Джонни Уокер (джен)

Кровь.

Очень много крови.

Чуя всхлипывает, убирает прилипшие ко лбу волосы и только потом смотрит на собственные ладони. Тоже кровь. Не его — Дазая. Этот чёртов идиот. Безвольной куклой сидит в тёмно-красной луже, бледный как полотно. Накахара зло трёт залитые слезами щёки и в третий раз промахивается мимо нужного номера. Пальцы дрожат, по спине течёт холодный пот, и ему безумно страшно.

Гудки. Наконец-то.

Один, два… Ну же!.. Три, четыре… Мори не берёт трубку.

К горлу вместе с паникой подкатывает тошнота, во рту пересыхает, а желудок скручивает в тугой комок. Почему кровь не останавливается?

Дрожащими руками ему удаётся запихнуть трубку в карман. Нужно забинтовать запястья. Нужно… Что нужно сделать? Почему Дазай это сделал? Сколько крови он ещё может потерять, прежде чем… Сколько в человеке крови? На полу её уже всяко больше.

Накахара кое-как снимает с себя рубашку и рвёт подол на лоскуты. Перевязать выше или ниже порезов? Туго забинтовать поверх? Вызвать скорую, и чёрт с ней, с полицией?

Почему Дазай это сделал?

Накахаре Чуе четырнадцать лет.

Он впервые вытаскивает Осаму с того света.

* * *

— Они кричали как заживо освежёванные поросята…

— Что б тебя, Кью, ублюдок, захлопнись!

— Слишком для твоих нежных ушек, братишка Чуя?

— Отъебись, я сказал, или…

Накахара переступает порог гостиной и на секунду замирает. С лица сходит вся краска, сердце пропускает один удар, и он едва не падает перед лежащим на полу Осаму.

— О-о-о… — тянет Кью и, кокетливо сложив руки за спиной, склоняется над Дазаем. — «Ухожу, ибо в этой обители бед ничего постоянного, прочного нет» [1]. Перекладина не выдержала, братишка Чуя. Надо ему сказать, что соотношение веса и длины верёвки…

— Сгинь! — рычит Накахара и снимает с шеи Дазая петлю.

— Какие мы злые и нервные. — Кью демонстративно надувает губы и разворачивается к выходу. — «Дорога туда далека, из ушедших никто не вернулся пока»… [2]

Кинжал едва ли не по рукоять входит в захлопнувшуюся за безумным Кью дверь, и с той стороны доносится громкий, желчный смех.

Чуя прикладывает пальцы к горлу, не знает, сердце ли это Дазая, или так, галопом, стучит его собственный пульс, прижимается ухом к груди, слышит негромкий, но ясный ритм и облегчённо выдыхает. Жив. Дышит. Он в порядке. И с ним, с Накахарой, всё тоже будет в порядке.

Обязательно.

Ему семнадцать. И это восьмой раз.

* * *

Накахаре восемнадцать, когда он впервые выходит из себя и одним ударом убивает придурка, посмевшего выстрелить в Дазая и попасть. Когда он приходит в себя, вокруг порушенные здания, выдранные с корнем деревья и горы трупов. У Чуи раскалывается голова, а в грудной клетке словно буйствует огромная чёрная дыра.

— Гаргантюа [3], — тихо шепчет Осаму у него над головой, и Чуя понимает, что тот крепко держит его за руку. — Маленький-маленький Гаргантюа.

— Сам ты коротышка, — еле выговаривает он.

— Дурак ты.

Не обидно. Дазаю попали в плечо. Крови куда меньше, чем тогда.

Накахаре восемнадцать, и он убить готов за того, кто смерти рад.

* * *

Кожа холодная.

На дворе декабрь, и у Дазая была очень холодная кожа, когда Чуя вытащил его из реки.

Либо этот придурок действительно рассчитывал утопиться, либо надеялся на то, что пневмония доделает то, что вода не смогла.

Сейчас тот лежит, погребённый под грелками и одеялами, голова тонет в пуховой подушке, и выглядит Осаму болезненно-хрупким. Что, вообще говоря, не так, но впервые на памяти Накахары испарина на его лбу не от кровопотери, а от высокой температуры.

Чуя же сидит в кресле возле кровати и чувствует себя очень, очень усталым.

— Накахара-сан…

В приоткрытую дверь просовывается лохматая черноволосая макушка.

«Акутагава», — припоминает Чуя. — «Парня зовут Акутагава Рюноскэ».

— Чего тебе?

— С ним… — Мальчишка переступает через порог и смотрит на учителя. — С ним всё будет в порядке?

— Да. Обычная простуда, не бери в голову.

— Но Кью сказал…

— Меньше слушай, — грубее, чем собирался, перебивает его Накахара. — Иди.

Акутагава вздыхает так, словно собирается сказать что-то ещё, но в итоге покорно скрывается за дверью. Накахара знает, что сказал Кью, но не хватало ещё, чтобы приёмыш Дазая смотрел на него как на… Как на кого? Сумасшедшего? Больного? Как на Дазая Осаму? С губ Накахары срывается фыркающий смешок, он пододвигается поближе к кровати и прижимается лбом к перебинтованному плечу.

Просто так. Ненадолго. Плечо совсем не такое, как несколько часов назад. Плечо тёплое, Дазай живой, а Чуя очень, очень устал.

— Я поскользнулся, — слышит он негромкие, хриплые слова. — Этот идиот с гранатой…

Неловкие оправдания прерываются хриплым кашлем.

— Ненавижу тебя, — глухо признаётся Чуя.

— …сиганул с моста. Кто ж знал, что он летает.

— Да плевать.

На почти алые в свете торшера волосы ложится лихорадочно горячая ладонь. Живая.

Накахаре двадцать, когда Дазай едва не умирает в двадцать шестой раз. Накахаре двадцать, когда он снова плачет. Впервые за шесть лет.

_____________________________

Feel-It-All написала по работе потрясающее стихотворение: https://ficbook.net/readfic/5143845

[1], [2] — отрывки из четверостиший Омара Хайяма.

[3] — Гаргантюа — 1) фр. Gargantua: «que grand tu as» — «ну и здоровенная она (глотка) у тебя», персонаж романа Ф. Рабле; 2) сверхмассивная чёрная дыра в к/ф "Интерстеллар".