Избыточная реакция (джен)

В кошмарах Теодора всегда было темно. Иногда, если это была легкая вариация, так сказать, лайт-версия, темнота была внешней, и пилот это осознавал. Не понимал, что спит, ничего не видел, как ни напрягал широко раскрытые глаза, но смертного ужаса и леденящей тоски не было, просто раздражение. Он здоровый мужик, с ним все в полном порядке, просто оказался в незнакомом месте и кто-то выключил свет, вот и все. Ради глупой шутки или мести. Ох и поплатится же этот кто-то, когда Тед до него доберется! А он обязательно доберется, как только вылезет из этого темного подвала, в котором его заперли. Или из глубокой пещеры, в которой он сам заблудился и разбил фонарик. Или из тонущего в абсолютном мраке коридора старого заброшенного корабля... Или...

Впрочем, неважно. Надо только осмотреться — хм, не осмотреться, ощупаться! Вернее, ощупать все вокруг — и понять, где же он находится и как отсюда можно выбраться туда, где светло. Идти по длинному коридору или подземному штреку, касаясь рукой стены и ощупывая ногами пол перед каждым следующим шагом, чтобы не провалиться в невидимую в темноте яму или лестничный пролет, идти долго, да. Но твердо зная, что где-то там, куда он идет, свет обязательно есть. Страх, конечно, был в этих снах, особенно если идти приходилось очень долго. Однако это были не самые страшные сны.

Куда страшнее были те, где слеп он сам.

Иногда он слеп сразу, тогда снилась больница, послеоперационный бокс, голоса врачей, острые специфические запахи, которые невозможно ни с чем перепутать. Страх проникает внутрь вместе с этим запахом, сжимает желудок ледяными щупальцами, холодком физраствора течет по венам. Пилота везут на каталке, помогают пересесть в специальное кресло, холодное, пластиковое, зачем-то привязывают руки к подлокотникам. Медсестричка разматывает светозащитную повязку. У нее теплые пальцы, но от них тоже веет леденящим ужасом, и Тед вздрагивает каждый раз, когда они задевают его лоб, висок или ухо. Наконец повязка размотана. Но тьма вокруг царит по-прежнему, потому что Тед сидит, плотно зажмурившись. Мягкий голос врача сообщает, что волноваться нет причин, операция прошла успешно, а в боксе свет специально пригашен, чтобы не травмировать непривычную сетчатку. Врач разговаривает с ним как с ребенком, разве что не сюсюкает, и от этого страх почему-то лишь нарастает.

Врач уговаривает Теда открыть глаза, уговаривает долго, и страх растет, распирает, рвется наружу, и в конце концов Тед не выдерживает и открывает глаза, уже понимая, что от этого ничего не изменится. И ничего действительно не меняется: вокруг него остается все та же жуткая чернильная темнота, в которой нет ни единой искорки надежды. И он почти не расстраивается. Нет, он же был к этому готов. Он знал, что именно так все и будет, так чего теперь расстраиваться? Просто очень больно рукам. Ах, да, они же привязаны, а он попытался их вскинуть, сильно так попытался, рывком, вот и...

Вкрадчивый голос врача журчит над ухом, обволакивает. Врач говорит об успешности операции и психосоматике, и о том, что медицина бессильна, если больной сам не хочет выздоравливать. В нем проскальзывают обиженные нотки, в этом голосе. Словно это Тед сам виноват в том, что его глаза не видят, несмотря на успешность операции. И это самое страшное в таких снах — знать, что врачи больше не станут помогать, потому что ты сам виноват. Страховка почтового пилота не покрывает повторную пересадку, страховщики и на первую-то пошли лишь под давлением СМИ — как же, герой, и вдруг... Но повторной не будет, лимит исчерпан, медицина бессильна. И останется только темнота вокруг. Навсегда. И никаких полетов. И он дергается в кресле, задыхаясь и пытаясь что-то сказать, возразить, кого-то уговорить, и не знает, в какую сторону повернуться, потому что врач всегда оказывается за спиной, а это ведь глупо и неправильно, уговаривать того, кто у тебя за спиной...

Иногда (правда, намного реже) он слеп медленно, постепенно. Мир вокруг потихоньку заволакивала мутная пелена, постепенно превращаясь в абсолютную тьму, и врачи тоже ничего не могли поделать, потому что медицина бессильна. И это тоже было жутко и тошнотворно, когда зрение ускользало, словно вода сквозь пальцы, и ничего невозможно было с этим поделать. Хорошие такие качественные кошмары, уже далеко не лайт-версия. Темнота и беспомощность. Да, это страшно.

Но все-таки это были не самые страшные сны.

