Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

Работая, они исподтишка с любопытством разглядывают друг друга. Тонкс помнит, каким он был во время допроса, но тогда её больше интересовало им сказанное, а не он сам — а сейчас она смотрит на его слегка помятые брюки, на толстый свитер с закатанными до локтя рукавами, открывающими жилистые предплечья с синеватыми нитями вен под бледной кожей, на которой так отчетливо заметно ненавистное изображение, уродующее левое. Она отмечает лёгкие, ловкие движения его рук, и полное отсутствие брезгливости, с которым он держит грязную тряпку… Он тоже смотрит — и не может не сравнивать её с Драко. Насколько же они разные… в них, кажется, вовсе нет ничего общего — а ведь они оба Блэки наполовину, двоюродные брат и сестра… в ней, впрочем, блэковская кровь заметнее: её выдает темперамент и некоторые фамильные черты, такие как особый контур ноздрей и длинные тонкие пальцы, которые так хорошо сейчас видны на фоне тёмной сырой ткани тряпки, которую она держит в руках. Даже смущение её — блэковское: яркое, с легким оттенком упрямства и вызова. Да и профессия тоже невероятно подходит: он прекрасно может представить в роли аурора что Сириуса, что Беллу…

— Мама одобрила бы, — удовлетворённо говорит Тонкс. — Хотя и сердилась бы, что мы сделали это просто руками.

— Ну, раз это одобрила бы Меда — Блэков это наверняка тоже устроит, — смеётся Мальсибер. — Я предлагаю умыться и пойти на кухню выпить чашечку чаю.

— Вы знаете мою маму? — удивляется Тонкс.

— Конечно, знаю… вернее, знал — когда-то очень давно. Очень серьёзная и строгая была девушка — и как мы все удивились, когда она сразу же после школы вышла замуж.

— За магглорождённого, — ехидно добавляет Тонкс.

— И это тоже, — легко соглашается он. — Но тут важен был сам факт замужества — явно без согласия родителей. Я маленьким был, но разговоры все помню — ух, сколько шума тогда поднялось!

— А сколько вам было лет? — спрашивает Тонкс с любопытством.

— Мне? Дайте подумать… я ещё не ходил в школу, но уже отлично летал на метле, значит… я полагаю, лет девять-десять. И мне ужасно хотелось посмотреть тогда на её мужа, — смеётся он. — И так странно, что у неё уже такая взрослая и прелестная дочь, — он подходит поближе и вдруг берёт её руку в свои и целует. Она смущается, краснеет и отступает назад, не зная, что отвечать на вроде бы обычнейший жест — вот только руки у них обоих сейчас грязней некуда.

Они расходятся умыться и привести себя в надлежащий порядок, и встречаются снова на кухне минут через двадцать, за которые Ойген успевает полностью вымыться и переодеться — в этот раз на его плечах классическая темная мантия, он даже галстук завязывает пижонским диагональным узлом.

— Вы садитесь… куда-нибудь, — предлагает Тонкс Ойген, — я сам чай сделаю… и скажите, вы к дяде пришли или меня проведать?

Ей очень странно слышать это «к дяде». Её смущает не сам факт родства, о котором она знала с самого детства, а то, что наконец встретившись со своим печально известным дядей, просто не могла воспринимать Сириуса в этом ключе — разница между ним и родителями была колоссальной. Она садится за стол, а он принимается заваривать чай в пузатом фарфором чайнике. Здесь, при дневном свете, он выглядит моложе, чем казалось ей прежде, но и более измождённым: становятся видны лёгкие тёмные тени вокруг глаз и слегка запавшие щёки.

— Вообще-то именно вас, — говорит Тонкс. — И я удивлена, что вы тут так свободно перемещаетесь.

— Ну, — говорит он примирительно, — во-первых, куда мне бежать? Меня же от Лорда только Авада и ждёт — жаль, боюсь, не она одна и не сразу. Во-вторых, ну какой, будем честны, из Блэка тюремщик? Мы с ним двенадцать лет в соседних камерах в Азкабане сидели — ну неужели он меня снова запрёт? И, наконец, в-третьих — не всё так плохо и он всё-таки Блэк, — весело договаривает Мальсибер и показывает ей цепочку на шее. — У меня есть очень милый ошейник, поэтому за хорошее поведение меня выпускают на волю и даже дают ведро с тряпкой — размяться, — шутит он, не задумываясь о том, что, не зная тонкостей их странных взаимоотношений с Сириусом, понять, где заканчивается шутка и начинается правда, весьма затруднительно.

— И как вам изображается домового эльфа? — улыбается Тонкс, перекрашивая, едва он отворачивается к плите, свои волосы в ярко-розовый цвет.

— Да замечательно! — отзывается он, оборачивается — и ахает восхищённо, его чёрные глаза вспыхивают, и он даже останавливается, прежде чем проговорить: — Как же жаль, что метаморфом можно только родиться! Как бы я хотел так уметь!

