Drafts (джен)

Огонек свечи трепыхается, пытаясь удержать равновесие на тонком фитильке, и я поспешно закрываю окно. На столе, покрытом въевшимися в древесину пятнами, — Моблита на днях угораздило разлить на него полколбы серной кислоты — стопки документов. Подписать, просмотреть, заполнить. А еще нужно сделать копию лабораторного журнала и приложить к отчету.

Эрвин ругается, что я предпочитаю работать по ночам, и в чем-то он прав: при таком слабом освещении быстрее устают глаза и после четырех-пяти часов при свечах начинают болеть так, словно в них насыпали горячего песка. Правда, как я выяснила опытным путем, в этом случае неплохо помогает чайный компресс, и время от времени приходится воровать заварку у Ривая: мне зайти в чайную лавку вечно недосуг, а посылать Моблита слишком рискованно — однозначно купит что-нибудь не то. Перо скрипит по бумаге; я украдкой потираю переносицу и смотрю на мерцающую в колбе с наклейкой «опасно» желто-оранжевую жидкость — результат последнего эксперимента. И с ней возникли определенные… трудности.

Раздается стук в дверь, и я невольно отрываюсь от созерцания чернильных строчек. На пороге стоит Эрвин — видимо, я все же перепутала сроки сдачи отчетов; по его лицу видно, что он не прочь прочитать очередную лекцию на тему упрямых полуночников, но, к счастью, воздерживается.

— Ты говорила, что тебе удалось синтезировать что-то, способное разрушить кожу титана, — пододвигает свободный стул и садится у стены, едва не задевая головой шкафчик с реактивами.

— Да, — вздыхаю, подперев подбородок рукой.

— Что-то не слышу радости в твоем голосе.

Я ставлю перед ним склянку:

— Эта смесь растворит не только кожу титана, но и мышцы с костями. Человеческие, впрочем, тоже. Проблема в том, что, не затрагивая многие используемые в промышленности металлы и сплавы, она растворяет кору железного бамбука, тебе это о чем-то говорит?

Эрвин хмурит брови, серьезно задумавшись; обычно я дожидаюсь, пока он догадается самостоятельно, но сейчас не тот случай.

— Из нее делают маневровые устройства.

Хорошо иметь дополнительную альтернативу клинкам, но лишний риск в нашем деле совершенно ни к чему. Доверь химическое оружие кому-то вроде Конни Спрингера: сам обольется быстрее. Да и инженеры за пришедшие в полнейшую негодность приводы спасибо им не скажут. Все мои мысли словно отражаются во взгляде Эрвина, и за очередной почти провал мне немного стыдно.

— Конечно, я могу придумать, как сделать на основе полученной смеси снаряды наподобие мелкой и крупной картечи, но единственная стопроцентно инертная к этим кислотам субстанция — стекло. Очистит с него все что угодно.

Внезапно становится смешно, и я невольно хихикаю: только у меня вместо орудия убийства могло получиться чистящее средство.

— Так значит, эту штуку теоретически можно использовать для чистки стекол? — заинтересованно спрашивает Эрвин.

— Можно даже практически, — киваю на ряд колб на полке. — Как новенькие.

Эрвин ухмыляется, хитро, заговорщически:

— Если поделишься секретом с Риваем, он простит тебе набеги на его чайную заначку.

И уходит, забрав с собой подписанные отчеты. Я устало роняю голову на сложенные руки. Впрочем, одна хорошая новость за сегодня все же есть: чай у Ривая теперь можно таскать в открытую.

Я тоскливо поглядывала на освещенную солнцем улицу, нетерпеливо пританцовывая на месте. Не то чтобы у меня были на сегодняшний выходной день какие-то планы, но идея провести погожее августовское утро именно так пришла бы мне в голову последней. Если бы не просьба Эрвина…

— Ты что, задницей своей смотришь, а не глазами? Это шестьдесят сантиметров, а у березовой метлы длина прутьев не должна быть больше пятидесяти!

Мне захотелось с чувством приложиться лбом о дверной косяк. Кажется, договорившись с Эрвином о поимке трех титанов вместо обычных двух, я здорово продешевила. Нет, серьезно, о чем он думал, попросив меня проследить за Риваем, чтобы тот не выбирал себе новую метлу четыре часа подряд?

Спустя еще полчаса непрекращающегося спора о видах веников и метел я поняла, почему по всем вопросам, касающихся уборки, Эрвин верит Риваю на слово. С площади доносился оживленный гомон: в дни ярмарки в Тросте никогда не бывало тихо.

— Повторяю еще раз для умственно отсталых, мне нужна березовая метла с прутьями средней длины и высокой гибкости, и ты, мать твою, не впендюришь мне ивовую за ту же цену!

В этот момент мое терпение лопнуло окончательно.

— Я буду на ярмарке, — буркнула я, оставив предводителя отряда чистюль в компании швабр и алюминиевых тазов, и, не дождавшись ответа, вышла наружу.

Раз уж мы все равно не вернемся в штаб к полудню, так хоть время не пропадет зря.

На площади пахло яблоками. Я с наслаждением повела носом, втягивая сладкий, любимый с детства терпкий аромат, и вновь пожалела, что разведкорпус квартирует в городе: около старого штаба была яблоневая рощица, как две капли воды похожая на ту, что окружала родительский дом. Высыпав на ладонь завалявшиеся в карманах мелкие монетки, я только вздохнула, украдкой косясь на упитанного торговца, громко нахваливающего спелые краснобокие садовые яблочки, — с теперешними ценами даже пару-тройку таких не купишь.

