Те времена (джен)

— Бринден, а ты? Попробуй ты!

Бринден вскинулся, оглянувшись, не сразу поняв, по какому поводу его позвали. Шира подлетела поближе, улыбаясь во весь рот, рядом с ней по траве пробиралась Мия, которая строго предупредила:

— Даже не думай, понял меня?

Бринден, по правде, потерялся. Он спокойно шел на тренировочную площадку через сад, закончив занятия с тёткой Элейной, и подобного энтузиазма от сестёр никак не ожидал. Мия очень строго на него посмотрела без всякой на то причины, поэтому пришлось уточнить:

— Не думай что?

— Ну, ты же здорово стреляешь, правильно? — Шира улыбнулась ещё шире, забавляясь его недоумению. Она замечательно смотрелась в саду в своем серебристом платьице, а в руках держала… яблоко. Бриндену хватило ума сложить два и два.

— Не так здорово, как ты думаешь.

— Да ладно! — Шира чуть надула губы, прищурилась и довольно на него посмотрела.

— Это же весело. Попробуй прострелить яблоко на моей голове — а вдруг получится!

Ответить хотелось «а вдруг не получится», но, судя по кислому лицу Мии, действия такие увещевания уже не возымели.

Девчонки проводили время в саду, пользуясь тем, что дни выдались не такими душными. Мия, как старшая, была поставлена присматривать за десятилетней Широй, но не похоже, чтобы она хорошо справлялась.

— Даже не надейся, — покачал головой Бринден. — Я ещё не настолько сошел с ума.

— Ой, ну и трус! — Шира обиженно хмыкнула и тут же потеряла к нему интерес, отвернувшись, но спокойнее от этого не стало. Она взметнула волосами и отошла в сторону беседки, изображая разочарование.

— Она уже четвертого человека просит… — шепотом сообщила ему Мия, теребя свои темные волосы и настороженно глядя в сторону Ширы.

— И тебя просила?

— Тише ты! Помнишь, что мама сказала? Что леди нельзя уметь стрелять из лука, на юге это не принято.

— Из тебя леди, как из меня лорд, — без обиняков поделился Бринден, за что получил тычок в бок, но нисколько не расстроился.

И только он собирался спокойно продолжить свой путь к тренировочным площадкам, произошло ещё кое-что, и это уже оставить без внимания было нельзя. Шира, видимо, отчаявшись найти жертву для своей опасной игры, пристала к Роббу Рейну, который тоже имел несчастье проходить мимо.

— Миледи, я не могу…

— Ну пожалуйста-пожалуйста, сир! — Шира умильно заморгала, прекрасно зная, как она действует на окружающих. Она была очаровательным ребенком с разными глазами и обещала вырасти в невероятно прекрасную девушку, и когда она смотрела вот так, нарочито снизу вверх, все, как правило, сразу сдавались.

Робб Рейн, на его несчастье, исключением не был — он замялся, открыл и закрыл рот и почти жалобно выдал:

— Миледи, но ведь это же опасно…

— Но вы же хорошо стреляете, сир? Пожалуйста, давайте попробуем. — Шира умильно сложила руки на груди, улыбаясь. Маленькая пройдоха.

Рейн заколебался, прикусил губу, почти покраснел, вздохнул поглубже и решительно кивнул. Шира тут же улыбнулась, отскочила к дереву и водрузила яблоко себе на голову, а Рейн, конченый придурок, всерьез взял лук, который нёс с собой, и полез в колчан за стрелой, бормоча:

— Эйгор меня убьёт…

«И будет прав», подумалось Бриндену, потому что это уже не лезло ни в какие ворота.

Мия сразу же сорвалась вперед, намереваясь прекратить этот балаган, пока Рейн целился в Ширу с расстояния в двадцать пять шагов. Шира же чувствовала себя радостно, то ли не осознавая, насколько это опасно, то ли радуясь самой этой опасности.

Бринден застыл на долю секунды, тоже потерявшись. После чего решительно выдохнул и громко сказал:

— Я это сделаю.

Рейн обернулся на него почти облегченно, Шира довольно улыбнулась, а Мия посмотрела на него такими глазами, будто он собрался уйти в септоны. А выбора между тем не было.

— Давай, свободен. Эйгору привет.

«И теперь Эйгор убьет меня. И снова будет прав». Бринден уверенно забрал лук у Рейна, оттолкнув его, и стрелу тоже взял из его колчана. После чего быстро натянул лук и так же быстро, не целясь, эту стрелу спустил.

После чего — тишина.

Мия застыла на секунду, точно так же застыла и Шира, задержав дыхание, потому что стрела, прошибив яблоко, вошла в дерево в пальце от головы Ширы, и сок от яблока оказался на её красивых волосах.

Только теперь можно было выдохнуть по-настоящему, с облегчением, что Бринден и сделал, откинув лук на траву в сторону Рейна. Видимо, выдохнул слишком рано, потому что теперь—

— Я тебе что сказала?! Ты совсем ополоумел? — Мия зашипела на него и потянулась было ухватить за волосы, как делала это в детстве, поэтому пришлось уворачиваться. Рейн так и стоял рядом с открытым ртом, как полный придурок, каковым и являлся, и не среагировал даже, когда его же лук упал ему под ноги. А Шира спиной прислонилась к стволу дерева, бледная, только теперь, кажется, осознав, что за игру она затеяла.

Бринден проигнорировал их всех, прошел к Шире, вздохнул, чуть наклонился над ней, положил руку на древко стрелы, торчащей в стволе яблони, и заглянул ей в глаза. Он тоже прекрасно знал, какое впечатление на окружающих производил.

— Только больше так никогда не делай. Обещаешь?

— Я… Обещаю… — Шира смотрела на него во все глаза, то ли с испугом, то ли с каким-то восторгом, чуть приоткрыв рот. Она шмыгнула носом, видимо, все-таки напугавшись, и сейчас стала куда более похожа на ребенка, которым и должна быть. Бринден кивнул ей, чуть улыбнулся, осторожно вырвал стрелу из дерева и невозмутимо развернулся.

* * *

— Какого пекла это сейчас было, Брин?! Я думала, хотя бы ты здесь нормальный!

Всю дорогу до тренировочной площадки Мия пилила его, и ответить тут можно было только одно:

— Уж лучше я её разок напугаю, чем придурок Рейн пристрелит.

— Шира, я не могу, — в сотый раз повторил Бринден, теряя остатки терпения.

— Ну почему? — Шира заупрямилась, прикусила губу, отчего стала только красивее, и продолжила убеждать. — Я правда хочу поехать с тобой, почему нельзя?

— Там небезопасно, — соврал Бринден, потирая переносицу. К концу дня боль снова начала пульсировать за отсутствующим глазом, делая и без того непростой день и вовсе невыносимым. Безымянный ворон, давно привычный питомец, согласно каркнул, переступая с ноги на ногу.

— Но ты же едешь? Значит, тебе безопасно?

— Именно это и значит.

«А ещё я еду один Неведомый знает куда», подумалось Бриндену, но такие вещи рассказывать Шире не стоило.

После того, как Бринден все-таки сумел отказаться от «сладкого сна» (не без пары отрезвляющих пощечин от матери и королевы Мирии), эти самые сны доконали его окончательно и настолько, что простому ночному кошмару он бы обрадовался. Даже несчастная птица не спасала — спрятать сознание не получалось, и раз за разом его засасывало одни боги знают куда, и раз за разом во сне повторялось одно и то же — «Зима близко». Ты должен жить, потому что зима близко. Этих слов Бринден не понимал и считал, что жить рады девиза Старков — странное решение.

Его мать была единственной, кто знал об этих снах. Бринден не говорил ей — Мелисса догадалась сама, как когда-то в детстве, спросила, стали ли его сны хуже. Бринден до того никому не признавался, что «сладкий сон» он пьет не от боли, а от снов, чтобы сознание отключалось и чтобы не видеть во сне никого и ничего.

«Боги зовут тебя», вот что сказала ему мать, и об этих богах Бринден был очень невысокого мнения.

— То есть тебе можно, а мне нельзя?

— Нельзя, — подтвердил ворон, и Бринден недовольно на него покосился, но в душе все-таки был согласен.

Шира дула губы, надеясь, что это подействует, как действовало это на него раньше, в другой жизни. Бринден смотрел и понимал, как мало он может объяснить этой шестнадцатилетней девчонке и как мало он понимает сам.

— Не молчи, Брин. Ты же не серьезно? Ты правда хочешь уехать во Вранодрев сейчас? — Шира села на край стола и скрестила руки на груди. — Сам же постоянно говоришь, что у тебя работа, что у тебя место в совете, и сам же уезжаешь, причем в одиночку?

— Да.

— Возьми меня с собой. Я не хочу здесь оставаться без тебя.

«Ты прекрасно провела год без меня», подумалось Бриндену, но говорить он этого не стал. Вместо этого откинулся на спинку кресла, на котором сидел, медленно вздохнул и попытался подобрать слова.

А дальше последовал буквально удар ниже пояса. Хотя настоящему удару Бринден обрадовался бы больше.

— А вот был бы здесь Эйгор…

Он застыл, на миг подумав, что ослышался. Ворон опроверг это, паскудная птица, повторив это имя — «Эйгор». Дышать расхотелось. Бринден медленно перевел взгляд на Ширу, взгляд единственного глаза, милостиво оставленного именно Эйгором.

Шира знала, она всё прекрасно знала. Ещё тогда, чертовски долгих полтора года назад, когда их жизнь была нормальной, она знала, что при одном брате не следует упоминать другого, и сейчас она сделала это специально.

— Был бы здесь Эйгор… — тихо начал Бринден, чувствуя, как что-то горькое и едкое сворачивается в животе. — Был бы здесь Эйгор, ты бы спала не со мной.

— Ты!..

Шира резко распрямилась, метнув в него гневный взгляд, и Бринден этот взгляд встретил с ледяным спокойствием, потому что сказал он правду.

Был бы здесь Эйгор, этими документами наверняка занимался бы он, хотя должность мастера над шептунами такому, как он, и претила бы. Был бы здесь Эйгор, это на него бы повесили натаскивание Золотых плащей, ведь он справился бы с этим лучше. Был бы здесь Эйгор, это Эйгор входил бы в королевский совет, это Эйгор разговаривал бы на равных с принцами и это Эйгор делил бы постель с Широй по ночам, как делал раньше. Эйгора здесь не было. Этот проклятый предатель был далеко за морем, с Роанной, детьми, Черным пламенем и своей сворой мятежников, и это была единственная причина, почему Бринден был важен и нужен. Он был «почти Эйгором».

Шира молчала, сверля его взглядом, долгих несколько секунд. Бринден никогда себе раньше не позволял ранить её словами.

— Я пойду читать, — решила она, подняла книгу, накинула свою шаль и прошла к выходу из комнаты. Бринден проводил её взглядом. У выхода она остановилась, будто всё ещё чего-то ожидая, но, так и не дождавшись, вышла.

Бринден очень глубоко вздохнул и откинул голову на спинку кресла, пытаясь умерить пульсацию в виске, а вместе с ней и мерзкое едкое чувство внутри.

«Ну вот», подумалось ему. Обидел Ширу. И зачем, спрашивается? Неужели так сложно было промолчать?

«Неужели ей так сложно было промолчать», ответил сам себе Бринден и постарался вернуться к бумагам. К ним не возвращалось — отсутствующий глаз жгло и свербило, в висках премерзко пульсировало, буквы в свитке разбегались и Бринден чувствовал себя древним стариком в свои двадцать два года. Он встал, плеснул себе вина, мысленно пожалел, что не может себе позволить еще несколько кристалликов «сладкого сна», залпом выпил и вышел на балкон освежиться. Ворон вспорхнул за ним — птице тоже нравился свежий воздух.

Был определенный соблазн забыться другим образом, но за эти полгода привычные полёты стали почему-то пугать. Тем не менее, было замечательно просто потянуться сознанием к ворону, ощутить уютный покров перьев и хотя бы на несколько минут забыть о насущных проблемах. Разумеется, это тоже было нельзя, как нельзя было надираться в хлам, как нельзя было принимать «сладкий сон» в таких количествах, как нельзя было спать с родной сестрой, как нельзя было просто шагнуть из окна, устав от всех этих запретов. Поэтому Бриндену оставалось только легонько почесать ворона по голове, постараться продышаться на воздухе и вернуться к работе, как он делал всегда.

— Эйгор, — повторила птица, прекрасно знающая как это слово, так и этого человека.

— Ты только ни при ком не скажи, — попросил её Бринден без особой надежды. Ворон был не в меру говорлив и авторитетов не признавал, и осуждать его за это нельзя.

Шира сама не заметила, пока королева Мария ей не сказала, осуждающе покачав головой.

Оказывается, Шира проводила наедине с Бринденом куда больше времени, чем было бы прилично незамужней женщине. И времяпрепровождение было самое невинное — Шира всего лишь брала свои книги и устраивалась в его кабинете, нисколько ему не мешая. Они даже особенно не разговаривали — Бринден был занят документами, Шира была занята книгами, и… Ну, ничего предосудительного в этом не было.

Шира попыталась донести это до её величества, на что королева только рассмеялась, и разговор этим ограничился.

— Ты совсем ещё ребенок, Шира, — сказала королева, и с этим Шира в свои шестнадцать согласиться не могла. Знала бы королева, какой она ребенок, разговаривала бы совсем иначе.

Однако эти слова Шире запомнились, и в следующий раз, без приглашения заходя в кабинет Бриндена, как к себе домой, Шира уже несколько… следила за собой.

Бринден за последние полгода, прошедшие с Восстания, стал до невозможности напоминать Эйгора, пусть это ему лучше было не говорить. Они и раньше были похожи — но только лицом, теперь же об Эйгоре напоминала и мрачная манера Бриндена, его острый взгляд и въевшаяся за войну привычка коротко раздавать приказы.

Разница была в том, что, вздумай Шира так нагло требовать внимания Эйгора, тот её, пожалуй, уже выставил бы за дверь. Бринден всегда был более заботлив к ней — это Шира помнила. Пусть не в последнее время, но до Восстания точно.

— Ты опять работаешь? Я была уверена, что ты уже закончил вчера. — Шира наклонилась над его столом, заглядывая в бумаги. Донесения, одно за другим, неровно написанные разными почерками — и ведь это всё надо запомнить. Должность мастера над шептунами, по мнению Ширы, нисколько Бриндену не подходила.

— Я тоже был уверен, что закончил вчера. — Бринден усмехнулся, коротко на нее посмотрев. — Но это, кажется, надолго.

— Это невероятно скучно, — Шира покосилась на него, обошла стол, снова заглянула в его бумаги через его плечо. — Ты же помнишь, неделю назад Эйрису доставили «Историю падения Валирии»?

— Только не говори, что уже прочла её, это нечестно…

— Почему? Конечно, прочла. — Шира довольно улыбнулась. — И это было даже увлекательно.

— Почему, как отправлять запрос в Старомест, так мне, а как читать, то всем, кроме меня… — Бринден фыркнул, обмакивая перо в чернильницу.

— Потому что можно читать и побольше, чем по книге в месяц?

— Потому что я единственный среди вас работаю?

— Ой, подумаешь. — Шира тоже фыркнула. Но Бринден действительно работал — свою новую должность он, вопреки ожиданиям, воспринял ответственно. Шире казалось, что Бринден скорее бы скинул работу на помощников, а сам пролистал бы нужные книги, занялся изучением асшайского, магическими текстами И-Ти и спорами с Эйрисом по поводу их достоверности — но то, кажется, был тот, другой Бринден до Восстания, с двумя целыми глазами и искренней улыбкой, по которому Шира скучала всё сильнее.

Шира всё чаще не знала, как себя рядом с ним вести — их былое доверие разбилось о его мрачную усмешку, да и Шира больше не была ребенком, чтобы настырно требовать внимания. Вот только она не могла принять этого вынужденного отдаления — не после того, как Дени и Гвенис уехали в Дорн, Мия вышла замуж, Деймон погиб, а Эйгор… В общем, не после того, как Шира потеряла всю остальную свою семью. Бриндена она терять не хотела.

В тот же день, но позже, когда произошло ещё кое-что, Шира снова оказалась у Бриндена в кабинете, спрятавшись там, рядом с ним, от всего мира. Бринден, кажется, ничего не заметил и ничего не сказал, так и не отрываясь от бумаг, а Шира снова заняла свой диван, накинула шаль и невидящим взглядом уставилась в книгу.

Она сидела так довольно долго, в тишине, прежде чем набралась смелости спросить:

— Брин?..

Бринден поднял голову от бумаг и посмотрел на неё вопросительно. Смелость тут же исчезла, но отступать было поздно.

— А ты… — Шира втянула воздух носом, отводя взгляд. — Ты тоже считаешь меня… высокородной шлюхой?

— Так и знал, что слова этой Дейн тебя задели, — совершенно неожиданно ответил Бринден, оглядев её. Шира встрепенулась и смутилась — он же всё это время провел в кабинете, даже позы, кажется, не изменил, откуда он мог…

— Знать — моя работа, Шира, — Бринден ответил на невысказанный вопрос, потом поднялся из-за стола и осторожно к ней подошел. — Поменьше слушай лощеных дур. Да и пожалей её, в конце концов — если бы мне предстояло выйти за Мейкара, я тоже ненавидел бы весь белый свет.

Он говорил о Дианне Дейн, которая сегодня перед, кажется, всем двором назвала Ширу высокородной шлюхой. Шира до сих пор злилась и смущалась, вспоминая этот стыд. Дианна Дейн была невестой принца Мейкара, и уж они, по мнению Ширы, друг друга стоили. Сам Мейкар на такое замечание своей нареченной только рассмеялся, тем самым давая позволение и остальным рассмеяться вместе с ним.

Кровосмесительница, колдунья, бастард, а теперь ещё и высокородная шлюха. Шира все больше гнулась под этими жестокими словами и все сильнее злилась, и сейчас прямо посмотреть на Бриндена тоже не могла.

Бринден вздохнул и присел перед ней на корточки, как делал это в детстве, чтобы заглянуть ей в лицо снизу вверх, отвел в сторону прядь её волос.

— Тебя правда так расстроили чужие слова?

Шира смолчала. Это тоже было слишком стыдно признавать.

Бринден внезапно улыбнулся — ещё той давней своей улыбкой — и ласково коснулся её щеки.

— Хочешь, я её отравлю так, что она недели две будет верить, что разгневала настоящую колдунью?

Шира невольно фыркнула и недоверчиво на него покосилась.

— Чтобы все были уверены, что я колдунья?

— А ты не колдунья? — очень искренне спросил Бринден. Вопрос был такой дурацкий, что Шира нахмурилась.

— Пока что нет. К сожалению.

— С этим я бы поспорил, — неясно к чему ответил Бринден, улыбаясь, и заправил прядь волос Шире за ухо. — Не бойся. Девчонка Дейн скоро выйдет замуж, да сохранят её боги, и укатит со своим горе-муженьком в Летний замок оплакивать свою печальную судьбу. Она уедет, а мы останемся.

— Я даже в ответ ей сказать ничего не смогла… — пожаловалась Шира, отводя взгляд.

— У тебя ещё есть время придумать достойный ответ. — Бринден фыркнул.

Всё это было хорошо и приятно, но на главный вопрос ответа не давало. Бринден снова каким-то чудом это ощутил, хотя Шира ничего и не сказала, и сам заговорил об этом.

— Нет, я не считаю тебя шлюхой. — Он усмехнулся, заглянув ей в глаза. — Знаешь, шлюхи обычно требуют денег, а не книг из Цитадели Староместа.

— А ты у нас знаток, чего требуют шлюхи, — пробурчала Шира, отворачивая голову.

— Опустим это, — мгновенно согласился Бринден, фыркнув. Он ласково обхватил её лицо ладонями, заставляя смотреть на себя. — Знаешь, я бы тебя и шлюхой любил не меньше.

Шира моргнула, моргнула ещё раз и зарделась, до того естественно это прозвучало. После чего уверенно оттолкнула его руки и плотнее укуталась в свою шаль.

— Я бы зато тебя шлюхой не любила, — недовольно фыркнула на него и показательно уткнулась в книгу. Бринден довольно рассмеялся, выпрямляясь.

Больше мысли Ширы к Дианне Дейн не возвращались.

— Ваша Милость!

Мелисса сделала шаг вперёд, не задумавшись, и подхватила Её Величество под локти, когда ноги той подломились, и она начала оседать на брусчатку двора. Для молодой и здоровой Мелиссы королева была лёгкой, как пушинка.

Король не сделал ничего. Он закатил глаза.

— Спасибо, дорогая. — Королева Нейрис слабо улыбнулась и встала прямо. Мелисса знала, что под юбкой её ноги дрожат, как при сильном ветре. Мелисса и сама задрожала бы, если бы могла себе позволить. — Мне лучше. Милостью богов я могу стоять сама.

— Милостью богов ты ещё жива, — Эйгон фыркнул и оглядел их обеих скучающим взглядом. — Боги как-то необычайно к тебе милостивы.

Её Величество взглянула на него с нечитаемым выражением лица. Мелисса так и держала её под руки и не смела поднять взгляда ни на короля, ни на королеву.

— Боги всегда милостивы, брат мой, — проговорила королева и улыбнулась; некогда эта улыбка была прекрасна, но морщины у уголков рта и глаз сделали её лицо вечно уставшим. — К тем, кто их почитает и молится им.

— Явно не ко мне, я понял, иначе избавили бы меня от нужды это выслушивать. — Эйгон хмыкнул. Мелисса знала этот тон. Она осторожно отстранилась от королевы и оправила свои тёмные юбки — нарочито медленно, не спеша, и посмотрела на Эйгона вопросительно, будто бы спрашивая, можно ли им теперь идти.

Королева видела этот её взгляд, Мелисса не сомневалась. Королева всё видела. Эти глаза всегда всё замечали, не то что её собственные бесполезные тёмные камушки.

Королева была тонкой и прекрасной, изящной, как ваза мирийского стекла, и такой же хрупкой. Мелисса была неловкой, неопытной и глупой. Королева годилась бы ей в матери и обращалась с Мелиссой, как с собственным ребёнком. Мелисса годилась бы ей в дочери и обращалась с королевой, как неблагодарный и непослушный ребёнок.

Боги — Семеро, конечно же, Семеро, — благословили королеву дочерью шесть лун назад, и та сегодня впервые встала с постели.

— Ты будто не видишь, что я не один, — заметил Эйгон, взяв Мелиссу за руку. Его хватка была слишком крепкой, но Мелисса не морщилась. — Не утомляй мою леди своим присутствием. Мисси, пойдём.

Мелисса ненавидела, когда её называли Мисси.

Уже пройдя несколько ярдов, Мелисса обернулась. Тонкая белая фигурка королевы провожала взглядом то ли Эйгона, то ли её саму.

* * *

Боги всегда милостивы к тем, кто их почитает и молится им. Мелиссе же молиться было некому — её боги были далеко и помочь ей не могли.

Когда Мелисса встала с постели, её ждала только боль от корсета, нетвёрдые ноги и жестокие слова короля.

— Жаль, конечно, что девки, — Эйгон пожал плечами; он был пьян и весел, а потому зла не держал. — Не везёт мне что-то на детей.

И рассмеялся.

Мелисса хотела бы смотреть на него так же пусто, как королева Нейрис. Мелисса не могла — она не была королевой. Она рассмеялась вместе с ним.

Эйгон обещал ей грандиозный пир на рождение её сына — и Эйгон сдержал бы обещание, вот только родились дочери, темноволосые, как сама Мелисса, и немногое напоминало в них о Старой Валирии. Однако пир всё же был, на седьмой день, как принято, и Эйгон пил за здоровье дочерей, и Мелисса, едва способная сидеть, пила вместе с ним, малодушно надеясь с вином проглотить свою обиду.

Подняв взгляд от кубка, она видела только глаза королевы Нейрис — фиалковые, точно как у Эйгона, и понимающие, совсем не как у него.

* * *

Королева была тонкой и прекрасной. Она собирала свои серебристые волосы в пучок на затылке и прятала под сетку. Она была плоской, почти как мальчик, и всегда носила белое, чтобы подчеркнуть свою чистоту.

Мелисса поумнела. Мелисса смотрела в зеркало и понимала всё. Мелисса была тонкой и прекрасной, и плоской, почти как мальчик. Она обычно носила чёрное — в цвета её дома — и волосы у неё тоже были черными, как вороново крыло.

Когда она собрала волосы в пучок на затылке и убрала под сетку так, чтобы выбивалась одна тёмная прядь, Эйгон отметил, до чего она красива, и поцеловал её в шею.

Они с королевой были так похожи — будто разноцветные близнецы, разлучённые временем. Королеве было тридцать шесть лет. Мелиссе было шестнадцать.

Мелисса не была королевой — она не могла отлежаться в постели после родов. Отец прислал ей поздравление с рождением дочерей; Мелисса умела читать между строк. Бенджикоту Блэквуду никогда не было дела до девочек — ни до внучек, ни до дочери.

Мелисса сожгла письмо, расчесала волосы и принялась наносить пудру на лицо, чтобы скрыть заплаканные глаза. Той ночью она смеялась и подпевала певцам — Эйгон любил её пение.

* * *

Но боги милостивы только к тем, кто их почитает и молится им. Южные боги ненавидели Мелиссу, и Мелисса ненавидела южных богов в ответ.

Мелисса и правда была прекрасной — Эйгон прислал за ней спустя две недели после родов.

— Мне опостылели шлюхи, Мисси. — Он поцеловал её с нежностью, которой не было в его словах. — Ни одна из них близко не так хороша.

— Просто скажите, что соскучились, Ваша Милость. — Мелисса умела смеяться лучше всего на свете, Эйгон иногда тоже смеялся над её дурацкими шутками. Мелисса хотела бы шутками уметь убивать. — Или что уже успели перепробовать всех, и с Шелковой улицы вас провожают, размахивая платками.

— Скорее уж снятыми юбками. И было бы неплохо, если бы дома встречали так же, — Эйгон смеется. Он очень красив, хоть и немного набрал вес, с яркой улыбкой, тонким лицом и прекрасными фиалковыми глазами королевы Нейрис.

Мелиссе почти нравится ощущение его рук на бедрах. Полутьма прячет её чуть провисший живот, да и грудь после родов чуть набухла и отвлекает внимание.

Эйгон просто мужчина — ни больше, ни меньше. Эйгон просто мужчина, которому нужна любовь, жаль только, что не той женщины.

В своих покоях Мелисса жмурится и глотает лунный чай огромными порциями. Вкус пижмы глушит и боль, и ненависть. Она не желает больше приносить детей — ни Эйгону, никому на свете, не для того, чтобы её дети были никому не нужны.

Дочерей она почти и не видит — на следующий день Эйгон тянет её на охоту, так некстати вспомнив, что она хорошая наездница.

* * *

Малышка Дейнерис растет и учится ходить. Её Величество всегда подле дочери, как маленькая белая тень.

Дочери Мелиссы слишком маленькие для этого и ещё даже не могут ползать, но кричат на всю Твердыню Мейгора, когда Мелиссы нет с ними рядом.

Всех трёх девочек объединяет то, что отец к ним так ни разу и не подошел.

— Милостью Матери нашей небесной наши дочери вырастут рядом. — Королева Нейрис гладит свою малышку по голове. У Мелиссы нет небесной матери.

— Если боги будут милостивы, Ваша Милость, — улыбнулась она.

Королева Нейрис не улыбалась, глядя на Мелиссу, но Мелисса всё равно улыбалась ей. Улыбка приросла к ней, как броня, и до чего невежливо являться в броне в королевские покои.

— Я помолюсь за тебя, дитя, — ответила королева, отводя взгляд. Тут её малышка Дейнерис захныкала, и Её Величество осторожно подхватила дочь на руки.

