Жанна (джен)

Грейгу намекнули, что теперь, когда он больше не был членом королевского совета, ему лучше всего побыстрее покинуть столицу и вернуться в Фэрракс. Грейг и сам не видел, как он сможет чем-то помешать Ксаратасу, будучи совершенно отстранён от дел — и, кроме того, чувствовал, что ему нужно оказаться подальше от двора, чтобы прийти в себя, собраться с мыслями и начать трезво рассуждать о том, что делать дальше.

Жанна сказала, что не желает его больше видеть — что ж!.. Ему сейчас, пожалуй, тоже лучше всего будет не видеть ни Жанну, ни Ксаратаса. Может быть, вдалеке от них ему станет легче, и мучительная боль, которая сделалась неотъемлемой частью его существования и очень редко позволяла о себе забыть, в разлуке с Жанной ослабеет и со временем — кто знает? — даже исчезнет совсем.

Ульрик, правда, так и не сумел избавиться от любви к его матери — но, с другой стороны, они с отцом были во многом непохожи друг на друга. Ульрик никогда не отказывался от общества других женщин, но всегда помнил о Хелен. Может быть, с Грейгом выйдет на оборот — пускай он лучше весь остаток своей жизни проведет монахом, но зато избавится от своей мучительной любви к Жанне. Их разрыв произошел не так давно, но Грейгу все равно казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Он чувствовал себя истерзанным. Казалось почти невозможным, что когда-нибудь он снова сможет обрести покой и радоваться жизни без саднящего чувства утраты.

Грейг распустил прислугу, которую он совсем недавно нанял для своего нового дома, чувствуя себя немного виноватым перед слугами — люди только успели обрадоваться, что нашли себе новое место, а хозяин неожиданно решил уехать за тридевять земель, и никого не намерен брать с собой! Чтобы немного смягчить ощущение, что он обманул ожидания всех этих людей, Грейг заплатил им всем намного больше, чем был должен. Возиться с продажей дома и задерживаться ради этого в столице ему не хотелось — пусть кто-то другой потом займётся этим по его поручению. Сейчас самое главное — убраться подальше от Ньевра. Грейг любил этот город, но с некоторых пор эти каменные дома и узкие, извилистые улицы Старого города как будто бы сдавливали его со всех сторон, не давая ему сделать полноценный вдох.

Домой, — мысленно твердил Риу. — Я хочу домой.

Формально его домом был теперь фамильный замок лордов Риу, где по-прежнему жила помилованная Ее величеством мать сира Ульрика. Но у Грейга не было желания ни выгонять мать Ульрика из дома, ни самому делить крышу с этой женщиной, которую он видел лишь однажды — в день, когда она сдавала ему замок. Думая о возвращении домой, он представлял себе дом Саймона и Хелен, который в последнее его посещение был еще не достроен, но зато стоял почти на том же самом месте, что и хижина, в которой прошло детство Грейга.

…Мама, наверное, сразу поймет, что дело совсем не в том, что после окончания войны он наконец-то сумел вырваться их повидать. Других людей он всегда мог обмануть напускным оживлением, улыбкой и невозмутимым выражением лица, но мама обязательно заметит это новое затравленное выражение в глубине его глаз.

"Что случилось, сынок?" — спросит она.

Наверное, он даже мог бы сказать ей правду — всю, как есть — и выплакаться рядом с ней, как в раннем детстве. Грейг уже не помнил, когда он плакал в последний раз, но, может быть, сейчас это принесло бы ему то облегчение, в котором он нуждался — потому что, видит Бог, он никогда еще не чувствовал себя таким несчастным, как теперь.

Перед отъездом Грейг решил еще раз прогуляться по знакомым улицам, причем пешком, как в юности, когда ему удавалось ненадолго вырваться из королевского дворца и побродить по городу, иногда в одиночестве, но чаще — вместе с кем-то из других пажей.

