Ты - мой мир (гет)

Зима уже полноправно вступала в свои владения, и это чувствовал каждый из студентов — все начинали готовиться к Рождеству. Но экзамены, которые в этом учебном году должны были начаться уже в конце апреля — впервые за всё время учёбы из-за того, что всем и каждому предстояло защищать дипломную работу, мешали почувствовать этот прекрасный волшебный праздник. Старшекурсникам приходилось готовиться к зимней сессии, а после, почти через полтора месяца после её сдачи, — к летней. Райан, ничем непримечательный и нисколько не отличающийся внешне от других студентов, не оставлял себя без нагрузки. Он ежедневно трудился, продолжал записывать черновики сценариев и даже успевал приниматься за французский — и всё это вкупе с уроками, которых стали задавать всё больше, и теория в которых становилась всё сложнее. Тем не менее, после недавнего разговора с мистером Фостером, он стал больше времени уделять Элизабет. Он осознал для себя, как соскучился по ней, и даже несколько раз в порыве нежности всё же назвал её «Лиззи», что не могло не обрадовать девушку, но оставался всё таким же робким и консервативным, что и прежде. Строгое провинциальное воспитание и собственные религиозные убеждения не позволяли ему заходить дальше уровня поцелуев и объятий. Впрочем, объяснить он этого ей не смог, даже если очень бы постарался. Ей неясны были его убеждения церкви. Она также с удивлением посмотрела на него, когда он сказал ей, что планирует сходить на рождественскую мессу, прежде чем начать празднество. В начале декабря они по этому поводу и рассорились. Райану пришлось снова уйти в свой мир и свои мелкие дела, вновь поглотить свои чувства в кино и сценариях. Одно утро для него выдалось, пожалуй, самым неудачным. Он столь долго засиделся за очередной легендой, кружившей на кассете, что проснулся поздно. На улице мрачно моросил дождь, и на крышах домов лежал непроглядный туман. Райан наспех оделся и побежал в университет. На лекцию он, однако же, успел. Оглядел аудиторию: в ней не было Элизабет. Зато нашёл Мэтью Фёрта, рядом с которым было свободное место. Райан вздохнул и поднялся выше — туда, где уже сидел бывший друг. Напротив различных рассказов из тех же фильмов, он не испытывал по отношению к юноше тех чувств, какие можно было бы ощущать к врагу. Не тяготило также его и его существование. Он видел в нём всё того же доброго человека и мысленно лишь искренне сожалел, что их пути не сошлись. Впрочем, отважиться на разговор первым он бы и не смог. Мэтью тоже не был настроен мириться. Проигнорировав появление Райана, Фёрт отвернулся и начал с кем-то разговаривать.

Лекция была об уже известных Райну вещах, и потому слушал он её без особого интереса. А вот Фёрт его однозначно заинтересовал, когда завёл с кем-то дискуссию о покадровой съёмке. Стараясь делать вид, что не замечает обсуждающую интересную тему компанию, Райан следил за преподавателем, слушая при этом разговор.

— Был у меня один знакомый, — услышал Райан весёлый голос Мэтью, — который был руками и ногами за авторское кино.

— Авторское? — переспросили у Фёрта. — Почему именно авторское?

— Ну, у него вроде как свои принципы были, сильно отличающиеся от голливудских.

Кто-то засмеялся, кто-то же продолжил беседу. По крайней мере, людей в компании Мэтью — Мэтью, который толком даже и заговорить ни с кем не мог! — становилось всё больше.

— Отлично, — проскрежетал Райан так тихо, чтобы его никто не услышал. По окончании лекции он взял сумку и выбежал из университета.

