Namida (джен)

Маркус торопливо ввалился в преподавательскую, не преминув закрыть за собой двери и, прислонившись для верности спиной к створкам, пробормотал:

— Ну это уже ни в какие ворота…

— Доктор Блэк?..

Подняв голову в ответ на негромкий вопрос, увидел профессора Люпина с чашкой неизменного чая в руках, участливо глядящего на него. Украдкой выдохнув — уж в ком, а в Люпине он точно не видел любителя сплетен и пересудов, в отличие от некоторых других… коллег — совершенно искренне пожаловался:

— Четверокурсницы!

Люпин в вежливом недоумении поднял брови и поинтересовался:

— Выпьете чаю?

— Да, спасибо, — наконец, найдя в себе решимость не блокировать двери собственным телом, Маркус оставил сумку-планшет у стола, где расположился Люпин, и направился в сторону занимавшего весь угол и ещё добрую треть стены буфета, где всегда можно было найти чайник, заварку и коллекцию самых разнообразных чашек. — А что до вашего первого вопроса: Дамблдор имел неосторожность в начале года объявить на всю школу, будто я планирую взять нескольких студентов в ассистенты…

Взяв почти наугад глиняную, побольше — пусть и странным образом отблескивающую фиолетовым, он вернулся к Люпину и с чувством закончил:

— …и если раньше ко мне порой подходили студенты старших курсов и по одному, то в последние недели — словно охоту объявили! И кто — пятый курс! А сегодня — уже с четвёртого! Трое только с утра!

Люпин невольно улыбнулся:

— Не могу не заметить, что в случившемся виноваты прежде всего вы сами.

— Я?.. Почему? — опешил Маркус.

Разлив по чашкам ароматный чай, тот размеренно объяснил:

— Когда вы отвергли студентов выпускного года — между прочим, надеявшихся посредством вас получить определённые рекомендации — то этим поступком привлекли внимание остальных, очевидным образом решивших, будто вам просто нужен кто-то с большим количеством времени и не так занятый подготовкой к ЖАБА. Когда ничего не вышло и у шестого курса, попытали удачи пятикурсники. Когда не вышло и у них…

Маркус сделал протестующий жест, но не нашёлся, что сказать. Вежливо замолчавший было Люпин кивнул и продолжил:

— Когда не вышло и у них, на некоторое время всё затихло, потому что никто не понимал, что происходит. А потом кто-то из студентов — или сразу несколько, возможно — сопоставил ваши отказы с примерным возрастом юной леди, в чьём обществе вы и прибыли в школу…

По лицу Блэка было видно, что он уже осознаёт, что натворил, но Ремус безжалостно закончил:

— …и молва в считанные дни разнесла, что вам совершенно точно нужны четверокурсники. Ну а некоторые излишне романтические натуры увидели в этом шанс «приблизиться к вам» и «раскрыть все тайны таинственного доктора Блэка».

Вот тут Маркус поперхнулся чаем и закашлялся. Люпин приподнялся со стула, аккуратно постучал его по спине и поинтересовался:

— Вы в порядке?

— Нет!.. — просипел Маркус. — Какой «приблизиться»? Какие «тайны»?! Какая, к чёрту, романтика?!

Ремус только пожал плечами, пряча улыбку за чашкой.

— И не надо так улыбаться — я же врач, в конце концов, и прекрасно понимаю, что творится у них в головах в переходном возрасте и отчего, но… почему я?!

Вопрос явно был риторическим.

— Так, значит, чтобы избавиться от этого безумия, мне просто нужно выбрать кого-то… лучше с седьмого курса, от них было меньше всего беспокойства… — взяв себя в руки, начал искать конструктивный путь решения проблемы Блэк.

— Так вы сделаете только хуже, — мягко, но уверенно заметил Люпин.

— Почему ещё?

— Этим вы дадите понять, что все предыдущие теории неверны и год обучения тут вовсе не при чём, а причина в другом. А так как никто не будет понимать, в чём именно, студенты придумают причины сами и начнут проверять свои идеи… практически.

Живо представив себе это «практически», Маркус вновь изменился в лице.

— К тому же, в этом случае, боюсь, только четвёртым курсом и старше всё не ограничится, — «добил» его Люпин.

— Я с ума сойду… Ладно. То есть от кого-то из них мне уже не отвертеться?

— Это очень могло бы помочь, — согласился Ремус.

Маркус внимательно посмотрел на него и поинтересовался:

— А как вам удалось так всё это… — он сделал жест рукой, будто очерчивая что-то, — так точно понять?

В глазах Люпина мелькнула какая-то грусть, но ответил он с той же мягкой улыбкой:

— Я довольно неплохо научился понимать, что чувствуют другие.

— Это потому, что вы оборотень? — прямо поинтересовался Маркус, увидел, как напрягся его собеседник и торопливо произнёс: — Простите! Не хотел вас задеть…

Тот лишь покачал головой и спросил:

— Вам сказал профессор Дамблдор?

