0,001 секунды (джен)

По итогам года Эдди в своей группе значился лидером. Конечно, этому обстоятельству он не был удивлен, но на всякий случай посмотрел список, вывешенный на стенде среди прочих «напоминалок» и рождественских пожеланий, еще разок, чтобы убедиться: он выше всех, вторым стал его приятель Джимми, а Бобби — последним. В рейтинге старшей группы, на соседней бумажке, конечно, присутствовал еще один Ллойд, но на первой строке.

Прочие фамилии «старших» Эду ни о чем не говорили — они были для него безликими призраками, даже если им доводилось пересекаться на общих соревнованиях или, например, в день открытия сезона, и он не очень себе представлял, насколько они хороши или наоборот — плохи, но почему-то лидерство (и соседство) Деррена его обрадовало. Может, это была сложная система оценки собственных побед и поражений, когда Эдди понимал, что проиграть лидеру «старших» — это не так и страшно; а может, было что-то еще…

Он не успел подумать это «что-то», потому что его окликнули. Это был Чарли Кинг, Чарли, который в этом году так настырно добивался его дружбы, что даже порой успевал надоесть. Вот и сейчас он проталкивался сквозь толпу наводнивших «предбанник» боксов мальчишек и их провожатых-взрослых, только чтобы добраться до Эда. Он прижимал к животу какой-то сверток и старательно берег его от давящей и толкающейся суеты.

— Ты молодец, Эдди, ты очень классный гонщик! — восторженно начал Чарли, наконец оказавшись рядом и кивая на стенд.

Эд никак не мог вспомнить, на каком месте оказался сам Кинг — ему попросту не было до этого дела, когда он смотрел список, — и теперь чувствовал себя неловко. Но еще хуже стало его совести, когда Чарли положил ему руку на плечо и сказал:

— У тебя ведь скоро день рождения, да? Я тебе кое-что принес. Это не что-то там такое, но… — Чарли засмущался и просто молча отдал ему сверток. — Ты заслуживаешь этого.

Несмотря на то, что место было не самое удобное, да и вообще они порядком мешали тем, кто еще не видел списков или хотел что-то приколоть к стенду для других, Эдди тут же принялся разворачивать подарок.

Чарли Кинг подарил ему гоночную машинку.

Это и правда было не бог весть что — кусок деревяшки, обструганный перочинным ножом и получивший вполне сносную для машинки форму, и, может, корпус оказался чуть грубоват, а колеса — немного квадратными, но было видно, что над поделкой мальчишка просидел не один день. И самое главное: на носу машины красовалась большая красная цифра «1».

Конечно, такое отношение соперника было очень приятно и очень лестно, но нашлось в этом и кое-что куда лучше: это был очень полезный подарок. И полезность эту Эдди обнаружил в поезде, по пути домой, когда смотрел на грязные зимние пейзажи и собственное прозрачное отражение в стекле. Машинка всю дорогу пролежала у него на коленях, и, выходя на станции Норт-Уолшем, будущий чемпион мира Эд Кросс уже обдумывал свою первую историю-для-публики, пусть даже эта публика пока состояла из двух с половиной человек.

Если бы он честно сказал дома, что это приятельская поделка, на этом все бы и кончилось: родители сказали бы «очень хорошо» и забыли, но эта «единица» — жирная, красная, заметная — была настолько созвучна его радости по поводу рейтинга, что эти две вещи слились в гармонию, и в итоге Эдди выдал этот незатейливый подарок на день рождения за награду, за то самое доказательство своего успеха, на которое наконец-то обратил внимание отец. Эд мог сколько угодно рассказывать о том, как кого-то обогнал и какое классное время показал, но все это не имело настоящей ценности в глазах Кросса-старшего, пока в руках его сына не появился первый трофей.

Когда Эдди, немного волнуясь и запинаясь, закончил рассказывать свою историю, отец даже встал, отложил книгу и пожал ему руку — как взрослому, мама приобняла и поцеловала в макушку — совсем не показательно, а правда от души, а Сьюзи, воодушевленная общей радостной атмосферой, по-своему, по-детски, хлопала пухлыми ручонками, радостно выдавала свою тарабарщину и улыбалась.