— Это можно и по-другому, — смеётся она — и, взмахнув палочкой, перекрашивает его волосы в такой же чистый ярко-розовый цвет. Потом достаёт из сумки зеркальце и протягивает ему. Ойген спрашивает восхищённо:

— Как долго это продержится?

Ему и вправду идёт, как ни странно — и даже цвет лица теперь выглядит более свежим, а тёмные круги вокруг глаз становятся почти незаметными.

— До вечера, я полагаю, — пожимает она плечами. — Может быть, даже до завтрашнего. Вам цвет нравится, или хотите какой-то другой?

— Розовый — по-моему, замечательно! — заверяет он её горячо. — Зелёный был бы банален, а синий — скучно… ну а с жёлтым я буду напоминать пародию на Малфоя, а это просто невежливо, если подумать.

Они смеются.

Он разливает чай, достаёт сахар, печенье и остатки вчерашнего пирога, ставит всё это на стол и, наконец, садится.

— А вы, я смотрю, вполне уже обжились тут, — говорит Тонкс.

— Ваш дядя очень добр и великодушен, — кивает Мальсибер, заставляя её тихонько хихикать. — А вы позволите задать вам один вопрос, который меня мучает с того момента, как я вас увидел?

— Ну попробуйте, — говорит Тонкс. — Но не забывайте, что я всё же аурор.

— И можете меня… а вам сейчас позволено пользоваться непростительными, кстати? При задержании Пожирателей Смерти, к примеру? — с любопытством интересуется он.

— Позволено, — кивает она невесело — и говорит сокрушённо: — Но потом такая возня с бумагами…

— Понимаю, — отзывается он сочувственно.

Они глядят друг на друга — и хохочут.

— А расскажите, — продолжает он с любопытным блеском в глазах, — как там, в аврорате? Вас сильно гоняют на всякие учения, к примеру?

— Бывает, — кивает она. — Но учения — это же интересно хотя бы… куда хуже вся эта писанина.

— Да, тут нам повезло больше, — кивает он, и в его глазах почему-то мелькает грусть.

— В смысле? — переспрашивает Тонкс.

— В смысле, у нас нет… не было никакой писанины — одни сплошные учения. Глаза бы мои их не видели, — добавляет он мрачновато.

— У вас? — хмурится Тонкс.

— У нас, — он кивает. — Нас же тоже… учили. Но давайте мы с вами вспоминать это не будем, — просит он. — Допросить вы меня уже допросили… по делу мне сказать больше всё равно нечего — вы лучше позвольте задать вам встречный вопрос?

— Ну попробуйте, — соглашается Тонкс.

— А как это было — узнать, что твой дядя, которого ты с детства считала чудовищем, оказывается, ни в чём не виновен?

— Странно, — она улыбается. — Знаете, я поначалу всё равно его опасалась. С такой-то физиономией. Пока не узнала поближе… а ведь я очень хотела его поймать, — признаётся она с улыбкой.

— Именно вы? Вы сами? Почему? — удивляется он.

— Ну, — она вздыхает. — Я загорелась этой идеей курсе на пятом — когда решила, что в ауроры пойду. Я же всё время слышала гадости про мою маму — слизеринцы, не стесняясь в выражениях, вспоминали то, что она с грязнокровкой связалась, а гриффиндорцы — не забывали напомнить мне, что она такая же, как сестра и кузен… Чарли иногда их за это бил, — она улыбается воспоминанию.

— Чарли? — вопросительно переспрашивает он, и она поясняет:

— Чарли Уизли — он всегда был очень милым. Хорошо хоть я метаморф — те же рейвенкловцы пройти мимо этого дара никак не могли, и на этом фоне мои одиозные родственники их вовсе не занимали. А для наших таких мелочи значения не имели совсем, и мы просто дружили, — улыбается она снова.

— Вы с Хаффлпаффа, — тоже улыбается он.

— Именно, — кивает она.

— Представляю, как доставали вас наши, — он глядит слегка виновато, хотя, конечно, никак не может быть за это ответственен.

— Ерунда, — отмахивается она. — И вы представляете, что было со мной, когда Сириус так эффектно сбежал, и все министерство поставил на уши? Я поклялась себе, что непременно его поймаю — и всем докажу, что я совсем не такая, — она смеётся.

— Вам ничего не надо доказывать: вы действительно совсем не похожи, — говорит он, наливая ей ещё чай.

— Теперь-то я знаю… а мама тогда очень боялась, что я и вправду его найду — и он узнает меня и убьёт… а потом он маме через Дамблдора письмо передал, и она плакала, и так рада была… Я тогда, наверное, впервые в жизни увидела её настолько разочарованной в себе и смущённой: она же поверила, что он виновен… и потом уже мне много рассказывала о нём — как будто совсем о другом человеке.

— А потом вы его увидели, — говорит Ойген почти ласково.

— Да, — кивает она. — И он оказался и похож, и не похож на того отважного и дерзкого Сириуса из её рассказов — в чем-то конечно похож, а в чем-то совсем разный…

— А каким вы увидели его? — спрашивает он с едва сдерживаемым любопытством.

