Звери (гет)

Дождь не может быть вечным.

"Ворон"

Всё на свете можно исправить, кроме смерти.

 Мигель де Сервантес Сааведра

Остатки снега, больше похожего на обычную грязь, жались по углам улочки. Ручейки воды лились между брусчаткой, вливались в зеркальные лужицы и текли по ступенькам, покрывая их стеклянными трещинами.

Одиноко фонарь моргал в исчерченном ливнем воздухе, словно фигура поверженного, но всё ещё пытающегося сопротивляться воина, время от времени видневшаяся из-за спин его победителей.

Свет с щелчком вспыхнул в последний раз и погас.

Прятавшийся от ливня под вывеской лавочки, продающей сломанные перья, порванные пергаменты и битые чернильницы, пожилой мужчина ругнулся и отвернулся от погасшего фонаря: он не успел разглядеть как следует безделушку, найденную им сегодня на земле. Вывеска совсем не справлялась с обязанностями зонтика, и мужчина закутался в мокрую мантию, натягивая её до самых ушей. Капли дождя били по его лысинке, и если бы мужчина знал о древней восточной пытке, во время которой жертва сходила с ума от постоянного стука капель о свою голову без возможности шевельнуться, то он бы согласился с её авторами, что это лучше консервативного обезглавливания. Монотонные мокрые удары действовали ему на нервы, он промок насквозь, ему было очень холодно, и он буквально ощущал, как болезнь готовится схватить его за горло.

Этот день заканчивался так же отвратительно, как и начинался, и даже потерянная кем-то побрякушка не могла исправить положение.

Последний фонарь погас, почти все лавочки и магазинчики уже закрылись (с некоторых пор они делали это раньше привычного), а горящие окна домов не могли заменить свет витрин и фонарей: было очень темно, и мужчина отчаянно щурился в попытках хоть как-то разглядеть находку и этим развлечь себя.

— Мерлин побрал этот дождь! — выругался мужчина и встряхнул правым рукавом, с которого во все стороны брызнул фонтан воды.

С тех пор, как его обвинили в воровстве магии и отняли палочку, прошло уже три месяца, три месяца, наполненные холодом, отчаянием и редкими обедами. Слава Мерлину, что он так и не женился.

Мужчина громко чихнул, не услышав из-за этого ряд хлопков.

Тихонько ругнувшись, он по привычке потёр указательным пальцем под носом и тут же замер, увидев через завесу дождя четыре фигуры в чёрных мантиях, прежде которых не было.

Огонёк толстой свечи, стоявшей на первом этаже соседнего дома, резво пробежался по уродливым маскам — мужчина задрожал всем телом и вплотную прижался к стене.

Находка выскользнула из его ослабевших пальцев и шлёпнулась в лужу, но ливень с такой силой бил по крышам домов, хлюпал по брусчатке, по ступенькам и вывескам, что заглушил это.

Один из аппарировавших махнул рукой, и все четверо прошли вперёд по Диагон-аллее, не обратив никакого внимания на трясущегося человека, спрятанного темнотой пустой улицы и косым ливнем.

— Мерлин одари дождь... — прошептал он.

* * *

Это был большой дом, почерневший от разводов воды. С двух сторон трухлявую дверь подпирали две резные, похожие на изящные флакончики для духов колонны, отделявшие от двери витрины, содержимое которых было скрыто за тяжёлыми бархатными занавесями.

Здесь жил старик-мастер, последний представитель своего рода, всю свою жизнь делавший волшебные игрушки: чешуйчатых драконов, изрыгавших из пасти струи огня, ухавших сов, следящих за своими юным хозяевами стеклянными глазами, тонких кукол, которые умели разговаривать и пить чай из хрупких чашек, целые крошечные армии, смешных деревянных клоунов, корчающих рожицы, — всё, что так нравилось мальчишкам и девчонкам из магических семей, всё, за что готовы были заплатить их родители. Витрины его лавки были забиты разнообразными игрушками на самый взыскательный вкус, но теперь мало кто решался привести на Диагон-аллею своего ребёнка, поэтому мастер не видел смысла держать витрины и двери магазина открытыми.

Во всяком случае, так говорила официальная версия.

На самом деле, согласно доносу одного из лавочников, чистокровный маг, выжив из ума, на склоне лет решил погеройствовать и спрятал у себя в доме двух опасных грязнокровок, умудрившихся сбежать прямо из-под носа авроров, сопровождавших их в Азкабан.

И как назло, этот донос пришёлся как раз на дежурство Рудольфуса Лестранжа.

Рабастан Лестранж и без того не выносил эти дежурства, считая, что очень глупо тратить время Пожирателей Смерти на подтирание соплей егерям, и был твёрдо убеждён, что раз уж те способны отлавливать нарушающих Табу, среди которых и орденцы попадались, то самостоятельно ловить сбежавшее мугродье и допрашивать чистокровного старика им вполне по силам. Да тут ещё дежурство Рудольфуса: на него давненько не выпадало ничего подобного.

Однако никто мнения Лестранжа не спрашивал, поэтому ему пришлось без лишних возражений сопровадить брата в этом странном рейде к старому кукольнику, у которого, возможно, сам когда-то выбирал себе подарки на Рождество или день рождения.