Может, это было новое начало для их дома?

На рождественские каникулы семья Кросс традиционно уезжала в Лондон — к родителям Эдди по матери. В Лондоне было здорово, в доме бабушки и деда всегда в это время гостили его ровесники-кузены, которые хоть и не гоняли, но знали о машинах и гонках куда больше близняшек Суинтон, а значит, априори были умнее и интереснее. И в их обществе Эд чувствовал себя однозначным авторитетом.

В первый же семейный обед, совпавший с вроде как торжеством по поводу дня рождения Эдди, за общим столом и при полном собрании родственников отец не без нотки гордости поделился его успехом в картинге — и вдруг упомянул и неоднократные победы, и рекорды, и даже то, что Эд частенько соревновался с юношами старше него (и пару раз даже выиграл). Оказалось, Кросс-старший внимательно слушал все, что ему рассказывал сын, и запоминал, даже если выглядел равнодушным и никогда ничего не переспрашивал. Ах, как теперь Эдди жалел, что боялся рассказывать отцу больше. Гораздо больше!

В итоге день рождения превратился в настоящий триумф, по крайней мере, Эдди уже представлял себя эдаким античным олимпийским атлетом, которого встречают в родном городке, вознося хвалы словно полубогу. Конечно, это все еще был чинный английский семейный обед, и никто из присутствующих не встал лишний раз с места и не повысил голоса, но никто и не запрещал одиннадцатилетнему мальчишке фантазировать: Эдди не верил своим ушам и испытывал одну за другой накатывающие приятные волны — то смущения, то радости, то гордости, и в итоге последнее чувство победило. А когда каникулы кончились и Кроссы вернулись в Норт-Уолшем, скромный подарок Чарли занял центральное место на полке в комнате Эдди, словно первый кирпичик в его охоте за стеной трофеев.

Но новый сезон пришлось начинать с чистого листа, тем более что в их группе появились новые ребята, и конкуренция сразу выросла. Зато пропал Уорвик — говорили, что его семья переехала в Шотландию, — и первые два месяца вообще не появлялся Олли. Вроде как дела у мистера Олсена пошли совсем плохо, и он больше не мог платить за занятия сына и сопровождать Эдди в Кромер, хотя, впрочем, это уже и не требовалось — теперь-то отец считал Эда взрослым, ответственным и достойным доверия. Теперь Эдди ездил один.

Без Джима, который так и продолжил появляться раз-два в месяц, теперь занятый на подработке у отца, вне гонок было скучновато, и Эдди все чаще в перерывах трепался с Чарли, хотя его ни в какую не покидал страх, что однажды, каким-то совершенно невообразимым образом, звезды сойдутся так, что тот скажет что-то о своем подарке при отце Эда, и весь замечательный обман раскроется. Поэтому он никогда не звал Чарли к себе в гости и не спешил знакомить с родителями, даже когда выпадал подходящий случай.

Братья Ллойды остались верны своему принципу: всегда приходить вместе и работать тоже по возможности вместе, но в первой части сезона Эдди, сколько ни старался, не мог обойти Деррена, когда тот присоединялся к их соревнованиям. Он даже ни разу не был достаточно близко, чтобы это можно было посчитать за борьбу. Эд злился еще больше прежнего, но уже не знал на кого, ведь и Деррен был действительно хорош на трассе (это было бы глупо отрицать), и про себя Эдди знал, что он — лучший среди сверстников. Однако это никак не помогало приблизиться ко времени Ллойда, и к летнему перерыву он совершенно отчаялся: в прошлом году отец был горд и счастлив оттого, что его сын соперничает с теми, кто заведомо пока еще сильнее, а теперь Эдди приходилось сдавать позиции и признавать, что больше такого лестного факта в его биографии нет.

