Хроники профессора Риддла (джен)

10 декабря 1969 года

Сегодня день рождения Долохова, и мы с ребятами приготовили ему сюрприз. Разыграть Долохова и при этом застать его врасплох еще со школы считается подвигом, приравнивающимся к родео на василиске, но мы знали слабости нашего друга и спрятали сюрприз в эфес старинной шпаги, при виде которой Долохов, как страстный коллекционер и неплохой фехтовальщик, на минуту утратил самообладание. Заметив, что Долохов завороженно любуется клинком, мы разом положили руки на его руку, сжимавшую эфес, и я произнес кодовое слово «Один за всех», активирующее портшлюз.

— Ни фига себе! — восторженно оценил Долохов, увидев вокруг себя пустынную платформу 9 и 3/4. — Я что, умер от счастья, что ли?

— Типун тебе на язык, — с досадой сказал я, чувствуя, что первая часть розыгрыша провалилась: вместо того, чтобы под наш довольный смех ошарашенно спрашивать у нас «где я?», Долохов сам нас ошарашил совершенно неожиданным вопросом.

— А с чего такие странные ассоциации? — с интересом спросил Эйвери.

— А я не рассказывал? — отозвался Долохов, и я только вздохнул: похоже, у Долохова была припасена очередная легкомысленная байка и на этот случай. Долохов постоянно шутит о смерти и шутит со смертью, чем порой выводит меня из себя.

Долохов тем временем сотворил себе ножны и кавалерийский стул со спинкой углом и уселся посреди платформы, насмешливо на нас поглядывая.

— Что стоите, как алкаши у лабаза? — наконец спросил Долохов, окончательно перехватывая инициативу. — Сотворите себе хотя бы одну лавку на четверых. Вы магистры или где?

Мы вздохнули и начали творить мебель, потому что стоять вокруг Долохова как свита вокруг короля действительно было глупо, а вторая часть сюрприза еще не подоспела.

— Да не знаю я, чего рассказывать, — огорошил Долохов, когда мы все расселись. — Ну, пошли мы с Риддлом в горы. Я сорвался. Крикнул Риддлу, чтобы забрал себе мои сапоги, да как треснусь башкой об каменюку! И очутился на Кингс-Кроссе, ну то есть вот здесь. Огляделся. Пощупал башку — целая, не болит. Ну, думаю, так и есть — дохлый я. Не имею претензий: жил весело, погиб красиво.

С Долоховым никогда не знаешь, привирает он или нет, и ребята слушали его с веселым интересом, но я не мог разделить их веселье: случай в горах действительно был, и меня до сих пор бьет дрожь, когда мне представляется Антон, бессильно распластавшийся на заснеженных камнях, и кровавый нимб вокруг его головы. Интересно все же человек устроен: когда я сам убивал, не боялся ни смерти, ни крови, а когда Долохов на моих глазах умирал — вот тогда я боялся. Сам Долохов, в те минуты, когда он не хохмит и бывает чутким и умным собеседником, называет мои отношения со смертью «идентификацией с агрессором».

— Ты чего, Риддл? — вдруг услышал я голос Мульсибера и почувствовал на своем плече его мягкую кошачью лапу. — Что, это все на самом деле было? Чуть не убился он?

— Было, — сердито сказал я. — Несмешно это.

— Брось, Риддл, — участливо сказал Мульсибер. — Ты же не расстраивался, когда у тебя усы расти начали. Не расстраивался, когда седеть стал. Не расстраивайся и тут. Все там будем, и все там встретимся.

— А красиво бы было, ребята, — вдруг брякнул Руквуд. — Явились бы на тот, другой Кингс-Кросс все впятером, как сегодня. Если бы мы все погибли в одном бою, про нас бы небось даже эпос написали, в семи томах.

— Напишут тебе, — отозвался Эйвери. — Наврут всё.

Все это время Долохов смотрел на нас осуждающе, и наконец не выдержал и надудел нам марш Шопена, надувая правую щеку и похлопывая по ней рукой.

— Устроили тут поминки, — недовольно сказал Долохов. — Как девки, право слово — головой при вас стукнуться нельзя. Слушайте дальше: иду я по платформе, вокруг туман, поезда нет. Даже не знаю, чего рассказывать. И тут сзади шаги: дын-дын-дын, — в этом месте рассказа ребята начали фыркать, и даже я улыбнулся такому простецкому посмертию.