Вместе с ними были Торфинн Роули и Нотт. Роули, безмозглый и импульсивный здоровяк, пытающийся с переменным успехом копировать Мальсибера, по прибытии сразу же взял на себя командование их небольшой карательной экспедицией: Рудольфус не проявлял никаких особых желаний, кроме как, пожалуй, дышать, Рабастан был слишком для этого недоволен, а Нотт, кроликообразный сушёный старичок, не обладал достаточной наглостью и рисковостью, чтобы пытаться опротестовать самоназначение Роули.

Именно Роули и выбил дверь в дом, хотя вид у неё был такой, что она вполне могла бы раскрыться от дуновения ветерка.

Лестранж был рад наконец скрыться от мокрого холода и дождя во тьме магазина: и он уверенно прошёл за Роули и Ноттом. Рудольфус осторожно последовал за ним, грузно ступая по мягкому вытоптанному ковру.

— Люмос Максима! — просипел Нотт, хворавший ещё с отсидки в Азкабане. Яркий свет пожрал темноту, и Рудольфус сделал малюсенький шажочек назад.

Лавка кукольника оказалась внутри во много раз больше, чем снаружи. Огромный прилавок был весь заставлен оловянными солдатиками и фигурками зверей и птиц; стеллажи за прилавком пухли от плюшевых мишек с глазами-бусинами, пушистых зайцев с огромными зубами, сотен пуховых совят, похожих на кусочки ваты, и прочей самой разной живности. Напротив прилавка тоже были стеллажи, первые были целиком отданы молчаливым поездам, домикам и кукольной мебели.

— Что-то здесь тихо, — с подозрением прошелестел Нотт, вторя дождю, врывающемуся в зал из двери. — Я помню, как-то покупал здесь Тео железную дорогу с Хогвартс-экспрессом, так вот тут такой тогда гам стоял! Всё двигалось, болтало, смеялось!

Лестранж не смог найти в себе сил разделить лёгкое разочарование Нотта: работать в таком шуме было бы намного сложнее.

— Гоменум ревелио! — произнес Роули. — Я уже установил все блоки, пора начинать охоту, — он удовлетворённо ухмыльнулся, получив доказательство верности доноса: в доме явно было больше одного человека.

Рабастан поморщился и немного отстал, пропуская вперёд остальных: если сводки верны, и старик так хорошо владеет трансфигурацией и заклинаниями, то недооценивать его путём выставления Руди прикрывать их тылы не стоило.

Путь к маленькой дверце в углу зала пролегал мимо шкафов, забитых куклами. Свет палочки Нотта вырывал из тьмы их мёртвые восковые личики и отражался в пустых стеклянных глазах. У двери, словно охранник, растянулся в струнку деревянный шут в потешной маггловской военной форме. Его длинный нос в бородавках, закрытые глаза, худые слабые плечики, глупо смотрящиеся в золотых эполетах, идиотский колпак в бубенчиках, натянутый на огромные, как у летучей мыши, уши, — Лестранж в жизни своей не видел более отвратительной игрушки: если бы видел, такой кошмар дементоры бы точно не переварили.

"Когда Десс родит мне сына, никогда ничего подобного ему не куплю и другим не позволю," — пришла в его голову дурацкая мысль.

Роули направил палочку на дверь, но, по счастью, его опередил Нотт, с помощью простой Алохоморы открывший замок: не один Рабастан понимал, что даже блоки не сравнятся с внезапностью появления. Хотя о внезапности можно было уже не беспокоиться: грохот разнесённой в щепки двери слышали, наверное, в "Дырявом Котле".

От двери сразу отходила лестница, довольно неудобная для пожилого человека: высокие перила были увиты чугунным плющом, а узкие ступеньки спиралью поднимались вверх. Они вчетвером с трудом помещались на ней одновременно, и только Нотту не приходилось сгибаться в три погибели; казалось, что невесомая конструкция вот-вот провалится под ними.

На секунду идущий первым Нотт остолбенел, но тут же пришёл в себя и быстренько отошёл в сторону; через несколько секунд Лестранж понял, что именно напугало Нотта: прямо перед выходом с лестницы на стене висело огромное зеркало в витиеватой резной раме, с верхней части которой сладко лыбились два толстых купидона, — довольно неприятно было увидеть собственную чёрную фигуру в капюшоне и в маске, выходящую на площадку. Лестранж чуть поморщился и огляделся: на пыльную, давно не убранную площадку вели две арки, украшенные тонкой лепниной.

— Разде... — начал было Роули, но его прервало глухое уханье. Люмос Нотта погас, и все они разом направили палочки на левую арку.

Лестранжу бросаться вперёд не хотелось, Рудольфус был бледен и сер, а у Нотта был сын-школьник, так что Роули определённо не раз проклял себя за желание быть командиром их небольшого отряда.

Он первым осторожно прошёл в арку и удивлённо произнёс, чуть опустив палочку.

— Это всего лишь игрушечная сова.

Левая арка вела в красивый зал, вместо окон в котором висели зеркала, а сам зал был заставлен десятками тяжёлых канделябров, грубоватых подсвечников и расплывающихся лужицами из воска свечей. Некоторые из них ещё догорали, но большинство уже потухли и слепо стояли в пыли на полу, на камине под очередным зеркалом, на каких-то табуретках и коробках.

"Бред какой-то," — промелькнуло в голове Лестранжа. — "Неужто старик давно помер. Или просто рехнулся и перестал следить за домом."

