Те времена (джен)

— Эй, мы же договорились, я первый!

— Не шуми ты! Сцапают — влетит!

— А нам точно можно…

— Нам точно нельзя! — Смех Деймона, такой неуместный в тишине, разлетелся по залу волной, пробежался под галереями и вернулся к ним эхом. На него тут же возмущенно уставились три пары глаз.

— Ты рехнулся?!

— Пожалуйста, потише!

Эйгор и Дейнерис одновременно на него шикнули, Бринден только послал ему удивленный взгляд. Деймон примирительно поднял руки, сдаваясь младшим, снова фыркнул и развернулся.

Конечно, в такой час в замке всегда тихо, но стражники снаружи ходят — если бы не тайные проходы, малышня никогда не попала бы в такой час в тронный зал. Факелы были погашены, поэтому зал, холодный и слишком большой для четверых детей, заставлял ежиться, перешучиваться и вечно отводить глаза. Бринден поднял взгляд на трон, — слишком большой и слишком страшный, чтобы смотреть на него снизу вверх, — и плотнее укутался в свой маленький плащ.

— Не бойся, — шепнула ему Дейнерис, чуть наклонившись. Она улыбалась. — Мы совсем немного тут побудем и уйдем.

Бринден коротко кивнул, отводя взгляд.

Эйгор был изначально против того, чтобы брать с собой девчонку, но Деймон настоял, да и только Дени знала тайный ход, чтобы миновать ров и гвардейца у рва. Она держалась увереннее братьев и кузена — Бринден плохо понимал, почему, но старался не задавать вопросов.

Железный трон слабо поблескивал в свете луны — черный и страшный, уродливой колкой громадой возвышавшийся над залом. Драконьи черепа следили за каждым их шагом, а камень под ногами, как назло, отражал даже тихие шаги. Драконы слышали. Бринден прикусил губу, но пообещал себе не пугаться. При свете дня Железный трон не казался таким чужеродным в этом зале, — не тогда, когда на нём сидел отец, — но сейчас был просто темной горой железа.

Бринден сам вызвался постоять на стрёме, чтобы старшие взяли его с собой, но теперь начинал жалеть.

— Мы обязаны попробовать, — Деймон смотрел на трон без страха, взял Дени за руку и потянул к трону, в пятно лунного света на мраморном полу.

— Кончай трусить и думай о стражниках, — твёрдо шепнул Эйгор, пихнув Бриндена в бок, и тоже прошел за ними. Бринден послушно уставился на дверь, старательно вслушиваясь в звуки за нею, лишь бы не смотреть драконам в глаза.

* * *

Бринден знал Железный трон с детства, как любой ребенок знает с детства мать, солнце и дом.

Железный трон ранит за каждое неосторожное движение, за каждую лишнюю эмоцию, за расслабленную спину или слишком крепкую хватку — ранит и учит, каково на нём сидеть, и для того и оставлен острым. Бринден видел, как множество людей сменялись на нём — и пятерых из них он видел тем глазом, что ещё был алым и живым.

Отец сидел на троне редко, шутил и жаловался, что сиденье под ним проломится и Балерион не такой-то хороший кузнец. Брат на троне казался маленьким, как кукольная фигурка, Эйрис тронный зал не любил вовсе — Бринден раз за разом упрашивал того провести приём самостоятельно, когда собственная спина ныла после дней долгих аудиенций. Мейкар был самым величественным из всех: высокий и статный, сидящий на Железном троне, будто родился для этого, и охранявший этот трон, как цепной пёс. Одни боги знают, как сейчас выглядит Эйгон на троне — благо Бринден как раз один из них.

Он никогда не любил Железный трон — любить его, пожалуй, могут только те, кто никогда на нем не сидел.

В те дни он не любил никого и ничего на земле и под ней — боль в легких затмевала разум, рукоять меча прикипала к кротовой перчатке, компания единственного спутника обрыдла и опостылела, и сам себя Бринден чувствовал слабым, жалким и беспомощным. Беспомощность он ненавидел больше всего на свете.

