Ты - мой мир (гет)

В Рождестве Адель давно перестала находить что-либо удивительное. Если поначалу отец пытался радовать её какими-либо подарками, то вскоре прекратилось и это. Не осознающая ни радости молитвы, ни чувства светлости от посещения церкви, маленькая Адель всячески отказывалась отстаивать там ночную службу. Отец вскоре опустил руки и на этот счёт, и обыкновенно они проводили Рождество порознь: она — дома, а он, всю ночь — одному Богу ведомо где. Но друзья вокруг неё ожидали этого праздника с нетерпением. Ещё больше их радовало, что на улице снова вдоволь снега, в котором можно резвиться, льдинок с крыш, которые можно использовать вместо мороженого, и того предпраздничного настроения, которое ощущается в одном только появлении украшений на улицах. Маленькую Адель же радовало лишь окончание школы. Она ждала этого момента с нетерпением, хотя была и здесь неприятность — теперь она совсем перестанет видеть Оливера. До этого встречая его лишь урывками в школе и порой даже пытаясь следовать хвостиком за их мальчишеской компанией, она прекрасно понимала, что на каникулах она перестанет его видеть совсем. Нестерпимые муки, которые, как ей казалось вначале, она неспособна будет пережить, в скуке и томлениях по нём, вскоре, однако, оставили её, но отец не раз замечал, как его внешне жизнерадостная девочка вдруг становилась охваченной необъяснимой грустью. Она могла сидеть и часами молча смотреть в окно и не понимать при этом своих чувств. Была ли это грусть по так рано утерянной матери или муки по дружескому окружению, которого, как ему казалось, у неё не было, мистеру Батлеру не дано было понять.

А тем временем, эта волшебная пора всё больше давала о себе знать. Оттого Адель всё чаще общалась с Оливией и другими ребятами. Оттого они каждый раз стали возвращаться из школы вместе и, только успев отобедать, бежали играть во двор, практически теперь не обременённые уроками и заданиями. Поэтому Адель, пытаясь загонять грусть и неприятные чувства в дальние уголки своего сознания, всё чаще стала улыбаться этому показавшемуся ей вначале неприятным мальчику из Ирландии и замечать, как всё чаще ответная улыбка мелькает и на его лице. В один послешкольный вечер она так сильно задумалась обо всём этом, что не заметила, как при этом выводит что-то на листке. Она взглянула на то, что получилось. Это были какие-то совершенно неясные каракули, которые любой в силах выводить в очень сильной задумчивости, но, присмотревшись, она ясно увидела в получившемся знакомое ей лицо, и тут же догадка озарила её мысли. Теперь в этом не было никаких сомнений! Черты лица явно напоминали ей о её дорогом друге, но набросок получился очень силуэтным и почти неясным, так что Адель, недолго думая, бросилась прочь из залы, в которой находилась вместе с отцом, к себе в комнату, заперлась на ключ, взяла краски, которые почти не использовала на школьных уроках рисования и принялась писать портрет Оливера. Вначале всё также выходило что-то неясное. Она жутко сердилась на себя, когда листы приходилось комкать и выбрасывать, но вскоре ей не пришлось делать и этого — она поняла, что неудачно прорисованное карандашом можно легко исправить с помощью красок, и стала всё явственнее и чётче прорисовывать контуры его лица, начиная глазами и заканчивая тонкой шеей мальчика. Она рисовала лишь его портрет в цвете, но уже почти видела, как он, будто бы живой, смотрит на неё и улыбается — той самой тёплой улыбкой, какой он встречал её каждое лето, когда она дожидалась его после поездок в деревню.

Она возилась с этим портретом не один день и не один послешкольный вечер, а ближе к выходным всё же отважилась показать получившееся отцу. Теперь, когда она смотрела на свой рисунок, ей казалось, что никогда ничего подобного она ещё не рисовала, и даже близко предметы на её творениях не выходили такими настоящими. Она побежала к отцу с радостным криком, держа перед собой в руках портрет Оливера, но остановилась на полпути к залу, заметив его полулежащим в кресле в привычно усталом состоянии. Слёзы, готовые вот-вот выступить на её щеках, она сердито сбросила рукой и поклялась себе никому и никогда впредь не показывать этого рисунка, посчитав свой внезапный порыв к рисованию глупым и совершенно ненужным.

