Небо в алмазах (джен)

— Андрей? — навстречу младшему воспитателю, цепляясь за стенку, тяжело шёл одноногий. Лицо у мальчика было очень бледным. Деревянный костыль судорожно упирался в пол.

— Что с тобой?

— Ни…чего. Голова закружилась просто, может от лекарства, обезболивающего.

Из двух братьев этот был слабее здоровьем, это Роман заметил давно. Антон ощутимо страдал, когда брат был в Могильнике.

Мальчишка покачнулся, опершись о стену. Роман быстро подставил плечо, решил немедленно сообщить врачам, но Андрей покачал головой и пробормотал что-то невнятное.

— Что ты сказал?

— Не нужно. Само пройдёт, не в первый раз уже.

Роман почти тащил его, Андрей вис на плече, серея лицом. Из комнаты навстречу им буквально выскочил Антон, быстро, насколько позволяла хромота, подошёл к брату.

— Почему не предупредил? — укоризненно прошипел он, кивнув Роману. Вдвоём с воспитателем они дотащили его до кровати и уложили.

— Сейчас… пройдёт… оно… ненадолго. Я не хотел, думал сам дойти, немного осталось…

— «Думал сам дойти»! — возмущённо передразнил Роман. — А если бы свалился по дороге? Темно в коридоре, все по комнатам разбежались, и воспитателей мало, завтра выходной.

Роман двинулся в тёмной комнате к выключателю и запнулся о стремянку, которая стояла у шкафа. Свет, как и следовало ожидать, грустно мигнул и погас. Роман чертыхнулся.

— Свечку хоть принесли бы, — он осторожно отодвинул стремянку, намереваясь открыть шкаф, чтоб поискать свечи.— Не видно же ни...

И застыл, позабыв, о чём начал говорить.

На шкафу, поблёскивая в полутьме, стоял подсвечник.

Тот самый. Бронзовый, на две свечи.

Роман медленно повернул голову в сторону братьев. Антон сидел на кровати, Андрей полулежал рядом.

— Что это? — медленно, словно ему сводило скулы, произнёс воспитатель.

В комнате сгустилась тишина.

— У нас дома такой же был, — печально сказал побледневший Антон. Узкое лицо с карими в желтизну глазами сморщилось и приобрело виноватое выражение. Роман перевёл взгляд — то же выражение словно переползло на лицо близнеца. Тот, наоборот, сильно покраснел и, опустив глаза, пробормотал:

— Ну, может, не совсем такой. Но похожий. Мы тогда у бабки жили, а когда она нас выгнала…

Антон скосил птичьи глаза на брата, и тот замолчал.

— Андрею было скучно, — жалобно проговорил Антон, — а подсвечник такой красивый. Здесь ему хорошо было…

— Кому, подсвечнику? — тупо спросил Роман.

— И ему тоже, — опустив глаза, пробормотал Антон.

— Он бы постоял тут некоторое время, и мы бы отнесли его. Не говорите директору. И Викниксо… Виктору Николаевичу.

— Пожалуйста, Роман Александрович.

Воспитатель наконец-то обрёл дар речи и прервал этот жалобный хор.

Роман удивляло, что ярость куда-то испарилась. Но следовало довести дело до конца.

— Итак, вы украли… то есть, ты, Антон, украл из подсобного кабинета эту вещь.

Подросток покаянно опустил желтоволосую голову.

«А он совсем не прост. Хитрец. Ещё одно «чудо» на мою голову», — мрачно подумал Роман.

— Вы заберёте его сейчас?

— Нет, — жёстко ответил воспитатель. — Сейчас — нет. Ты отнесёшь его вечером на место, сам.

— Уже скоро вечер…

— Я скажу когда. Вещь не трогать, и не вздумайте его перепрятывать! Вылетите отсюда насовсем, — отрезал Роман.

Близнецы согласно закивали головами, словно боясь, что он передумает и прямо сейчас потащит их с подсвечником к директору.

