0,001 секунды (джен)

Эдди сегодня, как и всегда по субботам (и по воскресеньям, и в праздники), спешил на станцию, чтобы сесть на восьмичасовой поезд до Кромера. Конечно же, он ездил не в одиночку — кто бы отпустил десятилетнего мальчишку в другой город одного? — его сопровождали Олли Олсен и его отец, дядя Джордж.

Нет, не так: это Джордж Олсен сопровождал своего сына, а Эдди ему давали в нагрузку, несмотря на то, что мальчишки не дружили. Но папа Эдди был всегда слишком занят, а у его мамы нашлась другая забота — годовалая дочь, и сейчас, когда Сьюзи навострилась в мгновение ока оказываться в самых неожиданных (и опасных) местах, маме тоже стало совсем не до занятий сына. Но несмотря на все это Эду больше нравилось думать, что это двое Олсенов сопровождают его, поэтому он всегда старался идти впереди них и первым выбирать вагон и место получше.

Вертлявый и слишком активный Олли ему не нравился, и Эд всю дорогу пялился в окно на однообразные пейзажи полей и редких перелесков и молчал. Всего два часа — и он попадет в свой любимый мир — мир, где он по-настоящему крутой, где его способности оценивают правильно и где он может запросто утирать носы другим — вот таким, как Оливер, а все потому, что Эд Кросс — будущий чемпион мира по картингу, и, когда он вырастет, его имя будет в каждой газете.

В свои десять он уже чувствовал в себе силы для этого, знал, что легко может обгонять всех этих черепашек, надо только больше тренироваться, чтобы не ошибаться и не давать другим шанса себя опередить.

«Не такое уж и трудное дело», — как раз подумал Эдди, когда поезд подкатился к станции. Он схватил сумку, выпрыгнул из вагона и пошел знакомой дорогой, вообще не подумав о семействе Олсен. Это он сделал не из грубости, просто Эдди так привык, что они ему не мешают, а трасса была настолько близко, что у него свербило в известном месте — очень уж хотелось поскорее надрать зад кому-нибудь в гонке.

В раздевалке уже сидела пара мальчишек — местные, кромерские, конечно, они прибывали на трассу раньше всех, и Эдди чувствовал, что просто обязан нагнать их до начала тренировки, так что на переодевания пришлось выделить себе поистине пожарные двадцать пять секунд.

Народ постепенно подтягивался, и Эдди присматривался, кто же приехал, кто будет гонять сегодня, потому что состав участников разнился неделю от недели: только зашедший Джим Аллен, например, пропускал часть занятий, потому что у родителей не всегда находились на это деньги, а тому же Оливеру вот-вот грозило вообще полное исключение, потому что его отца в том году уволили с завода и он никак не мог найти работу, да он потому и приезжал сюда с сыном, чтобы, пока Оливер гоняет на трассе, пошататься по Кромеру в поисках хоть какой-то поденщины и заплатить за следующую неделю. Мистер Олсен верил в способности сына как никакой другой отец, и, наверное, Эдди этой вере даже завидовал. Вот только сам Олли вряд ли мог ее оправдать.

Эд как раз уже переоделся, когда пришли братья Ллойды.

Деррену Ллойду было уже двенадцать, он был выше на голову, самоувереннее — на две, и в основном они соревновались в разных возрастных заездах, хотя Деррен всегда приезжал по субботам и часто гонял с ребятами помладше — таково уж было тренерское допущение этому парню — и что-то в нем было такое, что раздражало Эда поболе прочих участников. Может, эта самая его уверенность, с которой он одинаково держался и при них, ребятах, и при взрослых, и это его особое положение в глазах главного тренера, и то, как он, чувствуя свое старшинство, безапелляционно выжимал Эда в поворотах, будто возраст — неписаное правило, по которому Эд обязан был уступать, и он действительно уступал — злился, бесился, но почему-то раз за разом сбрасывал скорость и пропускал. Вообще, если поразмыслить, это как раз должно было Эдди нравиться, как нравился тот же Джим, с которым было очень интересно соревноваться, потому что они оказались почти близнецами по стилю вождения, и может даже, Деррен мог бы стать для Эдди отличным примером, но как-то так получилось, что между ними раз и навсегда установилось лишь насупленное молчание, и даже пожать сопернику руку после победы Эд мог только по приказу тренера.

У Деррена был младший брат, почти ровесник Эдди — они всегда приезжали вместе — и вот этот-то Ллойд раздражал вообще больше всех. Бобби не был серьезным соперником, да и о его способностях тренеры никогда особенно не распинались, но стоило тому объявиться на территории картодрома, как их старший тренер, мистер Миллс, тут же шел к нему — и они долго и нудно обсуждали всякую технику и ковырялись в учебных картах, будто других дел на трассе вообще не было. Эдди недоумевал, зачем после всего этого Бобби шел переодеваться и пытался гонять наравне с теми, кто наматывал тут круги с самого утра. Все равно же он почти всегда им уступал. Это выглядело очень глупо, потому что каждый нормальный гонщик знает, что нужно много практиковаться, а Бобби и его карт большую часть времени проводили в боксах.

Сегодняшний день не стал исключением: если старший Ллойд тоже сразу двинулся к шкафчикам, то младший, со своей неизменно широкой лягушачьей улыбкой, моментально завладел вниманием мистера Миллса.

Эд закатил глаза и поспешил догнать Уорвика, чтобы поддать ему кулаком под ребра — вышел такой себе приветственный жест, но Уорвик никогда не возражал, и они даже немного побоксировали на ходу, стукаясь болтающимися на локтях шлемами.

Первую часть тренировки они гонялись вшестером, и Деррен, чья очередь соревноваться по-настоящему должна была настать только завтра, в воскресенье, с его старшей группой, оказался быстрее всех. Так происходило почти всегда и, может быть, было бы даже не очень справедливо, если бы Деррен сознательно не исполнял при этом роль «зайца», а догнать и обогнать его для мальчишек помладше не становилось бы самым крутым подвигом. Вряд ли, конечно, он сам делал это из каких-то альтруистических мыслей — Эдди прекрасно понимал, что Ллойд не будет делать что-то просто так, но величины подвига при случае победы это для него никак не умаляло.

Сразу после победного тренировочного заезда Деррен отогнал свой карт в боксы, туда, где его уже ждал выглядывающий из дверей брат. Что они там будут делать, Эдди совсем не волновало, он сел на раму своей машины и расстегнул куртку — распогодилось, становилось жарковато. Чарли Кинг, припарковавшийся рядом, подошел к нему, тоже сел и протянул свою флягу — и они вместе стали смотреть, как тренеры обходят машины по очереди и задают наводящие и привычные вопросы: управляемость, прижимистость, тяга — что было не так и почему ты терял скорость? После нехитрого опроса кому-то поменяют настройки для следующей части тренировки и будут следить за динамикой.

С картом Эда все было отлично, он это точно знал, просто они с Чарли слишком много времени потратили на бодание друг с дружкой, вот и упустили Ллойда.

— Да-да, Деррена, ну какой Ллойд еще мог оказаться впереди, мистер Миллс? — с небрежным презрением уточнил Эд, когда тренер добрался и до них.

Конечно же, тренер знал, где какой из братьев был в предыдущие пару часов, но он настолько откровенно старался не допускать вражды в их маленьком мирке, что Эдди прямо так и тянуло отпускать колкости — тем более в адрес никчемного Бобби. Хотя, по правде сказать, ничем, кроме своих неважных результатов, младший Ллойд доселе не провинился, хотя поводов позубоскалить над собой давал достаточно.

В прошлом году на неофициальный чемпионат картинг-школ Норфолка братьев сопровождала мама. Миссис Ллойд и до того порой появлялась на их картодроме в Кромере, и она наверняка привозила своих мальчишек каждый раз, но не всегда Эдди ее видел, и вот на удивление мама братьев ему даже нравилась: он находил ее какой-то особенно приятно-красивой, хотя до настоящего интереса к женскому полу Эдди пока еще не дорос.

Так вот, в тот день соревнований, в Шерингеме, он стал свидетелем, как миссис Ллойд, достав из своей сумочки ножницы, наспех подстригает Бобби — прямо перед самыми заездами, за боксами, куда она отвела его за ручку, словно малыша. Конечно, Бобби был на полгода младше Эдди, да и волосы у него впрямь постоянно лезли в глаза, когда он надевал шлем, но этот случай был такой славно-унизительный, что Эд еще несколько месяцев припоминал его, спрашивая при всех, а вытирает ли мамочка Бобби нос, купает ли перед сном и не поедет ли она вместо него еще и в гонке?

Последняя шутка ему особенно нравилась, и сегодня он снова вспомнил ее, стоило только заметить, что миссис Ллойд снова приложила свою неумелую руку к стрижке сына. Делала она это нечасто, потому что большую часть времени Бобби ходил вольным чучелом — наверное, не попадался под руку, — но вот что было странно: Деррен при этом всегда выглядел прилично. Так что при взгляде на братьев, конечно, каждому сразу становилось понятно, кто в семье любимый сын.

Остальная компания не поддерживала придирки Эдди — они боялись наказания от тренеров, Эд же не боялся, хотя ему регулярно за это попадало, и никто из ребят никогда не останавливал его, охотно исполняя роль зрителей в каждом выступлении Кросса. Хотя, если говорить честно, вся его болтовня звучала только в отсутствие старшего Ллойда, но Эд и сам этого не замечал. При Деррене он становился само сосредоточение и не мог думать и говорить ни о чем другом, кроме гонки, — лишь бы не давать своему главному сопернику поводов на чем-то себя подловить. Но на трассе, как полагал Эдди, они были равны. Должны были быть равны.

На вторую часть тренировки Деррен не вышел, он остался в боксах, но зато Бобби переоделся и принялся выводить свой карт. Кажется, проигрывая раз за разом, этот дурачок ничему не учился.

— Эй, Бобби, может, сегодня мамочка поедет вместо тебя? Пора бы уже твоей машине показать хоть что-то! — Кросс даже встал, чтобы его было лучше слышно, и вся стайка юных гонщиков теперь с интересом глядела на них двоих.

— Нет, Эдди, моя машина настроена только на меня, и даже ты не смог бы на ней выиграть, — ответил Бобби, продолжая толкать свою «тележку» на старт.

Эд не мог понять, было ли это угрозой, или Ллойд расписался в своем проигрыше заранее? Он впервые не нашелся, что ответить, хотя обычно успевал «кольнуть» Бобби несколько раз, прежде чем вмешивался тренер Миллс.

Впрочем, мучился Эдди недолго, потому что уже в контрольных заездах Бобби неожиданно стал третьим — после него и Чарли, а в самой гонке обошел обоих на пятом круге, одного за другим. Эдди был настолько обескуражен, удивлен и разозлен произошедшим, что буквально через минуту после обгона задел покрышки, завертелся, да вдобавок утащил за собой и Чарли, завязнув вместе с ним в ловушке-газоне, а никчемный Бобби в итоге выиграл еще и с приличным преимуществом перед остальными.

Пока последний, краснея, принимал поздравления со своей первой победой, Эд, бормоча все проклятия, какие уже знал к тому возрасту, едва довел машину до стоянки и сбежал в раздевалку. Конечно, это была чертова нелепая случайность: он ошибся, задел ограждение, и поэтому Ллойд смог его пройти — все было именно в таком порядке и никак иначе. Бобби не мог его обойти.

Но обошел.

Эдди для приличия открыл и закрыл свой шкафчик, со злостью захлопнув дверцу, так, чтобы ни у кого не возникло сомнений: он забежал сюда по делу, — и вышел обратно. Наступала очередь личных тренировок, а самые неопытные, кого тренеры пока даже не выпускали на серьезную трассу, уже потихоньку разъезжались по домам.

Насколько Эд видел, ребята уже определили очередь заездов, и он, пропустивший жеребьевку, автоматом получил последний номер, но это его как раз сегодня устраивало, потому что Ллойды уезжали позже всех: Деррен, старший в школе по субботам, все равно поедет самым последним.

Первым ехал Оливер, и сразу после того, как тренер записал время его последнего круга, мистер Олсен заспешил увести сына — видимо, они куда-то опаздывали, — а Эдди даже не подумал попрощаться с ними, потому что был чрезвычайно увлечен происходящим в другой стороне. Ни Олли, ни последовавший за ним Уорвик, конечно, не были ему конкурентами, его волновало другое: Бобби стоял рядом с тренером с секундомером и внимательно изучал записи, а на третьем гонщике к ним присоединился Деррен — он только-только вышел из боксов и все еще оттирал руки от масла. И почему-то Эду совсем не хотелось гонять под пристальными взглядами братьев — он старался не думать об этом, не допускать даже мысли, но что если он снова ошибется, и Деррен это заметит?

