Лучшее лекарство (джен)

— Первое назначение при анафилаксии — это перезапуск сердца, подъём артериального давления с возобновлением дыхания, — словно извиняясь, делилась Настя с Ефимом, когда они оказались у него дома после всех приключений.

— Ты говоришь таким тоном, будто виновата, — перебил её Ефим. — Настя, ты спасла мне жизнь.

— Если бы я не согласилась на твою авантюру, никто бы не пострадал! — воскликнула она слишком эмоционально. — Вот тебе и неприкосновенность фотографа!

— Ну ведь всё закончилось хорошо, — примирительно сказал он. — Кто же знал, что всё так получится. Надо было мне головой думать и заказывать блюдо, которое сложно перепутать.

Они переглянулись и замолчали.

Вот тут начиналось самое интересное. Администратор ресторана и все официанты клялись и божились, что перепутать заказы никто не мог. Более того, официант с именем «Константин» на бейджике, принявший их заказ, понятия не имел, кто отнёс его клиентам. По правилам ресторана тот, кто принял заказ, вёл его до конца. Константин понёс фриттату⁽¹⁾молодому человеку, а когда вернулся, поднос с заказом Ефима и Насти исчез. Потом он услышал крики в зале.

Настя попросила включить запись с камеры наблюдения. Вот к ним подошёл Константин, принял заказ, сделал отметки на планшете. Вежливо поклонился, направился в сторону кухни. Далее в течение двадцати минут картинка без звука показывала, как Настя и Ефим мило улыбаются друг другу, периодически берутся за руки. Вот Настя что-то объясняет, эмоционально машет, Ефим смеётся. Вот он рисует на салфетке самодельную камеру, про которую рассказывал. Настя смотрит внимательно, вытянув шею. Значит, сейчас должны принести заказ…

В кадре появился Константин. Он прошёл мимо, направился к молодому человеку через два столика. В дверях ресторанчика появилась пожилая пара, встала посреди прохода, заслонив столик Ефима и Насти от обзора. Видно было только, как на него опустили поднос, а потом чья-то рука ловко поставила блюдо перед Ефимом.

— Знаешь, самое странное, что я вообще не помню, кто нам принёс заказ, — разорвала тишину Настя. — Я тогда задумалась так, что даже на тебя не смотрела, не то что по сторонам.

Ефим многозначительно поднял указательный палец.

— Но я была уверена, что это тот же самый официант.

— Самые незаметные люди, ага. Кто на них вообще обращает внимание? Посыльные, уборщики помещений, официанты, курьеры… А вот я запомнил. Дай-ка мне листок…

Через десять минут Настя во все глаза смотрела на получившийся портрет.

— Но… это же девушка, — не веря своим глазам, поражённо произнесла Настя.

— Думаю, это она и есть. Наша загадочная покусительница, — довольно сказал Ефим. — Жаль, я не придал значения, не разглядел её как следует.

— Это ты называешь — не разглядел как следует? — помахала листом перед его носом Настя.

— Так, бледная копия, — пожал плечами Ефим. — Эх, знать бы раньше.

— Получается, наш план всё же сработал? — с ужасом в голосе прошептала Настя.

— Получается, у нас есть портрет подозреваемой, — твёрдо произнёс Ефим. — Теперь мы хотя бы знаем, кого ищем.

— Но какую цель она преследует? Все несостоявшиеся жертвы совершенно не связаны между собой.

— Кроме места, где они фотографировались, — подсказал Ефим. — Ты можешь сделать запрос в архив? Есть у тебя такие полномочия?

— Думаю, должно получиться, — обрадовалась Настя и схватилась за телефон. — Есть у меня один знакомый, он мне немного должен по старой дружбе. А ещё хочется понастырнее поговорить с владельцами «Фотомага», вдруг они что-нибудь вспомнят.

Но звонок бывшему держателю фотосалона ничего не дал: на вопрос о причинах закрытия тот лишь хмуро буркнул, что просто нашёл работу получше, а узнав, что им интересуется частный детектив, не менее хмуро поинтересовался: «Меня в чём-то подозревают?» И после отрицательного ответа попросил больше не беспокоить и бросил трубку.