— Оборачиваюсь, — продолжал Долохов, — Дамблдор ко мне бежит, радостный такой. С веслом. Ну, думаю, может, спросить чего хочет. Дары Смерти там потерял, ищет, может. А он мне как даст! Веслом. Весло пополам. Я ему говорю: ты че делаешь? Ты че, совсем не соображаешь? Не, ну нормально: прибыл на тот свет, а меня веслом! Да пойдите, говорю, вы все тут к черту! Веслом вместо здрасте. Уйду я от вас!

Долохов с удовольствием посмотрел на нашу развеселившуюся компанию, которая уже представляла, порой в лицах, Дамблдора с веслом и встречу весла и Долохова.

— Ну и ушел, — закончил довольный Долохов. — Очухался, башка трещит, надо мной Риддл палочкой машет и по матери меня костерит. Вот верите, никогда не думал, что такие заклятья бывают. Но надо признать — все как рукой сняло.

В этот момент Эйвери посмотрел в глубину платформы, вынул палочку и непечатно выразился, якобы следуя моему примеру в пересказе Долохова. Издали на его «заклятия» ответил паровозный гудок, и не успели мы встать, как к платформе на всех парах подлетел Хогвартс-экспресс.

В этот раз Долохов действительно удивился. Он подошел к остановившемуся поезду, и даже постучал по нему пальцами под наш дружный хохот.

— Это что же это вы, — удивленно-радостно сказал Долохов, — поезд угнали? Исполнили нашу старую пацанскую мечту?

— С днем рожденья! — ответили мы. Мульсибер попытался возразить, что мы не угоняли, а мирно договорились, но Эйвери тихонько на него шикнул.

— Ну что, загружайтесь, — пригласил Долохов, вскочив на подножку и дернув дверь. — Наш вагон.

— Наше купе, — пропыхтел Мульсибер, протискиваясь через проход, который для него стал теперь немного узковат. — А ну-ка, пропустите-ка меня! Я здесь первый сидел, пока вы мне на голову не свалились.

— А и правда, Риддл, — воскликнул Долохов, пропуская Мульсибера в купе и усмехаясь его ворчанию, что у кого-то слишком узкие двери, — вот около этого окна мы с тобой и встретились тогда.

— Да уж помню-помню, — отозвался я с ностальгическими нотками в голосе. — Стою в коридоре, никого не трогаю, читаю книжку и наблюдаю за незнакомой мне средой. Тут подходит кто-то наглый и чумазый, пихает меня под локоть и хрипит: «Ботаник, подвинься!» Уж обрадовал так обрадовал.

— А я-то как рад был! — подхватил Долохов. — Иду через первый вагон — цирк какой-то, вещи летают, книги кусаются, совы под потолком. Иду через второй вагон — вообще сумасшедший дом, люди что-то бормочут, перекладывают сушеных тараканов, кормят жаб, какой-то сильно радостный идиот прыгает верхом на метле. Захожу в третий, отвешиваю ботану в проходе пинка, а он хвать меня за волосы и мордой об стекло, да еще потом и локтем по шее сверху. «Ну наконец-то, хвала Создателю, — думаю я, пробивая головой в живот, — хоть один нормальный пацан среди этих полудурков».

— А я в это время тоже читал, — заметил Мульсибер из купе. — Соседи попались странные какие-то, друг у друга палочками махали перед носом и про какую-то шляпу говорящую спорили. И тут за дверью возня, мат и две пары ботинок кверху. Ну я тогда вышел и представился...

— Представился он, — фыркнул Долохов, — Риддл, помнишь, что он нам сказал?

— Помню, — признал я. — Он нагнулся и говорит: «Ребята, вы что, правда нормальные?»

— А мы через купе сидели, — вступил Эйвери, проходя в наше купе. — Я в одном углу, а Джон в другом. Соседи попались какие-то буйные сумасшедшие, спорили, махали руками и говорили непонятные слова. Как сейчас помню: Слизерин, Импедимента, Гриндельвальд и сердце летучей мыши. И тут один из них меня спрашивает: «А твоя мать ведьма?»

Мульсибер из купе хохотнул, а Руквуд в первый раз за весь день широко улыбнулся. Эйвери плюхнулся на диван и махнул нам с Долоховым рукой, чтобы мы занимали места согласно некупленным билетам.