Это были ужасно трудные десять кругов, напряженнее и нервнее, может, Эдди еще никогда не ездил, но он приложил все силы, какие у него были, и даже быстренько помолился перед стартом, чтобы не ошибиться, и все десять он откатал идеально. Если бы только он знал, что смотрели три пары глаз вовсе не на то, как искусно он проходит повороты…

Эд просидел в раздевалке достаточно долго, а потом еще немного, потому что на тренировку Бобби ему смотреть было совершенно не интересно, он ждал, когда тот придет переодеваться и они останутся вдвоем, но младший Ллойд задержался уж слишком долго и пришел только тогда, когда Эдди уже почти вскипел и буквально кинулся ему навстречу, зажимая в проеме двери и толкая спиной в косяк:

— Какого хрена, Ллойд?!

Но Бобби лишь непонимающе смотрел на него, и Эдди, который уже сам не знал, что же он собирается предъявить своему теперь уже и вправду сопернику, на секунду растерялся — второй раз за день! — и все же спросил, зло и грубо, но по-другому он не мог:

— Как ты смог обогнать меня, ты же вечный лузер?

Как было бы прекрасно, если бы Бобби сейчас ответил ему такой же грубостью, чтобы можно было от всей души врезать ему и победить если не на трассе, то в драке, но никчемный Ллойд оказался и на это не способен, он только улыбнулся и ответил совершенно другое:

— Мы с тренером кое-что придумали и попробовали на моей машине. Но ты не волнуйся — в следующую субботу это будет уже у всех, мы хотим проверить пользу…

Эдди уже физически чувствовал, как чешутся кулаки, как воздух собирается в легких, он даже почти приготовился занести руку для удара, но внезапно сам получил сильный толчок в плечо — откуда-то сбоку — и по инерции неловко ввалился в раздевалку, растеряв весь пыл.

Так внезапно появившийся Деррен не сказал ему ни слова — ни сейчас, ни пока они втроем переодевались, и это было к лучшему: Эдди готов был бы устроить скандал даже от косого взгляда. Он закончил быстрее всех и выскочил с территории картодрома впереди Ллойдов, хотя до поезда ему оставалось еще целых сорок минут, — невыносимо было смотреть и слушать, как братья шутят друг с другом и обсуждают какие-то подшипники. Завтра он поедет так, как ехал сегодня в личных, так, как он может — идеально.

И обязательно обгонит Деррена Ллойда.

Со своей станции Эдди выходил уже совсем затемно. Он никогда так не задерживался раньше, всегда приезжал вместе с Олсенами, которые провожали его почти до самого дома, но сегодня (вот теперь-то Эдди припоминал) дядя Джордж что-то говорил, им вроде нужно было уехать пораньше, а он прослушал, а может (что даже вероятнее), еще и машинально кивнул, когда ему об этом сказали… Эд не помнил, да и выяснять, как же такое случилось, уже не имело смысла.

Что ж, как бы то ни было, домой Эдди пришел просто неприлично поздно и ожидал, что теперь ему здорово влетит. Не то чтобы он боялся наказания, которое, вообще-то, было вполне заслужено — он это понимал — но больше всего на свете Эдди боялся расстроить и разочаровать отца.

Однако все вышло как-то не так.

Когда он зашел в дом, в гостиной горел свет, но там было пусто. Мама-то наверняка укладывала Сьюзи — это порой приходилось делать по сто раз, пока его сестренка наконец не успокаивалась, — так что встретить ее внизу Эдди и не рассчитывал, а вот отец обнаружился в кухне, где он обычно не бывал и куда Эд заглянул уже совершенно напуганный пустотой и тишиной, но мистер Кросс всего лишь делал себе чай, мерно помешивая сахар, и, казалось, совсем никак не отметил появление сына.

Эдди очень бы хотел рассказать ему, как прошел этот дурацкий день, что его раздражает и кто, как он проиграл, но не потому, что был слаб или ошибся, а потому что… потому! Но… Вряд ли отцу, застывшему у стола, это было интересно, так что Эд просто пожелал ему доброй ночи и ушел к себе.

Скорее всего, родители поругались, и отец был зол и расстроен, ну, а его, Эда, отсутствие на этом фоне никто не заметил. Может, подумали, что он торчит в саду или застрял у Милтонов.

В своей комнате и своей постели он провозился без сна до рассвета, прогоняя в голове трассу, повороты и тот момент, когда его обогнали. «Не важно, кто обогнал, — уверял он сам себя, — главное, что это случилось вообще». Ему не терпелось поскорее начать новую тренировку, доказать всем в группе — и тренерам тоже — что он, Эд Кросс, лучший, и никаким подмастерьям его никогда не обогнать. Та часть его внутреннего «я», которая так болезненно боялась провалов, напоминала к тому же, что Деррен по воскресеньям гоняет со своими, со старшей группой, а значит, победе Эдди и вовсе ничто не угрожает, а он должен обязательно выиграть, желательно даже с каким-нибудь рекордом трассы, и тогда все тут же позабудут о том, что случилось накануне.

Кажется, на час-полтора ему все же удалось провалиться в сон, когда сквозь плотные шторы на ковер уже пробилась полоса белого света.

На тренировки Эдди всегда вставал в семь утра, он умывался, одевался и спускался на кухню в поисках привычного завтрака, который с вечера оставляла ему мама, глотал его, примерно соблюдая джентльменские «пять минут пережевывания», а потом выскакивал из дома и мчался в сторону вокзала, где неизменно без пяти минут восемь заходил в вагон впереди Олсенов.

Однако этим утром его ждало жестокое разочарование.

Отец, который с вечера не сказал ему ни слова про опоздание, утром, когда Эдди выскочил в гостиную, обнаружился сидящим во главе стола, и лицо его не предвещало ничего хорошего.

— Ты вчера пришел поздно, — констатировал отец, и Эд замер, а потом тихонько присел на свой стул.

— Да, папа.

— Мистер Олсен сказал, что ты не поехал с ним. Почему?

Эдди замешкался на минутку, он не решался начинать оправдываться, потому что ситуация и без того была патовая: отец нередко делал именно так — откладывал наказание, чтобы сын получил его не тогда, когда был готов, а тогда, когда будет больнее всего.

— Я прослушал, папа.

— Сегодня поедешь со мной к Суинтонам.

Вот и все.

Вместо вожделенного реванша на трассе Эдди ждал скучнейший день в доме друга отца, где нельзя было даже чихнуть без разрешения, не то что самостоятельно ходить по комнатам, а что самое противное — там ему приходилось сидеть в обществе малолетних близняшек, которые почти всегда устраивали одно и то же идиотское чаепитие выводку плюшевых медведей, будто совсем не знали, что можно делать что-то еще. С гораздо большей радостью Эдди выполол бы все сорняки в колумбарии или даже помогал бы матери с сестренкой — та хотя бы пока еще не мучила игрушки и не приставала к нему сама, но увы, мистер Кросс знал толк в наказаниях, и воскресенье превратилось для его сына в отбытие срока в тюрьме строгого режима.

Как Эдди и предполагал, день прошел по привычному сценарию: взрослые сразу устроились в гостиной, а его прислуга отвела к девочкам — и там ровно до самого обеда он выслушивал щебетание «о чудесном платьице мадам Помфри», которая пришла в гости к семейству Толстиков, и даже сыграл роль шофера этой самой глупой куклы, потому что…

— Папа сказал, что ты уже водишь машину, Эдди!

О, это был маленький лучик гордости Эда в беспросветном сахарно-зефирном царстве девчачьих развлечений, но, к сожалению, все его заслуги уже через минуту были забыты, потому что…

— Боже, какой ужас, младшенький Толстик опрокинул чашку на ковер!

Эдди прислонился к стене, оклеенной милейшими обоями в цветочек, и покрутил колеса машины мадам Помфри, которую по-прежнему держал в руках. А ведь в это самое время там, в Кромере, Деррен и остальные гоняли под открытым небом, ловили ветер, слушали рокот моторов и вдыхали запах бензина. И кто-то побеждал — но не он.

Оставалось только надеяться, что и не Бобби Ллойд, снова.

Пребывание в доме Суинтонов завершилось после всенепременного послеобеденного чая и получаса во дворике, где все равно нельзя было ни отвлечь взрослых, ни побегать, и Эдди наконец-то смог вздохнуть без разрешения, только когда они покинули крыльцо большого белого особняка.

Суинтоны были и очень богаты, и очень известны в Норт-Уолшеме. Эдди не очень понимал все тонкости отношений отца и хозяина дома, не любил миссис Суинтон и их детей, но ему однозначно нравился их дом и царивший в нем порядок (но не порядки). В их доме тоже раньше было все идеально, но с появлением Сьюзи что-то сломалось, и Эдди порой ужасно донимало, что он мог запросто наткнуться на пролитое молоко на кухне или брошенную на лестнице игрушку. А вот Суинтоны держали прислугу, и подобных недоразумений, конечно, там не бывало, да и быть не могло.

Эд точно знал, что, когда станет всемирно известным и богатым, он купит вот такой дом — с садовником, экономкой, горничной и кухаркой. И с детьми его, потом, когда-то через сто лет, когда он решит жениться, будут сидеть няньки, а с женой своей он не будет ссориться никогда-никогда.

Под все эти размышления он и не заметил, как они уже приехали к себе. Мама, с малышкой-Сьюзи на руках, встречала их на крыльце, она чинно поцеловала супруга в щеку и невесомо и быстро погладила сына по голове — и на этом ритуал приличной жены и матери был соблюден, соседи могли быть довольны, а отец — спокоен. Семья Кроссов старательно поддерживала имидж благопристойности, и это Эдди нравилось.

Конечно, еще больше ему бы понравилось, если б и за закрытыми дверьми родители продолжили вести себя благопристойно, но с некоторых пор это стало почти недостижимой мечтой — между ними теперь словно лежала огромная пропасть. И Эдди, пытавшийся сначала тянуться к обоим родителям, в итоге выбрал отца. Его внимания и одобрения он жаждал больше всего, ему он хотел бы посвятить все свои победы и будущие титулы, ну, а мама… у мамы есть Сьюзи — так он решил.

Едва Эдди переступил порог своей комнаты, как понял, насколько он вымотался. Учебная неделя, потом напряженная суббота, нервный проигрыш, ссора с Дерреном, страх наказания, бессонная ночь, объяснение с отцом — и потом еще целый ужасно скучный и пустой день… Эдди рухнул на свою идеально заправленную кровать лицом вниз, раскинув руки. Громко вздохнуть, уткнувшись носом в покрывало, при этом не получилось, и он просто закусил его посильнее, потому что все это было как-то слишком для его десяти лет. А еще в то время, что он вынужден был пялиться на игрушечных медведей, наряженных в кукольные платья и пьющих воображаемый чай, парни там, на трассе, решали настоящие, мужские вопросы. Без него.

Весь в мыслях о пропущенной гонке, Эдди и не заметил, как уснул — одетый и обутый, на даже не расправленной кровати, но он был уже слишком большим мальчиком для поцелуев на ночь, так что никто этого вопиющего нарушения не увидел.

А наутро началась новая школьная неделя, и учеба, которая вовсе не давалась Эду легко и просто, заняла почти все его свободное будничное время. Правда, в пятницу вечером, мстительно затолкав все тетрадки и альбомы в ящик письменного стола, Эдди снова разрешил себе думать о картах, скоростях и собственном великом будущем — и в итоге накрутил себя так, что опять с трудом заснул лишь ближе к рассвету.

И едва не проспал свой поезд первый раз в жизни.

Он проскочил мимо кухни — завтракать было уже совершенно некогда — и стремглав помчался на вокзал. Мистер Олсен, внимательно и до последнего всматривавшийся в ворота платформы, тем временем в нужный вагон уже зашел, а Эдди пришлось в него чуть ли не заскакивать на ходу, хотя тут, конечно, он уже преувеличивал, когда возбужденно и быстро рассказывал о своем забеге Джиму Аллену, которого нагнал по дороге к картодрому.

Джим не особенно торопился, а вот Эд уже не мог себя притормозить — он бросил приятеля и примчался к воротам школы, когда тренер Миллс их еще только открывал, и даже кромерцы Чарли и Уорвик не появились на другом конце дорожки. Мистер Миллс одобрительно проворчал что-то о молодости и прыти и пропустил его вперед. Чуть медленнее, но все равно почти вприпрыжку, Эд рванул в раздевалку и успел даже переодеться и добраться до гаража, когда братья Ллойды еще только-только входили в ворота.

Но тут-то его ждало огромное разочарование: машины оказались не готовы, их нельзя было трогать. Эдди так спешил, так хотел выйти на трассу первым и сделать несколько лишних кругов, пока еще только подползают остальные черепашки, но все оказалось напрасно, и пришлось ждать, пока соберутся все сегодняшние участники, и потом, что еще хуже, — услышать, что дурацкую новинку, которая привела младшего Ллойда к победе неделю назад, он же сам, Бобби, и будет внедрять на все карты. При непосредственном руководстве тренеров, конечно же, и участии самих ребят, но это уже не имело серьезного значения.

Дурацкого Бобби почему-то снова выделяли.

