Дела давно минувших лет (джен)

— Вам лучше? — присев рядом с Зофьей, заботливо интересуется Долак.

— Да, спасибо, — со слабой улыбкой отвечает она.

— Ну тогда, если вы не против, я попрошу вас рассказать о сегодняшнем утре. Вы помните, что вы делали до того, как пришли в Агентство?

— Нет, — с вновь охватившим ее испугом отвечает та. — Ну, то есть… — Нахмурив брови, она старательно вспоминает. — Я помню, как утром собиралась на работу, вышла из квартиры. Села в автобус и проехала несколько остановок. Потом кто-то крикнул: "мужчине плохо". Я еще думала: подойти или нет, — она сконфуженно улыбнулась. — Я ведь хоть и с медицинским образованием, но имею дело исключительно с теми, кому уже ничем ни помочь, ни навредить нельзя. Однако все-таки решила, что должна хотя бы попытаться оказать помощь, — закусив губу, она некоторое время молчит. — Я попросила других пассажиров меня пропустить. Мужчина сидел, запрокинув голову. Его лицо посинело, а глаза закатились. Он хрипел. Я наклонилась над ним и... все, — Зофья растерянно посмотрела на сидящих рядом Павла и Ульрика. — Очнулась в морге, — из груди ее вырвался нервный смешок.

— Все ясно. Это был другой носитель, — заключает Павел и в ответ на удивленные взгляды решает посвятить агентов еще в кое-какие особенности существования неупокоенных душ: — Многие бестелесные души привязаны к месту, где жили до смерти или где умерли, и не могут удалиться от него дальше некоторого расстояния. Но правило перестает работать, когда им удается заполучить носителя. Покидая же чужое тело, душа неизбежно возвращается к месту привязки, но не мгновенно. Поэтому, если им удается быстро менять одну физическую оболочку на другую, они могут довольно долго избегать возвращения, несмотря на гибель носителей. Однако в нашем случае тот мужчина, скорее всего, изначально оказался в автобусе для того, чтобы сидящий в нем паразит мог переселиться в Зофью.

— Но для чего ему я? — восклицает та.

— Чтобы добраться до Долака, — уверенно заявляет Ульрик. — Они же знали, что кого попало в Агентство не пустят, тем более с оружием.

— И это в свою очередь означает, — кивком соглашается с ним Павел, — что мы на верном пути.

— Но если все так, то что стало с тем мужчиной-носителем? — вдруг спохватывается Ульрик.

— В зависимости от причиненного вреда тело носителя либо погибает, либо человек медленно приходит в себя.

— То есть его уже должны были доставить либо в один из моргов, либо в больницу? — постепенно оживляется и Зофья.

— Именно! — поддерживает Павел.

Звонок в городской морг вселяет надежду, что мужчина выжил. А медсестра, снявшая трубку в регистратуре городской больницы, подтверждает, что час назад к ним доставили мужчину с инфарктом, которому стало плохо в автобусе. И в данный момент он в реанимации.

Решение навестить больного приходит всем троим одновременно.

Зофья умоляет взять ее с собой, так как страшится даже мысли о том, чтобы остаться в одиночестве.

— Строго говоря, — пытается успокоить ее Павел, — духи не через любую стену способны проникнуть. Дерево и кирпич для них не помеха, а вот железобетон не по зубам. Ведь по природе они представляют собой сгустки электромагнитной энергии. К слову, по той же причине, избавить человека от одержимости можно при помощи электрошокера. Подселенцы не выносят ударов током и вылетают как пробки из бутылок шампанского.

Шутка цели не достигает. И Зофья все-таки едет с ними.

Мужчина все еще без сознания, поэтому поговорить с ним возможности нет. Зато Зофья делает несколько снимков на Полароид, а Павел констатирует, что чужеродной сущности в этом человеке больше нет.

— Кстати, как ты научился их видеть? — задает Глазевски, по-видимому, давно мучивший его вопрос.

— Я не учился, — невесело улыбается Павел. — Я родился с этим. И, поверь мне, веселого в моих способностях мало.

Они возвращаются в отдел и, сравнив фотографии из больницы с фотографиями пропавших без вести, приходят к выводу, что это исчезнувший почти два месяца назад учитель истории.

