Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

Утро они ещё накануне решают проспать, но Мальсибер все же просыпается раньше. Встаёт тихонько, одевается быстро, возвращая брюкам и пиджаку их исходный цвет, прячет в карман траурный галстук, уничтожает веточку кипариса на мантии — и, со вздохом оставив палочку на подушке, бесшумно выходит из комнаты Блэка и идёт на кухню.

Это странно и, вероятно, просто игра воображения, но коридор ему кажется светлее обычного — он даже не жмётся к стенке и вежливо раскланивается с портретом миссис Блэк — и та вдруг говорит ему вполне мирно:

— Мистер Мальсибер. Могу я обратиться к вам с просьбой?

— Конечно, мадам, — скрывая своё изумление, вежливо склоняет голову Ойген. — Я буду счастлив услужить вам.

— Передайте моему сыну, что столовый сервиз с городами спрятан в кладовке в конце коридора третьего этажа, — говорит она весьма неприязненно. — Это всё. Благодарю вас.

— Ну что вы, мадам, — он снова кланяется. — Всегда к вашим услугам, — говорит он.

Выдерживает вежливую паузу, предписанную приличиями — но портрет молчит, а потом Вальбурга и вообще отворачивается, и Ойген продолжает свой путь к кухне, на которой этим утром безраздельно царит Молли Уизли.

Она не видит его — стоит у плиты и что-то увлечённо кидает в большую чугунную сковороду.

— Добрый день, миссис Уизли, — с улыбкой говорит Ойген, останавливаясь на пороге. — Могу я войти?

Та оборачивается и с секунду смотрит на него недовольно и немного растерянно. Потом хмурится, похоже, раздумывая, как реагировать, и не слишком охотно кивает:

— Ну разумеется. Не знала, что вам позволено свободно ходить по дому.

— А у меня есть ошейник, — смеётся Мальсибер, приподнимая двумя пальцами серебристый шнурок на шее. — Я не пробовал его в действии, но говорят, он весьма эффективен. Поэтому я ручной и мирный как сытый котёнок, — он входит в кухню, принюхивается, улыбается блаженно и радостно, и говорит: — Как здорово, что вы здесь, миссис Уизли.

— Сами обед разогреть не можете? — спрашивает его Молли.

— Могу… наверное, — задумчиво говорит Ойген. — Я вот вчера глинтвейн варил. Вместе с Блэком.

— Да видела я: всё побросали и даже водой не залили, — ворчит миссис Уизли, но Мальсибер совсем не смущается, только покаянно голову опускает:

— Это я виноват… простите, пожалуйста. Я учту в следующий раз, обещаю.

— Учтёт он… К эльфам привыкли — ничего сами сделать не можете, — поджимает губы она, но глядит уже не так уж сердито.

— Как здорово, что вы об этом заговорили! — радостно восклицает Ойген и подходит немного поближе. — Я ведь пришёл умолять вас о помощи.

— Меня? Вы? Сбежать хотите? Так по мне — и скатертью бы дорога, — начинает она — он смеётся и поднимает руки:

— Упаси меня боги от подобного помраченья рассудка, что вы! Я хотел смиренно просить вас взять меня в подмастерья, — он заглядывает ей в глаза с немою надеждой. — Научить меня печь какой-нибудь очень ароматный пирог. Прямо сейчас. Пожалуйста! — умоляюще говорит он. — Мне очень-очень нужно, и именно сегодня. Сейчас.

Удержаться от смеха при виде его умильной и умоляющей физиономии невозможно — и это уж точно не по силам Молли Уизли, которая чувствует, как практически против воли расплываются в непрошенной мягкой улыбке её искусанные от бесконечного волнения за близких губы. Она качает головой и говорит:

— Что за спешка? Я не планировала сегодня никаких пирогов.

— Я не могу сказать… пожалуйста, поверьте мне на слово — это будет очень уместно! Именно сейчас и сегодня… и вам и не нужно будет ничего делать: просто командуйте мной — я обещаю быть очень послушным домовым эльфом!