У Мелиссы нет небесной матери, да и земной тоже нет, но, когда королева Нейрис называет её «дитя», Мелисса правда чувствует себя ребёнком.

Королева забывалась в молитвах так часто, что её прозвали септой. Мелисса хотела бы молиться до исступления, но богов рядом не было.

Тело Мелиссы так и не восстановилось, и лунные крови всё ещё не пришли. Это хороший знак — если боги будут милостивы, ей никогда не придется больше проходить через то унижение, да и Эйгону это тоже нравится. Мелисса твердила себе, что встаёт по утрам ради дочерей, но дочерям всё равно, как красиво уложены её волосы и пахнет ли она волантийскими духами.

Мелисса не плачет в своих покоях — по крайней мере, не в голос, чтобы точно никто не услышал.

* * *

Отец, Матерь, Воин, Дева, Кузнец, Старица и Неведомый.

Чертог Лампад в Великой септе Бейлора выложен белым мрамором и прекрасен, как всё вокруг, но хрустальный купол в главном зале ещё прекраснее, и по белому мрамору бегают радужные всполохи. Лица семи богов на статуях благостные и нежные — Дева улыбается, сжимая в руке такой же мраморный цветок.

Боги Мелиссы никогда не улыбаются — они только роняют алые слёзы.

Мелисса смеется, как ребенок, и разглядывает убранство недостроенной септы. Она не спрашивает Эйгона ни о чем, хотя хотела бы; тема богов претила королю более всего на свете.

— Я думал, хотя бы ты не будешь ныть про это пеклово здание, — Эйгон оглядывает купол, будто прицениваясь. Мелисса боится представить, в какие деньги он обошелся. Его закупали ещё при короле Визерисе II, отце Эйгона, но водрузили на септу только сейчас, когда её стены наконец вознеслись выше холма Висеньи.

— Я же хочу знать, на что смотрю из окна своих покоев, Ваша Милость. — Мелисса произносит «Ваша Милость» с едва слышной издевкой и улыбается с нежностью. — В такой ясный день тут и правда симпатично.

— И как такой красивой женщине могут нравиться дурацкие статуи? — Эйгон криво усмехается и тянет Мелиссу за руку, чтобы поцеловать; она отвечает на поцелуй, не колеблясь.

Септа не при чем. Этой септы ещё не было, когда он кутал в плащ королеву Нейрис и клялся быть её. Одна плоть, одно сердце, одна душа отныне и навеки, и да будет проклят тот, кто станет между ними.

Мелисса, похоже, действительно проклята. По пути назад, в Красный замок, она падает в обморок прямо в повозке от духоты и удушливого запаха духов.

* * *

Мелисса не умела кричать и топать ногами — это не пристало леди. Мелисса не могла бить руками о стену — останутся синяки, а её кожа должна быть чиста, как зимний снег. Мелисса никогда не плакала вслух, она просто глотала слёзы, утыкаясь в свою подушку, а наутро смеялась, как ни в чем ни бывало.

Мелиссе не хотелось больше быть леди. Её покои были в Твердыне Мейгора, и вид из них был на ров с пиками и богорощу, и она не могла выбрать из этих двух зол.

Боги милостивы к тем, кто их почитает и молится им. К тем, кто оскверняет обеты, боги жестоки и беспощадны.

Лунная кровь так и не пришла — и не придет ещё очень долго, Мелисса знает это и без мейстера. Эйгон довольно хмыкает на эту новость.

— Надеюсь, в этот раз родишь что-нибудь путное. — Он гладит Мелиссу по плечу и убирает с её шеи темную прядь. Его руки куда нежнее его слов, но Мелисса давно привыкла.

— Прикажите мне, мой король, — подначивает она, и её улыбка куда нежнее её мыслей. — И тогда я уж точно постараюсь.

Эйгон фыркает, целует её и запивает этот поцелуй вином, а после оставляет её в покоях одну. Ему не будет дела — это Мелисса знает точно. Ей самой, пожалуй, тоже.

Её дочери плакали за стенкой, но Мелисса просто посылала к ним нянек, не в силах отойти от окна.

* * *

— Я молилась за тебя, — таким приветствием встречает Мелиссу королева. Мелисса ищет в её глазах холод и не находит — словно Нейрис можно поставить в септу восьмым изваянием, чтобы та тоже вспыхивала радужными бликами из-под хрустального купола.

— Благодарю, Ваше Величество, — Мелисса улыбается, но королева смотрит на неё со строгостью, и улыбка пропадает с лица.

— Я молилась, чтобы Семеро благословили тебя.

Мелисса молчит, не желая лгать, и смотрит в пол. Они с королевой Нейрис так похожи — они обе знают, что Семеро не услышат молитв.

Королева Нейрис нежно тронула руку Мелиссы своей, и Мелисса подняла взгляд. Фиалковые глаза Её Величества видели куда больше, чем её бесполезные темные камушки могли скрыть. Мелисса подавила желание отвернуться. Как бы ни было больно.

Нейрис привстала на цыпочки и поцеловала Мелиссу в лоб.

— Да уберегут тебя Семеро, дитя, — произнесла она и улыбнулась.

Мелиссе нет дела до Семерых, но королева Нейрис улыбается ей, как Матерь, и Мелисса в своем сердце клянется, что эту женщину убережет она сама.

— Я тоже помолюсь за вас, Ваша Милость, — обещает Мелисса, загоняя назад слёзы, и точно знает, что её боги на молитву ответят.

— Вина! Вина тащи, это надо обмыть!

Из комнаты вылетел, как ужаленный, бедняга-сквайр, едва не сбив Каллу с ног. Он поспешно извинился, даже не останавливаясь, и умчался дальше по коридору прежде, чем Калла осознала, что вообще происходит.

Пришлось вздохнуть поглубже, нахмуриться для важности и постучать в дверь. Решимости прибавилось — если им есть, что обмывать, то есть хорошие новости.

— Кого пекло принесло? — дружелюбно осведомился дядюшка из-за двери. Калла вздохнула поглубже, привычно робея, но в комнату вошла.

— Это я, дядя Эйгор, я… мать велела передать…

Дядя Эйгор, одетый, как всегда, в темную поношенную кожанку, сидел за письменным столом, но так, как свойственно ему — закинув на стол ноги в сапогах. Стол был хорошей квохорской работы и принадлежал деду Каллы, но об этом она предпочла благоразумно помолчать. Напротив стола сидел человек, незнакомый для Каллы, но выглядевший ничуть не приличнее дядюшки, в похожем выцветшем плаще.

Увидев племянницу, Эйгор смягчился и даже кивнул.

— Что она велела передать?

— Что дед… что архонт велел, чтобы мы… чтобы освободить палаты…

— Что?

Калла вздрогнула, когда дядя полоснул по ней своим тяжелым взглядом, и вдохнула поглубже. Она не боялась дяди — может, совсем немного, но он никогда не причинял ей зла, каким бы свирепым не был, — но такие новости рассказывать она боялась, а самих этих новостей боялась ещё больше.

Вся правда была в том, что их деду, тирошийскому архонту, начало надоедать терпеть их в своем доме. Постоянно дома, конечно, были только Роанна и Калла с младшими — дядя ещё несколько лет назад прихватил Деймона и Хейгона с собой, настаивая, что только в походах из них могут вырасти мужчины. И как Роанна ни причитала, всё, что дядя тогда сделал, — спокойно её выслушал, вздохнул, покачал головой и сделал по-своему. Тогда Калла ещё не понимала, что с его стороны это проявление высшего уважения.

— Всё потом, — отрезал Эйгор, тяжело глядя на Каллу, и перевел взгляд на своего посетителя. Та не поняла, что сделала не так, глупо моргнула и собралась уже задать вопрос, но спас её от оплошности вернувшийся сквайр с вином.

Вернее, как сказать, спас…

— А!..

Сквайр, тащивший кувшин вина с нервозной расторопностью, на этот раз все-таки врезался в Каллу, влетев в комнату на всех парах. Вино расплескалось по её платью и по полу, а кувшин разбился, и они оба — и Калла, и мальчишка-оруженосец, — оказались испачканы.

Гость в выцветшем плаще, чьего имени Калла не знала, рассмеялся. Дядя даже не улыбнулся.

— П-п-прошу прощения, сир… Ваше Высочество… Сию секунду… — Мальчик-оруженосец забормотал что-то невнятное, зачем-то кинувшись подбирать черепки. Калла глупо стояла, не зная, что делать.

Как всегда бывало в их семье, первым нашелся дядя. Он сбросил ноги со стола, но подниматься не стал, вздохнув, ещё более хмурый, чем обычно.

— Проваливай отсюда и пришли слуг прибрать. Калла, сходи переоденься. С Роанной я сам переговорю.

— А вино?.. — глупо спросил оруженосец, и вот этого уже делать не стоило.

— А вино, — вкрадчиво начал Эйгор, — я заставлю тебя языком слизывать, если ты этот язык не прикусишь. Я что сказал? Брысь отсюда. Потом с тобой разберусь.

Мальчишку как ветром сдуло. Все это время тот самый неизвестный гость с усмешкой наблюдал за всем этим. Калла, испуганная, тоже решила на всякий случай ретироваться, но тут этот человек обратился к ней, но так, будто её здесь не было.

— И эта девчонка принцесса?

Калла замерла, испуганно глядя на неизвестного. Тот был худ, черноволос и имел такой вид, будто все на свете его забавляло.

А дядя, Калла знала, терпеть не мог таких людей.

— У тебя есть сомнения? — прорычал Эйгор, за какую-то минуту растеряв всё своё редкое приподнятое настроение.

— Немного есть, — гость ничуть не смутился, наглейшим образом улыбаясь Калле в лицо, и продолжил. — Я поначалу подумал, служанка, раз на побегушках…

Калла даже немного похолодела, но отнюдь не из-за взгляда этого наглого незнакомца.

Эйгор медленно поднялся, глубоко вздохнул, не глядя на человека в плаще, покачал головой и тихо-тихо сказал:

— Калла, я сказал тебе переодеться.

Калла никогда не считала себя умной, но уж это понять она смогла правильно, и быстро кивнула.

— Подрабатываешь нянько…

После этого гость не успел ничего сказать, поскольку в ту же секунду получил удар в живот и согнулся. Эйгор, нимало не смутившись, вторым ударом двинул его локтем по голове, а после пнул, и этот человек, так и не продышавшись, повалился на пол как раз в лужу вина у ног Каллы. Калла отступила на несколько шагов, не испугавшись. Уж этого она точно ожидала.

— Грейджой, паскуда облезлая, — Эйгор снова заговорил этим своим вкрадчивым тоном. В такие секунды — и только в такие секунды — на его лице появлялась неприятная усмешка. — Забыл, с кем разговариваешь? Или напомнить?

— Какого…

Эйгор, ничтоже сумняшеся, исключительно болезненно пнул гостя под ребра, тот глухо охнул. Калла замерла, моргая, в каком-то футе от лежащего. Грейджой? Он?

Из Грейджоев она знала только одного, Торвина Грейджоя, и то больше по слухам и письмам. Приезжал сюда Торвин всего раз, год назад, на вид был младше и улыбчивее, и тогда даже не пожелал остаться на ночь. Этот человек никак на Торвина не походил.

— «Простите меня за оскорбление, Ваше Высочество», — холодным, как сталь, голосом произнес Эйгор. Грейджой попытался встать, но получил ещё один удар сапогом в ребра, уже посильнее.

— П-пошел ты…

Калла чувствовала себя лишней, но уходить, кажется, было поздно. Эйгор осклабился, присел на корточки рядом с Грейджоем и приподнял его голову за волосы.

— Смотри, паскуда, объясняю один раз. Это — Её Высочество Калла из дома Блэкфайров, принцесса Семи Королевств.

Калла посмотрела в лицо этому человеку. Тот морщился и глядел на нее со злобой, но молчал, и по его лицу стекали капли вина.

— И если ты, засранец, ещё хоть раз откроешь свой поганый рот, отправишься к своему богу раньше времени, благо до моря здесь недалеко.

— Н-н…

Эйгор поморщился и поднялся, отпуская лежащего. Тот несколько раз кашлянул и попытался подняться сам.

— Обмыли, называется… — пробормотал Эйгор, зло морщась.

Калла чувствовала себя глупо, так и стоя в заляпанном вином платье, и смотрела на дядю в ожидании, когда можно будет уйти. Эйгор вздохнул и развернулся к поднимающемуся Грейджою, не обращая на Каллу внимания.

— Что, появилось, что сказать, выродок морской?

— Что ты п… полный отморозок, — в том же тоне ответил Грейджой, скалясь. Он тяжело дышал, но стоял крепко и глядел на Эйгора со злобой.

— А я-то все надеялся, что догадаешься попросить прощения, — отметил Эйгор, но без особого рвения. Он прислонился поясницей к столу так, будто это стоило ему усилий, темным взглядом глядя на Грейджоя.

— У кого? У…

— Не ценишь ты партнеров, — с некоторой иронией заметил Эйгор, перебив. Грейджой поморщился, но ошибок делать не стал и вернулся к столу, бросив на Каллу исключительно неприязненный взгляд.

Калла встретила этот взгляд со всем достоинством, которое могла изобразить в свои тринадцать, стоя в луже вина в испачканном платье.

— Калла, ступай, — наконец разрешил Эйгор, коротко на неё посмотрев. — Переоденься. Матери ни слова.

— Да, дядя, — Калла понятливо кивнула, снова посмотрела на Грейджоя.

— До свидания… Ваше Высочество… — выплюнул тот.

Калла вышла за дверь, благоразумно эту дверь за собой закрыв.

Что было дальше, Калла не знала, и не видела, как потом уезжал этот Грейджой. Матери она, как и обещала, ничего не сказала. Но ей понравилось это чувство — быть принцессой не только на словах.

* * *

— Матушка? — Калла неловко моргнула, приоткрывая дверь в покои матери. Та не поднялась, но вопросительно повернула к Калле голову. Вопросов у самой Каллы было куда больше.

— Матушка, разве мы не должны собираться?

— Собираться? — Роанна приподняла брови. Брови у нее были светлыми, но сами волосы были выкрашены в синий на традиционный тирошийский манер. Здесь, в Тироше, это было более чем уместно, но сама Калла от своих валирийских волос отказываться не спешила.

— Дядя Эйгор сказал, что нам пора уезжать. Я уже даже уложила вещи, и…

— Дядя Эйгор не это имел в виду, милая, — мать вздохнула и похлопала по дивану, на котором сидела, приглашая Каллу сесть рядом.

С того памятного случая с Грейджоем и вином прошел месяц, и у дедушки наконец истощилось терпение. Ни Калла, ни, кажется, сама Роанна не знала, о чем именно архонт говорил с Эйгором, но сегодня утром тот явился ничуть не менее хмурым и велел складывать вещи. Калла, само собой, послушалась, но Роанна, кажется, даже не начинала собираться.

Калла села рядом с матерью, слегка растерянная, и тревожно заглянула ей в глаза.

— Милая, — Роанна почему-то заговорила по-вестеросски, на общем языке, на котором до сих пор говорила с акцентом. Калла нахмурилась ещё сильнее. Предыдущие годы здесь они разговаривали на валирийском. — Милая, тебе не о чем беспокоиться. Ты не обязана никуда уезжать, мы дома.

— Но дядя сказал…

— Дядя не имел в виду нас, — нежно поправила Роанна. Она зачем-то заправила прядь волос Калле за ухо.

— Но дедушка имел в виду именно нас. Ты же сама говорила, что он сказал, что не может больше подвергать себя опасности и содержать нас…

— Не нас, — Роанна улыбнулась чуть печально, будто не зная, как подобрать слова. Калла тревожилась все больше. — Не нас, а Блэкфайров.

— Но мы и есть Блэкфайры, мама?

Калла понимала все меньше, но так и смотрела на мать, ожидая ответа. Роанна покачала головой и глубоко вздохнула.

— Да, так и есть. Но твой дед — мой отец, и это мой дом, а значит, и твой тоже, правильно?

Калла ничего не ответила, чувствуя, что еще далеко не все знает.

— Мы можем остаться, — Роанна чуть улыбнулась, зачем-то взяв руку Каллы.

— Но дядя сказал…

— Мы, — Роанна подчеркнула это слово. — Мы с тобой можем остаться.

Калла распахнула глаза, моргнула несколько раз, но перебивать не стала. Она поняла, но боялась того, что поняла.

— Мы можем остаться здесь и жить как раньше, — Роанна заглядывала Калле в глаза и говорила осторожно. — Все так же гулять по саду, читать книги, вышивать. Понимаешь?

— Понимаю…

— Тебе незачем уезжать, — прямо сказала Роанна, улыбнувшись. — Ты останешься со мной здесь.

Калла смотрела на мать и медленно осознавала то, что сейчас было сказано. Ей было только страшнее от этого.

Для неё не было секретом, что Роанна недолюбливала Эйгора. Она была истинной леди — она была королевой — и никогда не допускала и толики к нему неуважения, и раз за разом повторяла детям, что именно дяде Эйгору все они обязаны жизнью. Калла помнила, как ей впервые пришлось выкрасить волосы — в черный. Ей тогда было всего девять лет, она помнила слёзы и жаркое лето тех дней, помнила долгую дорогу. Волосы потом пришлось отрезать — черный цвет не смыть с валирийских серебристых волос. Мать раз за разом напоминала ей об этом и повторяла, что все они живы только стараниями Эйгора, и что если бы не он, все их головы уже торчали бы на пиках Красного замка.

Но Калла видела, как холодно порой Роанна смотрела на дядю, и знала, как она старалась лишний раз не выходить из покоев, когда приезжал Эйгор.

— Нет, мам… Нет. — Калла забрала руку у матери, очень мягко и осторожно. Она чувствовала, что трусит.

— Что значит «нет»? Калла, не глупи. — Мать приподняла брови, построжев. Калла помотала головой и поднялась, чувствуя, как участилось сердцебиение. Она отчаянно трусила.

— Я не могу так. Я понимаю… Я понимаю, о чем ты, но я не могу так.

Калла действительно понимала. Мама иногда забывала, что Калле больше не восемь лет, и ее нельзя обмануть, сказав, что все это просто игра.

— Я понимаю, что ты хочешь, чтобы я осталась, но остаться могу только я, правильно?

Роанна смотрела на неё с тяжестью. Калла сама, тараторя, перебивая себя, принялась объяснять очевидное.

— Ни Деймон, ни Хейгон к нам тогда не вернутся. Уже никогда. Я понимаю. Потому что это опасно, потому что они Блэкфайры…

— Верно, милая. Они Блэкфайры. — Мать посмотрела на неё долгим взглядом. — А мы с тобой можем ими не быть.

— Нет!

Калла едва не выкрикнула это, но вовремя закрыла себе рот. Вестеросской речи здесь, конечно, не поймут, но кричать не стоило. Вместо этого она яростно зашептала:

— Я знаю, что всё не просто так, мам, мне не пять лет! Я знаю, что дед… Дед ни за что не оставит нас здесь просто так. Я не сменю фамилию. Я не променяю свой род на безбедную жизнь и вышивание в садах.

— Милая… — Калла хотела снова перебить, но Роанна подняла руку. Калла невольно умолкла. — Милая, ты же понимаешь, что рано или поздно тебе придется сменить фамилию, где бы ты ни была.

— Не на ту, которую выберет мне дед. Он потому и позволяет остаться только нам? Чтобы и тебя, и меня выгодно сбыть замуж?

— Калла!

Калла всё понимала. Она хмурилась и тяжело дышала, и волновалась не понарошку.

— И ты на это согласилась?..

— Милая, я женщина. — Роанна распрямилась, но так и не поднялась, глядя на дочь снизу вверх. — И один раз я уже вышла замуж по слову твоего деда, ты знаешь это.

— Как ты можешь просто… Вот так? — Калла дрожала. Она не чувствовала себя вправе спорить с матерью, и потому дрожала. В голове слегка мутилось от накатывающей паники. — Отказаться от всех? От Деймона и Хейгона? Забыть обо всем… Ты же была королевой…

— Королевой чего? — Роанна горько усмехнулась. — Королевой маленького замка, из которого нас вытащил твой дядя? Или королевой этой комнаты? Королева без королевства — что рыцарь без меча. Толку с него нет.

— Ты была королевой, — Калла покачала головой, вспоминая тот день, когда неизвестный ей Грейджой валялся на полу в кабинете. — Ты была королевой в его глазах. И в глазах отца тоже.

Роанна холодно посмотрела на Каллу и на этот раз уже поднялась. Ее тирошийское платье прошуршало по ковру.

— Ты останешься со мной. Ты выйдешь замуж, родишь детей и забудешь обо всех этих бедах.

— Нет, мам… Нет.

Её трясло.

Отказаться от имени — это не просто отказаться от проблем, от ненависти Красных, от прошлого. Это отказаться от рода, от покойного отца и от своих родных братьев. И… и отказаться от него, конечно. От Эйгора.

— Я не могу, мам. — Калла всхлипнула. — Я уеду. Я не желаю всего этого.

— Ты помнишь, как мы шли по дороге к Королевской гавани?! — Мать намеренно хлестнула её голосом. — Все вместе, едва одетые, закутанные в дорнийские мерзкие тряпки. Ты помнишь, как плакала в те дни? Скажи мне, ты хочешь, чтобы вся твоя жизнь была такой?

— Я плакала в те дни не из-за тряпок! — Калла все-таки сорвалась на крик. Слезы потекли по её щекам. — Я плакала, потому что отца убили, потому что Эйгона и Эймона убили! Это твоих детей убили! Ты можешь это забыть? Вот так взять и забыть?!

Повисла секунда тишины.

— Моих детей убили, — согласилась Роанна. Лицо её было каменным, а голос тихим, и смотрела она прямо на Каллу. — Моих детей убили, и этого, я клянусь, твоему дяде я не прощу. Ни одному из них.

Калла мотала головой, бессильно сжимая в пальцах подол платья, и плакала. Плакала не из-за того, как жестоко говорила с ней мать, не из-за того, что она снова напомнила ей про отца, про отца, который любил Каллу так, как никто и никогда, и даже не из-за того, что ей приходилось выбирать. Она плакала, потому что она уже выбрала.

— Я уеду, мам. Уеду к братьям.

— Калла!

— Я… — Калла утерла слезы. Мать сверлила её тяжелым взглядом. — Тогда… Тогда прощай, мам…

— Калла, ты не понимаешь, о чем говоришь. — Мать, похоже, даже не восприняла её всерьез. — Тебе некуда уезжать. Ты не мужчина, чтобы пойти в наёмничий отряд твоего дяди, — тут Роанна показательно скривилась. — И если ты думаешь, что твой дядя сумеет выбрать тебе мужа получше, чем твой дед, то меняешь шило на мыло.

— Нет…

Нет, поняла Калла, Эйгор так не поступит. В тот день, как позже узнала Калла, сделка Эйгора с Грейджоем сорвалась. Оно и понятно — кто захочет иметь дело с человеком, на переговорах валяющим тебя по полу. Но эта сделка была очень важной, и сорвалась она из-за неё, Каллы, из-за того, что этот неизвестный Грейджой назвал Каллу служанкой.

С ней Эйгор так ни за что не поступит, не заставит променять саму себя на какие-то выгоды. Не выдаст замуж против воли и не прогонит.

— Нет, мам. Я правда уезжаю, — Калла спрятала глаза, шмыгнула носом и отстранилась. — Тогда это последняя наша встреча. Прощай.

И она правда шагнула назад, намереваясь вернуться в свою комнату.

— Калла, остановись. — Голос матери звучал строго и устало. Она шагнула вперед, но не решилась схватить дочь за руку. — Послушай. Если у твоего дяди есть хоть капля совести, он скажет тебе точно то же, что скажу тебе я. Ему некуда тебя забрать, и он не станет этого делать.

— Он сам сказал собирать вещи. Ты его знаешь, он всегда держит слово.

Калла утерла слёзы, пообещала себе больше не плакать и все-таки развернулась. Уже в коридоре её нагнал усталый, но уверенный голос матери.

— Увидишь, он скажет тебе то же. Принцессе Семи Королевств не место в своре наемников.

«Она ошибается», подумала Калла. Ей хотелось верить, что её мать ошибается.

* * *

Её мать была права.

— Принцесса в наемничьем отряде? — проворчал Эйгор, мрачно глядя на неё. Он выглядел уставшим и злым — Калла знала, что нашла не лучшее время для просьб, но никакого другого времени у нее не было.

— Прошу тебя, дядя. Не оставляй меня здесь, я не могу… не

могу здесь остаться…

Однако Калла нашла время привести себя в порядок, прежде чем разыскать дядюшку в его кабинете. Являться к нему в слезах было ещё более дурной затеей, это она знала наверняка, поэтому старалась выглядеть и говорить спокойно. Судя по Эйгору, особо спокойной она не выглядела.

— И чем же тебе не угодило это место? Помнится, ты здесь уже

лет пять. — Эйгор явно прикладывал усилие, чтобы не отмахнуться от нее, как от назойливой мухи. У него было всего несколько часов, чтобы окончательно покинуть дом тирошийского архонта, и ему было не до её просьб.

У Каллы не было более мягких слов, чтобы его убедить.

— Дед не желает здесь видеть Блэкфайров…

На это дядя хмыкнул.

— Это мне известно.

— Поэтому, пожалуйста, забери меня с собой, — попросила Калла, сама чувствуя, насколько эта просьба несуразна. У дяди кончалось терпение, но, Калла знала, на неё этого терпения всегда хватит. Калла знала, что, донимай его так кто-то из братьев или вообще кто-нибудь чужой, Эйгор бы уже взорвался гневом, но Калла была девочкой, его племянницей, о которой он всегда заботился.

Эйгор и правда сдержался. Потемнел лицом, шагнул ближе и чуть наклонился к ней.

— Кэл. — Он очень редко так её называл. Калла могла

вспомнить только несколько раз. — Ты понимаешь, о чем просишь?

— Да. — Она постаралась звучать твердо, заглядывая дяде в глаза снизу вверх. Он выглядел раздраженным и усталым, и твердым, как камень.

— Жизнь в лагере не для принцесс.

— Но для принцев, да? Хейгон и Деймон же там. Почему нельзя

взять меня?

— А ты догадайся. — Дядя сверкнул глазами, заставив Каллу умолкнуть. Конечно, она могла догадаться.

— Хочешь сказать, что я избалованнее Деймона? Серьезно? —

Калла сжала кулаки. — У меня нет привычки щеголять во всем лучшем сразу, и мне не нужны слуги, я сама умею шить и стирать, и я не буду капризничать, и…

— Кэл.

Дядя очень грубо оборвал её, заставив вздрогнуть. Калла

помотала головой, чувствуя, что снова готова расплакаться.

— Дед хочет выдать нас замуж, — призналась она, глядя в пол. — Меня и маму. И мама даже согласилась.

Повисла тишина. Когда Калла решилась посмотреть на Эйгора, тот распрямился, так и сверля её темным взглядом. Видимо, это для него было

новостью.

Тишина висела еще долго. Эйгор отошел к столу, зачем-то схватился за кубок, будто не зная, чем занять руки. «Сдерживается», поняла Калла, «он сдерживается, чтобы не гневаться при мне». Калла ждала.

Ждать пришлось, правда, долго. Дядя привалился поясницей к столу и снова посмотрел на Каллу, а та нерешительно встретила этот его взгляд.

— А ты, значит, замуж не хочешь? — тихо проговорил он этим своим опасным вкрадчивым тоном.

Калла поспешила подобрать слова.

— Я… Не хочу отказываться от своих… От братьев…

Эйгор так и смотрел на неё темным тяжелым взглядом.

