Сумасшествие без всех (часть II) (гет)

Живу — никто не нужен!

Взошел — ночей не сплю.

Согреть чужому ужин —

Жилье свое спалю!..

Гляжу на след ножовый:

Успеет ли зажить

До первого чужого,

Который скажет: «Пить».

М.И. Цветаева

Когда к тебе приходит мужчина и говорит, что много лет любил тебя одну, это заставляет задуматься. Но и пугает тоже. Ведь меня долгое время считали мёртвой. А для Северуса этих лет словно не было. Его часы встали и опять пошли с той же цифры. Это трудно себе представить. Кажется, что он сумасшедший. Но только сумасшедший поверит, что так и есть.

Северус играл слишком сложную роль в войне, он был директором Хогвартса и до последнего времени оставался деканом Слизерина. Для всего этого нужно уметь нечто большее, чем сходить с ума. А чтобы понять его, нужно нечто большее, чем слухи, которые преследуют меня со дня пробуждения.

Последний разговор Гарри с Волдемортом неоднократно перепечатывался в газетах со слов десятков свидетелей. Мне было не до репортёров, и Гарри гнал их с крыльца «Нимбусом». Но история о патронусе-лани уже жила самостоятельной жизнью. Озвученный или безмолвный, вопрос «да или нет?» следовал за мной всюду. Джеймс погиб очень давно, Северус сделался героем, и людям хотелось послевоенного чуда. Чем невероятнее, тем лучше.

Однако пылкие признания в больнице святого Мунго, о которых регулярно сообщал «Ежедневный пророк», были чистейшей выдумкой. Северус не мог ничего сказать, и неясно было, сумеет ли говорить вообще. Но я действительно видела его в больнице. Высказывания конкурирующих изданий о моей патологической ненависти к нему тоже преувеличены.

Можно уже мне самой сказать? Да, спасибо.

Я тоже лечилась в Мунго, но чувствовала себя не в пример лучше других. Я многих там навещала, чтобы не смотреть целые дни в потолок, вспоминая Джеймса. И у Северуса тоже была. Что сказать об этом? Ужасные раны — кровь не останавливалась второй месяц. Прогнозов никаких. Сознания не было. Меня он не узнавал. Я и сама с трудом узнала его. Мёртвое пергаментное лицо, бескровные пальцы в несмывающихся пятнах от зелий. Вот руки остались прежними. Всё, не хочу. Проревела потом весь вечер. Да, такая я беспринципная. Я не ненавижу его, хотя он выдал моего ребёнка Волдеморту. Такая я бездушная — я не люблю его, несмотря на красивого патронуса. Попросила, чтобы отвели ему отдельную палату, дала денег, да, всюду коррупция. Если кто-то меня считает святой, это их проблемы. Ушла, не оглянулась. Всё. Все наши пылкие признания.

Что ещё добавить? Знаменитому издательству пришлось пригрозить судом и авторитетом семьи. С этого времени фантазировать о свадьбах и патронусах, равно как о непримиримой войне деканов Гриффиндора и Слизерина, считается дурным тоном. Страсти утихли, но вопрос остался висеть в воздухе.

Всё это я обдумываю, сидя в круглом кабинете нашей директрисы после рождественских каникул. Я обещала Минерве, что больше не стану бередить ей душу своими проблемами, поэтому стараюсь выглядеть бодрой и работоспособной. Минерва и без того вся на нервах. Северус, плохой или хороший, выполнял в школе множество обязанностей, и теперь некем затыкать дыры.

Но директриса не спешит подыскивать замену, так что возглавлять Слизерин снова будет профессор Слизнорт. Гораций приходит в ужас от возросшей нагрузки и сначала отнекивается, ссылаясь на преклонные годы. Но прибавка к зарплате и возвращение прекрасного кабинета на седьмом этаже улаживают конфликт. Ох уж эти слизеринцы!

После того, как я, Помона и Филиус поздравляем его с повышением, свеженазначенный декан честно предупреждает Минерву, что его подопечные — сплошь в душевном раздрае. И он не уверен, что сумеет держать их в узде, как это делал Северус.

— Я всё понимаю, но где взять посреди года другую кандидатуру? — осведомляется Минерва, сверкнув пенсне. — А кроме того… подождём. Основная проблема решена, факультет не останется без куратора. Прочие сложности будем устранять в рабочем порядке. А теперь всем пора к ученикам. Лили, — прибавляет она напряжённо, — у тебя, кажется, нет первого урока? Задержись на пару минут.

Все откланиваются, а я снова сажусь в кресло напротив директорского стола. Я не получала выговоров от Минервы, даже будучи её студенткой, но сейчас ощущаю оторопь, как перед взбучкой. У Минервы такое лицо, что нет сомнений — она готовит мне что-то неприятное. Может, появились новости о Северусе?

— Я хочу, чтобы ты взяла на себя ЗОТИ, — произносит она после короткой заминки. — Прости, что сообщаю так поздно. Я до последнего сомневалась в своём решении.

Тысячная потеря преподавателя ЗОТИ — это катастрофа, а Минерве и так нелегко. Все постоянно вспоминают блестящее директорство Дамблдора, который даже в войну не допускал бардака. Теперь мы должны поддерживать заданную им планку. Но в первый момент я теряюсь и не знаю, что ответить.