Кухня наполнена запахами еды — пахнет тушёной курицей, а ещё свежими овощами и хлебом. Ойген невольно сглатывает слюну: он голоден, но пирог кажется ему сейчас делом более важным, и он старательно задвигает это чувство подальше. Однако Молли, достойная мать семерых детей, не была бы собой, если бы не заметила это и не истолковала правильно. Она смотрит внимательно на стоящего перед ней человека: он выглядит худым, бледным и вообще не слишком здоровым, но глаза блестят живо и радостно, а улыбка — живая и светлая.

— Поешьте сперва, — говорит она, выдвигая один из стульев. — Потом научу, если не передумаете.

— Я после поем, — упрямо говорит Ойген, но спорить в данном вопросе с Молли Уизли ему, разумеется, не по силам — да и не по рангу: пленник всё-таки.

— А ну садитесь! — велит она строго, ведомая многолетней материнской привычкой, поэтому тепла в голосе скрыть ей не удается, и он подчиняется, подчёркнуто послушно усаживаясь за стол и делая большие испуганные глаза, чем немного напоминает ей близнецов.

— Я только проснулся и ещё не успел проголодаться, — говорит он. — Но был бы очень благодарен за чай.

— Что за манера — спать до полудня! — ворчит Молли, однако чай наливает и завтрак делает: жарит яичницу, щедро добавляя в неё бекон и фасоль. Пока Ойген ест — быстро и с видимым удовольствием — она на него смотрит, а потом садится напротив и спрашивает: — Сморю я на вас и не пойму никак, и чем же он вам так всем нравится?

— Кто? — торопливо сглотнув, спрашивает Мальсибер.

— Тот-кого-нельзя-называть, — вздыхает она.

— Сейчас — думаю, что уже никому и ничем, — улыбается Ойген, а потом добавляет серьёзно: — А тогда… ну кто же знал, чем всё это кончится. Я не могу говорить за всех, но тогда он казался нам умным и дерзким политиком, который видит то, чего не желают видеть другие. Ну и мы себе казались такими же… теми, кто спасает будущее нашего мира. Кому в восемнадцать не хочется быть героем… хотя, конечно же, разные были мотивы. Кто-то и просто славы хотел и поддержки, кому-то просто внимания и уважения не хватало… он же умел быть невероятно чутким и обаятельным, мистер Риддл.

— От чего же вы такого ужасного мир спасали? — спрашивает Молли, но не зло, а, скорее, печально — с тяжестью, лежащей на сердце, вспоминает она своих старших братьев. Они тоже мечтали войти в историю этой войны героями — и сложили свои неразумные головы совсем молодыми… Она чувствует себя почему-то намного старше его — не на одно десятилетие, а на все два, если не больше — наверное, так же она смотрела бы на племянников, будь бы они у неё.

— От перемен, — грустно улыбается он. — От чужих людей, которые пришли в этот наш мир — и, как нам казалось, хотели его разрушать… Вы понимаете, магглорождённые же казались нам дикими: они не знали элементарных, на наш взгляд, вещей, не понимали простейших законов… вообще не понимали, что у магии есть собственные законы — да они даже наших сказок не знали, — он смеётся, однако весёлым не выглядит.

— Ну откуда же им было из знать, — качает головой Молли.

— Неоткуда, конечно, — кивает Мальсибер. — Но мы тогда об этом не думали. И потом… вот вас, видимо, нет — а нас тогда ужасно бесило, что мы вынуждены от них прятаться — а они делают тут что хотят. Получалось, что у магглорождённых целых два мира — а у нас только наш, и они пытаются его изменить по-своему… это злило. Ну и неуважение, да, — он снова смеётся, на сей раз, впрочем, весело. — Ну как же так: вот приходит человек — и твоё славное имя ничего ему не говорит. Это же ужасно обидно, — он улыбается и вздыхает. — Теперь я понимаю, насколько это было смешно и глупо… но обратного хода-то нет.

