Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

— Ойген, — слышит он своё имя.

— Я… да. Я… сейчас, — выговаривает он непослушными губами и всё же открывает глаза.

Первое, что он видит — собственная рука, опухшая, с огромным, на всё предплечье, кровоподтёком, с отвратительной желтоватой жидкостью, выступившей на коже. Он переводит взгляд выше — и видит, наконец, Блэка, и только тут понимает, что так и держится за него до сих пор.

— Привет, — глупо говорит он, с трудом разжимая скрюченные пальцы.

— Обезболивающие чары на это не действуют? — спрашивает Блэк. — Или я нужных не знаю?

— Понятия не имею, — устало говорит Ойген. — Никто никогда не проверял. Но у нас есть шанс, — улыбается он. — Ты пробовал?

— Разумеется.

— Ну… я надеюсь, что не подействовало — потому что если это с ними было так больно…

Он смеётся. Блэк глядит на него как на безумца, но ничего не говорит.

— Дай воды, — просит Мальсибер. — Можешь просто полить из палочки?

Тот трансфигурирует сначала стакан, потом наполняет его водой — и протягивает ему. Ойген берёт его правой рукой, приподнимается, опершись, не подумав, на левую, тут же вопит от боли и неловко падает, пролив на себя и кровать всю воду. Блэк коротко и экспрессивно ругается, высушивает их, наполняет стакан снова — и подаёт, придерживая на сей раз Мальсибера сам. Тот жадно пьёт — на фоне только что пережитого саднящее горло практически незаметно…

— Вот поэтому мы такие послушные, — шутит Ойген, возвращая стакан и снова ложась — ничком: нос всё равно совершенно заложен, а дышать ртом в таком положении совсем ничего не мешает — а вот чувствует он себя в этой позе всегда комфортнее. — Я так полагаю, это только цветочки — там был общий сбор, полагаю, ему сейчас не до меня. Вот он освободится — и вспомнит о своём добром слуге. И тебе придётся накладывать заглушающие чары, иначе я всех соседей перебужу. Или просто перепугаю, если вдруг эта радость случится посреди дня.

— Здесь нет соседей, а тех, что были, вытравили из штор еще летом, — говорит Блэк.

— Это хорошо… но заглушающие всё-таки наложи. Наш Лорд — существо весьма терпеливое и крайне недоброе, — он смеётся. — Так что в покое он меня вряд ли оставит.

— Что-то ты без должного трепета о нём говоришь, — усмехается Блэк.

— Да ну что трепет… я буквально ниц распростёрт, разве не видно? — веселится он — и чихает. — Хотя простуда, конечно, портит красоту момента.

Блэк хмыкает.

— Слушай, — Мальсибер оборачивается, — а у тебя нет чистой рубашки? Я вымылся, пока в ванной сидел — и ты представляешь, как противно было надевать грязную?

— Представляю. Ты даже вообразить не можешь, насколько, — хмыкает Блэк, а затем встаёт и молча уходит.

Возвращается с чистой белой рубашкой, кладёт ту на постель и с неожиданной вежливостью отворачивается. Мальсибер начинает снимать свою — морщится, пытаясь высвободить левую руку: ему больно ей двигать, потом, раздевшись, промокает снятой рубашкой пострадавшее предплечье — на белой ткани остаются отвратительные желтоватые пятна. Он морщится и неуверенно смотрит на чистую — ему не хочется её сразу же пачкать.

— Есть что-нибудь перевязать? — спрашивает, наконец, он.

— Покажи, — Блэк оборачивается, подходит, наклоняется, разглядывает: из расширенных пор до продолжает сочиться прозрачная липкая жидкость, кое-где уже подсыхающая мерзкими желтыми корками, а поблёкшей вновь метки вовсе не видно на фоне багрового синяка.

— А я как-то болел обсыпным лишаём — язык с этими грибами чуть не отвалился, — вдруг почти весело говорит Сириус и кричит: — Кричер! Бинты принеси!

— А какие грибы были? — с любопытством спрашивает Мальсибер.

— Шут их знает… у меня рот из-за них не закрывался, мать каждый вечер срезала с таким скорбным лицом — а на утро я снова просыпался с открытым ртом. Язык жутко чесался, — он коротко улыбается.

— Госпожа не для хозяина бинты эти резала, — раздался рядом дребезжащий голос, — мерзкая неблагодарная свинья, он разбил материнское сердце… Ох моя госпожа…

— Дай сюда, — Блэк выхватывает у эльфа бинты и отдаёт ему грязную рубашку Мальсибера. — Постирай, будь любезен, — то ли просит, то ли велит он. — И исчезни с глаз моих, наконец!

Ойген провожает эльфа чрезвычайно удивлённым взглядом:

— Лишаем не болел — врать не буду, но как-то мы с… другом нашли у него дома такую пакость, — он шипит, когда Блэк, не слишком умело перевязывающий ему руку, стягивает бинт слишком сильно — тот дёргает верхней губой и ослабляет повязку, — вот уж дом так дом… представь: библиотека, полки, книжки… Все — вполне серьёзные, всяческие легенды, биографии — приличный отдел! И вот тянусь я и достаю книжку — роскошный переплёт, золотые застёжки, рубины… а та как… не смейся, но — страницы откроет, а там — зубы! Узкие, длинные, острые… И как схватит меня за палец — больно, у меня потом полгода шрамы сходили! Я её скидываю — а она за мною ползёт! И кусает за ноги! Весь подол мне обгрызла, такая мерзость…

— И что? — заинтересованно спрашивает Блэк, заканчивая перевязку.

