Drafts (джен)

В воздухе стоит сырой запах земли, влажной от талого снега, и я поплотнее закутываюсь в теплый плащ: на крыше старой развалины, давным-давно служившей чьим-то домом, довольно прохладно. Вдоль горизонта, бесконечно далекого, тянется рваная полоска света: последние солнечные лучи не спешат передавать эстафету — ночь будет безлунная. Обняв руками колени, я смотрю, как упрямые закатно-золотые нити цепляются за грязно-коричневую пустошь и остроги северных гор, закрытые белыми шапками. В начале марта короткие дни, в начале марта еще зима, которой весна пока не дышит в спину.

Согласно данным разведкорпуса, титаны становятся неактивны уже спустя час после заката, но я всегда жду дольше: если во время двухдневных вылазок разведчики никогда и не видели титанов по ночам, это гарантия весьма и весьма ненадежная. А доказать или опровергнуть теорию пока невозможно; вздыхаю — выбить бы у главнокомандующего Шейдиса разрешение… Я всегда жду дольше. И я люблю смотреть на небо.

Наконечник троса со свистом влетает в потрескавшуюся черепицу, но я не оборачиваюсь, даже услышав за спиной тихие шаги. Это может быть лишь один человек.

— Замерзнешь ведь, полуночница, — Эрвин садится рядом и протягивает небольшую запеченную картофелину.

Я беру ее в руки: она еще хранит тепло костра, у которого внизу греются те, кому сегодня повезло выжить. Погибших не считала. Помню только, что одной телеги для них не хватило. Узнать бы хоть что-то новое о титанах, хоть крупицу… чтобы люди внутри стен тоже смогли заглянуть за край горизонта.

— Поймай мне титана как-нибудь, — прошу, разламывая картошку на две части — от нее поднимается пар. — Если их не изучать, ничего не узнаем.

С лучшим другом можно быть серьезной, и я почему-то хмыкаю себе под нос от этой мысли: обычно не для всех бывает улыбка, а у меня все не как у людей. Эрвин украдкой дергает меня за растрепавшийся короткий хвост:

— Посмотрим. Обещать не могу.

Ему давно пора командовать отрядом, да Шейдис его недолюбливает. Как, впрочем, и меня: раньше — за компанию, а теперь, стоило загореться идеей исследований, появился повод позначительней.

— Все равно добьюсь разрешения на эксперименты, — доедаю и по привычке облизываю пальцы. — Хочу найти свои ответы.

Эрвин усмехается и тут же зябко ежится под порывом ветра, который едва не сдувает нас обоих с крыши.

— Найдешь. Ты задаешь правильные вопросы.

Не знаю, с чего начинается дружба у людей нормальных, а у нас она началась именно с вопроса. «А почему крылья на эмблеме разведывательных войск сине-белые?» — поправляя то и дело съезжающие на нос очки, спросила я три года назад у сержанта Эрвина Смита, в чей отряд меня распределили — Кит Шейдис отвечать не захотел.

— Правильные? Почему?

Над головой небо, все усыпанное звездами. В новолуние их свет ярче.

— Потому что над многими из них люди начинают задумываться, только услышав их от тебя.

Снизу доносится тоскливый хор фальшивых голосов под аккомпанемент расстроенной гитары — наверное, было ошибкой отдавать ее именно Мике, которому в обмен на звериный нюх при рождении пришлось распрощаться с музыкальным слухом.

— Найду, кто подал ему идею взять гитару — уши оборву, — недовольно ворчит Эрвин. — Это ж догадаться надо было!

В этот момент мне хочется спрятаться, хотя, казалось бы, что такого — подумаешь, валялась себе гитара в телеге отряда снабжения всю дорогу… а песней, веселой, грустной ли, провожать друзей проще.

— Я знаю, почему наши крылья такие. Синий означает верность. Белый — благородство. Зеленый, — провожу пальцами по застежке плаща, — надежду, это я в книжке прочитала. А все вместе — свободу.

Взгляни на вечернее небо в облаках, и птичьи перья на плотной ткани сами окрасятся в нужные цвета.

— Похоже на правду.

Наконец-то улыбаюсь в ответ — впервые за слишком длинный день — и встаю на ноги, проверив крепления привода.

— Кстати, идея с гитарой — моя, — подмигиваю и спрыгиваю вниз, щелкнув переключателями.

— ХАНДЖИ!!!