«И это у меня противоречащие Голливуду взгляды! — сердито думал он, шагая по покрытой туманом дорожке, совершенно не замечая накрапывающего дождя. — А кто, интересно, заводил со мной разговор о том, что современное кино портит индивидуальность людей?» Райан вздохнул. Свежий воздух мгновенно унёс все плохие мысли. Не раз он ловил себя на том, как глупо порой злится на подобные пустяки. Как плохо думает о людях, не причинивших ему никакого вреда. Вот и ссора с Элизабет? Разве так трудно было ему в ту минуту лишь согласиться с ней или просто промолчать? Он и сам не заметил, как глубоко ушёл в свои мысли. Юноша присел на ближнюю скамью и, глубоко задумавшись, смотрел вдаль, не видя при этом никого и ничего вокруг себя.

— Тёрнер? — вывел его из размышлений знакомый голос. Райан и думать забыл о том, что может опоздать на занятия — такого странного состояния он никогда за собой не замечал. Он поднял голову, и что-то в сердце его встрепенулось. Пускай мистер Фостер и отталкивает его от себя, что вполне понятно: как педагог — студента, сейчас юноше показалось, что он единственный, кто мог бы как-то его поддержать. Хотя бы своими речами о писательстве. Хотя бы своей мотивацией к кино. Он коротко улыбнулся, привстав, склоняя голову в знак приветствия. — Что вы здесь делаете? — мужчина подошёл ближе к нему, оглядывая его, мокрого с головы до ног. — В такую погоду, совершенно один?

— Окно между парами, сэр. Решил немного освежиться.

— Понял. Встаньте хотя бы под навес.

Они прошли на площадку, опираясь на каменные перила, наблюдая, как дождь за оградой барабанит по тротуарам университета и оттуда стекает в траву. Преподаватель сунул в рот сигарету, что-то долго искал во внутренних карманах своего пиджака, но тут Райан спохватился и протянул ему свою зажигалку, помогая прикурить. Фостер, весьма удивлённый, наблюдал, как юноша достаёт свою пачку сигарет. Райан же усмехнулся про себя, затягиваясь, вспоминая, как в самый первый раз ему с непривычки жгло горло, и после сильно хотелось пить.

— Не самый хороший урок, какой я мог бы преподать, — хрипло произнёс профессор.

— Знаю, сэр, — отозвался Райан.

Оба ещё некоторое время молчали, то ли собираясь с мыслями, то ли слушая барабанящий дождь.

— Вы знаете, Тёрнер, на первый взгляд вы показались мне другим. Живым и весёлым, что ли. А в последние дни, что ни погляжу, в вас что-то меняется. Что-то сломалось. Как в часовом механизме — когда часы ломаются, они продолжают работать, но либо идут назад, либо стоят на месте.

— А вы, сэр? В вас я нахожу порой подобное, — негромко произнёс Райан. Фостер перевёл на него изумлённый, но минутный взгляд, а затем снова устремил его в серое небо. Он привык, что молодые люди избегают правды. Он был ещё в том возрасте, когда мог помнить повадки молодости и бурную юношескую кровь. Он готов был к опровержениям в свой адрес. Готов был услышать слова досады или горечи; зачатки споров или горячие признания о собственных проблемах. Он знал, что молодые люди любят, когда к ним не прельщаются, а говорят как со взрослыми, даже если те не всегда могут сказать что-либо в ответ в подобном тоне. В общем, он готов был услышать от него в тот момент что угодно — но только не переведение стрелок на его собственную жизнь.

— Скажу лишь, что вы весьма проницательны, — усмехнулся преподаватель, откидывая в сторону окурок. — Как давно вы распознали?

— С самого первого взгляда, сэр.

Как бы ни ввела его эта фраза в ступор, Фостер продолжал:

— Однако… Посещали психологические курсы?

— Лишь догадка, сэр. Простите мою неучтивость, — Райан улыбнулся, но в душе его в тот момент не было ликования от собственной прозорливости.

— Напротив, это очень любопытно. Это бесценный талант, если позволите так выразиться, для начинающего режиссёра: узнавать личность человека вот так сразу, лишь по одной его внешности. Поверьте моим словам, это очень вам пригодится в будущем.