Нет, тренеры совсем не запрещали никому из мальчишек копаться в своих картах, но Эдди считал подобную работу уделом простых рабочих, которым неподвластно настоящее мастерство гонщика. Ну, вот как Олли или тот же Бобби. Правда, Оливер хотя бы стремился как можно больше гонять, и в его болтовне совсем не находилось места разговорам о какой-то там возне в мастерской, — и это безнадежное стремление вопреки способностям Эд почти даже уважал, но Бобби-то был настоящим «мальчиком из гаража», ему просто позволяли кататься по доброте душевной, и чувство справедливости Эда громко требовало, чтобы каждый занимался своим делом и не отнимал время у других!

Эдди благополучно пропустил мимо ушей все, что тренер, собравший их на газоне, обстоятельно рассказывал о новинке, пока думал о том единственном, что услышал важного в самом начале: обновленные подшипники дадут больше скорости.

Этого было достаточно.

Оставалось лишь дождаться, пока его карт пройдет через руки тренеров, и, черт возьми, как же он надеялся, что при таком количестве работы Ллойд его даже не успеет коснуться.

«Когда я буду чемпионом, — зло думал Эдди, — у меня будет собственный механик. И это уж точно будет не Бобби Ллойд!»

По итогам года Эдди в своей группе значился лидером. Конечно, этому обстоятельству он не был удивлен, но на всякий случай посмотрел список, вывешенный на стенде среди прочих «напоминалок» и рождественских пожеланий, еще разок, чтобы убедиться: он выше всех, вторым стал его приятель Джимми, а Бобби — последним. В рейтинге старшей группы, на соседней бумажке, конечно, присутствовал еще один Ллойд, но на первой строке.

Прочие фамилии «старших» Эду ни о чем не говорили — они были для него безликими призраками, даже если им доводилось пересекаться на общих соревнованиях или, например, в день открытия сезона, и он не очень себе представлял, насколько они хороши или наоборот — плохи, но почему-то лидерство (и соседство) Деррена его обрадовало. Может, это была сложная система оценки собственных побед и поражений, когда Эдди понимал, что проиграть лидеру «старших» — это не так и страшно; а может, было что-то еще…

Он не успел подумать это «что-то», потому что его окликнули. Это был Чарли Кинг, Чарли, который в этом году так настырно добивался его дружбы, что даже порой успевал надоесть. Вот и сейчас он проталкивался сквозь толпу наводнивших «предбанник» боксов мальчишек и их провожатых-взрослых, только чтобы добраться до Эда. Он прижимал к животу какой-то сверток и старательно берег его от давящей и толкающейся суеты.

— Ты молодец, Эдди, ты очень классный гонщик! — восторженно начал Чарли, наконец оказавшись рядом и кивая на стенд.

Эд никак не мог вспомнить, на каком месте оказался сам Кинг — ему попросту не было до этого дела, когда он смотрел список, — и теперь чувствовал себя неловко. Но еще хуже стало его совести, когда Чарли положил ему руку на плечо и сказал:

— У тебя ведь скоро день рождения, да? Я тебе кое-что принес. Это не что-то там такое, но… — Чарли засмущался и просто молча отдал ему сверток. — Ты заслуживаешь этого.

Несмотря на то, что место было не самое удобное, да и вообще они порядком мешали тем, кто еще не видел списков или хотел что-то приколоть к стенду для других, Эдди тут же принялся разворачивать подарок.

Чарли Кинг подарил ему гоночную машинку.

Это и правда было не бог весть что — кусок деревяшки, обструганный перочинным ножом и получивший вполне сносную для машинки форму, и, может, корпус оказался чуть грубоват, а колеса — немного квадратными, но было видно, что над поделкой мальчишка просидел не один день. И самое главное: на носу машины красовалась большая красная цифра «1».

Конечно, такое отношение соперника было очень приятно и очень лестно, но нашлось в этом и кое-что куда лучше: это был очень полезный подарок. И полезность эту Эдди обнаружил в поезде, по пути домой, когда смотрел на грязные зимние пейзажи и собственное прозрачное отражение в стекле. Машинка всю дорогу пролежала у него на коленях, и, выходя на станции Норт-Уолшем, будущий чемпион мира Эд Кросс уже обдумывал свою первую историю-для-публики, пусть даже эта публика пока состояла из двух с половиной человек.

Если бы он честно сказал дома, что это приятельская поделка, на этом все бы и кончилось: родители сказали бы «очень хорошо» и забыли, но эта «единица» — жирная, красная, заметная — была настолько созвучна его радости по поводу рейтинга, что эти две вещи слились в гармонию, и в итоге Эдди выдал этот незатейливый подарок на день рождения за награду, за то самое доказательство своего успеха, на которое наконец-то обратил внимание отец. Эд мог сколько угодно рассказывать о том, как кого-то обогнал и какое классное время показал, но все это не имело настоящей ценности в глазах Кросса-старшего, пока в руках его сына не появился первый трофей.

Когда Эдди, немного волнуясь и запинаясь, закончил рассказывать свою историю, отец даже встал, отложил книгу и пожал ему руку — как взрослому, мама приобняла и поцеловала в макушку — совсем не показательно, а правда от души, а Сьюзи, воодушевленная общей радостной атмосферой, по-своему, по-детски, хлопала пухлыми ручонками, радостно выдавала свою тарабарщину и улыбалась.

Может, это было новое начало для их дома?

На рождественские каникулы семья Кросс традиционно уезжала в Лондон — к родителям Эдди по матери. В Лондоне было здорово, в доме бабушки и деда всегда в это время гостили его ровесники-кузены, которые хоть и не гоняли, но знали о машинах и гонках куда больше близняшек Суинтон, а значит, априори были умнее и интереснее. И в их обществе Эд чувствовал себя однозначным авторитетом.

В первый же семейный обед, совпавший с вроде как торжеством по поводу дня рождения Эдди, за общим столом и при полном собрании родственников отец не без нотки гордости поделился его успехом в картинге — и вдруг упомянул и неоднократные победы, и рекорды, и даже то, что Эд частенько соревновался с юношами старше него (и пару раз даже выиграл). Оказалось, Кросс-старший внимательно слушал все, что ему рассказывал сын, и запоминал, даже если выглядел равнодушным и никогда ничего не переспрашивал. Ах, как теперь Эдди жалел, что боялся рассказывать отцу больше. Гораздо больше!

В итоге день рождения превратился в настоящий триумф, по крайней мере, Эдди уже представлял себя эдаким античным олимпийским атлетом, которого встречают в родном городке, вознося хвалы словно полубогу. Конечно, это все еще был чинный английский семейный обед, и никто из присутствующих не встал лишний раз с места и не повысил голоса, но никто и не запрещал одиннадцатилетнему мальчишке фантазировать: Эдди не верил своим ушам и испытывал одну за другой накатывающие приятные волны — то смущения, то радости, то гордости, и в итоге последнее чувство победило. А когда каникулы кончились и Кроссы вернулись в Норт-Уолшем, скромный подарок Чарли занял центральное место на полке в комнате Эдди, словно первый кирпичик в его охоте за стеной трофеев.

Но новый сезон пришлось начинать с чистого листа, тем более что в их группе появились новые ребята, и конкуренция сразу выросла. Зато пропал Уорвик — говорили, что его семья переехала в Шотландию, — и первые два месяца вообще не появлялся Олли. Вроде как дела у мистера Олсена пошли совсем плохо, и он больше не мог платить за занятия сына и сопровождать Эдди в Кромер, хотя, впрочем, это уже и не требовалось — теперь-то отец считал Эда взрослым, ответственным и достойным доверия. Теперь Эдди ездил один.

Без Джима, который так и продолжил появляться раз-два в месяц, теперь занятый на подработке у отца, вне гонок было скучновато, и Эдди все чаще в перерывах трепался с Чарли, хотя его ни в какую не покидал страх, что однажды, каким-то совершенно невообразимым образом, звезды сойдутся так, что тот скажет что-то о своем подарке при отце Эда, и весь замечательный обман раскроется. Поэтому он никогда не звал Чарли к себе в гости и не спешил знакомить с родителями, даже когда выпадал подходящий случай.

Братья Ллойды остались верны своему принципу: всегда приходить вместе и работать тоже по возможности вместе, но в первой части сезона Эдди, сколько ни старался, не мог обойти Деррена, когда тот присоединялся к их соревнованиям. Он даже ни разу не был достаточно близко, чтобы это можно было посчитать за борьбу. Эд злился еще больше прежнего, но уже не знал на кого, ведь и Деррен был действительно хорош на трассе (это было бы глупо отрицать), и про себя Эдди знал, что он — лучший среди сверстников. Однако это никак не помогало приблизиться ко времени Ллойда, и к летнему перерыву он совершенно отчаялся: в прошлом году отец был горд и счастлив оттого, что его сын соперничает с теми, кто заведомо пока еще сильнее, а теперь Эдди приходилось сдавать позиции и признавать, что больше такого лестного факта в его биографии нет.

Но было и кое-что замечательное: атмосфера дома за полгода изменилась; не сказать, что рывком, скорее, это было очень плавное возвращение к тому, как бывало раньше. Теплота и порядок — именно так охарактеризовал бы Эдди те ощущения трехлетней давности, если бы у него спрашивали. Теперь он наверняка знал, что отцу интересно слушать его рассказы, порой к ним подсаживалась уже мама, и научившаяся некоторой автономности сестренка больше не занимала ее руки и мысли целиком. И было бы совсем все прекрасно, если бы Эдди все еще мог в полной мере рассказывать о всех своих победах, но увы, одного пункта ему теперь катастрофически не хватало, и он чувствовал, что подводит отца и его новую веру в него.

Летние каникулы шли уже пятый день, а Эдди проводил их так, будто в жизни ничем путным не занимался — он просто слонялся вдоль улицы, на которой располагался их дом, туда и обратно, туда и обратно, позабыв, как же он развлекался раньше и даже еще всего год назад. Все развлечения детства до эпохи картинга теперь казались ему глупостью, и совершенно не тянуло в сад Милтонов, который так привлекал его прежде.

На фоне этого даже прежде столь ужасная новость, что их снова позвали к Суинтонам, уже не казалась такой ужасной, а когда они приехали в большой белоснежный дом, то и вовсе оказалось, что девочки заняты примеркой новых платьев, и Эдди может просто тихо посидеть где-нибудь еще.

Эд выбрал библиотеку.

Нет, его не особенно привлекали книги, но здесь было тихо и безлюдно, а значит, можно было свободно хоть сидеть, хоть ходить и даже лежать на полу. Все это Эдди провернул в первые десять минут своего одиночества, а потом все же выбрал книгу — с самой яркой обложкой, до какой дотянулся, — и незаметно для себя погрузился в мир приключений Гулливера до самого обеда, а оттуда стало уже рукой подать и до конца пребывания в гостях.

Это был бы малопримечательный день для Эда, если бы по пути домой отец не сообщил ему, что они с мистером Суинтоном на следующей неделе уезжают «по делам» в Италию, и вот это была бы новость покруче всего, что можно было представить (Кросс-старший никогда в жизни не выезжал за пределы Королевства), если бы под конец отец не добавил, что и Эда они берут с собой.

Эдди всю оставшуюся дорогу просидел молча, потому что попросту не знал, что ответить. Это было… удивительно, волнительно и, пожалуй, в высшей степени неожиданно, но так как он никогда не горел мечтой объехать полмира, то Эд растерялся и даже не спросил, как долго продлится их путешествие, а это было крайне важно, ведь уже через десять дней он должен был вернуться на кромерскую трассу и продолжить свое любимое дело. Но все это осознание свалилось на него чуть позже, тогда, когда отец уже поднялся наверх к маме, и путь в их комнату детям был заказан. Так что пришлось ждать до самого завтрака.

— Мы будем отсутствовать месяц, — ровно ответил отец, когда Эдди, наконец расправившись с сэндвичем положенным количеством пережевываний, задал терзавший его с вечера вопрос.

— Так долго? — протянул Эдди. — Что же я там буду делать?

— Джон Суинтон хочет, чтобы ты попробовал себя в местных гонках.

Мама как раз поставила перед Эдди чашку, и, взбудораженный такой неоднозначной новостью, он схватился за нее обеими руками, не сразу заметив, какой в ней плещется кипяток.

— Н-но ведь я совсем не знаю их трасс! И машин! И соперников тоже!..

Страхи поражения внезапно налетели на Эда со всех сторон, он уже почти видел себя, пришедшего к финишу последним, и боль и разочарование в глазах отца, но тот отложил газету и так же спокойно, как и до того, ответил:

— У тебя будет целый месяц, Эдди. Я просто хочу, чтобы ты посмотрел, понравится ли тебе это.

Эдди посмотрел на маму — и она была совершенно спокойна, видимо, родители уже обсудили эту поездку, — а потом снова на отца — тот выглядел очень уверенно, будто за них обоих сразу, и тогда Эдди успокоился. Это будет просто проверка итальянской трассы, а не его, Эда, способностей, а раз так, то он поедет и сделает то, что от него хотят отец и (почему-то) мистер Суинтон.

А может, это вообще будет что-то невероятное!