В общем, в те дни он был редким дураком, убежденным, что не боится никого и ничего, что устал от этого мира и что желал бы век не видеть эти бесконечные чужие ему леса. Вороны потешались над ним, и позже он сам с удовольствием к ним присоединился.

— Боишься, человек? — спросили у него тогда.

— Нет, — бездумно ответил он и даже, помнится, улыбнулся.

Откуда, в конце концов, человеку знать, каково распрощаться с этим званием.

В черно-белом мире, где больше не было ничего, кроме темноты и шороха крыльев, он чувствовал себя, как во сне. Безумном воспаленном сне, неподконтрольном ему, как давным-давно в юности.

Но Бринден сам господин своей судьбы, — во всяком случае, это он себе повторял, пока сам себе не надоел, — а господином Бринден всегда был безжалостным.

* * *

— Да слезайте уже, полночи здесь проторчим…

— Да тут… поди слезь ещё… — Дейнерис подобрала юбки, закусила губу и принялась неловко спускаться по крутой железной лестнице с трона. Лестница цепляла её юбку и даже один раз оцарапала ей ногу, но Дени смолчала, сжала губы плотнее, подняла голову повыше и сделала шаг вперед, даже не глядя вниз.

За что, конечно, тут же поплатилась, когда в следующий миг её юбка снова зацепилась за один из стальных шипов, и Деймону пришлось подхватывать кузину, когда та полетела вниз.

— Говорил же, — со смехом добавил он, осторожно составив Дени рядом на пол. Та морщилась от боли — подол юбки был запачкан в крови от пореза — но не жаловалась, а только тихо поблагодарила за помощь.

Бринден то и дело косился на них, но ему больше нравилось смотреть на дверь, и даже когда Дени сказала, что теперь его очередь, Бринден попытался отмахнуться.

— Я не хочу…

— Ворона опять струсила, так и знал, — скривился Эйгор. Он на троне уже побывал и единственный остался без царапин: Деймону тоже пришлось перематывать ладонь платком Дени.

— Брин, ты чего? — поддержал Деймон, фыркнув. — Всю жизнь же будешь жалеть, такая возможность.

— А на стрёме кто будет стоять? — попытался заупрямиться Бринден, но попытка была обречена на провал.

Они оба смотрели на него, и больше ничего не оставалось. Бринден был младшим — не только среди сыновей Эйгона, Бринден был младшим во всём Красном замке, не считая двухлетней Ширы, и меньше всего на свете хотел, чтобы этим тыкали ему в лицо.

Дейнерис нарочито мягко начала:

— Мальчики, давайте лучше…

— Давайте лучше прекращать разводить сопли, — перебил Эйгор, закатив глаза, а после жестко взял Бриндена за плечо и потянул к трону. Бринден поморщился, но пошёл. Упрямиться было бессмысленно: не было такой силы, которая остановит его брата, если тот что задумал.

Трон был страшным сам по себе — в темноте, под одним тусклым лунным светом, слишком громоздкий, слишком уродливый в прекрасном тронном зале… Но после того, как и Дени, и Деймон сумели на нем пораниться, трон был страшным втройне. Деймону было целых одиннадцать лет — а Бриндену едва исполнилось шесть, и если у него не получилось, то уж у Бриндена подавно не получится.

Буквально ничего из этого не будет аргументом для брата, поэтому на трон всё-таки пришлось лезть, кусая губы и внимательно глядя под ноги.

* * *

Железный трон из черной стали ранил тело и душу — больше раз, чем Бринден мог сосчитать, и больше, чем хотел помнить.

Чардревный трон из белых корней выпивал и тело, и душу, впитывая больше, чем Бринден готов был бы ему отдать.

Он знал, зачем пришел. Он никогда бы не отправился в такой путь за пустяком. Его тело было слабым и увядающим, — куда слабее, чем ему хотелось признавать, — и в свои семьдесят семь лет Бринден уже не был уверен, что переживёт следующую зиму. Всю прошлую зиму его сотрясал кашель, а ведь тогда он был лет на пять моложе.

