвался, сняв с довольно успешной ученицы штрафные баллы. Уже около двух часов она драила закопченные котлы.

На праздничный ужин, каким бы роскошным он ни был, я не собирался; тыквы с уродливыми лицами, горы сладостей и летающие под потолком летучие мыши только отталкивали меня. А вот Лавгуд лучше его не пропускать: все-таки какое-то веселье для учеников впервые за долгое время.

— На сегодня с вас достаточно. Ступайте, Лавгуд, — сказал я, отрываясь от бумаг, которые механически заполнял, почти не вдумываясь в смысл.

— Да мне немного осталось, — недоуменно посмотрела на меня Лавгуд, — последний котел.

Мои губы страдальчески скривились. Вот простофиля, я бы на ее месте уже был в Большом зале.

— Хватит пороть чепуху. Я не терплю, когда мне перечат. Уходите.

Пожав плечами, она не торопясь расставила котлы по своим местам и убралась из подземелий.

Оставшись наедине с собой, я отбросил в сторону перо. Поднялся, чтобы размять затекшие ноги.

Внезапно я почувствовал, что оказался со своими мыслями один на один, а сил бороться больше нет.

Легко касаясь деревянных столов кончиками пальцев, я подошел к месту, на котором сидела Лили. У меня неплохо выходило заглушать боль, но временами она накатывала со страшной разрушительной силой. Как в первый раз.

Прижав руку к груди, я постарался унять сердцебиение.

Она так любила зельеварение, всегда с воодушевлением творила.

Трясущимися пальцами я расстегнул пару пуговок сюртука, чтобы стало свободней дышать. И тут новая вспышка отчаяния и безысходности заставила мои ноги ослабеть, а горячая, обжигающая кровь ударила в самое сердце.

Контроль, Северус. Терпи.

Сцепив зубы, я оперся обеими руками о парту, удерживая равновесие. А затем осторожно опустился на стул, ощущая невероятную тяжесть во всем теле.

Так, уже лучше. Приступ, кажется, прошел.

Но он окончательно меня изнурил. Я оглядел знакомый до отвращения кабинет, втянул густой аромат трав и легкой сырости.

Да, она была очень хороша в зельях, у нее было великое будущее.

У нас.

Я считал, что у нас много открытий впереди.

Так что произошло? Что с нами стало?

Лили предпочла другой путь, отказалась от того, о чем мечтала. Тогда я решил, что она отреклась от самой себя. А на самом деле она оставалась такой же, какой была, свято верила в свои идеалы, боролась за них в рядах Ордена.

Только вышла замуж. А больше ничего не изменилось.

Я закрыл лицо руками.

Больше всего на свете хотелось выть во весь голос, и пускай все слышат, плевать.

Пришлось поддаться слабости.

Схожу к ней. И будь что будет. Иначе сердце разорвется, и я не смогу продержаться до следующего Хэллоуина.

Уловив легкое движение возле себя, я отнял руки от лица и моментально вышел из подвешенного состояния, хотя сердце продолжало бешено колотиться.

— Лавгуд? — я не поверил своим глазам.

Девушка застыла на цыпочках. В ее руках была непонятная пестрая штуковина.

— Я зашла забрать астральные очки, они мне очень нужны, — примирительно произнесла рейвенкловка. — Я старалась быть осторожней. Простите.

Какого дьявола?

Лавгуд, воспользовавшись моим замешательством, попыталась ускользнуть.

Пригвоздив ее к месту взглядом, я резко спросил:

— У вас что, совсем мозги отшибло? Кто вам позволил так бесцеремонно врываться?

— Я не хотела, профессор, — доверительно понизив голос, сказала она. — Просто по вечерам очки необходимы. А я не хотела вас беспокоить.

— Это уже слишком, — скривившись от ее невнятных оправданий, прервал я. — Прежде чем заходить ко мне в кабинет, принято стучаться. Ваша беспардонность переходит все границы.

Лавгуд смело посмотрела на меня своими водянистыми глазами и буднично произнесла:

— Сэр, я прошу прощения. Просто я знаю, что когда человек очень грустит, не нужно к нему лезть, — потрясенный, я смотрел на нее, не моргая, — а вы иногда бываете очень печальным. Особенно когда думаете, что никто этого не замечает.

От слов девушки под ребрами полоснуло болью. Ничтожный и убогий даже в глазах школьницы.

