Нетерпение сердца (гет)

Мэри

Ее будит солнечный свет. Осторожно приоткрыв глаза, Мэри узнает больничную палату Хогвартса.

Снова иллюзия? Слабость такая, что невозможно пошевелить ноющими руками. Вспомнив о Мальсибере, Мэри чувствует, как к горлу подступает дурманящая тошнота, и она тут же свешивается с края кровати, чтобы не запачкать одеяло.

Слава Мерлину, что мадам Помфри заботливо подставила ей старенький таз — так, на всякий случай.

— Я вижу, вы очнулись, мисс Макдональд, — голос Дамблдора раздается над головой, и Мэри смущенно вытирает рот платком, лежащим у изголовья. — Выпейте воды, вам станет легче.

Мэри долго, с наслаждением пьет самую обычную воду, которая отчего-то кажется неимоверно вкусной. Очень хочется есть, но в голове носятся вопросы, как игроки квиддича в разгар матча.

— Вы меня спасли?

— О, нет, это заслуга Северуса. Он отправил вас прямиком сюда с помощью портала.

У Мэри по спине пробегают мурашки, и она сразу вспоминает их последний разговор в мире ее иллюзий. Что из его слов оказалось неправдой? И то, что он все же спас ее — не продолжение ли игры?

— Почему он не здесь? — спрашивает она через силу, и Дамблдор, подсевший ближе, мягко улыбается, потому что предугадывал этот вопрос. — С ним что-то случилось?

— Не думаю, что очень серьезное, но, боюсь, ваше спасение могло навлечь на него гнев сторонников Тома. Видите ли, я ждал Тома на площади Гриммо, но он догадался — хоть и не сразу — о подвохе. Не знаю, как, не понимаю, почему, но он отправился в мой дом в Годрикову впадину, куда мы перепрятали Гарри. Так что мне пришлось трансгрессировать в особняк Лестрейнджей и забрать оттуда мистера Блэка. Думаю, у того, кто перешел на сторону света, должен быть еще один шанс на жизнь.

Мэри слабо поворачивает голову, следуя за взглядом Дамблдора. Через несколько кроватей от нее лежит Регулус: лицо его исполосовано царапинами, и он напоминает человека, который собирался умереть, но не умер.

— Что с Гарри?

— Жив и здоров, — Дамблдор продолжает улыбаться, но на мгновение его глаза темнеют от грусти. — Чего нельзя сказать о Вальбурге. Она сильная, невероятно сильная волшебница, но с Томом невозможно справиться только магией. Я не знаю, как сказать мальчику на той кровати, что его мать отдала свою жизнь за чужого ребенка, хотя абсолютно уверен: чужих детей не бывает. Если вам интересно, то домовой эльф оказался ключевым персонажем в этой сцене: его магия замедлила движения Тома, и Вальбурга сумела использовать одно из Непростительных заклинаний. К сожалению, к этому времени она уже едва дышала. Для Тома это будет уроком. Нельзя недооценивать даже самых с виду незначимых существ.

Мэри смотрит на него во все глаза, позабыв о слабости и боли.

— Вальбурга использовала Аваду Кедавру?

— Да.

— Но мы с вами знаем, что Том не может умереть до конца, пока существуют крестражи, — Мэри нервно сжимает край одеяла холодными пальцами. — Значит, еще ничего не закончилось, сэр. Том может возродиться, и вся история повторится заново. Получается, Вальбурга умерла напрасно? И как вы скажете об этом Сириусу?

Дамблдор медленно снимает очки, тщательно протирает стекла, будто нарочно выжидая паузу, и в горле у него раздаются какие-то булькающие звуки.

— Нет, Мэри, не напрасно. Теперь мы осведомлены, и у нас в запасе есть несколько лет. Возродиться из духа не так-то просто: для этого нужны верный человек и надежная оболочка. Думаю, за это время мы сумеем полностью разгадать количество крестражей и то, как они выглядят. Тогда следующая встреча с Томом будет более подготовленной и уже наверняка конечной.

— И что теперь? — Мэри чувствует, как слабость возвращается, обрушиваясь на нее огромной ледяной волной. — Что станет с Пожирателями?