Посреди слабо освещённого помещения на жёрдочке сидела большая, очень реалистично выполненная сова; её огромные красноватые глаза с немым укором взирали на непрошеных гостей, а из полураскрытого клюва доносилось однообразное уханье, которое вскоре затихло.

Нотт нервно взглотнул и крепче вцепился в палочку. Лестранж никогда не отличался излишней боязливостью, особенно сейчас, уже будучи взрослым человеком, но даже ему было немного не по себе: отблеск в глазах совы был слишком схож по оттенку с лучом от Круциатуса, а пламя горящих свечей вело себя чересчур неопределённо: то оно горело ровным столбом, то бросалось в пляс, словно от дуновения ветра, которому в этой комнате взяться было не откуда.

Один из подсвечников разом весь погас, будто на него дунул кто-то невидимый, что заставило Нотта быстрым шагом первым пересечь зал и раскрыть дверь в следующее помещение. Рудольфус тихо шепнул: "Не правда ли, это магия?" — и Лестранж улыбнулся дурашливой шутке брата, чувствуя, как внезапно ему стало легче дышать.

Другой зал, чуть побольше прежнего, был заставлен ящиками, на которых разместился целый полк кукол самых разных размеров и видов: от крошечных пупсов до балерин в человеческий рост. Здесь уже были гигантские окна, и разыгравшаяся на улице стихия внесла свои изменения: барабанная дробь капель о стекло, холодный мокрый свет, ручейки дождя на окнах, отбрасывающие тени-слёзы на молчаливые лица кукол, живших своей жизнью. Стройная девушка в пышном кружевном платье и с сияющей короной на белёсых волосах замерла среди ящиков, сложив ладони в скорбной мольбе, грубоватый красноносый клоун раскрыл рот в беззвучном хохоте, а маленькая старушонка в чёрном вдовьем платье грозила кому-то костлявым пальцем.

Лестранж посмотрел на группу дам в пудрёных париках: одна словно шептала что-то своей соседке на ушко, а третья смотрела прямо на него и будто едва сдерживала смех, распирающий её изнутри.

Он терпеть не мог кукол, похожих на живых людей: они вызывали у него какое-то особое чувство гадливости и желание поскорее уйти от них подальше. Замершие в самых неестественных позах, серолицые, с пустыми глазами, они были слишком насмешливы и слишком реальны.

"Будто трупы сидят и смеются над тобой."

Рудольфус очень заинтересовался своей палочкой, и Лестранж напряжённо подметил, что от благодушного настроя, внезапно напавшего на брата в зале со свечами, не осталось и следа. Лестранж отвернулся от него, ощущая покалывания в сжатом кулаке: какое идиотство посылать Руди в дом, полный детскими игрушками. Рассерженный Лестранж зацепился взглядом за блестящую стеклянную слезу, одиноко остановившуюся на бледной щеке беловолосой принцессы, и понял, что тонкое широкоскулое лицо этой куклы имело невероятное сходство с Десс. Он даже моргнул, попытавшись отогнать наваждение: на секунду ему показалось, что это и есть раньше срока поседевшая Десс.

Роули возился с замком следующей двери, неподдавшейся на его заклинания, он клял Мерлина и периодически шумно втягивал носом прохладный воздух. На недовольном лице Нотта Лестранж прочитал те же мысли, что возникли и у него самого: если бы не антиаппарационное заклятие, которое было наложено ими ещё при входе в дом, у старика-кукольника было бы достаточно времени не только на аппарацию, но и на сборы своего барахла.

Наконец замок открылся, и Роули нетерпеливо распахнул дверь: шум, звон и гам были несколько неожиданны после такой долгой тишины, и все четверо Пожирателей мигом влетели в комнату, держа наготове палочки. Эти звуки оказались звуками напряжённой работы, идущей в мастерской кукольника. В небольшой комнате, окольцованной полками, забитыми болванками, кусками тканей, восковыми ручками, курчавыми париками и стеклянными глазами в баночках, было сразу несколько столов, каждый из которых вызвал бы у любого ребёнка приступ восхищения и желания оказаться на месте хозяина: на одном выстроились оловянные солдатики, терпеливо дожидающиеся своей очереди на покраску, за которую отвечали забавные фигурки странных существ со множеством длинных умелых рук; на другом похожая игрушка, но только покрупнее, набивала ватой тельца мишек и зайчиков, на ещё одном скакали маленькие деревянные стулья, шкафы и крошечные фарфоровые чашечки; на столе в дальнем углу расположились пока неодетые куклы, которые при виде вошедших Пожирателей завизжали и принялись прикрываться волосами и обрывками тканей.

Из-за стола, занятого большой моделью дома и точной копией Хогвартс-экспресса, выкатился здоровенный табурет, на котором восседал старичок в огромных очках, делавших его глаза размером с голову. Бледное морщинистое лицо было окружено ореолом белых пушистых волос, а крошечные ручки с тонкими пальцами нервно крутили кусок чугунных рельсов.

— Добро пожаловать, марионетки, в моё царство кукол! — улыбаясь во весь рот, очень торжественно произнёс старичок и развёл руки в стороны.

Лестранж не знал его: хозяин магазина игрушек представлялся ему более крепким, более таинственным, скорее эдаким Дамблдором в его лучшие годы, а никак не таким крошечным и прозаичным. Ему стал неприятен этот кукольник с венчиком пушистых волос: он храбрился, старался показаться спокойным, но кругаля, которые давал кусок железной дороги в его руках, выдавали его с головой. Лестранж нутром почувствовал, что все слухи и сплетни о мугродье в этом доме не ложь.