«Дурак», — холодно подумал Роман, захлопывая за собой дверь.

Непроходимый идиот, болван. Кем он себя возомнил, Ниро Вульфом? В эту комнату он даже не заглядывал. Всё время шёл по неверному следу, убедив себя в том, что виноват другой…

Роман похолодел, будто оказался неодетым в лютый мороз на улице. А что, если Мамочка действительно ушёл и не вернётся?! Воспитатель проверял: ни утром, ни в обед его никто не видел. Оставалось надеяться, что появится к вечеру.

В учительской Романа ждало неприятное известие: старшего воспитателя Сорокина срочно вызвали в город на двухдневную конференцию, и он будет завтра вечером. Учителя понимающе переглядывались и тихо говорили о назначении нового директора. Дело, скорее всего, было решённое. Радовались этому не все.

Пожилая сухонькая секретарша директора, к которой Лось испытывал доверие, передала Роману записку: «Роман, извини, знаю, что ты этого не любишь. Пожалуйста, доделай свои отчёты и напиши характеристики. Нужно срочно»

Молодая русоволосая воспитательница, кокетливо поправляя кружевной воротничок, задержалась взглядом на вошедшем в учительскую хмуром молодом человеке. Молодой человек, впрочем, никак не отреагировал на это, рассматривая бумажку, которую держал в руках.

Никакие отчёты не лезли Роману в голову.

— А вот я слышала, — громко произнесла девушка, — что Мамочка-то — исчез! Поминай как звали!

— Почему? — спросил лопоухий воспитатель Щепкин, или попросту Щепка, поправив очки.

Роман вздрогнул.

— А кто его знает. — равнодушно пожала она плечами. — Захотел и сбежал. Мне Пузырёв сказал.

Пузырёв, или Пузырь, прозванный так не столько за фамилию, сколько за непреодолимое пристрастие к выпивке и красивой «пролетарской» фразе, подтвердил:

— Ага. Нету его. Благодать просто. Ещё бы кто-нибудь сбежал — не нарадовался бы.

— У него же ноги нездоровые, — пробормотал Щепка.

— Вон Ральф радуется, небось, — Пузырёв кивнул на Роман, — правда, Роман Александрович? Ничего, не отсохнут ножки-то, а мы отдох…

— Ладно, заткнись.

— А ты мне не груби, Рома. Нашёл кого жалеть — деклассированных элементов этих. Недаром и кличка у тебя буржуйская, и сам ты бука…

Роман, буркнув «да пошёл ты», вышел из учительской, уже не видя, как Щепка, качая головой и протирая очки, с упрёком сказал:

— Ну чего пристали к человеку? Думаете, легко, с такой группой…

— А мне легко?! У меня одни психические! — заорал Пузырь, другие тоже стали что-то доказывать, и девушка поморщилась. Она досадовала, что затеяла этот разговор вообще.

Идя по длинному коридору, Роман мрачно думал, что выходные, скорее всего, отменяются. В городе его ждала Настя, красивая и хорошая девушка, которая, конечно, будет очень недовольна. Однако по-другому никак не получалось. Он надеялся вырваться в воскресенье, но не хотел обманывать себя. Никакого воскресенья не будет, если его воспитанник не вернётся.

* * *

Когда Роман снова зашёл в учительскую, Пузыря уже не было. Коллеги оживлённо обсуждали возможную — пока ещё только в мечтах — поездку на летом с детьми в лагерь на местное озеро.

Одни верили, что Лось (многие уже считали его будущим директором) сможет «пробить» эту поездку. Другие сомневались.

— Если никакой войны не будет, то возможно, — утверждал немолодой уже учитель математики.

— С чего бы войне быть? Антанты нет давно, немцы не полезут уже, кишка тонка, — удивлялся Щепка.