— Тем не менее, этот талант, как вы его назвали, не помогает мне выстраивать отношения с людьми, — Райан грустно опустил глаза в пол.

— Всё приходит с опытом. А ко многим и не приходит, — отвечал мистер Фостер. Они со студентом смотрели на одно и то же — на туманное лондонское небо, готовое вот-вот покрыться закатом, под которым одни будут заканчивать работу, а другие — учиться в

Этот день. — И это и называется жизнь, Райан — уверен, мы можем теперь оставить формальности. Порой всё зависит от самого человека. Порой — от обстоятельств. А иногда и от окружения. Вам на пути ещё не раз попадутся люди, которых вы будете считать стоящими, но, не отпустив их, вы так и не сможете продвинуться дальше. Могу даже провести немного эгоистичную ассоциацию с киноиндустрией: не убрав ненужных кадров из фильма, вы так и не снимите его до конца.

— Вы точно подметили, — улыбнулся Райан. — Но сами вы не совсем из киноиндустрии, верно? Многие из наших преподавателей в прошлом — известные режиссёры и продюсеры, звукомонтажёры и операторы из сферы журналистики. А вы, мне кажется…

— Я писатель, — усмехнулся Фостер. — Но под писателем сегодня подразумевается кто угодно. Ведь если ты пишешь стихи для поздравительных открыток — ты уже писатель.

— Почему же, сэр? — удивился Райан. — Разве писатели — не те, кто зарабатывают себе на жизнь только лишь написанием книг, наверняка зная, что каждое их творение обернётся бестселлером?

— Райан, Райан, вы судите точно также, как большинство людей на свете, — качнул головой преподаватель, улыбнувшись. — Неужели «писатель» — уже столь же заезженный стереотип, как и «режиссёр»? Или «художник»? Разве представляем мы себе до сих пор последних, измазанных краской, в беретах, у мольберта? Так почему же тогда писатели обязательно должны быть пьяными доходягами, живущими отдельно от всего света, потому что не признают человечество? Почему люди считают некоторых писателей «настоящими», а остальных — так, мимо проходивших? Неужели вы пишете сценарии и не представляете себя хоть на миг писателем? Неужели любая работа заключает в себе чисто одну специфику, никак не соприкасаясь ни с чем иным?

— Допустим, — согласился юноша, понимая при этом, что мистер Фостер действительно прав. — Но ведь так только с творческими профессиями, верно?

— А какая профессия в наше время не творческая? — изумился мужчина, и по его лицу, улыбке, жестам Райан убедился, что на него находит то самое запальчивое состояние, которое приходит к нему во время лекций, отчего студенты и получают мотивацию. — Мой хороший друг работает на заводе. И когда я спрашиваю его, что творческого в его работе, он мне с искренним изумлением отвечает: «Ну, как же, это мешание бетона, наблюдение за тем, как его переливают — разве это не есть творчество?» Так что этот мотив есть в любой работе. Убедил я вас? — улыбнулся Эндрю.

— Определённо, сэр, — произнёс юноша, ощущая. Как теряет от восхищения дар речи. — А почему сами вы пишете?

— Для того много причин, Райан, — задумчиво отвечал мужчина. — Писательство — такая вещь, для которой у всех всегда много разных причин. Писательство — это выплёскивание всех своих эмоций одним махом. Писательство — это защита от одиночества. Это, в конце концов, бегство от реальности. Я бежал из страны, которая только начинает оживать после непростого времени. В частности, это касается и экономики. Несмотря на блестящее высшее образование, не сразу удалось мне прижиться в новой для меня земле. Дело не столько в языке или других людях: люди — они везде люди, несмотря на разные культуры. Обычаи, менталитет, образ жизни — всего я сторонился поначалу. Даже способ прорываться у меня в стране другой, ведь всё в большинстве своём решают финансы и связи. Ни одно задуманное мною дело не осуществлялось. Ни одной своей цели, сколь бы долго я их ни строил, я не мог добиться. Как в одной песне из моей страны: «Волны холодной реки наши хоронят мечты».* И именно тогда я ощутил пьянящий вкус погони за словами. Мне захотелось написать что-то своё. Я писал по любви. Писал за деньги. Писал, чтобы просто настроиться на нужный лад или, если необходимо было, — немного заземлиться. Я писал просто ради всего, ради чего только можно писать. И сейчас, пользуясь кинематографическими терминами, я пытаюсь менять план с крупного на общий.