Куда страшнее оказались новые, те, в которых он слеп уже на «Космическом Мозгоеде». Во время прыжка. Или сложной посадки. И корабль падал, просто падал, и никто из команды еще ничего не понял, но даже если бы и поняли — чем они смогли бы помочь? Да ничем. Они же не пилоты, разве что Ланс, да и он пока еще не так чтобы очень... И почему-то невозможен возврат на орбиту (там, во сне, это всегда было непреложным условием), только посадка, вслепую, а он не помнит, как выглядит пульт на ощупь, хотя столько времени потратил, чтобы запомнить, но вот не помнит и все тут! Пытается нащупать на пульте хоть что-то — и не может, да что там, он и сам пульт нащупать не может!

Такие сны были самыми страшными — сны, в которых по его вине гибли или должны были вот-вот погибнуть его друзья. После них он просыпался в холодном поту и долго лежал, уставившись в потолок широко распахнутыми глазами и судорожно хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Это были действительно очень жуткие сны. Хорошо, что последнее время они не повторялись.

Плохо, что они, похоже, начали сбываться наяву…

— Тед, ты как себя чувствуешь?

— Нормально, Вениамин Игнатьевич.

— Не тошнит? Голова не кружится? В глазах не двоится?

— Нет, Вениамин Игнатьевич! — Кажется, несколько резче, чем надо было бы. Но зачем он про глаза… Неужели тоже — догадывается? — Все в порядке, Вениамин Игнатьевич. Со мною и правда все хорошо.

Кажется, улыбнуться удалось с достаточной долей искренности — доктор хотя и смотрел с сомнением, но настаивать на повторном обследовании или хотя бы курсе целительных укольчиков не стал.

— Ты бы не засиживался до утра в своих стрелялках, тебе выспаться надо как следует, такой стресс для организма даром не проходит.

— Скоро пойду. Да и вообще я не в игрушке, я книжку читаю.

— Да? — Теперь доктор выглядел неуверенным. — Тед, а с тобою точно все в порядке?

— Точно.

— Ну… ладно. Спокойной тебе ночи.

Оставшись один, Тед с ненавистью уставился на планшет. Прищурился, пытаясь сложить упорно сопротивляющиеся буковки в слова. Это удалось, пусть и не сразу, но он тут же забыл смысл прочитанного от резкой боли в глазах, в которые словно песком сыпанули. Зажмурился, вздохнул коротко. Проморгался и снова уставился в планшет, упрямо сведя к переносице темные брови. Он сознательно не увеличивал шрифт и не включал подсветку экрана — раньше обходился без этого и шрифт был стандартный, по умолчанию, всегда отлично читался... раньше.

Он впервые заметил это во время вынужденного отпуска на Новой Юрюзани. Зрение садилось неравномерно, скачками, с постоянными ремиссиями, когда начинало казаться, что все вернулось к норме и ухудшение было временным. Просто устал, с кем не бывает? Заработался, перетрудил глаза, ему же говорили, чтобы берег, а он... Но вот же, прошло. Как устал — так и отдохнул, и снова мир вокруг четко виден, и нет этой паскудной серой пленки, что его затягивает порой. И Теду удавалось самого себя убедить, что с его глазами действительно полный порядок. Это была просто усталость, и ничего больше...

А потом все повторялось. Снова.

Зрение садилось. Причем садилось непредсказуемо. Может быть, такие качели с временными улучшениями-ухудшениями будут тянуться десять или даже двадцать лет, Тед читал, такое бывало. А может быть уже завтра «Космический Мозгоед» останется без пилота.

Надо продержаться хотя бы три недели.

Через три недели вернется Ланс из своего лагеря. Ланс уже неплохо летает. Да что там неплохо, хорошо он летает, да еще с его-то скоростью реакций. Натаскать как следует — и уйти, пока никто ничего не знает точно, а что догадываются, ну так и пусть их, главное — ни в коем случае не подтверждать этих догадок. Они ведь его ни за что не бросят, будут жалеть. Придумывать новые бесполезные операции, и оплачивать их, что самое ужасное, еще глубже залезая в долги. Нет уж. Вот что Теду нужно меньше всего, так это их жалость. Сам и только сам. Он справится. Должен справиться.

А на крайний случай всегда есть Дэн, и если самое паршивое действительно случится раньше времени, то навигатор может просто подгрузить себе программу пилота и поработать за двоих. Но это уже совсем на самый край, потому что даже древесному ежику понятно, какой из него будет пилот...

Тед отложил планшет и несколько секунд невидяще смотрел перед собой. Потом закрыл глаза. Встал с дивана и подошел к своему креслу, не открывая глаз, ориентируясь на слух и чувство расстояния, на автоматизм, на привычку, на… Попал точно — поднятая рука встретила подголовник именно там и тогда, где и когда и должна была встретить. Тед ухмыльнулся, развернул кресло к себе, уселся, привычно устраиваясь, ласкающими движениями огладил подлокотники, скользнул ладонью над пультом — пока еще только над, не касаясь, привыкая заново. Помнится, когда-то ему для этого вовсе и не нужны были глаза.