— Ну, что-что… она так и таскалась за мной по всему дому, пока я там был, отвязалась только когда я ушёл. До сих пор не знаю, что будет, если я туда снова вернусь — вдруг она так и сидит там за дверью? Говорят, она за ночь может целиком человека сожрать… и что как-то она огрызла одной неосторожной гостье все пальцы на ногах.

— Тебе-то она ничего важного не откусила? — хмыкает Блэк, подавая ему рубашку. — Я вот как-то в детстве с крыши свалился — думал, мать меня сама и убьёт! Руку тогда сломал — воплей было!

— Чьих воплей? — уточняет Мальсибер, застёгивая рубашку и вставая, чтобы одеться.

— Матери, разумеется! — возмущённо фыркает Блэк, неприязненно оглядывая грязную и измятую одежду Мальсибера. — Выглядишь, будто по помойкам Лютного побирался, — констатирует он насмешливо.

— Видишь, какие грязные у тебя подвалы, — ничуть не смутившись, говорит тот. — Но ты прав, я выгляжу отвратительно… а может, ты мог бы одолжить мне ещё и брюки? Ты, конечно, повыше… но слишком длинные брюки лучше грязных. И ещё что-нибудь — мантию, пиджак, свитер — что угодно. Пожалуйста! — просит он.

— Я поражаюсь твой скромности! Тебе ни капли не стыдно? — с неожиданным презрением спрашивает его Блэк.

— Что именно? — удивлённо спрашивает Мальсибер.

— Ты постоянно о чём-то просишь — меня, своего тюремщика. Я б удавился, наверное — а тебе ничего?

— Нет, — Ойген удивляется ещё больше. — Я твой пленник — ты должен обо мне заботиться, разве нет? — улыбается он. — В любом случае, выбирая между тем, чтобы попросить и тем, чтобы ходить в грязном, я с уверенностью выберу первое.

— Я не удивлён, — усмехается Сириус. — У вас ведь унижаться в порядке вещей.

Тот смотрит на него очень задумчиво, потом садится на край кровати и говорит:

— Верно.

Они какое-то время молчат, потом Мальсибер улыбается и спрашивает как ни в чём не бывало:

— Так ты дашь мне одежду?

— Дам… Мне же положено о пленных заботиться, — Блэк выглядит… не то что смущённым, но озадаченным — и уходит. Возвращается он нескоро — с брюками и бархатной тёмно-зелёной мантией. — Это моего брата, — говорит он, кладя их на постель. — Тебе подойдёт, я думаю.

Ойген молчит. Потом берёт вещи, задумчиво проводит рукой по бархату против ворса, оставляя на нём тёмный след.

— Спасибо, — говорит он, но надевать не спешит.

— Что не так? — вспыхивает Блэк. — Вещи покойника тебе не подходят?

— Дело не в этом, — тихо говорит тот. — Просто я… помню его. Он был… смелым.

— Безмозглым идиотом он был! — горько говорит Сириус и добавляет вдруг тише: — Как и ты.

— Нет, — так же негромко возражает Мальсибер. — Не так.

— Что ты знаешь? — резко спрашивает его Блэк.

— Немного… Он… забрал что-то у Лорда. Что-то важное. И исчез. Тот его так все оставшиеся два года и искал — и не нашёл.

— Забрал? — Сириус смотрит на него… растерянно. — И исчез?

— Да. Он пропал.

— Я думал… что его убил Волдеморт, или, скорей, по его приказу, вряд ли он такой важной персоной был.

Мальсибер вздрагивает и морщится как от боли.

— Я буду тебе очень признателен, если ты не станешь произносить это имя в моём присутствии, — говорит он.

— Его зовут Волдеморт, — жёстко говорит Сириус. Его пленник морщится снова — очень болезненно.

— Он же ищет меня, — тихо говорит Мальсибер. — И слышит, когда его так называют. Тебе хочется сделать мне больно?

— Этот дом найти нельзя, — усмехается Блэк. — Так что пусть ищет.

— Давай… предлагаю тебе компромисс, — подумав, говорит Ойген. — Давай называть его Риддлом. Я не стану говорить «Лорд»… а ты не станешь использовать это слово. И это его настоящее имя.

Блэк молчит, и Ойген, так и не получив ответа, возвращается к прежнему разговору:

— Риддл не убивал его. Он его не нашёл. Никто не нашёл. Он исчез… Вместе с чем-то очень для него важным. Он был очень смелым — Регулус. Намного смелее любого… большинства из нас. Он был тогда в ярости — Риддл… и мне кажется, что с тех пор он переменился.

— Как? — отрывисто спрашивает Блэк.

— Я даже не могу толком сказать… я не знаю. Стал менее адекватным, наверное, — он вдруг смеётся. — Во всяком случае, примерно в то время его любимым заклятьем стал Круциатус.

— Идём есть, — говорит вдруг Блэк. — Принести тебе что-то другое?

— Нет, я надену, — Ойген действительно одевается. Одежда оказывается впору — разве что мантия чуть-чуть, едва ощутимо тесновата в плечах. Она ему очень идёт — и делает чем-то неуловимо похожим на её прежнего обладателя. У Блэка вдруг дрожат губы — Мальсибер вроде бы не замечает, но неожиданно просит:

— Мне неудобно… тесно в плечах. Я понимаю, что это свинство, но, может быть…

— Я найду что-нибудь ещё, — быстро говорит Блэк — и уходит.