— Повезло человеку, — удовлетворенно замечает Ульрик. — Однако куда подевался шеф?

— А он обычно отчитывается перед тобой, куда идет? — на всякий случай уточняет Долак.

— Нет, конечно, — слегка теряется Глазевски, но тут же добавляет: — Однако и вот так молча уходить ему не свойственно.

— Тогда это в самом деле повод, чтобы начать беспокоиться, — соглашается Павел. Думать о случаях, когда так же, никому ничего не объясняя, люди уходили и бесследно исчезали, не хочется, но приходится.

Раздается звонок — из приемной начальника отделения, секретарша которого строгим голосом просит напомнить пану Брозеку, что он уже пять минут как должен быть на совещании у главного, — и становится ясно, что повод для тревоги абсолютно точно имеется.

Ульрик звонит шефу на домашний и узнает от его жены, что тот с утра ушел на службу и больше не объявлялся.

— Что-то случилось? — встревоженно спрашивает женщина на другом конце провода. — Пожалуйста, скажите мне, я же чувствую...

— Мы пока сами не знаем, что случилось, пани Брозек, — попросив дать трубку ему, говорит Долак. — Но, возможно, вы поможете нам это понять. Мы могли бы с вами встретиться?

* * *

Дом, в котором находится квартира Брозека, оказывается в шаговой доступности, поэтому туда Павел отправляется один. Глазевски внимает совету и остается в отделе за старшего.

В беседе с пани Брозек Павел выясняет, что отца ее мужа подозревали в пособничестве фашистам во время оккупации. И хотя суд доказательств его вины не нашел, пятно осталось на всю жизнь, и даже самого Густава еще травили за это в школе.

— Если исчезновения как-то связаны с местью потомкам нацистских пособников, он точно решил разобраться сам, — говорит она, прижимая к глазам платок.

* * *

— Но куда он мог пойти? И почему нам ничего не сказал? Неужели в словах духа, который говорил через меня, был какой-то смысл, а Брозек в этом замешан? — с сомнением предполагает Зофья.

— Тогда он бы не выдал себя внезапным исчезновением, — парирует, защищая шефа, Ульрик. — Я думаю так же, как пани Лена. Он решил сам разобраться. Это как раз на него похоже. Вот только куда он мог пойти... Постой! —оборачивается он к Долаку. — Вчера ты говорил о том, что одержимые должны где-то скрываться. Думаю, он понял, где это могло бы быть, и направился прямо туда, чтобы проверить лично.

Павел подходит к карте.

— Что это за комплекс зданий? — спрашивает он через пару минут, постукивая карандашом по карте. — Они никак не обозначены.

— Это недостроенные корпуса нового тубдиспансера, — посмотрев, куда он показывает, отвечает Зофья.

— Едем! — командует Долак Ульрику.

— Я с вами…

— Нет, пани Сикора. Нам нужно, чтобы вы помогли кое с чем другим, — веско возражает эксперт. — Сходите, пожалуйста, в архив и найдите все, что связано с немецкой оккупацией.

— Хорошо, — соглашается она, — вот только могу я поставить в известность свое начальство?

— Боюсь, на объяснение уйдет слишком много времени.

— Ладно. Тогда просто напишу заявление на отпуск за свой счет на два дня, сославшись на плохое самочувствие, и просто оставлю в отделе кадров.

* * *

Когда старенькая “шкода” подъезжает к мрачному серому зданию, взирающему темными квадратами незастекленных окон, солнце уже склоняется к горизонту. От ограждений, которыми некогда была обнесена строительная площадка, осталось одно название. И два агента беспрепятственно проходят на территорию и проникают внутрь первого из корпусов.

— Подожди, — почти сразу останавливает напарника Павел. — Они здесь.

Две призрачные фигуры парят под потолком.

— Простите, — тщетно пытаясь их получше разглядеть, зовет Павел. — Могу я с вами поговорить?

Бесполезно. А сзади становится подозрительно тихо. Внутренне подобравшись сжатой пружиной, он оборачивается и видит направленный прямо ему в лицо пистолет. Ульрик стреляет из табельного оружия, но Павла спасает скорость реакции. Не сверхспособность, но выживать помогала не раз.