В те времена они больше всего любили бывать в ремесленных кварталах за пределами Старого города. Там можно было найти развлечения, которые были им недоступны при дворе — посмотреть петушиные бои, выпить дешевого, но зато не разбавленного водой вина, побывать в ярмарочных балаганах… По большому счету, грубые и полные плоских и непристойных шуток фарсы, как и опьянение кислым вином, нравились Грейгу куда меньше развлечений, которые одобрялись королевой Бьянкой, а еда в городских тавернах не шла ни в какое сравнение с придворными пирами. Но зато во время этих вылазок они были сами себе хозяевами и могли держаться независимо и вызывающе, наслаждаясь ощущения своего единства и готовности постоять друг за друга в любой драке.

Это было упоительное чувство — особенно потому, что при дворе их положение было чуть выше, чем у дворцовой прислуги, и пажи должны были держаться скромно и прислуживать любому из гостей Ее величества, а придворные вроде сира Ульрика либо совсем не удостаивали их внимания, либо держались с ними снисходительно и свысока. К тому же, Грейг с друзьями никогда не забывали, что любого, кто вернется во дворец в неподобающем виде, попортив свою одежду в драке или выпив больше нужного, ждало бы наказание, и аромат запретности и риска придавал особого очарования выпивке и стычкам с подмастерьями из города и стайками оборванных мальчишек, увивавшихся вокруг базарных площадей и бравшихся за все подряд — от мелких поручений, вроде службы проводниками или носильщиками, до воровства с лотков.

Сейчас Грейгу хотелось вспомнить это чувство — ну хотя бы для того, чтобы напомнить самому себе, что в его прошлом были и другие удовольствия и радости, не связанные с Жанной.

Он дошел до церкви, посвященной Элоизе Исповеднице, куда он в последние месяцы ходил к торжественному богослужению Седьмого дня вместо того, чтобы бывать на службе в королевской часовне. Вид Жанны, занимавшей место рядом с мужем, слишком сильно отвлекал его от мыслей о Спасителе. А забыть о Генрихе было не так-то просто, потому что вместо того, чтобы слушать священника или молиться, кронпринц постоянно отвлекался от богослужения, чтобы поговорить с кем-нибудь из своих друзей, и даже с совершенно не благочестивым видом расточал улыбки дамам, совершенно не считаясь с тем, как мало подобное поведение приличествует человеку, вступившему в брак меньше года назад.

Странное дело — хотя Грейг отлично знал, что Жанна не верна своему мужу, мысль о том, что ее супруг позволяет себе так откровенно любоваться на других придворных дам, нисколько не стесняясь тем, что его жена находится здесь же и может все это видеть, вызывала в Грейге труднообъяснимый гнев. Может быть, не будь Генрих таким ослом, и постарайся он понять свою жену и заслужить ее доверие, она бы не сошлась с Ксаратасом! — думал Риу в подобные моменты, чтобы сразу вслед за этой мыслью едко уколоть себя напоминанием о том, что он, кажется, делал все возможное, чтобы поддержать Жанну и завоевать ее любовь, но это только повредило ему в ее глазах.

Порой он в сердцах говорил себе, что для того, чтобы не оказаться в положении дурака, который мучается от несчастной любви, нужно быть скотиной вроде Ксаратаса, которому вообще нет дела до чувств тех людей, которые служат для него лишь инструментом удовлетворения своих страстей, будь то жестокость, похоть или жажда власти. Но потом ему делалось стыдно за эти желчные, исполненные гнева и обиды мысли. В конце концов, они не только перечеркивали все то время, когда он был счастлив рядом с Жанной, но и оскорбляли Хелен с Саймоном, как будто бы его злость на Жанну и Ксаратаса была важнее, чем вся преданность и нежность, которые они сохранили друг к другу после стольких лет, даже несмотря на все выпавшие им на долю испытания. Может быть, ему лично и не повезло в любви, но это еще не причина полагать, что люди вообще не могут искренне любить друг друга… тем более, когда у него перед глазами был явный пример обратного.