— Да не скажите, ну как же нет, — возражает Молли, — вот…

И осекается, сообразив, что Мальсибер, скорее всего, знать ничего не знает про Снейпа. Но он отлично понимает её и кивает:

— Ну, Северус уникален. Чтобы быть как он — нужно так владеть окклюменцией… как он и владеет, — он смеётся. — Я таких больше вообще не знаю — а остальных Лорд считает мгновенно. А сбежать от него невозможно, — он вздыхает и задирает рукав, обнажая левое предплечье. Сейчас оно выглядит вполне обычно — лишь кожа вокруг метки слегка потемнела и покрыта крохотными, едва заметными, но многочисленными следами инъекций. — Он легко достаёт нас везде через метку. И поверьте мне, миссис Уизли: это действительно ОЧЕНЬ больно. И страшно. Что-что, а пытать он умеет. И поэтому я невероятно рад быть здесь, — договаривает он, опять улыбаясь. — И возвращаюсь к своей сегодняшней просьбе: пожалуйста, научите меня делать пирог? Здесь есть гвоздика и корица, и яблоки мы вчера не все извели…

— Можно взять те, что были в глинтвейне, — говорит Молли. Ей немного неловко после неожиданной его откровенности: ну кто рассказывает подобные вещи полузнакомым людям?

— Вы не выбросили? — радостно удивляется Ойген.

— Нет, конечно, — удивляется уже миссис Уизли. — Добавим обычных — будет только вкуснее. Ну, раз вы твёрдо решили затеять пирог, мистер Мальсибер, мойте руки и засучите рукава — и я бы на вашем месте сняла мантию.

Тот слушается: снимает мантию, складывает её аккуратно, кладёт на стул, потом и пиджак снимает, вешая его на спинку того же стула и оставаясь в одной белой рубашки. Ему прохладно, и он ёжится, но не говорит ничего — тем более, от плиты тепло, и он надеется не замёрзнуть. Молли протягивает ему… фартук — Ойген вскидывает брови, улыбается хулигански и надевает его, оглядывая себя со всех сторон и явно жалея об отсутствии зеркала.

— Руки мыть! — командует Молли, он вздрагивает — и подчиняется.

И следующие часа полтора проводит за совершенно новым для себя занятием: приготовлением пирога. Поскольку он хочет сделать всё сам, а бытовой магией и не владеет, и использовать её сейчас не имеет возможности, ибо палочку честно, как и обещал, оставил Блэку, ему приходится всё делать руками. И это с непривычки оказывается совсем не так просто. Однако у него получается — только с правильной температурой в заранее разогретой духовке Молли ему помогает, поскольку это больше относится области кулинарных секретов, чем непосредственно к пирогу. Когда тот — с яблоками как свежими, так и вымоченными во вчерашнем глинтвейне, перемешанными с мёдом, сдобренными корицей и мускатным орехом (который Мальсибер просто вчера то ли не нашёл, то ли умудрился не опознать) — отправляется, наконец, в печку, Ойген весь перемазан в муке и совершенно счастлив, настолько, что это чувство передаётся, кажется, даже миссис Уизли. И пока она привычными движениями — как сотни раз делала с помогающей ей на кухне дочкой — стирает полотенцем с его лица и волос муку, он жмурится, действительно напоминая сейчас крайне довольного жизнью кота, а потом берёт руку Молли и очень нежно и галантно целует:

— Глядя на вас, я жалею, что мне никогда не жениться, — говорит он, глядя ей в глаза. — Вы удивительная женщина, миссис Уизли… Артуру невероятно повезло. Даже завидно, — он улыбается.

— Ну почему же не женитесь? — прячет она смущение под удивлением. — Вы ещё вполне молодой и видный…

— Да ну какая женитьба, что вы, — отмахивается он. — Сколько — и, главное, как я ещё проживу? Но вот сегодняшний день обещает быть замечательным, — он улыбается ей и предлагает: — Давайте я вам с чем-нибудь помогу? Могу что-то порезать или помыть, например.

