Те времена (джен)

«Ты ничего и не смог бы сделать».

Крови. От этого хотелось крови.

Если о лорде-бастарде Бриндене Риверсе напишут в истории, выйдет история о человеке, который ничего и не смог бы сделать.

Бринден крутил в руках шлем, сидя на постели, и точно так же его самого в руках крутили боги, и его подташнивало от головокружения. Единственное стоящее чувство цвело внутри буйным цветом, и эти цветы забивали легкие, мешая вдохнуть.

Какая забавная аналогия. Стоило самому себе улыбнуться.

«Ты ничего и не смог бы сделать».

В одной фразе целая жизнь бессилия, гнева и сожалений. Его жизнь, наверное, началась с этой фразы, и, дайте боги, закончится ею же. Не сдюжил, не заметил, не подумал, не догадался. Опоздал, струсил, поспешил, пренебрег. Список протянется до горизонта — любой его пункт будет лучше правды.

«Ты ничего и не смог бы сделать».

Бринден, по правде, терпеть не мог доспехи.

В юности казалось, что тяжелая кираса только замедляет и давит, погребая под собой так, что не подняться, если раз упал. Ведь весь тренировочный двор тогда собой подмел, случается и такое. Бейлор открыто сочувствовал, стоя поодаль, Визерис усмехался, сир Квентин ругался и требовал встать. Матушка никогда не смотрела — ей не были интересны тренировки. Деймон подавал руку — Деймон всегда, дурак, подавал руку, одни боги знают, зачем.

— Давай, поднимайся уже. Думаешь, в настоящей битве дадут отлеживаться? — Деймон смеялся, будто его собственная кираса ничего и не весила. Бриндену тогда так сильно прилетело по голове, что шлем звенел колоколом, а голова под ним — ещё громче, но за руку брата он всё равно уцепился.

— В могиле полежите, — морщился сир Квентин. Он сдвинул брови, когда звон мечей умолк. — Чего остановились? Парни, последний раз повторяю: лежачий — это просто упавший стоячий. Один упал — битва не кончилась. Заново!

В этом он всегда был прав. Не все из них хорошо выучили этот урок. Сир Квентин был настолько прав, что эта правота болела внутри рваной раной.

Заново.

Бринден в детстве любил истории, страшные и волшебные, выдуманные или взаправдашние. Искусство меча он не любил — ведь как бы ни был искусен, всегда выходило недостаточно, а каким-то железякам не тягаться с его умением попадать в истории. Но на тренировочном поле и с деревянным мечом можно узнать много нужного — всё самое нужное в своей жизни он там и узнал.

Если противник сильнее, надо иметь численное преимущество. Ну, это-то он в колыбели узнал, когда мать наказывала ни за что ни с кем не ссориться. А если численное преимущество на стороне противника, нужно быть умнее его.

Бринден крутил шлем в руках, сидя на постели, и улыбался сам себе.

Какой уж там умнее — до войны дошло. А ведь радовался, как ребенок, когда сумел выкрутиться в прошлый раз. Точно как в детстве, когда удавалось — да когда хоть что-нибудь удавалось, сбежать, перехитрить, увернуться… Точно как в детстве, ненадолго.

— В этот раз ты тише, — улыбается Бринден, и Шира шумно выдыхает где-то за спиной.

— Мне до сих пор стыдно за прошлый.

Бринден не может не улыбнуться. Кажется, его сейчас начнет трясти.

Он помнит прошлый раз в точности, до последней детали. До красных отметин на предплечьях, которых он потом касался, чтобы снова ощутить цветочный запах.

Шира спустила босые ноги на пол и улыбнулась, если улыбнулась.

— Можно мне в этот раз за тебя не бояться?

— Можно.

Бринден за себя не боится нисколько. И без того есть за что попереживать. Бринден понятия не имел, какая погода за окном: мир сузился до маленькой комнатушки, до их покоев, до тишины и шелеста ткани.

Сколько стоит мир?

— Где и что я пропустил, если дошло до этого?

Шира не должна была слышать такого вопроса, а он сам не должен был его задавать.

— Разве способен лорд Кровавый ворон что-то пропустить? — Она ластится к нему, кладет руку ему на предплечье, но не чувствует ответа и отступает, как отступают волны в отлив. Фальшивая ласка. Фальшивая женщина. И жизнь эта — в этой комнате — тоже фальшивая.