Как хорошо будет снова увидеть их вдвоем, позволить себе снова погрузиться в атмосферу их счастливой, не омраченной ревностью и недоверием любви… Грейг вышел из церкви и бездумно, по укоренившейся привычке, повернул направо — туда, где под каменным портиком часовни в любое время сидел слепой юноша с деревянным блюдом для монет, стоявшим перед ним на вытертых камнях. Этот молодой человек держался наособицу от других нищих — впрочем, он не только просил подаяние, но и продавал, с разрешения местных священников, разную мелочь — четки, вырезанные из дерева или составленные из масличных косточек, плетеные шнурки, на которые можно было повесить знак Негасимого огня, и тому подобные вещи. Грейг всегда давал ему пару монеток, выходя из церкви, а по вечерам иногда посылал Кайто отдать ему еду, остававшуюся на кухне — благо, церковь Элоизы Исповедницы находилась всего за две улицы от купленного Грейгом дома.

Слепота этого юноши, как и вообще чужая слабость и увечье, вызывали в Риу чувство смешанной с неловкостью жалости — может быть, потому, что сам он был прямо-таки вызывающе здоров. Под действием этого чувства он бы, вероятно, дал этому юноше больше, чем ту мелочь, которую он давал ему обычно, но его останавливала мысль, что слишком щедрая милостыня может вызвать злость у других нищих и даже заставить кого-то из них отобрать у слепого парня его деньги — не на глазах у монахов, а потом, когда он будет возвращаться домой.

Но теперь, раз уж он завтра уезжает в Фэрракс, можно было бы проводить парня самому и оставить ему несколько серебряных монет вместо обычной мелочи.

Грейг успел испытать мимолетное удовлетворение от этой мысли, прежде чем увидел, что юноши нет на месте. И не только его самого (что было бы понятно, ведь любому человеку, который поводит здесь весь день, с рассвета до заката, приходилось бы время от времени посещать расположенную рядом с маленьким церковным кладбищем уборную), но и той плетеной циновки с потертой подушкой, на которой он сидел, и деревянного подноса для монет.

Грейг растерянно обвел взглядом двор. Он до того привык видеть слепого парня на одном и том же месте, что просто не мог представить, что сегодня тот решил не приходить. Да и с чего бы вдруг? Погода этим утром была даже лучше, чем обычно — сухо и почти безветренно. Для человека, который проводит целые дни снаружи, это должен быть приятный день.

Что же он, заболел — или, может быть, из-за своего увечья где-нибудь упал и покалечился?..

С помощью нескольких медных монет Грейг выяснил у нищих, сидевших на ступеньках церкви, словно стайка нахохленных дурно пахнущих ворон, что слепой парень не появлялся на обычном месте уже пару дней. Никто из них, впрочем, не знал, что с ним случилось, так что Грейг, чуть-чуть подумав, решил спросить о том же самом церковного служку. В конце концов, с местным клиром слепой был знаком лучше, чем с другими нищими, которым вряд ли было по душе его привилегированное положение. Грейг надеялся, что служка, собирающий в деревянный ящик огарки от свечей, зажженных посетителями церкви перед высеченной из камня фигурой Элоизы Исповедницы, сможет сказать ему, где жил слепой торговец четками и не произошло ли с ним какого-то несчастья.

В том, что у слепого юноши есть дом и, вероятно, кто-то из родных, Риу не сомневался. Парень явно не ночевал на улице, да и его одежда, хотя и очень бедная, всегда была чистой и аккуратно заштопанной.

Увидев, кто к нему обращается, служка оставил свое дело и с почтительным вниманием выслушал Грейга. Вряд ли он действительно мог знать его в лицо — скорее, ему просто внушила почтения его богатая одежда и висевший на бедре Риу меч.