— Эй, четырехглазая, чего застряла? — раздался за спиной знакомый, вечно недовольный голос.

Купил-таки свою идеальную метлу. Надо же. Я подбросила в воздух бронзовую монетку:

— Слышь, Ривай, а тебе слабо пару яблок у того торговца свистнуть?

Спросила — и хихикнула себе под нос: в детстве сама бы точно стащила.

— Еще не хватало. Иди да купи.

Действительно. А что денег нет, потому что последняя заначка ушла на новые линзы для микроскопа, говорить не хотелось.

— Скучно. Где ж романтика?

Ривай смерил меня мрачным взглядом; пожав плечами, я направилась к штабу, насвистывая мелодию услышанной недавно песни.

— Почему ты так любишь яблоки?

Неожиданный вопрос заставил обернуться. Тот, не иначе как перегревшись на солнце, сверлил меня глазами, ожидая ответа.

— У родителей был сад. Я там все деревья облазила, пока каждую осень яблоки собирала. Большую часть мама продавала, а из тех, что оставались, варила варенье, а на мой день рождения мы вместе пекли яблочные пирожки — неделю потом не готовили. Вот и люблю, — невпопад закончила я.

И, ускорив шаг, продолжила путь, зная, что Ривай идет следом.

Вечером, закончив возиться с последними образцами, я сидела на крыльце лаборатории, закрыв глаза и прислонившись плечом к деревянной подпорке, когда передо мной на выщербленную мостовую приземлился тяжелый мешок, а ноздри заполнил исходящий от него густой медовый запах. Ривай, цыкнув при виде моего вытянувшегося от удивления лица, произнес:

— Знать не знаю, когда у тебя день рождения, очкастая, но пироги люблю.

И ушел, оставив меня наедине с огромным мешком яблок. Я ухватила одно, желто-красное, большое, и протерла его рукавом рубашки; откусила здоровенный кусок и, жмурясь от удовольствия, проглотила, почти не жуя, пока сладкий сок тек по подбородку. Вкусно-то как… Улыбнувшись, я кинула огрызок куда-то за спину и тыльной стороной ладони вытерла липкие губы. Черт с тобой, коротышка. Будут тебе пирожки.

В воздухе стоит сырой запах земли, влажной от талого снега, и я поплотнее закутываюсь в теплый плащ: на крыше старой развалины, давным-давно служившей чьим-то домом, довольно прохладно. Вдоль горизонта, бесконечно далекого, тянется рваная полоска света: последние солнечные лучи не спешат передавать эстафету — ночь будет безлунная. Обняв руками колени, я смотрю, как упрямые закатно-золотые нити цепляются за грязно-коричневую пустошь и остроги северных гор, закрытые белыми шапками. В начале марта короткие дни, в начале марта еще зима, которой весна пока не дышит в спину.

Согласно данным разведкорпуса, титаны становятся неактивны уже спустя час после заката, но я всегда жду дольше: если во время двухдневных вылазок разведчики никогда и не видели титанов по ночам, это гарантия весьма и весьма ненадежная. А доказать или опровергнуть теорию пока невозможно; вздыхаю — выбить бы у главнокомандующего Шейдиса разрешение… Я всегда жду дольше. И я люблю смотреть на небо.

Наконечник троса со свистом влетает в потрескавшуюся черепицу, но я не оборачиваюсь, даже услышав за спиной тихие шаги. Это может быть лишь один человек.

— Замерзнешь ведь, полуночница, — Эрвин садится рядом и протягивает небольшую запеченную картофелину.

Я беру ее в руки: она еще хранит тепло костра, у которого внизу греются те, кому сегодня повезло выжить. Погибших не считала. Помню только, что одной телеги для них не хватило. Узнать бы хоть что-то новое о титанах, хоть крупицу… чтобы люди внутри стен тоже смогли заглянуть за край горизонта.

— Поймай мне титана как-нибудь, — прошу, разламывая картошку на две части — от нее поднимается пар. — Если их не изучать, ничего не узнаем.

С лучшим другом можно быть серьезной, и я почему-то хмыкаю себе под нос от этой мысли: обычно не для всех бывает улыбка, а у меня все не как у людей. Эрвин украдкой дергает меня за растрепавшийся короткий хвост:

— Посмотрим. Обещать не могу.

Ему давно пора командовать отрядом, да Шейдис его недолюбливает. Как, впрочем, и меня: раньше — за компанию, а теперь, стоило загореться идеей исследований, появился повод позначительней.

— Все равно добьюсь разрешения на эксперименты, — доедаю и по привычке облизываю пальцы. — Хочу найти свои ответы.

Эрвин усмехается и тут же зябко ежится под порывом ветра, который едва не сдувает нас обоих с крыши.

— Найдешь. Ты задаешь правильные вопросы.

Не знаю, с чего начинается дружба у людей нормальных, а у нас она началась именно с вопроса. «А почему крылья на эмблеме разведывательных войск сине-белые?» — поправляя то и дело съезжающие на нос очки, спросила я три года назад у сержанта Эрвина Смита, в чей отряд меня распределили — Кит Шейдис отвечать не захотел.

— Правильные? Почему?

Над головой небо, все усыпанное звездами. В новолуние их свет ярче.

— Потому что над многими из них люди начинают задумываться, только услышав их от тебя.