— Я пока что придержу информацию о падении Тома, — Дамблдор говорит тихо, оглядевшись по сторонам. — На пару дней. Понимаете, если сейчас натравить на них Министерство, боюсь, Северус попадет под горячую руку премьер-министра, а этого нельзя допустить. Мне бы хотелось, чтобы Пожирателями занялся Орден Феникса вместе с мракоборцами.

— Я хочу участвовать, — Мэри резко садится на кровати и тут же бледнеет, едва сдерживая рвотные позывы. — Потом эту сволочь Мальсибера посадят в Азкабан, и я никогда не сумею отомстить. Я должна быть там, Дамблдор.

Он разглядывает ее лицо с любопытством.

— Я подумал, вы хотите там оказаться, чтобы незаметно вытащить Северуса, — произносит он как бы ненавязчиво. — Но, пожалуй, у вас может хватить времени и для того, и для другого.

Мэри отчаянно подносит руку к горлу, чтобы сказать, что она не может сейчас видеться с Северусом, что ей нужно время, но потом она думает о том, что могут сделать с ним из-за нее, и часть той ярости и разочарования — небольшая, крошечная часть — исчезает. Она коротко кивает, потом накрывается одеялом и отворачивается к стене. Нет, она ни за что не позволит отправить его в Азкабан, но этим все равно займется Дамблдор. А вот ей нужно разобраться со своим измученным сердцем, которое так сильно болит.

…Через пару дней она уже ходит по палате и прогуливается в оранжерее, наслаждаясь тишиной, теплом и вкусной едой, и постоянно вспоминает выражение лица Северуса, когда она выхватила у него цветок гиацинта и растоптала его. Тот цветок исчез вместе с иллюзией, а заканчивающийся апрель отрезает ее от гиацинтов до следующей весны, и тогда Мэри рисует их на пергаменте. Ей нечем заняться: пока она болеет, занятия будет вести Хагрид, а Дамблдор предлагает ей два варианта: совсем уволиться или остаться еще на май. В конце концов, Уход за магическими существами — не самый необходимый предмет, чтобы искать преподавателя прямо сейчас. Мэри с грустью вспоминает их общие рабочие дни с Граббли-Дерг, ее трубку, едкий запах табака, скверные шутки. Вот так бывает, промелькнет человек в твоей жизни и исчезнет, но останется в памяти.

Регулус составляет Лили компанию в прогулках до оранжереи и обратно и подолгу сидит около ее кровати. Мадам Помфри уже сняла с нее бинты, но она все еще не полностью видит, медленно восстанавливается слух, и изредка она хриплым голосом просит ей почитать. Дамблдор пока что не разрешает ничего ей рассказывать, и, по ожиданиям мадам Помфри, через месяц Лили уже сможет вернуться к прежней жизни.

— Если бы она оказалась там, она бы погибла, — произносит Регулус, поправляя сползшее одеяло Лили. — Знаешь, за эти месяцы рядом с ней я так привык к ее голосу, к ее бешеным глазам, к ее редкому смеху. Она нужна Гарри, и если бы не та история с диадемой, ребенок остался бы сиротой. Странно, правда? Никогда не знаешь, чем закончится неудача, и неудача ли это на самом деле.

Мэри задумчиво садится на краешек своей кровати. Выздоравливая после иллюзий, она все больше ощущает, как ей не хватает Северуса. Она тоже привыкла к тому, что он рядом, к его взглядам, к теплу его рук, к тону голоса. Но ведь Регулус не влюблен в Лили? Может быть, и ее чувства — всего лишь привычка и потребность? А может, и нет.

Еще через три дня Дамблдор предлагает ей отправиться в особняк Лестрейнджей вместе с Орденом Феникса. Мэри не уверена, что силы вернулись к ней полностью, но решительно соглашается.

Регулус

Сириус, конечно, заливает горе стопками огневиски, хотя теперь у него есть свобода, но он не собирается ей пользоваться. Его волосы рассыпаны по плечам в привычном беспорядке, и он часто вытаскивает из кармана старый портрет матери в золотой раме.