— Солнце, вода, девушки-вожатые… Эх, сбылось бы… — мечтательно говорил Васильич, один из воспитателей у старших.

— Ага, и куча детишек-беспризорников, — насмешливо фыркнул Щепка.

Роман слушал вполуха.

* * *

К вечеру он совершенно извёлся. Еле удерживался, чтобы не проверять, не появился ли Мамочка, каждые полчаса. Роману рисовались жуткие картины замерзающего где-нибудь голодного беспризорника. Справедливости ради, Роман не слишком верил в это: Мамочка был живуч, как кошка, и сбегал уже не раз, даже и в холодную пору, но… сейчас был совершенно другой случай. Новоиспечённый воспитатель страдал. Вина камнем висела на шее.

После очередного итогового собрания, которое прошло абсолютно мимо сознания Романа, он задержался в столовой, вяло отнекиваясь на настойчивые предложения двоих коллег выпить. По поводу предстоящих выходных или грядущего назначения нового директора — он не вникал, просто помахал им, желая поскорее остаться одному.

Роман сидел, обхватив голову рукой, ковыряясь в холодном пюре и куря одну папиросу за другой. Радость от найденного подсвечника давно ушла.

Ведь если подумать… Разве выйдет из него воспитатель? Недоучившийся военный, недоучившийся педагог, недо… Чем он, Ральф (Роман с отвращением покатал на языке имечко, которым его тут наградили), отличается от них, его воспитанников? Да ничем. Вынужден делать вид, что разбирается в воспитании детей, а сам такой же переломанный, «склеенный» из двух половинок. В памяти всплыли суровый отчим и мягкая, добросердечная мать, украдкой молящаяся по вечерам. Он мало жалел её тогда, теперь вспоминал с чувством глухой запоздалой тоски. Да. Дождаться, когда вернётся Мамочка, и уйти. Найти другую работу. Настя будет только рада, она никогда не понимала этой его возни с убогими и беспризорниками. Чёртов интернат, изменивший его так сильно, что он — он! — покрывает вора и беспокоится о каком-то капризном мальчишке, который о нём, может, и думать забыл. Не зря, ох, не зря носит это место имя писателя — вечного страдальца...

От мрачных мыслей его отвлёк деликатный кашель где-то сбоку. Роман повернул голову: возле двери стоял Антон. Воспитатель мгновенно вернулся к реальности и встал.

— Ну? Почему с пустыми руками? Где канделябр?

— Я отнёс его.

Роману показалось, что он ослышался.

— Ты… что сделал?

— Отнёс и поставил на место. Он уже в подсобке Викниксо… Виктора Николаевича, — долговязый воспитанник шумно вздохнул. Роман опять почувствовал себя виноватым, словно лишил несчастного его единственного сокровища. И как это у них получается, чёрт возьми?!

— Я думал, так будет лучше. Вы же хотели… — Антон отвёл взгляд в сторону.

С минуту Роман изучал покаянно опущенную голову с длинными светлыми волосами, горбоносый профиль. Птица обещала вырасти очень умной. Или нет?...

— Ключ.

— Что? — Парень вздрогнул. Роман внутренне усмехнулся.

— Отдай мне ключ от этой двери. Немедленно. Сейчас.

— Но я… Я забыл…

— Врёшь. Унёс с собой, я уверен. Давай сюда!

— Откуда вы…

— Антон, я не буду ждать долго.

— Хорошо. Отвернитесь, пожалуйста.

Прикрыв глаза одной рукой, Роман требовательно протянул другую. Через пару секунд он почувствовал тёплый металл на ладони.

— И забудь об этой двери. Ты помнишь наш уговор: если я узнаю о чём-то подобном… А я узнаю.

Воспитанник опять горестно вздохнул.

— Прекрати вздыхать! Я не собираюсь сейчас читать тебе лекцию о вреде воровства. Сам не маленький, понимать должен. А теперь — марш в свою комнату!