На следующий день они владели почти бесполезной информацией о том, что в доме, где Ефим снимал помещение под фотостудию, некогда планировалось открыть Универмаг. Строительство здания было начато в начале девяностых, потом было заморожено на несколько лет из-за отсутствия финансирования. Открыли Универмаг в девяносто пятом, но просуществовал он недолго, так как продавать было решительно нечего. Вся выстроенная система торговли с приходом перестройки рухнула, обороты набирали челноки, возившие из столицы тысячу и одну мелочь в огромных полосатых баулах. Универмаг закрыли, вяло сдавая в аренду отдельные помещения самым оборотистым предпринимателям.

— За все годы в твоей студии чего только не было! — удивлённо качала головой Настя. — Магазин нижнего белья, ветеринарная аптека, три раза пекарня и даже — ух, ты! — интим-салон.

— В самом деле? — заинтересовался Ефим. — И почему он прогорел?

— Ну кто будет заходить за таким товаром в самом центре города, где все друг друга знают в лицо? — удивилась Настя его недогадливости.

— Любовь — это вам не просто так! Любовью надо заниматься! — глубокомысленно изрёк Ефим.

Настя прыснула.

— Ой, смотри, — вдруг посерьёзнела она. — В девяносто шестом, оказывается, здесь недолго было фотоателье.

— Имя владельца есть? — подскочил Ефим.

— Думаешь, это ниточка?

— Какая-никакая. Можно узнать, кто именно открывал тут фотоателье?

— Попробую… Самое печальное, что мы даже не уверены, что это нам что-то даст. Может, мы не там ищем?

Что ж. Разыскать Платонова Сергея Александровича, снимавшего почти тридцать лет назад студию под ателье, было задачей сложной. За эти годы тот мог сменить место жительства, уехать из страны, умереть. Да что угодно!

Через два дня перед Настей и Ефимом лежал список из десяти Платоновых Сергеев Александровичей, проживающих на данный момент в городе.

Шестерых вычеркнули сразу — они не подходили по возрасту.

Один был преподавателем философии в университете — его кандидатуру тоже исключили. Уважаемый профессор в девяностых работал в обычной средней школе, вряд ли бы он успевал заниматься фотографией.

Почти девяностолетний дедушка Платонов был сдан родственниками в Дом престарелых и ничем помочь не смог — он просто ничего не помнил.

Оставались две кандидатуры.

Шестидесятидвухлетний Платонов всю жизнь проработал на заводе. Фотографией никогда не занимался.

И последний.

Пятьдесят девять лет. Не женат. Живёт один. Последние годы работает в ритуальном агентстве, изготавливает памятники. А вот это уже было близко!

Настя с Ефимом нашли адрес ритуального агентства, договорились с мастером о встрече. Когда он услышал, что им интересуется детектив, замолчал на несколько секунд, а затем, после паузы, устало произнёс:

— Приезжайте.

Он встретил их у небольшого домика с огромным рекламным баннером, сулившем умеренные цены на ограды, памятники и услуги по захоронению.

Не глядя в корочки Насти, Платонов махнул рукой, приглашая зайти внутрь. Провёл мимо конторки по коридору в мастерскую.

— Что вы хотите знать? — всё тем же бесцветным голосом спросил Сергей Александрович.

— Спасибо, что уделили нам время, — улыбнулась Настя. — Мы пытаемся разобраться в одном очень непростом деле. Скажите, вы никогда не снимали помещение под фотостудию?

Сергей Александрович, глядя куда-то в стену, обречённо кивнул.

Настя с Ефимом переглянулись. Казалось, этот Сергей Александрович совсем не удивлён их визиту.

— Не расскажете?

— А что тут рассказывать? — мастер наконец посмотрел прямо на Настю. — Вы, молодёжь, и представить себе не можете, что каких-то тридцать-сорок лет цветная фотография была большой редкостью. Да что там цветная! У людей каждый чёрно-белый снимок был как праздник.

