Боги как люди (джен)

Это было давным-давно. Когда мир был молод. Когда они были молоды. Когда они ещё не знали мира. Когда они и себя-то ещё не знали. Давным-давно...

* * *

Это был, может быть, второй или третий день его жизни.

Только недавно Мать Адити узнала, что создания тьмы повадились похищать детей из человеческих домов, а потом есть их или, что куда хуже, растить из них себе подобных, вечно голодных чудовищ. Только недавно она, по немалом размышлении, нашла от этих чудовищ средство и создала это средство из браслета с бубенчиками: его, Дживу, владыку грома⁽¹⁾. Оттого-то детям и дарят с тех пор погремушки: всякий, даже самый тихий, рокот, всякий стук, всякий грохот несли в себе частицу того истинного грома, что сотрясает небо.

И как это часто бывало, за временем подвига пришло время сомнений.

Джива, названный так за то, что наслаждался каждым мигом своего бытия, с каждым днём становился всё мрачнее — да так, что Мать Адити это заметила и решила узнать причину.

— Прости, матушка, — горестно покачал он головой. — Я сам не знаю, что так тревожит меня! Просто никак не могу найти себе места.

Адити ласково потрепала его по синим кудрям⁽²⁾.

— Вот ты и дал имя своей печали: печаль о том, что ты не видишь своего места в этом мире, — сказала она. — А то, чему ты даёшь имя, никогда не сможет повредить тебе.

— Как же так? Ведь мне всё ещё больно и на сердце у меня неспокойно по-прежнему?

— Печаль, мой сын — это болезнь души. Как врач, дав имя болезни тела, может найти от неё верное средство — так и ты, дав имя болезни души, сможешь найти то, что её исцелит.

Джива нахмурился. Он был ещё совсем юн, и необходимость размышлять и искать ответы частью раздражала, но большей частью пугала его.

— Если моя болезнь происходит от того, что я не нахожу себе места... то чтобы исцелиться, я должен найти его?

Адити снова погладила его по голове и кивнула с улыбкой.

— Небеса огромны, и мало кто знает их достаточно хорошо. Здесь хватает места всем: доблестным смертным и прекрасным апсарам, безжалостным рудрам⁽³⁾ и сладкоголосым гандхарвам — и каждый из них живёт там, где сердце спокойно и всё вокруг радует глаз. Тебе тоже стоит найти себе обитель, сын мой Джива.

* * *

И он отправился в странствие.

Небеса оказались и впрямь бескрайними. Самые разные создания считали их своим домом; самые разные обители устраивали они по своему вкусу. Хрустальные дворцы и дикие леса, тихий рокот прибоя и несмолкающий гул далёкого Океана, щебет певчих птиц и режущий ухо крик обезьян... всё здесь было, и всего было в достатке.

Но Джива никак не мог найти одного: покоя.

Так что он продолжал идти вперёд и вперёд, ожидая, когда, наконец, настанет конец пути.

Так и случилось, что однажды он увидел девушку. В ярко-алом тонком сари, расшитом золотыми нитками и украшенном золотой каймой с кистями, в многоскладчатой юбке, тоже алой, тоже расшитой золотым узором. Косу она перевила жемчужными нитями, из золота были её серьги и тихо звенящие браслеты, драгоценный гранат — тёмно-красный, почти чёрный — украшал её лоб.

Но если в первый миг Джива увидел только её наряд, то теперь он рассмотрел её лицо, её руки, её позу. Тихо и печально сидела она на берегу небольшого озера и вглядывалась в глубину его вод, перебирая струны виины⁽⁴⁾ и полубеззвучно напевая что-то..

— Здравствуй, — оробев от её красоты сказал Джива. — А почему ты здесь сидишь? Тебе нравится этот пруд? Но тогда почему ты невесела?

— Он мне не нравится, — покачала головой незнакомка. — Вода в нём застоялась и дурно пахнет, а дно покрыто мерзким липким илом, в котором можно утонуть, как в трясине.

— Тогда зачем ты смотришь в эту стоячую воду?

— Я жду, когда появятся лотосы.

— Лотосы? Я видел эти цветы! Но ведь они так прекрасны... как они могут появиться здесь, где лишь грязь и вонь?