Но думать так о кино она не могла. Движущиеся картинки, однажды представшие её взору, не желали покидать её голову ещё долгое время. Она видела их во снах, она ждала продолжения тому, что показал им Конан, но никак не решалась испросить его сама. Когда она гуляли все вместе в компании, оба они лишь обменивались мимолётными взглядами и улыбками, но обыкновенно не говорили лично друг другу ни слова. Лишь однажды он решил испросить её мнения о чём-то, очень интересующем его в тот момент, но она вмиг так заробела, что не смогла произнести ни слова и лишь промолчала, вызвав его крайнее недоумение.

— Со стороны ты кажешься невыносимой тихоней, но мне кажется, в тебе есть что-то, что не умеет ни один из нашей компании, — улыбнулся ей ирландец. — Может, ты превосходный художник? — маленькая Адель покраснела до корней волос и лишь отвела взгляд, якобы не соглашаясь с его мыслью. — Жаль, а я бы так хотел в это верить, — раздался разочарованный голос Конана, который не мог не привлечь её внимание. — А я так надеялся, что хоть кто-то среди новых друзей поддержит мою тягу к рисованию!

Адель, ободрённая этим его высказыванием, уже собиралась спросить, действительно ли он увлекается рисованием, когда раздался звонок. Весь последующий урок она не могла отвести от Конана изумлённого взгляда. Как назло, был именно урок рисования, и Адель, занятая более своим новым знакомым, нежели собственной работой, неотрывно наблюдала за тем, как он, будто играя на фортепиано, то склоняется над рисунком, то вновь поднимает глаза, всё продолжая и продолжая что-то чертить. Когда все взялись за краски, ирландец ещё долго не собирался сделать то же самое, и всё это время Адель казалось, что он не настойчиво не замечает её взгляда, но так занят собственной работой, что никак не может оторваться.

— Адель, а ты что же, уже закончила? Или Конан тебе мысленно помогает в твоём рисунке? — обратилась к ней учительница, и только этот вопрос отвлёк мальчика в тот момент. Он обернулся, когда весь класс уже весело смеялся, а сама Адель не знала, куда ей деться от накрывшего её волной смущения. Ирландец, казалось, ещё какое-то время что-то соображал, а зачем обратился к учительнице, заглушая смех всего класса:

— Миссис Грейс, простите, но у нас с Адель был уговор, что я помогу ей с рисунком. А я, видимо, так увлёкся, что совершенно забыл об этом, — и с этими словами он как ни в чём не бывало поднялся с места и пересел на свободное место к девочке, которое сегодня пустовало из-за отсутствия Оливии. И урок бы по-прежнему продолжился как для всех остальных, так и для маленькой Адель, если бы возникшее изумление не стало так сильно переполнять её. Она наблюдала за Конаном, который, точно только что между ними не произошло этой сцены, продолжал рисовать, и ей оставалось лишь поражаться его стойкости.

— Адель, — вдруг поднял он голову, вконец отвлечённый её взглядом. — Тебе и правда нужна помощь? Если так, я…

— Нет, извини, всё хорошо, — улыбнулась она, но была готова просить прощения за все неудобства, которые принесла ему сегодня. Он кивнул, вновь углубляясь в свою работу, но через некоторое время отвлёкся и сам. Его поразило, как девочка, начав с совершенно примитивных контуров, спустя совсем малое время уже прорисовывает совсем другие детали. Он долго ещё наблюдал за ней — до самого конца урока, когда звонок не оповестил всех присутствующих о том, что работы надо сдавать. Чтобы не столкнуться с Конаном, Адель выбежала из класса одной из первых, но он всё равно каким-то образом нагнал её в коридоре, легонько схватив за плечо и потянув в свою сторону.

— Как ты это сделала? — в голосе его слышалось лишь восхищение.

— Что? — спросила она, искренне не понимая, о чём он говорит, и только после его спутанных объяснений по поводу её рисования она улыбнулась, скромно пожимая плечами и при этом совершенно не понимая, что такого в сделанном ей он называет талантом. — Ничего особенного я не сделала, — призналась она.

— Ты нарисовала всё за считанные минуты! И не просто нарисовала — нарисовала превосходно!