Ефим согласно кивнул. Уж он-то точно был в теме.

— Я техникум наш закончил. Радиоэлектронный. Но всегда бредил фотографией, ещё со школы. Камера у меня была по тем временам толковая, самая, пожалуй, популярная у профессионалов.

— «Зенит»? — подался вперёд Ефим.

— Верно… — усмехнулся Сергей Александрович. — Коллега?

— В некотором роде, — смутился Ефим.

— Не просто «Зенит», а «Зенит-Е»!⁽²⁾ — не без гордости пояснил Сергей Александрович специально для Ефима. — Я в девяносто шестом открыл ателье, тогда Универмаг новый открыли, да сразу и закрыли. Быстро на ноги встал — желающих было море. С деревень специально на рейсовых автобусах приезжали, чтобы художественное фото сделать. С детьми особенно. Это сейчас уже в роддоме тебе целый альбом наснимают. А раньше…

— А почему вы закрылись? — осторожно спросила Настя.

Сергей Александрович вздрогнул. Плечи его напряглись.

— Да так…

Взгляды Насти и Ефима вновь скрестились. Этот фотограф явно о чём-то умалчивал, но как его заставить разговориться?

Ефим положил перед Сергеем Александровичем свой набросок. Молодая девушка смотрела, нахмурившись. Свитер, брюки… Редкие волосы собраны в хвост. Ничего примечательного.

— Вы никогда не встречались с этой девушкой? — разорвала затянувшуюся паузу Настя.

Сергей Александрович смотрел и смотрел на рисунок, словно не мог оторвать от него взгляд.

Потом он поднялся, пошёл к небольшому сейфу, стоявшему возле дальней стены. Долго возился с ключами, вернулся с бумажной папкой — из блёклого серого картона, с разлохматившимися на концах завязками. Развязал тесёмки, бросил перед Настей с Ефимом целую пачку фотографий.

Все они были старыми. Чёрно-белыми. На снимках девушка с рисунка позировала в самых немыслимых локациях. Вот она стоит в центре фонтана, руки подняты вверх, брызги отскакивают от подставленных ладоней. Капли получились особенно удачно.

Вот в лесу с тощими елями — одни стволы вверх торчат. Девушка выглядывает из-за одного. Она похожа тут на лесную нимфу.

Фото в музее в обнимку с античной фигурой. Фото с памятником Пушкина — девушка здоровается со знаменитым поэтом за руку. Фото на крыше «Москвича» — в немом крике видятся восторг и счастье.

— Я познакомился с ней на дискотеке, — присел Сергей Александрович на стул, указывая на фотографии. — Яркая, живая. Она была моей Музой. Вечно фонтанировала идеями, придумывала такие сюжеты для съёмок, что я просто поражался.

— Как её имя? — спросила Настя.

— Лена. Мы с другом Витькой тогда подошли к ним на дискотеке. Мы-то парни были хоть куда — отбоя от девчонок не было. А тут она. Не знаю, что меня так зацепило. Вроде обычная. Пигалица, да и только. Но в ней столько жизни было, столько задора. Они с этой подругой своей такое на танцполе вытворяли! Как будто никто на них не смотрит. Понимаете, да? Витька увидел, что я как истукан стою и пялюсь на неё, потащил знакомиться. Мол, привет, девчонки, не скучаете? Как зовут?

А она и говорит: «Я — Алена, а это — Делона». На подружку, значит, показывает. Тут Витька и говорит мне: «Ты извини, Серый, но я тогда Бель, а ты — Мондо».

Вот так и познакомились. Витька, к слову, потом с этой Наташей — никакая она не Делона была, конечно — повстречались пару раз да разбежались. А я влюбился. По-настоящему.

Сергей Александрович замолчал. Настя его не торопила, лишь изредка кидала взгляды на Ефима.

— Безбашенная она была, Лена, — продолжил Сергей Александрович. — Может, меня в ней это и привлекало? Фотограф, он же как художник. Ему без Музы никуда. А она меня постоянно в тонусе держала, всё время что-то выдумывала. Та осень у меня как у Пушкина получилась — Болдинская. Я такие виды снимал!