Незнакомка улыбнулась, покачала головой — звякнули, блеснули на солнце её серьги, цепочки и золотой гребень.

— Только в таких местах они и растут. Там, где вода не течёт, а стоит, там, где дно покрыто илом, а не мягким песком или острыми камнями. Такой уж это цветок!

— Ого! Здорово! А откуда ты это знаешь?

— Просто знаю, юный Джива. Ведь я и есть знание.

* * *

Тогда, в тот день, в ту встречу... он мог бы уйти. Поклониться красавице, поблагодарить за притчу и уйти прочь, и никогда не оказаться в её сетях, порвать которые не может даже творец Триштра⁽⁵⁾. Мог — но выбрал остаться ещё ненадолго.

Впрочем, выбрал ли?

Он просто продолжил разговор, не представляя, куда он ведёт и куда заведёт.

Мать Адити часто говорила ему: перед судьбой бессильны даже боги. Даже они не знают, где, за каким поворотом жизненного пути их поджидает ловушка или награда. Точно так же, как и люди, они идут вслепую, точно так же, как и люди, они не могут ни угадать, ни изменить свою судьбу — только прожить её.

— Мы различаемся лишь в одном, Джива: люди не могут видеть праведное и неправедное так, как можем мы. Людям приходится самим искать и находить истину — или не находить. Нам она открыта с самого начала. Но и плата для тех из нас, кто отворачивается от истины, много выше. Человек может оправдаться в грехах, может объяснить их незнанием, заблуждением, обманом, принуждением — бог не может.

— И каково его наказание, мать?

— Я бы не назвала это наказанием, Джива, — грустно ответила Адити. — Если человек решил поцеловать змею, будет ли укус для него наказанием или просто плодом решения?.. Так и мы. Бог, отвергший истину, отступивший от своего долга, поступивший вопреки знанию, что благо и что дурно — перестаёт быть богом.

Джива неловко улыбнулся и задал вопрос, который не давал ему покоя:

— Ты сказала, что ждёшь цветения лотосов. Это я понимаю. Но почему ты ждёшь его в такой неудобной одежде? Пусть мы и боги, золото есть золото, а ткань есть ткань. Если пойдёт дождь, она промокнет и испортится, а если ты слишком долго просидишь в этих украшениях, у тебя заболит голова и плечи — ведь золото очень тяжёлое. И эти узоры у тебя на коже... они ведь тоже нарисованные, их тоже может смыть дождь.

Незнакомка рассеянно провела пальцами по грифу виины, и лицо её стало печальным.

— Это наряд невесты, Джива. А я — невеста.

Сердце болезненно ёкнуло.

— И кто твой жених? — спросил он поспешно.

— Царь, — ответила она.

— Какой? — удивился Джива.

Он знал, что смертные называют царями своих правителей, но как можно отдать за смертного такую прекрасную богиню?

— Царь богов, — просто ответила та.

— Разве такой есть? Да и зачем он нам сдался?

Девушка нахмурилась:

— То есть как — зачем? Царь всем нужен. Он создаёт законы...

— Но мать и отец уже создали их все!

— ...следит за тем, как их исполняют... — продолжала та.

— Зачем? Если бог нарушит закон, он просто перестанет быть богом, разве нет?

— ...обучает и направляет подданных...

— Мать Адити обучает нас, а направлять нас не надо. Мы ведь рождаемся, уже зная, что хорошо и что дурно.

— ...ведёт в бой подданных... — продолжала та, словно не слыша его.

— В бой? Это полезно, — впервые согласился Джива. — Асуры с каждым годом наглеют всё больше. Но разве непременно нужен царь? Простой командир не подойдёт?

— ...приносит жертвы за свой народ...

— Один за всех? Но Мать Адити учила меня, что каждый из нас должен чем-то жертвовать, отдавать что-то ценное ради того, чтобы мир стоял спокойно!

Девушка рассмеялась, хлопнула в ладоши.

— А ты настойчив! Но пусть даже царь богам и не нужен — однажды он придёт, и я стану его женой.

— Но зачем? Почему — если он нам не нужен, если ты его даже не знаешь?

