Настоящая (джен)

Оставшуюся ночь и первую половину утра ты провела, пролистывая магические справочники — как личные, так купленные и позаимствованные. Кажется, раньше ты плохо относилась к воровству, но сейчас тебя это не волнует. Не было никакой неправильности или уродства в том, чтобы взять ненужное. У тебя вообще сложилось впечатление, что многие маги не отдают такие книги в библиотеки исключительно оттого, что сами не помнят, что у них есть. Вопрос о том, покупать дом или заимствовать, тоже не стоял — ты его не покупала. Немного обычной магии и немного бюрократической, дополненной Надзором-Два, и дом принадлежит исключительно тебе. Забавно, что ни Гермиона, ни те, кто сейчас «контролируют» Надзор, ничего не сделали со злоупотреблением. Или просто о нём не знают?

Знает ли о том, как ты получила дом, отец? Ты ведь говорила о преимуществе номер один? Ты — идеальная лгунья. А вот память у тебя не идеальная, поэтому из дебрей теоретической магии ты вылезла только тогда, когда услышала оклик Гермионы:

— Доброе утро. Будешь завтракать?

— Буду, — ответила ты, закрывая книгу. Нужно ли было сымитировать сожаление или раздражение? Пожалуй, нет. Чем дальше, тем более скучной кажется имитация. Тем более что твоё притворство различает даже такой сухарь, как Гермиона. — Ты приготовила?

— Взяла продукты из холодильника, — ожидаемо ответила она. — Ты же не против?

— Всё равно, — пожала плечами, спускаясь.

Яичница с ветчиной? Ты очень, очень давно не ела ничего подобного. Обычно ты завтракаешь, а на обед идёшь в какой-нибудь дорогой ресторан. Чем странней или изощрённей вкус, тем больше он тебе «нравится». Тебе даже любопытно, вкусной ли будет яичница, учитывая, как давно ты такое не ела?

Ожидаемо, но яичница была никакой. То есть, она имела вкус яичницы с ветчиной, но этот вкус никак тебя не трогал. Просто еда. По крайней мере, ты запивала его вкусным чаем.

Часы показывали ровно одиннадцать, когда Гермиона доела, отлевитировала посуду в раковину и посмотрела на тебя чем-то вроде «строгого профессорского взгляда»:

— С тобой ведь тоже не всё в порядке. Я не слепая и не глухая.

— Конечно, — подтвердила ты, в свою очередь внимательно её рассматривая — только не обычным взглядом, а легилименцией. Гермиона всё ещё была очень, очень интересной.

— Что с тобой случилось? — не дождалась она развёрнутого ответа. — Ты… разучилась выражать эмоции?

— Я хорошо выражаю эмоции, — и дополнила, игнорируя скептический взгляд. — Те эмоции, которые испытываю.

— То есть… — медленно начала она — но ты прервала:

— Предлагаю небольшую сделку. Я расскажу, что со мной произошло и помогу тебе с «настоящестью», а ты расскажешь мне больше о Надзоре.

— Хорошо, — кажется, она не увидела в этом ничего странного. Ты «любила» быть честной — это было тесно связано с ощущением правильности и цельности. Что может быть естественней честности? Искренность ты «любила» тоже, но твою искренность обычно считали маской — те, кто не знают тебя давно.

— Что ты слышала о Чёрном Дне? — была ли она совсем оторвана от магического мира?

— Я подписана на «Ежедневный пророк», — ответила Гермиона. — Сегодня сова ничего не принесла — твой дом закрыт от сов?

— Не только от сов, — кивнула ты, отпивая чай с чем-то, близким к «наслаждению». Наслаждению в твоём понимании этого слова. — Что там писали? Тогда мне было не до газет.

— Мало, — нахмурилась Гермиона, вспоминая. — Дементоры как-то сумели вырваться из клетки и поцеловали всех узников Азкабана и тюремщиков до единого. Обычная проминистерская статья: «Жаль, что так получилось, зато мы избавились от опасных преступников, а доблестные авроры уничтожили дементоров», бла-бла-бла. Ты была там?

— Я была аврором, — сообщила ты. — Стояла в первых рядах. Мы отлавливали дементоров по одному-двум и убивали. Большинство товарищей погибло. Меня поцеловал дементор.

— Но ты… — её глаза расширились от понимания. — Кто-то прервал поцелуй?

