Хроники профессора Риддла (джен)

8 марта 1969 года

Сегодня праздник у ребят — мой курс начал занятия по аппарированию. Дамблдор, страшно шифруясь, снял с Большого Зала антиаппарационные чары, контрзаклятие от которых является секретом Полишинеля с тех пор, как Долохов на шестом курсе подломил Дамблдоров тайник и добрался до думосброса. Диппет, правда, нас тогда чуть не засек, но Долохов трансфигурировал свою фомку в тромбон и на все вопросы о взломе отвечал, что он ничего не знает и вообще он музыкант.

Я устроился поудобнее в углу Большого Зала и приготовился наблюдать за битвой традиций и прогресса. Инструктор разложил перед студентами хулахупы и начал вещать какую-то неформализуемую чепуху про то, что главное в аппарировании — видеть цель, верить в себя и не замечать препятствий. Вероятно, эту речь он произносил уже много раз подряд и довел ее до автоматизма, потому что только спустя несколько минут он заметил, что обучаемые ведут себя нестандартно.

Шестой курс, сразу же махнув на инструктора рукой, собрался вместе, трансфигурировал хулахупы в стулья, а портфель инструктора в стол, достал пергаменты и перья и атаковал задачу методами дифференциальной геометрии.

— Не вмешивайтесь, — посоветовал я инструктору громким шепотом, и Люциус выразил свое согласие поднятым вверх большим пальцем (обязательно отругаю, у кого он только набрался этих маггловских жестов).

Первой от группы отделилась Скитер, но ее попытка аппарировать внутрь единственного оставленного посреди зала обруча привела к тому, что в обруч свернулась она сама.

— Надо сначала думать, а потом дифференцировать, а не наоборот, — язвительно заметила Беллатрикс от стола.

— Проинтегрируйте Скитер обратно! — скомандовал я, опасаясь, что глаза инструктора вылезут из орбит.

Скитер проинтегрировали, и она как ни в чем ни бывало присоединилась к остальным.

— Чертов интеграл, — с сердцем пробормотал Малфой еще через несколько минут скрипения перьями. — Тонкса бы сюда.

— Тонкса нет, — отозвалась Беллатрикс, и я с интересом отметил, что фамилию Тонкса и она, и Люциус произносят почти с семейной нежностью. — Есть таблица интегралов.

— Давай таблицу, — согласился Люциус.

— Люц, а давай в ряд разложим? — предложил Артур, и я в очередной раз усмехнулся его торопливости. Беллатрикс недовольно наморщила щеку, забрала таблицу интегралов к себе и продолжила искать аналитическое решение, а Малфой и Уизли разложили все в ряд и вышли аппарировать, крайне довольные собой.

Разумеется, аппарировали они не в круг, а на его границу и даже, поскользнувшись на хулахупе, недовольно посмотрели друг на друга, но рассмеялись и обернулись к столу, от которого уже вставала Беллатрикс.

Беллатрикс нашла аналитическое решение и, аппарировав ровно в центр хулахупа, показала оттуда язык Люциусу и Артуру. Следующей в центр круга аппарировала Прюэтт, Артур и Люциус бодро у нее списали, и спустя десять минут весь курс весело аппарировал со снайперской точностью куда угодно, на глазах у потрясенного до глубины души инструктора. Только Гойл в первый раз что-то напутал и аппарировал ровно в противоположную сторону, но быстро сменил пределы интегрирования и аппарировал куда надо.

17 марта 1969 года

Если я все же доживу до седой бороды и не помру семь раз подряд от этих остолопов, я заведу себе биографа и велю ему написать на первой странице моей биографии: «Лорд Вольдеморт в целом терпимо относился к грязнокровкам. Лорд Вольдеморт даже мог некоторое время переносить министерских идиотов. Но была одна вещь, которую он ненавидел всей ненавистью Темного Лорда — дурацкие вопросы!»

Нет, ну это же просто уму не представимо — я дважды рассказывал про Протего на лекциях, один раз с производными, второй раз геометрически. Я разрисовал половину доски с доказательствами ссылками на учебник СилЗла, а вторую половину — ссылками на учебник Фихтенгольца. Я даже сам исписал целый свиток, который теперь можно использовать как субтитры к моей лекции, размножил его копировальным заклятием и лично вручил каждому балбесу. И что же спросило меня позавчера это золотогривое чудовище, этот Гилде... как его, Локхарт? «Каким заклинанием можно отбить Протего?» Нет, ну каким же это заклинанием надо отбить это зловредное Протего? Авадой в лоб, не иначе.

— Пойдите обмажтесь кровью единорога с головы до пят, но обязательно в полнолуние, — язвительно посоветовал я. — Тогда ужасное смертоносное Протего вас не возьмет. А лучше почитайте-ка учебник.

Как назло, вчера было полнолуние, которое я интересно провел, спасая поголовье единорогов от малолетнего маньяка, вооруженного кухонным ножом и заклинанием Обливейт. К счастью для единорогов, да и для Хагрида, который у нас вроде как лесничий и материально ответственное лицо, я довольно скоро выследил и пару беспечных единорогов, и крадущегося за ними с кухонным ножом студента Локхарта.

Стоя на краю залитой лунным светом поляны, я наблюдал за охотой на единорогов. Но я оставался при этом спокойным, потому что в отличие от горе-охотника, который в этот момент судорожно вспоминал заклинание Ступефай, я прекрасно помнил, каким звуком единороги предупреждают друг друга об опасности. Поэтому когда луна зашла за тучу, а студент Локхарт вылез из своего укрытия, я спугнул единорогов и преградил ему путь.