— Ну не знаю я, чего рассказывать, как говорит в таких случаях Антон, — продолжил Эйвери, когда все расселись. — У этого, который спрашивал, вдруг кровь носом пошла, и он мне в лицо указкой какой-то тыкать стал. Ну, я показал ему свой нож и говорю: «Купи себе такой же, железный, а то указка твоя деревянная, ты ей два раза махнул, а она взяла да сломалась», — все, включая Руквуда, расхохотались, а Мульсибер даже уронил свой портфель и рассыпал конфеты. — Они все тогда убежали, наверно, нож покупать, а Джон остался и спрашивает: «А кем твоя мама работает?» Ну я ответил, что машинисткой, а батя работал фрезеровщиком, но потом три пальца потерял и спился. А у него батя был кузнец, только умер рано, осколок с самой войны в животе носил, а остальные в семье просто люди, землю пашут, траву косят, а он вот пастухом. Мы руки пожали да к вам перешли, от вас тогда тоже соседи что-то убежали.

Мульсибер тем временем разложил на столе еду, чертыхнувшись, увеличил стол почти до длины купе и продолжил выкладывать свои деликатесы. Когда Мульсибер накрывает на стол, он не трудится и даже не колдует, он священнодействует. Делает он это медленно и размеренно, и негодует праведным гневом, если его поторопить или тем более перебить. Когда Мульсибер достал из своего портфеля два японских чайничка, увеличил их до нормальных размеров и критически после этого их осмотрел, Эйвери схватился за голову, а я вздохнул. В честь дня рождения друга Антона, который мы, включая Антона, не умеем нормально праздновать, намечалась чайная церемония и поедание счетного множества бутербродов и салатиков, равномощного множеству разрывов функции Дирихле.

Мульсибер тем временем достал из портфеля электрочайник и начал искать в стене розетку, к которым он привык в вагонах первого класса.

— Хогвартс-экспресс, — с усмешкой напомнил ему Эйвери. — Согревающее заклинание. Ну, магия там, не? Отсутствие технического прогресса...

— Провались они все, — в сердцах сказал Мульсибер, вынимая палочку и наставляя ее на чайник. — Не то это всё. Сделаешь нормальный чай со всей этой чепухой.

— Дивергенцию увеличь, — подсказал Долохов, который тоже питает слабость к хорошо заваренному чаю: мы даже на прошлый день рождения подарили ему самовар, — ну смотри: скажем, магнитное поле ты можешь себе в сферических координатах представить?

— Могу, — отозвался Мульсибер, который двигается медленно, но соображает очень быстро, — температура восемьдесят нужна, значит... — Мульсибер на секунду задумался, опутывая чайник горячим облаком, тянущимся из его палочки, и что-то про себя заключил, после чего чайник негромко зашипел, доходя до нужной Мульсиберу температуры.

— Чифирьку завари, — подколол Мульсибера Эйвери.

— Варвар! — добродушно махнул на него рукой Мульсибер, довольный тем, что с чайником дело пошло на лад. — Это же тайский улун. Драгоценность, а не чай.

Но Мульсибер не успел заварить свой чай, потому что, как оказалось, сюрпризы еще не кончились. Причем о следующем сюрпризе не знал даже я.

По коридору вагона, звеня и подпрыгивая, катилась тележка, и звук был ужасно похож на звук той тележки, которая в наши школьные годы развозила шоколадных лягушек и прочие непонятные маггловским пацанам сласти. Лично я, насколько я помню, ничего с тележки не покупал до третьего курса. И даже не потому, что денег не было — с Долоховым мы сразу наворовали, хоть и совестно про это теперь вспоминать, — а просто не люблю я вещей, которых не понимаю. Впрочем, такой осторожный я был в нашей компании один, а Мульсибер еще в первое знакомство с тележкой запустил туда лапу, обнюхал добычу, как огромный кот, и набрал себе ворох всякого добра. Сейчас по его довольной морде я заключил, что это, наверно, он поленился тащить с собой все, что он собирался съесть, и заговорил тележку, чтобы она довезла для него еду. На Мульсибера это весьма похоже — на позапрошлый день рожденья Долохов подарил ему детскую книжку про самоходную печь, написанную кириллицей, и довольно забавно пытался, запинаясь, переводить с листа. Мы все поняли только то, что в книжке точно про Мульсибера, Долохов клянется.

Однако вопреки моей гипотезе, тележка немного проехала вперед мимо двери купе, и за тележкой в проеме показалась незабвенная буфетчица Хогвартс-Экспресса тетя Полли.

— Ребята! — удивленно и фамильярно воскликнула тетя Полли, увидев лорда Вольдеморта и его верную гвардию.