— Нет, — пожал плечами Блэк, взял из вазочки на столе печенье, но, откусив, тут же положил на блюдце: — Опять имбирное… Нет. Не прямо, во всяком случае. Он лишь упомянул пару раз, когда я нелестно отзывался о чисто магическом образе жизни, что у меня хотя бы всегда был выбор, в отличие «даже от нескольких преподавателей». Первым мне пришёл на ум мистер Хагрид, вторым — профессор Флитвик, ну а потом я вообще по другой причине изучил вот это…

Люпин вслед за Маркусом посмотрел в сторону висящей на стене доски с расписанием занятий всего преподавательского состава.

— …ровно раз в месяц вас заменяют на уроках, а два или три раза я повстречался с вами — ненамеренно, оговорюсь — сразу после этих отлучек и выглядели вы скверно, да и чувствовали себя, похоже, не лучше. Уже тогда я задал вопрос Дамблдору и получил ожидаемый ответ.

— А потом?

Маркус бросил на него удивлённый взгляд:

— Потом я забыл об этом. До этого момента.

— И вас не беспокоит…

— Нет, — чуть резковато ответил Маркус. — Вы взрослый человек, знаете о своём состоянии и, судя по ежемесячным отлучкам, имеете возможность себя контролировать. К тому же, как я понял, другие преподаватели в курсе и, видимо, пришли к аналогичному выводу. Этого достаточно, чтобы не беспокоиться почём зря.

— Давно, — сказал Люпин. — Давно я не слышал, чтобы об этом говорили так просто. Без… неприятия, но и без жалости. Как о самой обычной вещи.

Помолчали.

— Да, — вдруг продолжил он. — Моё проклятие… обостряет чувства. Это не что-то вроде усиленного обоняния или слуха, не так конкретно — скорее, я именно знаю, какие чувства испытывают другие люди. Как относятся к себе и другим.

Уже и не ждавший ответа Маркус просто кивнул — а что тут было ещё сказать?

— Кстати, спасибо за разъяснение, — подумав, что звучит несколько двусмысленно, добавил: — Насчёт этой «охоты на Блэка».

Люпин чуть вздрогнул. Рассеянно ответил:

— Рад был помочь…

Маркус бросил на него внимательный взгляд и посчитал, что момент подходящий:

— Вы же сейчас подумали о Сириусе, не так ли?

Тот откинулся на спинку кресла, изучающе глядя на собеседника:

— С чего вы решили?

— Недавно, — в том же тоне ответил Маркус, чувствуя, как в голове собираются недостающие кусочки головоломки, — Дамблдор упомянул, что я второй за последнее время, кто спрашивал у него, что на самом деле случилось тринадцать лет назад. В этом году в Хогвартсе из новых лиц, не считая студентов и, как вы сказали, моей спутницы, только вы да я. Конечно, директор мог говорить о ком угодно, но ваша реакция сейчас… — Маркус замялся, затем рассмеялся: — По правде, я просто…

— …спросили наугад? — вдруг усмехнулся Ремус.

Блэк кивнул.

— Что ж, попадание точное. Но, — Люпин обвёл помещение взглядом, — здесь не самое подходящее место для такого разговора. Как насчёт… — он поколебался, — у меня в кабинете сегодня после ужина?

— Буду вовремя, — заверил его Маркус; а Ремус подумал, что Блэк есть Блэк… и что этот Блэк, сам того не зная, очень похож на Сириуса, каким он его помнил: тот ещё в школьные годы не полагался на случай, когда хотел что-то узнать — в каком-то смысле почти «шантажируя» собеседника, выводя из равновесия, причём так естественно, что Ремус так и не смог понять: готовился Сириус каждый раз заранее или просто удачно импровизировал?

* * *

Люпин ушёл первым, а Маркус дождался, пока начнётся завтрак — чтобы коридоры уж точно опустели — и вышел из преподавательской. В голове крутилась какая-то полуосознанная мысль, связанная с решением проблемы «ассистента», но чем больше он пытался на ней сосредоточиться, тем сильнее та ускользала. «Выбирать» наугад не хотелось тоже — это ведь придётся, хотя бы для вида, придумывать студенту задачи, контролировать исполнение… а у него и так дел хватает.

На время оставив эти мысли, подходя к развилке лестниц, задумался — вверх или вниз? А если вниз — то в лабораторию или… или… Маркус едва не сбился с шага от неожиданной мысли: «Сириус! Сегодняшний матч!» Помотал головой, но решительно направился к выходу из замка, по дороге привычно раскладывая внезапно пришедшее озарение «по полочкам».

Добрую часть времени, что Маркус когда-то провёл в его компании, Сириус рассказывал ему о трёх китах, на которых, казалось, строилась вся жизнь брата: друзья, музыка и квиддич. При этом в отличие от других магически одарённых сверстников, для которых квиддич был вызовом, возможностью карьеры, путём к славе или просто способом «отточить навыки» — Сириуса он привлекал как... игра. Как нечто, за чем можно наблюдать со стороны, получая удовольствие, радуясь и огорчаясь, чувствуя — и в то же время анализировать, разбирать приёмы, трюки и ходы, наслаждаясь чувством причастности к чему-то, что привлекает, но чем серьёзно заниматься сам не можешь или не хочешь. Отец, как-то услышав их жаркие споры — Сириус и брата на время «заразил» любовью к квиддичу — с улыбкой сказал, что из Сириуса вышел бы хороший тренер, но плохой игрок. Они ещё переглянулись, так и не поняв тогда, что отец имел в виду…

В любом случае, сейчас почти-уверенность Маркуса, что стоит посетить игру, строилась не столько на любви брата к квиддичу — до того ли ему сейчас? — сколько на двух соображениях.