Снизу доносится тоскливый хор фальшивых голосов под аккомпанемент расстроенной гитары — наверное, было ошибкой отдавать ее именно Мике, которому в обмен на звериный нюх при рождении пришлось распрощаться с музыкальным слухом.

— Найду, кто подал ему идею взять гитару — уши оборву, — недовольно ворчит Эрвин. — Это ж догадаться надо было!

В этот момент мне хочется спрятаться, хотя, казалось бы, что такого — подумаешь, валялась себе гитара в телеге отряда снабжения всю дорогу… а песней, веселой, грустной ли, провожать друзей проще.

— Я знаю, почему наши крылья такие. Синий означает верность. Белый — благородство. Зеленый, — провожу пальцами по застежке плаща, — надежду, это я в книжке прочитала. А все вместе — свободу.

Взгляни на вечернее небо в облаках, и птичьи перья на плотной ткани сами окрасятся в нужные цвета.

— Похоже на правду.

Наконец-то улыбаюсь в ответ — впервые за слишком длинный день — и встаю на ноги, проверив крепления привода.

— Кстати, идея с гитарой — моя, — подмигиваю и спрыгиваю вниз, щелкнув переключателями.

— ХАНДЖИ!!!

Сколько себя помню, я никогда не любила отмечать дни рождения. Точнее, не совсем так: не любила и частенько забывала о своих собственных. Не придавала значения — разве человек меняется лишь из-за того, что на календаре сменилась дата? А раз изменений нет, то в чем смысл ее отмечать? Поэтому, когда Саша подошла ко мне с вопросом, я даже не сразу поняла, о чем речь.

— Когда у вас день рождения, Ханджи-сан? — повторила девушка, сжимая в руках какой-то блокнот.

— Пятого сентября, — ответила я и, посчитав разговор законченным, быстрым шагом направилась в лабораторию — Моблит наверняка уже заждался.

Равно как и последние взятые образцы.

Открыв с утра дверь спальни, я едва не попала сапогом в стоящую на подносе из столовой кружку с кофе, непонятно каким образом материализовавшуюся на пороге. Остыть кофе не успел, так что, сунув под мышку документы, я подхватила приятно греющую руки чашку и побежала вниз: инженеры гарнизона как раз должны были привезти запчасти для гильотины, которую мы планировали поставить над воротами Троста, раз уж ворот мы уже лишились — не пропадать же добру. Точнее, кое-как заделанной дыре в десять метров.

Внизу ждал сюрприз в виде излишне бодрого Армина, вооруженного увесистой папкой чертежей, и телеги с горой металлических креплений.

— Я уже придумал, как это собрать, — радостно поделился юный гений, разглядывая три схемы одновременно. — А вы отдохните сегодня, командир, я сам со всем справлюсь.

Я хотела было по привычке начать спорить, но при слове «отдохните» недолеченное плечо предательски заныло, и устоять перед искушением переложить все дела на обязательного серьезного Армина уже не представлялось возможным. Хотя…

— Командир, я помогу Арлерту с чертежами, — Моблит вырос будто из-под земли.

Остатки сомнений были задавлены на корню.

Мимо меня вихрем промчалась Саша в обнимку с большой холщовой сумкой, откуда доносился явственный запах продуктов, и мышкой скрылась на кухне — вот ведь неугомонная обжора! Я хмыкнула себе под нос, смотря в ее удаляющуюся спину, и лишь с третьего раза услышала окликнувшего меня Эрена:

— Ханджи-сан, главнокомандующий приказал помочь с окончательным закрытием проема в стене. К тестам готов.

В душе зародились смутные подозрения.

Когда встретившийся нам с Эреном на обратном пути Конни вдруг всучил мне в руки лохматый цветочный веник, подозрение превратилось в уверенность: что-то было не так, и стоило выяснить, что именно. Причем немедленно. Из общей столовой доносился веселый гомон, и я отправилась по градиенту уровня шума, размахивая веником на ходу.

— Что здесь происхо…

— С днем рождения! — грянул нестройный хор голосов, и светящаяся радостной улыбкой Саша выкатила вперед большой торт.

Свечки разного размера и формы были понатыканы как придется, один край просел, а глазурь — жалко же, черт! — стекала на пол прямо с блюда.

— Не нужно было, — сказала я.

И соврала.

Наверное, громкость всеобщего смеха начала превышать допустимые децибелы, ибо в один прекрасный момент в столовой появился хмурый Ривай, чей взгляд мог легко распугать банду маньяков.

— Эй, очкастая, разговор есть.

И мы вышли в темный сентябрьский вечер.

Стоило отойти подальше от казарм, как тот остановился и, порывшись в кармане форменной куртки, вынул очередную бумажку.

— Что это?

— Четырех глаз мало? Смета расходов на месяц.

Я непонимающе уставилась на цифры. На финансирование исследований деньги выделили лишь совсем недавно, когда удалось достучаться до упрямого Эрвина, точнее, загнать его в ситуацию, когда крыть будет нечем, а вот средства на хозяйственные нужды будто вливались в бездонную бочку — вечно не хватало толком ни на что. Тогда почему…

— Купишь нормальное оборудование для своего захламленного дурдома, — процедил Ривай, продолжая держать злополучный листок у меня перед носом. — А то на твое дерьмовое зрение и двух пар очков скоро мало будет.