Пальцы скользили над пультом, заново осваиваясь, привыкая, вспоминая. По лицу метались голубоватые отблески бесполезных теперь вирт-экранов, пробиваясь даже сквозь плотно сомкнутые веки. Улыбка Теда стала хищной.

Погоняем?..

* * *

— А если это была провокация? Чтобы втереться к нам в доверие?

Когда у начальства такой всклокоченный вид и глаза почти белые, обращаться с ним стоит как с неразорвавшейся миной, которая вдруг начала тикать. Впрочем, с начальством и в нетикающем состоянии лучше обращаться с повышенной осторожностью, это вам любой доктор скажет.

— Стасик, а давай-ка мы с тобою коньячку? Пятьдесят капель, чисто в терапевтических целях. Или вот успокоительного могу вкатить, пока еще не убрал.

— Венька, не заговаривай мне зубы! Ты можешь ответить по существу?

— А по существу, Стасик, мне кажется, что ты перегибаешь палку.— Вениамин убрал бокс со простерилизованными шприцами в шкафчик, захлопнул дверцу, немного поколебался, но все-таки продолжил: — Ну сам подумай: зачем ей таким сложным образом втираться к нам в доверие, если она могла схватить крыску и удрать? Когда они вернулись, эта дрянь уже оклемалась и у нее на плече сидела, вспомни! Довольная такая, сытая, Полина ее лишь перед самым отлетом забрать обратно себе сумела, да и то с трудом, так крыске новая кормилица понравилась. Ты все шутил про помощницу — так вот, похоже, шутка больше не такая уж и шутка.

— Вот! — нехорошо обрадовался Станислав. — Мохнобрюд на ней питался! Значит, она испытывала положительные эмоции! А какой нормальный человек испытывает положительные эмоции во время драки?! Ну вот какой, а?!

— Стасик… — Вениамин посмотрел на капитана с профессиональным участием. — Ты вот сейчас это серьезно сказал или как?

И под этим укоризненным взглядом Станислав сразу почувствовал себя неуютно. К тому же очень некстати вспомнились некоторые эпизоды, в которых фигурировали пилот с навигатором и чугунный лом...

Смешался, буркнул смущенно:

— Да и сам уже толком не знаю... — Подергал себя за волосы и все-таки сел. Пристроил фуражку на колене, пожаловался:. — Ребятам она нравится, даже мохнобрюду этому, один я как… Чувствую себя неблагодарной свиньей, но не могу отделаться от мысли, что у нее есть какая-то своя цель, о которой мы не имеем ни малейшего понятия. С DEX’ами хотя бы все более или менее понятно, а кто знает, какие цели могут быть у Bоnd’а?

— Да цели у всех схожие, Стасик, — философски пожал плечами Вениамин. — Выжить. И чтобы не трогали.

— Это если она сорванная. А если нет? Если у нее задание?! — Станислав снова вскинул голову и подозрительно сдвинул брови.. — Может, она потому и в машинном отделении вечно крутится, что хочет… ну, мину туда подложить, к примеру?! Или другой какой вред устроить! Чтобы мы надолго застряли в какой-нибудь глуши, сорвали поставки, влетели на неустойку… Она же Bond! От них один вред!

— Не знаю насчет всех прочих Bond’ов, но от вот этого конкретного нам пока что никакого вреда, окромя пользы! — Тон у Вениамина был профессионально увещевающим: — Ну сам подумай, Стасик: чтобы нам навредить, ей достаточно было ничего не делать. Просто ничего не делать и дать этим непонятным проходимцам похитить наших пилота и навигатора. И мы бы надолго застряли в этой глуши, сорвали бы поставки и влетели бы на неустойку. Вот тебе и вред в полной мере.

Капитан хмыкнул, вроде бы успокаиваясь, но не сказал ничего. Ибо мысль оказалась на удивление здравой. Венька сам не понимал (не мог понимать!) насколько правильный только что привел довод. Если бы Элли действительно работала на Аайдиных конкурентов, ей не было ни малейшего смысла мешать похитителям. Ей было бы куда выгоднее посадить корабль на долгий прикол, лишив самых важных членов экипажа, и тем самым облегчить доступ к секретному оборудованию.

— Надо смотреть на вещи позитивно, Стасик! — с некоторой долей ехидства подытожил Вениамин. — Кем бы она ни была, хорошо уже то, что она на нашей стороне.

И капитан в кои-то веки не стал с ним спорить. Хотя ему и показалось, что эту фразу он уже когда-то слышал. Впрочем, речь тогда вроде как шла совсем о другом киборге.

* * *