Нет, конечно, про невероятное Эдди и не думал, когда, не находя себе места от волнения и забывая про обед, собирался в свое первое настоящее путешествие. Вслух-то он переживал якобы о том, что совсем не знает итальянского, и сказал об этом родителям раз, пожалуй, тридцать, но внутри себя, конечно же, Эдди успевал поволноваться еще и о непосредственном деле, которое ему предстояло, и о его важности в своей жизни, потому что уж что-что, а важные для своего будущего вещи он умел опознавать лет эдак с шести, насколько он сам помнил.

Ни самолет, ни видов из иллюминатора толком Эдди не запомнил, хотя узнавал все это впервые в жизни. Нет, он не боялся высоты, полетов или рева турбин, но даже несмотря на все те установки, что Эд сам себе дал еще на земле, боялся он совсем другого. Здесь, где-то в небе над Ла-Маншем, снова пришли мысли о проигрыше и том, что скажет отец, когда поймет, что зря вообще все это для Эдди устроил.

Переживания или возможные финансовые потери друга семьи не сильно волновали, потому что Эдди пока еще не подозревал о его роли, и все, что происходило, воспринимал как какой-то естественный (но пока еще незнакомый) для такого случая процесс. И вообще, он, конечно же, знал, что континентальная Европа не сильно отстает в увлечении картингом от Британского королевства, поэтому был полностью уверен в том, что здесь все устроено правильно, хотя какие-то вещи наверняка должны выглядеть странно и непривычно.

Сразу после приземления в Милане мистер Суинтон, прихватив свой походный саквояж, попрощался с ними и отбыл, а Кроссам пришлось дожидаться своего багажа, потому что Эдди, конечно, тащил с собой всю свою экипировку и кучу нужных других вещей, а потом, от аэропорта, они еще очень долго ехали на такси, и, как Эд понял, место, которое им надо было посетить, находилось далеко от самого города. Опыт участия на нескольких британских трассах в крупных городах вне Норфолка говорил, что это нормально, и потому он ничуть не удивился тому, что и здешняя трасса оказалась на таком же отшибе. Это было привычно, «как дома».

Отец всегда бывал немногословен, а в этой поездке и вовсе будто забыл как говорить, но и Эдди не привык сыпать вопросами, так что они перемещались по чужой стране, практически не перекинувшись и парой слов, и всю дорогу Эдди смотрел в окно машины и отмечал нескончаемые сочные и яркие пейзажи, каких он сроду не видел в Норфолке. Рядом сидел отец, прямой, невозмутимый и совершенно спокойный, и Эдди заряжался от него этим состоянием, убаюканный красотой видов и мерным шелестом шин по ровному асфальту.

Пожалуй, ему даже начинало нравиться в Италии.

До самой трассы они не доехали, завернув по пути в маленький городок, где заселились в гостиницу и в очень даже приличный номер с двумя кроватями и большой ванной комнатой. Здесь-то отец наконец расщедрился на слова, которые будто копил с того часа, как они выехали из Норт-Уолшема, и рассказал, как и что будет происходить.

— Первое время ты поживешь тут один, понимаешь меня, Эдди? — начал отец, присаживаясь рядом на кровать. — Завтра мы поедем на трассу вместе, я тебя всем представлю, а потом ты должен будешь ездить туда сам, а я уеду к Джону и вернусь только пятнадцатого. Не волнуйся, каждый день в номер подают завтрак и ужин, а по утрам у входа будет ждать такси — водитель знает, куда тебя везти. На трассе тебя тоже будут сопровождать, а здесь, в гостинице, с любым вопросом можешь обращаться к мистеру Джулиано — это он был сейчас там, внизу, на стойке. Твоя задача — готовиться к гонке, а об остальном не переживай, все устроено и оплачено. Ты все понял?

— Да, папа.

Конечно, что тут было не понять? «Не подведи, сын. Я все устроил, даже прислугу и личного водителя тебе нанял, сын. Только не подведи, покажи класс, сын».

Вот так все только-только приобретенное спокойствие улетело коту под хвост, и если бы отец сейчас потрогал его руки, он бы узнал, как Эдди холодеет от ужаса из-за таких мыслей и итоговых перспектив, но Кросс-старший никогда бы такого не сделал, и, честно говоря, Эд был очень рад этому. Показать, как ты боишься делать свое дело? Уронить себя в глазах отца? Да это самое ужасное, что могло бы случиться! А вот самостоятельности он совершенно не боялся, в конце концов, Эдди уже довольно наездился в одиночку, так что могло быть сложного в такси или в том, чтобы спросить, когда подадут ужин?

Пришлось просто стиснуть зубы и кивнуть в подтверждение своих слов, а потом отец ушел вниз, к телефонам, а Эдди принялся раскладывать свои вещи по нужным местам: шутка ли — месяц жизни в новой комнате? — и монотонность этого занятия на целый вечер привела его в состояние выжидания: как-то оно все завтра начнется?

Никакие слабые опасения насчет языкового барьера не подтвердились: тренер, которому наутро вверили Эдди, худо-бедно говорил по-английски, и этого вполне хватало, чтобы в следующий месяц они понимали друг друга. Если синьор Фабри говорил «сядь» — это означало «давай круг», если под жест ладонью произносил до смешного мягко «вон» — это означало, что машину надо освободить и оттолкать в гараж. В остальном Эдди ориентировался на интонации и общее настроение говорящего и потихоньку начинал изучать силу и разнообразие итальянских словечек, потому что-то и дело слышал вокруг обращенные к другим людям взрывы эмоций и силился понять, что они означали: вдруг это было важно именно для него?

Что же до непосредственного дела, ради которого он прибыл в Италию, то в первый день Эд ехал будто в абсолютно неуправляемой вагонетке: настолько он привык к притертому под него и оставшемуся в Британии карту, что даже забыл, каково это — ехать в практически новенькой конвейерной машине. Здесь были другие карты, другие стандарты, и пришлось все настраивать с нуля, и это заняло несколько мучительных дней, в течение которых становилось все жарче и жарче, а Эдди все больше и больше переживал из-за того, что эти дни настройки и прикатки воруют у него настоящие тренировки.

Да, становилось жарко, нервно, и будто чего-то не хватало, хотя процесс вроде бы был построен так, чтобы зевать и скучать не приходилось, и вечером Эд приезжал «домой» в совершенно выжатом состоянии, но раньше он никогда не задумывался, насколько ему важна компания своих ребят вокруг. Здесь, на итальянской трассе, конечно, тоже были его сверстники, но все они были заняты делом, на него никто не обращал внимания, да он и не встречал никого больше двух-трех раз, чтобы завязывать знакомства: ребята приезжали на несколько дней — Эдди видел порой целые дома-фургоны, стоявшие в загончике для машин, — а потом исчезали насовсем, а на следующие несколько дней или уик-энд за забором появлялись новые трейлеры.

Похоже, только он один тренировался все время именно здесь, и это внезапное соображение одновременно и наполнило Эда эпической важностью, и добавило нервов: оно налагало дополнительную ответственность, и уж точно никак нельзя было бы в случае провала оправдаться тем, что он плохо знал трассу.

«Неужели тебе не хватило месяца, Эдди? У других было всего несколько дней!»

Оставалось только работать на все сто процентов. А лучше на сто пятьдесят. Жаль только, что синьор Фабри день за днем ни в какую не говорил, сколько же еще Эдди должен нагнать секунд, чтобы достичь какого-то хорошего времени, и даже не давал посмотреть табличку прогресса, поднимая ее над головой и повторяя свое «но рагаццо, но», как только он подходил и пытался заглянуть в бумажки, но, может, так у них, в Италии, было заведено?

Эд уже почти смирился с тем, что так и будет тренироваться вслепую, пока наконец (спустя целую неделю катаний!), как только он закончил очередную серию быстрых кругов, тренер не взорвался какой-то дико быстрой и импульсивной речью. Собственно, саму речь Эд и не услышал, только концовку, когда подрулил к линии, но сразу после финиша он краем глаза видел, как взметнулись вверх руки итальянца, сжимавшие секундомер и планшетку.

Снимая шлем и с трудом ловя знакомые слова среди незнакомой речи, он понял, что вроде как побил прошлогодний результат соревнований. Ох, это было наконец какое-то начало!

Облегченно выдохнув и получив от нагнувшегося к нему тренера экспрессивное и стремительное объятие и ласковое «вон», Эдди покинул машину и встал на асфальт словно бы выросшим на пару сантиметров (по крайней мере, ощущал он себя примерно так). И сразу и трасса показалась более родной, и люди — дружелюбнее, да и вообще — лето здесь было чудесное. Улыбаясь во все свои двадцать шесть зубов, Эд чуть было не забыл, что толкать карт в «стойло» — это вообще-то тоже его работа.

К счастью, на этом его действия с машиной заканчивались, потому что в боксах у него был свой (не достоверный факт, конечно, но было чертовски приятно так думать) механик, который его ни о чем не спрашивал, а сам что-то там менял и докручивал, консультируясь с тренером, а Эд, хоть для приличия порой и смотрел на его манипуляции, думал при этом совсем о другом — о трассе, ему было о чем еще поволноваться.

Через два дня, как раз пятнадцатого числа, когда обещал вернуться отец, здесь должно будет пройти мелкое местное соревнование, чем-то похожее на их турниры школ графства, и да, он тоже сможет поучаствовать, пусть и без всяких зачислений в итоговые протоколы. И пусть гипотетическая фигура отца на трибуне несколько добавляла напряга, проверить свои силы в боевом режиме — это прекрасная тренировка, то, чего Эду очень не хватало в погоне за быстрыми кругами, и то, что каждую субботу так привычно происходило на кромерской трассе. Может, здесь тоже найдется свой «деррен», которого можно будет с честью победить и о котором, к слову, Эдди только сейчас вспомнил впервые за все время своих итальянских «каникул».

Вспомнил и тут же постарался забыть. Деррен Ллойд остался там, на островах, гоняет с детворой на мелкой трассе, которая никогда не примет чемпионат выше уровня местечковых гонок, а он, Эдди, шагнул уже выше, гораздо выше, как бы ни сложились дальше итоги его выступлений.

Это было неплохое, даже отличное продолжение, Италия приобретала все больше ярких красок, и Эдди уже представлял, как вернется в Кромер и будет рассказывать Чарли и Джиму, и всем остальным, как тут было сложно и все не так, но он смог, а они, конечно же, будут слушать молча, изредка прерывая его рассказ удивленными «вау» или «вот это да!», и почти никто из них, скорее всего, никогда в своей жизни не испытает ничего подобного.

От этих приятных воображений его оторвал синьор Фабри, и это были не обычные для него и такие знакомые два слова, которые Эдди уже даже снились, — тренер обратился к нему с какой-то фразой на настолько исковерканном английском, что из всего сказанного Эдди понял только «мистер Суинтон». И вправду следом за итальянцем шел друг отца — в легком летнем костюме, столь непривычном для того, каким Эд привык его видеть, и даже улыбающийся, что уж было и вовсе странно, но Джон Суинтон подошел и протянул ему руку для приветствия, как взрослому.

Неуверенно и немного торопливо, но Эд ее пожал и заозирался: где же отец?

— Твой отец пока остался подменять меня, Эдди, а я вот навещаю трассу — у меня здесь есть дела и хорошие знакомые, — на этих словах мистер Суинтон похлопал по плечу тренера, и они перекинулись парой фраз на итальянском, после чего синьор Фабри отошел. — Прогуляемся? Покажешь мне тут все, я не был в Монце с позапрошлого года.

Пока они гуляли, мистер Суинтон потребовал, чтобы Эдди звал его «мистер Джон», и это не было бы странно, если бы всю жизнь, что Эд знал их семью и бывал в их доме, этот человек не вызывал у него смешанных чувств трепетного страха и уважения, и некоторое упрощение этого сложившегося отношения сначала показалось ему неправильным. Впрочем, когда тот отвел его пообедать и позволил заказать на десерт винное мороженое, Эдди взглянул на такое новое старое знакомство по-иному, и «мистер Джон» отныне пошло гораздо легче.

За обедом Эд наконец-то узнал, что у Суинтонов большая доля в совместной англо-итальянской компании, которая поддерживает местную школу, и что Джон Суинтон, такой сдержанный и чопорный дома, на самом деле очень любит гонки и сожалеет о том, что у него нет сына, которого он мог бы поддерживать в увлечении хоть чем-нибудь окологоночным. Немного обидно было услышать, что Кросс-старший раньше никогда не говорил своему другу о том, чем занимается Эдди, но сидя здесь, в другой стране, замечая нотки восторга в речи взрослого и уважаемого человека и поедая «взрослое» же мороженое, Эдди ощущал себя поистине избранным и быстро позабыл об этом факте: пусть поздно, но отец все же сказал.

Странно, но Эдди мало пугали перспективы разочаровать мистера Джона, хотя теперь он в полной мере понимал, кто на самом деле стоит за всей этой поездкой и всеми договоренностями. Возможно, потому что друг отца никогда не говорил «не подведи, не разочаруй», да и что бы случилось при самом неудачном для Эда раскладе в их отношениях? Возможно, его бы просто перестали приглашать к Суинтонам. Ну и плевать!