— Жанно, мессир, его звали Жанно… — услужливо подсказал он, когда Грейг объяснил, что он не знает имени слепого юноши.

— «Звали»?.. Разве он умер? — мрачно спросил Грейг.

— Трудно сказать. Но он пропал три дня назад. Люсиль — это его сестра, мессир, — буквально места себе не находит. Он должен был, как обычно, прийти вечером домой, но его долго не было. Она пошла его искать, прошла весь путь до церкви — но его нигде не было. А между тем, он отлично знал дорогу, и от дома до нас всегда ходил один. Да сестра бы и не смогла все время его провожать, она служит в трактире… И с тех пор, то есть последние два дня, мы ничего о нем не слышали. Люсиль сделала все возможное, чтобы его найти или узнать, что с ним могло случиться, но ничего так и не выяснила. А вы сами понимаете — если какой-то человек вроде Жанно внезапно пропадает без вести, то это вряд ли означает, что он просто загулял в какой-нибудь пивной. И, хотя мне очень хотелось бы, чтобы Люсиль смогла его найти, трудно представить, что после такого долгого отсутствия он неожиданно объявится живым и невредимым… смилуйся Господь над ним и над его сестрой! Жаль, что, кроме наших молитв, мы больше ничем не можем ей помочь.

Грейг болезненно поморщился. Да уж… Он тут жалеет самого себя из-за несчастной любви, а у кого-то рядом с ним непоправимое, нешуточное горе.

— У них есть еще какие-то родные?

Его собеседник помотал головой.

— Насколько мне известно, они всегда справлялись одни. И с поисками Люсиль помогали исключительно соседи. Думаю, что у них не осталось никакой родни.

Грейг вытащил из кошелька несколько серебряных тарилей.

— Передайте ей, когда она снова придет в ваш храм, — попросил он у служки. — Я думал оставить немного денег ее брату. Надеюсь, что он найдется… хотя вы, конечно, правы. Положение и в самом деле выглядит неутешительно.

От истории о несчастной девушке, которая сперва осталась единственной опорой для слепого брата, а потом лишилась и его, настроение у Грейга совершенно испортилось. Он долго шел по улице, куда глаза глядят, пока не обнаружил вывеску какого-то полуподвального трактира, и решительно не повернул туда. Место было как раз из числа тех, которые они с друзьями посещали в юности, но сейчас Грейгу было не до собственных воспоминаний. Он спросил вина, быстро опорожнил первую кружку и велел трактирщику налить вторую. В полутемном помещении, всю обстановку которого составляли два стола с придвинутыми к ним простыми лавками, Грейг должен был смотреться странно — богатый сеньор, из числа тех, кто обычно ездит по городу верхом в сопровождении прислуги, он явно не вписывался в обстановку. Cудя по озабоченным взглядам, которые на него исподтишка бросал хозяин этого подвальчика, трактирщик ломал голову, что клиент вроде Риу мог забыть в такой дыре, и стоит ли надеяться на то, что, удовлетворив свою причуду, он сочтет необходимым заплатить за выпивку.

Двое других гостей, спустившихся в подвал следом за Риу, при виде такого посетителя замешкались на ведущей вниз лесенке и, кажется, уже готовы были развернуться и уйти, но Риу вытащил из кошелька монету и постучал ей по столешнице.

— Хозяин! Будь так добр — налей им обоим. За мой счет.

Новые посетители — судя по их одежде и по волосам, постриженным в кружок, из мастеровых — удивленно переглянулись.

— Спасибо, сир, — помедлив, ответил один из них. На Грейга он смотрел настороженно, явно не зная, чего ожидать от человека типа Риу, вздумавшего ставить выпивку обычным горожанам.