Покачав головой, та ответила:

— Ты так ещё юн, так многого не знаешь... однажды, может быть, поймёшь. Тогда, может быть, мы поговорим с тобой снова.

И она вернулась к своей виине и к своей печальной мелодии — словно и не было рядом никого, только она, трава, пруд и ждущие там, где-то под мутной стоячей водой, лотосы.

* * *

А он вернулся к матери и сказал, что, кажется, нашёл своё призвание.

— Я хочу узнать как можно больше, — сказал он. — Хочу научиться понимать тайные связи былого и грядущего, видеть последствия поступков, понимать закон не сердцем, но умом.

Мать посмотрела на него долгим и строгим взглядом:

— Ты хочешь знаний, Джива? — спросила она. — Или знания?

Он опустил голову, признавая, что мать угадала.

Она обняла его, прижала к себе, подставила прикрытое белой тканью плечо: плачь, если хочешь. Погладила по голове.

— Любовь — страшная вещь, мой сын. Она даёт нам цель, но она же отбирает смысл, она придаёт сил жить — и лишает желания существовать. Ради неё великие праведники превращаются в грешников, а страшные грешники встают на путь праведности... и нам, богам — таким, какие мы есть, связанным долгом и законом — любовь лучше бы вообще не знать. Но если бы мы не знали её — нам лучше бы вообще не жить.

Он только молча боднулся лбом ей в плечо.

Было отчего-то очень больно — хотя эта боль жила как будто отдельно от него.

— Я не смогу быть с ней, да? Сколькому бы я не научился? — спросил он.

Мать кивнула.

— Она царская невеста, Джива. И когда у нас появится царь — станет его женой. Ведь царь не может без мудрости, иначе какой же это царь?

* * *

— Ты всё же пришёл, Дхишана. Я почти не ждала тебя, и всё же каждое утро надеялась, что именно этот день будет днём нашей встречи.

Всё так же она сидела с вииной на берегу пруда, и всё так же поверхность его была ровной, и лотосов на ней не было.

— Откуда ты узнала моё новое имя? — удивился он.

— Я ведь знание, не забыл? — она улыбнулась. — Ничто от меня не скроется. А от тебя? Правду ли говорят, о Дхишана — Разумный — что тебе открыты все тайны мироздания, глубины морей и небес и даже смысл закона?

Он невольно смутился, покраснел.

— Слухи, как обычно, преувеличивают, — скороговоркой пробормотал он.

Преувеличивали они, правда, не сильно.

В погоне за правом на внимание прекрасной Сарасвати — так звали его возлюбленную — он обошёл весь мир.

Он учился у трёх мудрых сестёр, покорно снося все их насмешки и не менее покорно выполняя работу по дому: готовя, подметая и моя полы, стирая одежды. Он сутками сидел близ спящего отца, вслушиваясь в его мнимо бессвязное бормотания и ловя в нём знаки минувшего и грядущего. Он донимал вопросами мать, пока та не сдавалась и не усаживала его слушать и не рассказывала всё подробно и понятно.

Он даже спускался на землю прикоснуться к зыбкому и неверному, но подчас бесконечно глубокому, знанию смертных.

Он мог говорить на языке животных, людей, богов и асуров. Мог указать, в какой день кончится весна и настанет лето, сколько зерна соберут с полей и сколько за год народится и умрёт на земле. Он расчислил верный путь колесницам солнца и луны, он установил смену дней и ночей, очерёдность затмений и круг Джьотиш⁽⁶⁾.

И только одного он не мог.

И только одного по-настоящему желал.

Отложив в сторону виину, Сарасвати встала и неровной походкой, покачиваясь под весом одежды и украшений, подошла к нему, села рядом. Не глядя, она обрывала цветы и сплетала их в пёстрый венок, пока он смотрел на неё, не смея даже коснуться.

— Положи голову мне на колени, — вдруг сказала она. — Позволь, я украшу твои кудри цветами.

Он послушался. На взгляд снизу вверх она казалась даже прекраснее. Перезванивая, качались на лёгком ветерке золотые цепочки, подвески, серьги. Расписанные хной, обмакнутые в алую краску пальцы водили по его щеке, колыхалась грудь под тонкой тканью.

— Сегодня мы можем так сидеть, Дхишана, — сказала она после долгого молчания. — Но ведь тебе известно: завтра я стану женой царя.