Здесь и сейчас, сидя в тени летнего кафе, Эдди доскребал на самом деле ни разу не вкусное джелато и уже немного иначе смотрел на ближайшие соревнования. Отец на них присутствовать не будет, его место займет мистер Джон, перед которым не страшно даже бы и вылететь, трассу он изучил, и машина работает как надо. Он даже побил рекорд!

Все страхи и печали таяли, как мороженое у него в желудке. Эд уже вовсю любил Италию.

Как, собственно, и свою затянувшуюся самостоятельность.

Вечером Джон поехал с ним в гостиницу и, насколько Эдди понял, оплатил дальнейшее эдово проживание, потому что вместе с Джулиано (а Эд звал его просто Джулиано, посчитав приставку «мистер» неподходящей для статуса прислуги) на стойке портье они считали что-то очень долго, сверяясь с прежними записями — видимо, смета по разным договоренностям была непростой, а когда Эдди надоело стоять в стороне и ждать и он отмер и толкнулся вперед — к стенду с газетами и открытками — мистер Джон отправил его к себе, пожелав спокойной ночи.

Остался ли его покровитель в отеле или уехал в другое место — Эдди не знал, как и то, сколько же стоило его дальнейшее проживание. Да и не волновали его такие вещи, Суинтоны были богаты, а если что-то выходило не настолько финансово удобоваримо именно теперь, то это были не его, Эда, проблемы, и уж он-то точно ничего с этим поделать не мог.

Так что, неторопливо приняв душ и переодевшись, Эдди развалился на кровати, изучая прихваченную снизу газету и дожидаясь, когда принесут ужин. Он, конечно, ни черта не понимал по-итальянски, но сам себе в этот момент казался ужасно взрослым и ужасно значительным и с упорством прочитал все статьи вслух, имитируя подхваченный итальянский акцент.

Пятнадцатого утром возле неизменно ждущего его такси обнаружился мистер Джон — может, он все же поселился тут и решил не докучать Эду, а может, просто приехал с утра пораньше, но его присутствие Эдди сильно польстило. Они важно пожали друг другу руки и вместе отправились на трассу, а там…

Там все было до приятной ноющей боли знакомо: забитая дешевенькими машинами парковка, дети, родители и суматоха, начиная прямо от входа и заканчивая самыми боксами. В этом всем Италия ну совсем ничем не отличалась от дома, может, было лишь более шумно, и Эдди даже поймал себя на мысли, что ловит в толпе знакомые лица, но, конечно же, кроме тренера Фабри и знакомых механиков тут никого больше не было и не могло быть, а если кто-то из ребят, что появлялись на трассе за эти дни, и участвовал в сегодняшней гонке, то он их не узнавал.

Тренер (а у него тут, кроме Эда, было еще двое подопечных) сновал от карта к карту и выглядел очень серьезно — будто это уже был Чемпионат, а не местные покатушки, и Эдди, за пару дней приобретший может даже излишний пофигизм к сегодняшнему событию, под шлемом посмеивался над этим, но тем не менее его пристрелочные круги, когда их выпускали по восемь машин сразу, начались достаточно нервно: Эд уже давненько не гонял именно в боевых условиях. Но навыки вспомнились очень быстро, да и никто из соперников не показывал ничего особенного — они все старались просто вкататься и избегали какой-либо борьбы.

По итогам квалификационных заездов Эдди стал третьим и даже не успел понять, расстроен он или так, не очень, как материализовавшийся рядом быстрее тренера мистер Джон сообщил ему, что опередили его, в общем-то, прошлогодний рекордсмен и еще один «звездный» мальчик, которому прочат славное будущее — оба старше, оба отличные знатоки этой трассы, выступавшие тут по многу раз. И пусть он уступил им не так уж и мало, это было совсем не стыдно, так что Эд согласился, пожал плечами и решил не переживать. В конце концов, третье место — неплохая позиция для стремительной атаки, которую он как раз умел и любил.

Впереди у спортсменов был перерыв и потом уже — настоящая гонка, а сейчас в боксах их нагнал тренер, и, как выяснилось, сказать синьору Фабри было очень даже что, к счастью, мистер Суинтон стал им добровольным переводчиком, потому что говорил итальянец пусть и без привычной спешки и ухмылок, но много и сложно — Эдди бы не понял и трети, если бы тот пытался донести свои мысли по-английски.

— Мальчик мой, ты уже герой моего сердца, — переводя это, мистер Джон улыбался, хотя сам итальянец произнес эту фразу с таким выражением лица, будто хоронил собаку, — но не думай только о том, как бы победить, думай о том, что тебе в первую очередь надо научиться на этой трассе бороться. Впереди тебя два парня, я их хорошо знаю. Иньяцио готов будет тебя выбить, лишь бы не пропустить, а мимо Луи и муха не пролетит. Это хорошо, что ты позади них, очень поучительно и полезно. Посиди за ними, понаблюдай, смотри на них, смотри на тех, кто позади, будь внимателен в третьем повороте — там ты теряешь, но там и лучшее место. чтобы обойти такого как Луи. Мальчик мой, это твоя репетиция перед главным спектаклем, используй все возможности для учебы...

Синьор Фабри, кажется, готов был бы повторять про пользу обучения еще и еще, но даже мистер Суинтон решил, что Эдди уже все понял, и прервал этот поток, разговорившись с ним по-итальянски и о чем-то, что не касалось Эдди, а тот тем временем чуть не бегом рванул от них в душ, потому что жара на трассе установилась просто неимоверная, в боксах из-за скопления народа стало смертельно душно, с него текло ручьем и он очень бы хотел успеть просушить свой костюм перед самой гонкой.

В душевой он, конечно, оказался не один, но тут его никто не узнавал, никто не лез с разговорами, и в общем потоке незнакомого языка Эдди ощущал себя словно в изоляции и смог обдумать то, что сказал тренер.

С одной стороны, это были слова, не лишенные смысла, а с другой он прямо сейчас видел отличную возможность попробовать прорваться. Стоя под прохладной водой, Эдди повспоминал все памятные случаи, когда этот рывок ему помогал — и таких оказалось немало, но важнее количества было то ощущение, которое он испытывал, когда маневр удавался. Это был «бросок короля» — так Эдди его называл, и он ужасно захотел испытать это чувство превосходства над соперниками снова — здесь и сегодня.

На фоне этого желания весь авторитет итальянского тренера разом померк, а его слова начали казаться недоверием и, может, желанием, чтобы Эд вообще не побеждал. Ведь если англичанин победит итальянцев — наверное, итальянцу это не понравится?

Это было очень хорошее объяснение, и из душа Эдди вышел, полностью уверенный в том, что он попробует. Ведь если не пытаться побеждать — зачем вообще выходить на старт?

И именно это он и сделал через два часа, как только отгремел сигнал старта: попытался с первых метров протиснуться между двух соперников впереди. Он был легче, его карт был легче, его ускорение при одинаковых моторах было лучше — уж такую элементарщину знал любой мальчишка и не мог не знать многоопытный тренер. И «бросок короля» почти удался, но если одна машина дернулась от него влево, то вторая, ничуть не меняя траектории, пнула его карт под боковую раму, и Эдди подлетел одним бортом, чудом удержав руль. Правда, при этом он потерял сразу три позиции, и в дальнейшем терял все больше и больше, пока не сошел на семнадцатом круге — отказал поврежденный толчком мотор. Зато к некоторому удовлетворению Эда, его обидчик сошел еще раньше: буквально через несколько секунд после их инцидента его протаранил кто-то из нагонявших.

Покидая машину, Эдди уже понимал: он рискнул, и риск не оправдался. Почему? Потому что чертов Иньяцио Бонди, этот кретин от Бога, попытался его выбить, когда понял, что Эд его обходит. Будет ли сам Эдди говорить что-то об этом тренеру? Нет, ему не хотелось. Во-первых, тот наверняка скажет, что предупреждал, а во-вторых… Они — итальянцы.

А что до гонки, то ее результаты Эда Кросса совершенно теперь не интересовали. Его билет на Чемпионат никак от них не зависел, так что он выудил из сумки потрепанного «Гулливера» и уселся за самый дальний столик закрытого на сиесту кафе.

Оставшиеся до чемпионата двенадцать дней пролетели как никогда быстро. Эдди в самом деле еще не ощущал подобного: когда ты занят по уши, но при этом вся масса дел будто слепляется в одно большое дело, которое вдруг (и ты даже этого не замечаешь) раз — и кончилось. Очнулся Эд лишь накануне своего главного старта.

Как так вышло и было ли это нормальным для такой ситуации? Не знал Эдди и не мог знать, разве он бывал когда-нибудь по-настоящему занят? Целые выходные за ненавистной математикой — это, если подумать, было такой ерундой и бесполезной тратой времени в свете того, что Эд делал сейчас, что одно только воспоминание о последнем таком уик-энде заставило его нервно засмеяться.

У отца всегда были высокие требования к его учебе, и Эдди не испытывал иллюзий, что теперь все изменится, но, может, ему больше не будет это казаться таким угнетающим? Он чувствовал, что становится каким-то другим, новым Эдом Кроссом, и этот новый Эд провел на трассе столько времени, что еще немного — и его вообще можно будет считать ее жителем.

Было в этом что-то такое особенно приятное — думать, что теперь он не просто какой-то мальчишка из маленького городка, затерявшегося среди бесконечных полей и безымянных холмов, не такой же, как все его знакомые, — Эдди теперь уникальный, и никто из них его никогда уже не догонит. Вот с этой мыслью он и засыпал каждый вечер.

Отец вернулся только три дня назад, но его появление не внесло никаких изменений в подготовку Эда — теперь, при столь налаженном процессе, фигура отца рядом ему для спокойствия не требовалась. На этой распрекрасной итальянской трассе он уже чувствовал себя почти как дома — знал людей, знал порядки — и когда этим утром они приехали вдвоем, Эдди ощутил удивительное, пусть и мимолетное, но прежде незнакомое чувство превосходства над отцом — не терпелось поскорее продемонстрировать, как он тут устроился, как его уважают и насколько он уже стал своим. Этого хотелось больше, нежели даже увидеть или услышать какое-то отцовское одобрение, хотя если бы эти вещи соединились — он стал бы самым счастливым Эдвардом Александром Кроссом на свете.

Конечно, и о грядущем соревновании Эдди думал постоянно: он не питал напрасных иллюзий о победе, но в глубине души все равно оставлял маленький шанс на чудо. При этом занимала его мысли не столько сама гонка, сколько то, что будет после, какое бы место он ни занял, а даже бы и первое.

Что тогда?

Эд знал, что после чемпионата они сразу поедут домой, но вот когда он скажет отцу, что ему все понравилось, и если отец останется доволен результатом?.. Есть ведь еще и мистер Джон — каково его участие в дальнейших делах? О чем они с отцом договаривались? Эдди очень хотелось бы знать все. И да, он бы хотел приехать сюда еще, может, на какую-нибудь другую трассу и не на сам чемпионат, а может даже, и не только в Италию…

И совершенно внезапно для себя он это сейчас сказал.

— Пап?

— Да?

— Мне здесь, по правде, очень понравилось.

Кросс-старший переглянулся с мистером Джоном, с которым они до того говорили о чем-то рабочем и неинтересном, и Эдди даже пожалел о своем порыве и о том, что он их прервал. Наверное, о таком стоило поговорить с отцом с глазу на глаз, потому что теперь, при его друге, это выглядело какой-то дешевой манипуляцией, а выглядеть подобным образом Эду ну совсем не хотелось, тем более что мистер Джон, опередив ответ отца, похлопал Эда по плечу и ответил совсем уж непонятное «Посмотрим».

Этот ничего не показавший разговор состоялся аккурат в утро гонки, когда Эдди, уже переодевшийся и готовый к первой тренировочной серии, в очередной раз гонял мысли, опережающие само соревнование.

Если отец ничего не решал, то как можно было впечатлить Джона Суинтона? Победить? Это было маловероятно, Эдди реально смотрел на ситуацию и надеялся, что и отец, и его друг — тоже. Занять место на подиуме? А если приехать под подиум — этого будет достаточно?

Так какое же место удовлетворило бы мистера Джона?

Да, Эдди был любознательным, но он ненавидел задавать вопросы. Задать вопрос значило показать себя глупым, а Эд уж точно глупым не был. Поэтому он предпочитал больше слушать и больше замечать, надеясь, что лишнее слово или жест дадут ему необходимый ответ, так что как нельзя кстати пришлось то, что Кросс-старший все это утро не отходил от сына: он таскал его амуницию, подавал воду и даже помогал толкать карт после заездов. Впечатлился ли он тем, что здесь так радовало Эда? Или подпал под общее очарование столь огромным и важным мероприятием? А может, просто хотел как-то поучаствовать в делах сына? Голова Эдди, и без того с рассвета занятая огромным количеством вопросов, не могла переварить еще один, поэтому он решил просто наслаждаться такой редкой компанией и начинал болтать обо всем подряд, стоило только отцу оказаться рядом.