Подселенца из тела агента Глазевски Павел в следующую секунду вышибает электрошокером. Тот даже не успевает упасть — сразу же приходит в сознание.

— Что? Что случилось? — растерянно моргает глазами он.

Но на другом конце коридора появляется целая толпа обитателей этого тайного пристанища, причем эти духи во плоти. И то, что тела ими лишь позаимствованы, менее опасными и агрессивными их не делает.

— Бежим! — найдя это единственно правильным решением, кричит Павел Ульрику.

Бегает Глазевски быстрее. А Павла подводит давняя травма колена. Он отстает, но велит напарнику не ждать, а поторопиться открыть и завести машину. Сам же, когда его почти настигли, еще и спотыкается на пороге.

— Черт, — выдыхает Павел и падает, сбитый преследователями с ног.

— Попался фашистский прихвостень, — рычит у него над ухом крепкий мужчина в военной форме.

Несколько рук его подхватывают и тащат вдоль по коридору.

— Постойте. Я не враг. Куда вы меня ведете?

— На суд, — отвечают ему коротко и мрачно и больше разговорами не удостаивают.

Его втаскивают в какой-то широкий зал и заставляют встать на колени.

Вскоре появляется мужчина лет сорока на вид и усаживается перед узником на стул. Судя по всему, он среди неупокоенных главный.

— Итак, — торжественно начинает, ставшая по правую руку от главного женщина, — Павел Долак, эксперт Агентства внутренней безопасности, вы обвиняетесь в попытках помешать праведному делу мести и борьбы с нацистской гидрой…

“Надо же, как все серьезно…” — невесело иронизирует Павел, внимательно всматривается в лицо главного и узнает в нем исчезнувшего врача больницы. Жаль, контролирующую его сущность сквозь телесную оболочку разглядеть не получится.

Выслушав обвинение, он получает слово и пытается воспользоваться им, чтобы заявить о собственной невиновности.

— Я не знаю, о каком пособничестве вы говорите. Это просто какое-то чудовищное недоразумение. Если вы дадите мне возможность, я постараюсь предоставить вам доказательства…

Но отсутствие опыта в защите от агрессивной толпы — несколько не тот профиль — сказывается не в его пользу. Возражения Павла лишь злят мстителей. Духи наперебой начинают рассказывать о том, что им пришлось пережить в концлагере. Об опытах, которые над ними проводились. О том, как один за другим умирали их близкие.

— Довольно, — обрывает поток обвинений главный. — Полагаю, того, что мы все видели и слышали, достаточно. Вина доказана, а раскаяния нет и в помине. Павел Долак, вы приговариваетесь к смерти через повешение.

Не давая опомнится, Павла снова хватают и ведут во внутренний двор.

“Какая же нелепость”, — думает он, суетливо озираясь в попытках найти выход из ситуации, кажущейся бредовым сном, но без толку.

Его подводят к некой металлической конструкции с перекинутой через одну из балок веревкой. Решив не сдаваться до последнего, он пытается вырваться, хоть и понимает, что лишь отдаляет неизбежное, в которое просто невозможно поверить. Его трепыхания кажутся жалкими и бесполезными, но именно они его и спасают в итоге.

В тот момент, когда на голову ему пытаются надеть петлю, откуда-то сбоку раздается крик агента Глазевски:

— Павел, закрой глаза!

А в следующее мгновение все пространство заливает слепящим даже сквозь веки светом. Свето-шумовая граната! Электромагнитное излучение. Какой все же толковый парень этот Глазевски!

Пока духи дезориентированы, людям удается сбежать. Обернувшись в последний момент, Павел успевает разглядеть искаженное яростью истинное лицо Главного, показавшееся над телом врача.

Не чувствуя под собой ног, Павел запрыгивает в автомобиль одновременно с Ульриком, и тот дает газу. К счастью, одержимые духами хоть и несколько сильнее и выносливее обычных людей за счет выключения защитных механизмов боли и усталости, угнаться за автомобилем не в состоянии.

Дорога проходит в тишине — обоим требуется передышка, чтобы справиться с эмоциями.

В отделе расследований их поджидает взволнованная Зофья. Она показывает уцелевший дневник одного из нацистов. В дневнике описывается экспедиция на Тибет и несколько ритуалов, среди которых один касается привязки души к месту, а другой — якобы способен вернуть к жизни. Главным компонентом последнего является принесение в жертву нескольких тысяч человек.