— То, что эта должность проклята, предрассудок! — заверяет меня директриса. — Даже если был некий сглаз, со смертью Волдеморта он потерял силу. Так происходит с большинством проклятий, и ты тому пример! Вообще же, ЗОТИ считается самым престижным предметом. А трансфигурацию я возьму на себя. Конечно, ты можешь отказаться, — прибавляет она озабоченно. — Наверное, ты предпочла бы держаться подальше ото всего, что связано с Северусом. Если не из-за последних событий, то из-за прошлого.

Что верно, то верно. Если я и думала о Северусе, отправляясь в Хогвартс, то меня больше заботило будущее. Сможем ли мы вместе работать? Ведь про Северуса рассказывали безумные вещи! Получалось примерно так: профессор Снейп, конечно, герой магического мира и первоклассный разведчик, ему доверял Дамблдор и всё такое, но, знаете, он вообще-то Пожиратель Смерти, любимец Сами-Знаете-Кого и просто мерзкий тип. Все эти годы он не стригся, не мылся, носил чёрное и жил в жутких трущобах. В Паучьем тупике, как я понимаю. В доме, который он ненавидел с пелёнок. Действительно, странно. Аскеза, что ли?

Образ вырисовывался, мягко скажем, противоречивый. Но мне так хотелось в Хогвартс, что я решила рискнуть. Я просто не выдержала бы праздного одиночества в мрачном огромном доме. И разлуки с Гарри. Хотя и оставались опасения, что профессор Снейп при встрече либо бросится мне на шею, либо выскочит в окно.

Северус отреагировал… никак. Иными словами, оказался вполне в себе. Мне сразу полегчало, и я поняла, что рада его видеть. Рада, что он жив. И что он с нами, в Хогвартсе, а не в земле и не с Пожирателями в Азкабане. Что же до его давней влюблённости… Правду знал он один. Но Северус меньше, чем кто-либо, рвался обсуждать со мной своего патронуса. Я понимала, что невидимый вопрос, висящий над моей головой, может упасть на неё в любой момент. Но на меня навалилось сразу столько всего, что не было сил сосредоточиться на Северусе. Моя скорбь была ещё свежа, мои мысли занимало слишком много вещей, и в первую очередь Гарри.

Я знаю, что имела право ненавидеть Северуса. Жуткое право — как открытые врата во тьму. И я всячески старалась не приближаться к этим вратам. Когда-то я сама убеждала его, что нет разницы между мной и другими магглорождёнными. Так что теперь не считала себя вправе сводить личные счёты. Это было тяжело, но казалось правильным. Северус давно перестал служить Волдеморту и много сделал для нашей победы. Как я смотрела бы на всё это, если бы его ошибки не имели отношения к моей семье? Тем более, что так и было — я верю, что Северус не знал, кого затронет подслушанное им Пророчество.

Можно было всё равно не прощать. Словно он не лучше Пожирателей.

Можно было простить и отпустить, и постараться никогда с ним не видеться. Но полумеры всегда казались мне неумелой маскировкой. Кому стало бы лучше от этого? Чьей душе?

Можно было простить, и мне хотелось простить — для него и для себя. Но такое решение означало: что бы дальше ни произошло между нами, прошлое на это не повлияет. Прежде, чем убедиться, что я смогу это сделать, мне требовалось хотя бы немного поглядеть на него, поговорить с ним… Поглядела. Поговорили.

— Всё в порядке, Минерва, — бодро отвечаю я директрисе. — Я с радостью займусь новым предметом. Но тогда мне лучше поскорее пойти готовиться. Боюсь, я уже не успею подобрать материал, придётся пользоваться учебными планами Северуса. Если это, конечно, удобно…

Минерва заметно бледнеет.

— Полагаю, он не стал бы возражать, — произносит она неуверенно.

Полагаю, стал бы. Но мне надо получить доступ в его кабинет, так, чтобы это не вызвало ни у кого нездорового интереса.

— Что бы я делала без тебя, Лили! — с облегчением выдыхает Минерва. — Эта история с Северусом — просто из ряда вон! Мне и прежде тяжело было поверить, что он служит Волдеморту. Хотя ты не представляешь, что здесь творилось в прошлом году! А сейчас я просто… не верю! Я много думала и, знаешь, о чём я вспомнила? Погляди-ка вокруг!

Я недоумённо поворачиваю голову влево (к витражным стёклам) и вправо (к камину), озирая просторное круглое помещение.

— Это кабинет директора Хогвартса, — зачем-то напоминает Минерва. — Истинного директора. В нелёгкие для нас времена директором была назначена Долорес Амбридж, — при упоминании этого имени профессор МакГонагалл и сейчас фыркает, как разозлённая кошка. — Так вот, она так и не смогла попасть сюда! А Северус Снейп, будучи в той же должности, заходил, когда ему вздумается. Хотя жить здесь он не стал. Это тоже имеет значение. Понимаешь, Лили?

Я понимаю и ощущаю как бы поворот ножа под сердцем.