— Не думал, что война способна сближать, — произносит он сквозь зубы в сотый раз. — И почему эту сволочь понесло именно в Годрикову впадину, а не на Гриммо? Как он узнал?

Регулус пожимает плечами и ободряюще хлопает его по плечу, но внутри него тоже — пустота.

— Может быть, подумал, что я слишком уверен в своих словах? Может, понял, что это наш с Северусом план. Драккл его пойми…

Сириус снова прячет портрет в карман.

— Получается, остались только мы.

— Ты и я, да. Что собираешься делать?

— Пока что не хочу возвращаться на Гриммо, — Сириус устало проводит рукой по волосам и вздыхает. — Ты вернись, наведи там порядок, поменяй шторы, что ли… Посмотри, вернула ли она меня на гобелен. Или это невозможно?

Регулус придвигает к себе чашку с остывшим чаем. У Аберфорта чай почти не пьют, поэтому он отдает чем-то травяным, с легким запахом козьего навоза. Регулус морщится и решает на всякий случай не притрагиваться к напитку. Нужно было попросить медовухи, но от медовухи у него всегда раскалывается голова.

— Думаю, дом и так в полном порядке.

— Вряд ли. Кричер убивается больше меня и тебя, уверяю, — Сириус грустно усмехается и опрокидывает в себя еще одну стопку огневиски. — Так что дома наверняка пыльно, в гостиной так и стоит стол с тарелками, а в духовке сдохло жаркое. Поэтому советую поторопиться, пока весь дом не провонял испорченной едой и не промок от слез домовика.

Регулус укоризненно качает головой, глядя в серые глаза Сириуса.

— Ты очень несправедлив к нему, брат. Он старается устроить все как можно лучше, да и этот месяц, что ты был дома…

— Он мне порядком надоел, — отмахивается Сириус, потом его лицо вдруг становится серьезным. — Знаешь, ты прав: война иногда меняет все так, как и во сне не приснится. Я теперь не одинок: у меня есть ты.

И он протягивает ему свою сильную крепкую руку, а Регулус ее от всей души пожимает. Ему бы хотелось уехать, ненадолго, чтобы забыть обо всем и встряхнуться. Но пока что нужно побыть рядом с братом, потому что трудности даются Сириусу нелегко.

— А Лили? И оставшиеся крестражи?

— Ей нужно отдохнуть, когда она выйдет из Больничного крыла, — Сириус постукивает пальцами по столу. — А потом, возможно, мы снова займемся поиском этих дьявольских вещей. Не думаю, что их больше семи или восьми: при каждом убийстве душа расщепляется, а человек все больше теряет человеческий облик. Но Реддл все еще напоминал человека и вполне держался на ногах.

— Реддл не исчез навсегда, — тихо напоминает Регулус и вздрагивает, вспомнив распростертое тело Марлин. — Он вернется, вопрос только, когда.

Сириус улавливает в его глазах огоньки грусти, кивает и залпом допивает третью порцию.

За Марлин.

Мэри

Мракоборцы работают более слаженно, чем Орден, и Мэри, следуя их указаниям, попадает внутрь особняка почти без единого звука. Сириус, быстро взглянув на нее, устремляется наверх, Мэри же идет от лестницы налево, где, по ее мнению, должен располагаться вход в подвал.

— Нужна помощь? — спрашивает мракоборец, которого зовут, вроде бы, Роберт. — Или справишься?

— Справлюсь, — Мэри крепче сжимает палочку еще не совсем окрепшей рукой, но внутри она переполнена собственной уверенностью. — Если что, я подам сигнал.

Она медленно спускается по высоким ступеням, проводя свободной рукой по шершавым камням, что видели множество пленников и множество палачей. Ближе к концу ступеней ее шаги начинают раздаваться эхом под низкими сводами, и впереди слышится какой-то шум.

Вступив в комнату, где держали ее саму, она передергивает плечами от холода и не так давно пережитого ужаса и только потом различает три фигуры: одна сидит на полу без видимого движения, две другие, облаченные в длинные мантии с капюшонами, стоят по обе стороны от нее.