Во-первых, сегодня будет играть Гарри Поттер — интерес к которому со стороны Сириуса можно считать очевидным.

Во-вторых, Маркус надеялся, что если и не сможет увидеть брата, то — Сириус сам увидит его и, остаётся надеяться, захочет встретиться. Конечно, брат мог его попросту не узнать — всё же столько лет прошло, но какой-то шанс всегда лучше никакого.

…Трибуны ещё пустовали — почти: лишь на другой стороне поля Маркус разглядел нескольких студентов, издалека не понять, какого факультета, да на башенке, выделенной для преподавателей и гостей школы, желающих присутствовать, к примеру, на игре своего сына или дочери, уже обнаружилась заместитель директора, ведущая неторопливый разговор с некоей миссис Белл.

Раскланявшись с дамами — причём профессор МакГонагалл неожиданно тепло поприветствовала его, Маркус занял место пониже, с которого были одинаково хорошо видны и поле, и трибуны, причём не только противоположные, но и по обе руки, и принялся ждать. Несколько минут спустя он поймал себя на том, что механически обводит взглядом трибуны слева, справа, впереди, затем поле — после чего цикл повторяется. «Со стороны это, должно быть, смотрится очень странно…» — досадливо подумал он, но, прислушавшись к разговору за спиной, понял, что вот прямо сейчас собеседницам явно не до него. Миссис Белл с плохо скрываемым беспокойством рассказывала, что вот уже которую неделю кряду не может решить, заговаривать ли с мужем о том, чтобы «забрать Кэтрин домой, хотя бы пока эта ужасная ситуация не разрешится», а профессор МакГонагалл успокаивала её, как могла, очевидно, не в первый раз повторяя, что «в Хогвартсе полностью безопасно» и «профессор Дамблдор не допустит, чтобы кто-то из учеников пострадал». При этом ни имя Сириуса, ни фамилия «Блэк» так ни разу и не были названы прямо, но Маркус спиной буквально ощущал взгляды, самое малое, одной из собеседниц…

Затем от замка к квиддичному полю потянулась вереница студентов, а в ложу стали один за другим заходить и рассаживаться другие, знакомые ему и нет, леди и джентльмены, и разговор дам прекратился сам собой.

Появившийся одним из последних Дамблдор, казалось, вовсе не удивился присутствию Маркуса, тут же представив его некоему Элфиасу Дожу. К счастью, на этом светские условности закончились и Маркуса оставили в покое.

Тем временем на поле капитаны команды пожали друг другу руки, в воздух сперва взлетели игроки, а затем квоффл — игра началась.

Впрочем, за самой игрой он почти не следил, в отличие от окружающих — причём что студентов, что всех прочих: сидящий справа от Маркуса невысокий волшебник так азартно махал руками, болея, кажется, за обе команды и всех игроков разом, что даже сбил собственный, ярко-фиолетового цвета, высокий цилиндр, улетевший куда-то вниз — и, похоже, даже не заметил этого! Вообще шум вокруг стоял такой, что порой крики, речёвки и скандирование заглушали даже комментатора матча — парня с весёлым голосом и впечатляющими дредами, которого и так постоянно прерывала профессор МакГонагалл.

Наверное, именно потому, что всё внимание уделял трибунам — по большей части местам, где было меньше людей да краям поля у подножия башен, где можно спрятаться у всех на виду, Маркус не сразу заметил, как что-то изменилось: сперва до него донёсся пронзительный женский крик, затем по глазам ударила яркая серебристо-белая вспышка, а спустя всего несколько секунд, пока он пытался проморгаться, восторг зрителей превратился в настоящее ликование одних и разочарованный вой других.

Переведя наконец прояснившийся взгляд на поле, Маркус даже рассмеялся: так заразителен был упоённый восторг команды Гриффиндора, всем составом прямо в воздухе окружившей Гарри Поттера, с сияющим от радости лицом сжимающего в высоко поднятой руке золотой снитч! А чуть поодаль, на земле, барахтались, пытаясь выбраться из чего-то похожего на чёрные балахоны, несколько студентов, к которым уже спешила с возмущённым выражением лица обычно сдержанная МакГонагалл. Усмехнувшись этому зрелищу, Маркус ещё раз, чисто автоматически, оглядел трибуны — но в царившем на них буйстве сложно было бы разглядеть даже отдельного человека, не говоря уже о том, кто явно не стал бы появляться открыто…

…и совершенно не заметил уже не первый чересчур внимательный взгляд, в котором отражались вопрос пополам с сомнением, огромного чёрного пса, притаившегося под разноцветным тентом, укрывающим почти до земли башенку напротив той, с которой только что сошёл, направившись вниз, Дамблдор.

Решив задержаться подольше — на этот раз не из опасения вновь попасться студентам, а в надежде, что Сириус увидит его одного и, хотя бы, подаст какой-то знак, Маркус вновь начал перебирать в памяти всё, что узнал.