— Разным… Я так часто меняю лицо, что хорошо замечаю такие вещи… Да и профессия немного обязывает… Сириус… он же всё время за масками прячется. Ярость, веселье, бесшабашность… а под ними — только скорбь и усталость, — её улыбка становится печальной и грустной. — И я честно не понимаю, на каком ресурсе он ещё держится… И знаете, — добавляет она серьёзно, — у него же есть право послать к синим пикси всё и вернуться на тот… туда, где он после Азкабана в себя приходил. Но Гарри здесь — и он упрямо остаётся здесь, в Англии, как можно ближе, хотя и смысла в этом, вроде бы, нет, просто по-другому не может. Вот и Ремус такой же усталый, — добавляет она совсем грустно, но он слышит в её голосе кроме грусти ещё и нежность, — и вообще весь этот дом вместе с домовиком этим просто устал, я думаю…

— А я его немного боюсь, — признаётся Ойген.

— Кого? — очень удивляется Тонкс.

— Эльфа. Даже у Лестрейнджей эльфы приятнее.

— Почему даже? — очень удивляется Тонкс.

— Потому что у них они ходят вооружённые и с лопатами, — говорит он — и смеётся. — Ну, про лопату я пошутил — у них только одна эльфийка с нею замечена — но про оружие правда. Считается, что это нож, но я бы назвал его коротким мечом.

— Надо же, — недоверчиво говорит Тонкс. — Может, они ещё и одежду носят?

— Ну… в каком-то смысле: они у них драпируются в ткань на манер то ли тог, то ли хитонов… но мне это всегда казалось нормальным — у нас дома так же. Я, скорее, изумился, в первый раз малфоевских — в наволочках — увидев.

— Здешнего я тоже побаиваюсь, — признаётся Тонкс. — Хотя он меня, к счастью, и игнорирует. А у нас эльфов нет, — вздыхает она, — мама сама всё делает. И меня учила — только, кажется, вышло не очень.

— Да зачем вам ещё что-то уметь? — искренне удивляется он. — Вы — уникальная! Да ещё и очень милая и красивая, — улыбается он, снова вгоняя её в краску. — А могу я задать вам ещё вопрос? — спрашивает он, смеша её своим умильным и умоляющим выражением своего лица.

— Конечно, спрашивайте, — она берёт чашку с чаем и делает несколько глотков.

— Вы так удивительно точно увидели Блэка… а что вы во мне видите? Скажете?

— В вас? — Тонкс, склонив голову на бок, ненадолго задумывается — Ребёнка, — смеётся она. Потерявшегося, но не потерявшего свою любовь к этому миру. С вами и сложно и в то же время просто совсем: все носят маски, но ваша маскировка настолько очевидна, что этим и вводит всех в заблуждение.

Он тоже смеётся:

— Просто это никакая не маскировка — и вы совершенно правы, я люблю этот мир, потому что это волшебное и прекрасное место, и я по нему скучал целых пятнадцать лет. А ответите ещё на вопрос? — спрашивает он азартно.

— Попробую, — кивает она, — хотя мне казалось, что допрос вести положено мне.

— Вы же знаете Севе… профессора Снейпа? В нём — что вы видите в нём?

Тонкс задумывается — а потом улыбается совершенно хулигански и говорит с преувеличенно серьёзным видом:

— Вы знаете, я вижу, что под мрачного профессора зельеварения на самом деле маскируется гигантская летучая мышь — и не знаю, видели ли вы их когда-нибудь, но когда они спят, обернувшись крыльями, они милые. И, хотя конечно, летучие мыши знакомы всем школьникам, как в качестве ингредиентов, так и в самом что ни на есть натурально виде — она делает себе нос как у летучей мыши, и Ойген, не сдержавшись, хихикает, — но немногие читали о том, что летучие мыши-крыланы, к которым, я думаю, относится, и наш профессор, питаются фруктами, а вовсе даже не студентами на отработках. Но я уверена, что он в этом никогда не сознается, — она возвращает носу его нормальный вид, и смеётся вместе со вторящем ей Мальсибером, который аплодирует ей и, отсмеявшись, говорит:

— Конечно же, фруктами — вы совершенно правы, и, на мой взгляд, это ведь так очевидно… только могу я вас попросить никогда и никому не рассказывать об этом? Пожалуйста?

— Не скажу, конечно, — обещает она. — Я не выдаю тайны профессоров и летучих мышей, — она допивает чай и глядит на часы. — А мне ведь уже пора, — вздыхает она. — Но сначала я всё-таки хочу повидать Сириуса. Спасибо за чай, — говорит она, вставая — он поднимается следом и провожает её до дверей кухни. — Знаете — а я рада, что вы тут освоились, — признаётся она. — Мне кажется, вы тут очень на месте. Я зайду ещё как-нибудь — и, надеюсь, больше не сведу на нет ваши труды, — обещает она с улыбкой.