Роули вышел вперёд и заклинанием сбил из-под старика табурет: тот охнул, ударившись о пол, и выронил из рук рельсы. Вся работа, кипевшая на столах остановилась: зайчонок с незашитым животом, из которого торчали клочья ваты, вывалился из ослабевших металлических пальцев помощника кукольника, а мундиры нескольких солдатиков остались раскрашенными только наполовину.

— Итак, старикан, говори, где мугродье? — прорычал Роули. Нотт сделал шаг назад и скрылся в тени; настроение Лестранжа, и так бывшее не аховым, окончательно испортилось: он был по горло сыт Мальсибером и за последнее время слишком часто убирал за ним, не хватало ему ещё и Роули в подопечных.

— Какое мугродье? Вы о магглах? Как видите, здесь много кукол, но живой только я, — голос у кукольника был вкрадчивый и мягкий, которым впору было обращаться к покупателям возрастом до десяти лет, но никак не к шкафообразному Пожирателю.

— Не много ли берёшь на себя, — рыкнул Роули; Лестранж мысленно поапладировал ему, не ожидав, что Роули вообще способен распознать сарказм.

Лестранжу надоела вся эта возня, и он вспользовался сильным обнаруживающим, однако это не дало никаких результатов: в доме было столько магии и заклинание Незримого расширения было таким старым, мощным и крепким, что палочка не могла точно сказать, где и сколько людей здесь прячется.

Роули увидел это: не надо было иметь богатое воображение, чтобы представить, как его лицо под маской искажается улыбкой, из-за мелких острых зубов и большого рта похожей на акулий оскал.

Старик-кукольник взглотнул и неуверенно произнёс:

— Это же магазин игрушек, где здесь прятаться...

Мало кто может перенести Круциатус без потерь для своей репутации: самые яростные храбрецы точно так же бьются в конвульсиях и пускают слюни, как и самые трусливые слабаки. Перед болью все равны.

— Круцио!

Звуки пытки потонули в вое, гаме, визге, криках и оре: плюшевые медведи, оловянные солдатики, манерные куклы — все одновременно закричали, и сложно сказать, чего больше было в их криках — их собственного ужаса или боли их хозяина.

— НЕ ВРИ. Мы знаем, что они у тебя! Где они? ГДЕ ТЫ ИХ СПРЯТАЛ?

Лестранж закатил глаза: едва он привык к невообразимому шуму, поднятому игрушками, как понял, насколько глупо и непрофессионально выглядит всё это со стороны.

"Очень сложно Снейпу выдать нам Веритасерум," — в очередной раз зло подумал Лестранж: каждый раз одно и то же, они вынуждены добывать информацию пытками, в то время как намного легче сделать это при помощи Веритасерума.

На секунду перед его глазами всплыла пустая комната с расцарапанными стенами и квадратное лицо аврора, слепящего ярким светом палочки в слипающиеся из-за бессонной ночи глаза. Тогда тоже никто не использовал Веритасерум, только Круциатус: жестокому времени жестокие методы.

— Роули, мы тогда осмотрим дом, — Нотт дождался, когда Роули сделает перерыв, давая время отдышаться себе, а старику — осознать боль; тяжело дыша и сдавливая палочку, тот кивнул — Нотт прошёл всю комнату и пролез в маленькую дверцу в самом углу, Лестранжи, с трудом протиснувшись, проследовали за ним, оказавшись в узком коридоре. Едва дверца была закрыта, как Роули снова начал орать на кукольника, пытаясь перекричать вопли игрушек. — Паноптикум, — вздохнул Нотт, и Лестранж с ним был абсолютно согласен: когда-то они сражались с Орденом, бились на смерть, мстили, а сейчас же гонялись за какими-то грязнокровками, спрятавшимися среди детских игрушек. Когда и почему всё так изменилось?

Нотт мялся, и Лестранж догадывался почему: им надо было делиться, но он подозревал, что Нотту не хотелось возвращаться через мастерскую и вести поиски в одиночестве.

— Лучше не будем делиться, — озвучил общую идею Лестранж. — Они будут вынуждены уходить от нас, а пути все перекрыты либо блоками, либо Роули, — Лестранж сам не собирался отпускать Рудольфуса одного или в компании с Ноттом, не для того он попёрся сюда не в своё дежурство.

Пока они осматривали пустые крохотные комнаты, нежилые, однообразные, похожие на одиночные камеры в Азкабане, заселённые куклами, плюшевыми зверьками или клоунами, Лестранж откровенно заскучал; на улице усилился дождь, хотя казалось бы, куда уж ему быть сильнее, и из трещин в потолке стекала вода — штукатурка и обои набухали прямо на глазах, и Лестранж задался ради развлечения вопросами: что привело к такому запустению этот некогда роскошный дом, почему старик живёт в нём один, почему в таком большом и старом доме нет эльфа-домовика, ради чего кукольник вообще затеял всю эту аферу с мугродьем? Решил вписать своё имя в анналы истории? Что ж, в список нарушителей какого-то там очередного постановления Комиссии по учёту маггловских выродков он уже попал.