— В суде это доказательством не послужит, — поджимает губы Минерва. — Но если мы перестанем доверять Северусу, значит перестанем доверять Хогвартсу. Поэтому я никого не стану брать на его должность. Пока всё не прояснится. А я не сомневаюсь, что это произойдёт в ближайшее время. Ты знаешь, Лили, перед каникулами, до всего этого безобразия, я собиралась обсудить с тобой кое-что… — начинает она как бы в раздумье и тут же обрывает себя. — Впрочем, сейчас не лучшее время. Подождём, пока всё утрясётся.

— Если это касается Северуса, Минерва, то не тревожьтесь, — произношу я как можно мягче. — Мы с ним поговорили. Прошлое — это прошлое.

— Вы… поговорили? — Минерва застывает в удивлении.

Если можно так выразиться.

— Да. И я тоже не верю, что он предатель.

Но многие верят. Ученики, разъехавшись по домам, тут же поделились с родителями подробностями последнего дня в школе. А ещё всех преподавателей, домовиков и даже некоторых студентов приглашали в Аврорат для подробной беседы. После первой магической войны Пожирателей отлавливали недостаточно активно, и это закончилось второй войной. Теперь новое Министерство не то чтобы хватает всех подряд, но старается ничего не пропустить. Даже если это оборачивается пустым переводом времени.

Что, к примеру, я могу поведать о делах Северуса после возрождения Волдеморта, если я всё проспала? Тем не менее, только что отучившийся аврор добросовестно задаёт мне все положенные вопросы. Но для начала просит автограф — его бабушка до сих пор не верит, что я жива. Я даже смущаюсь — автографы у меня ещё не брали. В остальных вопросах от меня мало пользы.

Нет, я не замечала, чтобы профессор Снейп общался с Пожирателями Смерти (с женой Пожирателя он общался, но это не запрещено, и об этом не спрашивают).

Нет, я не видела, чтобы он применял Непростительные (студенты используют придуманные им тёмные чары. А сам он накладывал на ученика запрещённый школьным уставом Обливиэйт. Но Обливиэйт — не тёмная магия).

Я впервые осознаю, на какой тонкой грани привык балансировать Северус. И, надо признать, делает он это безукоризненно — все вопросы бьют мимо цели. Не понимаю, как при такой привычке к осторожности он довёл себя до тюрьмы?

В любом случае, топить его я не хочу. Он и так уже по уши. А я никогда не была доносчицей — Минерва подтвердит! Вот только как мне отделить порядочность от укрывательства, если я не знаю, в чём дело? И в то же время совершенно ясно: даже для этого аврора я — высший критерий доверия. Что скажу, то и будет истиной. Ужасное чувство!

А что бы ни сказал Северус, это ложь. Я начинаю иначе смотреть на предупреждение мистера Партриджа из Отдела тайн. Если я хочу помочь моему другу, лучше мне выглядеть незаинтересованным лицом. Слава Мерлину, никто и не сомневается в том, что нас связывают сугубо профессиональные отношения.

«Лили, я так люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…».

Исключая это, отношения были сугубо профессиональными. Обсуждение расписаний. Квиддичных тренировок. Учебных тем. Северус не избегал общения и не отказывал в мелкой помощи, но всегда держал дистанцию. Я даже успокоилась, решила, что так и будет всегда… И тут какая-то волна вынесла его к моей двери. По-моему, он сам не вполне понял, как там очутился. Прогнать его показалось мне слишком жестоким. Но я и не думала скрывать от Северуса, почему уступила — из-за странной смеси жалости и уважения к нему, из-за бессонных ночей и… просто потому, что мне всё надоело. Как и ему.

Согласна, причины так себе, но нам хватило этих причин. Или оправданий. Ему тоже пришлось бы многое терпеть во мне. В первую очередь, Джеймса. Не скрою, мне нелегко было принять кого-то после мужа. Но… необходимо. А то я начала бояться себя. Нельзя вечно жить среди призраков. Мне казалось, что я вообще уже перестала что-то чувствовать, что я сама уже наполовину призрак. Быть может, мне пришло время подумать о тех, кому я ещё нужна, а не о тех, кто нужен мне, но недосягаем? Наверное, нам…

— Что? Нет, конечно, нет! Метку он никогда не показывал.

Интересно, Северуса всерьёз считают помешанным, или это стандартный набор вопросов?

Наверное, нам хотелось… согреть друг друга, поговорить с кем-то без лишних объяснений и притворства. Своеобразное продолжение дружбы — уступки со стороны его любви и моей скорби. Чего ещё хотеть после войны, каких душ и каких судеб? Больше нет той девочки и того мальчика, которые поссорились много лет назад. Посмотрим, что удастся склеить из того, что осталось.

Но о личных отношениях меня не спрашивают — всё больше о его отношении к Волдеморту. Я пожимаю плечами, выдаю общеизвестную версию. А что ещё я могу сказать? Мне самой обидно, что я знаю так мало.

«Я с первого дня был не на вашей стороне… Что бы тебе про меня ни наговорили, всё это правда. Скорее всего, правда даже хуже».

Дурацкая болтовня в постели — кто её слушает? Да, в постели. Потому что я решила — чёрт с ним, будь что будет. Не съест же он меня, в самом деле? Либо его наваждение развеется, либо перестанет быть наваждением. Но романтичных сцен, на которые любит намекать «Ежедневный пророк», не было.