Собиралась поддеть, что ради этого ему пришлось оставить мечту о покупке нового комплекта чистящих средств… но это ведь был его выбор. Потому, пока Ривай не успел опомниться, я крепко его обняла, взъерошив тонкие жесткие волосы.

— Совсем сдурела?

Фыркнул сердито, но не шарахнулся. Странно. Хорошо.

— Сегодня мне можно. День рождения, как-никак, — улыбнулась я.

Он передернул плечами и направился в сторону столовой, в которой за время нашего отсутствия стало тихо. И, как оказалось, пусто — внутри была только Саша, и от открывшейся глазу картины так и тянуло рассмеяться в голос.

— Браус все же нашла идеальный повод празднично пожрать, — мрачно констатировал Ривай, многозначительно поглядывая на стоящее в углу ведро с холодной водой.

Саша спала лицом в тарелке с остатками торта, счастливо улыбаясь во сне.

На улице который день лил дождь: холодный, осенний, мерзкий, проникающий повсюду влажными щупальцами, юркающий за воротник мерзлыми каплями и напрочь отбивающий всяческое желание покидать общую столовую с ее жарко натопленным камином. Я отнесла дежурным по кухне — кажется, сегодня очередь Жана и Эрена, кто только додумался поставить их в одну смену? — поднос с грязными тарелками, но сама уходить не спешила. Не помогал ни плащ, ни теплое драповое пальто: последние пару дней я почему-то никак не могла согреться.

До лаборатории я добиралась короткими перебежками, фыркая, когда ветер швырял в лицо противную морось, и захлопнула дверь сразу же, как шагнула за порог: Моблит по поручению Эрвина уехал в Эрмич, так что заниматься превращением отданной отряду исследователей старой казармы в помещение, более-менее пригодное для пребывания, было некому. Зябко поежившись, я зажгла моментально начавший чадить факел и подкинула дров в засыпанный пеплом камин. Почистить надо, да все некогда.

Копировать старые засекреченные документы военной полиции было делом полезным, но для меня слишком кропотливым; стоило на секунду отвлечься, как мысли, и без того непривычно вяло шевелившиеся в голове, ускользали, по бумаге расплывались жирные черные кляксы, и очередной лист приходилось переписывать заново, пока уставший внутренний голос в один прекрасный момент не сказал вяло, что и так сойдет. В носу засвербело — то ли от поднявшейся пыли, то ли по какой иной причине — и я громко чихнула, уронив перо на стол; с его кончика на деревянное покрытие капнули чернила. Прочитав последнюю написанную строчку, представляющую собой какую-то белиберду, я, признав поражение, закрыла документы в ящике и тоскливо посмотрела в окно, в которое барабанил все тот же неизменный ливень. Хватит на сегодня работы. Только вот до комнаты еще надо дойти.

Интересно, четыре лестничных пролета всегда были такими длинными? В горле ворочался колючий еж, и я несколько раз кашлянула в попытке от него избавиться — бесполезно; отблески огня чадящих факелов прыгали оранжево-красными пятнами. Я прислонилась к стене и сползла по ней на пол: ничего ведь, если немного отдохнуть перед тем, как идти к себе в спальню? Потяжелевшие веки опустились сами собой, и мир вокруг поглотила тьма.

В нос ударил резкий запах лекарств, и я, тут же открыв глаза, рывком села на… кровати? Мгновение спустя поняла, что кровать моя собственная, равно как и стоящая рядом тумбочка — на ней валялась кипа неразобранных бумаг из архива. Еще через мгновение — что ремни амуниции куда-то делись. А в следующую секунду — что на стуле рядом сидит очень хмурый Ривай и держит в руках подозрительного вида склянку.

— С какого бодуна ты решила поспать у меня под дверью? — поинтересовался тот, наливая в столовую ложку густую полупрозрачную жидкость — не менее подозрительную.

Я почесала в затылке, стараясь восстановить в памяти последние полчаса; озноб незаметно ушел, уступив место блаженному теплу, и теперь мне даже было слегка жарковато.

— Я что, в коридоре вырубилась? — пробормотала я, поправив очки.

— А еще пускала слюни на пол и храпела как пьяный дровосек, — припечатал Ривай, поднеся ложку мне ко рту: — Пей, идиотка.

— Что э… мфх…

Горькая дрянь коснулась языка, и я скривилась, когда микстура все же попала в горло.

— Болеешь — так сиди и не суйся никуда.

В руку ткнулась кружка с горячим отваром мяты. Где только достал, не растет ведь уже свежая, только если дома в цветочных горшках… Лба внезапно коснулись прохладные пальцы, и я едва не вылила на себя содержимое чашки.

— Допьешь — и спать. И только попробуй завтра выползти из комнаты, получишь у меня, — в голосе Ривая прорезались угрожающие нотки. — Рассадник заразы.

— А ты заболеть не боишься, значит? Или зараза к заразе не липнет?

Я поставила пустую кружку на неустойчивую гору из папок и натянула одеяло до подбородка. Ривай, издав тяжкий вздох, переложил папки на письменный стол вместе с кружкой и еще какое-то время вертел ее в руках, словно размышляя, не запустить ли ее мне в лоб или и так сойдет. Не запустил, но в качестве компенсации попытался убить взглядом. Я прижалась щекой к подушке; вот бы к зловредным бактериям у меня был такой же иммунитет, как к Риваевским взглядам — век бы не болела.

— Посидишь со мной?

Вырвалось неожиданно. С надеждой. Наверное. Ривай опустился на стул, придвинул его поближе.