Свиток, что дал ему Дамблдор, оказался ещё объёмнее и… структурированнее, чем он ожидал. Стоило заострить внимание на какой-то части текста, заметке или списке — и он уже знал, непонятно откуда, где именно найти и прочесть то, что связано с упомянутой датой, событием или человеком. В какой-то момент Маркус даже заподозрил, что чёртов кусок пергамента читает его мысли, если такое вообще возможно, но желание разобраться стало куда сильнее сомнений.

Информации было много, причём часто такой, что вызывала больше вопросов, чем давала ответов. Да вот хотя бы: ранним утром первого ноября некий Хагрид — интересно, не тот ли самый примечательного роста человек, что работает здесь, в Хогвартсе, одновременно преподавателем и много кем ещё? — встретил Сириуса в разрушенном доме Поттеров. Странность номер раз: по словам Хагрида, ему удалось забрать Гарри Поттера из дома до того, как «там повсюду начали бродить магглы». Если он именно забрал Гарри из дома и покинул его, то откуда узнал о дальнейшем появлении там, наверное, местных жителей?.. Если забрал, но не покинул, то почему и зачем?

Странность номер два: во время встречи тем — «очень ранним», согласно записи в свитке — утром с Сириусом, Гарри уже был с Хагридом и последний, по его словам, разговаривал с Сириусом и утешал его, а Сириус просил отдать Поттера ему. Разговор явно занял какое-то время, и если Хагрид так спешил покинуть дом до прибытия местных, почему не поговорить где-то ещё? Или они так и сделали и смотрели со стороны? Опять же — зачем? Из записанного рассказа Хагрида создаётся полное впечатление, что говорили они всё же в доме.

Странность номер три: в свитке (вновь со ссылкой на слова Хагрида!) указывалось, что Сириус прибыл на своём мотоцикле, который, получив отказ забрать ребёнка, отдал Хагриду со словами: «Мне он больше не понадобится». Даже если отбросить мысль, что мотоцикл уж точно не самая незаметная вещь и только привлёк бы внимание местных, почему Сириус поступил именно так? Не мог же он знать, что попадёт в Азкабан…

Странность четвёртая: Маркус прекрасно знал, как в магическом мире относятся к волшебным палочкам. Однако о том, куда пропали палочки Джеймса и Лили Поттер, в записях не говорилось ни слова — хотя тот же Хагрид просто по определению должен был задуматься сохранить их для Гарри, как единственного сына погибших.

Информации было много, а вопросов — ещё больше, но на одно только подробное изучение оставшегося явно уйдёт ещё несколько дней, и это если не заниматься больше ничем, чего Маркус позволить себе никак не мог.

Поле внизу уже пустело, трибуны — почти, а с башенки было прекрасно видно студентов, неровной цепочкой, группами и по одному, тянущихся к замку. Маркус ещё раз, просто наудачу, окинул взглядом окрестности и начал спускаться по узким ступеням, а внизу лестницы…

…внезапно наткнулся взглядом на того, о ком вспоминал, пусть и опосредованно, последние несколько минут: Рубеус Хагрид ходил взад и вперёд ярдах в пяти от подножия башенки и что-то бормотал, точно разговаривая с самим собой. Впрочем, стоило Маркусу задёрнуть за собой полог, прикрывающий потемневшие от времени ступени, тот развернулся к нему:

— Профессор Блэк! А я вас, значится, и ждал!

«Доктор», машинально подумал Маркус, тут же мысленно высмеяв себя за придирчивость, а вслух произнёс:

— Мистер Хагрид.

— Просто Хагрид, что уж там. Оно как-то так повелось, а потом я и привык…

Кивнув в ответ и, специально не спеша направившись в сторону замка, Маркус задал очевидный вопрос:

— Вы хотели о чём-то поговорить?

Хагрид с полминуты мялся, точно не зная, как лучше начать, досадливо махнул рукой и брякнул:

— О Рей я хотел поговорить! Да и о Гермионе, конечно!

Маркус даже не знал, что из этого удивительнее — факт, что… Хагрид не только знает Рей по имени, но и говорит о ней с таким теплом и в то же время беспокойством в голосе, или что поговорить о Гермионе хочет именно с ним — человеком, как ни посмотри, связанным с мисс Грейнджер лишь тем, о чём тому же Хагриду и вовсе не должно быть известно.

— Слушаю со всем вниманием, — ничуть не лукавя, ответил он.

Хагрид с внезапным, но почти не скрываемым подозрением посмотрел на него — может, не очень веря в искренность человека с фамилией «Блэк»? — но всё же заговорил:

— Дело-то вот в чём… плохо ей, очень!