В сидящем Мэри с трудом узнает Северуса. Его лицо, обычно худое, распухло, оно разбито и залито кровью, глаза закрыты, на руках — те же кандалы, что остались на ней, даже когда портал перебросил ее в Больничное крыло.

Его пытали и очень жестоко. Но Мэри не успевает ощутить ничего, кроме вспыхнувшей горячей ненависти, как две фигуры возле Северуса разом скидывают капюшоны. И Мэри инстинктивно вцепляется в палочку еще сильнее, словно это — соломинка в бурном потоке горной реки.

— Мы ждали этого чудесного появления, — Мальсибер нагло ухмыляется, и Эйвери вторит ему таким же отвратительным выражением. — Знали, что ты явишься за этой двуличной сволочью. Соскучилась по моим объятиям? Продолжим то, что начали в прошлый раз?

Мэри насмешливо улыбается.

— В прошлый раз у меня не было палочки.

И она сразу обезоруживает Эйвери, обрушив на него остатки Омута Памяти. Не ожидая от нее такого маневра, он падает на пол, держась за голову, и сквозь его толстые пальцы течет тонкая струйка крови.

— Тварь, — произносит Мальсибер разъяренно, — решила поиграть в мракоборца?

Мэри спокойно отражает красный луч, трансфигурировав чашку с водой в круглый щит, и луч отлетает в самого Мальсибера, который едва уворачивается. Она в свою очередь пытается связать его, но он ловко уходит от веревок, и ей приходится пригнуться, чтобы не попасть под смертельный зеленый луч. Потом она сбивает его с ног Импедиментой и тут же выставляет щитовые чары от Экспеллиармуса, но Мальсибер продолжает наступать, и тогда она, перекинувшись с ним еще несколькими заклинаниями, трансфигурирует его мантию в огромную змею. Упав на плиты, Мальсибер едва избегает ядовитых укусов, и тогда Мэри бросает в него Сектумсемпрой.

Несколько мгновений она мстительно наблюдает, как он корчится от боли, истекая кровью, а потом, отшвырнув его палочку в угол и приманив ее себе, она произносит контрзаклинание, которому научил ее Северус, и торопливо касается серебряной монеты, лежащей в правом кармане. Наверху лестницы сразу слышатся поспешные шаги, и несколько секунд спустя она снова встречается с мракоборцем Робертом.

— Забери этого, — произносит она жестко. — Вот его палочка.

— Неплохо ты его отделала, — он присвистывает, обходя стонущего Мальсибера по кругу. — И это еще Дамблдор велел приглядывать за тобой, мол, ты немного слаба после плена. Представляю, работай ты в полную силу… Собираешься закончить курсы?

Мэри неуверенно пожимает плечами и делает шаг к Северусу.

— Попробую.

— Ты посмотри сперва, нет ли кого в тех дальних камерах, — советует Роберт, кивая головой на низкий длинный туннель. — Старых пленников иногда там забывают, а мы потом вытаскиваем одни скелеты. Никуда твой Снейп не денется, он вообще без сознания.

Поколебавшись с мгновение, Мэри проходится мимо камер, быстро заглядывая в каждую из них: никого. Она только из усердия перед Робертом заглядывает в последнюю и замечает там скорченную фигуру — на полу, без одеяла, без воды, на куче тряпья. Отворив дверь заклинанием, она присаживается рядом и долго вглядывается в старое, покрытое морщинами лицо с грязными губами.

А потом по ее телу пробегает дрожь, и она едва слышно спрашивает:

— Мистер Снейп, это вы?

Он не отвечает. Мэри переворачивает его на спину и осторожно слушает сердце. Зеркальца под рукой нет, но ей кажется, что он дышит, и сердце бьется, хоть и совсем слабо. Пульс никак не прощупывается, но это неважно.

И слезы выступают на ее глазах — крупные, как капли утренней росы. Почему-то именно Тобиас позволяет ее сердцу смягчиться, и она рыдает, сидя на холодном полу, потерявшись во времени, пока ее не находит испуганный Сириус. Он что-то ей объясняет, несколько раз повторив имя Северуса, но Мэри ничего не понимает и не слышит за пеленой слез, растапливающих ее заледеневшее сердце.

