Цветок ацеласа (джен)

Опять шел снег.

Торин слышал сквозь дрему, как полурослик осторожно выскользнул из-под теплого одеяла и меховой полости — и будто растворился в тишине комнат. Так, что сон в одну секунду слетел без остатка; так случалось в походах, когда вроде и дозор не твой, и устал за день хуже собаки, а хрустнула ветка под конским копытом или птица какая-то пискнула в ближних кустах — и уже готово, на ногах и с клинком в руке…

Но Бильбо, разумеется, не исчез. Хотя иногда казалось, что он так умеет — растворяться в воздухе. Просто отошел смотреть в окно, и Торин дошел до окна следом — чтоб обнять, чтоб зарыться лицом в мягкие хоббичьи кудряшки на затылке, вдыхая вкусный теплый запах сладкой выпечки и трубочного зелья. Жил бы эльфийскую тысячу лет — все бы прижимал и тискал бы, такого мягкого и разнеженно-теплого, все надышаться бы не мог на него, сладкого и домашнего…

— Этот снег пахнет сыростью, — серьезно заявил хоббит. — Наверняка грядет грандиознейшая оттепель… И хватит уже меня мять со всех краев, будто игрушку!..

Торин только согласно покивал — он бы сейчас вообще с чем угодно согласился, слушал бы и эльфийские сонеты — а вот руки распускать все равно бы не перестал. И Бильбо, кажется, не столько отмахивался, сколько смеялся:

— Да хватит уже, ненасытный!

С нынешней ночи все, до единого, огни в домашних печах гасились — и жители подгорного королевства шли к кузницам за новым и свежим огнем. Шли женщины, шли девицы — эти принаряжались кто во что горазд, шли следом и все остальные… В этот же вечер в пятом северном туннеле гномы внезапно обнаружили выход в созданный природой широкий подземный зал, но тут перекосило несколько опор — и в итоге Торин, проторчав в туннеле, вернулся к себе сильно за полночь. Молодой огонь в камине и в маленьком ночнике едва теплился, а полурослик, умаявшись на кухне, давным-давно спал.

Когда-то, как теперь казалось, в совсем незапамятные времена, совсем ребенком он вечно не мог дождаться нового огня — но непременно просыпался от приглушенных шагов:

— Мама?

Ее портретов не сохранилось — все сгинуло в огне. Он уже почти не помнил лица, и голос-то вспоминался, будто совсем издали, и помнилось только то самое волшебное ощущение тепла и защищенности, да звяканье браслета с синими сапфирами на теплой руке, мимоходом гладившей ребенка-Торина по голове:

— Я здесь, мой хороший…

А со следующего утра можно было начинать ждать весну.

А потом — была подраставшая и как-то уж слишком стремительно взрослевшая Дис. Еще по-девчоночьи слишком худенькая, но с тяжелыми в пол косами, серьезным синим взглядом и взрослым голосом:

— Торин, не видел мою шаль?

Тяжелый светильник, доставшиеся от матери заколки в волосах, полагающееся к празднику белое, точно у невесты, платье.

— Выросла девчонка-то, а?

— Дурак ты, Фрерин! — огрызался Торин, потому что Дис все-таки была еще слишком маленькой — и чтоб тянуть на себе все домашнее хозяйство, и уж, тем более, чтоб лишь смеяться в ответ на туповатые шуточки хромого красильщика Ольфа.

И теперь будто старый шрам начинал ныть под ребрами: остановись, останься!

— А я что, ухожу куда-то? Нет, сейчас-то я Дис обещал помочь, стыдно будет, и так вон проспал…

Серенький день за окнами был и вправду не по-зимнему теплым: когда Торин вышел покурить, то с козырька над крошечной террасой ему на макушку попало первой в этом году капелью. Он никогда бы, наверно, не обратил внимания, но сейчас действительно почувствовал, что падающий снег пахнет сыростью — еще не весна, но уже ее предчувствие.

— Папочка где?

Фродо был ровно такой же бесшумный и деловитый, как и Бильбо.

— Ушел помогать тете Дис и тете Лит на большой кухне.

— Умм, что-то есть захотелось…

А еще Фродо почти ничего не весил, если по гномьим меркам, — так, пушинка, такого к потолку подкинуть никакого труда не составит; и отпинывался тоже с интонациями Бильбо:

— Хватит меня подбрасывать, я что — маленький?

— Взрослый. Совсем взрослый, — ласково пробормотал Торин в кудрявую ребячью макушку, всей душой замирая от накатившей нежности.

— А раз я взрослый, то можно мне рисунок, как у Гимли, да? Тоже на руке, только другой?

— Маленький прохиндей!