Он знал, зачем пришел, и всё равно застыл в ужасе при виде пустого чардревного трона.

Он знал, что это дорога в один конец.

Он знал, что никогда уже не выйдет из этой пещеры.

Почему тогда что-то внутри трясёт при взгляде на увитые корнями черепа?

Бринден заставил себя сделать вдох. Гнилой прохладный воздух, запах земли и воды, запах костей под ногами. Как назло, в нём не было ничего неприятного. Вороны почему-то не каркали — молча ковыряли кости под ногами, большие и маленькие, сидели на корнях, торчащих из стен, и смотрели на него своими черными камушками глаз.

Бринден не хотел по-настоящему становиться вороной. По-настоящему становиться деревом он тоже не хотел. Вот только ему много лет как не было дела до своих желаний.

Он не помнил, когда ему в последний раз было страшно. Добрых десять лет назад, наверное.

Так страшно ему было только раз, и с тех пор прошло почти шестьдесят лет.

Бринден не затушил факел. Он сидел в тишине и дожидался, пока факел погаснет сам.

Он знал, что свет ещё увидят тысяча его глаз — но не один последний.

* * *

Бринден был очень-очень осторожен и всё-таки сумел не пораниться, пока забирался, но это только полбеды.

— Видишь, как высоко? — Деймон улыбался ему снизу. Бринден наверняка смотрелся глупо на троне: ему пришлось подтянуться, чтобы усесться на сидение, и ноги не касались ступеней. В спину упиралось что-то острое, в ногу тоже, а один из мечей был прямо возле уха — у взрослого человека, правда, это были бы лопатки. Драконьи черепа теперь не смотрели на него — они смотрели на остальных, всех, кто был у подножья трона.

— Действительно высоко…

Дени тоже посмотрела на него, улыбнулась и предложила:

— Давай помогу тебе слезть? Там очень крутая лестница…

— Ещё чего, — отозвался Эйгор, — сам справится.

— Эйгор, он ещё маленький, прекращай, — Дени нахмурилась, но звучала ласково. Эйгор повернул к ней голову и безапелляционно заявил:

— Мы справились — и он справится.

Дени нахмурилась только сильнее, но смолчала. Деймон тихо фыркнул, смеясь над ними обоими, а потом задрал голову к Бриндену:

— Ну как?

— Холодно. И остро, — пожаловался Бринден, опасливо косясь на один из мечей. Он попытался подняться так осторожно, как мог: скатись он кубарем с этой лестницы, пришлось бы посылать за мейстером. Длинные волосы зацепились за какой-то шип, но Бринден, не смутившись, просто рванул себя за волосы. Лучше остаться без пары волос, чем рисковать порезаться, распутывая их. Плащ цеплялся не так сильно, и Бринден осторожно его придерживал, пока спускался.

— Я всё, — с большим облегчением доложил он, когда лестница наконец осталась позади.

— Вот и молодец, — улыбнулся Деймон и посмотрел на дверь. — Всё, заканчиваем, пора по постелям, а то хватятся.

Бринден и Эйгор одновременно фыркнули — Деймон был единственным, кого могли хватиться, единственным, у кого была мать. Принцесса Дейна с удовольствием надавала бы сыну подзатыльников за непослушание.

— Только идём очень тихо, помните? — Дени показательно приложила палец к губам. Для девчонки она действительно была очень сообразительной, и она была его старшей сестрой, поэтому Бринден её даже немного уважал.

— Предлагаю орать на весь замок, — ехидно заметил Эйгор. Для него Дени была младшей сестрой, и их с Деймоном нежности ему порядком поднадоели.

— А ну прекращай, леди грубить нельзя, — пожурил Деймон, подтолкнул братьев-Риверсов в спины и кивнул на дверь. — Давайте, пора, если за вами придет ваша нянька — мало не покажется.

Эйгор с Бринденом снова синхронно хмыкнули. Бриндену стоила четырех пирожных помощь Гвенис с отвлечением няньки — сестра весь вечер искусно рыдала над разорванной куклой — и ещё два пирожных за то, чтобы та не спросила, куда братья собрались среди ночи. Нянька наверняка спала, умаявшись с их общей сестрицей.