— Не говори так, Конан, — обижалась она. — Мне лишь стало интересно, что ты так усердно чертишь весь урок. Я никак не хотела, чтобы на меня обращал внимание весь класс. Если ты наблюдал за мной, я не стала бы тебе врать.

— Я не то имел в виду, — помотал он головой. — А тот случай… Не бери в голову. В школе класс всегда только и ищет, кого бы выставить дураком, чтобы вдоволь посмеяться. Ты ведь действительно очень здорово нарисовала.

Адель совершенно запуталась в доводах, но в тот момент она потихоньку начала осознавать, что Конан говорит ей чистую правду. Этот непонятный ей ирландец, который то пытался казаться выше всех остальных, то подстраивался под самые простые вещи; то притворялся самым занудным мальчишкой на свете, то казался самым добрым из всех окружавших её, совершенно не давал ей покоя весь день. Они много говорили о художестве, и он не раз смеялся над тем, как ловко Адель его одурачила, соврав, что не любит рисовать. Она же тщётно пыталась убедить его в том, что рисует не лучше других и, вспоминая полное безразличие отца хоть к чему-либо, чем она занималась, — сомневалась, что её работы могут хоть кому-то понравиться.

— Но они определённо нравятся мне! — всплеснув руками, возражал Конан. — А уж я-то знаю в этом толк!

К концу дня полнейшее равнодушие, каковое было у неё к этому странному мальчику, сменилось у Адель совершенной теплотой по отношению к нему. Они вместе шли из школы, размахивая портфелями и радуясь тому, что учебный день, наконец, закончился, а разговоры их, между тем, давно уже затронули и темы о друзьях, и об интересах, и о природе. Ни с кем кроме Оливии и Оливера она прежде не чувствовала себя так свободно, но даже перед вторым порой трепетала, ощущая разницу в возрасте. Неожиданно для самой себя она наклонилась, проводя тёплой рукой по выпавшему недавно снегу, и бросила получившийся комок прямо в Конана. Он засмеялся, уклоняясь от посыпавшегося в него снега, а затем бросил другой в девочку — в отместку. Так они добежали до дома Адель и ещё некоторое время резвились на площадке около него, пока снова посыпавшиеся с неба снежинки не заставили их прекратить и, наконец, отдышаться.

— Ну ты и шустрая! — улыбался Конан после, и для Адель теперь в его лице просвечивало что-то прежде незнакомое, но при этом такое приятное, что, — как она точно для себя знала, позволяет ей близко сходиться с кем-то из людей. — Никак за тобой не угнаться!

Она улыбнулась ему в ответ, а когда зашла в полутемный свой дом, где, как она догадывалась, уже был отец, но, как обыкновенно, дремал, она прямо в одежде прислонилась к стене и сползла по ней спиной, не прекращая улыбаться и вспоминать всё удивительное, что произошло с ней сегодня. И она вспомнила Конана. Он никак не желал выходить из её головы.

* * *

Так прошла неделя. Ни разу за неё Оливия так и не появилась в школе, и поначалу Адель переживала, но после Конан так увлёк все её мысли, что о конце уроков, чтобы побыть с ним на перемене, она начала просто мечтать. Они садились вместе на всех уроках, помогали друг другу всем, чем могли, нередко при этом смеялись и шептались, привлекая к себе гневные взгляды учителей. Они так много стали говорить о рисовании, что маленькая Адель начала жалеть, что не заинтересовалась этим предметом раньше, а урок на этой неделе уже прошёл. В пятницу они прогуливались вместе после школы, и Адель снова завела эту ставшую для неё излюбленной тему. Темноглазый мальчик долго ей не отвечал, думая, должно быть, о чём-то своём, что никогда не происходило с ним, когда речь заходила о художестве. Адель никогда бы не позволила себе обидеться на него, но ей мгновенно вспомнилось, как отцу не удалось оценить её первый рисунок, и на душе вмиг стало грустно. Но в то время Конан как раз обернулся к ней, и он оказался к ней так близко, как она не позволяла себе никогда оказаться ни одному мальчику кроме Оливера. Словно сам смутившись своей безманерности, он неловко отстранился, покашливая в кулак, и негромко произнёс:

— Адель, ты ведь любишь рисовать, правда?