Грейг подумал, что на его месте он бы, вероятнее всего, тоже напрягся. Если человеку в богатом колете и с мечом на поясе вожжа под хвост попала угостить тебя вином, то, может статься, он считает, что в обмен на это вы с товарищем обязаны развлекать его милость и терпеть любые его придури. Но раздражать Грейга отказом тоже было неразумно, так что новый посетитель сдержанно сказал:

— Раз вы так щедро решили нас угостить, то мы охотно выпьем за ваше здоровье.

— Если вас не затруднит, выпейте лучше за Жанно — и за его сестру, — ответил Грейг и уже собирался отвернуться, давая мастеровым понять, что он не собирается мешать им разговаривать друг с другом и спокойно пить свое вино — но тут на лице его собеседника отразилось удивление, и он сказал:

— Простите мое любопытство, сир — но вы, случайно, не имеете в виду Люсиль? Ее брата тоже зовут Жанно. И он пропал.

Грейг поднял голову.

— Да. Хотя я, по правде говоря, ее не знал. Я просто случайно услышал об этом деле, когда зашел в церковь Элоизы Исповедницы. Признаться, меня тронула эта история.

— Да уж. Люсиль прямо с ума сошла от горя, — мрачно согласился его собеседник.

— Ну а как иначе?.. — отозвался его спутник.

— Не скажи, — возразил первый мастеровой. — Возьми хотя бы мать Тимо… У нее сын пропал — а этой дряни хоть бы хны!

Грейг нахмурился.

— А что, этот Тимо тоже пропал недавно?..

— Да нет, Тимо — он пропал уже пару месяцев назад. Но, правда, ему уже на роду написано было пропасть.

— Почему? — не понял Грейг. Мастеровой пожал плечами.

— Мать — пьяница, дома — шаром покати… Он иногда забегал к нам на кухню, жена отдавала ему, что осталось от обеда. А потом, когда он вдруг пропал, жена заставила меня сходить к нему домой. Но его пьяная мамаша меня выставила. Сказала, что ее сын — маленький висельник, который давно уже подворовывал на рынке, а теперь этот паршивец, надо думать, влип в какие-нибудь неприятности и предпочел удрать.

— Да уж, — поддакнул его товарищ. — Мамашка его — та еще мерзавка. Сама держала мальчишку впроголодь — и еще обвиняет его в том, что он начал таскать еду с прилавков…

— Жена говорит, что он в последние недели крутился у дома этого урода с Островов, — мрачно сказал его товарищ. — Про него ходят разные слухи… насчет мальчиков и всякого такого… Жена говорила, чтобы Тимо держался подальше от этого извращенца и от его черномазых слуг, но он ее не послушал.

Риу вздрогнул.

— Вы имеете в виду Ксаратаса? Астролога Ее величества?..

Мастеровой сплюнул себе под ноги.

— Я не знаю, астролог он там или не астролог… Но своего сына я бы выдрал, если бы он вздумал только подойти к этому дому. Я ему так и сказал: смотри, узнаю, что ты таскался туда вместе с Тимо, хотя бы даже просто посмотреть издалека — и ты еще три дня присесть не сможешь, так и знай…

— А этот Тимо, значит, там бывал, — медленно сказал Грейг, чувствуя, как внутри у него все смерзается от ужасающей догадки.

Ксаратас хотел, чтобы Жанна позволила ему использовать для своих ритуалов арестантов, которых ждало колесование или четвертование. Но Жанна отказала. И тогда в городе начали пропадать нищие и беспризорники…

«Я думаю, нет ничего, на что Ксаратас не осмелится» — сказала Жанна, когда Риу удивился, как Ксаратасу хватило наглости просить у королевы отдавать ему приговоренных к казни. Но на тот момент для Жанны — и даже для него самого — это была только фигура речи. Грейг не мог даже предположить, что она скоро должна будет наполниться таким кошмарным смыслом.