— Что за вздор вы несете, — презрительно оглядев ее с ног до головы, процедил я. — Всегда подозревал, что у вас в голове не хватает серого вещества.

На ее лице я прочитал плохо скрываемое осуждение. Ах вот значит как...

Взбалмошная девчонка!

Привстав, я навис над студенткой и указал пальцем на выход. Я уже очень плохо соображал и желал только одного: чтобы она поскорей ушла.

— Что вам еще непонятно? Считаете себя слишком умной, как весь ваш факультет? Так вот, вы глубоко ошибаетесь. Человек, который не способен соблюдать элементарные правила приличия, не смеет считать себя образованным. Выметайтесь из моего класса!

С пару секунд Лавгуд хлопала ресницами, словно отгоняла сомнения. Стиснув в ладони дурацкие маскарадные очки, она проскочила мимо меня и пулей вылетела из аудитории.

Взявшись за голову, я снова опустился на стул.

Почему люди вечно лезут туда, куда их не просят? Могла бы промолчать, притвориться амебой, у нее недурно получается. Но говорить-то зачем?

Одно сплошное расстройство.

Хм. Внезапно я понял, что стало немного легче. Наверное, часть моего негатива вылилась на голову Лавгуд. И поделом ей, больше не будет встревать.

Надо в следующий раз закрывать дверь на замок.

И сердце тоже.

* * *

Из школы удалось выбраться незаметно, несмотря на то, что отбой был давно, студенты и преподаватели продолжали праздновать. Погода стояла влажная, то и дело накрапывал дождик.

На душе было тревожно. Правильно ли я поступаю? Я так и не определился.

Господи, это всего лишь могила. Камень и ничего более. Стоит ли так волноваться?

В гробнице Дамблдора, которую отсюда не видно, я был всего однажды, но ни малейшего желания приходить туда снова я не чувствую. А вот к ней меня тянет все сильнее.

Утепленный плащ не спасал от холода. Натягивая перчатки, я оглянулся на замок во всем его великолепии. Башни, шпили, резные карнизы. Он казался таким уютным и огромным.

Где-то там Поттер.

Я пошел дальше, жмурясь под порывами ледяного ветра.

Все, что я делаю, бессмысленно. Мои воспоминания, мысли никому не нужны, кроме меня. Раньше мне казалось, что они что-то да значат для будущего.

Но я буду продолжать жить в мире собственных иллюзий. Ничего другого не остается.

* * *

Темнело. Только могильные плиты выделялись на фоне черно-синего неба.

С замиранием сердца я остановился возле покосившейся калитки.

Мертвым не нужно мешать, а я все никак не успокоюсь.

Глубоко вздохнув, я двинулся вперед. Куда идти, я никогда не помнил, но неизменно находил белоснежное надгробие, приковывавшее к себе взгляд. Только оно показалось вдалеке, как я замер в нерешительности.

Зачем я прихожу сюда? Чтобы удостовериться, что она мертва? Я же до сих пор не могу с этим смириться.

Или почувствовать, что Лили в самом деле была? Иногда кажется, что ее и вовсе не существовало, а тоска в груди жила с самого рождения.

Ступая по скользкой траве, я осторожно приблизился.

В сумерках камень светился; не приходилось наклоняться, чтобы рассмотреть выведенные там слова. Но читать все равно было тяжело.

«Джеймс Поттер. 27 марта 1960 года — 31 октября 1981 года

Лили Поттер. 30 января 1960 года — 31 октября 1981 года

Последний же враг истребится — смерть».

Лозунг Пожирателей — просто насмешка, оскорбление их памяти. Мало ли красивых, напыщенных фраз, но выбрали именно эту.

Впрочем, на ее мужа по большому счету мне было плевать, хотя присутствие здесь его имени напоминало, что она даже на том свете не нуждается во мне. Я горько усмехнулся своим мыслям: до сих пор ревную. В конце концов, это выглядит недостойно.

А вот ее имя значило для меня все, разделило мою жизнь на «до» и «после».

Лили Поттер.

Лили. Я повторил про себя несколько раз, словно заново пробуя его на вкус. Втянул холодный воздух, набираясь смелости.

Она где-то здесь. Я должен почувствовать, что она рядом. Камень и надпись на нем только мешают. Я закрыл глаза.