Маркус подобрался, беззвучно выплюнув ругательство — что он тогда ждал столько времени?! — и уже открыл было рот, чтобы привычными всякому практикующему врачу вопросами вызнать, кому же, в чём это выражается и где его медлительный собеседник её оставил, как…

— Не-не-не, — помотал головой Хагрид, — нет. Не прямо сейчас. Да только…

Он говорил и говорил, сбиваясь, запинаясь и перескакивая с одного на другое, а Маркус, слушая, ощутил сперва разочарование, затем горечь и, наконец, жгучее чувство стыда. Ведь сам чувствовал же, понимал: что-то изменилось, что-то стало не так, как прежде, но лишь теперь, слушая Хагрида, осознал, что, найдя для Рей в лице Гермионы учительницу в «школьном курсе магии» — даже мысленно последнее звучало на редкость абсурдно — а может, и до того, сам он сосредоточился на исследованиях, попытках разузнать больше о Сириусе, Поттере и всех причастных, да даже — на обычной, насколько это возможно в магическом замке, жизни здесь, в Хогвартсе, и… и, похоже, потерял то чувство близости двух чужих всему миру людей, что было у них с Аянами, а потеряв его — почти перестал общаться с ней, как прежде. Перестал… заботиться о ней, как раньше. Ставить её — как когда-то обещал себе — на самое первое место. «Я просто прикрылся её благом, её целью вернуться домой, и начисто забыл… неважно, по какой причине — о ней самой. О том, что ей здесь сильнее всего нужен не учёный, не взрослый, решающий её проблемы, а равный. Нужен… друг. Это отвратительно, Маркус».

А Хагрид, ставший тем самым другом — «вместо меня» — оказался столь благороден, что решил раскрыть глупцу его слепоту. Чтобы вернуть Рей её друга, даже не думая, судя по всему, что тогда станется с ним самим. «Мне далеко до него, — признал Маркус. — не знаю, смог бы я так».

— Спасибо вам! Искреннее! — вдруг для самого себя перебил он очередную неловкую фразу, похоже, начинающего повторяться в попытке достучаться до него Хагрида, даже не замечавшего, что ушедший в размышления Маркус почти не слушает. — Я всё понял, правда! И постараюсь больше не забывать... — запнулся и договорил про себя, что не мог вслух: «…кем должен оставаться для Рей».

И только выпалив эти слова, смутился тому, что и, главное — как сказал и подумал. Искоса взглянув на Хагрида, поразился тому, как тот смотрит на него: тепло, без капли осуждения и с какой-то спокойной радостью, будто излучаемой им. «Словно настоящая магия».

До места, где путь разветвлялся — в одну сторону к замку, в другую — к домику Хагрида, дошли молча, каждый в своих мыслях. Хагрид порой улыбался чему-то, глядя то в небо, то примечая что-то вокруг, а сам Маркус так погрузился в себя, что вовсе не смотрел по сторонам. Уже стоя на самой развилке, он протянул руку, чтобы попрощаться, и вдруг вспомнил:

— Вы, кажется… ещё хотели поговорить о мисс Грейнджер.

— Так это… — осторожно сжав его ладонь, удивился Хагрид. — Тут то самое… она очень хороший друг, Гермиона. Тяжело ей сейчас, когда Гарри и Рон с ней не говорят, вот и взваливает на себя больше и больше… мне вот ещё с Клювокрылом помогает, и уроки ещё, и эти ваши занятия — я же вижу… А тут она с друзьями помирилась почти, ну, после истории с метлой, а потом снова рассорились с ней, и даже Гарри не поверил до конца, что Живоглот не виноват, а уж Рон… — он огорчённо взмахнул рукой. — Одиноко ей, что уж там. Иногда смотрю — улыбается вроде, а видно, что плакала.

— Так…

— Так я и подумал, — одновременно с ним продолжил Хагрид. — Вы не поможете ей? Надо бы их помирить… Я уж и так, и этак говорил — и вроде слышат, все трое, но не слушают совсем. А вот вы… может, вас они послушают?

В голове у изумлённо глядящего на него Маркуса сейчас теснилось немало хаотично сталкивающихся мыслей, но пробилась наверх одна, самая главная:

— Почему вы говорите это мне?

— Гермиона вас крепко уважает, я ж вижу. Профессор Дамблдор доверяет — он сам так сказал, а профессор Дамблдор в людях знает толк. И я слышал, помогли вы малышке Лавгуд — хорошее дело сделали, очень хорошее! Ей непросто живётся…

Прозвучало это как-то столь искренне, что даже не хотелось узнавать, откуда Хагриду такое известно. Мысленно чертыхнувшись — «не волшебный замок, а деревня какая-то: все обо всём знают — неизвестно откуда!», Маркус уже хотел было вежливо отказать, но сперва привычно прислушался к себе… чтобы совершенно внезапно понять: он не против и даже хочет помочь. Ну или хотя бы попытаться. «По крайней мере, мисс Грейнджер», — вкрадчиво уточнил внутренний голос.

— Хорошо, — кивнул он беспокойно ожидающему Хагриду. — Сделаю, что смогу.

Тот буквально просиял — так, что Маркусу даже стало неловко. Скомкано попрощавшись, направился по дороге к главному входу в замок, на ходу пытаясь избавиться от этого ощущения, а уже внутри, напротив высоких «песочных часов» с баллами факультетов застыл, как вкопанный: Луна Лавгуд.

Её проблема. И его.

Ещё раз всё обдумал и даже усмехнулся: что за прекрасный случай, когда целых две проблемы имеют всего одно простое решение!