Рисовать! Как мало было в этом слове, чтобы передать то, что она чувствовала, когда брала в руки карандаш или кисти! Она дышала, по-настоящему жила, начинала забывать все невзгоды и печали из-за того, что Оливер не обращал на неё совершенно никакого внимания, вливалась в иной мир, в которой её приучили жить в самом детстве, уходила в свои мысли… Но никак не просто «рисовала».

— Конечно, любишь, — улыбнулся Конан, заметив её взгляд, и маленькой девочке показалось, что вместе с этим он облегчённо вздохнул. — Моя мама была… точнее, сейчас она художница. Просто рисовать стала очень мало. Хочешь, будем вместе тренироваться у неё?

Даже не дослушав предложение нового друга до конца, Адель быстро покачала головой. Отец никогда не одобрит подобного! Она итак стала задерживаться после школы из-за прогулок с Конаном, а если он узнает, что она проводит все вечера у мальчика…

— Конан, я… — начала было она, но тут уж он прервал её, легонько взмахнув рукой:

— Нет-нет, разумеется, всё бесплатно. Можешь папе так и передать.

«Он знает, что я живу без мамы», — подумалось ей, и отчего-то к грусти, которая вмиг подкатила к её сердцу, примешивалось облегчение, и она как будто разом стала ещё ближе к этому странному мальчику.

— Я передам отцу, — сухо выдели она, поправляя его. — Хорошо, я передам ему.

Конан вряд ли понял перемену её настроения, но передавать отцу маленькая Адель ничего не собиралась. Она помнила, что в воскресенье он уйдёт с самого утра на службу, а в субботу закроется в комнате вместе с бумагами на столе и будет занят весь день — по своей бесконечной работе. Она порой с лёгкой усмешкой вспоминала, как год-два назад она, желая быть как можно ближе к нему, брала его бумаги, стараясь их копировать на чистые листы, а затем переносила в свой альбом, представляя, что и она работает вместе с ним, таким образом будто бы помогая отцу в работе. И когда он вернулся с работы, она так и продолжала сидеть на месте, прислонясь к стене, так что он осведомился, не больна ли она. Это было единственное, что он спросил у неё в тот вечер. Она отмахнулась, а затем бросилась в свою комнату, на всякий случай запирая её. Мысль о том, что она начнёт учиться рисованию, не выходила у неё из головы все выходные. Быстро справившись с домашним заданием, она принялась за то, что полюбила так сильно — рисование портретов. Она рисовала Оливера так много и долго, что он не желал выходить у неё из головы ни на секунду. Она вспоминала все их встречи. Вспоминала, как ждала его каждое лето из деревни, читая книги и каждое утро скучающим взглядом наблюдая за двором, в котором весь день резвились дети. И все эти воспоминания одновременно и навевали на неё грусть, и вдохновляли её. В какой-то момент она начала не копировать свои рисунки, а сразу рисовать в свой дневничок, который она специально для этого завела.

Необыкновенного темноглазого мальчика с каштановыми волосами, родом из Ирландии, она теперь тоже забыть не могла, но думала о нём как о друге, который внезапно, точно по велению судьбы, пришёл к ней на помощь в это непростое для неё время. И когда на другой неделе Оливия вновь объявилась в школе, заявив, что пропадала из-за того, что сидела с младшим братом, Адель решила непременно ей пересказать всё, что произошло с ней. Они лепили из глины незатейливые фигурки, успевая при этом и разговаривать, и Оливия шёпотом поведала подруге о своих небольших выходных. Маленькая Адель слушала её с удовольствием, хотя и не всегда понимала, о чём та говорит — речь её привычно прерывалась, временами была совершенно бессвязной, но девочка ощущала, что так соскучилась по Оливии, а потому, как могла, упускала эти недостатки из виду. И когда разговор совершенно внезапно зашёл о Конане О’Салливане, она продолжила слушать, хотя и крайне изумилась подобной перемене. Сначала она только говорила о его внешности, и лишь после поведала о том, какой он странный, но при этом загадочный; что совершенно никто в классе не знает о его интересах и чем он занимается после школы. Что ничего иного, кроме того, разве, что сам он о себе рассказывал, ребята о нём не знали. Адель улыбнулась одними уголками губ, готовая опровергнуть всё сказанное подругой. Она рассказала о неделе, которую они провели вместе с мальчиком, об играх — тех самых дворовых, в которые играют все! — так что не было в его интересах особенно ничего удивительного. Поведала она ей также и о том, правда, под особым секретом, что Конан умеет рисовать. И о том случае, что произошёл между ними, когда он вступился за неё перед всем классом, а после побежал по коридору за ней, чтобы утешить. Она всё говорила, говорила и говорила, не видя уже перед собой ни поделки ни продолжения урока. Никогда прежде Оливия не видела у подруги такого энтузиазма, а потому выслушивала её с улыбкой, не перебив ни разу по ходу всей речи.