— Отец, — пожала ты плечами. — Он прибыл, как только смог, и сразу же стал искать мою команду. Успел спасти только меня. Частично успел: дементор забрал часть моей души. Я не могу испытывать радость, печаль, сожаление, раздражение, злость, страх, стыд… много всего. Проще перечислить, что я умею ощущать: интерес, любопытство, правильность, честность, удовлетворение, сомнение и красоту. Обычным людям некомфортно общаться со мной не по делу. Я рассталась с парнем, уехала из дома и живу здесь. Достаточно подробно?

— Мне… очень жаль, — а потом посмотрела тебе в глаза и поняла. — Тебе всё равно?

— Да, — удовлетворённо кивнула ты. — Я не могу сказать: рада, что ты понимаешь. Я не рада, я ощущаю правильность. Мне правильно.

— «Мне правильно», — будто покатала выражение на языке Гермиона. — Так… странно. Значит, ты работаешь из любопытства?

— Меня привлекает всё новое, — подтвердила ты, вновь оценивая Гермиону легилименцией. Кажется, готово. — Нестандартные проблемы и ситуации — это хорошая работа для такой, как я. Чем сложней и интересней вызов, тем лучше.

— И поэтому тебя так интересует Надзор, — не спросила, а констатировала она. — Ладно, я расскажу тебе всё, что помню. Давай начнём с…

— Замолчи, — велела ты. Гермиона замолкла. А потом её глаза расширились — на этот раз не от понимания. От страха. — Не причиняй мне или себе вред. Не пытайся убежать. Теперь можешь говорить, но не кричи.

— Что… что ты сделала? — сжала она кулаки. — Значит, это ты спрятала мою палочку? С утра я не нашла её, а ты…

— Ты сама забыла её на моей работе, — спокойно пояснила ей. — Я не стала напоминать. Будет честно, если я тебе расскажу: ночью я ввела тебе в кровь подчиняющий эликсир. Он подчиняет только тело, не разум.

— Веритасе… — и оборвала саму себя.

— Веритасерум, зелье истины? — закончила ты. — Оно развязывает язык, но волевой человек всё ещё может о чём-то смолчать, поэтому я никогда не использую Веритасерум.

— Я… не первая? — это должен был быть вскрик, но вместо этого она хрипло выдавила слова. Забавно. — Что ты делаешь? Зачем?

— Любопытство, — коротко разъяснила ты. И сочла нужным дополнить — в конце концов, вчера Гермиона многое тебе рассказала и чуть позже расскажет всё. — Чем больше ты знаешь, тем больше хочешь знать. Мне мало твоих слов — я хочу твои мысли и эмоции. У меня нет своих эмоций, но я могу ощущать чужие. Проживать чужую жизнь. Это редкая техника ментальной магии, — на самом деле, не ментальной. — Каждое воспоминание, которое я проживу, будет стёрто. Ты больше не будешь бояться, настоящая ли ты. Ты больше об этом не вспомнишь.

— Зачем? Я бы и так всё рассказала! — воскликнула она, отшатываясь. Интересно, что доноры всегда воспринимают лишение даже части воспоминаний как что-то страшное и забывают о том, что ты говорила раньше.

— Мне не нужен просто рассказ, — встала ты. — Стой на месте, не убегай. Мне нужна часть твоей личности, Гермиона. Ничего больше, — и шагнула к ней. Она выставила руки, будто пытаясь отгородиться. Частый жест. — Обними меня и поцелуй.

Со стороны, должно быть, это похоже на романтику. Объятия и поцелуй. Они не приятны тебе и не неприятны. Это способ быть ближе. Прижимаясь к ней, ты усиливаешь контакт. Ты уже говорила, что для магии душ, как и для ментальной магии, нужен определённый контакт? Что может быть глубже поцелуя? Только секс, но в такой ситуации ты считала его слишком… неправильным. Излишним.

В реальности прошла минута. Но внутри она была множеством лет. Ты была ей и ты проживала с ней, с её эмоциями, её желаниями, её проблемами и невзгодами, порывами и усилиями, трудом и отдыхом, отношениями и одиночеством месяцы и годы… Ты была ей, а её часть стала твоей.

Когда поцелуй закончился, ты ощутила прилив сил и даже лёгкую, едва заметную тень радости. Ты подхватила тело Гермионы и отнесла на кровать, сосредоточилась и аппарировала его в её маггловский дом. Ты съела всё в ней, что относилась к её сомнениям о настоящести и к её работе на невыразимцев. Ни один волшебник в мире не сможет восстановить эту память — точно так же, как ни один волшебник в мире не может восстановить утраченный кусок твоей души.