Если честно, он напугал меня до смерти. Это было что-то вроде цунами. Или Авады Кедавры. С разгона и насмерть. Живой сгусток вины, любви, оголённых нервов, боли, страсти, ненависти к себе, болезненной тяги ко мне и бог знает, чего ещё. Вообще без пауз. Я просто забыла, как у него срывает тормоза. Если. Он. Чего-то. Хочет. Да, в итоге мы поговорили, конечно. Не молчать же целую ночь! Да, я попыталась поцеловать его — хотя бы понять, как это. А дальше…

Дальше что-то случилось между ним и мной. Между ним и мной оно и останется. Северус вдруг рухнул как подкошенный — на ковёр, на колени. Где был — у двери. Как был — полуодетый. И это был слом, ад, катарсис. Он плакал, он умолял простить, целовал, клялся, что любит — всё вперемешку, и всё это прибивало его к земле, рвалось из него с нестерпимой силой, и я не знала, как это остановить. Мне казалось, он помешается у меня на глазах. Что было делать — выставить его в коридор? Я не смогла. Всё это было так резко, так жутко и, в общем-то, было уже поздно.

— Вам не показалось, что мистер Снейп что-то утаивает? Что его разочарование в идеях Волдеморта — всего лишь прикрытие?

— Нет, профессор Снейп считал своё служение Волдеморту заблуждением юности и очень сожалел об этом.

— Но ему не составило бы труда солгать. Как вы считаете?

Мы так и продолжали плакать и раздеваться. Северус просил прощения, а я прощала, и прощала, и прощала, и всё это уже на кровати, как в полуобмороке. Сама толком не помню — я всё время лила слёзы, потому что одновременно хоронила мужа. И в итоге обозвала его Джеймсом, и он опрокинул половину мебели, пытаясь сбежать, но, видимо, не нашёл в темноте выход.

Потом со мной случилась истерика, и Северус смотрел на меня, как на ненормальную. Своими странными-престранными глазами. Потом я в порыве чувств влепила ему затрещину, чтобы заканчивал преклоняться перед моей памятью. Я ещё живая! И тоже напугала его до смерти, и он сказал, что исчезнет — из Хогвартса, из страны, из моей жизни, а я его не пускала, и мы ругались. Из-за моего мужа, из-за его Лорда, Мерлин знает, из-за чего. Потом мирились, и в конце концов уснули в обнимку в кресле, и это была самая нормальная ночь со времени моего возвращения. Стало легче. Правда. Ему, мне, нам. Пропала необходимость гадать, что возможно, что нет. К чему я это? Ах, да.

— Нет, я не думаю, что он лгал.

Из Министерства я выхожу с очень тяжёлым сердцем. Ко мне не применяли легилименцию, не предлагали Веритасерум, никому бы это и в голову не пришло. Но Северус прав — мы, гриффиндорцы, думаем не головой, а сердцем. Что, если сердце меня обманывает, и он виновен? Что я буду делать, если наткнусь на доказательства этого?

Вот тогда и придётся сказать всю правду, понимаю я. И с усилием поворачиваю медаль обратной стороной.

Разумеется, я знаю, почему он сделался Пожирателем Смерти. Глупостью и наивностью Северус никогда не страдал. Но в то время ему слишком хотелось избранности, хотелось быть причастным к сотворению истории. Разве мог он разменивать свой талант по мелочам? Конечно, он знал про цену. Он просто не ощущал этой цены, пока адская машина не ударила по нему лично.

Северус вырос среди магглов, но это и приучило его дистанцироваться от них. Их несчастья и смерти его как бы не касались. Во всяком случае, не настолько ужасали, чтобы одолеть силу идеи. К той же категории не совсем людей у Пожирателей относились сквибы, магглорождёные, предатели крови и вообще все, кто против них. Смерти, смерти, смерти…

Ежедневно читая в газетах об ужасных расправах, я старалась не представлять себе Северуса в сочетании с белой маской, Морсмордре и Непростительными. Правда, Волдеморт уже тогда использовал его как шпиона, но чем это лучше? Все они были заодно. Мне проще было думать, что Северус Снейп исчез. Ушел туда, откуда не возвращаются…

Потом, уже после своего пробуждения, я узнала, что он как-то вернулся, далеко уйдя за крайнюю черту.

Вырос всё-таки.

Подобные случаи были наперечёт и, конечно, Северус меня поразил. Но узнав, какую роль он играл в войне, я нисколько не удивилась. В прошлом, представляя его на нашей стороне, я находила именно такое применение его дарованиям. Что ни говори, а подслушивать, вскрывать чужие письма, вести подковёрную борьбу он умел с детства. Это была неодолимая тяга, способ существования. Северус словно родился с этим. Как с призванием. Даже наше знакомство началось с его слежки за мной.

В школе его терпеть не могли за это, даже поколачивали. Но делали этим только хуже. Северус забивался в тёмный угол и придумывал новое опасное заклятие или сомнительное зелье. Все его конспекты, все учебники были испещрены бисерными пометками, постоянной работой мысли. У него всегда был беспокойный ум и беспокойный характер — ни секунды простоя…

И, кажется, я начинаю незаметно подлаживаться к такому ритму.