— Тетя Полли! — радостно ответили лорд Вольдеморт и его гвардия, нисколько не обидевшись. — Вы нас еще помните?

— А как же, — сказала тетя Полли, заходя в наше купе и присаживаясь на диван рядом со мной. — Всех помню. Вот ты, — тетя Полли кивнула на меня. — Ты Риддл. Ты хулиган был. Пугал всех, задирал, вещи у маленьких отнимал, — я хотел было оскорбиться, но тетя Полли поправилась: — Нет, ты у старшеклассников отнимал. Боялись все тебя. Ты как, не сидел еще?

— Не пришлось, — скромно ответил я.

— Ты Антон, ты самый бабник был, — указала тетя Полли на Долохова. — Если кого с девчонкой в тамбуре застукают, так это тебя. И всегда-то тебе своих было мало, чужих уводил. Дрался тоже из-за этого часто. Я думала, тебя из-за девки когда убьют.

— Все больше промахиваются, — развел руками Долохов, но глаза у него на секунду стали пронзительно холодными, как в бою.

— Ну ты глазищами-то не пугай! — махнула на него рукой тетя Полли. — Дуэлянт. Так и не женился, небось?

Долохов снова развел руками, на этот раз с озорной улыбкой.

— Тебя Марк зовут, Марк Эйвери, — продолжала тетя Полли. — Ты шутник был, ни разу проехать не мог, чтобы чего такого эдакого не отмочить. Стоп-кран дергал, туалет взрывал, девчонок боггартами пугал, старосте на спине дурное слово написал... Как тебя так и не побил никто, ума не приложу.

— А я веселый, — ответил Эйвери. — Люди на меня как-то не обижаются.

На Эйвери и впрямь трудно обижаться: он безбашенный совершенно и на дуэлях еще в школе кидался Авадой, сначала немного мимо. Желающих продолжать после этого как-то бывало негусто.

— А вот твое имя я не помню, — нахмурилась тетя Полли, глядя на Руквуда. — Тебя помню, ты всегда все знал, все доставал, все наладить умел. А вот имя...

— Вы не забыли, — любезно сказал наш боец невидимого фронта, но так и не представился. — Вы действительно не знали. У вас прекрасная память, тетя Полли.

— Ну а ты Марти, — улыбнулась тетя Полли Мульсиберу. — Ты единственный из всех был нормальный мальчик. Книжку читал, котлеты с хлебом ел, на диване лежал, снова ел. Вот и сейчас вижу: женился, разжирел, разбогател, а не то, что эти, — тетя Полли шутливо махнула на нас рукой. — Погоди, мой хороший, я вот тебе привезла...

С этими словами тетя Полли полезла в свою тележку и, к нашему общему удивлению, принялась выгружать на стол не шоколадных лягушечек, а маггловскую еду нашего детства. Ириски в давно забытых фантиках, исчезнувшие виды газировки, колбаски, которые мы почитали давно пропавшими из продажи, довоенное печенье и шоколадки.

— Ух ты, мать моя! — восхитился Долохов, созерцая все это богатство на в очередной раз увеличенном купейном столе. — И галеты здесь. Слышь, детдомовский, — пихнул он меня локтем, — помнишь, как мы с тобой на одной такой коробке два дня прожили?

— И откуда только у вас такой ассортимент, тетя Полли? — поинтересовался Мульсибер, ловко завладев колбасой, достав откуда-то из-под живота перочинный ножик и мастеря из колбасы и галет бутерброды — половину для себя, половину на всю честну компанию.

— Так ведь это ж он, — кивнула тетя Полли на Руквуда, который улыбнулся второй раз за день. — Я же говорю: всегда все доставал, договаривался обо всем. Он и меня уговорил сегодня на работу выйти. Я же не работаю лет десять уже.

Поезд тем временем убегал все дальше от Лондона, бодро стуча колесами. Тетя Полли, посидев с нами немного, вышла на середине дороги, и Эйвери с удовольствием дернул для нее стоп-кран, вспомнив при этом детство золотое, когда он дергал стоп-кран исключительно с хулиганскими целями. Мульсибер съел почти все из того, что он принес с собой, как это за ним всегда водится, после чего осоловел и попытался выгнать нас из нашего же купе, чтобы вздремнуть. Эйвери и Руквуд с хохотом сотворили верхнюю полку и погрузили туда сопротивляющегося Мульсибера, опутав его заклинаниями неслышимости. Мульсибер беззвучно поругался, прибавил к заклинаниям неслышимости заклинания невидимости, да такие, что Дамблдор и тот их не знает, и я буду не я, если все это он не затеял только для того, чтобы перепаковаться в пижамку, взбить себе подушечку и захрапеть, укрыв ухо одеялом. По крайней мере, его полка заметно вибрировала, и мы с Долоховым вспоминали школьные годы и в очередной раз рассказывали ребятам, как хрюкает по ночам Мульсибер.