— От братьев, и от фамилии, и от отца, и от всего прошлого… — Калла все-таки всхлипнула, но возненавидела себя за этот всхлип. Она сама не знала, чувствует она печаль или ярость. — Я всё ещё хочу однажды вернуться домой! Хочу, чтобы смерть моих братьев не была напрасной! Хочу… Хочу…

Этого говорить не стоит, нет, только не сейчас, только не перед Эйгором. Дядя смотрел на неё почти безучастно, а у самой Каллы глаза наполнились слезами, но плакать тоже было нельзя.

— Хочешь чего? — стальным тоном спросил Эйгор, помешав ей вовремя

умолкнуть.

— Хочу, чтобы им всем было так же больно! — Она дрожала. —

Хочу мести за смерть отца, за братьев, за всё это! Хочу, чтобы это они прятались по углам от нас!

«Хочу, чтобы Кровавый ворон сдох в мучениях за то, что

сделал с нами». Этого говорить было нельзя, Калла точно это знала. Одно

упоминание — и Эйгор сорвется, и ему будет точно не до просьб какой-то

девчонки.

Эйгор слушал, не перебивая, и по его лицу нельзя было ничего прочесть. Калла умолкла, закусив губу, так и дрожа, будто замерзнув, хотя в комнате было тепло.

Дядя молчал очень долго, и глядел на нее. Калла смотрела в пол, почти боясь его взгляда. Слишком тошно сейчас было на душе, когда всё

разом будто всплыло на поверхность.

— Пекло…

Калла подняла взгляд. Эйгор морщился, глядя в сторону. Она уже открыла рот сказать что-нибудь ещё, но было поздно.

— Собирайся, — отрезал Эйгор, отходя к столу и не глядя на неё, и предупредил: — Ты об этом ещё пожалеешь.

Калла смотрела на него, толком не веря, и чувствовала разрастающуюся внутри благодарность. Не пожалеет, это она знала. Не пожалеет.

* * *

Из кабинета она вылетела, как на крыльях, и в коридоре столкнулась с идущим туда Эйнисом. Тот попытался задержать её с какими-то глупостями, ухватив за руку:

— Эй, Калла, мы сегодня уезжаем…

— Я еду с вами! — с широкой улыбкой ответила Калла, и на лице брата отразилось такое замешательство, будто она сказала, что уходит в Молчаливые сестры.

— Ты шутишь? Девчонка в отряде?.. — Эйнис посмотрел на неё с

сомнением.

— Не девчонка, а принцесса, — твердо отрезала Калла, вырвала руку и умчалась дальше. Эйнис так и остался стоять, удивленно глядя ей вслед.

Деймону Уотерсу было одиннадцать лет, и больше всего на свете он хотел поскорее стать рыцарем.

Мать фыркала на это желание, сир Квентин всегда говорил не торопиться, Бейлор кивал на это и улыбался, а кузены смеялись.

Однако одно было неизменно: Деймон совершенно точно рыцарем станет, и очень скоро, потому что он тоже от крови дракона, так что жизнь его текла легко и мирно в предвкушении этого дня. Он выучил наизусть все рыцарские клятвы; он хорошо помнил все дома, их цвета и гербы; он всегда был вежлив с леди, даже если леди совсем девчонка; он ежедневно упражнялся с оружием, и даже сир Квентин изредка хвалил его. В общем, никому другому рыцарские шпоры не подошли бы так, как Деймону.

— Мальчишкам лишь бы мечи, — говаривала тетка Элейна, когда они с Джоном, бывало, подчас заигрывались с деревянными мечами. Сталь сир Квентин давал редко, даже затупленную, и всегда, старый лис, зорко за её использованием приглядывал, но они всё равно умудрялись избить друг друга в кровь одними деревяшками.

В общем, жизнь у Деймона была счастливая — и станет ещё счастливее, когда ему наконец навесят меч, это он знал точно.

* * *

Но запреты, конечно, тоже были — пусть и не совсем у него.

— Ваша Милость, разумно ли это? — Септа морщилась так, будто её заставили проглотить кислую сливу. — Принцессам не пристало во…

— Нет! Хочу и всё! — Дейнерис скрестила руки на груди, надула губы и просительно уставилась на отца. Тот лениво отмахнулся:

— Видите? Принцесса желает так, значит, быть по сему. — Эйгон подпер кулаком голову и потянулся за очередной вишней на блюде. Несколько пар глаз уставились на Дейнерис: все знали, что так дуть губы она умела только перед своим благородным отцом — и всегда добивалась желаемого.

— Но Ваша Милость, чтобы принцесса с… иноверцами… — Септа бросила неприязненный взгляд на «иноверцев». Гвенис сделала самый благостный вид и просительно уставилась на отца, Мия не отреагировала вовсе, Бринден, кажется, даже не услышал, увлеченный болтовней с Визерисом. Король оглядел всё это очень скучающим взглядом и поморщился сам, выплюнув косточку от вишни:

— Разворчалась, тоже мне, Бейлор в юбке… Одного мне хватило. Кстати о юбках, мне, кажется, пора… — Король поднялся из-за стола, приглаживая бороду; Эйгор ткнул Деймона в бок — он ставил двух оленей, что до конца обеда его отец не досидит.

— Значит, можно? — радостно спросила Дейнерис, нарочито звонко, чтобы перебить общий гомон.

— Всё можно, — махнул рукой Эйгон, не разбираясь, поправил корону и зашагал к выходу из светлицы.

После его ухода зал снова наполнил гомон, и никакая септа не в силах была этот гомон остановить.

— Раскошеливайся, я был прав, — самым довольным тоном заметил Эйгор, откинувшись на спинку своего стула.

— Чтоб я ещё раз с тобой спорил, — Деймон демонстративно поморщился. — Потом принесу.

— Ты как его уговорил поставить на это? — Мия хихикнула, качая ногами. Деймон отвел взгляд: он терпеть не мог, когда девчонки над ним смеялись. Эйгор картинно развел руками:

— Если у кого-то лишние деньги — я не виноват.

— А долг за тот турнир так и не вернул, — вклинился Бринден самым въедливым тоном. Эйгор тут же нахмурился.

— Никаких долгов не знаю, сир Лотар остался стоять последним!

— Да он без сознания был!

— Но остался стоять!

— Это не считается! — поддержала Мия.

— Дети, потише… — обреченно попросила септа, но услышана не была.

Дейнерис рассмеялась, мягко утерла пальцы салфеткой и, в ожидании разрешения встать из-за стола, принялась слушать их разговоры.

* * *

— Уберите свои грязные руки от принцессы, Уотерс, — процедила септа, и в этот раз она сама была похожа на кислую сливу.

— Я только… — Деймон тут же отстранился. Дейнерис поправила рукав. — Я всего лишь предложил Её Высочеству платок, я вовсе не зам…

Дейнерис отвела взгляд, стараясь рукой спрятать пятно на платье, а вот Мия рядом с ней открыто хихикнула и пояснила:

— Любая уважающая себя леди сама носит платок в рукаве.

Деймон давно не чувствовал себя таким идиотом. Нет, пожалуй, он никогда не чувствовал себя таким идиотом. Он как можно быстрее склонился в поклоне и постарался придумать внятные извинения:

— Я приношу извинения, Ваше Высочество, за своё неуместное поведение…

— Всё в порядке, не беспокойся, — тихо ответила Дени. Она не смеялась, но смотрела вниз, на пятно на своем платье. Спор по поводу Лотара Росби всё-таки перетёк в драку, и в процессе пострадали несколько блюд, одна из лавок, Визерис Пламм и платье принцессы: соус со свинины заляпал подол её платья. Зачинщиков септа торжественно приговорила к заучиванию Семиконечной звезды, а вот с платьем ничего поделать уже было нельзя.

— Не разговаривайте с ним, Ваше Высочество, — настояла септа. Дейнерис послушно умолкла. — Вам и так тут… хватает…

Дейнерис коротко подняла глаза на Деймона, всего на миг, одним лиловым взглядом послав ему извинение, а после пришлось уходить. Мия, фыркнув, последовала за ней.

Один Деймон остался стоять, как дурак, комкая в пальцах этот проклятущий платок.

Он начинал понимать, зачем ему становиться рыцарем.

Примечания:

Прямое продолжение части «190. Яблоко»

---

— Кого я вижу… Как раз тебя искал. Пока не забыл, ворона, ты себя бессмертным считаешь?

Неминуемая расплата за утренние приключения пришла именно оттуда, откуда и ожидалось. Бринден пообещал себе надрать уши Рейну так, чтобы тот остаток вечности их волочил по полу на радость всему Красному замку.

Пока что единственным, кто сейчас рисковал ушами, был сам Бринден, и понимал он это прекрасно, вот только отступать было никак нельзя.

— А я похож? — Бринден невозмутимо улыбнулся, сделав вид, что не понял, но мимо пройти не попытался. Эйгор сверлил его взглядом своих темных лиловых глаз, и Бриндену было непросто держать маску невозмутимости.

Из всех возможных мест они случайно столкнулись в башне мейстера, на лестнице при подъеме к птичнику, и это было ещё хуже, чем казалось. В прошлую такую стычку Бринден отделался всего лишь сломанной рукой, в этот раз, катясь с этих крутых ступеней, рискует переломать ребра.

Что катиться придется, сомнений не вызывало в принципе, если только не произойдет какое-нибудь чудо. Башня мейстера была полупустой, и даже если старик-мейстер услышит шум, влезать в драку бастардов он не станет.

— Тебе уши прочистить, чтобы слышал лучше, выродок? — Эйгор подбавил в голос рыка, а Бринден приподнял брови. — Прекращай придуриваться, всё ты понял. Думаешь, выучился стрелять из своей рогатки, так теперь всё можно?

Можно и скатиться по лестнице, кто бы спорил. Эйгор шагнул вперед и сделал попытку ухватить Бриндена за грудки, но тот отшагнул назад в том же ритме, и выглядело это довольно комично, если бы не приходилось просчитывать все варианты уйти отсюда с наименьшими потерями.

— Можешь поспрашивать у Рейна, из какой рогатки я стрелял. Рассказывать, я погляжу, он мастак, — Бринден невольно копировал тон Эйгора, но продолжал улыбаться, чем действовал брату на нервы. Эйгор не улыбался никогда — вернее, в те разы, когда он все-таки улыбался, ждать следовало худшего.

— Не угадал, падаль. Бринден-Бринден, вечно тебя учить быть нормальным человеком…

— Только учитель из тебя не вышел.

На этом обмен приветствиями был окончен, и дальше следовала следующая, наиболее болезненная часть представления.

Бринден рванулся назад раньше, чем Эйгор предсказуемо рванулся вперед, и, не размышляя ни секунды, дернул гобелен и бросил тот в сторону брата, как вуаль. Это дало возможность сделать ещё несколько шагов назад, вверх по винтовой лестнице. Канделябров не было — вернее, были они только у самого кабинета мейстера, а до туда Бриндену не добежать.

Бриндену было пятнадцать, он был быстрым, сообразительным, и точно знал, что против Эйгора шансов в драке не имеет.

Эйгор это тоже точно знал — и всегда этим пользовался. Он отскочил к стене, легко преодолел несколько ступенек и встретил Бриндена ударом под дых… Встретил бы, конечно.

Бринден не успел увернуться до конца — кулак брата болезненно прошелся по ребрам, заставляя плотно сжать зубы — но зато успел пнуть Эйгора в колено, надеясь выбить его равновесие. Если удастся его повалить, удастся убежать. О другом исходе думать не хотелось.

Эйгор схватил его за воротник, чтобы удержаться на ногах, и в итоге повалились они оба — и покатились по лестнице вниз. Ступенек через пять Эйгор попытался упереться в стену, Бринден не дал ему это сделать, удачно попав сапогом по зубам, и их мучения продолжились.

Надо заметить, продолжились в тишине — никто из них не произнес ни слова, только болезненные выдохи и скрип зубов. Для кого другого такая драка стала бы событием. Для Бриндена это был обычный неудачный день.

* * *

— Ты опять выглядишь так, будто тобой мыли пол, Риверс, — дружелюбно осведомил Мейкар.

Бринден посмотрел на него самым выразительным своим взглядом, ещё раз постарался отряхнуть рукава, затем — привести в порядок волосы, а после этого — смириться с невозможностью что того, что другого.

— Это ты за Ширу получал?

— Ты-то откуда знаешь? — очень искренне спросил Бринден. Он сидел на крепостной стене, в укромном уголке между зубцами, и пытался привести себя в порядок.

— А что, кто-то не знает? — Мейкар хмыкнул с самым важным видом. — Шира всему замку хвасталась, как ловко ты стреляешь. Радостная, будто ты ей всю библиотеку подарил, не меньше.

Бринден удостоверился, что его не видно со двора, прислонился звенящей головой к кирпичной кладке стены, глубоко вздохнул и закрыл глаза.

В общем, он никогда не сомневался в любви к своим родственникам.

Мелисса никому ничего не сказала.

Королю она улыбалась, когда нужно, и морщила носик — тоже когда нужно, а на всех прочих вовсе не смотрела.

Мелисса прекрасно знала, что весь этот шум — не её печали.

— Мама, почитай, — серьезная Гвенис совала ей книгу, и Мелисса улыбалась ей так же мягко, как её отцу.

— Конечно, милая. Что на этот раз?

— Не знаю…

— Я читала детям Семиконечную звезду этим вечером, — негромко произнесла королева Нейрис, не поднимаясь с кресла. Мелисса повернула к ней голову с тревогой. — Девочкам будет это полезно.

— Безусловно, Ваше Величество.

Их дочери и правда подружились, как и желала того королева, но Мелиссу занимало не это. Этим вечером свечи горели ярко, и затмевали собой само присутствие королевы.

— Оставь своё вежество, Мелисса, — негромко попросила Нейрис, и её темные глаза нашли Мелиссу в кресле напротив. — Пусть хотя бы твои дети знают богов.

Четырёхлетняя Гвенис посмотрела сначала на королеву, потом на мать, будто ожидая одобрения. Мелисса улыбнулась так тепло, как могла.

— Я никогда не посмела бы оскорбить богов, Ваша Милость.

Королева не ответила.

— Мама, почитай, пожалуйста, — снова попыталась Гвенис. Здесь не ответила уже Мелисса.

Мелисса никогда не читала Семиконечную звезду от начала до конца, даже из любопытства, но за эти годы, кажется, выучила её наизусть.

«Жизнь наша как пламя свечи», говорилось в ней. «Дунет ветер, и нет её».

Ветер задул пламя Её Величества неделю назад, погасив не того её брата.

* * *

Красный замок был полон погашенных свечей, как кабинет мейстера поутру.

Мелисса была исключением — она и не горела, чтобы тухнуть.

— Мисси, радость моя. — Эйгон нечасто теперь навещал её по ночам, но в ту ночь пришёл, и Мелисса встретила его готовой. — Любишь ли ты своего короля?

— Если я скажу Вам, Ваша милость, что «всем сердцем», насколько избито это прозвучит? — Мелисса мурлыкала, расчесывая волосы у своего туалетного столика. Она больше не рисковала быть при Эйгоне без одежды дольше нужного; ей не было и двадцати, но живот её был дрябл и покрыт березкой растяжек, а грудь не так упруга, как раньше.

— И насколько лживо. — Эйгон не был в плохом настроении, напротив, он усмехался и смотрел в потолок. Не одна Мелисса уже была не та — но если огонь Нейрис погас, то пламя Эйгона горело жарче нужного и заставляло его самого оплывать, как воск свечи.

Что слепить из этого воска, решать уже не ей.

— Каких доказательств желает Ваша Милость? — Мелисса прищурилась, повернув к нему голову. — И неужели мои дети — не лучшее доказательство?

— Полно тебе, Мисси, — Эйгон поднялся, крякнув от усилия, и потянулся к штофу с вином. — Люби ты меня, родила бы мне сына, а у тебя то девки, то уродцы. Уж не холодна ли ты ко мне, а?

Мелисса не тухла — нечему было гореть.

— Любая женщина, что холодна к Вам, мой король, не имеет сердца.

А та, что охладеет, не имеет разума, как бедная Бетани Бракен.

Под взглядом Эйгона у Мелиссы бежали мурашки по коже, но только лишний раз доказывали ему её трепет и любовь.

* * *

Вот только Мелисса никогда не любила Бетани Бракен, и малодушно предпочла бы, чтобы от Бракенов в Красном замке не осталось и следа.

— Мама, — Мия дергала мать за юбку, и улыбка сама собой клеилась на лицо. — Эйгор опять не хочет играть. Скажи ему!

— Милая, поиграй лучше с сестрой…

— С Гвенни скучно!

— Или младшим братом. — Мелисса приложила руку к виску. В последние годы её донимала головная боль, и убежать от неё не получалось. — Нехорошо оставлять Бриндена одного, когда убегаете играть.

— С ним тоже скучно! Мама, скажи Эйгору, чтобы играл с нами!

Её старшая дочь была громкой, и Мелиссе хотелось разок дать ей по рукам, чтобы та не дергала за рукава.

— Милая, я не могу, попроси об этом отца…

— Он занят!

Новой юбкой, конечно же.

— Милая… — Мелисса улыбнулась самой нежной своей улыбкой. — Эйгор… отличается от вас троих, понимаешь? Он не мой сын, и я не могу его ни о чём попросить. Но он твой брат и сын твоего отца, поэтому обратись с этим к отцу, когда он освободится, хорошо?

То есть никогда, само собой.

И дело не только и не столько в том, что Мелисса не желала видеть сына Барбы подле своих детей. Она сказала правду: она никто, чтобы пытаться поговорить с мальчиком, тем более с таким, как этот. Ребёнок только недавно начал говорить — после казни тётки он молчал много месяцев — и никого чужого к себе близко не подпускал. Тем лучше для детей самой Мелиссы.

Мия надулась сама, почувствовав, что мать её не слышит, и Мелисса вздохнула с некоторым облегчением. Ей ещё приводить себя в порядок для Эйгона. После смерти Бетани тому сильно не хватало женской ласки.

Вечером Эйгон снова ранил её словами, сказав, что хотел бы, чтобы это бракенский мальчишка был её сыном. Мелисса на это сладко ему улыбнулась.

Она не хотела бы закончить так же, как бедная Бетани Бракен, и всё для этого делала правильно.

Примечания:

Приношу извинения... кое-кому, кто сам знает, за что.

---

Эйгор жалел, что ему досталась отдельная каюта.

Он привалил бочку к двери, потом сам уселся на бочку, прислонился затылком к старому дереву и пропал.

Пекло.

Пекло было здесь, всегда рядом.

— Сир! — В дверь постучали быстро и тихо. — Какие будут приказы?

— Я раздал все приказы, — раздраженно цыкнул он. Но нужен был настоящий приказ, и больше приказы раздавать некому. — Приказ отдохнуть. Узнаю, что кто-то напился, на части порву. Вести себя тихо, пока не будем далеко в море. И «далеко», сукины дети, — это не в часе пути от берега.

Теперь, кажется, сказано всё, что надо. За дверью потоптались, явно не решились спросить ещё что-то и отошли.

Тем хуже. Отдавать приказы Эйгор не умел, но сидеть в тишине умел ещё хуже.

Покачивание корабля, мерный шум где-то за бортом, голоса на палубе, запах стоялой древесины. Всё в одночасье навалилось горой, и пришлось жмуриться, чтобы не потеряться среди собственных мыслей.

Не-на-ви-жу.

Эта мысль была самой четкой, и хуже этой мысли ещё ничего не было.

Неделька выдалась не поганой. Поганой была неделя, когда убили старого лиса Квентина. Того стрелка, паскуду, поймали на месте, он клялся и божился, что стрелять в жизни не умел, но Эйгор с большой радостью освежевал его заживо ещё до того, как тело Квентина Болла остыло.

Помнится, тогда Эйгор долго стоял над телом, с наслаждением, с горечью стирая с пальцев чужую кровь, и дрожь внутри не могло остановить ничто. Деймон тогда — пекло, только не это, взять себя в руки немедленно! — положил руку ему на плечо, покачал головой и долго молчал. «Это война», сказал он, и Эйгор чувствовал, что ему так же горько.

Дурак, что ты вообще знаешь о войне? Начитался книжек и решил, что сдюжишь?

Поганая, в общем, была неделька. Прошлая.

Эта неделька была куда хуже.

* * *

— Риверс, прекращай губы дуть. Выпей хоть немного. — Робб протянул ему мех с вином, но Эйгор одним взглядом послал его в пекло. Говорить не хотелось. Робб хмыкнул, не обидевшись, влил это вино в себя и потянулся, удобнее устраиваясь на лавке.

— Нет уж, — спустя минуту произнес он, и Эйгор выразительно поморщился. — Налить тебе надо. И побольше.

— Подавись ты своим вином, Рейн. Хочешь пить — ноги в руки и вон отсюда. — Эйгор кивнул на выход из шатра. Он только закончил натачивать свой кинжал и теперь водил по нему масляной тряпицей, полируя до ясного стального блеска.

За пологом шатра шумел лагерь, костры коптили ночное небо, солдаты пили, жарили мясо и веселились. Кто поумнее, конечно, дрыхнет без задних ног — завтра идти на Тамблтон, и переход будет долгим.

Эйгор не был из тех, кто поумнее, но и конченым идиотом себя не считал, поэтому точил оружие, сидя в своём шатре, и не было занятия лучше этого.

Старый лис Квентин, да примут его Чертоги отца, вколотил в него эту истину. «Клинок — не девка», говаривал он, «любит только того, кто достойно его обиходит». Сам он свой меч держал вечно острым, и не счесть, сколько раз у Горького моста этот меч спас Эйгору жизнь.

Эйгор полировал свой кинжал уже третий час и отвлекаться не собирался.

Рейн, будь он проклят, решил, что это приглашение к разговору.

Он положил руку Эйгору на плечо и открыл было рот, но прежде, чем Эйгор успел этот рот заткнуть, полог шатра отодвинули.

— Не спите?

Оба подняли взгляд. Рейн переменился в лице, Эйгор только устало хмыкнул.

— Не спим, Ваша Милость, — с улыбкой ответил Робб, поднимаясь с лавки, и даже чинно поклонился. Король смерил его настороженным взглядом.

— А раз не спите, то, верно, пьёте? — спросил Деймон, оглядев шатёр.

— Пьём, — подтвердил Эйгор, полоснув взглядом по Рейну. — Да всё никак не опьянеем.

Деймон покачал головой, развернул к себе лавку и сел. Ножны с Черным пламенем коснулись земли.

— Это вы правильно. Куда ж в войне да без вина.

Эйгор закатил глаза, но смолчал, и вернул взгляд на кинжал. Повисла пауза, Рейн кивнул Деймону на него, и Деймон улыбнулся самой дурацкой своей улыбкой.

— Что, и за меня не выпьешь, братец?

— Будто ты сам за себя не выпьешь, — проворчал Эйгор, но голову поднял. — Не рано начал праздновать?

— Не рано. — Деймон улыбался, и в его фиолетовых глазах плясали искры от походных костров. — Сам видел, как они бежали от Мандера.

— Сам гнал.

— Вот видишь. И что, нам разве не за что выпить?

Проклятущие пьяницы и их проклятущие трепливые языки.

— Принесите вина, — крикнул Деймон стражам у входа в шатёр. — И где мои чашники, когда они так нужны?

— Побыть Вам чашником? — с улыбкой предложил Робб.

У Эйгора чесались руки прогнать их обоих из своего шатра, но королей, конечно, не прогоняют, даже когда очень хочется.

После штофа вина оба были слегка захмелевшими. В Эйгора под разными предлогами тоже влили пару кубков, но от третьего он уже наотрез отказался и попытался вернуться к натачиванию кинжала.

— Нет уж, братец, — сказал на это Деймон и твердо сжал его плечо ладонью. — Побудешь с нами.

— Вам некому язвить?

— Главная язвилка семьи нас ждёт впереди, — фыркнул Деймон и снова улыбнулся. Эйгор помрачнел бы, да мрачнеть было некуда.

Эта поганая ворона едва не угробила Деймона с Квентином, когда сдала того Дейрону с потрохами. Кабы не Болл и не ходы Красного замка, где все они играли детьми, Деймон уже блестел бы своей улыбкой на пике.

Эйгор не злился — тогда не злился — и не разочаровывался. Чего ещё ждать от двадцатилетнего сопляка. Пусть у него и зашлось сердце, когда пришли вести об аресте Деймона, всё обошлось — но пару зубов он Бриндену обязательно выбьет, а лучше побольше, чтоб неповадно было.

Тем вечером Деймон, пользуясь своим положением, всё-таки влил в Эйгора добрую половину бочонка, и спал Эйгор без сновидений. Так помянули они сира Квентина Болла, на седьмой день, как полагается.

На этот седьмой день Эйгор не сможет влить в себя ни капли вина, это он знает точно.

Роанна и дети укладывались спать в соседней каюте. Час назад Эйгор заходил спросить, не надо ли чего, но его вежливо поблагодарили и отослали. Роанна выглядела отвратно: похудевшая, с чужим цветом волос и мешками под глазами. Эйгор сам выглядел поди ещё отвратнее.

После он прошелся по кораблю, проверил своих, отдал пару приказаний, отказался от ужина и заперся в своей каюте, и теперь вот сидел, пусто глядя в потолок, и позволял гневу внутри сжирать его до последней косточки.

Квентин был тем, кто научил его этому трюку. Сейчас трюк сыграл злую шутку. Эйгор, не найдя, чем занять руки, привычно потянулся к ножнам — и наткнулся там на те самые ножны с Черным пламенем.

Его замутило — должно быть, морская болезнь разыгралась — и он крепко закрыл глаза. Потом одним движением вытащил меч из ножен — валирийская сталь слишком легко легла в руку — и оглядел меч так, будто это меч убил его брата.

Одного брата убил. Другого, иносказательно, тоже.

Валирийская сталь не нуждалась в заточке — точить было нечего. Только сжимать меч в руках, вспоминая его тепло.

Меч был теплым. В тот день меч был теплым, когда попал в руки Эйгора.

— Да в пекло! В пекло всё это! — Он вскочил, отбросив меч, и заходил по комнате. Сталь жалобно звякнула о стенку каюты.

Нет уж, орать не вариант. Орать нельзя — Роанна насилу успокоила детей. Святая женщина, не отнять. Эйгор зарылся пальцами себе в волосы — там за войну прибавилось седых прядей — заставил себя остановиться у одной из стен и тихо, горько выматерился под нос.

От этого толку было ещё меньше. Убить бы кого, да некого пока, никак не добраться.

Эйгор медленно сполз по стенке, так и глядя в потолок, как кукла в представлении, у которой подрубили ниточки. Он был один, и всю эту проклятую неделю его держало именно это, а вот теперь, поди ж ты, подвело.

Он был один. Он один мог разобраться. Он один мог раздать приказы. Он один мог перестроить войска. Он один мог прорваться из окружения. Вывезти всех с Вестероса мог тоже только он один. Одиночество железным обручем сковало его и держало с той самой минуты. Он просыпался по утрам и засыпал с мыслью о том, что он один.

Впервые с той самой минуты он взаправду был один — рядом не было ни Роанны, ни детей, ни вездесущего Рейна. Вот и сломался железный обруч, с треском разлетевшись по каюте.

За кинжал хвататься не стоило. За меч тоже не надо. Лучше бы сесть себе спокойно да замереть, как в детстве, и умереть бы прямо в этой позе, не тратя понапрасну воздух на дыхание.

Не-на-ви-жу. Всего одно слово, а горчит на языке.

Эйгор был один — его братья мертвы, и никого ненавидеть, кроме себя, не мог.

— Эй, мы же договорились, я первый!

— Не шуми ты! Сцапают — влетит!