— И вас опубликовали? — глаза Райана заблестели. Он уже представлял, как можно было бы организовать с этим человеком что-то наподобие интервью — пускай он не умеет их проводить, он бы научился! Он видел точно наяву, как он собирает команду и рассказывает всем и каждому о своей блистательной идее фильма про зарубежного молодого писателя. Наблюдал, как все восхищаются невероятным, точно бы даже сказочным сюжетом, принимаются за съёмки, приглашают Эндрю Фостера на премьеру… Юноша не переставал улыбаться, пока не услышал окончание истории преподавателя:

— Нет, Райан, пока не опубликовали.

— Но ведь это совсем скоро произойдёт, верно? Вы уже во многие издательства подали? Откуда вы сами, мистер Фостер?

Мужчина снисходительно улыбнулся, пожимая плечами, и негромко произнёс:

— Из России.

* * *

Подобные разговоры сталкивали юношу с преподавателем ещё не раз. За это время он успел узнать, что его настоящее имя — Андрей Фостенко. Его желание писать и преподавать одновременно привели его в Великобританию, где он сменил фамилию на Фостер, что на его родной язык переводится как «поощрять», «развивать». Сам он никогда не думал, что его определят именно в режиссёрский класс, но о том, что начал карьеру педагога, он совершенно не пожалел.

— Мистер Тёрнер, что вы спрашиваете всё у меня, — обыкновенно, немного смущаясь, говорил он, когда Райан начинал с ним эти беседы, которые про себя называл небольшими интервью. — За неделю до Рождества вам устроят поход на настоящий показ фильма — там будет сотня режиссёров, которых можно будет поспрашивать и получить больше опыта.

Но Райана интересовал именно Эндрю Фостер. Следуя его же совету, что всё когда-то начинается с идеи, он начинал продумывать свой будущий фильм, написал несколько строчек сценария, но, пока спрашивал о биографии преподавателя, ненадолго забросил его. Зато дал на оценку профессору несколько своих сценариев, после чего даже смог прочитать моменты из его книг, коими остался очень доволен. Они стояли в аудитории у стола профессора, оба наблюдая, как она понемногу наполняется студентами.

— Идите к своему месту, мистер Тёрнер, а то нас с вами заподозрят в ненужной связи, — улыбнулся Фостер, и Райан, будто по велению сердца и, повинуясь одновременно мотивационному порыву, привычно полученному после разговора с любимым профессором, кинулся на своё место.

— Начнём с проверки домашнего задания. Кто его выполнил на сей раз? — от юноши не скрылось, как заиграли ранние морщинки на лице мистера Фостера, когда он увидел больше рук, нежели в прошлый раз. Студенты делились с ним выполнением необычного задания, обсуждали, какие эмоции испытывали в тот момент и с восхищением отзывались о том чувстве спокойства, какое посещало их. — Этот метод, — пытался перебить восторженные голоса аудитории — что было почти невозможно — мистер Фостер помогает нам понять своё эмоциональное состояние. Вам, как режиссёрам, это крайне важно. Разве станете вы выкладывать в свой фильм что ни попадя лишь потому, что с утра поссорились с любимой девушкой или не поделили квартиру с родителями? Думаю, что нет, — продолжал профессор, слыша одобрительный смех и шепотки со стороны обучающихся. Драма в нашей жизни нередко мешает нам запечатлевать ту же самую драму на бумаге. Но в нашем с вами случае творить, ожидая вдохновения — совершенно не вариант. Ваши фильмы и контракты ждать его не будут, точно так же, как статьи не будут ждать внезапной искры у журналистов. Поэтому в начале нашего занятия предлагаю вам небольшое упражнение минут на тридцать. Попробуйте с его помощью описать вашу жизнь до и после. Запишите сто предметов и действий, которые вы лично любите. Для этого не надо ни особенно задумываться, ни концентрироваться — стоит лишь отвлечься. На этапе идеи и боязни белого листа для вас главное — понимать, что ваши эмоции и переживания — это не то, что отвлекает вас от работы, а топливо. Так разожгите им ваши сценарии!