— Что произошло потом? — спросил Ефим, когда Сергей Александрович вновь ушёл в свои воспоминания.

— Под Новый год это случилось. Нет, конец ноября, снег ещё толком не лёг. Грязь такая была. То приморозит, то раскиселит. Из дома выходить не хотелось. А тут Лена мне говорит, а давай, мол, сделаем снимок на стройке? Круто, мол, получится. Круто… Тогда стройка Универмага как раз была в разгаре, и над лесами кусок стены торчал таким скелетом. Вроде и невысоко. Пришли уже в темноте. Она полезла на самый верх. А я испугался. Стал отговаривать, да какое там… «Серенький, — кричит, — ты посмотри, какая красотища!» А над головой звёзды. Чёрный силуэт её худенький, будто ножницами кто вырезал. И звёзды. Я залюбовался. Стал снимать, а одна арматурина в кадр лезет, мешается. Попросил её чуть левее встать…

Там блок был незакреплённый. Поставили рабочие, но не залили. Нога у неё соскочила… В общем, когда я опомнился, не было уже её наверху.

— Лена… разбилась? — еле слышно спросила Настя.

— Когда я к ней подобрался, она на опалубке лежала. Для следующих стен приготовили. Как кукла поломанная. И голова вся в крови. Темно, но пальцы, когда хотел её развернуть, буквально провалились во что-то мягкое и липкое.

В мастерской стало совсем тихо. Ефим уже не переглядывался с Настей. Каждый из них переживал только что услышанную историю.

— Я испугался, — нашёл в себе силы закончить рассказ Сергей Александрович. — Струсил.

— Вы просто оставили её там лежать? — не поверила Настя.

— Да… Вообще как в тумане всё было. Потом всё ждал, что за мной милиция придёт. Но никто не пришёл. А я на какое-то время уехал.

— Что было дальше? — нахмурился Ефим.

— В девяносто пятом вернулся, мама тогда заболела, — ответил Сергей Александрович. — По специальности я так и не устроился, а тут пришла идея фотоателье открыть. Ну… а потом закрылся.

— Почему? — спросила Настя.

— Ателье, как вы понимаете, я открыл как раз в этом здании, где Универмаг строили. Его сначала не могли достроить, потом сдали, да быстро прикрыли лавочку. Я старался не думать про Лену. Попробовал навести потихоньку справки — в народе чего только не узнаешь. Уборщица тётя Клава рассказала, что несколько лет назад тут совершила самоубийство девушка. Мол, дурочка влюблённая какая-нибудь. Имени она, конечно, не знала. А я догадался, что Лену никто и не искал. Она ж детдомовская была. В Красном Яре отучилась в интернате, а потом у нас в училище поступила, на повара. Да только бросила она тогда учёбу, поэтому её вообще никто и не искал. Подумали, подалась куда за лучшей жизнью. Ей всего восемнадцать было…

Сергей Александрович нашёл в куче снимков один, где Лена позировала, просто сидя боком на стуле. Лёгкая улыбка и искорки в глазах притягивали взгляд к фото, не хотелось думать, что сделано оно было всего за несколько недель до смерти девушки.

— Ко мне пара одна пришла. Он такой нескладный. Колхозник, одним словом. Не в обиду — парень правда всю жизнь прожил в деревне, на ферме работал. Выучился на ветеринара, вернулся опять в колхоз. Это жена его прогрессивная — учителкой работала — уговорила его съездить в ателье, сделать фото на память. Красиво получилось, они довольны остались. А через неделю я узнал случайно от той же тёти Клавы, что бык его затоптал. Парнишку этого. Не насмерть, рёбра переломал. Жалко было, чего уж. Но я не придал особого значения. Вскоре другой парень из тех, кто делали у меня фото парой, попал под машину. Третий чуть не утонул в проруби… И я испугался, что из-за меня вся эта чертовщина творится. Не смог больше фотографировать живых людей. Как вижу их в объективе, так и представляю, что парень уже покойник. Долго скитался, разным ремеслом на жизнь зарабатывал. Пока вот в ритуальные услуги не попал. Тут уж я уверен, что мои клиенты не пострадают.