Эдди закончил тренировку и припарковал карт на стоянке среди прочих участников и тут как раз заметил своего недавнего обидчика — того самого камикадзе, Иньяцио Бонди, он сидел на раме своей машины, на автомате посасывал воду из бутылки и пялился куда-то в толпу. С его картом ковырялся какой-то механик, но больше Эдди никого заинтересованного не заметил.

— Вот этот придурок, пап, это он испортил мне прошлую гонку, — зло проговорил Эдди, передавая отцу перчатки и шлем, чтобы тот кинул их в сумку, оставленную у самых дверей в раздевалку, и принес оттуда тент.

Он и не старался говорить шепотом, потому что… А какой смысл? Он уже привык, что вокруг сплошные итальянцы и по большому счету его никто не понимает, хотя назвать придурка придурком Эдди вполне мог бы и в лицо — чего стесняться, если говоришь правду?

Отходя к раздевалке, отец лишь мельком взглянул на маленького итальянца, а тот — на него. Кросс-старший сохранял нейтралитет в ситуациях, свидетелем которых сам не был, да Эдди и не ждал, что тот его поддержит, — он был уверен в своей правоте на все сто.

Он даже не успел осознать, в какой момент Иньяцио вдруг оказался рядом, схватил его за ворот и зашипел прямо в лицо на весьма приличном английском:

— Сам ты придурок, «Джонни»! Что, думал, глупый макаронник ни слова не поймет? Не все такие неучи как ты, ну, а неучи должны огребать! — и на последних словах Иньяцио от души приложил Эдди лбом в лоб. Да, они были одного роста и в одной весовой категории, но разница между ними состояла в том, что на итальянце был шлем, а Эд со своим уже расстался. Глобальная разница.

От боли и неожиданности Эдди чуть не упал (спас его от такого позора только собственный карт, услужливо ткнувшийся под зад), а еще, конечно, от несправедливости и тут же накатившей обиды, которой уже наливались сжатые кулаки. Как этот кретин мог такое говорить? «Бросок короля» — смелый маневр, для него нужны мастерство и мозги, а играть в вышибалу на трассе может любой идиот, как раз такой как Бонди. Интересно, как бы он запел, если бы это Эдди пошел на таран?

А Эдди действительно пошел.

Он в два шага догнал уже отошедшего и беспечно снявшего шлем Иньяцио, развернул его и тоже от всей души врезал по наглой роже.

— Я Эд, — сообщил он шлепнувшемуся на асфальт сопернику, — Эд Кросс.

Вокруг них моментально сгустилась небольшая толпа, и Эдди совершенно не представлял, что будет делать дальше, если Бонди сейчас встанет и, не дай Бог, заручится поддержкой своих друзей, но он уже не мог остановиться:

— Не «Джонни», не неуч и не придурок, слышишь?! Запоминай: Эд Кросс!

Последнее он докричал уже из крепкой отцовской хватки и на достаточном отдалении от поднявшегося Иньяцио, но прозвучало это все равно красиво и грозно: совсем как в кино. Эдди был очень собой доволен, и ему хватило одного взгляда на отца, чтобы на этот миг почувствовать себя на вершине мира, хотя еще даже не начинались квалификационные заезды: отец тоже был им доволен.

Правда, он ничего не сказал.

Впрочем, и не отругал тоже.

Но Эдди и без всяких слов понимал: драться — не вполне прилично, но еще неприличнее — молча сносить оскорбления. А Кроссы не терпят такого отношения, и Эдди себя отстоял.

Правда, какое бы сильное удовлетворение он ни получил от этой стычки, утро в итоге вышло настолько нервным, что взбудораженный Эд запорол квалификацию и едва смог попасть в десятку, хотя знал, что мог показать время и получше. Да он и показывал его лучше, гораздо — на тренировках еще вчера. А теперь ему предстояло отвоевывать позиции у незнакомых гонщиков, потому что десятое место совсем никак не походило на то, чем можно впечатлить кого бы то ни было.

Отдельно бесило то, что его противник по утреннему спаррингу, видимо, совершенно не переживал из-за случившегося: он отлично откатал квалификационные заезды и в гонке должен был теперь стартовать вторым.

«Бросок короля», конечно, был очень полезным навыком не только для первых рядов. Благодаря удачно намеченной траектории прямо на старте Эдди смог проскочить сразу троих, и это была бы маленькая победа, если бы не одна деталь: один из этих картов просто не стартовал, заглох, а двое других затупили из-за мертвой машины впереди и поэтому так запросто пропустили Эда.

Так себе достижение.

И хотя через полдюжины кругов Эдди смог наконец обойти в честном поединке еще одного соперника и нагнать другого, почти всю оставшуюся гонку он был то шестым, то пятым, то снова шестым, и уже начинал ощущать то самое неприятное, разочаровывающее чувство пустоты и серости, которое накатывало каждый раз (пусть и случалось это у него не часто), когда он понимал, что ничем не выделяется. Он не прорывался с конца, не побывал на обочине, красиво вернувшись в бой без сторонней помощи, он не лидировал и даже не был рядом с потенциальным подиумом. Будто Эд Кросс не боролся, будто и вовсе не существовал.

Да, вот что ощущал Эдди, когда гонка складывалась подобным образом, и ощущал именно сейчас — в самом-главном-соревновании-своей-жизни.

Вдобавок кое-что снова случилось — и опять без его участия.

Кто-то из соперников (новых имен было так много, что Эд и не думал их запоминать) попытался побороться за позицию впереди него на трассе — и две машины столкнулись, вылетели парой, красочно пропахав газон. Эдди видел взметнувшиеся комья земли и ошметки травы, он проскочил мимо этого мини-взрыва, закладываясь в поворот и еще даже не зная, шедшие это впереди или отставшие уже почти на круг. Про то, что после этого события он оказался на третьем, призовом, месте, Эд узнал только в конце очередного витка и после этого, конечно же, не мог себе позволить эту позицию упустить, так и докатившись до финиша и не встречая проблем.

Вообще-то это было круто — подиум, да не где-нибудь и не как-нибудь, а в чемпионате целой страны, причем страны-первопроходца в мировых соревнованиях (Эдди очень хорошо помнил это событие четырехлетней давности), и хотя в первые минуты после отмашки финишного флага он злился, что все это не его заслуга и сам он ничего героического не сделал, то потом вдруг ему в голову прокралась замечательная мысль: коли уж фортуна ему благоволит, значит, он этого точно достоин. И вот это-то его более чем удовлетворило, Эдди выпрямился, заулыбался и теперь уже на полном основании мог гордиться своим результатом.

Как гордились — он это отчетливо видел — отец и подтянувшийся к финишу мистер Джон, а уж синьор Фабри и вовсе протащил его на руках до самой толпы, стоило только Эдди расстаться с картом. Тренер радовался так, будто он вообще всех победил, хотя на самом деле причина этого воодушевления была очень простой: его никому не известный английский подопечный (кстати, единственный его гонщик в этой гонке) смог оказаться на подиуме в главном соревновании страны.

«Темная лошадка» — так, кажется, это называется? Ох, как это звучало!

Эд не очень хорошо запоминал подобные выражения, но всегда с удовольствием примерял на себя разнообразные эпитеты и жадно впитывал эмоции от всяческих знаков внимания и одобрения окружающих — сегодня вот от итальянцев.

Большинство из них, как он предполагал, были репортерами (его даже немного пофотографировали) и любителями посмотреть на гонки, а не просто чьими-то заинтересованными родителями; народу вообще была тьма тьмущая — Эдди никогда еще не видел столько орущих на разные лады человек сразу — и, конечно, столпотворение предыдущей гонки не шло ни в какое сравнение с сегодняшним. Здесь каждый второй норовил пожать Эду руку, потрепать по голове или хлопнуть по плечу, и он даже начал теряться в такой суматохе и хаотичном движении людей вокруг, никого не узнавал и совсем не представлял, что дальше и куда ему идти. Отец отошел за вещами, синьора Фабри люди с микрофоном увели в сторонку, и он пропал из виду, и только мистер Джон каким-то образом нашел Эдди и утащил его под стены боксов — подальше от всей этой безумной толкотни и шума.

Когда мистер Джон наклонился к нему, Эдди вдруг охватило дурацкое чувство… Так и казалось, что вот сейчас спонсор начнет причитать как тренер две недели назад, и он даже почти услышал памятное «мальчик мой», но вместо этого раздался отцовский голос — откуда-то из-за его спины:

— Эдвард! Нас ждут, скорей!

Кажется, с мистером Джоном вышло не очень красиво, но Эдди не раздумывая бросил его с открытым ртом и рванул за отцом сквозь самую плотную часть толпы, которая, как оказалось, сгущалась вокруг самого интересного места — подиума, и сам Эд, в силу своего небольшого роста, никак бы не смог разглядеть, что там прячется за спинами всех этих людей. Но несколько секунд злости, когда он локтями прокладывал себе дорогу в сбитой словно стадо овец толпе, и насквозь уже промокшая от пота куртка забылись моментально, стоило ему только выйти на свободное пространство.

Объявление его имени, подъем на ступеньку, драгоценный жестяной кубок с надписью на итальянском, рев этой самой плотно сбитой огромной толпы, вспышки камер — все было для Эдди таким невероятным, таким особенным и грандиозным, что он смаковал каждую секунду, каждый кадр этих десяти минут, напрочь позабыв, что его место в этом триумфе вообще-то самое последнее. Для него оно было первым — во всех смыслах. Он только начал, пришел сюда никем — и то-то будет дальше, Эд Кросс еще покажет всем! И чертовому Иньяцио, который сегодня выиграл (Эдди старался лишний раз не вспоминать об этом, что, признаться честно, было невозможно, да еще пришлось с ним в итоге обниматься ради фотографии), и Джиму, и Деррену, а уж пропасть между ним и Бобби Ллойдом станет вообще размером с океан — примерно с Тихий.

Эдди готов был бы провести в лучах такой славы хоть весь оставшийся день, но после того, как толпа накричалась, а фотографы нащелкали необходимые кадры, все волшебство куда-то испарилось почти мгновенно: люди тут же потянулись в разные стороны, обсуждая что-то между собой, и никого, кажется, больше уже не интересовали триумфаторы.

Бонди и второй итальянец, вроде бы Марино или Мартино (хотя какая разница?), с какой-то очень длинной фамилией, мило переговариваясь словно давние друзья и не обращая на него, оставшегося совсем в одиночестве, вообще никакого внимания, в окружении своей группы механиков и, наверное, родственников двинулись к раздевалкам. Отец тоже уже отошел в том же направлении и теперь ждал, пока Эдди сообразит и последует за ним. А по пути их снова догнал синьор Фабри, правда, мистер Джон куда-то пропал, и некому было переводить весь тот поток счастья, который исходил от тренера еще добрых минут пятнадцать, пока он опять куда-то не убежал.

Перед самым отъездом с трассы итальянец нашел их в третий раз, и они с Кроссом-старшим договорились, что завтра еще раз встретятся, чтобы что-то там обсудить. Эдди смотрел, слушал и думал, что отец едва понимает тренера, но это было совсем не его дело — вмешиваться в разговоры взрослых — хотя он постарался услышать все до последнего слова. Он уже потихоньку находил знакомые итальянские слова или даже похожие на что-то в родном английском, и это было приятно. Может, дома ему стоило бы заняться итальянским, а не французским, который он должен будет начать изучать с сентября?

Они с отцом вернулись в гостиницу, но ни в обед, ни в вечер отдыха, ни наутро мистер Джон так и не появился, и Кроссы отправились на трассу с уже собранными для возвращения домой чемоданами.

О чем отец разговаривал с синьором Фабри, Эдди не знал — его отправили «попрощаться». Правда, с кем, не уточнили, и он решил, что, вероятно, с самой трассой и, может, с картом. Он не завел здесь никаких друзей и не особенно-то общался с теми же техниками, что обслуживали боксы и его и другие машины. Надежды на того «личного» механика давно уже не оправдались, потому что Эдди видел, как тот работал и над другими машинами, а значит, ему было все равно и не стоило с таким человеком как-то особенно прощаться.

Так что Эд просто побродил по совершенно пустой трассе и паддокам, где шевелились полторы ленивые мухи, да снова посидел на площадке закрытого кафе, глядя на окружающие пейзажи, покуда отец его не разыскал и не позвал уезжать. С тренером на прощание он правда обнялся весьма душевно, потому что ощущал, что вот этот-то человек как раз сделал для него лично очень многое, и, положа руку на сердце, подход тренера Фабри, работавшего в основном на него, даже когда соревновались и другие его подопечные, Эду нравился гораздо больше, чем попытки тренера Миллса относиться ко всем одинаково.

Эдди теперь знал, как это назвать: несерьезно. Несерьезно было уравнивать талантливых и обычных. И доказательство его правоты лежало сейчас в отцовском чемодане.