Антон, хромая, поспешил убраться из столовой. Роман взглянул на часы и присвистнул. Хватит самобичеваний. Настроение немного улучшилось. Не пойти ли узнать, может, уже появился Мамочка?

Увы, ничего хорошего молодого человека здесь не ждало. Блудный воспитанник не вернулся.

Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, Роман решил заняться бумагами, и часа в два ночи, страшно уставший и измученный, заснул, как только голова коснулась подушки.

* * *

В этот хмурый декабрьский вечер на улице было пустынно. Холодный промозглый ветер и мелкая изморось разогнали редких прохожих. Особенно мало их было здесь, возле заброшенных складов какой-то фабрики, где на заднем дворе громоздились огромные деревянные ящики, контейнеры и картонные коробки, в рост человека величиной. Днём здесь было тихо, ближе к ночи всё это становились убежищем для бездомных, нищих и бродяг. Приличный люд обходил эти места стороной.

Однако худощавый мужчина в потёртом пальто с поднятым воротником и в кепке, седоволосый, в тёмных очках, шёл именно сюда. Он остановился возле огромного ящика с наваленным сверху разнообразным тряпьём, фуфайками, драными кожухами. Сбоку на ящике были налеплены обрывки бумаги с полустёршимися названиями «мануфактура… мех. изделія». «Скафтымов и К*». Их трепал ветер.

Человек снял очки и преобразился. Внимательный прохожий, если бы таковой вдруг обнаружился, понял бы, что перед ним молодой человек не старше 16-17 лет, с очень белыми волосами, белыми же бровями и ресницами, прячущий под очками бесцветные глаза в красных прожилках.

Юноша был альбиносом.

С минуту он стоял молча, опустив голову, словно о чём-то раздумывая, затем стукнул по ящику ногой, и ещё раза два, настойчивее и сильнее. Прошло несколько минут, прежде чем в глубине ящика послышалось шевеление, затем ворчание и невнятные изощрённые ругательства, из которых можно было разобрать только слова «покалечу», «ох, мамочки» Из недр ящика, каких-то старых фуфаек и вороха другой одежды вылез чумазый растрёпанный Мамочка, в свалянном и старом, но, видно, ещё тёплом тулупчике, под которым оказался драный кожух. Мамочка прищурил один глаз и с усмешкой посмотрел на пришедшего.

— Здравствуй, — сказал тот.

— Здравствуй и ты, чтоб вас всех…. — возмущённо проворчал Мамочка.— Просил же не беспокоить! Никак без меня прожить не можете. Зачем пожаловал?

— Пора возвращаться, Мамочка, — скучным голосом произнёс парень. — Тебя уже там заждались. Лось скоро узнает, Кузнечик, Слепой волнуются. И этот, новенький… переживает. Да и холодно тут, зима на дворе.

— Пусть не боятся, не пропаду! — воскликнул Мамочка и тут же чихнул.— А тот нахал пусть помучается! Я вреден, но справедлив, это всем известно! А он лезет, куда не нужно… — Мамочка запнулся.

— Бандитов нынче хватает, — передёрнул плечами, словно от холода, альбинос. — Не ровен час, выкурят тебя отсюда или подрежут, что тогда делать будешь?

— Тогда — уже ничего, — презрительно фыркнул Мамочка, выуживая откуда-то из недр своего бездонного «гнезда» самокрутку и спичечный коробок. — А ты-то что так волнуешься, Седой?

Он прищурил глаза, и парень вздохнул. Видно было: на что-то решался.

— Позволь мне остаться.

— Что? С чего вдруг? — Мамочка поперхнулся и закашлялся, давясь дымом.

— Меня должны забрать вскоре, но я хочу остаться, — медленно проговорил юноша. — Я самый взрослый из них, мне будет 19, когда… — он замолк, но продолжил снова:

— Там будет очень плохо, я это чувствую, Шакал. Разве не видишь этого ты? Не хочу уходить, это выглядит как побег, понимаешь? Поэтому прошу…

— Вот не знаю, с кем ты сейчас разговаривал, — сварливо перебил его собеседник. — И не сошёл ли ты с ума…

Седой опустил голову и снова вздохнул.