Бринден улыбается и смотрит в потолок. Пустая глазница горит и ноет, и жжет.

— Точно как десять лет назад. Поверить не могу, что дошло до… — Он со смехом отбросил шлем на подушку. — Нет разницы, знаю я, что меня ждет, или не знаю. Оно всё равно ждет. Что бы я ни делал…

Он сказал слишком много и пожалел об этом до горечи на губах. Но даже если напрячься, даже если сосредоточиться, он не может сейчас увидеть Ширу, сколько бы ни смотрел.

Что бы он ни делал. Сколько бы раз не перепроверял. Даже достав из ниоткуда армию, даже собрав второй флот за чужой счет, он не может увернуться. Ему снова надо надевать шлем, и ему снова нужно брать в руки меч, но в этот раз всё иначе.

— Тебе страшно? — просто спрашивает Шира, и хочется смеяться.

— Мне стыдно. — И когда она так непонимающе смотрит на него, Бринден все-таки смеется. Шлем смотрит на него пустым забралом, скалится и зовет его.

Бринден хотел бы сказать что-то вроде: «Если бы я был умнее и поступил иначе, не пришлось бы надевать доспехи», но он не может придумать это «иначе». Бринден хотел бы думать, что не видит ошибки, но здесь нет ошибки.

— Что мне нужно было сделать, чтобы войны не было?

Шира смотрит сочувственно и пожимает плечами.

— Разве могло быть иначе?

Сказать кому — не поверят. Ни один яд не добрался, ни один наемный убийца не вышел живым. Шира хмурится и все равно зачем-то жмется ближе, и от её тепла не легче. Серебристые волосы опутывают сетью.

— Брин, пожалуйста, не кори себя понапрасну. — Её теплый шепот мурашками бежит по телу. — Это ведь Эйгор. Ты ничего и не смог бы сделать.

Деймон протягивает ему руку, но даже так Бринден не может подняться: броня слишком тяжела и тянет к земле. Только тогда его вздергивают подмышки, заставляя встать.

— Пошел к Неведомому… — бурчит Бринден, и Эйгор вздевает брови неповторимо издевательски, а потом отпихивает его — так, что Бринден едва не падает снова. В голове звенит от боли и стыда, и, как он думал тогда, ненависти.

— Как пожелаешь, вороньё, только меч не теряй и не расслабляйся.

Тогда он понятия не имел, что такое ненависть, но не расслаблялся. Немногое это меняло.

Бринден, по правде, терпеть не мог доспехи. Они не спасли его один раз — не спасут и сейчас.

Он ничего и не смог бы сделать.

Когда пальцы сжимают челюсть Ширы, Бринден сипит и слышит сам себя эхом, как во сне. Ненависть мешает дышать. Ненависть чистого фиалкового цвета.

— Давай, скажи это ещё раз, — тянет он неповторимо издевательски. — Посочувствуй мне. Как тяжело, наверное, быть ни на что не годным младшим братом, бледной копией, подделкой. Я же, бедняга, не виноват, что таким родился. — Всё медленно, вглядываясь единственным глазом в неё, и из её зрачков скалится собственное уродливое отражение.

Шира смотрела на него и молчала, сочувствие в зеленом глазу и страх в голубом.

Бринден отбрасил её на подушки и резко встал. Усмешка режет кинжалом.

— Ты думаешь, что испугалась? Такой малости?

Шира отчего-то жмурится, взаправду как напуганный ребенок, и руками касается следов от его пальцев. Бринден смеется каркающим смехом.

— Попробуй пожить всю жизнь, соревнуясь с безумцем, чтобы потом узнать, что ничего-то и не смог бы сделать. Тебе понравится.

Когда дверь хлопает, и Шира остаётся в постели одна, она смеётся и снова смеётся, ничем не лучше двух безумных братьев. Война придет в Семь королевств блеском мечей и детскими криками — заново. Звон клинков и их шаги услышат на века вперед.

Если о лорде-бастарде Бриндене Риверсе напишут в истории, выйдет история о человеке, который ничего и не смог бы сделать. Лишь бы упомянули, что пытался.