Бринден обернулся на трон. Лунное пятно на полу за этот час сместилось и слегка задевало его подножие. В серебристом свете сталь блестела ярко и красиво, и только драконьи черепа обычно видели Железный трон таким — в пустом зале под звездным светом.

— Давайте, пойдем.

— Иду.

* * *

Бринден давным-давно был обвенчан с деревьями, и этот союз разорвать невозможно.

Он знал все правила. Он знал, что сначала и что потом. Он четко понимал, что будет.

Чего не будет, он тоже четко понимал.

Не было больше нужды оставаться в этом слабом теле — последний глаз видел вокруг только темные перья и белые кости. Корни трона уходили в самую глубь земли — а наверху, над холмом, росла великолепная чардревная роща, куда больше той, что у Стены, и даже больше той, что раньше была в Высоком сердце. Ветер шевелил её листья — алые листья чардрева не опадают даже зимой, только седеют от инея, становясь ещё красивее.

В юности Бринден верил, что в чардревах обитают боги. Мудрые и справедливые, они следят за человечьим родом и удачливому ответят на мольбу.

В зрелости Бринден понял, что эти боги немногого стоят, и больше всего любят пропускать мимо ушей любые молитвы — зато подслушивать всё то, что человек говорит им наедине.

Сейчас, в старости, Бринден сам обитал в чардреве чаще, чем в собственном теле. На то не было настоящей необходимости, — кроме одной, о которой не хотелось думать лишний раз, — просто в собственном теле было тесно и скучно, когда было столько всего, нуждавшегося в его взгляде.

Когда первый корень чардрева пронзил его бедро, Бринден заставил себя уйти из тела на много дней, чтобы не чувствовать этой боли. Боль оставалась в теле — а вот страх… страх Бринден всегда забирал с собой и помнил этот страх лучше собственного имени, где бы ни находился.

В Королевской гавани шел дождь, во Вранодреве сияло солнце, на Винтерфелл набежали тучи, в Черном замке шел снег.

В пещере Поющих всегда было одинаково, какая бы буря ни творилась снаружи.

Когда пришла пора возвращаться, Бринден подумал, что сходит с ума. За какой-то месяц тело ослабло так, что тяжело было приподнять руку. Глаз так и остался привычным к темноте — он четко различал всё вокруг без всякой нужды в освещении. Вороны свободно подлетали и садились на него — прямо на колени, как кошки, не стесняясь. Бриндену казалось, ещё немного, и вороны начнут его клевать, как свежий труп. Еды же им и правда здесь не хватает.

Корни пронзали его ноги и спину, причиняя ни с чем не сравнимую боль каждую секунду. Они прорастали по его венам, они питались его кровью и его рассудком, ведь у каждой песни своя цена. Бринден был человеком и не пел песен земли — но мог их слушать и понимать, и за это в своё время он заплатил левым глазом. Какова бы ни была цена бессмертия, её он тоже готов выплатить.

Так он говорил себе, стискивая зубы от боли, впиваясь пальцами в корень чардрева так, как никогда бы не позволил себе впиться в Железный трон. Боль — это ещё не цена.

И проводил как можно больше времени снаружи, слушая ветер, слушая беседы, слушая сны.

«Мне страшно», хотелось сказать Бриндену, как сейчас, так и тогда.

«Не ной», отвечал он сам себе, почему-то голосом брата.

Все его братья и сёстры давно мертвы, но смерть немногое значит для того, кто от неё отказался. Он один будет жить и помнить их голоса — даже если рискнет назвать это жизнью. А если и придет ему черед умереть, он просто навсегда останется в деревьях, и не придется лобызаться с ними в Пекле, пусть братец позолоту свою сгрызет от обиды.

Жизни больше не было. Смерти больше не было.

Посмертия тоже не будет.

Никогда.

Бриндена Риверса тоже больше не было — только бледный лорд на белоснежном троне.