После узенького коридора и маленьких помещений попасть в достаточно просторный и широкий зал было своеобразным облегчением. Рудольфус распямился и задрал голову, осматривая расписной поток, по которому среди чудесных цветов кружились диковинные птицы. Окна, занавешанные плотными бархатистыми шторами, потемневшими от капель дождя и покрытыми клочьями серой пыли, заканчивались под потолком, и ливень, бивший по стенам и стеклу, здесь был слышен особенно чётко.

— Наверное, здесь был танцевальный зал, — заметил Нотт и словно в подтверждение этого чуть подпрыгнул на пружинистом полу. — Вон он! — резкая смена ноттовского тона оживила Рудольфуса, и он, когда-то один из лучших Пожирателей, уважаемый всеми за быстроту реакции, бросил Оглушающее, следуя наводке Нотта. К сожалению, меткость старшего Лестранжа из-за долгих лет заточения не была столь блестящей, как когда-то — заклятие задело левую штору и попало в окно, вдребезги его разбив в то время, как из-за правой выбежал человек и бросился наутёк.

Это был парень. Молодой, с отросшими волосами и в потрёпанной одежде, он на секунду выглянул из-за грязных влажных штор, видимо, чтобы вдохнуть воздуха: его нос был алым, а из глаз текли слёзы (Лестранж знал, что у него самого есть похожая реакция на перец, и мысленно посочувствовал парню: перец не влажная пыль, не помешал бы ему спрятаться от преследователей). Этой секунды вполне хватило, чтобы шевеление штор и силуэт головы были замечены Ноттом.

Грязнокровка оказался довольно шустрым: он вихлял из стороны в сторону, ещё несколько заклятий не попали в цель, и они были вынуждены последовать за ним.

Вспышки заклятий освещали пустынные комнаты, по которым бежал парень, поднимая пыль столбом; ручейки воды лились по стенам, редкие испорченные куклы тут и там выглядывали из углов, качая распухшими от влаги головами и размахивая надутыми руками — словно зрители подбадривали бегущего эстафету спортсмена.

Он бежал, ощущая кожей, как смерть играет с ним, как забавляется, словно кошка с маленьким мышонком, жмурясь от вспышек заклятий, которые рубили штукатурку, вспарывали обои и, отрикошетив, убивали кукол, подскальзываясь на влажном блестящем полу в попытках закрутиться в ещё одной петле, покрываясь потом, каплями дождя и слезами. Сердце стучало в горле, в затылке набатом била боль, а лучи заклинаний Пожирателей Смерти отгоняли мрак тьмы, выскакивающей на него в каждой новой комнате, и ливень бил в окна, отбивая последние секунды его жизни.

Пролёт впереди, выходивший на идущую наверх лестницу, был занавешен рваной тканью: он почти прорвался сквозь него, почти преодолев, но на долю секунды запутавшись...

— Диффиндо! — закричал Нотт, разрезая занавесь, неожиданно громко упавшую на пол.

Лестранж удивлённо поднял брови.

— Кажется, ты не только от тряпки нас избавил, — заметил он, поднимая палочку и испаряя занавеску. Парень, пару секунд назад так резво улепётывавший от них, лежал навзничь на ступеньках, лицом вниз, дёргаясь в предсмертных конвульсиях: из его шеи выливалась кровь. Лестранж быстро сделал вывод: Нотт, самый низкий из них, на автомате разрезал ткань на уровне своего роста, и его заклятие через дыры задело намного более высокого парня.

— Авада Кедавра! — зелёный луч Рудольфуса попал парню в спину — он замер. Повисла тишина. Рудольфус был бледен и неотрывно смотрел на рану магглорождённого.

— Какая... Какая ужасная смерть... — прошептал Нотт. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, он перевернул заклинанием тело и с минуту глядел в мёртвые глаза, затем вздрогнул, совсем неслышно выдохнул: — Я не хотел... — сгорбился и не оборачиваясь начал подниматься наверх.

Лестранжи переглянулись: Рабастан видел в пустых глазах брата смертельную усталость, сам же понимая, что в его собственных глазах можно увидеть сейчас куда больше.

Нотт всегда казался Лестранжу лишним в их дружеском клубе по интересам: тихий, маленький, отец-одиночка, обожающий своего единственного сына и носящий вечный траур по давно умершей жене, он не был похож на Пожирателя Смерти, не обладал тем, что имелось у остальных в том или ином виде — равнодушием к чужой жизни. Он был отличным волшебником и умным малым, но в бою в нём не было никакого толка: Нотт не использовал Непростительные, ограничиваясь гуманными Оглушающими чарами или Парализующим заклятием, и часто, особенно с возрастом, попадал под более жестокие заклинания противников. Ему нередко попадало за это от Тёмного Лорда, но он продолжал с упорством хаффлпаффца гнуть свою линию.

Лестранж был смутно доволен, что Руди догадался ускорить смерть парня: сам он подзадержался, размышляя, каким образом магглорождённый вообще оказался на ступенях с перерезанной шеей. Но что-то подсказывало Лестранжу, что Нотт всё равно будет винить себя в этой по сути-то случайной смерти.

"Наоборот, порадовался бы, что парень избежал Круциатуса от Роули и умер быстро," — хладнокровно подумал Лестранж, глядя в сгорбленную костлявую спину Нотта.