Я уже чувствую себя втянутой во всё это, мне же надо оправдать собственные надежды и поступки. И я начинаю недоверчиво озираться, приглядываться к деталям, прислушиваться к разговорам, вытягивать из углов крыс за тонкие ускользающие хвосты. Мне кажется, в попытках понять Северуса, я становлюсь им. Я неотвратимо погружаюсь в неясные ощущения, в полузабытые события, пытаясь целиком воссоздать его образ. Уровень за уровнем, я, наконец, оказываюсь так глубоко, что не сразу вспоминаю, где сама нахожусь в данный момент.

О Мерлин! Я всё ещё в кабинете профессора МакГонагалл! И директриса смотрит на меня с тревогой, как порой поглядывала на Северуса.

— Всё будет хорошо, Минерва, не беспокойтесь. У меня есть план, — улыбаясь, говорю я ей.

И начинаю спуск в подземелья.

* * *

.

Когда мы снова встретились после стольких непростых лет… Даже не знаю, каким он мне показался. Он очень повзрослел. Слишком, я бы сказала. Он был совершенно прозрачный после больницы. И не то чтобы совсем угрюмый — скорее, задумчивый. Очень собранный, очень спокойный. Как будто контролировал каждый свой шаг и жест. Победная эйфория его не захватывала. Северус, как всегда, выпадал из общего настроения. Праздники для него были не трауром, конечно, но буднями.

Помню, я как-то спросила Минерву, всегда ли он такой? Вдруг у него опять проблемы со здоровьем или с Визенгамотом? В конце концов, он одинок, так хоть коллеги должны побеспокоиться?! Минерва сначала не поняла, о чём я. Потом ответила, что не помнит декана Слизерина в лучшем настроении. Разве что, когда он бегал тут школяром. Потом отчего-то смутилась и признала, что, да, надо бы разузнать, как у него дела, просто раньше этим занимался профессор Дамблдор. Но теперь директор — она. Она просто ничего не успевает, она, конечно, поговорит с Северусом, но…

— Между нами, Лили, он посмотрит на меня, как на дуру.

— Хотите, я с ним поговорю?

— А ты сможешь? — очень удивилась она.

Да, я умею говорить, как ответил бы мой друг.

Спросила. Поглядел, как на дуру. Не понял вопроса, кинулся поправлять шарф. В итоге пробурчал что-то среднее между «обычно» и «всё в порядке». Ничего, что худой, как смерть, а голос едва слышен. Зато этим голосом он подробно раскритиковал мою анимагическую форму — «Обращайся». Что ещё сказать о нём?

Умница — он и был умницей. Прекрасный волшебник — он всегда подавал надежды. Слава Мерлину, его подростковая злость и оголтелость с годами обрели берега. Пару вспышек ярости я всё-таки наблюдала, но гасить их он тоже научился. Он стал другим, насколько можно оставшись прежним. Он сделал себя, насколько это было в его силах. Сделал себе характер, имя, карьеру — из тех руин, в которые сам же всё обратил.

С ним можно было общаться. С ним можно было работать. Его можно было не ненавидеть. И я решила, что Северус заслужил хотя бы разговор. Но говорить я буду лишь с ним, и ни с кем больше.

Да, пожалуй, мне действительно известны вещи, неведомые аврорам. Я знаю Северуса с детства, и, как бы там ни было, со мной он не тот, что с другими.

— Откройся мне, — прошу я каменные стены его кабинета, но стены недоверчивы.

И картина, упавшая за шкаф, пуста — Дамблдора нет. Я вешаю её на место. На всякий случай. Почему-то мне кажется, что она предназначена именно для Альбуса. Судя, по изображению кладбища. О, Сев!

Пахнет тут так, будто кто-то умер и разложился. Это из-за протухших флоббер-червей — никто про них, бедных, не вспомнил за каникулы. Сыро. Холодно. Но камин ни разу не разжигался — Гарри на это сетовал, так как всё время простужался на отработках. Он у меня весь в отца — без взысканий ему и школа — не школа. К слову, если камин не топится, откуда зола? И есть ли в этом тайный смысл?

Я теперь всюду ищу тайные смыслы, хотя и не надеюсь наткнуться на что-то необычное. Тут уже пошарили авроры и прибрались домовики. Без «Акцио» я даже учебные материалы не отыскала бы.

Я прикрываю глаза и пытаюсь как-то почувствовать это место. Не исключено, что разгадка прямо у меня под рукой, но я не считаю себя вправе рыться в личных вещах. Я просто обхожу комнату и дотрагиваюсь до предметов, представляя, что снова прикасаюсь к их хозяину. Прикасаюсь к мужчине, друг он или враг. Друг ты или враг?

«Лили, прости меня, прости меня, прости меня…».

Всё здесь сплошное «прости».

Нет, он не лгал. Нельзя же лгать во всём! И многолетний холод, это не ложь. Теперь мне понятна связь между нежилой сыростью этого похожего на темницу помещения, разорванным горлом Северуса и его неотвратимым приходом ко мне. Всё сцеплено — здесь нет случайностей. Это «прости», как нескончаемое заклятие, проходит сквозь годы моего забытья. Как знать? Он сильный легилимент и сильный волшебник. Если Волдеморт вторгался на расстоянии в чужое сознание, вдруг и Северус мог, сам того не зная? Выходит, что Кингсли не прав, и иногда чувства всё-таки можно потрогать. Когда все они обращаются в раскаяние, а раскаяние — в кровь и камень.