А почему бы и нет — скажем, рисунки соком чернильного корня через пару месяцев потихоньку сходят…

Кили не сомневался: на что у Тауриэль не хватит задора, на то достанет упрямства — как с шитьем — но идти наперекор самой себе она не станет. И что тут оставалось — только радоваться всему. Когда она шла в кузницу за свежим огнем — обычно горящие угли приносила матушка Дис, а они предпочитали посвятить праздничное время гораздо более веселым занятиям — а теперь шли сами, переплетя теплые пальцы на ручке тяжелого кованого светильника. И огонь развести потом получилось такой веселый и жаркий!

Белое — оно больше незамужним девицам пристало носить, но новое платье в подарок Тауриэль матушка Дис сшила тоже очень светлое. Мягкое, широкое, летящее. Кили только порадовался, что, невзирая на суматоху последних дней, успел-таки закончить подарочный убор из мелких цветочков — работа сплошь тонкая и очень мелкая была, но и выглядела по-королевски. Эльфийка, было дело, немного стеснялась этих платьев и украшений, а теперь, статная и невероятно красивая, шла рядом, улыбалась, и у Кили вся душа замирала от этой улыбки. Когда думал, что, наверно, не так далеко то время, когда и широкая высокая юбка придется по размеру, и без того скользящая эльфийская походка станет совсем плавной… А еще на Овечье Солнце Тау вместе с другими женщинами, не стараясь, как обычно, остаться в стороне, помогала всех оделять свежим сыром и горячим хлебом со сбитым накануне маслом.

Правда, прежней прыти она все-таки не убавила. Потом, когда помогали выгонять навстречу Овечьему Солнцу домашний скот, то Кили и Тауриэль неплохо покидались мокрым и хорошо лепившимся в комья снегом, а еще повалялись на мокрых и усыпанных сенной трухой осевших сугробах. И эльфийка набила Кили полный капюшон снега и кинула еще и ледышку за шиворот.

— Ах, ты, ведьма рыжая!.. — Кили кинулся за ней в погоню, но только чтоб, поймав, целовать:

— Хорошая моя, родная моя…

Эльфийский сон легок, словно шелк, и чуток, словно сон дикого зверя. Эльф прекрасно слышал шаги и знал, чьи именно они. Да она и не таилась особо: звякнула защелка на фонаре, весело затрещала растопка в печи. Прошуршал край платья по полу, в ответ на сонное хныканье маленького ласковый голос сказал: «Тише, хороший мой, тише!», слегка качнулась колыбель под теплой рукой...

— Твой отец меня наверняка убьет.

— Но мы же не делаем пока ничего плохого! — отмахнулась Хадвен.

— Так то — пока!

Леголас давно успел распробовать запретного-сладкого, и наверняка любую другую девицу давно бы уже на плохое уговорил. Даже уговаривать бы не пришлось, просто позвать — и пошла бы любая. Разве что наличие сердитых отцов или мужей могло Леголаса слегка отпугнуть и заставляло таки немного поумерить эльфийскую прыть. А тут, вот дела, спустя секунду стало запоздало стыдно за нечаянно брякнутое отчаянно не то, могущее оскорбить...

Но Хад лишь рассмеялась:

— Эх ты, остроухий! — даром что сама наполовину эльф. Даже интересно, какое потомство получится в итоге у подруги и ее муженька…

От Хадвен вкусно пахло пекарней и чем-то весенним цветочно-сладким: мимоходом погладила по голове, только рукав светлого платья скользнул у щеки, — и ушла. И будто забрала с собою весь сон начисто: остались сладкая тревога, да и мысль о том, что и отец не одобрит, и Даин наверняка заартачится, но всегда можно будет остаться здесь…

За окном давно началось серое и сырое утро: не весна еще, но уже ее приближение. Про то, что эльфы владеют какими-то чарами — это, разумеется, вранье, но они отлично научились договариваться с окружающим миром. Почти со всем, потому что пауки и всякие вроде бы разумные — не в счет… Просто раньше оно и не очень получалось, и повода не было, а тут само собой вышло: мокрый снег у высокого пещерного оконца сделался совсем проталым, и там проклюнулось несколько стебельков травы, несколько подснежников и вездесущий ацелас тоже поднял голову. «Все будет, — думал Леголас — и все обязательно будет прекрасно».

Правда, уже днем, эльф получил от одноглазого Фили прозвище «дурак»:

— Огонь принесла? Тебя ж, можно сказать, напрямик замуж позвали… тьфу, жениться предложили, а ты ни отказаться, ни что-то еще!..