Северус

Первое, что он ощущает еще до того, как открывает глаза, это запах ее духов. Мэри сидит на ковре возле его кровати, положив голову поверх одеяла, и выглядит спящей. Северус некоторое время разглядывает черты ее лица, нежные, словно вылепленные чьей-то ловкой рукой.

Она здесь — и еще не все потеряно. Внутри него рождается буря из нежности, и боли, и чувства вины, и всего, что может испытывать человек, который невольно толкнул любимую прямо в руки опасности.

— Мэри, — шепчет он тихо, надеясь и одновременно боясь ее разбудить. — Мэри.

Она приоткрывает сонные глаза, глядя на него сквозь ресницы как тогда, в крошечной комнатке в замке, когда они еще не разлучались. Только в тот раз она смотрела на него с нежностью, с желанием, тепло — сейчас же ее болотце в глазах замерзло, и в нем плавают льдинки. Раз она здесь, то ее сердце, может, и оттаяло, но глаза все еще никому не верят. И Северус прекрасно ее понимает, и ей не нужно оправдываться.

— Как ты себя чувствуешь? — таким же шепотом спрашивает она, не отводя взгляда.

— Паршиво, — он не хочет ей врать. — Но было бы еще паршивее, не окажись ты рядом.

— У тебя были сломаны ребра, рассечена губа, и ты так тяжело дышал, что я боялась отойти, — Мэри продолжает шептать, но садится чуточку ближе. — Мадам Помфри дала все указания и решила, что здесь тебе будет лучше, чем в Больничном крыле.

Северус пытается пошевелить рукой, вытащить ее из-под одеяла, чтобы коснуться щеки Мэри, но тело тут же взрывается болью, и он только бессильно стонет, закусив губу.

— Ш-ш-ш, — Мэри проводит рукой по его волосам. Она ведет себя так, как будто бы ничего не произошло, но он отчетливо видит льдинки в ее глазах, как белые кувшинки на болоте.

Северус бросает попытку шевелиться и просто смотрит на нее жадными глазами.

— То, что сейчас, Мэри, то — настоящее.

— Что именно? — интересуется она слегка холодно и поджимает под себя ноги. На ней длинная ночная рубашка с бантиком и накинутая на плечи голубая мантия.

— Ты. Я, — он пытается объяснить, но начинающая раскалываться голова мешает сосредоточиться. — Там, в иллюзии, был ненастоящий я, понимаешь?

Мэри прикладывает холодную ладонь к его пылающему лбу.

— По-моему, ты бредишь, — произносит она огорченно и, подавшись вперед, берет из миски со льдом заготовленный компресс. — Вот так лучше?

— Я серьезно, — он ненавидит компрессы, но из ее рук готов принять что угодно, лишь бы она поверила. — Мне нужна ты, Мэри, и больше никто. Я просто слишком убедительно играю дурацкую роль.

— Талант, — отзывается Мэри насмешливо, но в голосе звучат нотки стали. — Отдохни. Я пойду заменю лед, этот совсем растаял.

Конечно, она не хочет с ним разговаривать, и лучше пока что оставить ее в покое. Она и сама едва пережила свой страх и те ужасные дни и ночи в подвале. Он пробыл там всего пять дней, и его особенно не трогали, выместив всю злобу, но он полностью ощутил ту безнадежность, что мелькала на лице Мэри в мире иллюзий.

— Я победила Мальсибера, — произносит она сурово, забирая миску со льдом. — Я отвоевала свою сторону в той истории на пятом курсе.

— Мэри, посиди еще рядом, — просит он, прислушиваясь к ее неровным шагам. — У меня пока нет сил поворачиваться и успевать за твоими движениями. Пожалуйста.

Слышится тяжелый, неуверенный вздох, потом стук миски, и Мэри возвращается на свое прежнее место, только теперь она садится не на ковер, а на кровать и смотрит на него сверху вниз, и во всем ее облике сквозят неуверенность и сомнение. Придется приложить усилия, чтобы вернуть ту Мэри, которую он встретил в кабинете Дамблдора осенью.

— Ты красивая, — замечает он тихо и все-таки поворачивается через боль, чтобы лучше ее разглядеть. — Очень красивая.