— Исключительно ради гарантии, что ты не начнешь колобродить по казармам.

Кажется, я хотела что-то возразить. И с этой мыслью меня сморил сон.

День не задался с самого утра. Чертова инфекция, свалившая меня с ног неделю назад, понемногу отступила, оставив в качестве прощального подарка жуткий кашель, как у чахоточной псины, согласно цитате одного порой на редкость противного гнома. Гнома, не прекращавшего высказывать свое мнение касаемо моего состояния, которое в общем и целом сводилось к фразе: «сиди в комнате и лечись, дура чертова» — здесь за точность цитаты я поручиться не могла, но примерный смысл риваевских многоэтажных ругательств был именно таким. Поэтому, когда я, кашляя, чихая и пошатываясь на ослабевших ногах, все же выползла из спальни, чтобы вернуться к работе, тот с утра пораньше обругал меня последними словами и, не дождавшись ответа, ушел по своим делам.

За эту неделю проведать меня пришли практически все; даже вечно занятой Эрвин забежал пару раз с неизменными папками бумаг, которые читал и раскладывал по стопкам в то же время, пока справлялся о моем самочувствии, а я, чье горло тогда еще не давало мне возможности нормально говорить, в качестве компенсации выразительно чихала из-под горы одеял и пледов. Однако, возвращению моему остальные разведчики рады не были, шарахаясь в стороны, заслышав мой дивный кашель — и так половина разведкорпуса накануне важной вылазки слегла с простудой, а я, по словам того же Ривая, разносила микробов по второму кругу.

Когда на обеде я увидела группу жавшихся друг к другу унылых новобранцев, во мне зародилось странное подозрение. А стоило войти внутрь Риваю, даже не потрудившемуся снять замызганный липкой грязью после интенсивной тренировки плащ, насквозь промокший под холодным ливнем, подозрение здорово усилилось. Я уже поднялась было на ноги и схватила поднос, чтобы сесть к нему за столик и вытрясти из него, что происходит, но невесть откуда появившийся Моблит, последние дни виновато крутившийся рядом, приволок объемистую стопку бумаг, накопившуюся за время моего незапланированного отпуска, и я, помешивая ложкой остывающий в тарелке суп, углубилась в их изучение. Когда я, почувствовав, что устала, оторвалась от исписанных аккуратным почерком Моблита листов, в столовой было пусто — только дежурившая по кухне Микаса, поправив обмотанный вокруг шеи толстый красный шарф, поинтересовалась, нужна ли мне еще моя тарелка с остатками еды. Ответив, что нет и что я вообще ухожу, я подхватила документы и отправилась на поиски Ривая.

Эрвин, на стол которого я грохнула папку с отчетами, сказал, что не говорил с ним с утра; новичков спрашивать было бесполезно, ибо после очередной драконовской тренировки их единственным желанием наверняка было не видеть и не слышать Ривая в ближайшую неделю, а лучше месяц. Поэтому единственным вариантом оставался его кабинет — даже этого психа вряд ли куда-то понесло в такую погоду.

Дверь открылась, стоило нажать на ручку, и я удивленно застыла на пороге: обычно Ривай запирался изнутри, нивелируя таким образом все попытки внезапного проникновения на его территорию, и подозрение, что что-то не так, окончательно превратилось в уверенность. Внутри свет не горел; чиркнув спичкой, я зажгла стоящий на столе светильник и чуть не уронила его, наткнувшись взглядом на дремавшего в кресле Ривая: лицо красное, дыхание учащенное, тяжелое, а плащ валяется на полу. Я коснулась его лба ладонью и тут же отдернула руку — как кипяток. Нахватался все-таки, черт побери!

— Свали в туман, четырехглазая, — едва слышно процедил сквозь сомкнутые губы, не открывая глаза.

— Я же предупреждала, что ты заболеешь, если около больных находиться будешь!

— Кто б… говорил-то…

Я вздохнула:

— Иди в кровать ложись, вояка.

Ривай неожиданно послушался, практически рухнув поверх покрывала, и теперь стаскивал с ног сапоги; хотела было помочь, но тот взглядом пригвоздил меня к месту, и я решила, что вернее всего будет не мешать.

— Давай, залезай под одеяло. Я лекарств принесу да супа с кухни.

Ремни бесполезной грудой свалились на пол.

— И чай, — глухим голосом из-под покрывала.

— Будет сделано.

Меня вновь скрутил приступ кашля, но я, прикрывая рот рукой, все же пошла к двери.

— Спасибо, — донеслось так тихо, что я не была уверена, не послышалось ли мне это.

Я, обернувшись через плечо, с улыбкой произнесла:

— Либо эти бактерии такие живучие, либо ты не такая уж зараза.

План тренировок новобранцев, составленный Риваем и одобренный лично Эрвином, явно был призван вселять благоговейный трепет в зеленых юнцов, но на данный момент времени лишь привел меня в состояние тотального уныния, подкрепленного до сих пор не прошедшей простудой и все такой же отвратительно дождливой осенней погодой за окном. Я еще раз пробежалась глазами по ровным чернильным строчкам и, не выдержав, смяла лист бумаги в комок и через всю комнату швырнула его в сторону мусорной корзины; тот ударился о стену и, минуя корзину, закатился под шкаф.