Лестранж в очередной раз удостоверился, что Нотт был слабохарактерным человеком: то, что лично он не марал руки, отнюдь не спасало тех, кого он предпочитал просто обездвижить, а не убить. На такой случай всегда находилась очередь из желающих развлечься: если то был орденец — первым в ней стоял Долохов, если какой-нибудь левый маггл или грязнокровка — то, как правило, радостный Мальсибер.

Лестранжу вспомнилась колдография, выпавшая из кармана Нотта, когда тот истекал кровью в Отделе Тайн: худощавый мальчишка, смахивающий на кролика, сидел под портретом долговязой немолодой женщины с большими глазами... У Лестранжа кружилась голова из-за сильного удара о напольные часы (он до сих пор помнил ту комнату, наполненную деловым и неумолимым тиканьем сотен часов) и болели скрученные руки, но он отчётливо видел эту колдографию в руках Нотта потом, когда он прилетел к ним, стоящим на коленях, лёжа на носилках, направляемых молчаливым аврором.

Тишину, нарушаемую только отзвуками непогоды, прорезал крик Нотта: краем глаза Лестранж увидел мелькнувшую фигуру во тьме верхней площадке, когда видимость перекрыл летящий спиной назад Нотт.

Едва успев остановить полёт Нотта, Лестранж подбежал к нему, оставив Рудольфуса стоять на кровавых нижних ступеньках.

Нотт скрючился у перил, слегка дрожа.

— Идите за ней! — хрипло выкрикнул он, отвернулся и затрясся сильнее, вцепившись до боли в побеги чугунного плюща.

Лестранжи вышли на окутанную темнотой площадку, на которую выходил лишь один проход. Пройдя через несколько пустых комнат, они оказались перед большой резной дверью.

Это был тёмный зал, в котором выложенные стеной коробки образовывали своеобразный лабиринт: часть из них была открыта, и содержимое будто силилось вылезти наружу, причём некоторым это сделать удалось. На одной из самых высоких башен из коробок обвивала аккуратную круглую коробочку змея ядовито-зелёного цвета, чуть ниже вальяжно расположилась большая пантера, сверкая белоснежными зубами и горящими во тьме жёлтыми глазами; откуда-то сбоку, с самого пола выглядывал маленький плюшевый сурикат, а на основании ближней к Лестранжу пирамиды сидела миленькая белочка с рыжеватым блестящим мехом.

— Мерлин меня дери, ещё и тут искать, — сквозь зубы пробормотал Лестранж, отворачиваясь от очередного грустного клоуна. — Как же задолбали игрушки, куклы и прочая хренотень.

Если бы не тот факт, что сны ему почти никогда не снились, он бы был уверен, что после сегодняшнего рейда ему в кошмарах явилось бы много кукол и плюшевых совят, порывавшихся его сожрать. Лестранж приготовился испарить все коробки, чтобы наконец покончить с этим делом.

— Рудольфус, отойди, пожалуйста, — брат стоял чуть впереди и смотрел на что-то в верхней раскрытой коробке. — Руди?

Он не двигался.

— Что за... — Лестранж быстро подошёл к брату и подвинул коробку к себе.

Внутри коробки лежала одна-единственная, очень реалистично сделанная кукла, по виду и росту — девочки лет шести, наряженная в милое клетчатое платье, с тёмными кудрявыми волосами. От резкого движения Лестранжа кукла ожила: она вздохнула, села и вполне осмысленно взглянула на Рудольфуса Лестранжа.

— Папа? — тоненький голосок прорезал установившуюся тишину.

Лестранж обалдело уставился сначала на куклу, а потом на брата — и в этот момент подумал, что либо он сходит с ума, либо кукольник спасся от Роули и решил зло пошутить над ним, заменив Рудольфуса жуткой восковой копией.

Лицо старшего Лестранжа стало похоже на предсмертную маску умершего в нестерпимых муках человека, потерявшего от этой боли человеческий вид. В вечно пустых глазах словно зажглось Адское пламя, рот искривил беззвучный вопль ужаса, а палочка едва держалась в его пальцах, грозя в любую секунду упасть на пол.

— Рудольфус?

— Папа! — взвизгнула кукла, и Лестранж, на уровне звериных инстинктов осознав, что именно она довела брата до такого состояния, захлопнул коробку.

Палочка выпала из рук Рудольфуса, и внезапно он завыл, завыл по-бабьи, горько, заунывно и страшно: так в старину выли женщины, провожая в последний путь покойника. Этот сдавленный вой был наполнен страхом и ужасом, пропитан осознанием смерти, пониманием того, что уже ничего невозможно изменить; этот вой был концентрированным горем.

У Лестранжа окончательно всё перемешалось в голове: падающий занавес, бегущий человек, освещаемый вспышками заклятий, тело на окровавленных ступеньках и дрожащий Нотт, вцепившийся в перила лестницы, смеющиеся куклы, мишки, лежащий в ногах у Роули кукольник, Десс-принцесса, суслики, пыль, свечи и дождь.

— Что случилось? — где-то послышался голос Нотта.

— Эм, брату плохо, мы уходим! — что-то очень неприятное, подозрительно похожее на панику подступало к нему. Рудольфус бледнел и начал задыхаться, и пока лишь туманно контролируя ситуацию, Лестранж попытался сдвинуть Руди с места, но тут же понял, что от ворот до дворца он дойти не сможет.