— Вы лучше за собой тут всё приберите, — говорит она, отворачиваясь. Потому что он прав, конечно: сколько он ещё проживёт? И что будет с ним после войны — при любом её окончании… Сказать тут нечего — она и молчит. Он чувствует её настроение — подходит, говорит тихо:

— Вы простите меня, что расстроил вас. Не надо думать об этом… будущего всё равно пока нет — кто знает, каким оно будет. А настоящее — вон оно, печётся и изумительно пахнет, — он улыбается, берёт тряпку и начинает вытирать засыпанный мукой стол.

Когда пирог готов, Ойген достаёт его и ставит на стол — запах такой, что он облизывается и говорит удивлённо:

— Надо же… вот кем угодно я представлял себя в детстве — но чтобы кондитером…

Они с Молли смеются — а потом он делает таинственное лицо и говорит:

— А давайте разнесём это волшебный аромат по всему дому? У вас же есть палочка — знаете, как это сделать?

— Нет, — она глядит на него почти потрясённо, понимая, зачем он всё это затеял — и досадуя, что ей самой ни разу не пришло в голову что-то подобное. А ведь это так просто: оживить дом запахом пирогов…

— Я покажу — это простенькое совсем заклинание, — говорит он. — Давайте? Только в прихожую не пойдём, а то миссис Блэк поднимет всех на уши, когда вас увидит, — добавляет он весело.

Заклинание оказывается на удивление несложным, и они с Молли Уизли проходят с пирогом по коридорам и лестницам, заходят даже в некоторые комнаты… Дверь Сириуса они минуют, не трогая — но когда они возвращаются на кухню, Мальсибер берёт поднос, ставит на него чашку горячего чая, отрезает большой кусок пирога, кладёт его — ещё дымящийся и горячий — на маленькую тарелку и относит поднос в спальню Сириуса, где садится на край кровати, ставит понос себе на колени и трясёт за плечо крепко спящего Блэка.

И ещё не до конца проснувшись, Сириус чувствует запах — невероятный аромат домашнего яблочного пирога с мускатом и корицей, и на миг ощущает себя совсем в других доме и времени.

— Ты? — разлепив, наконец, глаза спрашивает Блэк удивлённо.

— Я, — улыбается Ойген. — Просыпайся, обедать уже пора. Я принёс тебе завтрак и послание — с чего хочешь начать?

— Завтрак? — переспрашивает Сириус.

— Завтрак, — кивает Мальсибер. — Хотя, собственно, это даже не завтрак, а просто пирог. Зато испеченный собственноручно — ты знаешь, оказывается, это совсем не так просто и быстро, как мне прежде казалось. Надеюсь, тебе понравится, — говорит он весело.

— Собственноручно, — повторяет Блэк озадаченно. — Хочешь сказать, ты это сам, вот этими самыми руками испек?

— Ну… как сам, — признаётся Ойген. — Под блестящим руководством миссис Уизли, конечно. Но делал да, сам.

— Ты приставал к Молли на кухне? Зачем?!

— Ну что ты сразу же возмущаешься? — примирительно говорит Мальсибер. — Конечно, я с ней говорил — как бы, по-твоему, я иначе это испёк? Я же даже не знаю… не знал, из чего всё это делается. А она меня накормила, а потом была очень добра, чтобы помочь.

— То есть ты в самом деле готовил? Вот этот невероятный пирог? — изумлённо говорит Сириус. — Мерлин, как обидно, что я этого не увидел!

— Так посмотри, в чём проблема, — легко предлагает тот. — Ты говорил, что не знаешь легилименцию — но пансив-то у тебя есть? И я, кстати, вернул тебе палочку — как обещал, — он кивает на ту, так и лежащую на свободной подушке.

— Есть… где-то, — глядя на него во все глаза, говорит Блэк. — Должен быть, я полагаю. Но я пока не нашёл. И ты вот так легко готов мне всё показать?