Он ещё продолжал что-то говорить, но Райана уже с головой окатила волна мотивации. И если некоторым одногруппникам действительно понадобились эти тридцать минут на написание любимых предметов, то Райан в знак готовности поднял голову уже впервые десять. Мистер Фостер, привычно расхаживавший у доски взад-вперёд, заметил его, улыбнулся, кивнул головой и продолжил свой неспешный обход, пока студенты продолжали писать.

— Всё, я так больше не могу! — с места внезапно вскочил Стив, сидевший на сей раз настолько далеко, что Райан и не приметил его в аудитории. — Сначала режиссёры должны писать, а теперь пары превращаются в полчаса тишины! Сил моих нет!

— Мистер Хамфри, извольте присесть и объяснить ваше поведение, — мягко начал мистер Фостер. Несмотря на напряжённую обстановку, вмиг создавшуюся в аудитории, на лице его не дрогнул ни один мускул.

— Почему я должен вас слушать? В вас ни капли педагогического опыта, и с каждым занятием я в этом всё больше убеждаюсь.

— Хорошо, тогда какое упражнение считаете вы наиболее подходящим? — взгляд мужчины был внимательным и совершенно не строгим, но Райан ощущал всеми фибрами души, что если профессор так взглянул на него, он бы весь съёжился и совершенно растерялся. В аудитории воцарилась полнейшая тишина. Даже до этого она не была настолько непроницаемой и неприкосновенной. И тут сзади раздался немного приглушённый голос Стива:

— Чтобы каждый студент вышел к доске и написал по одному вашему недостатку, мистер Фостер.

Райан, всё это время неотрывно наблюдавший то за реакцией профессора, то за выражением лица Стива, вздрогнул. Он ощущал себя сейчас точно так, как в те самые минуты, когда в просматриваемых им фильмах проскакивали неловкие моменты. Молчание между обоими — студентом и преподавателем, затягивалось, и юноша собирался уже было сам встать и возразить против этой глупейшей затеи, как Эндрю Фостер приглашающим жестом указал Стиву на доску и улыбнулся:

— Что ж, мистер Хамфри, идея ваша, так и начинать вам.

Стив уверенным шагом прошагал к доске, на которой написал «глупый». За ним немного неуверенно, но, поощряемые неоднократными возгласами мистера Фостера, последовали и другие студенты. На доске стало появляться всё больше слов. Конфликтный, замкнутый, неискренний, забывчивый, скучный, болтливый, бестактный, дурновоспитанный. В какой-то момент Райан просто закрыл глаза руками, пытаясь отгородить себя от всего этого.

— Мистер Тёрнер, — услышал он мгновение спустя добрый голос профессора. — Вы последний остались.

Райан ступал среди одногруппников подобно мышке. Ни от кого из присутствующих давно не скрылись тёплые отношения юноши с преподавателем, а потому теперь каждому особенно интересно было, что же он напишет. Он коротким взглядом изучил список, а затем вписал первое самое нелепое и показавшееся ему более-менее приемлемым качество: рассеянный.

— Что ж, — мистер Фостер, разглядывая доску, хлопнул в ладоши. — Благодаря новому упражнению мистера Хамфри, приступить к новой теме мы не успеем, но два вывода я сделать могу: у вас у всех всё идеально со знанием прилагательных и в теме с проработкой отрицательного персонажа мы не нуждаемся.