— Смотрите, — дрожащим пальцем Зофья показывает на карту с метками в местах похищений, вытянувшуюся подобно щупальцу гидры к северо-восточной части города. — Здесь, чуть дальше за городом, военная база. Мне кажется, они рвутся именно туда — множество жертв в одном месте, самое то, чтобы устроить массовые убийства!

— А среди похищенных с каждым месяцем становилось больше военнослужащих, — хлопнув себя по лбу, вспоминает Павел.

— Но зачем это узникам концлагеря? — задается вопросом Ульрик и сам же, округляя глаза, дает ответ: — Ими руководит кто-то из нацистов.

— У меня есть фото... — тут же сообщает Зофья, доставая из своей сумки несколько снимков. На одном из них Павел узнает духа, завладевшего телом врача. Отто фон Асмус — владелец дневника, застреленный советскими военными при освобождении концлагеря.

В это время в окно прилетает камень. Под зданием агентства собралась толпа одержимых во главе с Асмусом в теле доктора. Вначале он, ухмыляясь, показывает кусок телефонного кабеля, а потом кивает своим людям, которые вытаскивают канистры и начинают обливать здание бензином.

— Я выкурю вас, как крыс, — заявляет Асмус. — Дом кирпичный, но перекрытия и мебель деревянные. Гореть будут хорошо. Но прежде, — еще один кивок, — перережу горло этим двоим.

Павел и остальные видят, как из-за спин собравшихся вытаскивают Лену и Густава Брозеков.

— Он вас обманывает! — открыв форточку, кричит Зофья. — Он и есть один из ваших мучителей! Возможно, главный. Его зовут…

Асмус не дает ей договорить. Он достает из кармана пистолет и хладнокровно стреляет. Пуля ранит Зофью в плечо. Комнату заполняет переполненный болью женский крик.

Ульрик бросается оказывать помощь, а Павел, прячась за межоконным проемом, пытается убедить жаждущих мщения ознакомиться с доказательствами того, что сказанное Зофьей правда. Для них это единственная надежда выжить.

— Если она лгала, зачем было так поспешно закрывать ей рот? Не дайте себя обмануть. У меня есть доказательства. Вам нужно только взглянуть на них. Если я вру, ничто не помешает вам после этого убить меня и завершить свое дело.

— Идет, — наконец отвечает ему один из собравшихся под одобрительный гул других.

— Кого вы слушаете?! — ярится главный, но на этот раз его слова пропадают втуне.

К счастью, неупокоенные души обладают разумом в той же мере, что и при жизни.

Павел выходит к ним с поднятыми руками, держа в правой дневник Асмуса.

— Это дневниковые записи Отто Асмуса. Вам о чем-нибудь говорит это имя?

Ответом становится гневный рев.

— А теперь смотрите!

Он подходит к Асмусу, которого теперь уже держат за руки недавно преданные сподвижники, и на страницах ярко вспыхивает несколько неровных пятен.

Дух изрыгает немецкое проклятие и стремительно покидает тело врача. В погоню за ним отправляются остальные. Освобожденные от подселенцев тела падают наземь. Некоторые из них оказываются живы. Дежурного отправляют в ближайшую телефонную будку, чтобы вызвал начальника, скорую помощь и полицию.

* * *

— Что это были за пятна?

— Отто был застрелен в лаборатории, а на дневнике я сразу заметил несколько пятен, похожих на кровь. Я предположил, что это его кровь. А когда активный неупокоенный дух оказывается рядом с собственными останками, те светятся.

— Но что теперь, ведь ты говорил, духа нельзя уничтожить. Значит, Отто может проявиться в любой момент.

— Уничтожить нельзя, но можно переправить туда, где ему место — за грань.

— Ты говорил, для этого ему нужно помочь успокоиться, но не похоже, чтобы...

— Я говорил о том, что могут сделать живые. Живые не могут непосредственно воздействовать на духов, как и те, будучи лишенными плоти, не могут воздействовать на живых. Но сущности одного мира, одной природы — другое дело. Не думаю, чтобы обманутые им жертвы позволили ему остаться здесь.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я много общался с духами.