Давай, Северус. Скажи пару слов, и ощущение, которое ты ждешь, вернется к тебе.

«Здравствуй.

Это снова я.

«До чего назойлив», — наверное, думаешь ты. Тебя даже на земле нет, а я все не отстаю. Но, не беспокойся, надолго я тебя не потревожу.

Только скажу, что мне безумно тебя не хватает. Пожалуй, больше, чем когда-либо. Особенно сейчас, когда нет Альбуса, когда нет никого, кто бы помнил тебя так же хорошо, как я. Поэтому я и явился. Прошу, не сердись на меня за такую слабость.

Даже не знаю, с чего начать. Война, которая разделила нас, поставила по разные стороны баррикад, закончилась. Представляешь, совсем закончилась».

Судорожно хватая ртом воздух, я почувствовал себя полным дураком. И открыл глаза.

«Да что за бред? Совсем не то. Неправильные какие-то слова».

Совладав с собой, я опустился на землю. Мокро, грязно, но ближе к ней.

У основания плиты лежал рождественский венок, потрепанный ветрами и непогодой. Я достал палочку и придал лепесткам белых роз приличный вид. Неужели после стольких лет забвенья кто-то посетил могилу? И так же, как я, стоял здесь, не зная, что следует говорить. И нужно ли это.

Особенное место. Никогда не понимаешь, чего оно приносит больше: счастья или горя.

Мне захотелось дотронуться до камня, но я моментально отдернул руку и впился ногтями в запястье.

Невыносимо!

В голове стоял белый шум, разочарование надломило меня. Наружу прорвалось то, что я совсем не хотел ей показывать.

«Почему, Лили? Только ответь, почему ты не пускаешь меня к себе? Я почти забыл, как звучит твой голос...

Во мне осталось слишком мало веры. Понимаешь? Я боюсь умереть, потому что задумываюсь: а вдруг и вправду нет никакого загробного мира. Вдруг тебя нет совсем. Тело гниет в гробу — и все. А я навыдумывал себе всяких глупостей.

Ведь невозможно любить ту, которая умерла?»

Осекшись, я со злостью прервал себя и горько улыбнулся.

«Окончательно спятил. Обвиняю твою могилу в чем-то».

Склонив голову, я прижал кулак ко лбу и попытался остановить свой эгоистичный порыв.

«Не сердись. Наверное, я слишком устал, раз наговорил такого. Я не хотел, чтобы ты знала. Не расстраивайся из-за меня: я знаю, ты обязательно воспримешь все близко к сердцу.

Видишь, я остался прежним: пытаюсь скрыть от тебя свои мысли. Ты понимала меня как никто. Единственная, кто не разочаровывал меня и никогда ни о чем не спрашивал. Рядом с тобой я мог оставаться самим собой чаще, чем с кем-либо другим. Почему я не говорил тебе самого главного? Знаешь почему? Я стеснялся. Не своих чувств, надеюсь, а себя самого. Такой нелепый. Разве ты смогла бы увидеть во мне не только друга? И я дорожил твоей привязанностью больше всего на свете. Я до сих пор благодарен, что такой замечательный, честный, справедливый человек углядел во мне светлую сторону. Но мне было недостаточно этого, и одновременно я боялся все испортить. Я думал: смогу перебороть это со временем, а вышло по-иному. Иногда меня огорчало, что ты не замечала моего завороженного взгляда. Даже Поттер увидел, что я неравнодушен, и потому так здорово бесился, когда мы появлялись вместе.

Все произошло так быстро. В один момент я стал для тебя чужим. Может, это случилось и раньше, а я настолько увяз в своих грезах о безоблачном будущем, что не замечал ничего вокруг. И не понял, что и тебе стал не нужен. Упустил из виду, что ты полюбила. Конечно, ты по-прежнему уважала меня и ставила выше других своих друзей, но твое внимание уже было сосредоточено на Поттере.

А затем мои необдуманные слова... До сих пор недоумеваю, как я смог произнести эту мерзость. Подленькая сущность прорвалась наружу. Как ее ни прячь, она все равно рано или поздно откроется. Я жалею, что ты увидела меня таким. Но это была правда. Она и оттолкнула тебя. Возможно, она до сих пор мешает.

У меня было одно желание — прожить безупречную жизнь. С тобой. Не стать посредственностью, общаться с которой было бы стыдно. Не пресмыкаться поблизости и наслаждаться каждым мгновением, проведенным рядом, а получить законное право заботиться о тебе...