— Я предпочёл бы легилименцию, — смеётся Мальсибер, — но я помню, что ты чужие мозги недолюбливаешь, хотя по-моему, это лучший и самый быстрый способ что-нибудь показать. Ну, попробуй! — просит он. — Мне интересно же…

— Как он пахнет! — говорит Блэк, забирая кусок с тарелки и роняя крошки прямо на одеяло.

— Куда лучше твоего огденского, по-моему, — говорит Ойген. Блэк замирает и глядит на него так пристально, словно хочет прожечь взглядом насквозь, но видит только ласковый и весёлый взгляд — и ничего больше.

— Лучше, — соглашается он — и пробует. — Мерлин! Это невероятно здорово, — говорит он, продолжая очень внимательно смотреть на Мальсибера. Тот буквально светится от этих его слов и ставит поднос ему на колени.

— Ну вот. Знаешь, а мне понравилось: я, пожалуй, пока тут сижу, поучусь что-то такое делать. Всё равно заняться мне нечем — а тут и полезно, и вкусно. И мне нужно тебе передать кое-что.

— Передать? Молли что-то хотела? — доедая пирог, с набитым ртом спрашивает Блэк.

— Не совсем, — говорит тот. Дожидается, когда Сириус всё проглотит, и продолжает: — От твоей матери. Она попросила меня сказать тебе кое-что сегодня утром, когда я шёл мимо неё в кухню.

— Ну говори, — напряжённо произносит Сириус.

— Она сказала, что столовый сервиз с городами убран в кладовку в конце коридора третьего этажа.

— Что… повтори, что она сказала? — дрогнувшими и вдруг побелевшими губами переспрашивает Блэк, настолько меняясь в лица, что Ойген пугается — хватает его за руку и говорит быстро:

— Ну мало ли, что она сказала… извини, пожалуйста, я же не знал, что это значит что-то особенное…

— Значит, — шепчет Сириус. Потом резко откидывает одеяло — поднос летит в сторону, чай разливается, но ни один из них не обращает на это внимания. Блэк встаёт… потом, словно одергивая себя, останавливается с резким вдохом и раздражённо глядит на забрызганную чаем кровать. — Ты завтракал? — спрашивает он, оборачиваясь к Мальсиберу, как ни в чём не бывало.

— Да. Но это было давно, так что я с удовольствием бы уже пообедал — да и время вполне подходящее, — улыбается он. — Как минимум попробовал бы пирог — судя по тебе, тот удался, — добавляет он, облизнувшись.

— То есть сам ты даже не пробовал? — уточняет со смешком Сириус, начиная одеваться.

— Нет, конечно, — смеётся Ойген, — зачем, раз есть ты? Мало ли, вдруг бы я совершил при его изготовлении какую-нибудь фатальную ошибку — страшно же.

Они смеются и идут на кухню — Блэк завтракать, а Ойген пить кофе и пробовать свой первый в жизни пирог.

…А поздно вечером, когда Молли уйдёт, а Мальсибер будет спать у себя в комнате, Сириус поднимется на четвёртый этаж и заберёт из пыльной кладовки бережно завёрнутый в несколько слоев толстой ткани бесценный столовый сервиз. Тот, который обычно подавали в малой столовой — когда они собирались все вместе, и когда ни один из братьев ничем за прошедшие сутки не сердил свою мать, одну из тех немногих вещей, которые всегда нравились Сириусу в этом доме и которую он очень любил в детстве: сервиз, украшенный очень реалистичными изображениями самых значимых городов Британии. Шесть персон — шесть городов: Лондон, Бирмингем, Ливерпуль, Лидс, Манчестер и Шеффилд. В детстве братья мечтали, что когда-нибудь увидят все их вживую…

Но Сириус ничего не расскажет Мальсиберу — а тот и не спросит, и, по своему обыкновению, при следующей встрече сделает вид, будто бы ничего подобного не было.