Идее тренировки с постоянно движущимися мишенями вместо обычных стационарных Моблит не обрадовался: чихнул укоризненно, поглядывая на плоские куски дерева, призванные изображать титанов, и посильнее натянул капюшон на голову. Но лучше мелких сейчас погоняем мы, чем гиганты за стенами — тут хотя бы им не грозит ничего, кроме поцелуя с деревом на большой скорости. Тоже неприятно, конечно, но не смертельно. Я вспомнила о том, как, поначалу не умея правильно расходовать газ при маневрировании, то и дело врезалась во все подряд, регулярно мелькая в штабном медпункте, и по привычке потерла ноющее от старых ушибов левое плечо: левый глаз всегда видел у меня хуже, чем правый, а зрение и в детстве было не ахти.

— Командир Ханджи, вы предлагаете все время двигать мишени путем попеременного ослабления и натяжения веревок? — поинтересовалась Нифа, переглянувшись с остальными.

— А есть другие варианты? Хорошо бы еще передвигать их с места на место, а не только вверх-вниз…

Когда я вынырнула из омута размышлений, рядом уже никого не было.

Итогом прошедшего занятия было бессчетное количество синяков, десяток сломанных лезвий, восемь израсходованных баллонов газа, пара шишек на лбу, два испорченных привода и одна подвернутая нога, на которой Конни, под конец не заметивший за пеленой дождя одну из мишеней, теперь хромал в сторону казарм, по голень утопая в грязи. Эрен, помогавший ему идти вперед, что-то оживленно втолковывал ему на ухо, и я невольно улыбнулась: вот кто всегда с энтузиазмом встречает любые сложные задания, преодолевая трудности с завидным упорством.

— Блин, эта чертова деревяшка словно из воздуха появилась, — ноющий голос Кирштайна за спиной.

— Думаешь, титаны тебя о своем прибытии оповещать будут?

Разговор перетек в дружескую перепалку, а дождь усилился, и я, поплотнее запахнув плащ, отправилась к себе в кабинет.

Ривай, вернув тарелку из-под супа на стоящий на тумбочке поднос, мучительно закашлялся — и кто из нас теперь чахоточная псина? — и протянул руку за обещанным отчетом. Смерил меня недовольным взглядом, поднес бумагу к глазам в попытке разобрать почерк: отчет он просил, но не уточнял, как именно следует его писать. Так что сделала я это по привычке — экспромтом. На коленке. За ужином. Ривай брезгливо покосился на пару жирных пятен, на фоне которых расплылась чернильная клякса, но, к счастью, промолчал: не иначе как проснулась спящая до этого мертвым сном совесть. И так пришлось носиться туда-сюда с едой, лекарствами и чаем, который закономерно закончился и за которым пришлось тащиться на другой конец Троста, ведь в магазине у центральной площади нужного сорта нет и не предвидится, да и местный продавец, по словам Ривая, даже не вытирает на прилавке пыль.

— Нет, я все понимаю, — его голос был похож на лезвие ножа — холодный и резкий. — Но как, черт возьми, как за одну тренировку можно было угрохать два маневровых устройства и извести столько газа?!

— Мы рано начали, — философски заметила я, пожимая плечами. — Зато потренировались хорошо.

— Рассадник хаоса.

— Кто б говорил, — буркнула я, забирая поднос и ставя перед Риваем дымящуюся кружку. — Пожар в моей лаборатории случился только один раз. Напомнить, кто был в этом виноват?

Ривай демонстративно отвернулся в сторону. Крыть было нечем.

— Я зайду утром.

Тишина была мне ответом.

У меня всегда была хорошая память. Память на лица: отца, матери, брата, соседей по казарме, командиров и товарищей по отряду. Память на даты: год возведения стен, год создания разведывательных войск, год начала учебы в кадетском корпусе Шиганшины и день выпуска, а сразу после него — день распределения. Память на факты: по моим конспектам к экзаменам не мог готовиться никто, кроме меня, ибо я записывала лишь самые трудные для понимания вещи, которые не так-то легко было уложить в голове, а все остальное легко вспоминала и так — достаточно было одной мелкой детали, чтобы до конца размотать цепочку. Память на события… Я усмехнулась себе под нос, ставя в импровизированную вазу-стакан букет сорванных по дороге полевых цветов и усаживаясь на жесткий стул лазарета. Мало кто остался в живых из тех, кто помнит, что свои первые несколько лет в разведке Эрвин регулярно попадал в переделки. Выпутывался так же мастерски, как и влипал, но продолжал повторять это снова и снова. Штрафные дежурства, к счастью, были совместными, что положение только усугубляло.

— Угораздило же опять, — вздохнула я, глядя на спящего на больничной кровати друга.

Я почему-то вспоминаю, как однажды тащила на своем горбу здорового как лось Мике, набравшегося по самые брови, когда на его глазах титаны уничтожили весь его отряд — а он ведь только-только стал сержантом… Эрвин тогда набрался с ним за компанию; идти сам мог, но толку от него не было никакого; Найл же успел напиться задолго до этого, и мы оставили его храпеть помятой рожей в грязную тарелку в богом забытом баре. Мике до казармы я доволокла, но потом силы резко кончились: так и заснули в обнимку на полу, не добравшись до кровати, — то-то сплетен о нас троих потом ходило! А сейчас…

— Лучше б ты напился.

Как в тот раз — и страдал теперь от утреннего похмелья, а не восстанавливался от ран, полученных во время последней вылазки. Командующего Шейдиса опять вызвало на ковер начальство, а послушал бы Эрвина раньше, не пришлось бы вновь оправдываться перед Заклаем…

Эрвин вдруг резко распахнул глаза и… чихнул. Оглушительно. На всю палату.