Год за годом. Бесконечно. Да, это похуже проклятия. Но с понятием меры у Северуса всегда были проблемы. Если он, с его замкнутой пасмурной натурой, заболевал какой-то идеей, то отдавался этому весь — до фанатизма. И при этом ещё глубже заворачивался в кокон.

Если он готовился к экзаменам, то переставал есть и спать. Если он ненавидел Джеймса и его друзей, то готов был рискнуть жизнью, лишь бы им было хуже. Если он окунался в учение Волдеморта, то сразу с головой, и краёв не видел. Впитывал и впитывал эту дрянь, как губка. Если он влюблялся, то… да, видимо, это должно было перевернуть для него весь мир.

Поначалу эта исступленность пугает. Но, если отмести лишнее, Северус того стоит. Его преданность, его самоотверженность, его безупречное колдовство происходят из тех же корней. Как будто стихийное буйство, сродни детским магическим выбросам, превратилось в нечто пронзительно-прекрасное. Печально-обречённое, сумрачное, но всё же прекрасное.

Северус и сам не знает этого о себе, но это всегда в нём было, и это… завораживает. Я не знаю… как взлёт дракона. А ещё я однажды видела, как в кабинете профессора Дамблдора вылупился из яйца феникс. Вот, примерно такое чувство. Не волшебство, а чудо. Рождение света из тьмы.

Согласна, это странный свет. Как от полярного солнца. Но в своё время мне было очень больно видеть, как меркнут последние лучи. А сейчас я рада, что вижу их снова. После всех ужасов, после многих лет абсолютного одиночества и абсолютной тьмы. В его жизни, да и в моей. Если я не помню тех лет, это не значит, что их не существовало. Я жутко замёрзла. И жутко соскучилась по свету. Свет и заставил меня поверить в возможность невозможного. Без этого… ничего бы не было между нами.

Наша первая беседа после долгой разлуки была… ни о чём. Северус всё ускользал и ускользал, а я решила определиться сразу, ходить ли нам разными коридорами. Заговорила с ним, объяснила, что рада работать вместе. Он молчал и хмурился. Лишь когда я упомянула Гарри, в корректной форме предложил мне отправиться с этой темой к… кому угодно, кроме него. Не пытался быть милым и почти не смотрел в глаза — так, беглый взгляд, короткий отсвет. Но мне, неожиданно для себя самой, стало спокойней и легче. Он как будто забирал мою боль. Без усилий, словно это было его сутью. В хорошем он настроении, или в плохом, здоров или нет. В любое время, Лил.

С этого всё и началось. Хотя было бы лукавством сказать, что Северус дождался, наконец, взаимности. Но, по крайней мере, мне можно его любить. Я и люблю его — как возвращённого друга, как чудо, как родную душу. Чужим мне он никогда не станет. Но, чтобы полюбить его как мужчину… попытаться, по крайней мере (поскольку вряд ли он отождествляет себя с яйцом феникса или полярным солнцем… при всех его заморочках), мне надо… Да Мерлин и Моргана! Мне надо хотя бы видеть его и говорить с ним! А в идеале — ощущать его рядом, и не гадать на пальцах, а спросить его толком про всё, что мне непонятно.

Но Азкабан очень далеко, в ледяном море. И свидания запрещены. И дементоры стоят над ним день и ночь, вытягивая свет и тепло.

* * *

Основательно задумавшись и ещё основательнее замёрзнув, я окунаюсь в зеленоватый сумрак подземных коридоров Слизерина, левитируя перед собой пособия по ЗОТИ. Прежде чем развернуть первый свиток, надо всё проверить на тайную порчу. С Северуса станется наградить меня ожогами второй степени. Тут же всё — собственность Принца-полукровки, чтоб его…

Я резко вздрагиваю и останавливаюсь. Книги и пергаменты вырываются из-под власти волшебной палочки и разлетаются по полу. Крик, который я слышу, полон боли и ужаса, и я, забыв про всё, бросаюсь вниз по лестнице. Никто не знает, на какую глубину простираются подземелья замка, но я уже слышу голоса на пару пролётов ниже. Один продолжает нечленораздельно стонать, второй яростным шёпотом призывает его заткнуться, и оба звучат очень испуганно.

— Тролль недоразвитый! Опять всё испортил! Какого Салазара ты совал туда свою клешню? — удивляется тот, кто ещё способен говорить внятно.

Теперь мне становится ясно — один из учеников плохо обошёлся с недружественным проявлением магии. С книжкой из Запретной секции, или с мандрагорой, или…

Двое выпускников-слизеринцев подскакивают, как от укуса мантикоры. Они явно не ожидали кого-то здесь увидеть. Особенно меня. Девочка-семикурсница, которая сидит тут же на ступенях и беззвучно рыдает, начинает рыдать ещё горше. Мистер Гойл продолжает страшно кричать, одной рукой вцепившись в перила. Вторая его рука скрыта в… Распределяющей Шляпе. Мистер Малфой, отбросив бесполезную палочку, всеми силами пытается стянуть шляпу, которая уже добралась до локтя его приятеля. Из шляпы на каменный пол лестничной площадки капает кровь.