Но было и кое-что замечательное: атмосфера дома за полгода изменилась; не сказать, что рывком, скорее, это было очень плавное возвращение к тому, как бывало раньше. Теплота и порядок — именно так охарактеризовал бы Эдди те ощущения трехлетней давности, если бы у него спрашивали. Теперь он наверняка знал, что отцу интересно слушать его рассказы, порой к ним подсаживалась уже мама, и научившаяся некоторой автономности сестренка больше не занимала ее руки и мысли целиком. И было бы совсем все прекрасно, если бы Эдди все еще мог в полной мере рассказывать о всех своих победах, но увы, одного пункта ему теперь катастрофически не хватало, и он чувствовал, что подводит отца и его новую веру в него.

Летние каникулы шли уже пятый день, а Эдди проводил их так, будто в жизни ничем путным не занимался — он просто слонялся вдоль улицы, на которой располагался их дом, туда и обратно, туда и обратно, позабыв, как же он развлекался раньше и даже еще всего год назад. Все развлечения детства до эпохи картинга теперь казались ему глупостью, и совершенно не тянуло в сад Милтонов, который так привлекал его прежде.

На фоне этого даже прежде столь ужасная новость, что их снова позвали к Суинтонам, уже не казалась такой ужасной, а когда они приехали в большой белоснежный дом, то и вовсе оказалось, что девочки заняты примеркой новых платьев, и Эдди может просто тихо посидеть где-нибудь еще.

Эд выбрал библиотеку.

Нет, его не особенно привлекали книги, но здесь было тихо и безлюдно, а значит, можно было свободно хоть сидеть, хоть ходить и даже лежать на полу. Все это Эдди провернул в первые десять минут своего одиночества, а потом все же выбрал книгу — с самой яркой обложкой, до какой дотянулся, — и незаметно для себя погрузился в мир приключений Гулливера до самого обеда, а оттуда стало уже рукой подать и до конца пребывания в гостях.

Это был бы малопримечательный день для Эда, если бы по пути домой отец не сообщил ему, что они с мистером Суинтоном на следующей неделе уезжают «по делам» в Италию, и вот это была бы новость покруче всего, что можно было представить (Кросс-старший никогда в жизни не выезжал за пределы Королевства), если бы под конец отец не добавил, что и Эда они берут с собой.

Эдди всю оставшуюся дорогу просидел молча, потому что попросту не знал, что ответить. Это было… удивительно, волнительно и, пожалуй, в высшей степени неожиданно, но так как он никогда не горел мечтой объехать полмира, то Эд растерялся и даже не спросил, как долго продлится их путешествие, а это было крайне важно, ведь уже через десять дней он должен был вернуться на кромерскую трассу и продолжить свое любимое дело. Но все это осознание свалилось на него чуть позже, тогда, когда отец уже поднялся наверх к маме, и путь в их комнату детям был заказан. Так что пришлось ждать до самого завтрака.

— Мы будем отсутствовать месяц, — ровно ответил отец, когда Эдди, наконец расправившись с сэндвичем положенным количеством пережевываний, задал терзавший его с вечера вопрос.

— Так долго? — протянул Эдди. — Что же я там буду делать?

— Джон Суинтон хочет, чтобы ты попробовал себя в местных гонках.

Мама как раз поставила перед Эдди чашку, и, взбудораженный такой неоднозначной новостью, он схватился за нее обеими руками, не сразу заметив, какой в ней плещется кипяток.

— Н-но ведь я совсем не знаю их трасс! И машин! И соперников тоже!..

Страхи поражения внезапно налетели на Эда со всех сторон, он уже почти видел себя, пришедшего к финишу последним, и боль и разочарование в глазах отца, но тот отложил газету и так же спокойно, как и до того, ответил:

— У тебя будет целый месяц, Эдди. Я просто хочу, чтобы ты посмотрел, понравится ли тебе это.

Эдди посмотрел на маму — и она была совершенно спокойна, видимо, родители уже обсудили эту поездку, — а потом снова на отца — тот выглядел очень уверенно, будто за них обоих сразу, и тогда Эдди успокоился. Это будет просто проверка итальянской трассы, а не его, Эда, способностей, а раз так, то он поедет и сделает то, что от него хотят отец и (почему-то) мистер Суинтон.

А может, это вообще будет что-то невероятное!