Он прикрыл глаза, соглашаясь.

— И тогда мы не сможем больше так говорить, так сидеть. Я буду замужем, и мой долг — избегать чужих мужчин. Избегать греха.

Если бы они были людьми — они были бы вместе здесь, сейчас, в этой траве. Но они были не людьми, и для них границы должного и недолжного были так же легко различимы, как алый мак среди травы и незабудок.

* * *

Долго-долго они сидели так и молчали, и её рука то бездумно гладила его по щеке, то столь же бездумно обрывала головки невзрачных полевых цветов, мелькавших то тут, то там среди зелени.

— Но если я стану царём, мудрейшая? Тогда мы сможем быть вместе, верно?

Она кивнула.

— Послушай, мудрейшая... ты ведь хочешь, чтобы я стал царём? Чтобы мы не разлучались больше?

И снова она кивнула.

— Мне стало известно, — осторожно сказал он, — что мать намерена избрать среди нас царя по ответам, которые мы дадим на её вопросы. А ты, мудрейшая... ты ведь не можешь не знать, какой ответ — правильный.

— Это так. Но я не могу рассказать тебе: этим я нарушу свой долг.

Он самоуверенно улыбнулся:

— Я не зря зовусь Дхишаной — Разумным и Находчивым, о Сарасвати. Я знаю, как нам не нарушить долг и всё же получить желаемое!

— Как же?

— Разве ты, Сарасвати, только богиня реки, только сестра могучего Синдха?

Она недоумённо нахмурилась, покачала головой: нет, конечно.

— А если ты ещё и богиня знаний, разве недолжно будет молиться, чтобы ты помогла найти правильный ответ?

Снова, как когда-то давно, она засмеялась и захлопала в ладоши под весёлый звон украшений.

— Это не нарушит ни мой долг, ни твой, — спешил он договорить, хотя и так всё было ясно. — Более того: это будет исполнением нашего долга! Но в результате я стану царём, а ты — моей царицей!

* * *

Мать Адити властным жестом остановила Сарасвати, с цветочной гирляндой в руках шедшую по огромному, только что созданному, тронному залу туда, где, лучась торжеством неизбежной победы — ведь он ни разу не ошибся — стоял Дхишана.

— Куда это ты, дочка? — голос Адити был строг и печален.

— Разве я не должна эту гирлянду и самоё себя отдать победителю? А все ответы Дхишаны были верны.

Мать Адити тяжко вздохнула.

— Верный или неверный... только мне решать, какими считать ответы моих детей. Твои супруги — вон там, Сарасвати. Мой сын Митра, государь милосердия, и мой сын Варуна — владыка справедливости.

— Но... но... мать!..

— Ступай, Сарасвати. Отдай гирлянду цветов твоим супругам. Отдай её царям богов, Митре и Варуне.

— Но Дхишана не ошибся ни разу, — возразил Варуна. — А мы ошибались, и не раз. Это несправедливо.

— И они любят друг друга, — добавил Митра. — Как можно разлучать тех, кто любит? Это немилосердно.

Мать Адити нахмурила брови.

— По крайней мере скажи нам, мать, — почти выкрикнула Сарасвати, — скажи нам, почему давший верные ответы проиграл, а ошибавшиеся — выиграли?

— Это можно, — смилостивилась Мать. — Мои дети Митра и Варуна выиграли, потому что отвечали честно и не пытались обмануть меня, обойти закон, совершить неправедное дело под видом правильного. А Дхишана? Разве не ты подсказала ему все ответы?

— Но он молился мне. Он имел право мне молиться!

Печальная, но непреклонная, Адити подтолкнула её в сторону братьев-царей и развернулась к застывшему, от боли и стыда недвижимому сыну.

— Ты молился, — усмехнулась она. — Ты молился и получил просимое. Господином Справедливости я назвала Варуну: Ньяяпати. Господином Милосердия я назвала Митру: Карупати. И ты тоже получишь сегодня новое имя, Дхишана, ибо не был ты ни разумным, ни находчивым в этом испытании. Отныне имя тебе — Господин Молитв, Брихаспати!

