Первый снег (гет)

Была суббота. За ночь неожиданно выпал первый снег. Он свисал пушистыми кофтами с ветвей елей и забывших облететь дубов. Замерзшие каштаны гордо тянули свои макушки ввысь, как будто стремясь поскорее выбраться из окружавших их сугробов. Забыв, что это теперь будет до весны. Пара мелких прудов в парке почти замерзли. И по краям, где еще сохранились черные воды, зябко жались замерзшие утки.

Через озера были перекинуты декоративные изогнутые мосты. Их красиво замело снегом, а края прудов картинно обрамляли плакучие ивы, в ветвях которых застыли порой целые сугробы.

Они наматывали круги в этом странном, так не похожем на себя пространстве, полном отражений и отблесков. У нее отчаянно мерзли руки в тонких перчатках. А он все говорил и говорил. Сбиваясь. Швыркая носом. Перескакивая с одного на другое. Запинаясь и путаясь в словах. Друг по школе, с которым виделись теперь время от времени, учились в разных институтах, поругался с отцом. Не понятно толком, из-за чего. Учеба ли, друзья или девушка — сейчас уже не понять, да и не важно. Потому что вчера вечером этот придурок уехал на родительскую дачу. Выломал там дверь. Достал охотничье ружье и пустил себе пулю в лоб.

У мальчишки дрожали руки, когда он кутался в свою понтовую курточку, так не к месту оказавшуюся среди внезапно наступившей зимы.

— Мы за одной партой сидели. Годы. Он все время стягивал у меня жвачки. А однажды подсунул мокрую карамель в портфель. Понимаешь? Мы на прошлой неделе только созванивались. Собирались в кино. И вот…

Она и сама не помнила, что говорила в ответ. Эта вечная женская ворожба. Заговоры слов. Кружево интонации, стежки и нитки, которыми издревле стягивали открытые раны. Которыми по лоскутку собиралась душа. Иногда слова кончались. И она, кусая губы и проглатывая слезы, гладила его по ссутулившейся спине. Пыталась заворожить боль.

День оборвался внезапно. Закоченел даже нос. Напоследок, уже у самого метро, она поцеловала его в крашеную макушку. А он, подняв покрасневшие глаза, вдруг осторожно, невесомо и нежно поцеловал ее в губы.

— Все у тебя будет хорошо, вот поверь, — сказала она ему, легко стукнув рукой в перчатке по лбу. — Все будет хорошо. Ну, беги уже. Если что — звони.

Они еще встречались потом в мраморных коридорах института. Фикусы вдоль стен важно помахивали листьями. Десятиметровые каблуки звонко стучали по блестящему полу. Он дергал себя за фалды форменного темно-синего пиджака, встряхивал пижонской косой прядью крашеных волос и улыбался ей лукаво. Приветствие было абсолютно официальным. А в карих глазах плясали черти. По вечерам иногда он все еще ей звонил. Рассказывал про вечеринки, лыжные вылазки. И похороны. Ему так важно было просто быть услышанным.

С каждым новым таким разговором она практически видела, как его отпускает. Уходит тоска, притупляется боль. Жизнь вновь приманивает загадками и авантюрами.

Её тоже накрывали суета, бесконечные дела и обязанности. Несомая этим мутным бурным потоком, с самого утра она частенько забывала о нем. Но иногда по вечерам, возвращаясь пешком в общежитие через тот парк, она вспоминала их неловкое свидание. Его осторожное дыхание на своей щеке. Запорошенные снегом аллеи с высокими липами по краям ложились под ноги сиреневыми холодными тенями. На губах ее блуждала улыбка. Неизвестно, насколько верно она все сделала, но ей казалось, что хрустальная нежность первой смешной любви осталась цела. Не разбилась вдребезги под тяжестью суровой жизни.

Снег падал с черного неба густыми мягкими хлопьями. Почему-то ей казалось, что и у нее самой все еще впереди. Что все обязательно будет хорошо. С каждой такой прогулкой, по одной ей ведомым приметам, она вновь и вновь убеждалась, что кто-то очень любит ее. Она еще сама не знала кто. И от этого было так странно нежно и очень весело на душе.