…А замеченная проходившими мимо студентами усмешка эта породила очередную волну слухов и домыслов — чему вдруг этот Блэк так обрадовался? И… на баллы чьего факультета при этом смотрел?..

* * *

Этот матч стал для него — почти счастьем. Давно забытой и навсегда, казалось бы, потерянной под гнётом прошедших лет там и одиноких месяцев здесь радостью. Не злорадным предвкушением встречи с предательской крысой, не мрачным довольством, что смог прожить ещё один день и немного приблизиться к цели, а радостью — светлой и такой сильной, что хотелось плакать и смеяться, хохотать во всё горло, самому выбежать на поле и обнять Гарри — такого близкого сейчас, только руку протяни!

Гарри летал так же, как Джеймс — и совсем иначе. Так же хорошо, может, даже лучше, но где Джеймс знал и чувствовал, как и что делать, Гарри просто делал.

Джеймс летал так, словно забывал обо всём, кроме чувства полёта. Гарри — так, словно только в небе и жил.

Те придурки, что ввалились на поле в тёмных балахонах, даже не поняли, как близко от смерти прошли: что своей, что, наверняка, его. Потому что, в отличие от Гарри, Сириус увидел в них не чудовищ, от которых сбежал, а нелюдей, ставших чудовищами ещё до того, как надеть мантии Пожирателей. Потому что его первым порывом было даже не достать палочку, а вцепиться в горло тому, что оказался ближе всего — и будь, что будет, ведь в голове билась единственная полуосознанная мысль: «защитить Гарри!»

А вышло так, что Гарри спас его: почти нестерпимо ярким серебряным всполохом засиял Патронус и чудовища превратились в перепуганных подростков, пытающихся выпутаться из балахонов и собственных рук да ног. На поле выбежали ликующие гриффиндорцы, Гарри сжимали в объятьях, а полуослепнувший Сириус, с невольным ворчанием забирающийся поглубже в темноту под трибунами, пытался прогнать накатившие воспоминания: на миг, показалось, он узнал едва-едва намеченные очертания заклятия, а теперь сомневался, не примерещилось ли ему.

Сердце наполняла такая гордость крестником — и такая боль, что сейчас он не может быть там, среди остальных, кто обнимает и счастливо тормошит Гарри… Сириус слушал радостные крики, топот и овации и буквально задыхался от того, как сильно хотелось не прятаться здесь, скрываясь от самого дорогого человека, а открыто пойти вместе в совсем не забытую гостиную и поздравить, как следует! «Потом, — удерживал он сам себя. — Мы обязательно отпразднуем потом. Всё, что упустили! И я, и Гарри».

…Порой Сириус вспоминал, как Лили предложила ему стать крёстным Гарри. Когда с печалью, когда со смехом — как она пыталась втолковать ему, что это значит, зачем вообще «магглы так делают» и для чего «так нужно». Нужно ей, в первую очередь — так решил он тогда и думал сейчас, ведь даже после всего сказанного ею от Сириуса упорно ускользала суть того, что вкладывала в это Лили.

Видно, поэтому для себя самого, так и не сумев понять и не пытаясь принять полный религиозный смысл что короткой церемонии, что предполагаемых последствий — он нашёл совсем другой, выражающийся одним простым и так много значащим для него словом.

«Семья».

Его приняли в их семью. А он подвёл их, и их больше нет, а он есть, а Гарри вырос совсем один, и…

Сириус с усилием оборвал мысли, что — он уже точно знал, не принесут ничего, совсем ничего хорошего; ещё раз осторожно выглянул из-под тента. Поле уже опустело, только на противоположном его краю расхаживал туда-сюда Хагрид, то и дело поглядывая в сторону спуска с башенки, где во время матча сидел Дамблдор. Не успел Сириус удивиться, кого это он может с таким нетерпением ждать, как, отдёрнув полог, на свет вышел тот самый довольно высокий даже рядом с Хагридом темноволосый мужчина, которого Сириус уже заметил рядом с Дамблдором перед матчем и при виде которого чувствовал что-то странное: будто некое смутное узнавание, как бывает, когда поутру пытаешься вспомнить уже ускользающий сон…

Обменявшись парой фраз — к сожалению, он был слишком далеко, чтобы услышать, эти двое неторопливо направились прочь от поля, а Сириус — последовал за ними, насколько мог. Дорожка вилась, то подходя совсем вплотную к кромке леса, где ему удавалось подслушать, то удаляясь от неё — и ветер доносил лишь обрывки фраз.

Сперва он не понял, о чём — точнее, о ком, идёт речь: имя «Рей», кем бы он или она не была, ничего не говорило ему. Но зато потом все усилия оправдались: говорили о Гарри. Вернее, сначала о его подруге, но, пусть и немного, а Сириус узнал ещё чуть-чуть о жизни крестника.

На несколько мгновений он будто провалился в греющие даже холодным днём воспоминания — сколько раз было, что они с Джеймсом и Ремом ругались, но всегда мирились вновь, причём как-то… легко, словно не было ничего более естественного.