— А нам точно можно…

— Нам точно нельзя! — Смех Деймона, такой неуместный в тишине, разлетелся по залу волной, пробежался под галереями и вернулся к ним эхом. На него тут же возмущенно уставились три пары глаз.

— Ты рехнулся?!

— Пожалуйста, потише!

Эйгор и Дейнерис одновременно на него шикнули, Бринден только послал ему удивленный взгляд. Деймон примирительно поднял руки, сдаваясь младшим, снова фыркнул и развернулся.

Конечно, в такой час в замке всегда тихо, но стражники снаружи ходят — если бы не тайные проходы, малышня никогда не попала бы в такой час в тронный зал. Факелы были погашены, поэтому зал, холодный и слишком большой для четверых детей, заставлял ежиться, перешучиваться и вечно отводить глаза. Бринден поднял взгляд на трон, — слишком большой и слишком страшный, чтобы смотреть на него снизу вверх, — и плотнее укутался в свой маленький плащ.

— Не бойся, — шепнула ему Дейнерис, чуть наклонившись. Она улыбалась. — Мы совсем немного тут побудем и уйдем.

Бринден коротко кивнул, отводя взгляд.

Эйгор был изначально против того, чтобы брать с собой девчонку, но Деймон настоял, да и только Дени знала тайный ход, чтобы миновать ров и гвардейца у рва. Она держалась увереннее братьев и кузена — Бринден плохо понимал, почему, но старался не задавать вопросов.

Железный трон слабо поблескивал в свете луны — черный и страшный, уродливой колкой громадой возвышавшийся над залом. Драконьи черепа следили за каждым их шагом, а камень под ногами, как назло, отражал даже тихие шаги. Драконы слышали. Бринден прикусил губу, но пообещал себе не пугаться. При свете дня Железный трон не казался таким чужеродным в этом зале, — не тогда, когда на нём сидел отец, — но сейчас был просто темной горой железа.

Бринден сам вызвался постоять на стрёме, чтобы старшие взяли его с собой, но теперь начинал жалеть.

— Мы обязаны попробовать, — Деймон смотрел на трон без страха, взял Дени за руку и потянул к трону, в пятно лунного света на мраморном полу.

— Кончай трусить и думай о стражниках, — твёрдо шепнул Эйгор, пихнув Бриндена в бок, и тоже прошел за ними. Бринден послушно уставился на дверь, старательно вслушиваясь в звуки за нею, лишь бы не смотреть драконам в глаза.

* * *

Бринден знал Железный трон с детства, как любой ребенок знает с детства мать, солнце и дом.

Железный трон ранит за каждое неосторожное движение, за каждую лишнюю эмоцию, за расслабленную спину или слишком крепкую хватку — ранит и учит, каково на нём сидеть, и для того и оставлен острым. Бринден видел, как множество людей сменялись на нём — и пятерых из них он видел тем глазом, что ещё был алым и живым.

Отец сидел на троне редко, шутил и жаловался, что сиденье под ним проломится и Балерион не такой-то хороший кузнец. Брат на троне казался маленьким, как кукольная фигурка, Эйрис тронный зал не любил вовсе — Бринден раз за разом упрашивал того провести приём самостоятельно, когда собственная спина ныла после дней долгих аудиенций. Мейкар был самым величественным из всех: высокий и статный, сидящий на Железном троне, будто родился для этого, и охранявший этот трон, как цепной пёс. Одни боги знают, как сейчас выглядит Эйгон на троне — благо Бринден как раз один из них.

Он никогда не любил Железный трон — любить его, пожалуй, могут только те, кто никогда на нем не сидел.

В те дни он не любил никого и ничего на земле и под ней — боль в легких затмевала разум, рукоять меча прикипала к кротовой перчатке, компания единственного спутника обрыдла и опостылела, и сам себя Бринден чувствовал слабым, жалким и беспомощным. Беспомощность он ненавидел больше всего на свете.

В общем, в те дни он был редким дураком, убежденным, что не боится никого и ничего, что устал от этого мира и что желал бы век не видеть эти бесконечные чужие ему леса. Вороны потешались над ним, и позже он сам с удовольствием к ним присоединился.

— Боишься, человек? — спросили у него тогда.

— Нет, — бездумно ответил он и даже, помнится, улыбнулся.

Откуда, в конце концов, человеку знать, каково распрощаться с этим званием.

В черно-белом мире, где больше не было ничего, кроме темноты и шороха крыльев, он чувствовал себя, как во сне. Безумном воспаленном сне, неподконтрольном ему, как давным-давно в юности.

Но Бринден сам господин своей судьбы, — во всяком случае, это он себе повторял, пока сам себе не надоел, — а господином Бринден всегда был безжалостным.

* * *

— Да слезайте уже, полночи здесь проторчим…

— Да тут… поди слезь ещё… — Дейнерис подобрала юбки, закусила губу и принялась неловко спускаться по крутой железной лестнице с трона. Лестница цепляла её юбку и даже один раз оцарапала ей ногу, но Дени смолчала, сжала губы плотнее, подняла голову повыше и сделала шаг вперед, даже не глядя вниз.

За что, конечно, тут же поплатилась, когда в следующий миг её юбка снова зацепилась за один из стальных шипов, и Деймону пришлось подхватывать кузину, когда та полетела вниз.

— Говорил же, — со смехом добавил он, осторожно составив Дени рядом на пол. Та морщилась от боли — подол юбки был запачкан в крови от пореза — но не жаловалась, а только тихо поблагодарила за помощь.

Бринден то и дело косился на них, но ему больше нравилось смотреть на дверь, и даже когда Дени сказала, что теперь его очередь, Бринден попытался отмахнуться.

— Я не хочу…

— Ворона опять струсила, так и знал, — скривился Эйгор. Он на троне уже побывал и единственный остался без царапин: Деймону тоже пришлось перематывать ладонь платком Дени.

— Брин, ты чего? — поддержал Деймон, фыркнув. — Всю жизнь же будешь жалеть, такая возможность.

— А на стрёме кто будет стоять? — попытался заупрямиться Бринден, но попытка была обречена на провал.

Они оба смотрели на него, и больше ничего не оставалось. Бринден был младшим — не только среди сыновей Эйгона, Бринден был младшим во всём Красном замке, не считая двухлетней Ширы, и меньше всего на свете хотел, чтобы этим тыкали ему в лицо.

Дейнерис нарочито мягко начала:

— Мальчики, давайте лучше…

— Давайте лучше прекращать разводить сопли, — перебил Эйгор, закатив глаза, а после жестко взял Бриндена за плечо и потянул к трону. Бринден поморщился, но пошёл. Упрямиться было бессмысленно: не было такой силы, которая остановит его брата, если тот что задумал.

Трон был страшным сам по себе — в темноте, под одним тусклым лунным светом, слишком громоздкий, слишком уродливый в прекрасном тронном зале… Но после того, как и Дени, и Деймон сумели на нем пораниться, трон был страшным втройне. Деймону было целых одиннадцать лет — а Бриндену едва исполнилось шесть, и если у него не получилось, то уж у Бриндена подавно не получится.

Буквально ничего из этого не будет аргументом для брата, поэтому на трон всё-таки пришлось лезть, кусая губы и внимательно глядя под ноги.

* * *

Железный трон из черной стали ранил тело и душу — больше раз, чем Бринден мог сосчитать, и больше, чем хотел помнить.

Чардревный трон из белых корней выпивал и тело, и душу, впитывая больше, чем Бринден готов был бы ему отдать.

Он знал, зачем пришел. Он никогда бы не отправился в такой путь за пустяком. Его тело было слабым и увядающим, — куда слабее, чем ему хотелось признавать, — и в свои семьдесят семь лет Бринден уже не был уверен, что переживёт следующую зиму. Всю прошлую зиму его сотрясал кашель, а ведь тогда он был лет на пять моложе.

Он знал, зачем пришел, и всё равно застыл в ужасе при виде пустого чардревного трона.

Он знал, что это дорога в один конец.

Он знал, что никогда уже не выйдет из этой пещеры.

Почему тогда что-то внутри трясёт при взгляде на увитые корнями черепа?

Бринден заставил себя сделать вдох. Гнилой прохладный воздух, запах земли и воды, запах костей под ногами. Как назло, в нём не было ничего неприятного. Вороны почему-то не каркали — молча ковыряли кости под ногами, большие и маленькие, сидели на корнях, торчащих из стен, и смотрели на него своими черными камушками глаз.

Бринден не хотел по-настоящему становиться вороной. По-настоящему становиться деревом он тоже не хотел. Вот только ему много лет как не было дела до своих желаний.

Он не помнил, когда ему в последний раз было страшно. Добрых десять лет назад, наверное.

Так страшно ему было только раз, и с тех пор прошло почти шестьдесят лет.

Бринден не затушил факел. Он сидел в тишине и дожидался, пока факел погаснет сам.

Он знал, что свет ещё увидят тысяча его глаз — но не один последний.

* * *

Бринден был очень-очень осторожен и всё-таки сумел не пораниться, пока забирался, но это только полбеды.

— Видишь, как высоко? — Деймон улыбался ему снизу. Бринден наверняка смотрелся глупо на троне: ему пришлось подтянуться, чтобы усесться на сидение, и ноги не касались ступеней. В спину упиралось что-то острое, в ногу тоже, а один из мечей был прямо возле уха — у взрослого человека, правда, это были бы лопатки. Драконьи черепа теперь не смотрели на него — они смотрели на остальных, всех, кто был у подножья трона.

— Действительно высоко…

Дени тоже посмотрела на него, улыбнулась и предложила:

— Давай помогу тебе слезть? Там очень крутая лестница…

— Ещё чего, — отозвался Эйгор, — сам справится.

— Эйгор, он ещё маленький, прекращай, — Дени нахмурилась, но звучала ласково. Эйгор повернул к ней голову и безапелляционно заявил:

— Мы справились — и он справится.

Дени нахмурилась только сильнее, но смолчала. Деймон тихо фыркнул, смеясь над ними обоими, а потом задрал голову к Бриндену:

— Ну как?

— Холодно. И остро, — пожаловался Бринден, опасливо косясь на один из мечей. Он попытался подняться так осторожно, как мог: скатись он кубарем с этой лестницы, пришлось бы посылать за мейстером. Длинные волосы зацепились за какой-то шип, но Бринден, не смутившись, просто рванул себя за волосы. Лучше остаться без пары волос, чем рисковать порезаться, распутывая их. Плащ цеплялся не так сильно, и Бринден осторожно его придерживал, пока спускался.

— Я всё, — с большим облегчением доложил он, когда лестница наконец осталась позади.

— Вот и молодец, — улыбнулся Деймон и посмотрел на дверь. — Всё, заканчиваем, пора по постелям, а то хватятся.

Бринден и Эйгор одновременно фыркнули — Деймон был единственным, кого могли хватиться, единственным, у кого была мать. Принцесса Дейна с удовольствием надавала бы сыну подзатыльников за непослушание.

— Только идём очень тихо, помните? — Дени показательно приложила палец к губам. Для девчонки она действительно была очень сообразительной, и она была его старшей сестрой, поэтому Бринден её даже немного уважал.

— Предлагаю орать на весь замок, — ехидно заметил Эйгор. Для него Дени была младшей сестрой, и их с Деймоном нежности ему порядком поднадоели.

— А ну прекращай, леди грубить нельзя, — пожурил Деймон, подтолкнул братьев-Риверсов в спины и кивнул на дверь. — Давайте, пора, если за вами придет ваша нянька — мало не покажется.

Эйгор с Бринденом снова синхронно хмыкнули. Бриндену стоила четырех пирожных помощь Гвенис с отвлечением няньки — сестра весь вечер искусно рыдала над разорванной куклой — и ещё два пирожных за то, чтобы та не спросила, куда братья собрались среди ночи. Нянька наверняка спала, умаявшись с их общей сестрицей.

Бринден обернулся на трон. Лунное пятно на полу за этот час сместилось и слегка задевало его подножие. В серебристом свете сталь блестела ярко и красиво, и только драконьи черепа обычно видели Железный трон таким — в пустом зале под звездным светом.

— Давайте, пойдем.

— Иду.

* * *

Бринден давным-давно был обвенчан с деревьями, и этот союз разорвать невозможно.

Он знал все правила. Он знал, что сначала и что потом. Он четко понимал, что будет.

Чего не будет, он тоже четко понимал.

Не было больше нужды оставаться в этом слабом теле — последний глаз видел вокруг только темные перья и белые кости. Корни трона уходили в самую глубь земли — а наверху, над холмом, росла великолепная чардревная роща, куда больше той, что у Стены, и даже больше той, что раньше была в Высоком сердце. Ветер шевелил её листья — алые листья чардрева не опадают даже зимой, только седеют от инея, становясь ещё красивее.

В юности Бринден верил, что в чардревах обитают боги. Мудрые и справедливые, они следят за человечьим родом и удачливому ответят на мольбу.

В зрелости Бринден понял, что эти боги немногого стоят, и больше всего любят пропускать мимо ушей любые молитвы — зато подслушивать всё то, что человек говорит им наедине.

Сейчас, в старости, Бринден сам обитал в чардреве чаще, чем в собственном теле. На то не было настоящей необходимости, — кроме одной, о которой не хотелось думать лишний раз, — просто в собственном теле было тесно и скучно, когда было столько всего, нуждавшегося в его взгляде.

Когда первый корень чардрева пронзил его бедро, Бринден заставил себя уйти из тела на много дней, чтобы не чувствовать этой боли. Боль оставалась в теле — а вот страх… страх Бринден всегда забирал с собой и помнил этот страх лучше собственного имени, где бы ни находился.

В Королевской гавани шел дождь, во Вранодреве сияло солнце, на Винтерфелл набежали тучи, в Черном замке шел снег.

В пещере Поющих всегда было одинаково, какая бы буря ни творилась снаружи.

Когда пришла пора возвращаться, Бринден подумал, что сходит с ума. За какой-то месяц тело ослабло так, что тяжело было приподнять руку. Глаз так и остался привычным к темноте — он четко различал всё вокруг без всякой нужды в освещении. Вороны свободно подлетали и садились на него — прямо на колени, как кошки, не стесняясь. Бриндену казалось, ещё немного, и вороны начнут его клевать, как свежий труп. Еды же им и правда здесь не хватает.

Корни пронзали его ноги и спину, причиняя ни с чем не сравнимую боль каждую секунду. Они прорастали по его венам, они питались его кровью и его рассудком, ведь у каждой песни своя цена. Бринден был человеком и не пел песен земли — но мог их слушать и понимать, и за это в своё время он заплатил левым глазом. Какова бы ни была цена бессмертия, её он тоже готов выплатить.

Так он говорил себе, стискивая зубы от боли, впиваясь пальцами в корень чардрева так, как никогда бы не позволил себе впиться в Железный трон. Боль — это ещё не цена.

И проводил как можно больше времени снаружи, слушая ветер, слушая беседы, слушая сны.

«Мне страшно», хотелось сказать Бриндену, как сейчас, так и тогда.

«Не ной», отвечал он сам себе, почему-то голосом брата.

Все его братья и сёстры давно мертвы, но смерть немногое значит для того, кто от неё отказался. Он один будет жить и помнить их голоса — даже если рискнет назвать это жизнью. А если и придет ему черед умереть, он просто навсегда останется в деревьях, и не придется лобызаться с ними в Пекле, пусть братец позолоту свою сгрызет от обиды.

Жизни больше не было. Смерти больше не было.

Посмертия тоже не будет.

Никогда.

Бриндена Риверса тоже больше не было — только бледный лорд на белоснежном троне.

Колокола звонили так, что боль прошивала голову насквозь с каждым ударом, и пришлось впиться руками в луку седла, чтобы не потерять равновесие.

Какого пекла вообще нужно было возвращаться в седле — этого Бринден так и не понял, но в эти дни он в принципе мало что понимал.

— Да ты совсем плох, Риверс, — ехавший рядом Мейкар критически оглядел его, когда они уже въезжали в Речные ворота.

— Зато жив.

Бринден и правда выглядел преотвратнейше — еще бледнее обычного, похудевший и с перемотанной бинтом головой, которая, кажется, точно взорвется, если эти проклятые колокола не перестанут звонить.

Возвращение принцев Бейлора и Мейкара было обставлено торжественнее некуда — герои вернулись с войны, и всему городу хотелось их увидеть. Но если у Бейлора ещё получалось выглядеть достойно, а в этом, надо сказать, он всегда был мастером, то остальные напоминали скорее похоронную процессию, чем праздничную.

— Мог бы и выпрямиться, — буркнул ему Мейкар, и у Бриндена едва не сорвалось непечатное слово. Но выпрямиться он все равно постарался, хотя бы для того, чтобы меньше укачивало на коне. Сопровождали их, по счастью, только королевские гвардейцы, простой люд не разглядел бы издалека их угрюмых лиц. В том числе и поэтому Бринден чувствовал себя неуютно — никого из его людей поблизости не было.

Мейкар злится — оно и понятно, как не злиться, когда лавры победителя так беспардонно украдены братом и дядюшкой. Бринден бы позлорадствовал, будь у него на это силы, но сил не было, да и желания не было. Одним богам известно, какой прием его ждет по возвращении в Красный замок и как скоро можно будет запереться у себя в покоях, послав всех подальше.

Вместо того, чтобы, как нормальные люди, проехать про крюку к замку, процессия прошла до самой Хлебной улицы, и всю дорогу их сопровождали выкрики простолюдинов, непередаваемые ароматы Королевской гавани и звон колоколов из септы.

— Я забыл предупредить, — Бейлор подъехал поближе, блеск от его нагрудника ослеплял. — Отец желает видеть нас в тронном зале сразу же.

— Сразу же? — недоверчиво переспросил Мейкар, нахмурившись. — Даже дорожную пыль не даст смыть?

— Сразу же. И всех нас, — принц мазнул взглядом по Бриндену, и Бринден предпочел сделать вид, что не заметил этого настороженного взгляда. Стоило прикинуть, сколько ещё таких взглядов ему предстоит сегодня не заметить, как сразу захотелось в постель и принять «сладкого сна», чтобы боль отступила. К сожалению, при себе не было, а у мейстера не допросишься.

Стражники оттеснили толпу на въезде в ворота замка, и у надвратной башни не осталось никого лишнего — только стража, четверо белых мечей, двое принцев и лорды, а позади лордов растянулись рыцари, которых не стыдно было показывать городу. Остаток армии был переправлен к Королевской гавани несколькими днями раньше — Бейлор, командовавший размещением, успел несколько раз смотаться в город и обратно.

По счастью, на западном дворе никого из придворных не было, и только любопытная прислуга видела, как неловко Бринден спешивается и нетвердо становится на ноги. Мейкар тут же раскомандовался (будто без него не догадаются напоить лошадей), к нему подбежал новый оруженосец, из чего Бринден сделал вывод, что предыдущий мальчишка тоже погиб — впрочем, из тех, кто был в этой богами проклятой битве рядом с Мейкаром, выжили немногие.

Было невероятно странно быть в Красном замке — после этого безумного года, после всего, снова оказаться дома, в этих же стенах. Какое-то время Бринден просто стоял и осторожно осматривался, но изменений не было — вернее, были, но совсем не в замке.

Нельзя разглядеть было ни зубцы на надвратной башне, ни стены Великого чертога, хотя день стоял по-летнему ясный. Как можно было убедиться за предыдущие дни пути, зрение стало вовсе никаким, и любимый чардревный лук можно сжечь с легкой душой. О нем даже думать не выходило без скручивающей боли, и Бринден скривился бы, если бы шрам на лице не болел так дико от каждого движения.

А дальше произошла целая серия мелких событий, которые оценить Бринден мог только с иронией. Худшее всегда происходит тогда, когда не ждешь, иначе оно не было бы худшим.

— Бринден! — Он проворонил момент, когда появилась Шира, и совершенно несвойственное ей желание, боги правые, кинуться ему на шею он тоже проворонил. Потому едва удержался на ногах и схватился за попону, чтобы устоять. Лошадь переступила ногами, Бринден сам постарался встать прямо, несмотря на боль, и вперился взглядом Шире в макушку.

«Какого пекла», хотелось сказать ему, хотя такие выражения никогда ему не были свойственны, «ты же должна быть на галерее вместе со всеми». Но слова не шли, а Шира — она на то и Шира, что никому ничего и никогда не должна.

— Скажи что-нибудь! — потребовала Шира спустя мгновение, отстраняясь, глядя на него привычно требовательно. Влажно блестели оба её глаза.

— Что сказать? — Бринден усмехнулся углом губ. Голос тоже был подстать состоянию — неживым.

— Что угодно, мы тут… Мне тут… — Шира неровно вздохнула. Её платье, явно выбранное специально для сегодняшнего пира, маралось в дворовой пыли. — Совсем ничего… А ты молчишь! — И она, как обиженный ребенок, кулачком легонько стукнула его в грудь.

Связать эти реплики воедино сходу не вышло, и спас, на удивление, всё тот же Мейкар, нагло вклинившийся рядом:

— Нас заждались, а вы здесь… сопли разводите. Риверс, пошли, сколько можно тянуть.

В другой ситуации Бринден ощутил бы желание Мейкара придушить, но с тех пор, как очнулся, он, кажется, вообще больше ничего не ощущал. Они с Мейкаром поспешили к тронному залу, а Шира осталась стоять.

И сколько бы Бринден ни пытался пробудить в себе к ней сочувствие, он всё так же ничего не чувствовал.

* * *

Какими силами Бринден выстоит эту церемонию встречи, он, по правде, не подумал.

В тронном зале под драконьими черепами томились придворные, и их было подозрительно много. Меха, шелк, шепотки, удушливый запах духов… Сюда явно согнали как минимум лордов Королевских земель. «Неразумно», подумалось Бриндену, «и опасно — их слишком много, им лучше сейчас сидеть по домам». Вельможи толпились у высоких окон и на галереях, впереди возвышался Железный трон, перед которым стояли остальные двое гвардейцев, и король на Железном троне выглядел предательски маленьким.

Бринден сделал попытку остаться рядом с лордом Арреном у входа, но Бейлор положил руку ему на плечо, и им обоим пришлось шагнуть вперед. К сожалению, во время церемонии спорить об уместности этого было некогда. Бринден был благодарен своему впервые в жизни плохому зрению за то, что лиц придворных он толком не видит.

Дейрон на троне поднялся, новоприбывшие изобразили поклоны, и море придворных затихло, ожидая традиционной торжественной речи. Сколько из этих людей здесь по своей воле, оставалось только гадать. Бринден поискал взглядом королеву Мирию — та нашлась возле трона, заметная среди сыновей и внуков только благодаря своим темным волосам.

— Сегодня мы приветствуем победителей и награждаем героев, — начал король, и его голоса, чтоб его, едва хватало, чтобы покрыть огромный тронный зал. — И празднуем окончание междоусобиц в королевстве.

Дейрон начал спускаться по ступенькам с трона, Белые плащи раздвинулись, давая своему господину пройти. Бейлор едва заметно кивнул Бриндену, но тот и так понял, что отходить нельзя и что сейчас начнется промывание костей, которое здесь чудно окрестили награждением.

— Мой сын принц Бейлор, — объявил Дейрон по протоколу, и Бейлор преклонил колено с почтительным «отец», только чтобы оказаться в отцовских объятьях, стоило ему подняться. Разница в росте между этими двумя была слишком уж заметна, да и Бейлор был в своей кирасе, а Дейрон доспехов не носил. — За твои заслуги в битве на Краснотравном поле я награждаю тебя титулом Защитника державы. Пусть твой меч и дальше бережет королевство.

До чего Бейлору, почти опоздавшему на битву, было неловко это слушать, знал только он сам, но Бринден мог видеть, как покраснели его уши. К счастью, ему хватило ума не спорить и с достоинством принять награду. Дейрон наградил его также титулом десницы, не забыв упомянуть лорда Хейфорда, который, как оказалось, всё-таки погиб от ран после битвы, а потому продолжить служить десницей никак не мог. Лорды и леди встретили это назначение бурными аплодисментами, а уши Бейлора стали откровенно пунцовыми.

Следующим на очереди был Мейкар, которого награждать, знамо дело, было нечем — старший братец ловко увел награду у него из-под носа, когда все-таки привел подкрепление на Краснотравное, пусть было уже сто раз поздно. Мейкар сдерживал всю мощь армии Черных всё это время, но таковы уж правила игры — наказывают здесь невиновных, а награждают непричастных.

— Мои сыновья Бейлор и Мейкар, — так же торжественно продолжил Дейрон, — подобно молоту и наковальне разгромили войска претендента и принесли нам победу.

Мейкар тоже преклонил колено и тоже встал, чтобы попасть в объятья отца, и Бринден возблагодарил богов, что его самого лобызать никто не собирается — прямо сейчас, случись ему так же преклонять колено, Бринден, наверное, остался бы лежать в тронном зале, и пришлось бы его уносить. Головная боль становилась сильнее, и мечты о «сладком сне» тоже становились всё ярче.

— За твои заслуги в битве на Краснотравном поле, — вещал Дейрон, и у Бриндена, право слово, не было сил прислушиваться, — я нарекаю тебя принцем Летнего замка, и дарую все земли и владения, прилегающие к нему.

Мейкар совершенно не по-королевски моргнул, прежде чем все-таки выговорить формулу благодарности, и придворные снова зааплодировали. Все понимали, что это значит: Дейрон напрямую позволил Мейкару обойти Эйриса в правах на Летний замок. Только тут Бринден понял, в чем смысл этого представления, почему именно им не дали передышки после дороги: чтобы никто из них не успел сказать ни слова против королевских решений, которые будут озвучены здесь и сейчас. Ничем хорошим это не пахло.

По уму дальше шел лорд Доннел Аррен, храбро командовавший авангардом, а после следовало упомянуть сира Гвейна Корбрея, чьё имя тоже горчило на языке… Ничего из этого не произошло.

— Мой брат Бринден, — в том же тоне произнес Дейрон, и в тронном зале повисла тишина.

Видят боги, это не было притворством, Бринден искренне хотел остаться в стороне, как сейчас, так и год назад, но какое, в пекло, «хочу», когда есть простое «надо». Мейкар отшагнул в сторону, и Бринден преклонил колено. Под повязкой на лице болело и наверняка снова кровило.

Распрямлялся Бринден с огромным трудом, голова закружилась, тронный зал, придворные, настороженные взгляды Бейлора и Мейкара — всё смазалось, и встать он смог только на одной силе воле. И наверняка упал бы, если бы король не поймал его в объятья точно так же, как до этого обнимал сыновей.

— За твои заслуги в битве на Краснотравном поле…

«За братоубийство нынче награждают?..», подумалось Бриндену. Дейрон чуть отступил, убедившись, что Бринден в силах стоять сам. Только теперь можно было разглядеть Дейрона вблизи — постаревшего и тоже похудевшего за этот год, но всё такого же, каким Бринден его помнил, в алом атласе и черной мантии. Лорд-командующий Королевской гвардии позади Дейрона вышел вперед, держа что-то в руках.

— …и за убийство Претендента я прошу тебя принять и владеть валирийским мечом Темная сестра, поколениями принадлежавшем нашему роду.

Лорд-командующий развернул тряпицу, в которой как раз оказалась Тёмная сестра, без ножен, мерцающая рубином у гарды. На лезвии переливались глубины валирийской стали, которые Бринден видел совсем недавно и во всех подробностях, но совсем на другом мече.

«Нашему роду». Полное безумие, подумал бы Бринден, если бы были силы думать. Дейрон, вероятно, решил не мелочиться и разбазарить сразу все фамильные мечи, коли уж Черное пламя… Бринден едва не расхохотался, когда понял, в чьих руках теперь Черное пламя.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — Бринден постарался поднять голос под стать голосу Дейрона, но вышло отвратно. Его разбирал смех, и он приказал себя успокоиться, рассеянным взглядом единственного глаза бегая по мечу, который король передал ему своими руками.