Они снова ехали в полном молчании. Как ни странно, но Эдди был абсолютно счастлив, хотя ему и было жаль покидать эти красивые места, а вот Кросс-старший отчего-то был будто вовсе ничему не рад, он сидел на своем месте бледный и, как Эду показалось, чем-то рассерженный. Правда, если бы причиной дурного настроения отца был сам Эдди, то он бы уже об этом узнал, но никаких разговоров или упреков не прозвучало, а раз так, то не стоило лишний раз расспрашивать, чтобы не сердить его еще больше. В конце концов, Эду вполне хватало калейдоскопа ярких красок, проносящихся за окном, и на самом-то деле он почти не мог думать о чем-то другом, кроме как о возвращении к ребятам, и не мог не представлять их раскрытые в удивлении и немом восхищении рты.

В аэропорту они наконец-то встретили мистера Джона, что, конечно, не было удивительно, ведь им предстояло лететь на одном самолете. Но отец и мистер Суинтон поприветствовали друг друга весьма холодно, причем, как Эдди заметил, их неприязнь была обоюдной. О чем они могли поругаться, он совершенно не представлял. Может, из-за потраченных денег? А может, отец сделал что-то не так, когда замещал своего друга на работе? Дело было совершенно точно не в Эдди — он-то как раз сделал все на отлично, и душа его была спокойна.

Мистер Джон поприветствовал и Эда, даже улыбнулся ему, но подходить не стал. Они так и провели время в ожидании вылета — в разных местах зала, а в самолете — в максимально дальних друг от друга концах салона, и по прилету больше не пересекались, разойдясь с трапа самолета в разные стороны.

Дорогу до Норт-Уолшема Эдди кое-как проспал. Вообще спать в машине было чертовски неудобно: отец занимал много места на заднем сиденье, где они расположились, и Эд просыпался каждые, наверное, пять минут, но ничего не мог с собой поделать и снова проваливался в какое-то подобие сна, потому что накатывала такая жуткая усталость, будто он вообще не спал весь этот месяц, и теперь организм решил вдруг набрать свое.

Как они приехали домой и как он лег спать, Эд не помнил — видимо, отец донес его до постели на руках и снял ботинки, потому что проснулся Эдди в своей вчерашней одежде, а обувь аккуратно стояла возле ножки кровати. На дворе все еще гуляло лето, пусть уже и позднее, поэтому по солнцу, залившему незатененную шторами комнату, сложно было определить, который теперь час, так что три по полудни, которые отмечали часы в гостиной, куда Эдди спустился, даже не умывшись, изрядно его удивили. Он проспал не меньше двенадцати часов!

Пожалуй, последний раз такое с ним случалось года три назад, когда он серьезно заболел, а вообще Эдди очень гордился своей организованностью и тем, что ему без труда удавалось каждый день подниматься рано, даже если с вечера сон к нему никак не шел. Так что сон до обеда был вовсе не в его духе.

В доме никого не обнаружилось и царила глухая тишина: отец, конечно же, был на работе, ведь это был понедельник, а мама, видимо, гуляла с Сюзи во дворе.

Эдди вышел туда же и, заметив мать у клумб с цветами, помахал им с сестрой, но присел на ступеньки и подходить не стал. Ему даже показалось, что он вовсе по ним не соскучился, как не соскучился по дому и своему двору, который так любил раньше и исползал вдоль и поперек, когда был таким, как Сюзи сейчас. Это было давно, и тогда ему казалось, что у них тут намного красивее, что больше травы и цветов, а теперь двор выглядел стареньким и невзрачным. Вазоны, оказывается, давно потрескались, заднее крыльцо, которое вроде как рабочие подкрашивали каждый мокрый сезон, облупилось местами до черного дерева, трава вытерлась там, где потихоньку протаптывались дорожки в обход уложенных камней, а деревья уже не манили залезть повыше, потому что даже не выглядели высокими.

Все, о чем Эдди сейчас мог думать позитивно, так это о ближайшей субботе и возвращении в Кромер, а дальше момента, как он величественно прибудет в клуб и всем все расскажет, его мысли идти отказывались. На самом деле он не знал, осталась ли у него вообще мотивация ездить в их картинг-школе, и решил, что будет действовать по ситуации. Наверное, ему стоит поговорить с тренером и узнать, куда можно будет ездить заниматься еще, может, даже стоит сразу подумать про Норидж…

Мама прервала его мысли: если ему по ней скучать было некогда, то ей-то, едва увидевшей его ночью спящим и скрепя сердце давшей время отоспаться вдоволь, уже не терпелось обняться и порасспрашивать. Да и как раз подошло самое время обеда, а Эдди уже с трудом помнил, как они с отцом перекусывали невкусными сэндвичами в Хитроу, перед тем как бежать к заждавшемуся такси.

Рассказ матери Эд сначала воспринимал как репетицию, а потом так разошелся, что уже начал говорить взахлеб о том и о сем, да так, что сам понимал: он путает дни и события, перескакивает то вперед, то назад, и вообще — многое стоило бы рассказать покрасивее. Ну что ж, у него есть куча времени, чтобы составить подробный и впечатляющий рассказ.

Эдди и впрямь учился не очень легко: ему в должной мере не давались ни математика, ни язык, поинтереснее была если только биология, а безоговорочно он успевал лишь в физкультуре. И сейчас он поставил себе задачу написать целое сочинение, да такое, чтобы он сам себе мог поставить объективный высший балл. Так что все оставшиеся четыре дня, что бы он ни делал днем в рамках своих обязанностей — стриг траву, прибирался в оранжерее, сидел с сестрой, пока мама была занята чем-то еще, — Эдди сочинял фразу за фразой, словно нанизывал бусины для ожерелья, и вечером, когда оказывался в своей комнате и был уверен, что его никто не потревожит, открывал тетрадь и тщательно все записывал, проверяя, насколько значимо и складно выглядит каждое предложение.

Никогда еще так серьезно Эдди не подходил к написанию сочинений, это был однозначно его лучший труд. И вот когда настал день «Икс» и он садился в свой привычный восьмичасовой поезд, Эд пребывал в состоянии, близком к эйфории, и лучше этого чувства предвкушения могло быть только зрелище пораженной кучки ребят. Он был уверен, что мистер Миллс ни за что не оценит его достижение по справедливости, каким бы большим оно ни было, может, скажет «молодец», но это слово совсем не отразит то, что Эдди на самом деле сделал, так что в своих фантазиях на тренера он никогда не рассчитывал.

Ох, если бы можно было бежать впереди поезда, Эдди бы бежал. Если бы можно было оседлать ветер, то Эдди влетел бы в ворота клуба еще быстрее. А если бы все приходили вовремя, то он бы уже мог начать рассказывать!

Но это был конец лета, и народ собирался очень лениво: за первые полчаса пришли только Джим Аллен, поглядывавший на Эдди с перекошенной бровью, но так и не подошедший, и братья Ллойды, которые помахали ему — тоже издалека.

«Ну ничего, — думал Эд, — скоро узнаете…»

Подтянулся Чарли — вот Чарли с порога заорал ему «Приве-е-ет!» и бросился вроде бы обнять, но в итоге только протянул руку, потом еще двое каких-то ребят — это, наверное, были новенькие, и откуда-то взяшийся Уорвик, который тоже сказал ему «привет», но без особенного энтузиазма. Эдди все искал момент, когда начать, но такое вялое утро совсем не подходило для грандиозных новостей, так что он решил подождать. И, как оказалось, не напрасно.

Первую тренировку Эдди выиграл. Конечно, иначе и быть не могло, потому что… потому что он уже был лучше всех, это же очевидно. Тренер собрал их на газоне, как делал это обычно перед тем, как рассказать что-то про новинки, и Эд, совершенно не слушая, что же он рассказывает, считал секунды до конца его речи и ждал только заветной фразы «Жду вас через двадцать минут», словно стартового выстрела. И только тренер закончил, он тут же подскочил на его место с воскликом, который даже ему самому показался слишком резким и смешным, но это был всамделишный крик души — Эдди уже не мог сдерживать в себе все то, что он насочинял размашистым почерком в тетради:

— Ребя-я-ят, я вам такое сейчас расскажу!..

И Эдди выдал все, ровно так, как написал и как сто тысяч раз повторил накануне. Он размахивал руками, показывая повороты и подскоки, он топтался по газону и смешно имитировал итальянский акцент синьора Фабри, он сыпал эпитетами (часть которых засела у него в голове после «Гулливера») и был очень убедителен по собственным ощущениям, и когда он закончил на фразе о том, как его фотографировали и брали интервью, Джимми, который сидел в тени деревца дальше всех, Джимми, с которым у Эда никогда не было разногласий, вдруг заявил:

— Брехня! Ты, наверное, прочитал эту историю в какой-то газете. Гэри Бриггс мне говорил, что видел тебя в городе на прошлой неделе, как же ты мог гонять в то же время в Италии?

Ребята зашушукались между собой, а Эдди в этот момент почувствовал себя так, будто ему публично отрубили голову: ничего гнуснее такой вот клеветы он себе и представить не мог, и его оправдания прозвучали очень и очень жалко, ведь к такому повороту он совершенно не готовился:

— Я не был ни в каком городе, я был в Италии! Мы с отцом ездили, у меня дома кубок!..

— Принеси! Принеси кубок!

Из-за слез, против воли выступивших на глазах, Эдди не увидел, кто это говорил, да и какая разница? Из триумфатора он превратился в жалкого обвиняемого, и это было прямо как падение в пропасть… и ничего лучше он не придумал, кроме как сбежать, пока никто не заметил, что Эд Кросс готов плакать от отчаяния.

Принесет он чертов кубок. И почему только он сразу об этом не подумал?

Кубок стоял за стеклом и под ключом — в кабинете отца.

Эдди разрешали туда заходить, но и только-то. Запрещалось сидеть за отцовским столом, трогать отцовские вещи, лазить по ящикам и уж тем более брать что-то из кабинета, даже на время.

Будучи хорошим сыном и правильно воспитанным мальчиком, в воскресенье вечером, за ужином, Эдди спросил, как бы между делом, может ли он взять на следующие выходные свой трофей, чтобы показать его в картинг-школе.

Отец, разумеется, отказал.

— Сломаете.

Он почему-то был уверен, что в школе мальчишки обязательно что-то с кубком сделают, хотя сам Эдди, тут же забыв, что хотел изображать достаточное равнодушие, принялся пылко убеждать Кросса-старшего в том, что ни на секунду не выпустит кубок из рук, и, конечно, сделал только хуже — отец стал лишь еще более непреклонным.

— Довольно! — отрезал он, раздражённо шмякнув об стол журналом, который по обыкновению листал вечером. — Кубок останется на полке, Эдвард.

И Эд притих, уставившись в свою тарелку.

Но и в понедельник, и во вторник, и в среду чертов заветный стеклянный шкаф не шел у него из головы. Поскольку ему никто не запрещал на кубок смотреть, он и смотрел, заодно представляя несбыточное: как он несет его парням, и они дружно просят у него прощение. О, он бы еще подумал, прощать ли после всего пережитого унижения Джима. А Гэри Бриггса вообще стоило бы хорошенько отлупить, чтобы больше не распускал тупых сплетен и впредь протирал глаза, прежде чем что-то заявлять.

В четверг за завтраком Эдди то и дело посматривал на отца: может, он все же оттаял? Может, у него сменилось настроение? Может, что-нибудь стало занимать его больше, чем этот дурацкий запрет? Но ничего особенного Эдди в поведении отца не приметил, кроме… газеты.

Газета. Эта мысль пронзила его как молния.

Итальянская газета из отеля, как та, которую он листал сам; он видел, что мистер Джон в аэропорту держал такую же, но, наверное, выпуск-то он взял свежий? Эдди был на тысячу процентов уверен, что в ней должны были — обязаны! — написать про чемпионат. Скорее всего, и с фотографиями, и может даже, целый разворот. Пусть никто из ребят не знал итальянского, но уж имя Эдди-то они в силах прочитать?

Отец, конечно, не брал итальянских газет, ведь он тоже не читал по-итальянски. Но мистер Джон… Мистер Джон вполне мог бы прихватить тот выпуск с собой. Кажется, он был увлечен и вовлечен в триумф Эдди достаточно для подобного жеста, не так ли? Газета не кубок, так может, мистер Джон одолжил бы ее на пару дней?

Звучало вполне реально, но было во всем этом только одно неприятное «но»: Кроссов больше не приглашали к Суинтонам.

Если бы все шло обычным чередом, ничего странного в том, что соседский мальчик зашел в гости к семейной паре с детьми по соседству, не нашлось бы, но ситуация была жестокой: после всей многолетней дружбы, после деловой поездки и такого личного участия Джона в делах Кроссов разрыв отношений между семьями означал разрыв для всех их членов, и появление Эдди Кросса на пороге белоснежного дома все в Норт-Уолшеме теперь посчитали бы верхом неприличия и непослушания. Этого, конечно, нельзя было допускать.

Так что пока у Эда не было стоящих идей по получению вожделенной газеты (вместо вожделенного кубка), и он бесцельно слонялся по улицам, пока не наткнулся на группу ребят. Пару лет назад он их уже знал и всячески избегал общения с этой, в основном, малышней — их глупые игры ему были неинтересны, а теперь они, наконец, подросли до тех же развлечений, которыми занимались одноклассники Эда и он сам.