Фили вообще очень воодушевился — не иначе от понимания, что самому ему ничего пока не грозит. А Леголас отправился разыскивать Хадвен — дурацкие, конечно, обычаи тут, но… Но вообще-то можно просто позвать посмотреть на разведенный у окна сад…

* * *

Набегавшись накануне — сначала играя с Сорой, потом — прячась от взрослых вроде как троюродных сестер (высоких, громких и все время лезущих тискать и целовать, как куклу или котенка), помогая крутить прялку в мастерской Дис и относя записку от Кили на Северный край, Фродо, разумеется, проспал все на свете. И за огнем не ходил, а Торин столько нарассказывал, мол, сказочно все красиво будет… И Бильбо с утра уже не нашел на месте! Правда, зато подлизался к Торину, чтоб тот разрешил сделать рисунок на руке — и это было хорошо. Ведь, если что, на Торина и свалить все можно потом будет…

А из кухни отлично пахло! Одуряюще просто тянуло вкусным! Правда, тут уж Фродо нашел мужества и, не выпрашивая ничего, дождался, пока всем дадут праздничного хлеба. Наверно, это так и специально было придумано, чтоб не очень-то портить аппетит к вечернему пиру, но и с голоду до него умереть — вкусный свежий хлеб, свежесбитое масло, круглый сыр, молоко в кружках — а взрослым еще и молочный ликер, который готовила тетя Дис. Досталось всем, даже главному эльфу с наколдованным лицом, хотя он и говорил, что эльфы-то празднуют по-другому…

Фродо не выдержал и спросил:

— А глаз болит, да?

Эльф опять по-смешному дернулся, но ответил:

— Нет, уже нет. Просто не видит.

— У Фили тоже совсем не видит. Там вообще даже нет этого глаза никакого, сплошной шрам… А на лице — тоже не болит?

— Как ты все это видишь, ребенок-полукровок?

— А меня тетя Гала в Ривенделе немного учила… Как говорить молча или как смотреть сквозь колдовство.

Эльф снова немного дернулся.

— А ты лицо чаруешь, чтоб тебя не боялись, как я Фили осенью, или потому что еще не старый и хочешь жениться? Когда Листок женится и от тебя уйдет совсем, то ты останешься совсем один ведь, потому что вдруг они уедут и Флинна тоже увезут с собой, наверно, и только в гости приезжать будут…

— Нет, дитя, эльфы находят пару лишь однаж… Что значит — «они»?!

— Ну, если целуются — значит, поженятся, а Листок целовался с Хади за скотным сараем сейчас. А вообще это противно, я им и сказал, что изо рта в рот — получается микроб. Меня так Элладан и Элрохир говорить научили, когда Эстель и Арвен… Дяденька эльф, а ты куда? А что значит «Я им устрою сейчас Весеннюю полночь!»?..

Фродо не узнал, что и кому в итоге устроил — потому что убежал на террасу с другими детьми лупить друг друга мокрыми и такими удобными снежками, а когда уже порядком устал — то полез к краю посмотреть на город и озеро. Ни озера, ни города он не увидел из-за падающего снега и потому что высовываться ему не дали. Зато одинокую повозку, катящуюся прямиком к воротам, увидел прекрасно, как и сидящего в ней…

— Старик-огневик!

Но Дис, изловившая Фродо по пути к воротам была непреклонна: с гостями можно увидеться и на пиру, а сейчас — самое время как раз к пиру и умыться, и переодеться в чистое (хотя там всего-то грязи было, что следы завтрака и пролитые еще в школе чернила). Сама Дис давно уже и причесалась, и нарядилась, и звенела на каждом шагу своими сережками и браслетами, и все равно они только-только успели к столам… Сидеть под внимательным взглядом Бильбо и не менее внимательным — Торина оказалось неловко, да еще и Кили свредничать решил:

— Не лезь к Тау на колени!

— Почему?!

— Потому что ты стал уже слишком большой!

— А тетя Дис говорит, я исхудал даже!

— Иди сюда, мой хороший…

— Тебе точно не тяжело будет?

— А почему Кили так боится?

— Потому что э… Тау, что там у вас врут про капусту или птичек?..

— Потому что у меня внутри теперь живет маленький эльфенок и Кили боится, что ты можешь нечаянно его толкнуть или прижать.

Главный эльф в это время как раз что-то вкусное пил из своего кубка — этим вкусным и поперхнулся. Неизвестно, что за «Весеннюю полночь» он успел устроить специально для Листка, потому что немного наколдованных подснежников и ацеласов по всем углам — не в счет, они появились раньше; но Листок так и сидел за главным столом рядом с Хади… Страшный и грозный на вид, но на самом деле очень добрый дядька Даин захохотал в ответ так, что чуть не оглушил всех:

— Мал да удал, а? И то правильно, давно пора! Может, и наше баб… женское царство еще найдется, кому разбавить!