Мэри как-то странно поджимает губы, касается рукой волос, рассыпанных по плечам, опускает и поднимает глаза и вдруг произносит — решительно, словно готовила эти слова давно:

— Я думаю, Северус, нам лучше остаться друзьями. Мы начинали с дружбы, и я уверена, что дружбой нужно и закончить или хотя бы продолжать, — у нее трясутся пальцы. — Ты прекрасно понимаешь, что Реддл вернется, рано или поздно, и я второй такой игры не выдержу. Я могу сражаться, я могу преодолевать, могу что угодно — но не терзать свое сердце. Меня уже предавали все: отец, первый возлюбленный, а матери на меня плевать — я и так собирала себя по кускам, чтобы быть жизнерадостной и сильной Мэри. Лучше жить тихо и спокойно, чем постоянно сомневаться.

Северус вытаскивает руку из-под одеяла, чтобы коснуться ее, но Мэри отодвигается.

— Чушь какая, — произносит он сердито. — Я жил тихо и в мечтах, и ничем хорошим это не закончилось.

Мэри поднимается на ноги и уходит к дальнему концу кровати. Кажется, она верит тому, что говорит. Или хочет верить.

— То, что было между нами — было просто нетерпением сердца. Знаешь, неким желанием помочь другому, сделать его жизнь чуточку светлее. И то, что случилось между нами в твоей спальне — тоже было голосами нетерпеливых сердец. Потребность в близости, потребность в ласке, в выплеске эмоций — помнишь, какие мы были жадные до наслаждения? — и больше ничего. Поэтому я уверена, что остаться друзьями будет лучшим решением. И не нужно пытаться меня переубедить.

Северус устало выдыхает. У него еще нет сил бороться с упрямством Мэри, и он только ворчливо замечает, стараясь казаться невозмутимым, но страх окутывает все его тело:

— Чушь какая. Ты просто боишься и сомневаешься в том, что я тебя люблю.

— А ты ни разу не говорил мне, что любишь — и я запрещаю говорить что-то сейчас, уже поздно, — Мэри упирается невидимым рогом, и Северуса это немножко сердит.

— Заметь, что ты тоже не говорила ничего подобного, — возражает он резонно. — Но в этом нет необходимости, потому что я знаю и чувствую, что ты меня любишь. За нелюбимым не приходят в дом, где тебя пытали, хотя у тебя на это недостаточно сил.

Мэри вскидывает голову, словно кельпи.

— Я приходила отомстить.

— Вот как, — Северус устало прикрывает глаза. — Хорошо, пусть так. Мне кажется, у тебя в голове черт знает что происходит, но для того, чтобы с этим разобраться, мне нужно встать с этой чертовой кровати.

И он морщится от сильной боли в ребрах. Он помнит оскал Мальсибера, который, опустив палочку, пустил в ход свои бычьи ноги.

Мэри тут же оказывается рядом и, взяв с тумбочки чашку с зельем, подносит к его губам.

— Пей, это обезболивающее.

— На чабреце?

— На ромашке, — Мэри нюхает чашку. — На чабреце лучше?

— Нет. Просто сильнее, — Северус откидывается на подушку и снова смотрит на нее. — Раз уж мы остаемся друзьями, то ты можешь посидеть возле меня хотя бы по-дружески?

Мэри отрицательно качает головой и, поставив чашку обратно на столик, уходит на кухню и весь оставшийся вечер гремит там посудой, что-то готовит и слушает музыкальное радио.

Северусу ничего не остается, как лежать и прислушиваться к этим звукам и гадать, почему Мэри так боится любви. Он был уверен, что она станет сердиться, может быть, даст ему еще одну пощечину, накричит или кинется с кулаками, как это любят женщины, и все закончится поцелуями и обещаниями никогда не расставаться. Вполне себе как в романах матери.

Но Мэри предлагает дружбу, хотя он видит боль в ее глазах. Неужели она действительно считает, что он все еще любит Лили? Устав от мыслей, он проваливается в глубокий сон и не знает, что Мэри, вернувшись в комнату, садится рядом с ним и долго вглядывается в его лицо.