— Рэгз! — позвал он первого эльфа-домовика из Лестранж-Холла, имя которого ему пришло на ум, и подобрал палочку брата.

* * *

О ней все забыли. Случилось чудо: это был последний зал в доме, больше ей было негде прятаться от них.

Она поступила самонадеянно, по-гриффиндорски: рискнула оттолкнуть Пожирателя, подумав, что это может их отвлечь, ведь во многом благодаря похожему её поступку им с Ником удалось бежать. Но ошиблась, не приняв в расчёт, что Пожиратели Смерти — это не авроры.

Поэтому она искренно благодарила небеса за то, что у того Пожирателя с именем Рудольфус случился какой-то припадок, пряча в дальние уголки души мысли о том, что вообще-то грешно за такое благодарить.

Наверняка это был сам Рудольфус Лестранж, мучитель Фрэнка и Алисы Лонгботтом. Несмотря на свой возраст и маггловское происхождение, даже она знала о том кошмаре, что произошёл с ними как раз тогда, когда ей было только четыре годика и она впервые пережила всплеск магии (это была любимая мамина ваза для фруктов: хрупкая и изящная, на ней расцветали экзотические цветы и порхали чудесные птички. Она так испугалась, когда разбила её, совершенно случайно, просто решила узнать, что будет, если повиснуть на скатерти, и совсем не думала, что ваза будет стоять на самом краю. Она так плакала над осколками, что они склеялись прямо у неё на глазах. Она думала, это от её слёз, а на самом деле это была магия).

Господи, она была на волосок от гибели! Она слышала, как кричали игрушки старого кукольника и слышала грубые окрики оставшегося с ним Пожирателя.

Дом давно замолк, но всё равно она почти пять часов просидела в самом углу тёмного зала с коробками, боясь выйти раньше и наткнуться на Пожирателей. У неё не было палочки, только перочинный ножик, но что такая мелочь может сделать с Круциатусом? А уж против Авады Кедавры и вовсе нет приёма. Вот если бы ей автомат...

Её ноги затекли, и она с трудом смогла встать, не чувствуя онемевшую левую ногу и двигаясь как сломанный робот. Её внимание привлекла неаккуратно закрытая, сдвинутая со своего места коробка: она осторожно раскрыла её, движимая странным любопытством.

— Что же вас заинтересовало здесь? — прошептала она.

В коробке лежала красивая куколка-девочка, очень живая и миленькая. Она коснулась мягкого платьица, и кукла раскрыла глаза:

— Мама? — она вздрогнула, но тут же догадка пронзила её. Она вспомнила, что точно такой же голос звал кого-то "папой", но потом замолк, сменившись воем некоего Рудольфуса.

— Интересно... — протянула она, погладила куклу по кудрявой головке и осторожно закрыла коробку. Хотя это и дико звучало, но Пожиратели ведь тоже люди, у них тоже есть личная жизнь и семья, наверное, для этого Пожирателя больно было услышать такое от куклы-копии живой девочки годиков четырёх.

"А как больно нам, когда вы лишаете нас всего и охотитесь на нас, словно мы животные."

Она не рискнула звать Ника по имени, поэтому вышла из зала, не произнося ни звука. В доме стояла абсолютная тишина, и как бы она ни старалась идти безвучно, всё равно лёгкие её шаги звучали просто оглушительно.

Она шла вперёд, мягко ступая на носочках и с удовлетворением подмечая, как её левая нога оживает и постепенно разгибается. Комнаты заброшенной части дома были ещё тёмнее, чем несколько часов назад, когда она бежала через них, пытаясь спрятаться от Пожирателей; но теперь, когда дождь закончился, и на город опустилась глубокая ночь, она, медленно двигаясь по скрипучему полу, испытывала смутное желание повторить свой забег: до такой степени все эти пустые и запущенные помещения, лоскуты обоев, осыпавшаяся штукатурка, стук редких капель, падающих через щели в потолке, — всё это было настолько зловещее, что она подумала, что совсем не расстроена тому, что им придётся покинуть гостеприимного одинокого старика.

"А жив ли он?" — пронеслось у неё в голове, когда она вступила на лестницу, но ответить себе самой не успела.

Не успела она и спуститься с лестницы; но вот упасть на колени и больно удариться ими о ступеньки она смогла. Крик застрял в пересохшем горле.

На окровавленных ступеньках, в луже крови, лежал Ник, смотря на высокий серый потолок расширенными зрачками мёртвых глаз.

* * *

У Рудольфуса было темно. У него всегда было темно из-за наглухо закрытых штор, которые скрывали за собой семейный склеп на возвышении в нескольких десятках метров от стен, едва угадывавшийся по куполообразной форме и по силуэту статуи ангела. Ветер тревожил деревья рядом, и их ветви корябали холодный камень. Большой хрустальный крест в оправе из рубинов стоял в единственном освещённом углу, остальное же было поглощено мраком. Свечи перед крестом никогда не тушили, они горели как звёздочки, маленькие огоньки пламени скромно танцевали, поджигая до кровавой красноты камни и золотя крест.

Рудольфус отпустил руку домовика и, пошатываясь, подошёл к окну, отодвинув тяжёлую штору.