Когда-то, кажется, вечность назад, в этом же зале другой король вручал другой меч другому брату, Деймону. Из этого не вышло ничего хорошего, и его история окончилась на Краснотравном поле рядом с его сыновьями, а тот самый другой меч, Черное пламя, едва не снес Бриндену голову.

Видимо, так Дейрон хочет показать всем, что история закончилась, и закончил её Бринден.

В зале стояла странная тишина, а Дейрон, похоже, ждал более правильного ответа, поэтому пришлось совладать с подступающей истерикой. Бринден поднял взгляд на короля поверх меча королевы Висеньи и повторил формулу благодарности чётче:

— Благодарю вас, Ваше Величество.

— Присяга, Брин, — одними губами подсказал Дейрон, и только тут Бринден понял, что именно от него требуется.

Он шагнул назад. В этот раз Бейлору пришлось его поддерживать, когда Бринден становился на колени и клал у ног Дейрона Тёмную сестру. Присягу Бринден знал наизусть, но редко когда её приносили так: перед всем двором, в тронном зале и напрямую королю, на полученном из рук короля мече.

— Я ваш, Ваше Величество. Ваш вассал и слуга. Я буду прикрывать вашу спину, подавать вам советы и отдам за вас жизнь в случае нужды. Клянусь в этом старыми богами и новыми.

— А я клянусь, что у тебя всегда будет место близ моего очага и мясо и мед за моим столом. Клянусь в этом старыми богами и новыми, — с улыбкой проговорил Дейрон так, чтобы его слышал весь зал. — Встань, — король подал Бриндену руку, и Бринден постарался подняться так, чтобы не опираться о него слишком сильно. Дейрон шагнул назад, и только после этого зал разразился жиденькими подневольными аплодисментами.

«Он пропустил часть формулы», подумалось Бриндену, и это вызвало улыбку на лице. Бейлор и Мейкар тоже это заметили, да и все лорды и рыцари, кто не совсем растерял разум, тоже. Дейрон опустил часть формулы, в которой положено клясться, что сюзерен не потребует службы, способной запятнать честь вассала. Что же, его можно понять — какая честь у братоубийцы, пятнать нечего, а значит и клясться незачем.

* * *

Дейрон, наверное, думал, что Бринден подойдет к нему сразу по завершению церемониала. Если так, то Дейрону придется подумать еще раз.

Раздача наград и разборки с пленными продолжались добрых три часа, и к концу церемонии Бринден едва мог стоять. Под повязкой горело, мерзко скребло по дну глазницы, и, кажется, снова начался жар. К жару Бринден привык за эти дни, но не настолько, чтобы сносить его на ногах часами. Бринден перестал слушать, когда объявляли о заслугах лорда Манфреда Лотстона — пусть заслуги и были немаленькими. Он просто старался стоять ровно, закрыв оставшийся глаз, и не думать совершенно ни о чем. Бейлор и Мейкар несколько раз косились на него, как и королева, Бринден ловил их взгляды, но — церемония есть церемония.

Поэтому, как только было можно наконец уйти, Бринден ушел, не желая ни с кем разговаривать. На выходе из тронного зала было исключительно приятно глотнуть свежего воздуха, — снаружи уже стемнело, — а потом — через ров, в Твердыню Мейгора, в свои старые покои… Чересчур долгий путь. Бринден был почти благодарен, что никто из знакомых не встретился по пути.

И только в своих покоях, привалившись к обратной стороне двери, Бринден наконец расслабился. Жар снова съедал его, как и головная боль. Здесь не «сладкого сна», подумалось Бриндену, здесь просто макового молока. Возможно, побольше, если оно еще способно помочь.

Бринден не был рыцарем — последователи Старых Богов не приносят клятвы перед Новыми — а потому оруженосец ему не полагался. Но Бринден всё ещё был сыном короля, пусть давно покойного.

— Макового молока мне, — коротко приказал он, приоткрыв дверь. Один из стражи — его личной стражи, Вороньих клыков, — удивленно на него посмотрел.

— Милорд, мейстер сказал…

— Угрожай, умоляй, подкупай — макового молока, и побольше. — Бринден резко закрыл дверь, сам поморщился от этого звука и рухнул в кресло, окончательно потеряв силы стоять.

Этот год был ужасен от самого начала и до самого конца, и самым ужасным было то, что он, Бринден, выжил.

Меч, Темная сестра королевы Висеньи, все еще висел у него на поясе. Пришлось отстегнуть сам пояс неловкими пальцами, и ножны с мечом стукнулись о пол.

Меч королевы Висеньи… А так же Порочного принца Деймона и Эймона Рыцаря-дракона. Этот меч издревле носили защитники государства. Интересно, это это Дейрон хотел сказать этим? Бринден все еще не видел смысла. Меч в обмен на жизнь брата — невероятно дурацкая цена.

О смерти Деймона думалось без эмоций. Они были, но за завесой, где-то слишком глубоко, там, куда не хотелось тянуться. Бринден слишком хорошо помнил свой собственный ужас там, на Гряде Плача — успел, как и хотел, сумел придумать план, как и хотел… Будто надеялся, что что-то или кто-то ему помешает. Дурак.

— Милорд, к вам…

— Все вон. — Бринден среагировал жестко. — До единого.

За дверью раздался и женский голос:

— Брин, это я! Хотя бы меня впустишь?

Хотелось абсолютно честно ответить «нет». Но это был голос Ширы, а Ширу он сегодня уже один раз обидел.

— Ладно… — Бринден откинул голову на спинку кресла.

Он не выдержит сейчас её общества, и он не выдержит сейчас её вопросов. «Должен выдержать», подумал Бринден и постарался привести мысли в порядок.

Шира влетела в комнату, стоило ему дать разрешение, но, вопреки ожиданиям, не разразилась вопросами. Она просто стояла и смотрела на него добрых несколько секунд.

— Брин…

Он не ответил. Не было никакого желания ворочать языком без необходимости.

Шира долго молчала. После очень мягко присела на подлокотник его кресла, будто и вовсе ничего не весила, глядя на него почти испуганно, сверля взглядом повязку. Бринден понятия не имел, кровит ли шрам — болело одинаково. Бринден поднял вопросительный взгляд на Ширу, та осторожно отвела прядь его волос в сторону, чтобы видно было нижний край шрама.

— У тебя жар…

Это Бринден знал.

От Ширы пахло чем-то свежим, сладковатым, и этот запах почти умерил его головную боль. Нельзя столько молчать, понял Бринден. Нужно что-то спросить. Шира смотрит на него с такой тревогой — точно нужно что-то сказать или спросить, или успокоить её, или…

В голову ничего так и не пришло.

— Брин… — Шира втянула воздух так, что вышел почти всхлип, и прежде, чем он сумел найти слова, обняла его — осторожно, невесомо, стараясь не переносить на него вес. В нос ударил этот легкий запах — запах её волос. — Я… Я так рада, что ты дома… Что все хорошо…

Было очень, очень далеко до «все хорошо», но это не то, что Шира хотела бы услышать, верно?

Бринден осторожно придержал её за талию одной рукой. Прохладный шелк её платья скользнул по ладони. Он словно бы не понимал, не чувствовал, что Шира здесь — реальна, и все еще казалось, что он так и остался в том сне, а Шира — всего лишь очередное видение, ничуть не более реальное, чем предыдущие.

— Брин… — Кажется, она плакала. Разве видения плачут? — Спасибо… Спасибо, что вернулся… Все хорошо, теперь я буду с тобой…

«Спасибо, что вернулся»? Бринден не сдержал смешка. Смеяться не стоило — это может перерасти в полноценную истерику, но дурацкая нездоровая улыбка все-таки была на его лице.

— Не смейся. Правда буду. Прости, что тогда… раскричалась… тебе же явно не до меня было, а я… — Шира сама чуть не плакала, снова, как тогда, во дворе. Бринден чуть крепче обнял её за талию. Шире незачем плакать, не ей, этих слёз ничто не стоит.

Шира, Шира, Шира. Если на секунду допустить, что это всё реально, что он правда это слышит, что вообще весь этот день взаправду произошел… Если на секунду допустить, что он правда сейчас обнимает Ширу, а не умирает от жара в своей палатке, мучимый видениями, то он почти и не жалеет, что выжил.

— Не плачь, — первое, что смог сказать Бринден, косясь на её макушку. Шира только прижалась поближе, нервно затараторила:

— Я… Я не буду, прости, я не хотела…

Шира, Шира, Шира. Если она узнает, как её имя звучит в его голове, точно посчитает безумцем. Слишком хорошо эту голову приложили, вот и звенит в ней до сих пор.

— Всё хорошо. Я жив и я в порядке. Тебе незачем плакать. — Бринден осторожно погладил её волосы, мягкие длинные волосы, будто кутающие её тонкую фигуру.

Он жив и даже может, слукавив, назвать это «порядком», но у Ширы множество причин плакать и без этого, и успокоить он ее не в силах.

Бриндену Риверсу трудно было довериться, но поверить в Бриндена Риверса всегда было легко.

С тех пор, как по воле короля он получил свою должность мастера над шептунами, он стал стоек и надёжен, как стальной прут, и опасен, как сизая змея.

Нет, пожалуй, произошло это раньше. Надежность и опасность свою Бринден Риверс обрел в день, когда стал Кровавым Вороном.

Шира помнила ужас и отвращение, которые на черных крыльях принесли ей известие о смерти Деймона, и под радостный бой колоколов в триумфальное возвращение Бейлора Ширу не отпускала холодная дрожь. Она должна была радоваться, как радовались всё. Она должна была радоваться, что Королевская гавань не будет взята, что сама она не достанется в жёны какому-нибудь предателю, что Дейрон, её брат, не будет убит. Однако Шира была в ужасе, потому что Деймон, который в детстве читал ей книжки, тоже был её братом.

Как и его убийца.

В те дни Ширу переполняло отвращение и боль, которую пришлось скрывать. Шира была принцессой — а еще она была бастардом, поэтому придворные с самого начала мятежа смотрели на неё с подозрением. Всё Восстание она провела под замком в Красном замке, и никогда еще родной дом не казался ей тюрьмой. А потом все вернулись. Бейлор с легкой руки простил Ширу — за то, чего она никогда не совершала, — Мейкар называл их всех порочным семенем, а король, добрый король, заменивший Шире отца, смотрел с подозрением.

Шира не была наивной: клеймо бастарда, мучавшее её, было не стереть, но раньше, до Восстаний и войн, они все делили этот позор и были одинаковы в своём невольном унижении.

* * *

Это был, кажется, четвертый раз, когда Бринден не явился на ужин., и Шире одной было слишком тяжело ловить на себе косые взгляды. Наверное, поэтому она все-таки решилась дойти до его покоев после ужина.

— Брин? Можно?

Шира приоткрыла тяжелую дверь, и Бринден резко обернулся к ней, отставляя кубок с вином. В последние дни он совершенно не выходил из своих покоев, будто решив спрятаться в них от всего мира, и Шире это не нравилось, поэтому она пришла сама. Может, ей тоже немного хотелось спрятаться от всего мира — вдвоем это делать все же будет веселее.

— Можно. Что-то случилось?

Шира моргнула, закрыла за собой дверь, пытаясь придумать ответ.

— Да ничего, я просто… — «Я просто хочу знать, что у тебя всё в порядке», хотела бы сказать Шира, но разве это прозвучало бы нормально из ее уст? Она поправила волосы, не зная, куда деть руки, и уставилась на Бриндена в упор.

Неловко.

Бринден был бледен, как кость, куда бледнее себя самого — это не изменилось, но на ногах все же держался крепче. Раненый глаз так и был под бинтами, и страшно было представить, какой шрам спрятан под этой повязкой.

Странно, но Бринден выглядел… разбитым. Шире совсем не нравилось так о нем думать. Шире не нравилось теряться в его присутствии, Шире не нравилась эта тяжесть в его взгляде, чужеродная и лишняя. Шире не нравилось сконфуженно молчать.

— Просто тебя снова не было за ужином, — Шира придумала отговорку на ходу. Не то чтобы это была неправда. — Это непривычно и неправильно.

— Пожалуй, придется привыкнуть, — Бринден хмыкнул, привалившись к стене. Он стоял у окна, разглядывая сад: его окна выходили на богорощу Красного замка. Луна над замком стояла высоко, внизу под ее светом блестели шипы у рва и доспехи стражей.

— Привыкнуть? Почему?

Бринден мрачно усмехнулся — эту усмешку тоже было слишком непривычно на нем видеть — и пояснил:

— Меня не греет перспектива ужинать и ловить на себе косые взгляды. Это вредно для пищеварения.

— Не ужинать вообще — тоже вредно для пищеварения… — неуверенно возразила Шира. Бринден пожал плечами, его лицо ничего не выражало.

Шира чувствовала себя невероятно лишней в этой комнате и невольно ежилась; казалось, Бринден вовсе не хочет ее видеть и терпит её общество из вежливости. Раньше она и представить не могла, чтобы Бринден — её Бринден — мог не хотеть её общества.

— Шира… — Бринден вздохнул, обвел её взглядом. Чувство ненужности только усилилось, и Шира нахмурилась. — Не беспокойся обо мне — я почти здоров. Мейстер сказал, что скоро можно будет снимать повязки.

— Это хорошо, но…

— Я позже прикажу принести мне что-нибудь, — Бринден чуть улыбнулся и, не сдержавшись, поддел. — Однако мне приятно заставлять тебя беспокоиться. Может, мне и завтрак для этого стоит пропустить?

Шира нахмурилась сильнее, но ответить было нечего. Она правда беспокоилась, и это было слишком уж очевидно.

— Так всё-таки ты весь день просидел в комнате?..

— Почему я не задаю тебе таких вопросов, когда ты неделю-другую сидишь в библиотеке? — Бринден улыбнулся чуть ярче, а Шира умолкла. На это ответить было нечего, но возразить хотелось — от желания возражать зудело всё внутри.

Шира вздохнула, тоже посмотрела в окно, гадая, что еще можно сказать до того, как придется вежливо прощаться. Бринден смотрел на нее неотрывно, но этот взгляд не так тревожил — Шира могла представить, как ее волосы блестят в лунном свете и, конечно, притягивают взгляд.

— То есть ты так и планируешь сидеть здесь и спиваться взаперти? — Шира неприязненно покосилась на кубок с вином на подоконнике. Бринден невольно усмехнулся:

— Двор не обрадуется, если я буду спиваться вне своих покоев. Можно даже сказать, я делаю им этим одолжение. — Бринден звучал так, будто смеялся над ней, и Шира нахмурилась.

— Пьяница.

— Каков есть.

Бринден улыбался, разглядывая её, но Шира никак не могла сбросить это тяжелое ощущение — что она здесь абсолютно лишняя и быть ее здесь не должно. Вдобавок она снова не знала, куда деть руки — сначала побарабанила пальцами по подоконнику, потом накрутила прядь волос на палец, потом сама взяла кубок с вином.

Бринден перехватил её руку.

— Почему бы тебе не признаться, что просто соскучилась? — Он улыбнулся шире, разглядывая её чуть ближе, чем стоило бы. Шира моргнула, но руку не отдернула, хоть и отстранилась.

— По твоим дурацким шуткам? Хотя похоронному настроению за столом их не хватало, это правда.

— Почему сразу дурацким? Обижаешь, — Бринден вздохнул.

Он так и не убрал руку, не позволяя ей поднять кубок. Шира нахмурилась.

Она не видела сама, но слышала из разговоров, что вместо болеутоляющего Бринден использует «сладкий сон». Сильное сонное и расслабляющее средство — но вызывающее привыкание и накапливающееся в теле капля за каплей, и с каждым разом просыпаться будет всё труднее.

— Брин, тебе же нельзя. Королева Мирия что сказала?

— Давай мы им не скажем? — Бринден вздохнул, нехотя отпуская руку Ширы.

— Нет, не давай. — Шира заглянула в кубок почти настороженно. — Мейстеру же запретили давать тебе это, откуда ты…

— А откуда ты знаешь? — Бринден невольно усмехнулся. — Тебе настолько интересно?

— Да, мне настолько интересно! Прекрати. — Шира ответила чуть резче, чем хотела, коротко зыркнув на Бриндена. Тот неотрывно смотрел на кубок, будто не услышав её. — И пить эту дрянь тоже прекрати.

— Ничего не могу с собой поделать, миледи, — издевательски протянул Бринден, улыбаясь. Эта улыбка ему не шла. — Я, как вы могли заметить, пьяница.

— Не только пьяница, — пробормотала Шира, вглядываясь в его улыбку, — ещё и дурак.

Вино в кубке ничем не отличалось от обычного, но мурашки пробегались по телу от мысли, что в этом вине растворена частичка смерти — маленькая, но она там, и ее Бринден так легко готов принять.

— Шира… — Бринден вздохнул, отводя взгляд. Он говорил таким тоном, будто оправдывался. — Мне нужно это. Иначе я снова не смогу спать.

— Почему не маковое молоко, Брин? Оно облегчает боль…

— Потому что ни один мейстер не выделить мне столько, сколько нужно, — Бринден усмехнулся, оглядывая её сверху вниз. Шира только сейчас заметила, что разница в их росте чуть сократилась — выходит, Шира подросла за тот год, что не видела его.

Шира покачала головой, поболтала вино в кубке. Ароматом оно тоже ничем не отличалось, поэтому Шира решилась попробовать и почти приложила кубок к губам.

Почти — потому что Бринден излишне резко перехватил её руку. И во взгляде его был страх.

— Брин?..

Он не ответил, мотнул головой и насильно опустил её руку, заставив поставить кубок снова на подоконник. Тот звякнул, и пара капель пролилась на холодный камень пола.

— Сама же только что сказала прекратить пить эту дрянь… Разве не принято следовать собственным советам?

Шутка была исключительно неуместной. Шира так и стояла, глядя на него и медленно внутренне холодея. Бринден смотрел в сторону, силясь придумать что-нибудь ещё, но Шира уже почти не слышала его.

— Брин…

Он не ответил, очень глубоко вздохнул и посмотрел на нее нечитаемым взглядом. Шира попыталась справиться с дрожью, как в теле, так и голосе.

— Это… не совсем «сладкий сон», так?

— Нет, это…

— Что случилось бы, если бы я не пришла сегодня?

Бринден посмотрел на нее тяжелым взглядом, но не ответил. Сердцебиение Ширы, кажется, звучало уже на всю комнату. Она одним движением отправила кубок за окно — вместе с содержимым, чем бы оно ни было, — и даже захотела утереть руку, боясь представить, что она только что держала. Потом шагнула ближе к Бриндену и повторила:

— Что случилось бы… если бы я не пришла сегодня?

Плечи её дрожали.

* * *

Он ничего не сказал ей в ту ночь, но выпроводить из покоев не смог. Шира кидалась оскорблениями, разражалась вопросами, едва сдерживала слёзы — и только и смогла, что просидеть рядом до рассвета, запустив пальцы ему в волосы. Бринден не возражал.

Под утро Шире всё же пришлось уйти, пусть она и не хотела прощаться. Но, как только солнце опустилось, она вернулась снова — как раз потому, что не хотела прощаться.

Шира красивая.

Но Бринден всегда умел хранить тайны и никогда об этом не говорил. Шира сообразительная, веселая, беспечная и с хорошим чувством юмора. Шира внимательная, упорная и много знает.

Шира красивая, вода мокрая, а Эйгона называли Драконовластным, потому что у него были драконы.

* * *

Шира красивая и всегда привлечет взгляд любого мужчины, и тогда она не была уверена, что хотела слышать то, что услышала.

— Какой ты ласковый…

Она привычным движением забрала длинные волосы вперед, кутаясь в них, как в собственное покрывало, любопытным взглядом мазнув по брату. Сердце тяжело колотилось, руки подрагивали, живот сводило, — не от страха, совсем не от страха.

Шира неспособна была бояться в принципе, как бабочка, и ума у нее было ненамного больше.

Эйгор только фыркнул, мягко коснувшись её обнаженной лодыжки.

— Ещё бы, сестрица, — и усмехнулся широко и открыто. — Я ведь твой первый и последний мужчина.

Шира склонила голову набок, будто не расслышав, серебристые волосы скользнули по её колену. Эйгор сегодня не был понятен. Он был почти деликатен, он был тих, он был ласков — так ласков он не был никогда, даже в их первую ночь, — и, боги правые, он улыбался. Две или три улыбки Шира насчитала. Хотя даже это не даёт ему права так с ней говорить.

— Вот ещё, не дождешься.

Шира хихикнула, поправила ночную сорочку — та была ей великовата, и белая ткань то и дело обнажало точеное плечико, — и на коленках переползла чуть ближе по постели.

Эйгор не обратил внимания, только ещё раз лениво её оглядел, пальцами провел по пряди её волос. Шира насупилась. Лестно, конечно, быть красавицей, но у мужских ушей есть неприятное свойство: иногда женский голос становится звуковым сопровождением к женской красоте.

Шира замерла на долгие несколько секунд, внимательно следя за братом с присущим ей любопытством. Живот всё ещё сводило долгими приятным спазмами, и Шира даже тихонько зевнула — её начало клонить в сон.

— Пекло, до чего же ты красивая…

Хотя какой может быть сон, когда случается невероятное.

— Красивая? — Шира выгнула бровь и оглядела Эйгора с таким видом, будто впервые его увидела. Это могла бы быть хорошая шутка, если бы Эйгор умел шутить, конечно. — Ты соизволил заметить?

Она ждала язвительной фразы, как ребенок ждёт, что в игре ему кинут мяч. А Эйгор смотрел на неё… Эйгор смотрел на неё совсем иначе.

Глаза у Эйгора всегда были фиалковые, светлые на фоне его темных волос, темной комнаты и темных мыслей, и эти глаза… не изучали Ширу, как раньше, не разглядывали, не запоминали. Шира даже оцепенела на секунду. Эти глаза любовались ей.

Тяжело описать смятение в её сердце — но это чувство сильно отличалось от радости. Так почувствует себя садовник, посадивший вишню и собравший с неё яблоки. Так почувствует себя ребенок, получив долгим летом в подарок зимнюю шубу. Даже если молил о шубе всю предыдущую зиму, как это делала Шира.

— Что за вопросы? — проворчал Эйгор, прикрыв глаза. — Ты красивая, вода мокрая, а Королевская гавань воняет.

Шира широко улыбнулась, только в улыбке сквозило облегчение.

— Я красивая, вода мокрая, а ты хмурый и злой, ты в курсе?

— Злее некуда.

Эйгор протянул руку и сжал её бедро сквозь подол, а Шира спустя миг наклонилась и поцеловала его, занавесив своими волосами, как пологом. Такого, хмурого и злого, она его и любила — и, боги, пусть он лучше остаётся таким, от него идиотски-восхищенные взгляды она просто не перенесёт.

* * *

— Не подходи! Просто не подходи!

— Ты не понимаешь…

— Уйди, исчезни, пропади! Пожалуйста! Прошу тебя!

* * *

— Всегда ставить на таинственного рыцаря? Что это значит?

Шира склонила голову набок, отстранившись, требовательно заглядывая в глаза брату снизу вверх. Бринден ехидно усмехнулся.

— То и значит. От них очень много пользы на таких турнирах.

— Но ведь ты ставил против?.. — Она наморщила лоб, миловидная складочка пролегла меж её бровями.

— Это одно и то же, — оповестил Бринден и этим запутал её окончательно.

Шира задумалась на несколько мгновений, но только широко улыбнулась, сжимая в пальцах своё ожерелье. Ветер вокруг них заставлял колыхаться траву.

— Сапфиры и изумруды, да? — Шира отвела взгляд.

Сегодня был её четырнадцатый день рождения, и этот подарок был слишком дорогим и для четырнадцатилетней девчонки, и для бастарда, и для Ширы, кто была и тем, и другим.

Бринден ничего не сказал, просто пожал плечами и улыбнулся ещё наглее.

Шира крутила в пальцах ожерелье, смущаясь, пытаясь высмотреть в его серебре то, чего там не было.

Ожерелье заняло своё место в шкатулке, не найдя такового в сердце.

* * *

Стук сердца отдавался в ушах, и Шира улыбалась, и улыбка была ярче тысячи свечей.

— Что с тобой происходит сегодня? — Она решилась задать вопрос и тут же об этом пожалела, когда Эйгор полоснул по ней взглядом. Шира даже потеряла улыбку на пару секунд.

Вот только он ничего не ответил, пожал плечами, будто это всё объясняло, и потянулся к штофу с вином.

Эйгор не был ей понятен этой ночью, а ведь она тешила себя мыслью о том, что научилась его понимать.

* * *

— Шира, почему?

Бринден сжимал зубы, а у Ширы сжималось сердце, но она не могла позволить этой неловкости отразиться на лице.

— Брин, я не могу, понимаешь, не могу… — Её шепот перешел в шипение, и она отступила на несколько шагов. Бринден не попытался её удержать, и в глубине души она была за это благодарна.

— Это просто ожерелье. Побрякушка. — Бринден оскалился, став на миг таким похожим на Эйгора, а после помотал головой и рассмеялся. Его белоснежные волосы почти светились в темном коридоре. — Тебе ничего не стоит всего раз его надеть.

— Нет.

Бринден поднял на неё взгляд и выглядел таким удивленным, что Шира тут же пожалела о своей поспешности. У неё не было слов ему объяснить. У него не было возможности понять.

— Всего раз. Я не прошу о большем.

Это-то и было хуже всего, и заставляло Ширу сжимать зубы. Бринден смотрел на неё, искренне не понимая, почему юная девушка может отказаться носить дорогой подарок. И его удивление было понятным.

— Я сказала тебе, я не могу, — Шира отвела взгляд. И её реакция понятной не была. — Сколько раз ты заставишь меня повторить?

— Пока не пойму, почему.

— Никогда не поймешь.

Всю долгую паузу Шира не смотрела на него. Она смотрела в сторону, делая вид, будто её взаправду интересует дурацкий гобелен на стене. Она, пожалуй, выглядела гордой. И в этот момент впервые чувствовала себя жалкой.

— Ладно.

Бринден сдался первым, и у Ширы даже перехватило дыхание. Она повернула к нему голову.

Бринден просто развел руками, улыбаясь так, будто улыбка прикипела к нему намертво.

— Ладно, пошло оно всё. — Улыбка стала теплее. — Больше не буду спрашивать.

Шира почувствовала, как сама захотела возразить, как сама захотела вставить «но».

Но эта побрякушка стоила тебе всего выигрыша на ставках.

Но эта побрякушка с серебром, и мне она нравится.

Но эта побрякушка — твой подарок. Почему ты не хочешь, чтобы я носила твой подарок?

Очень много «но» разом поднялись к горлу, но Шира проглотила их все и улыбнулась.

— Спасибо.

— Не за что.

Бринден смеялся над ней одним взглядом, она это чувствовала. Она не могла посмеяться в ответ.

* * *

Бринден был особенным — насмешливым, внимательным и на удивление мягким, и Шире было больно быть с ним грубой.

Эйгор был особенным — насмешливым, пламенным и болезненно жестким, и Шира гордилась тем, что понимает его.

Шира не была никакой — она была простой красивой, и ничего другого про неё сказать было нельзя.

* * *

Но это и прозвучало в тот день.

— Шира.

Она даже приподняла брови. Эйгор сегодня решил быть необычным до конца, не иначе. Его тон прозвучал мягко, не как приказ обратить внимание, а как просьба. Шира тут же соскользнула с подушек и оказалась рядом, стоя на коленках на краю кровати, где он сидел. Её разбирало любопытство.