— …Но скажу тебе так: ты что же, думаешь, я царь-батюшка или Хозяин Дома, чтоб тебе запрещать, если ты что-то решил?

— Он ещё не знает, что Хозяин Дома, — грустно и непонятно сообщил юноша.

— Думаешь? Всему своё время, — собеседник прищурился.

— Не было бы поздно.

Мамочка замолчал, но тут же с жаром продолжил:

— Я, опять же, не оракул или бабка-цыганка, чтобы всё предвидеть. И ты — не Голиаф и не рыцарь-защитник, чтобы со всем справиться.

— Царя уже нет, оракулов и рыцарей — тоже. А я — могу попробовать, — проговорил Седой.

— Это не важно! — гневно отрезал Мамочка.— «Нет» — это не значит «не было» и не значит «никогда не будет», ясно? А если непременно хочешь знать моё мнение, то знай: не позволю.

— Ясно, — безучастно отозвался Седой.

— Поесть-то принёс что-нибудь?

Будто спохватившись, юноша вытащил из-за пазухи свёрток с бутербродами. Мамочка тут же схватил его цепкой и грязной ручкой и принялся разворачивать.

— Говоришь, обижают Кузнечика?

Седой не припоминал, что говорил об этом.

— Дылде неймётся, как всегда, — пожал он плечами.— Тяжело Кузнечику будет… потом, — произнёс он.

— Ладно, не пугай уже, хватит. Кассандра нашлась. Тебе пора, а то замёрзнешь тут, — невнятно, с куском во рту, проговорил Мамочка.

Попрощавшись, он нырнул в своё «гнездо». Седой представил, каково Мамочке на этом холоде, и поёжился. Он стоял ещё несколько минут, задумчиво опустив голову и будто превратившись в статую. Снежинки падали на кепку, делая её такой же белой, как волосы. Потом пробормотал: «Посмотрим. Ты всё же не Хозяин Дома». Надев очки, повернулся и быстро пошёл прочь. Совсем стемнело, луна заползла за тучи. Вскоре на пустынной улице уже никого не было, кроме танцующей лёгкой метели, как будто и не было никогда.

* * *

Солнце уже вовсю заглядывало в окна, когда он проснулся. В дверь кто-то постучал, и Роман вдруг вспомнил, что сегодня его первый выходной в этом доме. На работе. Он вспомнил всё.

В коридоре уже смутно слышались какие-то шаги, шуршание и шебуршение, пока ещё тихое. Обитатели интерната просыпались.

Роман открыл глаза. Паучок на стене переместился в угол и явно собирался заняться делом.

Звонкий голос вдруг пронзил тишину зимнего утра.

— Быв-вали дни весёлые…

В соседней комнате кто-то заорал не своим голосом, засвистели.

— По десять дней не ел…

Пауза. Дружный свист и смех. Звон разбитого стекла где-то у соседей. Где-то хлопнула дверь.

— Не то что было нечего…

Опять свист, смешки, крики, радостные и возмущённые.

— …А просто не хотел!

Что-то мягко ткнулось в оконное стекло. Ветка, снежок? Кажется, ночью шёл снег…

Роман лежал, закрыв глаза, улыбался.

В дверь опять постучали, за ней послышался шёпот. По коридору кто-то побежал.

— Сейчас, выхожу! — отозвался он.

У Романа Александровича Фёдорова начинался обычный рабочий день.

А ты сиди, не ёрзай

И азбукой Морзе

Подмигивай мне.

Мы сделаем вид,

Что мир нам открыт

Вполне.⁽¹⁾

1) Слова из композиции группы «Пикник» «Азбука Морзе»

Вернуться к тексту