— Руди, — Лестранж отослал домовика и осторожно позвал брата; он казался самому себе напуганным мальчишкой. — Руди, что это было? — он видел отражение брата в окне: напряжённое лицо — закрытые глаза, плотно сжатые губы, нахмуренный лоб — в обрамлении отблесков свечей. Паника затихла, в душе остался только странный страх — Лестранж вдруг подумал, что ведь именно так будет выглядеть лицо Рудольфуса, когда его положат в обитый шёлком гроб и расставят вокруг свечи. — Руди? — Лестранж прибавил голосу громкости.

Рудольфус заметно вздрогнул, отвернулся от окна и перевёл всё своё внимание на крест — его глаза вспыхнули рубиновым цветом. На мгновение он чуть приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но передумал; вместо этого он поднёс к лицу свою волшебную палочку и шепнул заклятия.

Перед крестом вспыхнула ещё одна свечка.

Вместе со свечой молнией вспыхнула и догадка.

Лестранж взглотнул и в слепом ужасе уставился на свечи. Одна, вторая, третья, четвёртая... В темноте огонь свечей резал глаза, и число язычков пламени перепуталось в его голове, мешая сосредоточиться на счёте. Он знал, что его брат убивал. Знал, но почему-то это знание не уберегло его от всколыхнувшегося в душе ужаса, вселённого числом и светом свечей, не спеша переливающимся в хрустале креста и танцующем в кровавых рубинах, самим фактом того, что Руди вовсе не ради освещения комнаты держал эти свечи, как привык думать Лестранж.

Чем больше свечей — тем больше света.

Да, Рабастан Лестранж, никогда не раскаившийся и ни о чём не жалевший, много видел крови, много тел и много человеческих мучений — и научился не бояться, научился отворачиваться и идти дальше. Но вид горящих у креста свечей, на каждую — по жизни, выбил у него опору из-под ног.

Его брат, родной брат, годы назад приведший его к Тёмному Лорду и стоявший за его спиной, когда кончик палочки Хозяина выжигал на его коже Тёмную Метку, всегда сильный, всегда твёрдый в своих словах и поступках, верный последователь, послушный слуга, первый, кто вступал в бой, и первый, кто кричал "Авада Кедавра!", направляя луч в противника, — и никогда в глазах брата не было ни раскаяния, ни сожалений.

Его брат зажигает вечно горящие свечи перед крестом. На каждую — по жизни.

— Ты не знал, Баста, я не говорил тебе, но Белла...

Рудольфус опустил палочку и начал негромко говорить, с трудом, делая продолжительные паузы, будто пытаясь подобрать верные слова, но на самом деле пытаясь справиться с желанием замолчать, замолчать навсегда и не озвучивать то, что висело на его изуродованной душе, поддерживаемой одними только свечами.

— Она была беременна... Мы не стали никому говорить, срок был небольшой... Я ждал, Баста, я столько ждал и надеялся... — на мгновение в пустых, полных боли глазах Рудольфуса словно загорелся светлый огонёк, но он почти сразу погас, оставив лишь один пепел. — Там была семья одной из орденцев, маггловская семья, и мы убили их всех, и эту девушку тоже... Она была совсем юной, но сражалась как воин... Я решил посмотреть на кухне, мне казалось, ещё кто-то остался живой в квартире... Я вошёл, что-то шевельнулось за приоткрытой дверцей шкафа — и я... Я метнул проклятие... Это была девочка, Баста... — Рудольфус качал в руках палочку, будто убаюкивая её. — Хорошенькая маленькая девочка. Она выпала из шкафа, вся в крови, она не могла даже кричать... Просто из неё вытекала вся кровь... Было так много крови...

Девочка. Не орденец, не взрослый волшебник, не мать, защищающая соего ребёнка, а маленькая девочка. Интуитивно Лестранж почувствовал, какая из свечей — её. Самая высокая, тоненькая, хрупкая, она была ближе остальных к кресту. Рядом с ней стояла ещё одна, точно такая же.

И Рабастан понял, чем всё закончилось.

— Через три дня Белла потеряла ребёнка...

Он помнил то лето, когда всё окончательно изменилось в их семье: он как раз закончил Хогвартс и вступил в ряды Пожирателей Смерти. Белла была долго больна и, когда она наконец явилась на собрание, демонстративно села рядом с Тёмным Лордом, подальше от мрачного и бледного Рудольфуса, в лице которого не было ни кровинки.

— Белла едва выжила... Она чуть не умерла, а ребёнок родился мёртвым... Та девочка так долго умирала, а моя девочка не успела прожить ни секунды... — он остановил тогда Беллу, именно по его требованию они дождались, когда Фрэнк и Алиса Лонгботтом вышли вечером из дома одни, без своего сына, хотя Белла порывалась схватить их посреди белого дня прямо с ребёнком... — Я видел это, Баста... В Азкабане... Каждый день... — Рудольфус почти шептал. — Дементоры мне показывали девочку, вся в крови, Баста, было так много крови! Моя девочка, такая хорошенькая, с тёмными волосами, в том платье, так долго умирала, умирала от моей руки, прямо у моих ног, и вокруг моей дочки было так много крови...

Пламя двух тоненьких одинаковых свечей скорбно закивало, горя алым цветом крови, и Лестранж представил, что этот крест стоит у него в комнате и что это его свечи вокруг, вечно зажжённые, — и света от них вполне достаточно, чтобы не раскрывать шторы.

Примечания: не могу в этот раз советовать песни и т.п. Просто скажу: если не смотрели, посмотрите "Бегущего по лезвию".