Эйгор усмехался, глядя на неё поверх тяжелого кубка с вином. Шира улыбнулась, позволив нескольким прядям соскользнуть по её плечу. Это ожидаемо притянуло его взгляд.

— И чего же ради ты меня звал?

— Я не разрешал тебе говорить.

Шира умолкла. Он сказал это с каким-то весельем, без всякой злобы, не одернув её, как обычно, а будто… Шира склонила голову набок, и ей стало ещё любопытнее, но больше не было никакой возможности спросить.

Эйгор был Эйгором. Перед друзьями, перед знакомыми, перед слугами — Шира могла покапризничать. Иногда, тонко прочувствовав его настроение, Шира могла пошутить. Но в постели правила были просты: Эйгор решает, а Шира подчиняется, и да будут милостивы к ней боги, если она эти правила нарушит.

Касаться его он не запрещал, и Шира мягко провела пальцами по его руке, потом, не встретив сопротивления, положила голову ему на плечо. Ей было любопытно, но спросить она не могла, а могла только мягко зарыться носом в его волосы.

Эйгор заново наполнил кубок.

— Пей.

Шира отстранилась, кивнула в знак благодарности и осторожно отпила из серебряного кубка. Вино было слишком кислым на её вкус, она сморщилась, но смолчала и осторожно уселась, скрестив ноги, на постель, так и держа кубок в руках.

— Ты и правда невероятно красива.

Глаза Эйгора блестели, как драгоценные камни, и он усмехался. Шира почувствовала, как вино ей встало поперек горла. Она не сможет выпить ни капли под таким его взглядом.

Эйгор усмехнулся, сам отпил прямо из штофа, по своему обыкновению, и прикрыл глаза.

— Ты гордишься этим?

Шира изогнула бровь и ответила:

— Нет.

Эйгор посмотрел на неё, Шира запоздало смутилась и помотала головой. Он всё ещё не разрешал ей говорить.

— А если подумать? — Эйгор улыбался ей с той самой нежностью, от которой подскакивало сердце, как у загнанной дичи.

«А если подумать» о чем? Разве вода гордится тем, что она мокрая?

Шира пожала плечами — большего она выразить и не могла.

Эйгор потянулся к ней и поцеловал её сам — мягко и жадно, и Шира ощутила, как по телу пробежалась дрожь, её пальцы крепче стиснули ножку кубка. Когда он отстранился, Шира улыбалась.

— Красота — единственное хорошее, что в тебе есть, — припечатал Эйгор, широко усмехнувшись. Улыбка не сразу слетела у Ширы с лица.

Эйгор смеялся над ней одним взглядом, она это чувствовала. Она не могла посмеяться в ответ.

* * *

Они никогда не доходили до крайностей, но раз или два Шира была неосторожна, и Эйгору приходилось повышать на неё голос. Шира быстро научилась его не злить — это не было сложным. Сложным было даже находиться рядом, если Эйгор изначально был в дурном настроении.

В тот раз, с луну назад, она, получив гневный окрик с приказом не забываться, забилась в любимую нишу за гобеленом и негромко плакала, прямо в своей ночной рубашке, как была.

В этом не было ничего предосудительного. Ни в чем из этого не было ничего предосудительного. Шира даже не обижалась.

В глубине души Шира всегда знала, что Эйгор оказался прав.

Надо ли объяснять, что из всех людей на земле нашел её Бринден. Он всегда обладал даром найти кого и где угодно. Он не вошел, просто остановился по ту сторону гобелена.

— Впустишь?

Шира, не услышавшая даже шагов, вздрогнула и торопливо вытерла слёзы, онемев на секунду от ужаса. Её не должны увидеть. Её не должны найти. Но она не нашлась с ответом, а потому показалось, будто она пытается сделать вид, что её и вовсе тут нет.

Тогда Бринден задал другой вопрос, от которого Шира вздрогнула даже сильнее, и по коже пробежал холодок.

— Что он тебе наговорил?

Мучительный стыд окрасил алым её щеки, и Шира втянула голову в плечи. Вряд ли она смогла бы внятно говорить, даже если бы хотела. Голос не слушался точно так же, как не слушались её трясущиеся руки.

В её нише было совсем темно, тихо и пыльно, а потому безопасно. Снаружи светало, и только стражники временами проходили мимо. Почему из всех на свете здесь должен быть Бринден? Почему, чтоб его, нельзя просто лечь спать, как нормальные люди?..

За пологом гобелена Бринден тяжело вздохнул.

— У него дурная привычка бросаться словами, не думая ни о чем. А, не имея обыкновения хоть о чем-нибудь думать, словами бросаться в целом неблагоразумно.

Его голос был таким спокойным, будто он говорил о погоде. Шира невольно вслушивалась, истерически, суетливо пытаясь понять хотя бы что-то. Надо ли объяснять, как постыдно незамужней девушке попасться старшему брату в таком виде?

Бринден истолковал её молчание по-своему и негромко добавил:

— Не бойся. Вряд ли он с тобой заговорит в ближайшие пару дней, сама знаешь.

Шира прекрасно знала. Если Эйгор злился на кого-то, а хуже того, если злился заслуженно, он замолкал, выплеснув для начала весь свой яд прицельно и с ювелирной точностью в самое болезненное место.

«Не забывайся», вот что он Шире сказал в тот раз. «Не забывай, что ты всего лишь шлюха, отдавшаяся без брака, и не заслуживаешь даже взгляда в твою сторону», вот что Шира в этом услышала, и это было невыносимо.

— Скоро встанет солнце, — продолжил Бринден, как ни в чем не бывало, — поэтому путь назад в твои покои может быть не без приключений. Нужно идти сейчас. Слуги уже начали гасить лампы.

— Почему ты так со мной разговариваешь? — шепотом спросила Шира, кажется, у собственных коленей. Её ночнушка на коленях промокла от слёз: она долго сидела, обняв колени, на ледяном каменном полу.

— Потому что умею разговаривать, — не без язвительности ответил Бринден. — Редкий дар в наши дни.

Она не видела его лица, но готова была поклясться, что он самоедски усмехается.

Шире было нечего больше сказать, и подниматься она тоже не хотела, хотя бедра уже затекли и замерзли, а длинные волосы лежали прямо на пыльном полу.

Шира дернулась, когда полог гобелена чуть отодвинулся. Бринден, не глядя, протянул ей свой плащ.

Только потом, в своих покоях, наплакавшись и почти засыпая сидя, опираясь на его плечо, Шира поняла.

Она так и не задалась вопросом, как он узнал, что за гобеленом именно она.

* * *

Алый. Алый-алый-алый. Цвет жизни и смерти для дома Таргариенов — рождаясь в алой крови, погибают в алом пламени.

Алый, как горящие щеки. Алый, как пламя в её сердце. Алый, как пятно на её сорочке. Алый, как её кошмары. Алый, как липкие волосы. Алый, как общая кровь в их венах.

Шира почти не любила этот цвет — только одно его проявление.

* * *

Ветер раздувал занавески на окнах, и в комнате сияли три луны — поди угадай, какая ярче.

— Я ещё не совсем всё понимаю… Но…

— Но уже куда больше, чем я, верно?

Шира улыбнулась легко и чисто, шагнула назад, поясницей оперлась о подоконник и слегка приоткрыла сложенные руки.

Бринден накрыл их ладонью, будто невзначай.

— Это не игрушка.

— А я и не ребенок.

Его рука теплая на ощупь, но не теплее, чем то, что спрятано в её ладонях. Шира смотрела на брата снизу вверх и пыталась не думать о том, насколько он ближе дозволенного.

Насколько они дальше дозволенного, не думал никто из них.

Первой луной была та, скучная, висящая за окном и острая, как серп, единственное их освещение.

Второй луной была сама Шира. Бринден заправил прядь волос ей за ухо, качая головой.

— Те, кто рискуют ради веселья, не вырастают.

— Те, кто не рискуют, тоже, правда же?

Третью луну Шира мягко вложила в ладонь Бриндену, улыбаясь кротко, как соблазн.

Они не смели поднимать голос выше шепота. Совсем не для того, чтобы иметь возможность стоять так близко. Бринден не знал, что из этой комнаты ничего не услышать, но Шира ему не сказала.

— Я не уверен, что…

— Ты никогда не скажешь, что не хочешь знать больше нужного.

Бринден крутил в пальцах брошь с лунным камнем, разглядывая, как диковинного жука.

— Я не уверен, что хочу, чтобы ты знала больше нужного.

— Твои желания никогда не исполнятся.

— Ты мало знаешь о моих желаниях. — Бринден коротко усмехнулся, бережно отложил брошь на подоконник, шагнул к Шире и запустил пальцы ей в волосы.

Она не успела отпрянуть. Таков был их первый поцелуй — под самым редким лунным светом.

Она говорила себе, что не успела отпрянуть.

* * *

— Промолчишь?

Шира подняла взгляд и ничего не поняла. Эйгор смотрел на неё в упор, улыбаясь. Ей не нравилась эта улыбка.

Свечи почти догорели в их покоях. Шира всегда приносила свечи сюда сама — обычно эти комнаты не использовались, потому как отстояли слишком далеко от остальных жилых частей замка.

Эйгор покачал головой, глотнул вина из штофа, отставил штоф — преувеличенно осторожно. Ни капли не пролилось.

— Моё терпение на исходе, — предупредил он совершенно буднично и этим застал Ширу врасплох. Она нахмурила светлые брови.

— Я разозлила тебя?

— Отчасти. — Он оскалился, потянулся к ней и мягко сжал её подбородок в ладони, чтобы заглянуть в глаза. — Ты злишь меня сейчас.

Он звучал совершенно спокойно. Хуже и быть не могло. Шира ощутила мурашки на коже. Она так и не понимала, чем могла так сильно его разозлить.

Глаза у него были темными под стать его мыслям.

Эйгор приблизил своё лицо к её лицу, запах вина укутывал их обоих. Он перешел на шепот.

— Я жалею, что сделал тебя женщиной. Паршивая вышла баба.

Щеки Ширы вспыхнули алым, и непонимание постепенно превратилось в гнев. Она не знала, как этот гнев выразить словами, и просто крепче сжала кулаки.

Эйгор смотрел на неё эдак почти безучастно, и в его глазах плясали искорки драконьего пламени. Он забрал кубок с вином из рук Ширы — грубо, почти вырвал, и бесцеремонно вылил остаток вина на пол, а после той рукой, что держал её за подбородок, притянул её ближе и так же грубо поцеловал. Шира попыталась отстраниться, но он ей не позволил, она протестующее замычала, а его пальцы грубо надавили ей на челюсть, заставляя раскрыть рот и позволить больше. Руки Ширы уперлись в его грудь.

Он отстранился, только когда сам того захотел. Шира тяжело дышала, и сердце загнанно билось в груди, а гнев причудливо мешался со страхом.

— Но, чтоб тебя, как ты красива.

— Что ты творишь… — Её шепот перешел в шипение, она ногтями вцепилась в руку брата, но тот и не думал отпускать. Челюсть болела от крепкой хватки.

— Что пожелаю. Такова драконья природа, да, сестрица?

Шира подняла на него взгляд и торопливо этот взгляд отвела. Потом попыталась отклониться назад, но не вышло и это. Паника постепенно расцветала в её груди, как бутон.

— Если подумать, — протянул Эйгор так, будто вел светскую беседу, — хоть кто-то из нас должен был унаследовать от папаши хоть что-то…

Он резко оттолкнул Ширу, и та упала на подушки, её волосы разметались, а руки первым делом взметнулись к лицу — челюсть болела от его пальцев.

— Жаль, что всё блядство досталось тебе.

Пальцы Ширы замерли, и только теперь её страх перешел в ужас. Она поняла. Она перевела взгляд на Эйгора, и он встретил этот взгляд усмешкой.

— Видят боги, я давал тебе время признаться. — Он колко рассмеялся. — Интересно, а твоя ворона знает, что за его спиной ты трахаешься со мной? — Эйгор улыбался так, будто ничто не доставляло ему большего наслаждения, но глаза — глаза были холодными и жесткими. — Похоже, пора тебе объяснить, что делают со шлюхами, сестрица.

— Я закричу, — совсем шепотом предупредила она, леденея от ужаса.

Но свою угрозу он всё равно исполнил.

* * *

Бринден нашел Ширу в её покоях.

Бринден был счастлив, что нашёл её.

Шира не была.

* * *

— Помнишь, что я сказал тебе, а?

Она не могла выносить его смех, она не могла выносить его голос, она, казалось, уже ничего больше не могла выносить.

Она ошибалась.

— Я сказал, что я твой первый и последний мужчина, Шира. — Голос был таким тихим и спокойным. — Я удостоверюсь, что не ошибся.

— Ты думаешь, ты можешь меня напугать?.. — Она спросила это совсем тихо, глядя в потолок, но он услышал.

— Ты думаешь, что испугалась? Такой малости? — Эйгор оскалился, сдерживая смех. — Я думал, шлюхам свойственно раздвигать ноги. Ты извини, не припас побрякушки расплатиться.

Каждое его слово делало больнее. Шира зажала уши, но ей не нужно было слышать, чтобы знать.

— Когда я закончу с тобой, — мягко продолжил Эйгор, крутя винный кубок в руках, и его взгляд насмешливо прошелся по её фигуре, — ни один зрячий мужчина на тебя не взглянет.

Шира пообещала себе не кричать. Она сдержала слово.

Ровно до того момента, как этот кубок врезался ей в челюсть.

* * *

— Я же знаю, что ты там. Шира, я серьёзно. — Бринден поморщился, одернул свои манжеты привычным жестом и улыбнулся. — И если думаешь, что приличия меня остановят, то ошибаешься.

Вламываться в комнату к леди — невероятная грубость, а Бринден не слишком любил грубости, но поговорить с Широй хотел бы сейчас.

Войдя, он забыл, о чём.

— Стой! — Шира сидела на краю своей постели, в полной темноте, пряча лицо в ладонях. Все шторы были задернуты — и в комнате ни одной свечи. От её голоса, почему-то глухого, Бринден ощутил мурашки на теле. Он шагнул было ближе:

— Шира? Что произошло?

— Не подходи! — Она внезапно перешла на крик, и сердце у Бриндена упало. — Просто не подходи!

— Ты не понимаешь…

— Уйди, исчезни, пропади! Пожалуйста! Прошу тебя!

Он не мог этого сделать, но и шаг к ней сделать не мог. Её голос звучал такой отчаянной мольбой, что долгих несколько секунд Бринден не мог пошевелиться.

Странный запах наполнял комнату. Бринден несколько мгновений думал, что ещё может сказать, а после узнал этот запах.

Больше стоять он не мог.

— Шира, что происходит? — Он решительно шагнул к ней, и она отпрянула.

Темнота обманула его: только вблизи он увидел, что её сорочка не должна была быть алой. Её волосы были серебристыми — некогда были серебристыми, а теперь липли к лицу и плечам и были окрашены в тот же жуткий багряный цвет.

— Почему ты не можешь раз в жизни меня послушать?! — Её голос перешел на визг, но Бриндену было всё равно. Меж её пальцев сочилось алое.

Он взял её за оба запястья стальной хваткой и насильно отвел их от лица.

«Ты гордишься этим? А если подумать?»

Белоснежной кожи на щеках больше не было. Одной щеки не было вовсе — она порвалась, когда губы зацепились за ножку кубка, и окровавленные нижние зубы проглядывали из уродливой дыры, слишком большой, чтобы быть ртом. Только по верхним зубам — нескольким оставшимся — можно было понять, где должен был быть нос, а выше — покрасневшие, распухшие глаза, и один из них не открывался вовсе. Грязно-белая носовая кость была свернута набок.

И на том, что когда-то было лицом, подсыхала кровь.

Алый. Алый-алый-алый. Цвет жизни и смерти для дома Таргариенов — рождаясь в алой крови, погибают в алом пламени.

Алый, как горящие щеки. Алый, как пламя в её сердце. Алый, как пятно на её сорочке. Алый, как её кошмары. Алый, как липкие волосы. Алый, как общая кровь в их венах.

Шира почти не любила этот цвет — только одно его проявление. Только его глаза, что видели правду за её маской и всё ещё смотрели на неё с теплом.

Красавица. Красавица. Красавица.

Шира Морская звезда была главной кокеткой при дворе. Она была прекрасна: разноглазая, тонкая, изящная, с ниспадающими до колен серебристыми волосами Старой Валирии, с вечным ожерельем из сапфиров и изумрудов на шее.

Шира красивая.

Но Бринден всегда умел хранить тайны и никогда об этом не говорил. Шира сообразительная, веселая, беспечная и с хорошим чувством юмора. Шира внимательная, упорная и много знает.

Шира красивая, вода мокрая, а Эйгона называли Драконовластным, потому что у него были драконы.

Шира красивая, поэтому он не мог её осуждать, когда она флиртовала с очередным рыцарем, готовым петь дифирамбы её красоте. Проклятое ожерелье горело синим и зеленым на её шее.

Бринден всегда умел хранить тайны.

На Стене Бринден почувствовал, что вернулся в юность. Давно забытую, потерянную и глубоко отвратительную.

Он был далеко не единственным, кто изъявил желание принимать присягу пред ликом Старых богов. Но он был единственным, кто имел на это настоящие, не надуманные причины.

— Тогда выдвигаемся за час до заката, завтра, — проворчал лорд-стюард, смерив неприязненным взглядом Бриндена и ещё нескольких вызвавшихся. Их было больше двадцати — несколько северян, какой-то юнец, сам Бринден, а остальные — те, кто пришел вместе с ним, веровали в Старых богов и раньше назывались Вороньими клыками.

Видят боги, никого за собой Бринден не звал.

— Милорд, если позволите… — Один из них шагнул к Бриндену и тут же отпрянул, напоровшись на его взгляд.

— Я не лорд. И потому ничего позволять не могу.

Парень замялся, будто не зная, что ответить. «Даррен», вспомнил Бринден. Совсем мальчишка.

Бринден привычно отослал его кивком, и Даррен, кажется, едва не просиял от такой понятной команды — и тут же ретировался.

Бринден остался стоять, кутаясь в черный плащ, и громадная тень Стены нависала над ним.

* * *

Выдвинулись они и правда до заката — не столько отряд дозора, сколько толпа в черных одеждах. Некоторые дремали в седле, некоторые едва умели править лошадью. Отправились с ними и лорд-стюард, и первый разведчик. Бринден не ловил на себе косые взгляды — ему было искренне всё равно.

Стена вовсе не завораживала его так, как он надеялся, пусть он знал о ней больше всех живущих. И даже перспектива побывать за ней, за границей мира людей, не заставила его вынырнуть из своих мыслей.

Заставило кое-что другое. Проехав сквозь ледяной тоннель, они разъехались и направились к лесу. Была зима, но здесь, перед самой Стеной, снег разметал ветер, и его не набиралось даже по колено лошадям. В лесу наверняка будет хуже. Бринден ненавидел зиму — по многим причинам.

Нельзя сказать, чтобы начался снегопад. По правде, он и не прекращался уже Неведомый знает сколько.

Именно поэтому так широко разъезжаться было нельзя. И именно поэтому следовало выслать передовых и ещё по паре человек с флангов. Бринден прикусил губу, наблюдая, как снегопад отрезает от него всадника слева, забирающего все дальше на запад в попытке обойти сугроб. Беспорядочно. Бестолково. Бриндену пришлось пониже натянуть капюшон.

Прошел всего час. Снегопад превратился в метель, в лесу стремительно темнело, и Бринден уже не мог позволить себе роскошь задумчивости.

— Милорд, — сзади подъехал один из своих. Только свои до сих пор величали Бриндена лордом. Он говорил шепотом, будто не уверенный, что это дозволено. — Милорд, за нами следят. На северо-западе, несколько человек. Снять их?

Бринден криво усмехнулся и ответил, не понижая голоса.

— Во-первых, я знаю. — Он коротко посмотрел на темнеющее небо. — Во-вторых, я не милорд. В-третьих, доложи об этом командиру, а не мне.

Последовала пауза, и Бриндену даже пришлось обернуться.

— Милорд, здесь… — Рекрут поджал губы. Его Бринден по имени не помнил. — Необычный лес… Не такой, как… — И затих, будто сказал что-то не то.

— И это я тоже знаю. Иди, докладывай.

Парень кивнул и ускакал в сторону.

Лес действительно был необычным, но это было преимуществом, не недостатком.

* * *

Личных вещей у Бриндена осталось немного — Темная сестра да чардревный лук со стрелами, и с того проку было мало. Ту брошь он выкинул в море, чтобы не было соблазна.

Сейчас Темная сестра могла пригодиться, но Бринден был уверен, что до этого не дойдет.

Они спешились у самой богорощи. У Бриндена едва не захватило дух — девять чардрев… Не Остров Ликов, конечно, но о такой роскоши в Красном замке и мечтать зазорно было. На белых ветвях темнели алые листья и черные птицы, почти как во Вранодреве.

Бринден прекрасно сознавал, что прямо здесь, прямо сейчас, на чужой земле — их всего человек двадцать. Но было кое-что ещё.

— Всё, спешиваемся. — Лорд-стюард, некто Маллистер, беспокойно оглядывался. То ли тоже заметил тени вдалеке, то ли просто боялся здешних лесов — и то и другое было мудрым.

Все спешились, оставив коней мерзнуть под страж-деревьями. Спутывать им ноги было незачем — отсюда никто никуда не уйдет, и кони — не исключение.

Бриндену хотелось бы знать, почему первый разведчик не отдал команду снять наблюдавших за ними одичалых. Но хотелось ему это знать не то чтобы сильно. Это не его дело. Все его дела давно окончены.

Под алой сенью чардрева Бринден мог наконец вздохнуть полной грудью. Он откинул капюшон и уставился на скорбные лики. Наконец-то. Эти проклятущие месяцы в темнице и в море уже не казались такими паршивыми. Но настойчивый ехидный голос в голове прошептал одно-единственное слово, и вся боль вернулась разом, заставив сжать зубы.

Настоящего заката в лесных краях ждать не приходится, но вечерняя заря уже догорела. Надвигались сумерки. Ветер заметал снег под плащи и за шиворот.

Ночь собиралась, и начинался их дозор. Бринден прокрутил в голове слова клятвы и не сдержал смешка.

Да, пожалуй, черный и правда шел ему больше всего.

* * *

Нет нужды перечислять все клятвы. И нет места лучше этого, чтобы их приносить.

Бринден отдал бы жизнь и честь Ночному дозору, вот только жизнь закончилась, а чести и не было.

Поднимаясь с колен и отряхивая плащ от снега, он не смотрел в глаза сердце-дереву. Это сердце-дерево смотрело в глаза ему.

— Всё, выдвигаемся. Прибудем уже в полной темноте, — проворчал кто-то в стороне. Бринден повернул голову.

Весь их поход проходил в тишине — Зачарованный лес и бесконечный снегопад не располагают к беседам. Но настоящая тишина повисла только сейчас. Бринден посмотрел на лорда-стюарда.

— Милорд.

Маллистер замер, настороженный, уже сидя на своей лошади.

— Чего тебе?

А ведь когда-то за такое можно было и вырвать язык. У Бриндена не было настроения лицедействовать, но спокойствие он на себя напустил.

— Позвольте мне остаться на молитву. Всего на минуту, — поспешно добавил он с правильным, церемонным поклоном.

Ему было все равно, кому кланяться. Всегда было всё равно.

— Ну нет, — Маллистер нахмурился, взявшись за удила. — Я не собираюсь отмораживать себе уши из-за пожеланий сбрендившего старика.

Если до этого вокруг стояла тишина, то теперь и она затихла. Бриндену не нужно было оглядываться — он знал, все смотрят на них. Ох и дурак ты, Маллистер. Бринден хотел улыбнуться, но сдержался.

— Прошу Вас, милорд, всего минуту, — он звучал мягко, но не подобострастно. — Я много месяцев не видел богов.

— Нет! — Маллистер крепко сжал губы. Первый разведчик подъехал к нему и что-то зашептал на ухо.

Вот оно как. Понятно, кто из них лучше умеет считать.

Бринден покачал головой, сбрасывая маску покорности с обычной своей усталости, и обернулся к чардреву.

Как он и думал, никто не посмел его остановить, когда он шагнул ближе, встал на колени в снег и прикоснулся к стволу сердце-дерева.

И отпустил себя по-настоящему. Вороны вспорхнули с чардрева.

* * *

У Бриндена не было желания разбираться. Эту проблему он оставил им.

Приключений на обратном пути не было.

Этой ночью он впервые спал без сновидений, и сожаления терзали его чуть меньше обычного.

Бринден никогда не портил ей настроение, даже когда заставал целующейся с другим. Видимо, считал, что ревность ниже его достоинства.

* * *

— Мама! Помоги!

Мелисса раздраженно вздыхает, но всё-таки опускается на корточки рядом, подбирая платье. Видят боги, она устала. Бриндену уже целых четыре года, но он всё ещё плачет, как маленький, от каждой неурядицы.

— Ну что случилось? Разве мужчины плачут? — Мелисса улыбается той улыбкой, что предназначена его отцу.

Бринден хнычет и трёт лицо, размазывая кровь по щеке. Мелисса со вздохом отряхивает пыль с его красной куртки и думает, что неплохо бы отправить его принять ванну — на этих волосах любая грязь видна слишком хорошо.

— Успокаивайся уже, ну. — Мелисса улыбается. Сын смотрит на неё недоверчиво, но пристыженно замолкает, пока Мелисса достаёт носовой платок. Видят боги, её ребенок и так не красавец, и кровь на щеке не делает его лучше.

— Опять подрался?

— Нет, — он мотнул головой. Наверняка, конечно, солжет. Слишком худой для своих лет, слишком слабый, младший ребенок в замке — немудрено, что сделал ложь своим оружием. — Я упал. С лестницы во дворе.

— Тогда будем считать, что ты подрался с лестницей. И лестница победила. — Мелисса смеётся, но Бринден так и смотрит настороженно, пока она пытается расчесать его волосы. Мелисса решила не стричь ему волос: будет неплохо зачесывать их набок, чтобы они прикрывали пятно. — Ну что, даже не улыбнешься маме?

Малыш смотрит так, будто хочет что-то сказать, но не знает для этого слов. Мелисса мягко ткнула пальцем в уголок его рта.

— Улыбайся, Брин. Боль приходит и уходит, но никогда никогда не полюбит того, кто не улыбается.

Бринден кивает, в последний раз трет глаза и старательно улыбается, и их улыбки так похожи.

* * *

Бринден никогда не портил настроение никому, кроме себя самого. Он правда считал, что ревность ниже его достоинства.

— Я уста-а-ала… — Шира валится на постель, улыбаясь, неловко скидывает туфли. Такой он и хотел бы её запомнить: счастливой, слегка встрепанной, в его постели, с улыбкой на губах и алыми следами на шее. Только алые следы в этом воспоминании обязательно были бы от его губ.

— Вина? — Бринден улыбается. Он хотел сказать: «Долгий день?», но вовремя понял, что не хочет слышать ответа.

Шира отводит руку от лица. Её щеки горят румянцем. Её глаза смеются.

Бринден знает, она специально. Бринден не хочет, чтобы она знала, что он знает.

— Да, вина. А ещё я хочу фруктов.

Бринден кивает, отсылает слуг за вином и фруктами, бесцельно перекладывает бумаги на столе. Ему, казалось бы, и незачем выносить документы из кабинета — но в такие моменты они всегда пригождались, и поэтому, наверное, и хранились в спальне в таком количестве.

Шира следит за ним, он чувствует это затылком. Поэтому он улыбается только ярче.