Помнишь нашу последнюю встречу? Я никогда не забуду. Материнство тебя преобразило. Мне показалось, что ты готова была меня простить. А впрочем, я, наверное, чересчур надеялся... Ты упряма так же, как и я. Ты не смогла простить родную сестру. А кто я такой, чтобы требовать чего-то?

Но все равно мне тогда было до боли обидно, что ты не просто любишь ненавистного мне человека — с этим я в какой-то момент смирился и перестал ждать от тебя ответных чувств, — а еще и доверяешь ему себя. Создаешь семью. Ребенок — это не шутка. Не будь его, вы бы могли разойтись в любой момент. А сознательно разрушить чужую семью я никогда не посмел бы. Вот и ушел в сторону. Только каким-то немыслимым образом вышло, что именно мои действия привели к твоей гибели.

Господи, Лили, почему ты не заставишь меня замолчать? Не понимаю, как ты еще можешь слушать эти пустые слова. Из года в год.

Тебе, должно быть, интереснее узнать о своем сыне. Он — большой молодец, Лили. Мне искренне жаль, что ты не можешь сейчас поддержать его. Но твой сын наладит свою жизнь, поверь. Он повзрослел за то время, что я его не видел. После смерти крестного Поттер стал мрачнее, постоянно стремился к уединению. Теперь, когда Темный Лорд убит, обстоятельства еще сложнее, чем представлялось раньше, и я опасаюсь, что Поттер слишком сильно уйдет в себя. Он всегда был склонен к подобному. В этом он похож на меня, а я не желаю, чтобы так было. У него есть замечательные друзья, Грейнджер и Уизли, и любимая девушка. Как думаешь, их достаточно? Или нужен кто-то еще? Был бы Люпин, я бы положился на него, но, увы, его не стало. А я едва ли гожусь в таком деле. Сам с собой не могу справиться.

Не хочу, чтобы Поттер, как и я, жил прошлым.

Я уже не тот, каким ты меня знала, Лили. Я превратился в человека без амбиций, без каких-либо даже самых мелочных стремлений. Дети зовут меня «профессор Снейп», и это вполне устраивает меня. Смешно, правда? Могла ли ты представить, что я опущусь до такого?

Во мне столько дурных чувств, что я иногда удивляюсь, как смог сохранить счастливые воспоминания. Как-то мне удалось тебя успокоить после жестоких нападок Петуньи. По-моему, это был единственный раз, когда мне удалось развеселить тебя по-настоящему. Я до сих пор испытываю радость, вспоминая твои глаза в тот момент. Не такую, как раньше, разумеется, скорее, отголосок былых эмоций. Но это радость, которую я ни на что не променяю. А вот у Поттера всегда получалось делать тебя счастливой. Наверное, все же хорошо, что ты провела последние годы с ним, а не со мной.

Если честно, я до сих пор не могу понять, как после твоей гибели мне удалось прожить столько лет. Ужасно, но придется продолжать это делать.

Только... Лили... Разреши мне приходить иногда. Клянусь, я буду стараться поменьше досаждать тебе, но только позволь навещать эту могилу.

Потому что я не умею жить без тебя».

Яркое чувство вспыхнуло внутри — невыразимый всеобъемлющий восторг в каждой частице тела. И сердце сжалось в испуге. Глаза защипало, но я не двинулся с места, пытаясь удержать это необъятное чувство в себе.

Робкая надежда. Она всегда появлялась, когда Лили была рядом.

А потом на долю секунды я ощутил обжигающую сердце ласку, которой Лили удостоила не заслужившую этого душу.

Мою еще живую душу.

Я пытался сберечь душу ради Лили и ее сына.

Ее забота была жутко болезненной, и если бы именно этого я не жаждал так сильно, я бы умер на месте.

Когда волнение утихло, я открыл глаза.

Мне хотелось ответить ей, хоть я и знал, что не могу предложить взамен что-то стоящее. Я никогда не говорил с Лили вслух, чтобы не казаться себе безумцем, но теперь захотел сделать это.

— Навряд ли это случится, но все же... Если ты захочешь меня увидеть, если вдруг я понадоблюсь, я буду в Хогвартсе. Ждать, что ты позовешь.

Всегда.