— С возвращением в реальный мир, — ехидно протянула я, едва сдерживая смех и бесконечное облегчение.

— Спасибо, Хан… а-а-апчхи!

— Эрвин?

Друг попытался сделать вдох, но был сражен наповал очередным громким чихом.

— Да что с тобой такое?!

Он, с трудом сев, покосился на слегка завядший травяной веник, пригляделся к нему и с привычным уже чиханием выдернул из стакана с водой пушистый колосок, после чего ткнул его мне под нос:

— Знаешь… пчхи… что это?

— Тимофеевка луговая, — пробормотала я, почесав в затылке, и тут меня осенило: — Ой…

Когда я, сжимая в ладони треклятую траву семейства злаковых, вылетела в коридор, мне в спину неслось возмущенное эхо вопля:

— У меня на нее аллергия, черт возьми!!!

Я отложила в сторону перо и устало потянулась, разминая затекшие мышцы. Эрвин, на пару с Риваем уехавший в Митру по вызову Заклая, помимо штаба и вчерашних выпускников оставил мне гору бумажной работы, аргументировав это тем, что должен же кто-то приводить в порядок документы, пока они будут распинаться перед начальством. И на Моблита не спихнешь, а так хочется… Он месяц назад выпросил два выходных на сегодня и завтра: служба службой, а день рождения матери — святое. Точнее сказать, характер у миссис Бернер настолько не сахар, что обвинять Моблита в переборе с алкоголем грешно само по себе, что бы ни было его причиной; мне на его месте и того бы хватило.

Как бы то ни было, качающаяся неустойчивой башней стопка «разобрать» медленно, но верно уменьшалась, разделяясь на «Эрвину: подписать», «Эрвину: просмотреть», «Риваю: переписать», «Мадлен: переделать» и прочие мелкие категории. И я хотела было признать сегодняшний вечер хотя бы полезным и потому как минимум сносным… когда оконное стекло вдруг брызнуло осколками, и на стол, от которого я чудом успела отпрыгнуть, с грохотом рухнул Жан.

Из отстегнувшегося при падении баллона с шипением вырвались остатки газа, а я впервые за весьма продолжительное время потеряла дар речи, молча смотря, как устилают пол смятые листки бумаги. Раздался короткий свист, и в проем окна влетел Эрен, чье лицо хранило постепенно исчезающий, но все еще явный отпечаток чьего-то кулака. Ситуация была настолько комичной сама по себе, что от смеха я сдерживалась только за счет перевешивающей веселье злости: стопки перемешались ко всем чертям, так что результативная продуктивность суточной работы разом приравнялась к нулю.

— Ну и кто из вас двоих объяснит мне, что происходит?

В эту минуту я пожалела, что не обладаю достаточно убийственным взглядом, чтобы парочка идиотов моментально поджала хвост. Йегер и Кирштайн, два магнитных полюса сто четвертого набора, цапающиеся везде и всегда. Несколько секунд они мрачно пялились друг на друга, а после одновременно заговорили, то и дело друг друга перебивая.

— Этот псих приперся к женской казарме с гитарой!

— А ты сам-то что в женской казарме забыл?

— Микаса случайно забрала мои… постой, а какого черта я оправдываюсь перед имбецилом, который пел под дождем серенады?!

— Сам ты имбецил! Между прочим, полезть на крышу было твоей идеей!

— Потому что я чуть не сдох, слушая твои завывания под окном!

— Они вообще были не для тебя!

— Да без разницы, у любого нормального человека кровь из ушей польется!

— Жан, где ты спер гитару? — невинно поинтересовалась я, огромными усилиями стараясь не рассмеяться.

— В кладовке нашел, — Кирштайн удивленно моргнул, почесав в затылке. — Расстроенную, правда.

— Как будто ты ее настраивать умеешь, кретин безмозглый!

— Да ты…

— Заткнулись!

Из разбитого окна довольно ощутимо дуло, и я невольно поежилась, зябко поведя плечами; исписанный лист, подхваченный сквозняком, с легким шорохом врезался в шкаф. Похоже, придется поторопиться с ремонтом…

— Командующий Эрвин и капитан Ривай возвращаются завтра вечером. К завтрашнему вечеру окно должно быть на месте. А все документы, — я показала на разросшиеся бумажные джунгли, — рассортированы. В противном случае, Эр… — я кашлянула, запнувшись на полуслове, — командующий Эрвин услышит весьма занимательный рассказ. Выполнять.

Не дождавшись ответного «слушаюсь», я быстрым шагом вышла из кабинета и, захлопнув за собой дверь, разразилась громким хохотом. И пусть мне придется сегодня ночевать в лаборатории, я была скорее довольна, нежели рассержена.

В конце концов, я всегда ненавидела бумажную работу.

Когда я с утра пораньше практически бегом влетела в кабинет Эрвина, чудом успев затормозить у письменного стола, тот даже не оторвал взгляда от разложенных перед ним бумаг, все так же методично выписывая пером каллиграфические буквы на гербовой бумаге.

— Поверить не могу, что ты забыл, какой сегодня день, — как на духу выпалила я, схватившись за спинку стула.

Эрвин поднял голову и уставился на меня с абсолютно непонимающим видом; на лице печать усталости, под глазами темные круги.

— Вторник?

Мне захотелось приложиться лбом о ближайшую стену.