* * *

Много лет прошло с тех пор. Даже здесь, на небесах — а в мире людей успели смениться несколько эпох.

Митра и Варуна, некогда юные и полные добра и света, понемногу превратились в обычных тиранов, какие водятся в смертных землях: сварливых, завистливых даже друг к другу, вечно пытающихся отнять друг у друга что-нибудь хоть сколько-то ценное.

Всё реже они прислушивались к Сарасвати, всё чаще сомневались, не нарушить ли данный некогда обет не обратить даже похотливого взгляда на ту, кто любит другого. Как знать, что ждало бы её — но появилась Сангья, и в погоне за новой игрушкой братья оставили старую.

И вот они пали, а их место занял Индра — равнодушный ко всем небесным делам, не умеющий и не желавший учиться править, добрый друг Брихаспати. И он не тронул Сарасвати, хоть и не давал никаких клятв: он любил свою жену, оставшуюся там, внизу, и уважал чувства друга.

С ним она была почти счастлива, потому что могла видеть любимого куда чаще, чем прежде. Индра позволял им оставаться наедине, позволял вести долгие беседы, держаться за руки, глядеть в глаза друг другу.

Он знал: во что бы то ни стало, они удержатся. Они не нарушат долг.

Они ведь боги, они дети Матери Адити.

Долгие годы Сарасвати удавалось избегать нежеланных объятий — и вот, удача покинула её.

Простоволосая, в небрежно наброшенном чёрном сари, с руками, на которых стёрлись узоры хны и с которых пропали браслеты и кольца, она рыдала, пряча лицо в коленях Брихаспати, не смея сказать, что так страшно её ранило.

Да и к чему говорить?

Все ведь знали, что к царю Индре пришёл седовласый мудрец, назвался Брахмой и потребовал отдать ему трон как достойнейшему — и Индра послушался. Даже не попытался возразить, даже не попытался отстоять право быть царём.

— Он хочет, чтобы я рожала ему детей, — сквозь слёзы говорила Сарасвати. — Множество детей, потому что им владеет жажда творить. Он не оставляет меня своим вниманием ни на миг, как я ни пытаюсь спрятаться от его взгляда — он всегда находит меня...

Беспомощно, бессильно гладя её по вымокшим в слезах длинным волосам, Брихаспати думал.

Он, Джива, утратил радость жизни. Он, Дхишана, не мог ничего найти и ничего придумать. Что же оставалось ему?

Закрыв глаза, он перебирал в уме вариант за вариантом и отбрасывал их один за другим — пока вдруг не увидел верный.

Где ничего не могут ни Джива, ни Дхишана — справится Брихаспати.

— Помнишь, мудрейшая — наш брат Индра сделал свою земную жену богиней?

Сарасвати быстро закивала.

— Она воительница, поэтому он дал ей право защищать любую женщину, которая попросит о помощи и защите.

— Но как это поможет мне? Эта смертная ничего не сможет сделать с моим мужем!

— Может быть. Зато она точно сможет что-нибудь сделать с Индрой, — лукаво улыбнулся Брихаспати. — Например, убедить его вернуться на престол.

1) Именно так: изначальная функция этого божества — порождать гром, отпугивающий асуров. Позднее, с появлением младшего из адитьев, Индры, он становится его колесничим. Ему же принадлежит барабанчик-дамару, позднее перешедший к Шиве.

Вернуться к тексту

2) Описание из Вед говорит о золотой коже и густых чёрных или синих кудрях. Там ещё тысяча крыльев, глаз и ртов, но это оставим на гневную форму))

Вернуться к тексту

3) Духи болезни и смерти. В более поздней мифологии стали называться ямадутами (слугами Ямы, бога Загробного Мира), а рудрами стали звать вообще левых богов, отвечающих за пять чувств, эмоции и прочие абстрактные штуки.

Вернуться к тексту

4) Вина, виина — нечто наподобие лютни. Ближайший родственник — японская бива. Собственно, "бива" — это то, что происходит с "виной" на дороге в Японию через Китай, ага

Вернуться к тексту

5) Отец Адити и её мужа Дьяуса Питара, deus otiosus ведийского пантеона.

Вернуться к тексту

6) "Сияющая" — индийский аналог Зодиака

Вернуться к тексту