Верните Северуса.

Или упраздните Слизерин.

Я не могу удержать вопль ужаса, но тут же кидаюсь к мистеру Гойлу, отталкивая рыдающую мисс Гринграсс. Вдвоём с Драко мы усаживаем несчастного на лестницу.

— Снимите её! А-а!!! Снимите, снимите! — мне кажется, его крики слышны даже за пределами замка.

— Может быть, Сектумсемпрой? — неуверенно предлагает бледный от ужаса Драко. — Хотя бы дальше не полезет…

— Я не могу её снять, — отвечаю я на этот бред. — Но могу заморозить.

— А-а! Тогда заморозьте эту тварь!

— Я заморожу не шляпу, а руку. Только не дёргайтесь.

Мистер Гойл, весь дрожа, закусывает запястье здоровой руки, чтоб не орать и не шевелиться, и я накладываю чары. Кровь перестаёт течь, но нам лучше поспешить в больничное крыло и… Не знаю. Распределяющую Шляпу нельзя выносить из Хогвартса.

— Мистер Малфой, если вы ещё раз захотите применить к кому-то тёмную магию, лучше сразу собирайте вещи, — я приманиваю палочку Драко и на всякий случай убираю к себе в карман.

Ещё немного, и я предложу Минерве изменить школьный устав так, чтобы некоторым ученикам выдавали палочки только на уроках. Меня до сих пор трясёт от ужаса. Не сомневаюсь, что вдохновителем этого дикого хулиганства был именно Драко. Учитывая сообразительность мистера Гойла и смелость мисс Гринграсс. А чтобы украсть из директорского кабинета Распределяющую Шляпу, требуется и то, и другое.

— Если бы все, кто применял тёмную магию, собирали вещи, в Хогвартсе многих не досчитались бы. Мэм, — с ненавистью цедит Драко. — Я только предложил. А знаете, кто мне показал режущее заклятие?

Он искренне негодует. Он ничего не помнит о том вечере, когда швырялся Сектумсемпрой в библиотеке и ранил Северуса.

— Я знаю больше, чем вам хотелось бы, мистер Малфой, — отвечаю я, помогая его приятелю подняться с залитого кровью пола. — Не знаю только, как вы решились посягнуть на главную реликвию школы.

Этот юноша — просто тридцать три несчастья! Я очень-очень стараюсь относиться к нему спокойно. Но при всём желании вижу в нём очень мало положительных черт. Я понимаю, что над Драко, как и над Гарри, довлеет репутация его отца. Гораздо более страшная репутация. Как и Гарри, Драко пытается подражать отцу. Как и Гарри, его не останавливает школьный устав. Но ни Джеймс, ни Гарри никогда не переступили бы той черты, которую давно перешёл Драко. За юным Малфоем надо следить постоянно, а уследить невозможно. Он не соблюдает правил, лишён чувства ответственности и не дружит с головой. А ещё он меня ненавидит.

— Я, кажется, задала вопрос, мистер Малфой, — напоминаю я, пока мы поднимаемся вверх по лестнице, ведя под руки мистера Гойла.

— С вами я говорить не буду, — шипит он в ответ. — Я ответил бы только своему декану.

— Если вы настаиваете. У профессора Слизнорта сейчас урок, но ради такого случая…

— Не тому декану! — на лице Драко проступает такое отчаяние, что в конце фразы ясно слышится непроизнесённое «грязнокровка».

Мисс Гринграсс тоже это слышит и в ужасе хватает его за локоть, но Драко ожесточённо вырывается:

— Ты ещё прицепилась… Ступай в общую гостиную и там реви!

— Нет уж, мы все вместе отведём мистера Гойла к мадам Помфри, а потом отправимся к профессору МакГонагалл, — предлагаю я свой вариант.

— Да куда хотите! Хоть в Запретный лес к паукам, — я ещё не видела Драко в таком состоянии, чтобы ему было безразлично отчисление из школы.

— А мистера Гойла вообще проще убить, — прибавляет он, с ненавистью косясь на приятеля. — Слышишь, кретин? Ты всё испортил своей тупой башкой! Всё! Доходит до тебя?!

— Да пошёл ты! — стонет в ответ Гойл. — Это всё твои штучки, Малфой! А я теперь останусь без руки! За что, спрашивается? Думаете, это я наслал на Филча Империо? Нет, я только стоял на стрёме!

— Грег! — предостерегающе вскрикивает мисс Гринграсс, но её призыв остаётся без ответа.

— Непростительное! — как приговор, повторяет мистер Гойл.

Мы бредём по опустевшим на время занятия подземным коридорам, и каждое слово гулко отдаётся от каменных аркад потолка. Астория, пытаясь сгладить конфликт, торопливо собирает палочкой рассыпанные мной свитки. Быть может, в одном из них и указано, как победить шляпу Гриффиндора, но я такого средства не знаю. Тот, кто её заколдовал, был выдающимся чародеем. И ужасно изобретательным.

— Филч должен был сказать директрисе, что возьмёт Распределяющую Шляпу, чтобы почистить, — по щекам Гойла катятся злые слёзы. — Филч и вынес нам шляпу! Кто же думал, что она такая хищная! Её же на голову надевают!