— Если устала, можешь отдохнуть здесь, никто не потревожит. — Он думает, добавить ли, что пойдет работать. Хочет ли он пойти работать, он не решил. — А если будет желание, можем даже уехать на несколько дней. Или на несколько недель.

— Куда? — Шира любопытно склоняет голову набок. Она прекрасно смотрится среди подушек в лучах закатного солнца — но Бринден навряд ли скажет ей слова, которыми её описал бы. Он научился играть в её игру.

— Куда пожелаешь. — Он садится на край постели, а Шира поворачивает к нему голову. Её волосы укрывают подушки будто вторым покрывалом. — Во Вранодрев, в Штормовой предел, в Ланниспорт, если надоело смотреть на Узкое море, но Морская звезда без моря не может.

Он касается её лодыжки так уверенно, что Шира позволяет эту вольность. Она никогда не отказывает ему так — она никогда не отказывает ему в постели, если речь, конечно, идет не о браке.

— Даже Винтерфелл, если захочешь, — улыбается Бринден, пока Шира укладывает босые ноги ему на колени. Ему не хочется знать, с кем ещё она так делает. — Помнится, его леди как раз моя кузина.

— Не хочу. Там холодно и пусто.

— Холод тоже можно любить.

Уж это Бринден знает не понаслышке.

— Нет, не хочу никуда. Разве ты не занят своим местом в совете? — Она щурится, как котенок, и ластится, как тысяча котят. Бринден улыбается и целует её в коленку, целомудренно придерживая платье. Разгадала.

— Пожелай ты всерьез, я бы освободился.

— Какое великодушие.

Он тоже разгадал — он прекрасно знает, отчего она не пожелает уезжать.

У Бриндена нет дрожи в руках, нет сбитого сердцебиения, нет жажды крови и смерти, когда он видит её с кем-то ещё, когда касается чужих следов на её теле. Он даже не слишком-то хочет её придушить — он знает, вместо него её всегда удушит прелестное сине-зеленое украшение.

— Дашь знать, если передумаешь.

— О, и переспрашивать не будешь? На тебя не похоже.

Бринден и сам не знает уже, чего хочет. Поэтому улыбается.

Целует её и в пустой надежде улыбается.

Сегодняшнее заседание скучным было не назвать по множеству причин, и одна из них — то, что на нём присутствовало на несколько королевских особ больше обычного.

В первую очередь, на одну. Эйрис слушал внимательно, но не вмешивался, позволяя своим лордам и родичам обсуждать, что заблагорассудится.

Естественно, тем было не в избытке.

— Да повесьте их и дело с концом, — устало проговорил Риверс себе под нос, но услышан, к его несчастью, был. Эйгон тут же обернулся к нему со всем своим пылом. Мейкар промолчал, хотя согласен здесь был вовсе не с сыном.

— Это недопустимо! Они склонили колено без кровопролития, и нам следует уважать…

Риверс отмахнулся, но смолчал, и Эйгон, запнувшийся было на полуслове, с большим нажимом продолжил:

— …нам следует уважать их решение. Оно сохранило множество жизней.

Эйгон вызывающе взглянул сперва на Риверса, а после на Эйриса, и только тут осознал, что стал центром внимания всего Малого Совета, но не смутился, а только крепче сжал кулаки.

— Ваше Величество, если дозволите, я прошу о милосердии к лордам Речных земель. Они были втянуты в Восстание не по своей воле.

Эйрис, помедлив, кивнул. Мейкар возненавидел то, что тот сперва бросил короткий взгляд на десницу.

— Нам и вправду стоит пощадить присягнувших рыцарей… — Эйрис побарабанил пальцами по столу и серьезно взглянул на племянника. Корона казалась непривычной на его голове. — Однако можем ли мы быть так же милосердны к лордам, второй раз выказавшим неповиновение?

— Третий, — устало поправил Риверс, не глядя на них обоих. Они все здесь выглядели отвратно после долгой войны, но Риверс выглядел хуже всех — впрочем, он никогда красотой не отличался. Мейкар не был дураком, и молчаливость этого ублюдка его настораживала. Судя по взглядам Эйриса, не его одного.

— Я согласен с десницей, — вклинился Эйрион с самым важным видом. Он распрямился под взглядами остальных. — Коль скоро корона готова спускать все мятежи, вскоре никого мятежом и не удивишь. Разгневавшие дракона достойны вкусить возмездия.

— Да не вступи они в битву, разгневали бы совсем другого дракона! — Эйгон обернулся к брату, и по его лицу можно было прочесть всё его волнение. — У них не было выбора!

— А у кого он был… — пробормотал Мейкар, морщась. Эйгон, хоть и дал повод за себя гордиться, был ещё слишком юн и мягкосердечен для таких советов. Почувствовав взгляды сыновей, Мейкар продолжил: — Отчего нам не позволить лордам самим себя оправдать? Тебе незачем вступаться за предателей. Если два Восстания их не утихомирили, с чего третье должно помочь?

Эйгон открыл рот, но сперва не нашел слов. Эйрион уверенно вставил:

— Нам незачем слушать их лепет, отец. Каждый стремится оправдать себя, как может.

Эйрион обвел зал совета взглядом, и Мейкар, помедлив, тоже.

Великий мейстер смотрел в стол перед собой, хмурясь, мастер-над-монетой, усмехался, оглядывая окружающих, но молчал, командующий Королевской гвардией застыл изваянием за правым плечом Эйриса. Так уж повелось, что на совете короля Эйриса право говорить имели лишь те, в ком текла кровь дракона — поэтому сыновья Мейкара здесь лишними быть не могли, пусть даже Эйгон был ещё так юн.

— Что на это сказал бы дядя Бейлор?

Эйгон задал вопрос негромко, но тишина после него повисла надолго. Мейкар задержал дыхание и закрыл глаза. Он не хотел знать, сколько взглядов поймал на себе в этот миг.

Эйрион не решился возражать одни боги знают почему, Эйрис переводил взгляд с одного принца на другого, ожидая продолжения, Риверс насмешливо сверкал единственным глазом. Тишину никто из них нарушать не хотел, поэтому именно Мейкару пришлось покрепче стиснуть зубы.

— Он сказал бы, что побежденный склонит колено, только веря, что будет прощен. — Мейкар обвёл комнату взглядом, тяжелым, как его булава. — Однако чьи-то колени слишком легко гнутся. Нет смысла это обсуждать в который раз, — Мейкар жестом остановил сына. — Пусть на прошлых советах тебя здесь не было, я прекрасно помню, как всё то же обсуждалось задолго до твоего рождения. Как мало изменяется с годами.

— Однако теперь у нас на Совете новый Бейлор, — ехидно заметил Риверс. — Позвольте, Ваше Высочество, а чему мы обязаны Вашим милосердием?

Мейкар едва не цыкнул, злым взглядом смерив Бриндена. Они оба знали ответ на этот вопрос и в идиотском фарсе не нуждались.

— Для милосердия не нужны причины, милорд, — Эйгон нашелся с ответом раньше, чем стоило ждать. — Только сердце. Видно, оно есть не у всех.

— Моё порядком поистрепалось, Ваше Высочество, — Риверс звучал буднично. — Пришлось оставить в своих покоях.

— Было бы неплохо, оставь ты там и свой язык заодно, — ласково попросил Мейкар. — Мы и так порядком устали от перепалок.

Риверс изобразил почтительный поклон — и как-то умудрился сделать это с безразличным видом. Мейкару это нравилось всё меньше.

— Милорды.

Эйрис произнес одно слово, собирая внимание всего зала. После чего вздохнул.

— Я уважаю ваши суждения, но собрал я вас не за этим. Такие тривиальные вопросы не требуют тщательного внимания всех из нас.

Мейкар нахмурился, Риверс сжал кулаки, Эйрион ощерился, и все смолчали.

Навряд ли хоть кому-то была неочевидна причина, о которой в зале для лордов говорила только родня. Причина болезненная, явственная, требующая решения и покрывающая проклятиями стены своего каменного мешка.

Мейкар вздохнул и откинулся на спинку стула. Десять лет назад он был бы лаконичнее Риверса в этом вопросе. Сегодня и сейчас он не мог заставить себя открыть рот.

— Казните его, Ваша Милость.

Конечно, Эйрион оказался самым прытким на расправу. Мейкар едва не поморщился. Эйрион обвел взглядом зал, будто недоумевая, почему это неочевидно.

— Раз уж предатели достойны смерти, то зачинщики… — Уголок рта Эйриона дернулся. — Мучительная казнь будет хорошим уроком мятежникам.

Эйгон посмотрел на Эйриона так, будто гадал, умнее ли тот барана, что подавали сегодня на обед. Взрослые молчали. Говорить не хотелось никому.

Эйрис молчал, потому что сказал всё, что требовалось, и теперь ждал ответа от своего совета. Риверс молчал, потому что ему ответ был очевиднее, чем кому-либо ещё. Лорды молчали, потому что не имели права голоса в семейном вопросе. Эйгон молчал, потому что ему доставало мозгов смолчать.

Мейкар молчал, потому что не мог сказать ни слова. Отнюдь не из-за Эйгора — ему было практически наплевать на его судьбу.

«Каждый стремится оправдать себя, как может»

«Что сказал бы на это дядя Бейлор?»

Мейкар молчал из-за них обоих — Бейлора и Бриндена, двух указателей, двух путей в его жизни, один страшнее другого. Он не мог выбрать.

— Он наш родственник, — тихо сказал Эйгон, глядя в пол. — Не достаточно ли пролили родной крови?

— Не роднись с мятежниками, братец, и не придется об этом думать, — ответил Эйрион.

Оба, кажется, начали ощущать, что здесь им не место. Мейкар вздохнул.

Бринден Риверс откинулся на спинку своего кресла.

— Иногда, мой принц, это невозможно.

Мейкар проследил взглядом движения Риверса и нахмурился только сильнее. Риверс не походил на себя самого. Его руки неподвижно лежали на столешнице, и сидел он с расслабленностью тряпичной куклы, но взгляд — дикий, воспаленный, пламенный взгляд — словно смотрел куда-то за пределы этой комнаты.

Мейкар никогда не ладил с Риверсом, ни с одним из них. Но потому такое и настораживало его поболе остальных: он был привычен к едкости и засранству, не к полному безумию.

Риверс улыбнулся самой натянутой из своих улыбок и припечатал:

— Я поддерживаю принца Эйриона. Но простой казни за его грехи мало.

— Чего ты хочешь? — Мейкар сам не понял, почему открыл рот.

— Пламени и крови, — улыбнулся Бринден, и улыбка вышла нервной. Он даже заправил свои волосы за ухо трясущейся рукой. — Я хочу увидеть его страдания.

В Малом совете любому достало бы ума промолчать. К несчастью, не все здесь входили в Малый совет.

— Умерьте свою кровожадность, милорд. — Эйгон нахмурился и стал в этот миг так похож на отца. — Короне незачем марать себя ещё больше.

— Как долго ты будешь покрывать попустительство? — Эйрион поморщился, оправив плащ, но даже эта громкая фраза не вернула внимания к нему.

Риверс дрожал. Мейкар понял это с внезапным ужасом. Он не знал, что Риверс умеет дрожать — не после всего, через что они прошли, не после пиров и маскарадов, не после того, как этот ублюдок на добрый год стал ночным кошмаром Мейкара со своей гадкой улыбочкой и абсолютным бездушием.

— Умерить кровожадность… — Риверс пробормотал это, будто примериваясь, глядя в стол. И улыбнулся шире. — Умерить кровожадность, мой принц? А могу ли я это сделать? А разумно ли это делать, мой принц, об этом Вы подумали?

— Для нас — да, милорд.

Эйгон хмурился, и Мейкар узнавал в нем себя.

— Я не мальчишка, милорд, как бы Вам ни хотелось меня таковым считать. Я видел войну. И я говорю «да», потому что с короны достаточно нелестных слухов, и множить их я Вам не позволю.

Брови Мейкара взлетели — да и все лорды в зале заерзали, будто задерживая дыхание.

— Слухи, слухи. — Риверс закрыл единственный глаз. — Какая нелепая цена за мир и покой в королевстве. Корона — не девка на выданье, чтобы всё думать, как и кто на неё посмотрит.

— Вот и не считайте, что присвоили её, как девку, милорд.

— Эйгон! — Мейкар ожёг сына взглядом, но тот не смутился. Мейкар ощутил, как злость поднимается в грудной клетке.

— Каким бы ни было Ваше решение, милорд, — Эйгон показательно повернулся к Эйрису, но смотрел всё так же на Риверса. Лицо того перекроила кривая усмешка. — Оно не равнозначно решению короны. Ваше Величество! — Эйгон повысил голос, будто говорил со сцены. Мейкар видел, как он сжимал кулаки. Дурак. — Я прошу милосердия для сира Эйгора Риверса — по тем причинам, о которых сказал. Короне не придется марать себя в родной крови, мы подадим пример великодушия лордам, а сир Эйгор наденет черное и закончит свою жизнь на Стене, никого боле не побеспокоив.

Эйгон перевел дух.

Зал затих бы, если бы не каркающий смех Бриндена Риверса.

Эйрис не попытался вставить ни слова.

— Никого не побеспокоив? Вы всерьез? — Риверс смеялся так, словно не было шутки смешнее. И затих так же резко, щерясь, глядя на Эйгона так, что Мейкар невольно пожалел, что при себе нет ножа. — Ты не имеешь понятия, о ком говоришь, парень. Если Эйгор покорно примет свою судьбу, то меня можно сослать в септоны, ведь я святее Бейлора Благословенного.

— В Вас говорит застарелый гнев, не разум. — Эйгон держался гордо.

— Я его брат! — А Риверс поднялся на ноги, опираясь на столешницу. Мейкар видел, как нетвердо он стоял. — Я знаю, о ком говорю, я знаю его столько, сколько помню себя. Клянусь любыми богами, он не остановится. Он не успокоится, пока не будет в могиле сам и не сведет туда половину королевства — ту, что ему не по нраву, и вторую — что имела глупость пойти за ним. Он не успокоится, пока последний фамилии Блэкфайр не украсит пику Красного замка — а уж я об этом позабочусь. И даже после этого, после него, клянусь, этот мятеж будет жить.

— Что толку тогда его убивать?! — потребовал Эйгон, сжимая кулаки. — Раз Вы говорите, что это ничего не изменит!

— Эйгон, сядь! — Мейкар сжал зубы.

Эйгон не сел. Десница и принц смотрели друг на друга.

— Это ничего не изменит… — но взгляд десницы снова начал блуждать, как у безумца, и тот улыбнулся. — Это взаправду ничего не изменит. Но, прошу, мой принц, повторите свои слова каждой матери, потерявшей сына по вине моего брата. Скажите, что королевское правосудие не распространяется на нас самих. Признайте, что мы — враньё и фарс, и кровь нам дороже чести.

— Не Вам говорить мне о чести, милорд. И прошу, не говорите в таком тоне о короне. — Эйгон коротко взглянул на Эйриса. На лице короля застыла озабоченность.

Мейкар знал, он чувствовал, он звериным чутьем понимал, что Риверс не в порядке. С самого начала этой встречи, с темных искр в его глазах, с нетвердых движений, молчаливости, неровного дыхания Мейкар знал: Риверс сорвется.

Так и вышло.

— Не тебе говорить мне о короне, принц. — Риверс ощерился, шагнув назад, будто растеряв уверенность. — И не тебе учить меня, что делать с моим братом.

Эйгон открыл было рот, но тут Мейкар грубо, не по-королевски дернул его за плечо. Эйгон сбросил руку отца, но момент был потерян — и слава богам.

— Я хочу, чтобы он страдал, больше, чем кто-либо на земле! — признался Риверс и обвел зал своим шальным взглядом. — Я желаю ему всех мук, какие могу придумать, я ненавижу его всем сердцем — и готов клясться на крови, что половина королевства со мной согласилась бы! Поэтому я хочу претворить эти муки в жизнь. И я этого не прошу — я знаю, что так и будет, и я… заставлю его молить о смерти. Если дозволю ему умереть

Эйгон так и замер, глядя на десницу, как на бешеную собаку. Мейкар сравнил бы его скорее с ядовитой змеей.

Риверса трясло, и он не мог скрывать эту дрожь так хорошо, как хотел бы.

Эйрис нашелся первым.

— Лорд-командующий, проводите милорда-десницу в его покои. Бринден, — голос Эйриса звучал совсем мягко, — тебе нужен отдых.

— Отдых?! — Риверс сжал зубы, загоняя собственный крик назад в горло. — Мне нужна его смерть! Только тогда я смогу отдохнуть — когда на земле будет одним предателем меньше!

— Вы безумны, милорд, — негромко сказал Эйгон.

— Не безумнее его.

Эйрис кивнул лорду-командующему, но Риверс внезапно не стал спорить, всё так же, подрагивая и щерясь, оттолкнулся ладонью от стола и в сопровождении Белого плаща покинул зал совета.

Мейкар остался смотреть ему вслед. Он заметил.

Говорят, когда Риверса выводили, тот улыбался той самой спокойной ублюдской улыбкой.

Головная боль донимала Бриндена весь вечер, поэтому на его благодушие рассчитывать не приходилось.

— Милорд, к Вам…

— Я же сказал: все вон! — жестко и четко ответил Бринден, не открывая глаз. Головная боль снова гудела в затылке, грозясь того и гляди охватить всю левую половину головы, как обычно.

— Милорд… — Стражник отчего-то снова открыл рот. Бринден воззрился на него исключительно удивленно.

Женская рука оттеснила стражника от прохода.

— Мне известно Ваше неуважение, милорд, — негромко произнесла королева, заходя в покои. — Однако в порядке исключения, прошу, примите меня сейчас. Не могу сказать, что дело неотложное, однако меня печалит вечно его откладывать.

Бринден поднялся, мгновенно позабыв и о боли, и об усталости. Сотня вопросов роем отразилась в его взгляде: пришлось склониться в поклоне, чтобы их спрятать.

— Безусловно, Ваше Величество. Простите мою дерзость. Подумать не мог, что заслужил Ваше внимание.

Эйлинор так и стояла, приподняв брови, спрятав руки в собственные длинные рукава. Стражник за её спиной вышел, прикрыв дверь, она же не подала даже виду, что слышала.

Что-то было не так. Эйлинор Пенроз была красива и выглядела подобающе: статная, темноволосая, в платье под цвет глаз, расшитом темными камнями. Что-то взаправду было не так или это нервозность сказывается?

— Что же, предложу присесть сама себе, — со смешком заметила Эйлинор, усаживаясь на темный диван. Бринден мысленно отвесил себе подзатыльник.

— Могу я предложить вина?

— Предложить, безусловно, можете, — она улыбнулась одними губами. Глаза цвета сумерек не улыбались. — Однако за вином придется посылать, а этот разговор я бы предпочла провести без лишних глаз.

Бринден позволил себе слегка улыбнуться. Он так и стоял: единственная дама в комнате не дозволяла ему сесть.

— Могу Вас заверить, Ваша Милость, в этом замке не бывает лишних глаз.

На этот раз её улыбка вышла теплее. Она откинула прядь волос за спину, и только тут Бринден понял, что её волосы распущены. Девице её возраста это было позволительно, но Эйлинор девицей не была.

— Взаправду ли это так, милорд?

— Насколько мне известно, — скромно отозвался Бринден.

Эйлинор криво усмехнулась, уловив тонкую насмешку. Бринден снова мысленно отвесил себе подзатыльник. Он слишком привык, что никто не понимает его шуток.

— В таком случае, полагаю, Вы можете мне помочь. — Королева взглянула на него, а после куда-то в сторону, оправила лиловый рукав платья.

Она была в дурном настроении, но оставалась королевой. Было бы глупо ожидать выдержки от женщины двадцати лет от роду, однако Эйлинор была чуть больше, чем просто женщиной, Бринден прекрасно это знал.

— Надеюсь, что так, Ваша Милость, — мягко ответил Бринден. Эйлинор приподняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо. От неё пахло вином и духами.

— «Надеетесь, что так», милорд? — А после улыбнулась, но тепла в этой улыбке не было. — Любой другой лорд ответил бы: «всегда к Вашим услугам». Что это: трусость или предусмотрительность?

— Это синонимы, Ваше Величество, — он едва расщедрился на улыбку.

— Избавьте меня от книжной мудрости, уж её в достатке. — Эйлинор улыбнулась чуть ярче такой незнакомой улыбкой. — Вы знаете мою беду.

— Отчасти.

— Любой, у кого есть глаза, знают мою беду, милорд. У Вас же глаз больше, чем у остальных придворных вместе взятых, — Эйлинор посмотрела на него, поджимая губы.

Бринден не видел в ней королеву. Королева при его жизни была только одна, и молоденькая Эйлинор отнюдь не подходила этому титулу. Однако она держалась. Она сидела на краю дивана, не откидываясь на спинку, и говорила вежливо, прячась от собственного страха за доспехами этикета.

— Я обязан предупредить, что, вопреки расхожему заблуждению, не всесилен, государыня, — негромко проговорил Бринден, когда пауза затянулась. Эйлинор обратила к нему свои сумеречные глаза. — Я не способен заставить короля воспылать к Вам, как бы ни хотел этого.

— Неужели Вы могли подумать, будто я верю в сказки? — Эйлинор улыбнулась, взглянув на свои колени. — Эйрис пожелал бы коснуться моей кожи, только если её высушат, выделают и начертают на ней валирийский трактат.

Бринден постарался скрыть смешок. Он тоже знал, как книги зачастую бывают интереснее людей.

— Видят боги, это не Ваша вина, моя королева.

— Однако это моя боль, милорд. Я много лет не могу зачать наследника. — Эйлинор повернула к нему голову. Потом зажмурилась, поморщилась и тряхнула головой. — Вы сами сказали, что Вам принадлежит множество глаз в этом замке. Было бы глупостью обратиться к другому человеку…

— Ваше Величество.

Бринден прервал её с поспешностью, какую только мог себе позволить, не выходя за рамки вежливости. Эйлинор подняла на него тот самый темный и тяжелый взгляд.

— Ваше Величество, — медленно проговорил Бринден, согнав улыбку с лица. — Если Вас беспокоит безопасность, будьте уверены, что она обеспечена. Множество моих глаз неусыпно бдят за двором и королевством, дабы своевременно докладывать Его Величество королю Эйрису о любых мятежах, заговорах и изменах.

Эйлинор долго молчала, так и глядя на него снизу вверх. Потом рассмеялась, хлопнув себя рукой по бедру, будто не было шутки смешнее.

— Счастлива слышать, что королевство в надежных руках, милорд! — после чего поднялась, улыбаясь, взглянула на него с затаённым весельем и договорила: — Буду молиться, чтобы так и было, как в годы правления моего мужа, так и после него.

— Не сомневайтесь, Ваша Милость, — негромко ответил Бринден, провожая её фигуру взглядом.

— Всех благ! — бросила королева, не оборачиваясь, и вышла за дверь быстрее, чем Бринден успел склониться в поклоне.

Когда он распрямился, комната была пуста.

Солнечный свет заливал широкий западный двор, и было тепло совсем уж по-весеннему, и скорое лето дышало в спину и грело лучше любого плаща.

— Ты бы ещё в шубу укуталась, конечно.

— Ветер холодный. — Гвенис смущенно уткнулась в свой плащ, и Мия тут же рассмеялась и попыталась её за плащ ухватить, и Гвенис — конечно, куда без этого, — смутилась ещё больше. В другое время было бы забавно подразнить их обеих, но точно не во дворе замка, и точно не при всех.

— Не трогай, это мой. Только мой.

— Вот уж… — Мия закатила глаза. — Второй день как леди, а уже приказывает.

— Я всегда леди. Не мешайся. — Гвенис попыталась распрямиться, но Мия со смехом придержала её плащ.

Скрипели колёса, и лошадь, впряженная в карету у ворот, перебирала ногами. Но матушка всегда видела, если что-то не так — как будто глаза на затылке. Леди Блэквуд, занятая разговором со стюардом, послала издалека предупреждающий взгляд, но сестры не заметили, поэтому Бринден осторожно дернул подол Мии.

— Мама смотрит.

— Ой!

— Вскрикни погромче и не забудь к ней обернуться, — кисло добавил Бринден, но Мия уже это сделала. Мать приподняла брови так, что Мия тут же потеряла улыбку. Солнце жалило, и Бринден опустил капюшон.

— Брин, не смешно, — Гвенис поджала губы.

— Плакать впору.

— Если бы мама не смотрела, я бы тебе этот капюшон натянула… — елейным тоном пообещала Мия, выпрямив спину, как подобает леди.

— В таком случае сегодня я везунчик.

— Ты всегда везунчик.

Бринден закатил глаза и постарался выдавить улыбку, как обычно.

Матушка освободилась раньше, чем они надеялись, и направилась к ним с самой нежной из своих улыбок. Мелисса Блэквуд словно плыла по двору, тонкая и изящная в скромном темном платье, и ее дочери казались только бледной её копией — как дикие розы в сравнении с розой королевского сада.

— Опаздываете, — с усмешкой пожурила она. Гвенис захлопала глазами:

— Но ты же сама сказала к полудню…

— Тем более. Уже полдень, а вы ещё не поссорились. Всё шло так хорошо, что я уж начала волноваться. — Мать рассмеялась и осторожно поправила Гвенис прядь волос. Она всегда так делала. — Мия, попроси прощения. Это поведение было недостойно леди.

— Я ничего такого не сделала. — Мия старалась звучать так утвердительно, как могла.

— Тем более попроси. Благородная леди должна уметь просить прощения просто так.

Из неё леди, как из хрена дудка. Бринден точно знал, кто в их семье не постеснялся бы сказать это вслух, и малодушно завидовал. Мия глубоко вздохнула и не стала продлевать муки дольше нужного:

— Я прошу прощения, сестра. Мне следовало вести себя уважительно.

— Во всяком случае, пока я не отвернусь, — хмыкнула Мелисса. Ответа от Гвенис не требовалось. — Будем надеяться, в пути ты проявишь такое же благоразумие. Особенно при лорде Блэквуде.

Мия скривилась, как от рыбьего жира, но кивнула. Здравый смысл ей был не настолько чужд, как казалось.

Бринден стоял и слушал, как матушка уточняла, сколько платьев и какие перчатки девчонки уложили в свои сундуки, и досадливо раздражался. Нет, он ни за что не променял бы Красный замок на унылый Вранодрев, и мог даже отыскать где-то с ноготь сочувствия сестрам, но мать… В общем, была собой. В этот её визит он так и не смог поймать её один на один, и сегодня был последний шанс это исправить.

— Даже не думай надевать в дорогу парадный плащ. И поменьше верховой езды.

— Мне казалось, ничего плохого…

— И ничего хорошего. Нужно всегда напоминать, что ты леди, иначе об этом быстро позабудут. — Мать повернулась к нему раньше, чем ожидалось. — Брин, не забывай вести себя прилично. Ещё раз услышу про драку с принцами — поркой не отделаешься.

Мия сдержала смешок, пользуясь тем, что мама не видит. Бринден хотел сказать, что ни с кем он не дрался, ну или хотя бы, для справедливости, что Мейкар первый начал, но, может, и в нём было что-то благородное.

— Мне очень жаль. Я постараюсь не приносить проблем.

Никаких проблем не было и быть не могло, конечно, кроме тех, что матушка сама навыдумывает, но зато она смягчилась и мягко погладила его по голове.

— Хотя бы один толковый ребенок. Постарайся учиться как можно больше и не выделяться.

— Это несколько затруднительно.

Мама еле сдержала улыбку, и Бринден вместе с нею.

— Поэтому и постарайся. Так, девочки, загружайтесь. Если боги будут милостивы, до заката мы всё-таки выедем.

Бринден подавил желание ухватить её за рукав — не маленький, всё-таки.