Локхарт порядком струхнул, увидев перед собой темную фигуру, которой его больное воображение тут же пририсовало плащ и капюшон (хорош бы я был, если бы полез в таком наряде через чащу).

— Обливейт! — предсказуемо вякнул Локхарт в мою сторону.

— Протего! — веско возразил я, и Локхарт рухнул на землю.

Левитируя Локхарта к школе, я задумчиво копался в его памяти и пытался восстановить стертое — не то что бы там было что-то ценное, но мне хотелось надеяться, что сегодняшний практический пример все же заставит его запомнить, как действует Протего. В то, что Локхарт хоть когда-нибудь прочитает учебник, я уже не верил, потому что в этом отношении его память была девственно чиста и без всякого Обливейта. Вероятно, я немного увлекся размышлениями о том, нельзя ли как-нибудь перенести содержание учебника в память Локхарта без его участия, и будет ли от этого какая-нибудь польза, или только вред, потому что я сам не заметил, как буквально налетел на кентавра.

— Чертова мать! — в сердцах сказал я, ловя Локхарта, который по моей вине впечатался кентавру в бок. — Извините.

— Ничего-ничего, — ответил кентавр. — Кстати, я не чертова мать, а Флоренц. И вы отлично подражаете голосу единорога, милорд.

— Я много читал о повадках этих животных, — скромно ответил я. — Что пишут в небесных новостях, Флоренц? Мене, мене, текел, упарсин?

Флоренц посмотрел на меня с недоумением, и я подосадовал на себя, что в очередной раз не подумал о разнице в том, что знаю я, и что знает мой собеседник. Причем, в отличие от студентов, не читающих учебник (я положил Локхарта на траву, чтобы не маячил перед глазами), Флоренц был не виноват в том, что он не читал Книгу пророка Даниила.

— Марс сегодня очень ярок, не правда ли? — продолжал я, перейдя к менее изысканным вариантам стеба. — А этот Сатурн вообще меня тревожит не по-детски.

— Я вижу, вы не верите астрологам, милорд, — спокойно констатировал Флоренц, ничуть не обидевшись. — Я тоже им не верю. Глупо полагать, что звезды прыгают по небу, чтобы предсказать насморк Джону из Сассекса. Учитывая количество людей на земле, на небе для этого не хватит видимых звезд.

Выражение «видимых звезд» мне понравилось, поскольку оно намекало на то, что кентавр, в отличие от многих магов, имеет хотя бы начальные познания в астрономии. Помню, в прошлом году хмурое осеннее утро было нарушено дикими воплями нашей штатной пифии о том, что в канун Хэллоуина небо обагрила кровавая звезда, и теперь настанет конец всему, а потом конец всему остальному. «Вы говорите о повторной новой Змееносца?» — язвительно уточнил я тогда, но никто в Большом Зале не понял юмора, а Флитвик даже подумал, что я составил новое заклинание, и после завтрака попросил меня списать ему слова.

— В небесах видны только признаки великих перемен и смены эпох, — значительно продолжал Флоренц. — Яркий Марс — не сегодня, а в последнее десятилетие, — предвещает волшебному миру бури и потрясения, но даже в этом случае небо не говорит нам, кто из людей станет его причиной. Возможно, кстати, что мы поймем смысл этих знаков только спустя десять лет после того, как события произойдут.

— Или после того, как вы узнаете про Холодную войну и Карибский кризис, — с издевкой заметил я, и Флоренц снова недоуменно на меня посмотрел. На этот раз, впрочем, это был запланированный эффект, поскольку лекции по астрологии мне были не по нутру еще в школе, а в данный момент они были еще и не ко времени, ибо Локхарт на траве уже начинал шевелиться и приходить в себя.

— Я не верю астрологам, потому что я верю в свободу воли, — резко и четко произнес я. — Если судьбы мира, пусть даже на год вперед, записаны на скрижалях, и я, и вы не более чем марионетки. Если я дам вам выбор: быть говорящей куклой, верно предсказывающей будущее, или свободным человеком, готовым достойно встретить свою судьбу, что вы выберете: рабство звезд или свободу неизвестности?

— Я говорю о великих событиях, о поворотах истории... — растерянно ответил Флоренц, который явно не ожидал от меня такого отпора. Вероятно, раньше он сталкивался только с псевдо-скептиками, которые прикрывали свою лень и нежелание разобраться слепой верой в другие авторитеты, такие как авторитет науки или церкви.

— Повороты истории тоже совершаются людьми, — оборвал я. — Невозможно быть свободным в мелочах, но быть несвободным в главном. Это свобода узника Азкабана. Впрочем, я принесу вам завтра переписку Лютера и Эразма, чтобы не повторять старые аргументы. Вы читаете на латыни?

Флоренц ошарашенно кивнул в ответ. Я несколько отстраненно заметил про себя, что с моей энергией я вполне мог бы объездить кентавра, если бы возникла такая необходимость.

— Теперь, Флоренц, — повелительно сказал я, войдя в образ укротителя кентавров, и отмечая про себя, что Локхарт на траве снова пошевелился и на этот раз что-то невнятно промычал, — мы с вами проучим этого горе-браконьера, — взмахом палочки я переместил Локхарта так, чтобы когда он очнется, лицо Флоренца было первым, что он увидит. — Я наведу иллюзию, чтобы он принял вас за единорога. Потом я приведу его в чувство. А вы скажете грозно и сурово: «Мы, свободные единороги Запретного Леса, будем судить тебя революционным судом!»