— Годовщина создания разведкорпуса, — я вздохнула, наблюдая за тем, как во взгляде командующего медленно проступает осознание. — Так что, надеюсь, ты поспишь хотя бы пару часов, прежде чем отправиться светить перед подчиненными своей небритой рожей.

Эрвин машинально провел рукой по пробивающейся щетине и уныло посмотрел в сторону внушительной стопки бумаг; я решительно отодвинула ее подальше.

— По случаю праздника сегодня выходной, так что можешь с чистой совестью наплевать на работу.

— Выходной только после пяти часов вечера, — занудно уточнил Эрвин, готовясь было подтянуть стопку обратно, но я вовремя перехватила злосчастные документы.

— Завтра получишь. Увидимся на собрании.

В момент, когда я, с трудом сохраняя равновесие со своим грузом, — честное слово, маневровое устройство проще использовать, чем таскать эту макулатуру! — закрыла за собой дверь, Эрвин уже спал за столом, уронив голову на сложенные руки.

Хорошо, что организацию действа еще месяц назад поручили Мике, пусть для этого и пришлось спихнуть ответственность за тренировку отрядов на Ривая: у меня-то идей всегда была титанова куча, а вот с их реализацией порой возникали проблемы. Так что проще было высказать Мике все, что пришло мне в тот момент на ум, и оставить его разбираться с полученной информацией. А два дня назад, когда Эрвин в очередной раз отказался создать группу по отлову титанов и спровадил меня восвояси до того, как я всерьез начала спорить, Мике, завидев мою явно невеселую физиономию, отправил меня к Димо Ривзу договариваться о поставке: на годовщину формирования разведывательных войск от правительства перепадали какие-то копейки, которых хватало лишь на то, чтобы купить на всех ужин посытнее. Ну, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок, все лучше, чем ничего.

Если бы я не знала, что за последние несколько суток Эрвин спал от силы часов десять, пожалуй, не догадалась бы: толкать пламенные речи друг умел как никто, что неоднократно всех нас выручало — нас, год за годом балансирующих на лезвии ножа. И от подобных мыслей становилось грустно. Странный парадокс: с нетерпением ждать самого главного для меня праздника в году, чтобы в сам этот праздник возникало непреодолимое желание напиться.

В общей столовой было, как всегда, шумно: те, кому было, куда пойти, громко радовались лишнему выходному, те, кому не было, радовались нормальной кормежке, а я машинально помешивала ложкой остывающий в тарелке суп. Мике задумчиво хмурился, по привычке то и дело дергая носом, а Эрвин не сбежал к себе в кабинет лишь потому, что должность не позволяла — а наверняка хотелось. Из разведчиков здесь не было только Ривая, которому всегда было положить на все, объединяемое словосочетанием «установленный порядок», и я готова была поставить остатки ужина на то, что он сейчас убирается во дворе или в каких-то забытых помещениях штаба, чтобы хоть чем-то себя занять.

— Как все начнут расходиться, пойдемте напьемся, — вырвалось у меня.

Друзья переглянулись и согласно кивнули в унисон.

Ривай, как я и предполагала, обнаружился во дворе в компании метлы, из-под прутьев которой в разные стороны разлетались пожухлые листья. Просто так в разведку не идут. И у каждого боль своя собственная.

— Эй, Ривай, бросай свой веник! — крикнула я, сложив ладони рупором. — Мы в бар идем. Пошли с нами, если хочешь. Праздник все-таки.

Тот резко обернулся; открыл было рот, но возразить ничего не успел.

— Ханджи права, — добавил Эрвин. — Пойдем.

Если нет настроения, в компании друзей его создать, наверное, проще?

— Первая бутылка за мной, — я поплотнее запахнула куртку. — Угощаю.

— У тебя денег не хватит, четырехглазая, чтоб меня напоить, — ворчливо буркнул Ривай.

— Поспорим?

Сверкнул глазами с огоньком притворного недовольства. Зануда чертов.

По венам разливалось приятное тепло, и я блаженно сползла по спинке дивана, продолжая вертеть в руках стакан с остатками выпивки. Кажется, это первый раз, когда мы с Эрвином и Мике выбрались куда-то вместе. Первый… с тех пор, как ушел Найл. «И быть над землей закатам… и быть над землей рассветам!» — фальшивым голосом тянул полупьяный мужик из противоположного угла бара, а его приятель грозился разбить об его башку пару бутылок, чтобы тот, наконец, заткнулся. Ривай настороженно поглядывал по сторонам, но все же выглядел более расслабленно, чем обычно — да и где это видано, приговорить три бутылки яркельской травяной настойки и не окосеть, когда доза, в два раза меньшая, по молодости и здоровяка Мике вырубала до состояния, лучше всего описываемого словом «дрова»?

— Эй, Ханджи, сейчас под стол свалишься, — Эрвин подхватил меня под мышки и усадил обратно.

— Не свалюсь, — хихикнула я. — Хотя еще пара бутылок на четверых, и я уже ничего не смогу г-гарантировать.

Мике усмехнулся, зажмурился от густого терпкого запаха алкоголя. И все как раньше. Так, как всегда было. Так, как должно быть.

— Знаете, я вас всех так люблю, — губы сами растянулись в улыбке. — Люблю. Очень.

Смех, ответные улыбки и взгляды. Я тоже буду смеяться. Обнимать друзей. Радоваться жизни.

— За свободу!

Потому что могу.