— Матушка…

Было неприятно, когда сестры на это тоже обернулись. Бринден улыбнулся их общей улыбкой.

— Будут ли боги милостивы, если я задержу тебя ещё ненадолго?

Мать нахмурилась, предчувствуя неприятности, но к девочкам всё равно обернулась:

— Я же сказала, загружайтесь. Мия, во имя всех богов, подбери подол, этот двор и без тебя подметут. Что случилось, Брин? — Мать провожала сестёр взглядом, и Бринден тоже на секунду забыл, что хотел сказать. Да он, наверное, и не знал.

Он просто представлял целую неделю с матерью иначе — но не сказать же ей теперь, что она должна себя вести так и эдак, потому что он что-то себе напредставлял. Стыд залил щеки в одно мгновение. Доставлять неприятности было совсем не его ролью.

— Я… Извини, я хотел…

Бринден не чувствовал гнева, но не знал, как иначе. Мать смотрела, приподняв брови.

Бринден знал только один способ справляться с тем, чего не знает, и это всегда работало. Достаточно задать себе вопрос.

— Я хотел сказать, что справляюсь и сам. Не думай обо мне, как о ребенке. — Получилось убедительно. — И если в чем-то нужна будет помощь, я уже способен помочь.

Маму, кажется, удивили его слова. Бриндена они разочаровали — но лучше хоть какой-то выход из положения, чем никакого.

— Прости, милый, но мне не нужна помощь. — Мать снова потянулась его погладить, но Бринден встретил её жестким взглядом, и она убрала руку. — Не обижайся, но не то чтобы мне мог помочь тринадцатилетний мальчик. Ты поможешь мне, если поможешь сам себе.

— Это я знаю.

Стратегия в этот раз сработала против него, но получилось всё равно убедительно, и мама, кажется, поверила. Пока Бринден пытался подобрать слова, не выходя из роли, мама поддела его подбородок и нежно улыбнулась.

— Но я рада слышать, что ты наконец вырос. Ты разговариваешь как мужчина.

Бринден молча кивнул, принимая незаслуженный комплимент. Это принесло немного гордости туда, где клубилась неуверенность.

— Тогда и разговаривай со мной, как с мужчиной. Красный замок мой дом. Если однажды что-то…

— А ведь я только-только тебя похвалила. — Мелисса улыбнулась, и Бринден едва сумел скрыть настороженность. Она заправила волосы ему за ухо — только для того, чтобы наклониться ближе, чтобы услышал её только он. — Красный замок тебе не дом и никогда им не будет, не обманывайся понапрасну. Красный замок для королей и принцев, для Таргариенов, и ты это знаешь.

— Мой отец тоже был Таргариен. — Бринден вмиг пожалел, что сказал это. Ему нужно было кивнуть, ему нужно было просто кивнуть. Мама смотрела таким взглядом, что даже жалость была бы не такой противной. Мама смотрела со снисхождением.

— И это значит только то, что тебе повезло вырасти рядом с принцами. Постарайся с ними подружиться, будь полезен и не делай глупостей.

Этот разговор точно был одной из них. На этот раз Бринден всё-таки просто кивнул.

— Как тяжело даются материнские наставления. — Мелисса рассмеялась, отстраняясь, и Бринден отразил ее улыбку так хорошо, как смог. Со временем получится лучше.

Этого вслух он говорить не стал.

О тех, кто боялся смерти, не слагают песни.

О том, кто не боялся, песен сложили великое множество, одна бестолковей другой. И прославлять-то там нечего, гордость и глупость, и вся недолга. Сколько ни щурься, сколько себя ни уговаривай, сколько ни гляди под другим углом — ничего не меняется.

Прислоняясь затылком к стене, можно представить, что делается за нею. Дыхание выкипает молочной дымкой. Если слушать достаточно долго, можно услышать. Если думать достаточно тихо, можно додуматься.

Два наивных вопроса вопроса висели в воздухе, и оба некому задать. Кровь капает с подбородка и, кажется, опять запачкала тростник на половицах.

О чём ты думал?

Как ты думаешь, о чём он думал?

Да кабы эта кровь давала ответ, давно бы вышли все загадки. Бинт туго стягивает свежий порез на предплечье — одним шрамом больше. Не загноилось бы и ладно. Дым вязкой патокой оседает в легких.

Сколько ни щурься, сколько себя ни уговаривай, сколько ни гляди под другим углом — ничего не меняется. Только тут всё, как в детстве: если никак не разобрать, что написано, значит, не буквы кривые, а сам неуч. Разгадки получше так и не придумалось.

Только все вокруг, как назло, будто бы понимают. Наверняка тоже прикидываются да лгут напропалую. Уж и охрипнуть впору: невыразимая гадость это, повторять раз за разом то, во что не веришь, как молитву твердить по заученному.

Я его не понимаю, потому что со мной что-то не так.

Я его не понимаю, потому что с ним что-то не так.

Это служит хорошим оправданием.

Один человек — это больше, чем один человек. Что сталось с сиром Гвейном — не важно, что сталось с Деймоном — не важно. Что сталось с теми, кто верил ему, когда Деймон предал их ради чужой жизни и собственной чести? Дважды изменник: предал своего короля, пожелав стать королем, и предал своих людей, пожелав остаться человеком.

Холодно так, что руки леденеют, но подниматься как не хотелось, так и не хочется. Пальцы лениво водят по вышивке на манжетах, гладят запонки, тянут за завязки. Если он продолжит тут сидеть, может потерять сознание, а это было бы некстати.

Бринден мучительно боится смерти: вот что было бы некстати. В это всё тяжелее поверить. Если вдруг у него не хватит сил, кого он подведёт? Кого он предаст? Разве он до сих пор чем-то кому-то обязан?

Ни звука. Так тихо, что собственное дыхание слышно. Пар выходит из легких светлыми, тяжелыми тучами. Где-то за несколькими стенами отсюда, кажется, кто-то поёт, звуки едва слышно гудят в затылке.

Парой шрамов разве что.

Воспоминания пахнут цветами — да вон они, стоят на полке шкафа в банке мутного стекла. Цветы. Было бы здорово воспоминания хранить так же, только банку подобрать непрозрачную, а пробку поплотнее. Пригвождающую ярость он поместил бы в пыльную колбу, и вдыхал бы понемногу, когда не хочется дышать.

Поболе, чем парой шрамов.

Вот и прокололся: не надо было туда смотреть.

Не дело это — когда за собой уследить не можешь. Эта мысль вспыхивает новым бездумным желанием, и нутро скручивает в тугой комок. Его учили закрыть глаза и досчитать до десяти, прежде чем сделать глупость. Так и выходит: Эйгор закрывает глаза, считает до десяти и делает глупость.

Боль вспыхивает под бинтом, и тот наливается красным, вся рука звенит ясной болью, чистой и блестящей, как сталь. Снаружи шатра голоса на десяти разных языках, в жаровне трещат искры.

В голове ни звука. Благодать, мать её.

Привычка чуть что хвататься за нож как всегда пришлась некстати.

Эйгор мучительно боится смерти: вот что было бы некстати. Одно неловкое движение — и сам станет паскудой подстать. Дважды предатель: подставил Деймона под стрелы — вранье, сам проверял, там все позиции были выигрышны, кто ж мог знать… — и теперь бросил его детей одних на чужой земле.

Кровь скользит на пальцах, и ею правды не смыть. Ни своей, ни чужою. Жаровня дымит и светится золотистым, угольки горят, как глаза, и тени пляшут вокруг, как на балу, как на волантийском праздненстве. Один человек — это меньше, чем один человек, это мерзкий комок чувств и желаний, и обязанности на нём, как капюшон — прикрыть уродство. Пригвождающую ярость запереть бы на замок — дуроты с неё больше, чем проку.

Две жестких истины тлели в жаровне, алым мерцанием прыгая в темноте.

Мне нужна смерть.

Твоя или моя, без разницы.

А по-хорошему, конечно, обе.

Кажется, пение не за стеной, и язык этот ему не знаком. Тяжело подниматься, опираясь рукой на стену, кровь лужицей собралась на воротнике. Бринден не умрёт — а стоило бы. Бринден потеряет сознание — а этого вот уже делать не стоило.

Будь этот сон жесток, он проснулся бы в своей постели в Твердыне Мейгора, в той комнатке, что они делили на двоих, и отец бы смеялся над их склоками.

Будь этот сон милосерден, он не проснулся бы.

«Ты ничего и не смог бы сделать».

Крови. От этого хотелось крови.

Если о лорде-бастарде Бриндене Риверсе напишут в истории, выйдет история о человеке, который ничего и не смог бы сделать.

Бринден крутил в руках шлем, сидя на постели, и точно так же его самого в руках крутили боги, и его подташнивало от головокружения. Единственное стоящее чувство цвело внутри буйным цветом, и эти цветы забивали легкие, мешая вдохнуть.

Какая забавная аналогия. Стоило самому себе улыбнуться.

«Ты ничего и не смог бы сделать».

В одной фразе целая жизнь бессилия, гнева и сожалений. Его жизнь, наверное, началась с этой фразы, и, дайте боги, закончится ею же. Не сдюжил, не заметил, не подумал, не догадался. Опоздал, струсил, поспешил, пренебрег. Список протянется до горизонта — любой его пункт будет лучше правды.

«Ты ничего и не смог бы сделать».

Бринден, по правде, терпеть не мог доспехи.

В юности казалось, что тяжелая кираса только замедляет и давит, погребая под собой так, что не подняться, если раз упал. Ведь весь тренировочный двор тогда собой подмел, случается и такое. Бейлор открыто сочувствовал, стоя поодаль, Визерис усмехался, сир Квентин ругался и требовал встать. Матушка никогда не смотрела — ей не были интересны тренировки. Деймон подавал руку — Деймон всегда, дурак, подавал руку, одни боги знают, зачем.

— Давай, поднимайся уже. Думаешь, в настоящей битве дадут отлеживаться? — Деймон смеялся, будто его собственная кираса ничего и не весила. Бриндену тогда так сильно прилетело по голове, что шлем звенел колоколом, а голова под ним — ещё громче, но за руку брата он всё равно уцепился.

— В могиле полежите, — морщился сир Квентин. Он сдвинул брови, когда звон мечей умолк. — Чего остановились? Парни, последний раз повторяю: лежачий — это просто упавший стоячий. Один упал — битва не кончилась. Заново!

В этом он всегда был прав. Не все из них хорошо выучили этот урок. Сир Квентин был настолько прав, что эта правота болела внутри рваной раной.

Заново.

Бринден в детстве любил истории, страшные и волшебные, выдуманные или взаправдашние. Искусство меча он не любил — ведь как бы ни был искусен, всегда выходило недостаточно, а каким-то железякам не тягаться с его умением попадать в истории. Но на тренировочном поле и с деревянным мечом можно узнать много нужного — всё самое нужное в своей жизни он там и узнал.

Если противник сильнее, надо иметь численное преимущество. Ну, это-то он в колыбели узнал, когда мать наказывала ни за что ни с кем не ссориться. А если численное преимущество на стороне противника, нужно быть умнее его.

Бринден крутил шлем в руках, сидя на постели, и улыбался сам себе.

Какой уж там умнее — до войны дошло. А ведь радовался, как ребенок, когда сумел выкрутиться в прошлый раз. Точно как в детстве, когда удавалось — да когда хоть что-нибудь удавалось, сбежать, перехитрить, увернуться… Точно как в детстве, ненадолго.

— В этот раз ты тише, — улыбается Бринден, и Шира шумно выдыхает где-то за спиной.

— Мне до сих пор стыдно за прошлый.

Бринден не может не улыбнуться. Кажется, его сейчас начнет трясти.

Он помнит прошлый раз в точности, до последней детали. До красных отметин на предплечьях, которых он потом касался, чтобы снова ощутить цветочный запах.

Шира спустила босые ноги на пол и улыбнулась, если улыбнулась.

— Можно мне в этот раз за тебя не бояться?

— Можно.

Бринден за себя не боится нисколько. И без того есть за что попереживать. Бринден понятия не имел, какая погода за окном: мир сузился до маленькой комнатушки, до их покоев, до тишины и шелеста ткани.

Сколько стоит мир?

— Где и что я пропустил, если дошло до этого?

Шира не должна была слышать такого вопроса, а он сам не должен был его задавать.

— Разве способен лорд Кровавый ворон что-то пропустить? — Она ластится к нему, кладет руку ему на предплечье, но не чувствует ответа и отступает, как отступают волны в отлив. Фальшивая ласка. Фальшивая женщина. И жизнь эта — в этой комнате — тоже фальшивая.

Бринден улыбается и смотрит в потолок. Пустая глазница горит и ноет, и жжет.

— Точно как десять лет назад. Поверить не могу, что дошло до… — Он со смехом отбросил шлем на подушку. — Нет разницы, знаю я, что меня ждет, или не знаю. Оно всё равно ждет. Что бы я ни делал…

Он сказал слишком много и пожалел об этом до горечи на губах. Но даже если напрячься, даже если сосредоточиться, он не может сейчас увидеть Ширу, сколько бы ни смотрел.

Что бы он ни делал. Сколько бы раз не перепроверял. Даже достав из ниоткуда армию, даже собрав второй флот за чужой счет, он не может увернуться. Ему снова надо надевать шлем, и ему снова нужно брать в руки меч, но в этот раз всё иначе.

— Тебе страшно? — просто спрашивает Шира, и хочется смеяться.

— Мне стыдно. — И когда она так непонимающе смотрит на него, Бринден все-таки смеется. Шлем смотрит на него пустым забралом, скалится и зовет его.

Бринден хотел бы сказать что-то вроде: «Если бы я был умнее и поступил иначе, не пришлось бы надевать доспехи», но он не может придумать это «иначе». Бринден хотел бы думать, что не видит ошибки, но здесь нет ошибки.

— Что мне нужно было сделать, чтобы войны не было?

Шира смотрит сочувственно и пожимает плечами.

— Разве могло быть иначе?

Сказать кому — не поверят. Ни один яд не добрался, ни один наемный убийца не вышел живым. Шира хмурится и все равно зачем-то жмется ближе, и от её тепла не легче. Серебристые волосы опутывают сетью.

— Брин, пожалуйста, не кори себя понапрасну. — Её теплый шепот мурашками бежит по телу. — Это ведь Эйгор. Ты ничего и не смог бы сделать.

Деймон протягивает ему руку, но даже так Бринден не может подняться: броня слишком тяжела и тянет к земле. Только тогда его вздергивают подмышки, заставляя встать.

— Пошел к Неведомому… — бурчит Бринден, и Эйгор вздевает брови неповторимо издевательски, а потом отпихивает его — так, что Бринден едва не падает снова. В голове звенит от боли и стыда, и, как он думал тогда, ненависти.

— Как пожелаешь, вороньё, только меч не теряй и не расслабляйся.

Тогда он понятия не имел, что такое ненависть, но не расслаблялся. Немногое это меняло.

Бринден, по правде, терпеть не мог доспехи. Они не спасли его один раз — не спасут и сейчас.

Он ничего и не смог бы сделать.

Когда пальцы сжимают челюсть Ширы, Бринден сипит и слышит сам себя эхом, как во сне. Ненависть мешает дышать. Ненависть чистого фиалкового цвета.

— Давай, скажи это ещё раз, — тянет он неповторимо издевательски. — Посочувствуй мне. Как тяжело, наверное, быть ни на что не годным младшим братом, бледной копией, подделкой. Я же, бедняга, не виноват, что таким родился. — Всё медленно, вглядываясь единственным глазом в неё, и из её зрачков скалится собственное уродливое отражение.

Шира смотрела на него и молчала, сочувствие в зеленом глазу и страх в голубом.

Бринден отбрасил её на подушки и резко встал. Усмешка режет кинжалом.

— Ты думаешь, что испугалась? Такой малости?

Шира отчего-то жмурится, взаправду как напуганный ребенок, и руками касается следов от его пальцев. Бринден смеется каркающим смехом.

— Попробуй пожить всю жизнь, соревнуясь с безумцем, чтобы потом узнать, что ничего-то и не смог бы сделать. Тебе понравится.

Когда дверь хлопает, и Шира остаётся в постели одна, она смеётся и снова смеётся, ничем не лучше двух безумных братьев. Война придет в Семь королевств блеском мечей и детскими криками — заново. Звон клинков и их шаги услышат на века вперед.

Если о лорде-бастарде Бриндене Риверсе напишут в истории, выйдет история о человеке, который ничего и не смог бы сделать. Лишь бы упомянули, что пытался.

Шира непригодна для брака — ей не идет быть послушной женой и растить детей. Но когда-то она этого не знала и, глупая, хотела этого.

* * *

Шире было сложно привыкнуть, как потихоньку менялись взгляды окружающих.

— Леди не стоит в дневное время надевать такие украшения, ты чего, — бурчит Гвенис, осторожно снимая с Ширы сережки. Шира хмурится, но не спорит — сестре всегда виднее.

— А в какое стоит?

— Только на вечерний выход, пир или приём. Днём алмазы не носят. Особенно в твоем возрасте. — Гвенис протянула серьги Шире, и та просто взяла их в руки, озадаченная. — Надень лучше жемчуг. Я дам тебе свои.

— Спасибо…

Шира не знала, при чем тут возраст. Это из-за алмазных сережек на неё так смотрят? Но ведь алмазы очень красивые.

— Но ведь алмазы очень красивые, — проговорила Шира вслух, глядя, как Гвенис открывает шкатулку, чтобы убрать туда серьги.

— И очень блестящие, того и гляди сорока унесёт. — Гвенис улыбается самой доброй своей улыбкой, и Шира невольно светлеет. — А ты у нас и так сверкающая, лучше не рисковать.

Сестры иногда говорили Шире, что она очень красивая, но так, наверное, говорят каждой девочке, чтобы сделать приятное. Шира так думала.

Но с жемчужными сережками она всё так же собирает все взгляды, и не понимает, почему.

* * *

Шира никогда-никогда никому не скажет, но привлечь она хотела бы только один взгляд. Сестры бы точно её засмеяли. Брат бы выразительно вздохнул. Нет, этого знать никому и никогда не стоит.

Эйгор бы посмеялся над тем, какими глазами она иногда смотрела на его тренировки с мечом. Благо, он никогда не видел, что она смотрит — а если и видит, то, верно, не обращает внимания, занятый тренировочным боем то с Деймоном, то с принцем Бейлором, то с принцем Мейкаром. Шира была девочкой и ничего не смыслила в мечах и доспехах, но бой завораживал её, как пляска завораживает неспособного танцевать.

Не то чтобы в Красном замке можно оставаться незамеченной.

— Ты стоишь здесь уже пять минут, — шепнули ей на ухо. Шира едва не взвизгнула.

— Брин! Зачем так пугать!

Бринден улыбался своей ехидной улыбкой, всегда глядя так, будто видит насквозь.

— Острое железо может завораживать, признаю, но я предпочитаю его в другом виде. — Он улыбается, и Шира невольно улыбается вместе с ним. Бринден тоже в доспехах, со шлемом подмышкой, и это ему не идёт.

— Ты тоже тренироваться? Я думала, ты не любишь это всё, — Шира склонила голову набок, волосы скользнули по платью.

— Не то чтобы у меня есть выбор, миледи, сами понимаете.

— Ты же взрослый. Кто тебя заставит?

Бринден улыбается ей с нежностью — не с той притворной нежностью, с которой целуют её руку на приемах. Шира чувствует это и любит его изо всех сил за то, что он один до сих пор видит в ней ребенка, его маленькую сестру, которую когда-то таскал на плечах.

Бринден ерошит ей волосы, ни капли не заботясь о прическе.

— От меня ожидается хорошее владение мечом, как от любого мужчины высокого рождения. Было бы некрасиво уклоняться.

— А вот Эйрис говорит, что меч — оружие дурака, — припомнила Шира, просто чтобы продолжить разговор. Она не слишком понимала, почему.

— Принц Эйрис, Шира. Когда ты принц, можешь и говорить, и делать, что душе угодно.

На тренировочной площадке Эйгор всё-таки сумел повалить Мейкара и теперь не давал ему подняться, пытаясь заставить выронить меч. Шира обнаружила, что не они одни наблюдают за этим.

— А я такой привилегией не обладаю. Иногда приходится делать то, что не нравится.

— Не иногда, а постоянно. — Шира надула губы, куксясь, обижаясь, кажется, на весь белый свет за эту фразу. — Если бы мне можно было вместо вышивания играть с мечами, я бы это делала.

— Это ты так говоришь до первого сломанного ребра, — невинно заметил Бринден, глядя в небо. — Лучше уж вышивай. Ладно, мне пора.

Шира проводила его взглядом. Солнце светило так ярко, что она щурилась и сдерживала желания прикрыть глаза ладошкой.

Эйгор снял шлем и пытался отдышаться, скалясь, и меч в ножны вкладывал не глядя.

Бринден не прав — это не из-за мечей Шира смотрит на Эйгора. Ей в голову пришла глупая и забавная мысль.

Просто, если бы Эйгор родился девушкой, он бы точно носил алмазные сережки, когда захочет, и никого бы не спрашивал.

* * *

Шира сама не могла понять, зависть это или восхищение. Пожалуй, что то, что другое разом.

Эйгор был единственным, кого она знала, кто делал то, что пожелает, ни на кого не оглядываясь. Эйгор занимается, чем пожелает, ездит, куда пожелает, и любого желающего его урезонить встречает насмешкой. Он тоже, как Бринден, был совсем взрослым, и младшей сестры для него вовсе не существовало.

Шира хотела бы быть им. Шира не заметила, когда захотела быть с ним.

Тем вечером за ужином всё собрались вместе. Король Дейрон всегда дозволял бастардам обедать за одним столом с принцами, но в этот раз, пользуясь его отсутствием, обсуждения за столом слегка сменили характер.

— Риверс, ты опоздал, — беззастенчиво заметил Мейкар, смерив Эйгора взглядом. Эйгор, ничуть не смутившись, занял своё место и только потом ответил.

— Какое серьезное отношение, Ваше Высочество.

Мейкар сверкнул на него взглядом — такое обращение звучало издёвкой. Эйгор насилу изобразил удивление:

— Что, рассчитываете, что я скажу, что Вам неплохо бы так серьезно относиться к тренировкам, а не к трапезам?

— Эйгор, — всерьез пожурил Бейлор, нахмурившись, нехотя отвлекаясь от разговора с женой. Шира прикрыла улыбку ладошкой.

— Но я так не скажу, — примирительно продолжил Эйгор, жестом приказав налить себе вина. — Я же понимаю, что наш принц старается, как может.

— Половина замка порадуется, когда твой язык наконец усохнет, — заметил Мейкар. Оба демонстративно не отвлекались от приема пищи.

— Надеюсь никогда не доставить им такого удовольствия.

— Да угомонись ты, — со смехом посоветовал Деймон, на что Эйгор только пожал плечами:

— Всего лишь пытался поддержать светскую беседу.

Только тут в столовую вошел Бринден, стараясь не выглядеть торопливым. Вот уж кто взаправду опоздал. Эйгор повернул голову сначала к нему, потом к Мейкару, а затем прокомментировал гробовое молчание печальным вздохом:

— Какая предвзятость.

Бринден приподнял брови, усаживаясь на своё место — ровно напротив Эйгора. Их места по протоколу должны бы быть рядом, но их всегда намеренно сажали через стол после некоторых случаев.

— Прошу прощения, что прервал Вашу трапезу, милорды и миледи. Я уже пропустил ритуальный обмен колкостями?

— Ещё успеваешь.

— Если вы превратите и этот ужин в балаган, буду просить Его Величество кормить Вас на заднем дворе, — пробормотала Мия, закатывая глаза.

— Уж в балаганах ты… — начал Бринден.

— …разбираешься лучше нашего, — продолжил Эйгор так, что завершили фразу они хором. Обменялись недружелюбными взглядами и затихли под хихиканье сестёр.

— Кто-нибудь, отодвиньте от них вино, — посоветовал Деймон, не отвлекаясь от куриной ножки.

— Не то чтобы мне требовалось вино, чтобы…

— Превратить ужин в балаган, мы поняли. Вы не есть приходите, а в остроумии соревноваться. — Мия действительно взялась за штоф с вином, не дожидаясь чашника, демонстративно налила себе и предложила Эйрису. Тот кивнул и добавил:

— Или в отсутствии оного, если отсутствие возможно измерить.

Эйгор посмотрел на него так, будто впервые видел. Бринден послал искренне обиженный взгляд.

— Я не отказался бы измерить отсутствие…

— …вас обоих на этом ужине, — перебил Мейкар, морщась. — Это так вы понимаете светскую беседу?

— Какая предвзятость, — фыркнул Бринден. Мия демонстративно пронесла штоф с вином мимо него.

Шира обожала такие семейные вечера — на них всегда было интересно. Она тихонько обратилась к Мии:

— Можно мне тоже немного?.. — Ей уже должно быть дозволено пить вино по возрасту, но отчего-то она до сих пор стеснялась.

— Нет, нельзя, — строго ответила Мия. Гвенис, сидящая сбоку от Ширы, приподняла брови.

— Налей ей. Уж лучше так, чем снова таскать фляги с вином из погреба.

— Я не таскала! — Шира зарделась.

— И та фляга была не из погреба, — добавил Бринден, не смутившись. Мия оглядела их обоих и выразительно вздохнула.

— И если таскать, так уж сразу бочонок, — кивнул Эйгор. Он приставил к тарелке Ширы свой кубок. — Мне больно слышать, что леди приходится вымаливать вино у своих жадных родственничков.

— Она ещё маленькая, — возразила Мия, а Бринден перебил:

— Я бы побоялся брать вино у щедрых родственничков.

— Тебе я и не предлагаю. — Эйгор хмыкнул. — Хотя бы скажи, что ту флягу ты купил, а не украл.

— Твоя забота о моем моральном воспитании похвальна…

— Вы можете действительно утихнуть? — тихо попросила Шира, но услышана не была. Она благодарно кивнула и взяла кубок в руки, стараясь осушить его быстрее, чем Мия сможет помешать.

— Я давно отчаялся тебя морально воспитать.

— Не то чтобы это не принесло мне облегчения.

— Так-то ты ценишь мои усилия.

— Оценить отсутствие тоже навряд ли возможно.

— Твоё отсутствие я бы оценил.

— Взаимно, но здесь отчаялся уже я.

Она обожала семейные ужины.

— Шира?

О боги, боги, на что такая жестокость? Что еще вы способны отнять?

Она правда с ним говорит? Он обернулся — вдруг она говорит не с ним, с другим, с правильным им. С живым, дышащим Бринденом Риверсом — не с его огрызком, оставшимся от пиршества богов.

Но она правда говорит с ним.

— Брин, это был просто сон.

На миг отчаянная надежда расцвела в легких алыми, живыми цветами.

— Правда?..

Шира смотрела на него. Живая, дышащая, прекрасная, как лучший цветок королевского сада. Его женщина, его сестра, его — настолько его, что больнее быть не может.

Это был просто сон.

— Это был плохой сон, Брин. Всё хорошо. Ну, — она улыбнулась, положив руку ему на плечо.

Это был просто сон. Она не тонула в зимнем море — она не топилась в зимнем море, мучаясь им, как болезнью. Он не глядел в морскую пену до ряби в глазах. Он не просил прощения по ночам. Он не калека, прикованный к дереву, он не ошметок самого себя…

Впервые за последнюю сотню лет Бринден Риверс ощутил слёзы на щеках и облегчение. Было так легко шевелиться. Болела глазница — он коснулся её пальцами, но там был только шрам. Из него не торчал древесный отросток.

Шира была жива. Шира была с ним, здесь, сейчас. Теплая под одеялом.

Он так боялся проснуться ещё раз.