Встряхнувшись, Сириус вновь сосредоточился на разговоре, и вовремя: потому что, как ни странно было, что Хагрид просит кого-то помочь ему помирить Гарри с его подругой — настолько доверяет? — но слова о доверии Дамблдора точно стоило обдумать. Не зря же ему кажется знакомым этот человек… и понять, кто это, что делает в Хогвартсе и не караулит ли как раз его самого, подобравшись ближе к Гарри — вот что важно!

«Жаль, Хагрид так и не назвал его по имени, — думал Сириус, аккуратно пробираясь к обиталищу фестралов: по какой-то причине дементоры избегают их, так что лучше места, чтобы переждать до ночи, не найти. А потом… — …потом, когда крыса сдохнет, всё это будет уже неважно!»

Оскалившись и мрачно рассмеявшись про себя, Сириус устроился среди корней старого дерева, некогда едва не вырванного бурей, и почти посочувствовал другу Гарри — нелегко сыну Уизли будет узнать, что он приютил у себя тварь, подобную тем, с кем сражались и от чьих рук погибали его родные…

Тварь, сделавшую его лучшего друга сиротой.

* * *

…Когда дверь кабинета Защиты закрылась за ним, Маркус только покачал головой: с одной стороны, Ремус Люпин не рассказал ему почти ничего нового, с другой — он чувствовал, несмотря на звучавшую в голосе собеседника горькую убеждённость в виновности Сириуса, что тот всё равно сомневается… пусть по привычке, пусть в глубине собственного сердца, но сомневается и ничего не может поделать с этим сомнением.

Наверное, только это и помогло ему держать себя в руках, слыша, как на все вопросы и осторожно высказываемые аргументы Люпин, пусть становясь всё печальнее, раз за разом твердит — «да, Сириус был мне другом, даже больше, чем другом, но его предательство… но то, что он, именно он убил Джеймса и Лили, и неважно, что Тот-Кого-Нельзя-Называть нанёс смертельный удар…»

Наверное, поэтому Маркус и закончил разговор об этом, как только смог, попытавшись перевести его на другую тему — где Сириус может быть сейчас и не пытался ли тот как-то связаться с Ремусом. Однако то ли предыдущими словами он настроил Люпина против себя, то ли дело было в понятном недоверии, а может, тот и почувствовал, как говорил раньше, что на самом деле испытывал Маркус, даже сдерживаясь внешне — но Ремус окончательно замкнулся, отвечая односложно или вовсе пытаясь уйти от ответов.

Однако даже при этом Люпин оказался достаточно тактичен, чтобы поддержать очередную смену темы… хотя Маркус вновь поднял вопрос о навязанных ему Дамблдором «ассистентах» только чтобы не завершать разговор на неприятной для них обоих ноте.

…разлив по чашкам свежий чай с лёгкими ароматами мяты, гвоздики и лимона⁽¹⁾ — в отличие от Дамблдора, Люпин заваривал его сам и не добавлял никаких огнеопасных ингредиентов — тот на миг даже поставил Маркуса в тупик простым вопросом:

— Между прочим, вы не рассматривали кандидатуру мисс Грейнджер?

Маркус покачал головой, но нашёлся, какую причину озвучить:

— Третий курс… судя по тому, что вы мне рассказали о настроениях студентов, станет только хуже.

— Возможно… — вежливо, но с хитрой улыбкой на губах отреагировал Люпин, — но от вас всё равно не отстанут, так что чем раньше сделаете выбор, тем скорее ситуация… выправится. Ну или хотя бы перестанет ухудшаться.

Принуждённо улыбнувшись в ответ, Блэк промолчал — просто не придумал ещё, как уйти от настоящих причин. Люпин понял его молчание по-своему.

— Почему?.. — открыто и как-то поразительно ненавязчиво спросил он. — Мисс Грейнджер умна, старательна и действительно стремится к знаниям. Даже если вам и вправду не нужна ничья помощь, взгляните на это с другой стороны — такой выбор многим, включая… некоторых коллег, покажется логичным.

Маркус подумал было спросить, на кого именно Люпин намекает, но важнее показалось другое:

— Отчего вы так беспокоитесь, чтобы это стала именно она? Насколько мне известно, мисс Грейнджер и так весьма загружена учёбой… — «и не только учёбой», уже про себя добавил он, мрачно размышляя, как бы скорее закрыть эту тему. В конце концов, не мог же он озвучить неосведомлённому Люпину, что причин нежелания во всеуслышание называть ассистентом Гермиону всего две: прежде всего, по связи с нею можно привлечь ненужное в плохом смысле внимание к Рей… а он и так виноват перед ней.

— Признаться, сам не знаю, — чуть виновато улыбнулся Ремус, — может, оттого, что она напоминает меня самого в этом возрасте…. Её нынешние трудности ведь — во многом тоже следствие отличий от других, но если мои удавалось держать в секрете, то…

Он замолчал, словно сказал лишнее, но Маркус уже понял:

— Так это случилось с вами здесь, в школе?! Но как…

— Нет-нет! — поспешно возразил Люпин. — Увы, ещё до.

Тон его голоса явственно говорил, что продолжать расспросы не следует, и в разговоре повисла неловкая пауза. «Кому-то из нас нужно это сделать», — неохотно признал Маркус и прервал её:

— Простите, что напомнил… Но о каких отличиях в отношении мисс Грейнджер вы говорите?