— Ты, кабанчик мой, не спеши… Еще неизвестно, кто и что разбавит! — веселилась Лилталоссе.

— И хоть бы подсказала, что ли… хоть бы раз свою эльфийскую чуйку на благо чье-то использовала…

— И не подумаю! Они, видишь, все об заклад бьются: кто на этот раз, и он все спрашивает и спрашивает, все приметы, как старая бабка, перебрал…

— А вы? — полюбопытствовал Бильбо.

— А я сама об заклад билась и ничего не скажу, пусть гадает дальше!

— И ставки еще принимаются? Кольцо с рубином на девчонку!

— Эй, Торин, брат, ты-то что! И ты туда же?!

— А ты в любом случае в проигрыше не будешь! Хочешь, на мальчишку что-нибудь тоже поставлю? Можешь ему мое имя дать, вот!

— Принимаю заклад!

— А меня тут никто не спросил?

Теперь смеялись уже почти все. И гномы, и гостившие тут в праздник люди или эльфы, и бородатый, как самые почтенные из гномов, Старик-Огневик, которого все называли просто Гэндальфом…

Потом, конечно, были и танцы, и звонкая арфа Короля-Под-Горой, и изрядно захмелевший главный эльф, поющий все подряд и неважно, на каком языке.

— …случилось? — Бильбо и Гэндальф говорили очень тихо, и кому-то, кроме Фродо, было, наверно, не услышать.

— На этот раз — просто соскучился.

— Просто?

— И дурной сон — снова снилась Битва. Только закончившаяся гораздо хуже.

— Торин, да?

— И Фили. И Кили, и его жена — правда, ее, медленно умиравшую от тоски, потом добил кто-то из своих же…

— Фу, ужас!

— Вот и я так подумал — потому и решил наведаться. Иногда сон — это просто сон, Бильбо. Рад видеть тебя и всех в добром здравии!

— А Фродо? Что было с ним?

— Я видел только Битву — наверно, то, что могло бы быть…

— А Фродо?

— Я не знаю, — покачал серой от частой седины головой Старик-Огневик. — В любом случае, устроилось все так хорошо, как только могло, а?..

Потому что не рассказывать же про того мальчика, который был недоношен и так слаб, что не прожил и дня, и в честь которого потом назвали совсем другого... Но Фродо даже испугаться не успел мелькнувшим перед глазами Старика-Огневика страшным вещам, как понял, что его деликатно, но решительно выкинули из чужих мыслей вон.

Тут еще и Торин заиграл любимую песню Фродо — и хоббитенок, разумеется, перебрался поближе к гному, чтоб и подслушать, и подпеть:

Наш дом уснул, но мир не ждёт.

Зовёт дорога нас вперёд...

Покуда шлёт лучи звезда…

Подпел и пьяный эльф с наколдованным лицом:

…До грани ночи, а тогда,

Уйдёт туман, и исчезнет тень,

Наступит новый светлый день...

Все-таки, когда он не говорил свои пафосные речи, а сидел и пел, отбивая такт кубком по столу, был этот главный эльф куда как приятнее.

Потихоньку пир не то чтоб сам собою утихал, но народ начал немного разбредаться: просто кто-то садился чуть поудобнее, а кто-то и в самом деле устал — например, Лит потихоньку пошла к себе. Наверно, она еще думала, уходить или нет, потому что через каждые несколько шагов останавливалась, но когда огромный и рыжий дядя Даин, бережно поддерживавший ее под руку, спрашивал, все ли хорошо, то отмахивалась, что чересчур много смеялась весь вечер и что чего-то ему больше не даст... А Фродо решил все-таки пока не уходить — забрался совсем уж на колени к Торину, да так в итоге там и задремал.

Кили и Тауриэль тоже потихоньку исчезли из-за стола и, не сговариваясь, ушли на главную террасу, которая над воротами. Они, кажется, даже почти не целовались, просто замотались в один плащ, как шесть с лишним лет назад, и говорили, говорили обо всем подряд и смотрели на небо. Кили достал было трубку, но, подумав и так и не раскурив, и убрал — чтоб завидно не было. Оттепель и в самом деле днем была нешуточная, и под ногами было еще сыро, но теперь между облаков кое-где проглянули звезды. Мигал огоньками человеческий город, где-то совсем далеко наверняка были озеро и эльфийский лес, шесть лет назад пробудившийся от своего угрюмого сна и потому — все более чистый и приветливый. И всюду можно успеть побывать! А пока — просто болтать, а скорее уж — гнать обо всем на свете, в том числе и о том, что чаще остается исключительно на уме, например: «Я люблю тебя!»

Сон, мой милый Фродо, это иногда просто сон.