Трактирщик, успевший наполнить вином два медных кубка, терпеливо ждал, когда собеседники Грейга подойдут забрать их со стойки. Мастеровые, наконец, вспомнили, зачем они сюда пришли и, взяв вино, уже намеревались сесть за стол, стоящий напротив того, который занял Грейг — но Риу снова обратился к ним:

— Может, я закажу какой-нибудь закуски, а вы расскажете мне об этой истории с пропавшим мальчиком?..

Уже готовый опуститься на скамью мастеровой замер с кубком вина в руке.

— Никогда не подумал бы, что кто-то вроде вас может заинтересоваться пропажей Тимо!.. — заметил он. — Но, если вам и правда интересно…

— Даже очень интересно, — совершенно искренне ответил Грейг.

Он непременно должен был понять, какую роль в случившемся играл Ксаратас. Несмотря на подозрительные совпадения и на сосущий холод в животе, доказывающий, что в глубине души он верит в худшее, Грейг понимал, что этого все еще недостаточно, чтобы в чем-нибудь обвинить Ксаратаса. В городе вроде Ньевра ежедневно погибает или пропадает без вести много людей. В особенности — из числа его самых бедных и неблагополучных обитателей. На незрячего юношу, который возвращался домой с собранным за день подаянием, могли напасть обычные грабители, которые, может быть, и не собирались его убивать — просто случайно стукнули сильнее, чем намеревались, а потом унесли труп подальше и бросили его в реку. А мальчишка, живший с вечно пьяной матерью и питавшийся объедками с чужой кухни, мог просто сбежать из дома… Воры постоянно ищут таких малолеток, чтобы пристроить их к делу.

И тем не менее, все чувства и инстинкты Грейга буквально били в набат. Если бы слепого Жанно действительно случайно убили при попытке ограбления, на месте нападения наверняка остались бы какие-то следы — брызги крови на камнях, может быть, несколько случайно укатившихся мелких монеток… Соседи, которых Люсиль наверняка успела обойти не по одному разу, тоже должны были что-нибудь услышать — шум борьбы или звуки падения. А если не услышали бы люди, то, во всяком случае, должны были почувствовать неладное и начать лаять собаки во дворах. А между тем, все поиски и расспросы Люсиль не дали никакого — то есть _абсолютно никакого_ результата.

И Тимо, который хвастался перед соседским сыном тем, что видел дом богатого островитянина и собирается пойти туда опять… Отец его приятеля, ослепленный мыслью о наклонностях Ксаратаса, мог думать исключительно об этом, но Грейг не был так наивен. Если даже забыть о том, что у Ксаратаса было полно своих рабов, он всегда мог бы достать красивых и, главное, чистых мальчишек у городских сводников и содержателей борделей. Зачем ему вшивый беспризорник, который наверняка не мылся с тех самых пор, как стало слишком холодно для того, чтобы купаться в реке?.. Нет, если уж он и вздумал приманивать кого-то вроде этого Тимо, то интересовали его явно не постельные утехи…

Вернувшись домой, Грейг первым делом наткнулся на Кайто, вытаскивающего в прихожую какие-то гремящие узлы.

— Ты чем тут занят?.. — удивленно спросил Грейг.

— Я тут собрал посуду и подсвечники, — пояснил стюард деловито. И, видя, что Риу готов рассмеяться, упрямо сказал — Я понимаю, что с собой вы их не повезете — но можно потом отправить это в Фэрракс. Не оставлять же все это здесь. Тут, надо думать, половина моего веса в серебре…

Грейгу стало неловко. Отпустил прислугу, бросил Кайто в одиночку заниматься всеми приготовлениями к отъезду, а теперь ещё и демонстрирует пренебрежение к его усилиям…

— Да нет, я не над тем смеюсь… Ты хорошо придумал. Просто планы слегка изменились.

Кайто удивленно посмотрел на сюзерена.

— Разве мы не уезжаем, сир?

Грейг усмехнулся.

— Уезжаем, непременно уезжаем! Но сначала я должен закончить одно дело.