Была ли у тебя зависимость от таких «трапез»? Нет. Очень скоро, через час-другой, тени чужих эмоций отступят и исчезнут — останется привычный чувственный спектр. Ты ощутила тонкую, лёгкую вуаль печали и залюбовалась ей. Так непривычно, так интересно! Ты улыбнулась — и посмотрела в зеркало. Это была искренняя, настоящая улыбка. Но она не была настоящей. Настоящей была Гермиона, а ты только отразила её часть, заполнила лакуну в своей душе — и заполнила ненадолго. Когда-то ты предполагала, что такая «терапия» может заполнить недостающее, но быстро поняла, что чужая душа отторгается твоей — остаётся только обесцвеченная память.

Можно ли было «приживить» как донорский орган или даже создать «духовный имплантат»? Можно. Но тогда потребуется подавить «душевный иммунитет», а это значит, лишиться всего, что у тебя осталось — своего любопытства, интересов, желаний, правильностей, созерцаний и красот. Стать другим человеком. Ты размышляла над этим вариантом и решила, что это ничем не отличается от смерти. Точно так же, как погибла ты‑прошлая, погибнешь и ты‑настоящая. А какое тебе‑настоящей дело, что будет жить ты‑будущая? Ровным счётом никакого.

Следующий час ты бродила по дому и вокруг дома, не обращая внимания на дождь и на то, сколько нанесла грязи. Уборка, тепло, работа — всё потом! Ты просто проживала в своей памяти Гермионины дни, будто бы на языке катала вкусное вино, пока, наконец, вкус не начал пропадать. И только тогда ты помылась, переоделась и села на веранду пить чай. Тебе хватило пяти кружек и двадцати заклинаний подогрева, чтобы уложить знания Гермионы в своей голове. Как раз вовремя: в дверь постучали.

Ты подразумеваешь метафорическую дверь. Ты не устанавливала заклинание Фиделиус на свой дом, но использовала все знания, заимствованные из чужих книг и голов, чтобы придумать и установить лучшую защитную магию. Для отца ты оставила небольшую лазейку, а для действительно одарённых и знающих волшебников был своего рода дверной молоток, чтобы они могли постучаться внутрь. Что ж, значит, твоё послание достигло адресата.

Ты пустила гостя внутрь, продолжая пить чай и не поднимая на него взгляд, пока тот не уселся напротив. Тебе не нужны были глаза, чтобы его видеть — в этом доме твоими глазами, ушами и руками были наложенные заклинания. Для опытного ментального и духовного мага не составляет труда управлять ими движением мысли.

— Ты хорошо устроилась. Сколько зачаровывала этот дом? — спросил гость. Тебе импонировала, казалась правильной его манера общаться — никакого приветствия, сразу к делу.

— Два месяца, — безразлично ответила ты, оценивая собеседника собственными глазами.

Слишком ухоженный, как и всегда. Настороженный, ждёт подвоха. Опасается тебя. Держит руку на палочке, но понимает, что это не поможет. Блейз Забини — невыразимец, работавший с тобой после инцидента с прерванным поцелуем дементора. Однажды ты сказала ему, что было бы забавно превращать головы надоедливых авроров в тыкву. И ради интереса придумала и показала ему, как это делается.

— Это была ты, — он даже не спрашивал, а утверждал.

— Это была я. Завершила дело, — просто сказала ты. — Вы знали, что так будет.

— Обязательно было убивать? — поморщился он.

— Почему нет? — пожала ты плечами. — Это было забавно.

— Забавно… — эхом откликнулся он. — Что ещё ты сочтёшь «забавным», Лили? Ты ненормальна, и ты нужна нам. Мы закроем глаза на то, что ты сделала, а ты дашь клятву невыразимца. Поверь, у нас есть много интересного — всё, как ты любишь.

— Соблазнительно, — кивнула ты. — Но слишком стеснительно. Я отказываюсь.

— Ты не аппарируешь и не уйдешь отсюда портключом, — нахмурился он. — По нашим оценкам, потребуется неделя, чтобы взломать твою защиту. Будь благоразумна.

— Хорошо, — солгала ты. — У меня есть одно условие.

— На многое не рассчитывай, — предупредил он, радуясь, что ты, во-первых, вообще согласилась, во-вторых, так быстро.

— Поцелуй, — даже не пытаясь уместно улыбнуться, сказала ты. — Мне интересно, как ты целуешься.

— Серьёзно? — у него даже брови поднялись. — Раньше тебя волновали только знания.

— Это тоже знание, — серьёзно ответила ты. — Мне интересно всё, Блейз. Один поцелуй — и я иду с тобой.

— Сделка, — решительно кивнул Блейз — и ухмыльнулся. — Знаешь, мне тоже интересно, как ты целуешься. Что-то удивительное, а?