— Так тебе он нравится, — улыбалась она после, когда заметила, что Адель наверняка закончила свой рассказ. Девочка в ответ покраснела и, часто-часто моргая, тихо спросила:

— Кто?

— Конан, конечно, — усмехнулась Оливия. Маленькая Адель принялась был протестовать, возражать, что они с ним всего лишь дружат, да и не настолько хорошо друг друга знают. По крайней мере, не столь давно, как она знает Оливера, но Оливия была неумолима. Она будто не видела других причин, почему ещё Адель может общаться с ирландцем. Так и не рассказав о том, что вскоре она будет посещать у мамы мальчика уроки рисования, Адель вместе с Оливией покинула класс. В нескольких шагах от них стоял Конан и беседовал с небольшой группой ребят. Адель постаралась сделать вид, что совершенно не замечает его, но от этого лишь запнулась и чуть не споткнулась о чью-то ногу. Ирландец оказался совсем рядом и легонько сжал её руку.

— Ты не ушиблась? — спросил он, а девочка для себя поняла, что полностью заливается краской и от такой внезапной с ним встречи, и от этой неловкой ситуации. Она как могла, кивнула, но вряд ли это послужило стоящим ответом для О’Салливана. Он как-то мрачно кивнул ей в ответ и пообещал встретить её позже. Всю последующую дорогу до класса Оливия не оставляла Адель в покое и говорила только лишь о чувствах к её новому другу. Адель никак не могла признаться себе в подобном и, даже если что-то и чувствовала к мальчику, то объясняла всё дружбой, которая за несколько лишь дней успела стать такой у них такой крепкой. Однако после заявления Оливии она весь день не могла посмотреть в сторону нового друга или обмолвиться с ним хоть словом, когда он намеревался поговорить с ней. Ей казалось, что её смятение и чувства заметны всем. Даже при каждом упоминании его имени одноклассниками она вздрагивала, боясь, не о ней ли они говорят. Но на самом деле никто из класса и не догадывался о её душевных смятениях.

Когда они с Оливией выходили из школы, Конан нагнал их и, еле переводя дыхание от спешного бега, произнёс:

— Я весь день никак не могу тебя поймать! — несмотря на явные укоры в её адрес, он улыбался. — Адель, нам нужно срочно обсудить кое-что.

Оливия легонько подтолкнула подругу плечом, лукаво улыбнувшись ей. Маленькая Адель ощутила, как снова начинает без причины заливаться краской, но при этом охотно приняла предложение Конана прогуляться. Оливия оставила их, пожелав обоим чудесных каникул и счастливого Рождества, а после они остались совершено одни на запорошенном снегом школьном стадионе, и Адель не знала, куда деть взгляд, чтобы не смотреть на своего нового друга. В одно мгновение она обнаружила, что он в действительности хорош собой, что у него приятный голос. К тому же, он добрый и приятный в общении, и…

— Адель, ты, кажется, меня совершенно не слушаешь, — улыбнулся он. Конан был на голову выше её, а потому ему пришлось немного присесть, чтобы заглянуть ей в глаза, и, как Адель ни старалась отводить взгляд, он всё-таки поймал его, и от его усмешки она обиженно ощутила себя проигравшей. — О чём ты задумалась? Я говорил о том, что мама предлагала начать занятия уже на рождественских каникулах.

Начать занятия на каникулах! Теперь маленькая Адель широко распахнутыми глазами смотрела на ирландца. Так скоро она начнёт учиться рисовать! Она не могла поверить своему счастью, а потому, даже неожиданно для самой себя, резко подалась вперёд и обняла мальчика. Он какое-то время с изумлением пытался понять, что послужило причиной такого её порыва, но затем улыбнулся, стащил маленькую вязаную шапочку с её головы и, набив её снегом, бросился бежать с криком: «Догоняй!»