Люпин вдруг негромко и как-то совсем необидно рассмеялся, а в глазах столь же неожиданно появилось нескрываемое одобрение:

— Знаете, я всё гадал, из каких вы Блэков и кем приходитесь... — не договорил он. — А теперь, кажется, понимаю.

— О чём вы? — чувствуя раздражение как раз от собственного непонимания, процедил Маркус.

— Простите, — в свою очередь повинился Люпин, — но услышь вас сейчас ярые поборники сохранения статуса «Священных Двадцати Восьми», они немало бы поразились, что Блэк не придаёт никакого значения статусу крови.

— Вы ошибаетесь, — усмехнувшись и видя возможность отплатить собеседнику его же монетой, неспешно проговорил Маркус, — я придаю огромное значение статусу крови…

Полюбовавшись несколько секунд на явно подобравшегося, словно перед ударом, Люпина, закончил:

— …но понимаю под этим совсем не то же самое, что те самые «ярые поборники», о которых вы говорили. И уж точно не собираюсь судить людей по тому, в какой семье они родились и как далеко в прошлое могут проследить свою родословную. В любом из миров.

— …Кх-м, — наконец, прервал Люпин слегка затянувшееся после явно запутавшего его спича молчание. — Итак, говоря о мисс Грейнджер — я, вспоминая первые годы в Хогвартсе, совсем не отказался бы в то время иметь рядом взрослого наставника, который мог бы дать совет, когда он нужен и если не предупредить ошибки — в конце концов, они ведь тоже мои, то хотя бы разъяснить их потом.

— Вы…

— А в трудные времена — стать покровителем и хотя бы выслушать и поддержать словом и делом, когда больше никто не может.

— Вы слишком хорошо думаете обо мне! — ошарашенно выдал Маркус. — Наконец, почему вы сами не станете тем, о ком говорите, раз так беспокоитесь?

— Я оборотень, — спокойно и твёрдо проговорил Люпин. — Не лучший выбор того, кто должен открыть новые двери, а не закрыть их все.

Маркус промолчал — об отношении к оборотням в обществе магов было известно даже ему, а про себя подумал — ведь вторая и главная причина такова же, как у Люпина: ему не стоит ещё сильнее вмешивать мисс Грейнджер в свою жизнь.

В конце концов, в его намерениях любым способом помочь тому, кого всё магическое сообщество считает опаснейшим преступником, и если что-то случится, ему меньше всего хотелось бы портить жизнь девочке, которую могут и обвинить во всех грехах только потому, что в глазах остальных они окажутся связаны…

В итоге, с сожалением признавал сейчас он, то, что так хорошо начиналось утром, вечером закончилось почти ничем, не считая испортившегося настроения; с единственным хоть немного хорошим итогом — пусть Люпин и не верит, но хотел бы поверить в невиновность Сириуса. А значит, не всё потеряно.

В размышлениях он не думал, куда направляется, просто шёл пустыми — комендантский час уже начался — и тёмными коридорами: к своему удивлению, даже не помня, когда прошептал заклинание, чтобы подсвечивать себе путь сияющим серебристо-белым всполохом света на кончике палочки и заметив это, только когда какой-то портрет пожаловался, будто ему мешают спать… а остановившись, чтобы сориентироваться, услышал чей-то тихий плач.

Раньше, чем успел задуматься, Маркус толкнул ближайшую дверь — кажется, звук доносился оттуда, и оказался в Зале трофеев, мимолётно удивившись, когда умудрился подняться со второго этажа на третий, даже не заметив этого.

Факелы здесь не горели, но не было и полной темноты: в высокие окна, забранные узорными решётками, вливался удивительно чистый лунный свет, хотя Маркус мог поклясться, что когда подходил к замку, небо понемногу затягивали ещё по-зимнему низкие облака. Оглянувшись, понял, что и вправду попал сюда странным путём — позади виднелась только ничем не примечательная стена в узком проходе между застеклёнными шкафами, а по сторонам и впереди — ведущие из «трофейной» высокие двери. Маркус одними губами шепнул: «Нокс» и уже сделал несколько шагов в направлении звука, как вдруг услышал шорох и очень знакомый, дрожащий от слёз испуганный голос:

— К-кто здесь?

Ещё пара шагов, поворот за очередной, сверкающий стеклом и полированным металлом, шкаф, и в серебряном свете, делающем светлое ещё светлее, а тени глубже и мрачнее, Маркус увидел направившую на него волшебную палочку ученицу. В голове промелькнуло разом несколько мыслей — и поднять руки («палочка — это оружие», часто повторял отец), и вновь засветить «Люмос» (не лучшая идея применять магию, тут же оспорил сам себя Маркус, сообразив, как угрожающе сейчас выглядит — лица не разглядеть, ведь угораздило же подойти, повернувшись спиной к окну и заслоняя свет!)…

Так что он сделал самое простое и разумное, что можно было:

— Добрый вечер, мисс Грейнджер. Что вы делаете здесь так поздно?

1) Примерно такой эффект даёт добавление в чай смеси листьев, семян и лепестков василька.

Вернуться к тексту