Аудитория взорвалась смехом, а Стив первее всех выбежал из кабинета, так и не дождавшись домашнего задания.

* * *

— Но ведь он оскорбил вас, сэр! Опозорил перед всей группой — а этого вы совершенно не заслуживаете!

— Бог с вами, Райан, — отмахнулся мистер Фостер. — Если тратить свои нервы на пустячные разногласия, вкус жизни так и не почувствуешь. Если дело, конечно, не касается людей близких, — добавил преподаватель, заметив, как омрачилось лицо юноши. — Вам совсем худо приходится в общении с людьми?

— Не то чтобы, сэр, но… Да, бывает непросто, — со вздохом признался Райан. У него никогда прежде не было никакой — хотя бы схожей с подобной — практики общения с психологом, и теперь он готов был доверить любимому преподавателю всё, что так долго копилось в его душе. — Не всегда сходимся с родителями, например. Они живут в маленьком городе, а мне хочется если не стремиться ввысь, то хотя бы не утопать в грязи. Чувствую, что работать в поле с утра до вечера — не моё.

— Понимаю, — кивнул Эндрю. — Разногласия с родителями — дело постоянное, хотя однажды и им приходит конец. Рано или поздно вы, Райан, окончательно дойдёте до того состояния, которое многие называют взрослым. Хотя знаете, даже многие их тех, кто так себя называют, не ведают и части того, о чём знаете вы.

— Скорее, это как у Бёрна, — улыбнулся юноша. — Всё зависит от того, в каком эго-состоянии окажется человек.

— Верно, но не будем вдаваться в психологию, я в ней не силён, — усмехнулся мужчина. — А что касательно мистера Фёрта? Я заметил, что вы как будто раньше хорошо знали друг друга.

— Весьма хорошо, — нахмурился Райан. — Я бы даже сказал, друзья-не-разлей-вода.

— Так что же произошло?

Райан на мгновение задумался. А что, собственно, произошло? Мэтью собирался оказать ему услугу, к которой он был совершенно не готов. Райан в ответ на это оскорбил его. Теперь ни один, ни другой не собираются мириться первыми. Конфликт не решён, хотя виноватого в нём так и нет.

— Вы в действительности считаете меня рассеянным? — улыбнулся мистер Фостер, переводя взгляд от доски вновь на юношу.

Тот в ответ тоже слегка улыбнулся и отрицательно замотал головой:

— Нет, сэр, конечно же, нет!

— Ну, как же, вы сами написали. Неужели тогда соврали?

— Я имел в виду совсем не то, сэр! — смеялся юноша. — Скорее, вам не хватает… Вам бы…

— Побольше уверенности? В целом, я тебя понял, — кивнул мужчина. — Скажу тебе по секрету, коллектив преподавателей при первой встрече сказал мне то же самое. Но разве можно найти общий язык со студентами, если не быть немного как они? Вот и я считаю, что нет.

— Вы же знаете, что мы любим вас любым, сэр, — улыбнулся Райан, вспоминая шепотки одногруппников перед каждым занятием профессора.

— Знаю, Райан, — улыбнулся мужчина, думая про себя при этом совершенно о другом. Если бы знал этот молодой человек, что в настоящей жизни есть не просто размолвки с собственными студентами и временные ссоры с лучшими друзьями! И всё же он был благодарен юноше за ту поддержку, которую он ему, хоть и несознательно, оказывал. Вспоминал, какой страх охватывал его перед каждым выступлением перед аудиторией и даже теперь оставался в глубинах сознания, не всегда давая повести себя как должно. — Знаю и очень ценю это. Счастливого Рождества!

— И вас с наступающим, профессор, — улыбнулся юноша, расставаясь с мистером Фостером на запорошенной мелким снегом развилке. Неужели уже через считанные дни Рождество? Неужели вскоре их ждёт тот самый грандиозный поход на показ фильма?

____________________________

* Кармэн — Лондон Гудбай