Сергей Александрович в подтверждение своих слов кивнул в сторону молчаливых гранитных плит, с которых смотрели лица ушедших.

— Но что же всё-таки происходило с этими парнями? И с тобой, — Настя с тревогой посмотрела на Ефима. С одной стороны, мы имеем нескольких реальных пострадавших. С другой — ясно же, что никто не мог подстроить такую кучу правдоподобных несчастных случаев, даже если и нашёлся бы какой-нибудь пламенный мститель. Мистика какая-то.

— Боюсь, мы этого никогда не узнаем, — грустно улыбнулся Ефим. — Научного обоснования данным событиям нет, а в дебри неизведанного я углубляться не готов. А знаешь, я ведь за это время чего только не передумал, даже вспомнил похожую ситуацию из детектива, кажется, тоже Марининой. Там одна девица работала в свадебном салоне и высматривала пары, в которых жених дурно обращался с невестой. А её подельник их потом убивал. Что-то там у неё личное было, не помню.

— Ну ты сравнил! — возмутилась Настя. — Во-первых, там убийца был вполне реальным человеком, правильно? А во-вторых, наши пары ни в чём подобном не замечены. И в-третьих, — тут её голос дрогнул, — не забывай, что ты же единственный пострадавший фотограф.

— О чём вы, молодые люди? — встрепенулся молча слушающий их до этого Платонов.

После рассказа Насти с Егором он только тяжело вздохнул.

— Да, если бы Лена захотела покарать меня за трусость — это было бы справедливо. Правильно. Но посторонние люди-то чем перед ней провинились? И вы... Что же теперь делать?

— Надеюсь, что фотограф — пусть и в моём лице — достаточно наказан, — пошутил Ефим. — И вы, Сергей Александрович, пожалуй, тоже. А вот что делать... Понимаете, у меня достаточно сложные отношения с религией, и я не знаю, как правильно, но у меня есть одно предложение.

* * *

«Optimum medicamentum quies est».⁽³⁾ Такую эпитафию выбрал Сергей Александрович в добавление к фото на гранитном памятнике для Лены.

Разыскать её могилу через столько лет было непросто. Насте и её шефу пришлось подключить все свои знакомства и связи. Архивы тех лет по захоронению были бездарно утеряны. В имеющихся данных царили хаос и бардак. Записи были не в хронологическом порядке, с пропусками за целые месяцы, а потом в них внезапно выпрыгивали вставки с прошлыми датами.

— Что за бардак? — сердилась Настя, вчитываясь в поплывшие чернила.

— Времена такие были. Порядком и не пахло, — примирительно говорил Ефим, на добровольной основе взявшийся помогать ей.

Однако им удалось сопоставить данные с Северного кладбища и протоколы дел за нужный период. Труп девушки, найденный на стройке, пролежал в городском морге достаточный срок, чтобы его признали неопознанным и похоронили в стандартной могиле с инвентарным номером. Дела никто заводить не стал, посчитав, что девушка спрыгнула с лесов сама.

К лету, когда памятник был установлен, Ефим закрыл фотостудию. Нет, от заказов по-прежнему не было отбоя, да и с клиентами теперь не случалось ничего криминального сильнее насморка. Просто Ефим перешёл работать к Насте — толковый фотограф, обладающий феноменальной памятью, ещё никому не помешал. Теперь ему преимущественно приходилось работать с фотороботами и съёмкой местности.

К художественной фотографии он вернулся только через год, чтобы снять выписку из роддома Насти с их первенцем.

1) Фриттата — итальянская яичница, которую готовят с начинками из сыра, овощей, колбасы или мяса.

Вернуться к тексту

2) «Зенит-Е» — малоформатный однообъективный зеркальный фотоаппарат семейства «Зенит», разработанный на Красногорском механическом заводе и выпускавшийся в общей сложности более двадцати лет.

Вернуться к тексту

3) Лучшее лекарство — покой (лат.)

Вернуться к тексту