Я согласна, что слизеринцы могли не знать магических тонкостей. Как-никак, шляпа принадлежала Годрику, а не Салазару. Она подчиняется только смелому и только в нужный момент. И вот так неосторожно совать в неё руку — было не смело, а глупо. И момент они выбрали явно не подходящий.

— Зачем вообще вы её тронули! — восклицаю я в сердцах.

Я честно не понимаю смысла этой ненормальной затеи — воровать шляпу! Гойл начинает что-то отвечать, но Драко, которому хватило изобличительной речи про Империо, резко его перебивает.

— Заткнись, идиот! Что мог, ты уже сделал. Хотите знать, в чём смысл, так? — мы уже стоим в огромном холле Хогвартса. Первый урок только что закончился, и проходящие мимо студенты всех четырёх факультетов с опаской поглядывают на трёх заляпанных кровью слизеринцев — у одного на руке Распределяющая Шляпа. Некоторые останавливаются, чтобы тоже послушать, и Малфой изящным от природы жестом указывает на песочные часы факультетов.

— Вот, в чём смысл! — объявляет он во всеуслышание. — На нашем факультете — Тёмная метка. На все времена. Не будет факультетов, не будет и касты неприкасаемых. Поэтому мы взяли эту чёртову шляпу! Хотели сперва спрятать её в подземельях, а потом уничтожить.

— Ух ты! — слышу я довольный голос Рональда. — У Малфоя башню сорвало.

Значит, и Гарри здесь. По случайному совпадению, прошлый конфликт с Драко разворачивался примерно на этом месте, и я невольно задумываюсь, нет ли тут связи.

«Драко Малфой примкнул к Волдеморту первым на своём курсе. Он изворотлив, как змея. Не стоит верить голубым глазам этого мальчика».

По лицу Гарри я вижу, что он тоже сомневается — верить или нет? Честно говоря, рациональное зерно тут есть. Но решение слишком кардинальное. И принимать его не Драко Малфою, даже если он считает себя центром вселенной. Гермиона в ужасе переводит взгляд с изуродованной руки Гойла на драгоценные камни в песочных часах. Стоящая рядом Джиневра (они теперь однокурсницы) спрашивает у меня, нужна ли помощь. Сомневаюсь, что тут можно помочь. Я имею в виду голову, а не руку.

— Вы хотели… уничтожить Распределяющую Шляпу — наследие Основателей? — уточняю я для верности.

— А что, Адское Пламя не взяло бы? — с вызовом спрашивает Малфой.

Он выше меня ростом и учится на последнем курсе, но рассуждает, как испорченный ребёнок. Нет, упразднение факультетов не избавит от проблем. Разве что пятый этаж больницы святого Мунго.

— Я поставлю перед профессором МакГонагалл вопрос о вашем отчислении, мистер Малфой, — произношу я, помолчав. — Не потому, что ваши действия выходят за всякие рамки. А потому что вы невменяемы. Если не думаете о себе, подумали бы о своих друзьях!

Грегори баюкает искалеченную руку, Астория плачет, Драко презрительно усмехается. Но безумия в его глазах нет. Только безнадёжность и страх.

— И поскольку вы уже отметили совершеннолетие, радуйтесь, если не дойдёт до Азкабана, — прибавляю я в гробовой тишине.

— Лучшие люди уже там, — негромко произносит Малфой у меня за спиной, когда мы вновь устремляемся к директорскому кабинету.

Теперь они ведут пострадавшего на пару с Рональдом, и мистер Уизли, видимо, что-то делает с мистером Малфоем, не зная, что у того нет палочки. Голос Малфоя тонет в странных булькающих звуках. Мне стоит труда не притвориться глухой — очень не хочется оборачиваться. И действительно, ничего приятного. Под ноги мне один за другим падают слизняки. Драко задыхается и припадает к перилам.

— И минус двадцать баллов с Гриффиндора, — произношу я, снимая сглаз. — А мистер Уизли отправляется с нами в кабинет директора. Если есть другие желающие, просьба поторопиться.

Не исключено, что желающие ещё появятся. Пока наша нестройная процессия вышагивает по коридору, в рядах зрителей растёт возмущение.

— Рыжая стерва! — я уже научилась улавливать слова краем уха и хорошо различаю шёпот Блейза Забини. — Теперь живьём нас сожрёт!

Уверена, даже в худшие времена в присутствии Северуса о нём не говорили дурного слова. Согласна, его система воспитания была спорной, но результат приносила. Я же могу лишь попытаться предотвратить новые травмы. Но не успеваю отыскать Блейза в толпе. Я слышу только предостерегающий крик Гермионы «Гарри, нет!», и мистер Забини в полёте открывает головой двери больничного крыла.

— Прекрасно, мистер Поттер. Не отставайте от мистера Уизли по пути к директрисе, — произношу я, не повышая тона.

Удивление на лице выскочившей из дверей Поппи сменяется изумлением на грани ужаса при виде мистера Гойла и вцепившейся в него шляпы. А уж какие чувства испытает Минерва! Даже представлять не хочется. Семестр ещё не начался, а всё уже случилось. Что-то будет в конце?