Спустя четыре часа все старые истории кончились, но застолье все же не стало скучным и бессмысленным, а просто перешло в тихую семейную фазу, и только тогда я наконец почувствовал с редкой в жизни сироты теплотой, как хорошо иметь старых друзей.

На подъезде к Хогвартсу перед лицом Долохова появились ниоткуда две босые пухлые ноги и два куска байковой пижамы. Мы, признаться, успели забыть, что над нами спит невидимый Мульсибер, а потому уставились на его ноги как на привидения, а потом начали хохотать. Мульсибер, вероятно, что-то неслышно побухтел, потом убрал ноги, высунул руку с палочкой и утащил к себе свой портфель. Долохов очень похоже изобразил, как Мульсибер поглаживает сейчас свой обширный живот и недоумевает, что же именно он съел не то из километрового списка недавно исчезнувшего в этом животе, и что бы съесть еще полезненького для облегчения тяжести на желудке.

Ближе к Хогвартсу, когда Мульсибер наконец к нам присоединился, группа смутьянов в лице Долохова и Эйвери стала требовать продолжения банкета.

— На лодках, думаю, нас катать не будут, — сказал Долохов. — На тестралях тоже...

— А помнишь, оборванец, как ты у кареты с тестралями мотор искал? — спросил довольный выспавшийся Мульсибер.

— Это Марк искал, не я, — тут же ответил Долохов, и мы с ним переглянулись, как в тот самый первый день, когда выяснили, что тестралей видим только мы двое. — А я потом мотор к ней приделал.

Долохов действительно перед третьим курсом приделал к карете какую-то шутиху, от действия которой карета рванула вперед, зашибла тестралей и перекувырнулась, приземлив нас всех в грязь, отчего Долохов чуть не стал мучеником науки.

— В общем, идемте, братцы, в кабак, — предложил Долохов. — Только не в Хогсмид этот, а в нормальный, человечий кабак.

Это мы тоже делали перед шестым курсом, после чего нас чуть не исключили за самоволку, пьянку и аморалку. Если я правильно припоминаю, то с нами тогда были еще две дамы, которые сегодня изображают из себя положительных во всех отношениях волшебниц, и одну из них я даже смогу сегодня этой историей поддразнить.

— Это мы сегодня пойдем в кабак, — заметил Эйвери, который сидел у окна и смотрел на проплывающую мимо платформу. — А Риддл будет сегодня кататься на лодке.

В принципе, мне даже не пришлось догадываться, что это значит.

— Ты разболтал? — строго спросил я Руквуда в тамбуре.

— Ну почему разболтал, — ответил Руквуд, и его сухие губы тронула редкая усмешка. — Просто упомянул при Лестранже.

Как они и обещали, ребята спрыгнули на перрон, с шуточками подсобив Мульсиберу заклятием левитации, и ушли в конец платформы, где во времена нашей юности была примеченная нами тропка в маггловскую деревню, а я пошел навстречу Белле, по лицу которой я угадал, что она замышляет только шалость.

— Вы так впятером тогда и приехали? — с интересом спросила Белла, глядя на развеселую компанию в маггловской одежде, спрыгивающую с платформы.

— Ну да, — просто ответил я. — Перезнакомились в поезде. А потом решили в чужом мире держаться вместе. Попали все на Слизерин, был жуткий скандал. Долохов и Руквуд нам потом биографии подделывали.

Белла посмотрела на меня с шутливым упреком, словно говоря, что ничего, кроме скандалов, уголовщины и попрания устоев от меня и от моей компании и ожидать нельзя. Я и не заметил, как в руке у нее оказалась палочка, и Белла взмахнула рукой, зажигая неяркие цветные фонари над убегавшей от платформы к озеру тропинкой, по которой мы пятеро давным-давно вступили в незнакомый мир. Этот мир тогда был нам не то что бы очень рад, да и мы на него с самого начала окрысились.

— Добро пожаловать в наш мир, — полушутя, полусерьезно сказала Белла и потянула меня к тропинке. — Я подумала, что кто-то должен тебе это рано или поздно сказать.