Например, прямо сейчас они кого-то задирали, обступив его кольцом, и пока Эдди подходил поближе, уже началась драка. Эд заглянул через их головы и с восторгом узнал жертву: Гэри Бриггс!

Они учились в одном классе, хотя Гэри, из-за заикания оставшийся на год в позапрошлом году, был постарше. Джим Аллен приходился ему каким-то дальним кузеном, и семья Бриггсов нередко навещала Алленов во Фрогшейле — вот откуда Джимми мог что-то услышать об Эдди, если бы это было правдой. Но оно не было, а сам Гэри теперь задолжал Эду по-крупному.

— Доходяга! Заучка! Заика! Кретин!

Бриггс был тощим и совсем неспортивным, его бледные ноги торчали из шорт как палки, а учебники, которые он зачем-то тащил по улице летом, уже валялись в пыли. Когда Эдди продрался сквозь кольцо, Гэри уже порядком попинали, но кровь еще пущена не была. Вот это удача!

Эд сел на поверженного Бриггса, схватил его за ворот рубашки и встряхнул:

— Знаешь, кто я? Узнаешь, а, Гэри?

Парнишка что-то промямлил в ответ, но Эдди не волновало, узнал его одноклассник в самом деле или нет, он бил его по лицу, пока, наконец, из носа у того не пошла кровь:

— Не смей! больше! говорить! про меня!

Гэри теперь молчал и не сопротивлялся, парни вокруг больше не орали, да и самого Эдди отпустило: по уличным правилам кровь означала конец стычки. Он встал, отряхнулся и отошел, глядя на то, как Бриггс собирает по дороге свои книги, как отступает, боясь повернуться к шайке спиной, и как быстрым шагом улепетывает в сторону своего дома.

— Третьего дня его ловили, — сунув руки в карманы и сплюнув на землю, поделился Пит Хорн, — дежурили у дверей дома. Ну, этот кретин и влез в окно собственной кухни — так и не поймали тогда.

Пита Эдди сам отлупил в прошлом году, когда застукал в саду за воровством слив. Выбил ему два зуба (правда, они и до этого шатались), наставил синяков и бровь расквасил — на том и сочлись. Больше в сад Кроссов Хорн не лазил, а Эда Питова ватага зауважала. Вот и теперь, когда он сам пустил их жертве кровь, они стояли и ждали, куда Кросс их поведет после этого: на пруд? На станцию? А может, в чей-то сад?

Но у Эдди появились совсем другие планы.

Гэри Бриггс не был кретином, он был засранцем, но оказался полезен не только как боксерская груша. Кухня в доме Суинтонов совершенно точно, как и в любом другом доме в Англии, и у любого здравомыслящего человека, располагалась на первом этаже и выходила окнами во двор. Окнами, которые летом никто не закрывает. Надо было только дождаться, когда прислуга закончит там работу и отправится к себе отдыхать, а это, как он знал, бывало как раз после обеда.

Нет, он не собирался воровать у бывшего друга семьи и уважаемого человека, но раз ему нельзя было попросить газету явно, он собрался одолжить ее скрытно — и всенепременно вернуть, как только она выполнит свою работу. Где искать — он тоже примерно представлял: газетница просто обязана была присутствовать возле любимого кресла сэра Суинтона.

К знакомому белоснежному дому Эд Кросс добрался как раз ко времени обеда. Он нашел себе хорошее место в кустах — напротив самого удобного углового кухонного окна, и стал наблюдать, как в проеме мелькает туда-сюда силуэт кухарки, пока, наконец, у него не затекли отсиженные ноги, а кухарка не перестала появляться уже минут как десять. Тогда Эдди, лавируя между лилиями и гортензиями, поспешно пересек двор, добрался до искомого окна и осторожно влез в него.

На кухне и правда никого не было.

Тогда еще тише и еще осторожнее, чем он только что перебегал двор, Эд прошмыгнул через кухню, выбрался в коридор, почти дошел до лестницы и, заслышав какие-то странные звуки, юркнул в ближайшую комнату с задернутыми шторами.

— Привет… — прошептало ему из темноты, и на Эдди уставились две пары глаз.

К удаче Эда, от страха он не закричал, а наоборот — лишился голоса, но это было лишь на долю секунды, а потом он уже их рассмотрел: тут же у стены, где к плинтусу прижался он сам, сидели близняшки Суинтон.

— Вы чего не спите? Я все вашей маме расскажу! — лучше всего Эд умел из защиты стремительно переходить в нападение и дезориентировать противника.

Сработало! Девочки тут же на него зашикали и стали хватать за руки, как будто он уже порывался бежать ябедничать, хотя он даже не двинулся с места.

— Нет, не надо, Эдди, пожалуйста! — (они даже забыли его спросить, что он вообще забыл в их доме). — Мамы нет, с нами мисс Колинвуд, но она так ужасно храпит, что мы все равно не можем уснуть.

— Ага, и поэтому сидите тут в темноте? — до Эдди стало доходить, что «странные звуки» — это, видимо, храп гувернантки.

— Мы хотели пойти в сад, но ключ от двери у мисс Колинвуд, — Молли сжала оборки на груди, показывая, что ключ у гувернантки на шее, а Нэнси, выглянув в коридор и тут же спрятавшись обратно за косяк, прошептала: — Она там, в следующей комнате.

Эдди не стал им рассказывать про открытое окно, он придумал кое-что получше…

— Я достану вам ключ, но вы тоже должны мне помочь. Мне нужны газеты из газетницы вашего папы. Знаете, где она? Сможете принести?

Близняшки зашуршали платьями и зашептались.

— Это наверху, мы туда не пойдем, потому что если мисс Колинвуд…

— Мисс Колинвуд я беру на себя, — важно заявил Эд, но девочки переглянулись, все еще сомневаясь, так что ему пришлось просто вытолкать их в коридор одну за другой и осторожно выйти самому.

Эдди постоял немного возле открытой двери в комнату с храпящей гувернанткой, пока близняшки медленно ползли вдоль стены к лестнице. Напрасно он боялся, что они испортят операцию и разбудят мисс Колинвуд: для своих пяти или шести лет (точно Эдди не знал, и ему было, честно говоря, все равно) сестры мастерски владели техникой прокрадывания по скрипучим половицам.

Когда последний из четырех отсвечивающих белизной чулок исчез в темноте лестничного пролета, Эд тоже двинулся. Пригибаясь к самому полу, он прокрался к креслу, ориентируясь по размеренному храпу, немного подождал у подлокотника, глядя на черный полупрозрачный рукав, недвижно свисающий перед самым его носом, и, наконец, решился встать.

«Мисс» оказалась старой дамой, лет, наверное, сорока или даже больше, одетой во все черное, словно в траур, и на черной кружевной груди ее платья и в самом деле тускло отсвечивал железный ключ, который Эд аккуратно и быстро срезал перочинным ножом, который он всегда носил с собой, как любой нормальный мальчик.

Сунув артефакт в карман, он еще немного постоял, уже нисколько не опасаясь, что дама проснется. Может, это была уже излишняя самоуверенность, но Эду так понравилось это чувство, что он не смог себе отказать в удовольствии покорчить спящей гувернантке рожицы и помахать руками у нее перед носом.

Ну что ж, было вообще не сложно!

Чрезвычайно гордый собой и уже не пригибаясь, Эдди тихонько вышел и даже прикрыл дверь — так, на всякий случай. С темного пролета второго этажа на него уже вовсю глядели близняшки, и он махнул им: дуйте сюда, под лестницу.

Вообще-то, когда Нэнси вручила ему пачку свернутых газет, он мог оставить их ни с чем и уйти — уж точно девчонки не стали бы шуметь, привлекая внимание няньки, но Эд Кросс был человеком слова и отдал им вожделенный ключ, хотя мысль об обмане все-таки мелькнула первой. Пожалуй, тут же оправдал сам себя Эдди, это случилось потому, что сестры ему совсем не нравились, и радовать их он вообще не собирался, но на войне годились все средства, а ключ ему был и даром не нужен. Ну и да, он же пообещал.

Газет было около дюжины, и Эдди не стал откладывать неизвестность до безопасного места — он раскидал ненужные выпуски прямо там, под лестницей, а когда, наконец, нашел нужную (кто бы сомневался, ведь идея была так хороша!), то чуть не присвистнул от радости, но вовремя осекся. Теперь оставалось совсем малое — выбраться на улицу и бежать, бежать домой, храня выпуск у самого сердца.

А с устроенным беспорядком пусть разбираются девчонки.

Субботнего утра Эдди снова еле дождался. И если неделю назад он нисколько не сомневался в будущем триумфе и был возбужден исключительно хорошими мыслями, то в этот раз часть позитивных мыслей заменилась мстительными, которые, если хорошенько подумать, тоже можно отнести к позитивным: отомстить за тот позор, что ему устроили в прошлую субботу, будет очень, очень приятно.

В этот раз его уже никто не приветствовал — даже Чарли, который так хотел с ним дружить, лишь опасливо посмотрел на Эдди, когда они встретились в раздевалке. Эд, как обычно, пришел в числе первых и изо всех сил старался хранить невозмутимость и спокойствие, постоянно возвращаясь мыслями к газете, спрятанной до поры в шкафчике.

Ну, Чарли, трусливый предатель!

Джимми и Уорвик вошли вместе, смеясь и обсуждая что-то, словно старинные приятели. Конечно, они наверняка встретились у станции и просто разговорились, но их внезапная дружба почему-то моментально взбесила Эда, так что, когда его тронули за рукав, и это оказался Бобби Ллойд с его «Эдди, слушай…», он резко оттолкнул мальчишку.

— Отвали!

Как бы плохо и обидно ни было Эдди, до дружбы с аутсайдерами он никогда бы не скатился.

Первую тренировку выиграл Деррен, и по этому поводу Эдди не очень расстроился, потому что думал он совсем о другом — момент приближался! После дежурного разбора гонки победитель сразу же скрылся в мастерской вместе с тренером, а Эд, наконец, заполучил внимание группы.

Снова, как и неделю назад, он стоял над ними, пока они развалились кто как на траве.

— Ну что, засранцы, вы не поверили мне в прошлый раз? А теперь смотрите и рыдайте! — с торжествующим видом Эдди достал свою газету и развернул ее на газоне: — Вот тут, видите?

Мальчишки моментально собрались вокруг газетного полотнища, зашептались, и сразу же их головы скрыли от Эдди его сокровище — и он испугался, что они разорвут ее на части, и почти даже представил, что бы они могли сделать с кубком (выходит, отец был прав?) Конечно, никто из парней не знал итальянского, но заголовки газеты пестрели бесконечными упоминаниями Италии и всеми этими «la» и «della», так что сомнений уже ни у кого не возникло, и про кубок тоже никто больше не спрашивал, ну а фотография подиума «campionato», пусть там и не разобрать толком лиц, была подписана именами, которые на всех языках читались бы одинаково: Эдди Кросс (Гран Бретанья) и какие-то там итальянцы.

Группа гудела — теперь уже одобрительно.

— Прости, Эдди, просто Гэри так уверенно говорил, — нашел в себе смелость сказать Джимми, — но теперь ясно, что он наврал. Ну и отольется ему это!..

Джим, который явно пытался перенять у Эда первенство в группе на прошлой неделе, снова уступал ему лидерство, признавая, что он, Эд Кросс, и в самом деле уникальный среди них человек. Теперь-то, после прилюдного извинения Джимми, уже никто бы не посмел высказать сомнения или даже криво посмотреть, и Эдди упивался всеобщим благоговением. Ну, ровно столько, сколько у них было времени до новой тренировки, конечно же.

Вернулся Деррен, а за ним шел и тренер Миллс. Бобби, подскочивший к тренеру на полпути, уже что-то торопливо говорил, кивая на Эдди, и виновник ажиотажа группы довольно улыбался, думая, как же все хорошо выходит: хвастаться тренерам сам он не хотел, но ждал, что кто-то из них спросит, а тут кретин-Ллойд все сделал даже лучше. Кретин, для которого подобное достижение, должно быть, выглядело сродни божественному вмешательству.

Однако восхищение и похвалы тренера Миллса вылились для Эда в совсем не приятные последствия — остаток субботы и весь тренировочный день воскресенья ему пришлось торчать в гараже и рассказывать и показывать все, что он запомнил из своих итальянских каникул. И, разумеется, все это время рядом терся Бобби Ллойд, задававший какие-то неуместные вопросы про настройки итальянских картов — будто Эдди было до этого дело! Он рассказал все, что мог, о трассе, о регламенте, об общем устройстве чемпионата, о тренере, даже о погоде и собственных ощущениях, но при чем тут, черт возьми, подшипники и что-то там у какого-то Аккермана?

Усталый, совершенно измотанный, но удовлетворённый еще прочнее закрепившимся уважением в картинг-школе, Эдди вернулся домой в воскресенье. Газету, свое сокровище, он сунул на книжную полку — где-то между Кроликом Питером и Томом Сойером — и в следующие несколько месяцев регулярно доставал ее и снова и снова перечитывал, гадая, сможет ли он еще раз вернуться в Италию.

Вот уж тогда-то он точно показал бы всем этим макаронникам!